Картина 1

Часы останавливаются…

Надо сказать, что, несмотря на то что в правительстве все чаще раздавались гневные голоса против «разорения страны из-за неограниченных чудачеств короля» и определенные правительственные круги уже наметили своим кандидатом на престол принца Луитпольда, вплоть до начала 1880-х годов положение Людвига II все еще было незыблемым. Широкие народные массы по-прежнему обожали своего короля, и его противники не могли открыто выступить против него, опасаясь любых волнений. К сожалению, Людвиг сам дал в руки своим врагам оружие против себя.

Всё более замыкаясь в своем одиночестве, он практически перестал вникать в государственные дела, зачастую подолгу не подписывая доставляемых ему бумаг. Между королем и его министрами теперь существовал один посредник — доверенный личный секретарь. Эта должность накладывала на ее исполнителя целый ряд изнурительных обязанностей. «Он являлся посредником не только в государственных вопросах, но и во всех личных делах Людвига, касающихся театра, построек, книг и т. п…. Он должен был уметь лавировать между министерством и королем, требования и интересы которых часто невозможно было согласовать. Немудрено поэтому, что секретари довольно часто менялись. Характерен тот факт, что все личные секретари Людвига, уже будучи в отставке, давали вполне единогласные отзывы о характере короля и об отношении его к своим приближенным. Этим отзывам нельзя не придавать значение не только потому, что они солидарны между собой, но еще и потому, что они высказывались в такое время, когда лицам, занимавшим какое-нибудь официальное положение, было гораздо удобнее молчать о короле, чем говорить о нем что-либо лестное (здесь и далее курсив мой. — М. З.). Мнение секретарей о Людвиге — назовем среди них тех, кто пользовался особым расположением короля: Эйзенгарта, Лютца, Мюллера, Циглера — сводится, в общем, к тому, что король, которого обвиняли в жестокости и деспотизме, в сущности говоря, очень нуждался в присутствии понимающего и преданного человека. Раз поверив в чью-либо преданность, Людвиг умел ценить ее, умел привязываться к человеку, вызвавшему это чувство»'.

Как все вышесказанное не соответствует тому одиозному образу короля, который уже представал на страницах мюнхенских газет того времени! И насколько несправедливо выглядят попытки якобы официальных источников «играть в одни ворота», предоставляя широкое поле деятельности для противников монарха и сознательно замалчивая все, что противоречило «явной неадекватности, деспотизму и жестокости» баварского короля.

Но справедливости ради нужно отметить еще одно обстоятельство, которое нельзя сбрасывать со счетов и которое наглядно показывает, насколько полуправда бывает страшней и разрушительней прямой лжи и клеветы. Ведь, как известно, дыма без огня не бывает. Вопрос состоит лишь в том, как расставлены акценты. Постараемся же понять ту психологическую составляющую, без которой невозможно создать полный и правдивый портрет исторической личности. Что же послужило реальной основой для слухов и сплетен, так истово муссировавшихся при баварском дворе? Для этого нам необходимо вспомнить причины психологического надлома Людвига II. Во-первых, мы уже говорили о том, насколько негативно повлияли на короля обстоятельства его разлуки, а фактически разрыва с Вагнером. Во-вторых, во времена становления Второго рейха Людвиг ясно осознал, что полноценным королем в своей стране ему уже никогда не стать — его политическая воля всегда будет зависеть от воли Берлина. В-третьих, даже внутри самой Баварии с ним фактически перестали считаться, как с королем, показателем чего для него стал отказ правительства в финансовом кредите… Итак, король потерпел поражение от своих подданных.

Для такого самолюбивого человека, каким был Людвиг II (повторим, что льстивое преклонение перед ним неумеренно и нарочито культивировалось всеми его приближенными до самого последнего времени), это явилось роковым ударом. А, как известно, любое действие рождает противодействие. Чем больше Людвиг осознавал в реальности, что времена абсолютной монархии миновали, что его «должность» носит скорее номинальный характер, тем острее росла в нем потребность воскресить абсолютную королевскую власть хотя бы в «отдельно взятом дворце». Отсюда проистекает «мания величия»: непоколебимая вера в божественность королевской власти и непогрешимость самого монарха. Если бы король снизошел до борьбы за свое доброе имя, если бы он нашел в себе силы регулярно приезжать в ненавистный Мюнхен и вести более или менее публичную жизнь, одним словом, стал бы «королем как все», с балами, выездами и «показами народу», это положило бы конец слухам и сплетням, и еще неизвестно, как бы повернулась вся история Баварии. Причем, обратите внимание, мы сейчас говорим лишь об образе жизни, а не о состоянии психического здоровья.

Но трагедия Людвига II как раз и произошла от того, что он посчитал ниже собственного достоинства идти на поводу у окружающей его придворной клики и поступил, если можно так выразиться, согласно уголовному праву: «Я не обязан доказывать, что невиновен; это вы должны неопровержимо доказать мою виновность». Вот тут-то его недоброжелатели и принялись усердно «доказывать»! К сожалению, как мы уже говорили, король во многом сам помогал им в этом.

