Катаев уже второй час рассматривал фотографии. Всего было семьдесят два снимка. Скорее всего, две плёнки по тридцать шесть кадров. В кипе снимков попадались запечатленные куски улиц, отдельным планом обочины и придорожные кусты, несколько блокпостов/ (похоже на Алды или Черноречье). Один снимок — заснятое здание Фрунзенского Центра, но как-то сбоку и расплывчато, видимо, снимали в движении и «мыльницей». Пара «чехов» с оружием, в «натовке», но с нашивками на спине и груди «РУБОП» около светлой иномарки, похоже на «Ауди-80». Опять проезжие части очень знакомых улиц. А вот и фотография, о которой говорил Рябинин. Сфотографировано издалека, чуть сверху, — Рябинин и Катаев подходят к УАЗу с табличкой «Грозэнерго».

Костя вспомнил, очевидно, после первой встречи с Исой и Тимуром около «площади трех дураков». Потом опять зарябили дома, улицы, перекрестки. Костя понял, — это места возможных закладок. Что ж, архивчик ценный, только вот как им распорядиться. Может, контрразведка? Так им город до фени, им важнее арабы в горах. РУБОПУ? Тем интереснее самому фотографу дыню прострелить, а не аналитикой заниматься…

Отдать в Мобильный отряд, Слюняеву? Там в дело красиво подошьют, оформят как годовалую разработку и медаль получат… Вот ситуация… Можно предотвратить большое количество смертей, но никому это не надо… Может в местные отделы? Вообще не вариант, лучше сразу боевикам… Костя собрал фотоворох в стопочку и поднялся со своей кровати. С минуты на минуту должны появиться из ОМОНа Гапасько с Рябининым и пора определяться по завтрашнему дню. Внезапно опер вспомнил седого фэйса, предлагавшего перейти на другой уровень. А может им отдать? Легкой птичкой надежды вспорхнула мысль. Они, конечно, тоже не Павки Корчагины, но теракты их тема, да и движуху наводят конкретную… Костя вспомнил, как «смежники», практически в его присутствии, перевели задержанного в Универе «духа» в разряд «недвижимости». Да и, как любят говорить начальники, им всё это в показатели идет… Надо будет обсудить с Рябиной… Костя убрал фотографии в прикроватную тумбочку и пошел на кухню. Он как раз успевал к закипевшему чайнику. Все опера были в сборе, кроме Рябинина и Гапасько. Те пропали в ОМОНе, обсуждая предстоящий на завтра выезд. Как оказалось не только их.

Первым на кухню залетел Гапасько, хитро улыбаясь в свои реденькие кошачьи усишки. За ним как два медведя — шатуна ввалились Луковец и Рябинин.

— Чаи гоняете? Икру жрете? — укоряя загремел Луковец, — и братву не зовете?

Бескудников встал и торжественно протянул свою поллитровую, с надписью «Boss» кружку:

— Брат! Возьми и прости!

Посмеиваясь, Рябинин и Луковец присели за стол.

— Костян, мы нашли решение проблемы, — сказал Рябинин. Это был уже прежний, уверенный и конкретный мужик, — вот только операцию по задержанию тебе придется отработать одному…

— Без «Визиря» что ли?! — Костя аж поперхнулся чаем.

— Да нет, — улыбаясь, успокоил его Сергей. — Без нас… Один со спецназом на блок встанешь.

Идея принадлежала Луковцу и была проста, как весь омоновский подход к делу.

Сегодня вечером Косте «ломают» руку. Не на самом деле, хотя здоровяк Гена, для чистоты эксперимента, предлагал свои услуги. Фельдшер ОМОНа удостоверяет «перелом», гипсует руку и вешает её на перевязь. Таким образом, Катаев на «уличную» не попадает, а остается в расположении ПВД. Суть замысла заключается в том, что как только, то есть через полчаса, фельдшер наложит гипс, Костя «засвечивается» перед руководством с песней Вадима Казаченко «Больно, мне больно!» и получает законное освобождение от участия в запланированных мероприятиях. Рано утром, Катаева, как единственного, хорошо знающего Тимура в лицо, опера забрасывают к «Визирям», а сами уезжают обратно. Кстати, решили, что логичней выставляться позже семи утра.

Во-первых, вдруг появится необходимость показаться на глаза руководству утром, во-вторых боевики будут вероятнее всего, уходить ближе к полудню, когда транспортные потоки более плотные.

Конечно, очень всё скомкано и с ходу, но шанс, пусть и один из миллиона, необходимо использовать.

Опера и омоновцы, отработав «уличную», которую никому не скинуть — весь МОБ «работает» «зачистку» — сразу же едут к выезду на Алханкалу, на второй блок, где и ожидают «друзей». План реальный и осуществимый, хоть и отдает авантюрой. Дело за согласием Катаева.

Через три минуты Костя сидел в кондейке фельдшера и гипсовал левую руку. Попутно эскулап инструктировал его по симптоматике. В дверях стоял Серега Луковец и травил омоновские байки. Периодически заглядывал Гена и тяжеловесно шутил:

— Эх, надо было сломать… Вдруг проверят…

Ещё через полчаса, Костя стоял в кабинете Жоганюка и, на голубом глазу, врал про падение с брусьев.

— Как же это ты так, а? — почти искренне интересовался Николай Иванович, пытаясь служебными бумагами прикрыть «Плэйбой», — и надолго тебя в гипс?

— Случайно получилось, товарищ полковник, — виноватился Костя, — брусья сырые оказались… Фельдшер говорит, дней через десять и снимать вроде можно…

— В любом случае от завтрашней «уличной» я тебя освобождаю… но писать-то ты можешь? Правша?

— Так точно!

— Ну, вот и подработаешь номенклатурное дело по НВФ. На тебе какой том?

— С третьего по пятый, — наугад ляпнул Костя.

Кроме аккуратистов Липатова и Гапасько, никто не знал своих томов. Да и те ничего туда не писали, а совали всякую макулатуру, вроде старых сводок и ориентировок.

— Ну, вот я тебе поляну и определил. Иди, сынок…

— До свидания, папаша… — последнее слово Костя обронил в дверях. Жоганюк сделал вид, что не расслышал из-за захлопывающейся двери.