Со временем Людвиг становился более раздражительным и подверженным вспышкам гнева, когда какое-либо обстоятельство вступало в конфликт с его убеждениями и идеалами, которым и так уже был нанесен сокрушительный удар. Он все меньше стал считаться с окружающими его людьми, и «тем труднее стало приближенным уживаться с ним. В последние годы Людвига окружали лишь грубые льстецы, люди совсем неинтеллигентные, без самолюбия и с подозрительной нравственной физиономией». Что же удивительного в том, что подобные субъекты, не знакомые с чувством долга и чести, без зазрения совести предали своего государя, когда им стало это выгодно? Кроме того, эти люди в принципе были неспособны на объективность и судили обо всем по себе. Отсюда и проистекает кажущееся противоречие в оценке Людвига II в зависимости от того, кто является источником этой оценки: от восторженно-возвышенной (не доходившей до страниц столичных газет и сохранившейся лишь в немногих мемуарах верных ему людей да в сердце простого баварского народа) до уничижительно-отталкивающей (получившей наиболее широкую огласку и исходившей от людей низких и конъюнктурных).

Сам механизм политической клеветы всегда одинаков. Все положительные аспекты замалчиваются или извращаются, а малейшая невольная ошибка или просчет доводится до размеров вселенской катастрофы или преступления против собственного народа и немедленно многократно тиражируется. При этом достоверность фактов роли вообще не играет: чем больше абсурдных обвинений, тем лучше. Но этим абсурдным обвинениям необходимо придать вид «неопровержимой, желательно засекреченной информации, полученной лишь по случайности из первых рук». Другими словами, из мухи делают даже не слона, а гигантского сказочного (во всех смыслах этого слова!) монстра. Вот тогда механизм политической интриги работает «на полную катушку». А уж в действенности этого механизма сомневаться не приходится — что называется, проверено веками.

Пожалуй, здесь уместно будет вспомнить события нашей истории, когда в отношении свергнутого императора Николая II и его семьи полилось столько грязи и клеветы, воспринимавшейся, кстати, тоже вне всякой критики, что на долгие годы в сознании простого человека, не знакомого с историческими документами, укоренился образ «тирана Николая Кровавого», не имеющий ничего общего с истинным обликом последнего монарха-страстотерпца.

И вот наступило время, когда Людвиг совершил фатальную, трагическую ошибку: он удалил от себя последних доверенных личных секретарей Циглера и Шнайдера (кстати, оправдательные в отношении короля показания последнего были очень быстро уничтожены, и этот факт уже говорит сам за себя!) и начал отдавать свои распоряжения через гофкурьера и камердинера, причем не письменно, а устно. Какое необозримое поле для любой клеветы открылось перед врагами Людвига II! И никаких материальных доказательств его невиновности: слово «верных подданных» против слова «сумасшедшего короля». Ну а кто же будет верить душевнобольному? Кроме того, такое положение дел, с одной стороны, наглядно показало царедворцам, как «халатно» король относится к своим прямым обязанностям, а с другой — поставило Людвига в прямую зависимость от честности и порядочности тех людей, через которых он отдавал приказы.

К сожалению, в данном случае о честности и порядочности речь не идет. Мы имеем дело с прямым предательством своего государя со стороны в первую очередь гофкурьера Карла Хессель-шверта (Hesselschwert) и камердинера Лоренца Майра (Mayr). Оба этих человека, пользуясь своей близостью к королю, очень скоро стали для газетчиков и правительства неиссякаемым источником пресловутой «информации из первых рук» касательно состояния психического здоровья короля. Были ли они подкуплены членами правительства (например, материальные возможности того же графа фон Хольнштайна позволяли ему и в одиночку подкупить хоть десяток королевских слуг, и в данном случае есть резон предположить, что именно он профинансировал деятельность предателей) или действовали из каких-либо других своих интересов? Бесспорных документальных свидетельств (по крайней мере, доступных исследователям; про закрытые частные архивы и документы сомнительного происхождения пока нельзя сказать ничего определенного) того нет.

Почему же тогда, исходя из презумпции невиновности, все же возникают сомнения в честности этих наиболее приближенных к королю людей? Дело в том, что и механизм передачи информации исключительно определенным лицам, и непосредственно то, кем являлись эти лица — а в первую очередь это были как раз заинтересованные в смене власти члены баварского правительства барон фон Лутц и барон фон Краффт, граф фон Хольнштайн и принц Луитпольд, — говорят сами за себя. Итак, доверенные люди короля, можно сказать, его «второе я», общаются с самыми главными его врагами? Более того, дают исчерпывающий, чуть ли не ежедневный отчет о том, что король делал, что говорил, чем занимался. Зачем? Что-то очень уж напоминает все это банальную слежку с ожиданием того, когда «объект проколется». Впрочем, и ожидать-то ничего не требуется: если «объект не прокалывается» самостоятельно, то ему можно и «помочь» — где-то присочинить, где-то исказить факты. Главное, чтобы заказчики были довольны!

Почему мы упорно говорим о политическом заказе? Если бы донесения гофкурьера и камердинера были правдивыми, то они не противоречили бы воспоминаниям других приближенных, не замеченных в контактах с правительством, а следовательно, заведомо не заинтересованных в подтасовках фактов. Но как раз это мы и видим: с одной стороны, мемуары верных слуг, полностью опровергающих любые попытки сделать из Людвига II умалишенного, и в большинстве своем либо вовсе не попадающие в печать, либо тут же изымающиеся из обращения, а с другой — донесения всего двух человек, рисующих прямо противоположную картину и печатающихся чуть ли не на первых полосах центральной прессы. Все это и наводит на мысли о том, что «отчеты» Хесселыиверта и Майра носят заказной характер и являются в лучшем случае полуправдой, а в худшем — прямой ложью.

И напомним еще раз, что именно на основании этих «показаний» выносился вердикт о невменяемости короля и именно они стали «первоисточниками» для последующих биографов Людвига II. Ведь альтернативных данных было крайне мало, или же им просто не находилось места на страницах «светской хроники». А доступ к официальным документам частично закрыт до сих пор. При этом весьма показателен тот факт, что материалы уже упоминаемого нами частного архива Дома Виттельсбахов, относящиеся к Людвигу II (Geheimes Hausarchiv, Kabinettsakten Ludwig II), выдаются исключительно по разрешению главы Дома и исключительно выборочно. Те, что подтверждают официальную версию — сумасшествие, самоубийство и т. д., доступны. В частности, «отчеты» и письма тех же Хесселыиверта и Майра! Но большая часть документов — «под замком». Какая? Такая выборочность как раз и дает в первую очередь основу для сомнений; право, было бы логичнее вообще никого не допускать в архив, мотивируя это «охраной частной собственности».

Хотя то, что архив Дома Виттельсбахов, можно сказать, засекречен, в принципе понятно. И причина того вовсе не трепетное отношение к «тайне частной жизни больного монарха».

Тогда необходимо было бы скрывать как раз те документы, что находятся в частичном доступе! Вряд ли в архивах содержится что-либо более «страшное», чем та грязь, что была выплеснута на Людвига в то время, когда его объявляли сумасшедшим, — скорее наоборот. Но правительству Луитпольда необходима была видимость легитимности, а любой факт, противоречащий официальной версии событий, наносил бы этой легитимности непоправимый ущерб. Лучше уж неподтвержденные слухи, чем прямые улики в узурпации трона. Да и современные Виттельсбахи, являясь потомками именно Луитпольда, до сих пор не стараются хоть немного реабилитировать память несчастного короля: ведь тогда пришлось бы признать, что они — потомки узурпатора. При этом нынешнее правительство Баварии уже ни при чем: теперь, когда прошло столько лет, ему никак не могут повредить «монархические интриги» более чем столетней давности! У историков же пока остаются вопросы, не имеющие ответов…

Но вернемся к тем печальным событиям. Итак, как мы уже говорили, правительство Баварии твердо решило возвести на трон своего ставленника принца Луитпольда, не выходя за рамки законности. Для этого, не опускаясь до политического убийства, посчитали наиболее оптимальным признать короля недееспособным, что автоматически отдавало корону регенту. Нужно было подготовить почву для окончательного вердикта, чтобы избежать любых народных волнений. И для этого запустили тот самый механизм политической клеветы, упоминаемый выше. На основании «свидетельств» Хесселыиверта и Майра был составлен первый так называемый «обвинительный акт», согласно которому Людвиг II объявлялся недееспособным.

Весьма показательным является тот факт, что личный врач короля Франц Карл Герштер отказался подписывать эту бумагу, не признавая Людвига душевнобольным. Более того, в Лейпциге в 1886 году, то есть сразу после смерти короля, была издана книга Герштера (Gerster. F. C. Der Charakter Ludwig II v. Bayern. Leipzig, 1886), за которую автор претерпел гонения от правительственных кругов. (Еще одна информация к размышлению!) В этой книге Герштер, находившийся при короле с 1884 года, описывает один интересный эпизод, когда он был вызван к венценосному пациенту по случаю его зубной боли: «В этой аудиенции, имевшей целью медицинскую консультацию, сначала король рассказал мне о тех страданиях, что ему причинял больной зуб, а потом это перешло в обоюдную оживленную беседу, причем я старался наводить его на всевозможные сбивчивые вопросы. Он расспрашивал меня о каждом члене моей семьи и о моих друзьях; рассказывал мне подробно о бегстве императрицы Евгении в 1870 году в Англию; о разных исторических событиях; сообщал подробности об образе жизни разных коронованных особ, а также поэтах нашего времени; высказывал свои взгляды на медицину. Все свои мысли он излагал в изящной форме и вообще поражал меня своим самообладанием. В продолжение четырех часов, что продолжалась эта аудиенция, король удивительно сдерживал себя, не выказывая ни малейшей нервности. В продолжение этой аудиенции я не мог подметить ни одной черты, доказывавшей о симптомах болезни. Говорили, что король не выносит устремленных на него взглядов и сам никому не смотрит в глаза. Между тем в продолжение четырех часов, говоря с ним, я не спускал с него глаз, и он смотрел мне прямо в глаза и даже не проявил никакого нетерпения, когда я бесцеремонно распоряжался своими руками в его рту и был самым милым, терпеливым пациентом изо всех мне известных. Вообще весь разговор его был так обдуман и основателен; словом, король выказал поразительную способность скрывать свою болезнь».

Последние слова есть не что иное, как горькая ирония над «диагнозом», признанным впоследствии официальным. Более того, достаточно внимательно посмотреть на фотографии короля тех лет, сделанные его придворным фотографом Йозефом Альбертом. На этих портретах нет ни тени душевной болезни, которая часто накладывает на внешний облик больного неизгладимый отпечаток (кстати, напомним, что внешность принца Отто кардинально изменилась после 1872 года).

Но врагам короля нужно было действовать, и действовать быстро! После отказа Герштера правительственные круги обратились к светилу психиатрии того времени Бернхарду Алоизу фон Гуддену…

Настало время поближе познакомиться с главным обвинителем по «делу Людвига», впоследствии разделившим с ним свою судьбу. Известный немецкий психиатр, анатом и физиолог уже несколько десятилетий являлся непререкаемым авторитетом в своей области. С 1869 года он, будучи профессором, возглавлял кафедру психиатрии в Цюрихском университете. В 1872 году, переехав в Мюнхен, Гудден стал главой Баварского института психиатрии. Научная деятельность Гуддена, помимо психиатрических наблюдений, касалась анатомии и физиологии головного мозга. К моменту описываемых нами событий он был автором многих серьезных научных работ, успешно сочетал теорию с практикой и был ведущим психиатром Германии.

Остается открытым вопрос: что же заставило такого уважаемого авторитетного ученого поступиться своим добрым именем и оказаться участником столь сомнительного «предприятия»? Ведь в первую очередь, будучи практикующим и опытным врачом, Гудден, как никто, должен был знать, что диагноз не может быть поставлен заочно! Врач обязан лично наблюдать и неоднократно беседовать с пациентом. И лишь на основании собственных контактов делать окончательные выводы. В данном случае мы имеем дело с вопиющим нарушением этого одного из основных законов медицины: Гудден вынес свой вердикт лишь на основании слов третьих лиц, не утруждая себя проверкой подлинности фактов.

Причем вынес его вообще до объявления ультиматума Людвигу II о немедленном возвращении в Мюнхен. Лутц и фон Краффт встречались с Гудденом еще 23 марта 1886 года и заручились его согласием признать короля душевнобольным.

И все же вряд ли почтенный профессор действовал по злому умыслу. Ведь если исходить из принципа «ищите, кому выгодно», приходится признать, что Гудден ничего не выигрывал, признавая короля душевнобольным. Может быть, лишь самолюбию врача льстил тот факт, что его пациентом становилась коронованная особа. Хотя и в этом смысле его амбиции, можно сказать, уже были к тому времени частично удовлетворены: именно Гудден официально являлся лечащим врачом кронпринца Отто. А может, психиатр исходил из чисто научного интереса: ему был предоставлен уникальный случай наблюдать в «стационарном режиме» личность, которая еще совсем недавно была облечена высшей властью. О подобном «подопытном материале» любой практикующий ученый даже и мечтать не смел.

В любом случае, скорее всего, «преступление» Гудцена состоит лишь в том, что он искренне принял на веру те «документы», которые ему показали лица, в правдивости которых он не сомневался ни на мгновение. Как можно было, скажем, не поверить другу детства короля графу фон Хольнштайну, воспитанному при дворе и, несмотря ни на что, в глазах царедворцев продолжавшему оставаться самым близким и доверенным лицом Людвига II? Или принцу Луитпольду, имевшему репутацию чуть ли не самого порядочного и рационального человека в Баварии? Гуддену просто не пришло в голову не доверять людям, основной задачей которых, по их словам и «согласно занимаемым должностям», была забота о благополучии родной страны. Гудден исходил из высших интересов, считая, что тоже действует во благо Баварии, а может (кто знает?), и всей Германии.

Профессор фатально ошибся и заплатил за свою ошибку страшную цену. Он стал таким же заложником событий, как и главные исполнители заговора, и не только запятнал свою безупречную репутацию врача, но и «перечеркнул» прошлые заслуги, оставшись в истории не как ученый с мировым именем (каким он был в действительности), а лишь как мелкий заговорщик (которым он, скорее всего, и не являлся, как мы уже предположили выше). И даже холодные волны Штарнбергского озера, в которых Гудден нашел свою искупительную кончину, не смыли с его памяти греха предательства. Таким образом, главный обвинитель сам стал такой же трагической жертвой, как и тот, кого он так «удачно» помог лишить престола…

Но как бы там ни было, на основании свидетельств «очевидцев» профессор Гудден составил пресловутый «обвинительный акт», ставший главным козырем в руках врагов Людвига II. Чтобы не быть голословными, упорно утверждая, что этот документ появился на свет благодаря умелой подтасовке фактов, приведем еще несколько примеров, наглядно показывающих, какими методами действовали враги монарха.

Личный секретарь короля Циглер «положительно отвергал болезнь короля, говоря лишь о «чуткости нервов, не выносивших грубого прикосновения». Вспышки же его гнева и неудовольствия относились к состоянию его здоровья, так как при своем геркулесовом сложении король иногда страдал головными и зубными болями, а также и желудочными, почему он был очень умерен в еде и питье. Вина он пил очень мало, только за большими обедами пил шампанское, чтобы придать себе более оживления; пива совсем не переносил. Циглер до последнего дня подолгу беседовал с королем и с энтузиазмом говорил о нем, прославляя его высокий образ мыслей, его стойкость в опровержении всякой несправедливости, его собственную справедливость. С ним невозможно было интриговать против кого-нибудь, — говорил он, — он сейчас ловил и выводил человека на чистую воду!»». Точно так же остро Людвиг чувствовал, что над его собственной головой сгущаются тучи; вот только не сумел противостоять своим врагам…

А вот еще цитата из книги «Endlich völlige Klarheit über den Toddes König Ludwig II», вышедшей ограниченным тиражом в Лейпциге почти сразу после смерти Людвига II и представляющей собой сборник воспоминаний наиболее близких к королю слуг. «Просмотрев тот обвинительный акт, который подписали такие известные доктора, как Гудден и другие [для придания особой легитимности документу его, кроме Гуддена, подписали еще три врача: Фридрих Вильгельм Хаген (Hagen; 1814–1889), Хуберт фон Грашей (Grashey; 1839–1914) и Макс Хубрих (Hubrich; 1837–1896). — М. З.), конечно, можно признать короля душевнобольным. Но дело в том, что доктора подписали его, основываясь на донесении пары слуг (Хесселыиверта и Майра. — М. З.), не опросив других, постоянно при нем находившихся, которые не замечали ничего изложенного в акте. После смерти короля, когда газеты кричали обо всех подробностях акта, мы, впервые с ним ознакомясь, увидели всю ложность изложенных в нем фактов; на что я могу указать тотчас же. Никто из нас не видал, чтобы король преклонялся перед статуей Людовика XIV и заставлял своих слуг делать то же. Также ложен рассказ о том, что каждый день обеденный стол короля накрывали на 12 приборов для тех видимых только королем гостей, с которыми он будто бы громко беседовал. Начиная с того, что за тем столом, за которым обыкновенно обедал король, не могло бы и поместиться столько приборов. (У любого посетителя замков Людвига есть возможность лично убедиться в правдивости этих слов: все обеденные столы короля довольно небольших размеров. — М. З.) Рассказывали, будто король последнее время, «как все сумасшедшие», был неопрятен за едой, ел все руками и пр. Я же могу засвидетельствовать, что после каждого кушанья ему непременно, как и прежде, меняли приборы. Я никогда не видел тех ширм, через которые будто бы король разговаривал со своим секретарем. Рассказывая о его мнимых жестокостях в последнее время с прислугой (в своих вымыслах доходили до того, будто король, рассердившись на двух слуг, приказал их казнить, что и было тотчас же исполнено; делая из него не конституционного правителя, а всевластного падишаха!), приводили, между прочим, случай, как он, в порыве гнева выталкивая из комнаты молодого служителя, так придавил его дверью, что тот вскоре умер. Я спрашивал о том даже отца этого служителя, который сказал, что ничего подобного и не было; то же подтвердил другой служитель, про которого говорили, что он подвергся страшному гневу короля за то, что не выпустил из комнаты ту птицу, которую будто бы в своих галлюцинациях видел король. Наконец рассказ о маске, в которой король будто бы приказал ходить Майру, тоже извращен. Дело было так. Майр, случайно попав на службу к королю, сначала ему не понравился и не был в милости; так что даже, не желая с ним много разговаривать, король отдавал ему приказания письменные, которые Майр должен был, исполнив, разрывать, что он не делал, как бы накопляя материалы, которые должны были ему пригодиться в будущем. Он и Хесселыиверт давно уже были в непрерывных сношениях с враждебными королю кружками. Майр всячески старался втереться в доверенность короля, в чем и успел. Раз король, рассердившись на него за что-то, сказал ему: «Убирайся прочь! И чтоб я не видел больше твоей физиономии!» На другой день Майр является к королю в маске, объяснив это нежеланием короля видеть его физиономию. Гнев короля мгновенно прошел, он рассмеялся и приказал только ему в наказание целый год являться к нему в маске; но с тех пор стал к нему милостивей относиться, а Майр употребил это во зло». И еще: «Я не буду тут приводить всех пунктов обвинительного акта, где даже ночные поездки короля в горы толковались тем, что он при этом воображал себя горным духом; но все эти вымыслы ничто перед нелепым обвинением Людвига в желании «продать» Баварию за 40 миллионов графу Парижскому, а на вырученные деньги удалиться «куда-нибудь, где он создаст новое государство и будет строить новые дворцы — по одной версии — даже с золотыми полами и бирюзовыми в них вставками!!»

В связи с последним «пунктом обвинения», естественно, тут же попавшим в печать, представляет особый интерес реакция непосредственно самой французской прессы. 19 июня 1886 года «Journal des Debats» решительно заявляет: «Вся эта история не что иное, как махинация, изобретенная баварскими политиками, заинтересованными в том, чтобы очернить память покойного короля и находящими удобным обвинить его в желании изменить немецкому отечеству». (Вспомним, как во времена Первой мировой войны политиканы обвиняли императрицу Александру Федоровну в том, что она якобы является немецкой шпионкой. Сделать представителя верховной власти главным изменником своей страны — пожалуй, высший пилотаж политической интриги, так как на простой народ это действует безотказно.) А вот еще одно заявление французской газеты «Moniteur Uni-versel», высказанное по поводу аферы с «продажей» Баварии: «Мы уполномочены самым решительным образом опровергнуть такое утверждение!»

Самое интересное, что эта интрига имела основанием реальное желание короля сделать частный заем для окончания строительства замка Херренкимзее. Когда Людвиг получил сначала от фон Хольнштайна, а затем от правительства официальный отказ в финансировании этого предприятия, он поручил Хессельшверту сделать заем от имени короля за границей. Хессельшверт воспользовался еще одной возможностью очернить короля в глазах его подданных: он представил правительству целую «тайную» переписку Людвига II с принцами Орлеанского дома. Причем ни на одном из писем не было собственноручной подписи короля! Более того, не было ни одного доказательства того, что данная переписка вообще велась с согласия или даже с ведома Людвига! Приведем для примера всего одну цитату из письма, датированного 11 мая 1886 года: «Скажите ему [Циглеру], что строительство — главная радость в моей жизни, и из-за этого позорного промедлении я совершенно несчастен и подумываю об отречении и самоубийстве. Чтобы избавиться о этого состояния, я не должен больше медлить со строительством. Если он все это устроит, то буквально вернет меня к жизни… Мое счастье зависит от этого». Обратим особое внимание на нарочитое подчеркивание «самоубийства и отречения». После трагической гибели короля версия о давно задуманном им самоубийстве стала официальной. Ниже мы рассмотрим более подробно, насколько она правдоподобна, а пока скажем лишь, что, скорее всего, эти письма были написаны самим Хесселыивертом. Кстати, после передачи в правительство «обличительных» писем, которые, естественно, были приобщены к делу по обвинению Людвига II, Хесселыиверт больше не вернулся на службу к королю, оставшись в Мюнхене. «Мавр сделал свое дело, мавр может уходить!» При этом Майр, изображая беззаветную преданность, остался при короле до самого конца позорного спектакля, постоянно получая от «режиссеров» из Мюнхена подробные инструкции к своей роли.

В заключение беглого обзора «пунктов обвинительного заключения» отметим еще один немаловажный момент, а именно отношение Людвига II со слугами. И в противовес обвинениям в несусветных жестокостях по отношению к ним читаем показательный отрывок из воспоминаний очевидца. «Насколько приветлив и ласков был Людвиг II с крестьянами и горцами, настолько же он был снисходителен и добр с прислугой, часто делая сам то, что мог бы приказать: «чтобы лишний раз ее не тревожить». «Вся прислуга обожала его, — говорил мне один из служивших при Людвиге, — и это ложь, что рассказывали, будто он под конец был с нею жесток. Этого никто не может сказать; это все выдумки его врагов!» «А сколько он давал работы при постройке своих замков! — говорят другие, — и как был ласков с рабочими и щедр при расплатах!» Людвиг устраивал для народа выставки по сельскому хозяйству: «чтобы возбудить в них самосознание, поднять общественную честь и указать им их призвание». Устраивал он для них и общественные мастерские». Комментарии излишни.

Теперь мы наглядно видим, как действовали враги короля и какова цена тем обвинениям, которые до сих пор кочуют из книги в книгу, если речь заходит о несчастном Людвиге II. Мы сознательно не перечисляли все «грехи» короля, поставленные ему в вину и легшие в основу известного у нас труда профессора П. И. Ковалевского, о котором мы еще поговорим более подробно. Откройте любую биографическую статью, и вы найдете полный перечень и «разговоров с деревьями», и «приглашений на обед Людовика XIV и Марии Антуанетты», и «продаж Баварии», и «издевательств над слугами», и т. д., и т. п. Грустно, что до сих пор никто не подверг даже не проверке, а хотя бы сомнениям достоверность этих «фактов», опираясь на свидетельства обратного. Сплетни лишь многократно тиражируются, закрепляя за Людвигом II славу «безумного короля». Да и тогда, во времена Людвига II, эти «свидетельства» двух предателей перекрыли собой все голоса в защиту короля, которых было гораздо больше. Вот что значит поддержка так называемого «административного ресурса»!

Но вернемся к печальным событиям лета 1886 года, которые, уже набрав обороты, развивались стремительно.

7 июня председатель Совета министров барон фон Лутц, министр иностранных дел и королевского двора барон фон Краффт и принц Луитпольд впервые публично недвусмысленно высказали мнение о том, что у короля обнаружены явные признаки тяжелого психического расстройства и потребовали его медицинского освидетельствования.

Уже к 9.00 утра 8 июня в руках правительства был документ, подписанный светилами психиатрии (Гудден и Кº):

«Сим нижеподписавшиеся врачи подводят итог своему совещанию и, ссылаясь на уже приведенные в представленном материале различные факты, приходят единогласно безоговорочно и окончательно к следующим выводам:

Фон Гудден, королевский старший медицинский советник Д-р Хаген, королевский придворный советник Д-р Грашей, королевский профессор университета Д-р Хубрих, королевский директор». [218]

1. Его Величество находится в далеко зашедшей степени душевной болезни, а именно мании величия, и страдает от формы психического заболевания, которое обозначается психиатрами как паранойя (безумие).

2. При существующей форме заболевания ее уровень, прогрессирующее развитие, а также длительный срок — болезнь развивается уже в течение ряда лет — Его Величество необходимо объявлять неизлечимо больным, а также утверждать, что упадок умственных способностей продолжиться.

3. Болезнь полностью исключает свободное рациональное волеизъявление Его Величества, мания величия препятствует исполнению его правительственных функций и не может быть купирована в течение одного года, [217] а сохранится на всю жизнь.

Мюнхен, 8 июня 1886.

Следующим шагом правительства стало доведение текста сего документа до сведения самого короля и помещения его под постоянное медицинское наблюдение — читай «арест». Людвиг II находился тогда в Нойшванштайне и даже не предполагал, что дело зашло настолько далеко. Представим же подробную хронологию тех печальных событий. Для достоверности мы вновь обратимся к свидетельствам очевидцев уже из книги «Die letzten Tage König Ludwig II. Erinnerungen eines Augenzeugen», где все происходящее в то время в замке Нойшванштайн изложено обстоятельно и подробно. Пожалуй, более полного и, главное, правдивого отчета нам не найти, поэтому позволим себе привести его здесь целиком, учитывая его несомненную историческую ценность.

«9-го июня 1886 г. вечером в Hohenschwangau приехали министры и врачи, составляющие депутацию (прозванную позже «позорной») (упомянутая депутация включала графа фон Хольнштайна, барона фон Краффта, имперского советника и камергера Клеменса графа фон Тёринг-Йеттербах-унд-Гутенцеля (Törring-Jettenbach-und-Gutenzell; 1826–1891), подполковника барона Карла фон Вашингтона (Washington; 1833–1897), а также докторов Гуддена, Хагена, Грашея и Хубриха. — М.З.), и хотели ночью захватить короля, жившего в замке Neuschwanstein, и увезти его в замок Linderhof. Приехавшие министры очень комфортабельно расположились, заказав себе роскошный ужин с десятью бутылками шампанского и 50-ю пива, что совсем не согласовалось с их грустной миссией… Я видел меню ужина под королевской короной, с надписью: «Souper de sa Маjеsté le roi». На обороте меню был набросан карандашом план замка Linderhof и обозначена комната, которая будет темницей короля. Циглер рассказывал, что министр Лутц отсоветовал Гольштейну (Хольнштайну; далее оставляем транслитерацию имени, согласно цитированному источнику. — М/P.) вступать в комиссию, но что тот холодно ответил: «Я давно искал хорошего случая, чтобы укрепить за собой положение министра». Люди, вступившие в «позорную» комиссию, крепко надеялись на то вознаграждение, что им обеспечит новый правитель Баварии, принц-регент, — в чем и не ошиблись! Итак, ухватившись за случай «укрепить за собой положение министра», Гольштейн в тот же вечер идет на конюшню и, увидев, что кучер приготовляет экипаж для обыкновенной ночной прогулки короля, он сказал, что этого не нужно, что теперь распоряжается не король, а принц Луитпольд и что у него есть другой экипаж для короля и с другим кучером. Этот экипаж был простое ландо, которое снаружи запиралось крепкими ремнями, такие же ремни, в виде кандалов для ног, были и внутри кареты. (В Мюнхене старались распространить слухи, что король бесноватый!..) Узнав о том, кучер Остергольц тотчас оседлал лошадь и поскакал в Neuschwanstein, чтобы предупредить короля об опасности. Король не поверил. «Если б была опасность, Карл написал бы мне о том!» — заметил он, не зная о предательстве Гессельшверта (Хессельшверта. — М.З.), оставшегося в Мюнхене.

Между тем весть о прибытии депутации разнеслась в народе и возмутила всех вероломством против любимого короля, за которого народ готов был положить жизнь. Тотчас же пронеслась молва о Бисмарке. Из Фюссена сбежался народ, и прискакали жандармы.

Когда члены комиссии на рассвете прибыли к замку, жандармы их не пустили, несмотря на то что они представили бумагу о свободном доступе. Вахмистр ответил, что для них существует один приказ — короля; а когда они хотели войти в замок силой, то добавил: «Ни шагу вперед; я велю стрелять!» Прождав добрых полчаса, депутаты ни с чем уезжают. Кральсгейм (фон Краффт. — М. З.) дает в Мюнхен телеграмму: «Ничего не удалось. Необходима прокламация и назначение регентства».

Между тем король, пожелав узнать имена членов комиссии, отдает приказ их арестовать и привести в замок Neuschwanstein, что и исполняет окружной начальник Фюссена — Зонтаг. Когда арестованных вели по улицам к замку, жандармы должны были их защищать от ярости народной; так велико было возбуждение против этих врагов обожаемого короля. Много пришлось им услышать от народа далеко не лестного! «Смотри! — кричала одна женщина, поднимая свою семилетнюю дочь, — когда ты вырастишь большая, то можешь сказать, что ты видела изменников!» Другие изъявляли желание бросить всех этих господ, в особенности Гуддена, в Pällatschlucht. Граф Гольштейн старался казаться равнодушным, и когда уже был в замке, то нарочно громко закричал из окна: «Я все же хочу позавтракать!» Что вызвало замечание услышавшего эти слова короля: «Может быть, эти господа хотят, чтобы я поднес им по стакану вина?»

Но гнев короля прошел так же быстро, как всегда; и, забыв все свои жесткие слова, он в 12 часов приказал пленников освободить; так что они пробыли в заключении всего три часа. (Как этот рассказ не согласуется с баснями о необузданном гневе, приказах бросить в подвал и — еще того хлеще — выколоть глаза (!) членам комиссии, заморить их голодом и т. д., которыми нас потчевало официальное «людвиговедение»! — М. З.) Освободившись, эти господа, во избежание неприятной встречи с народом, постарались как можно незаметней, без шума, задними ходами оставить замок и, избегая людных улиц, сами протащили свой ручной багаж до ожидавших их экипажей. Граф Гольштейн, желая соединить приятное с полезным, как большой любитель охоты и рыбной ловли, думал, благодаря своей миссии, провести время в Hohenschwangau; но теперь никто из этих господ и не подумал бы остаться в этих местах! Они не смели даже нигде порядком отдохнуть, пока не достигли границ Hohenschwangau. Сильно трусил за свою жизнь и безопасность доктор Гудден, упрашивая Зонтага проводить его до ворот Фюссена, что тот и исполнил. Затем разнесся слух, что король хочет ехать в Мюнхен, и это было бы самым желательным для всех! Одного его появления среди обожавшего его народа было бы достаточно, чтобы произвести большой триумф и разрушить козни его врагов! Но он скоро отменил это решение. Полагают, что, давно не бывав в Мюнхене и зная теперь, как действуют его враги, он мог предположить, что мюнхенцы встретят его враждебно, и он не хотел подвергать свою гордость унижению. Он только телеграфировал графу Дуркгейму (Дюркхайму. — М. З.). «Этот мне предан!» — сказал король».

Здесь позволим себе небольшое отступление, прежде чем продолжить цитирование документа. Во-первых, необходимо отметить, что единственное справедливое обвинение Людвигу в том, что он не был в своей столице более года при разрешенном конституцией лишь одном годе отсутствия в Резиденции, в «обвинительном акте» Гуддена и Кº как раз и не фигурировало!

Во-вторых, нельзя обойти молчанием личность фон Дюркхайма. Граф Альфред Карл Николаус Александр Экбрехт фон Дюркхайм-Манмартен (Dürckheim-Monmartin; 1850–1912) был представителем одного из знатнейших родов Баварии и профессиональным военным. В 1870 году он начал военную карьеру юнкером. В 1874 году был произведен в обер-лейтенанты и состоял адъютантом кронпринца Отто. С 1878 года являлся гофмаршалом принца Арнульфа. В 1883 году был произведен в капитаны и в этом же году стал адъютантом и другом Людвига II, фактически заменив своим присутствием общество опального графа фон Хольнштайна. Дюркхайм — один из немногих людей, кто мог по праву назвать себя последним истинным другом несчастного монарха. Честнейший и благороднейший человек, он никогда не использовал в своих целях безграничное доверие к нему короля. Граф оказывал самое благотворное влияние на личность Людвига и был едва ли не единственным человеком, от которого король спокойно сносил критику в свой адрес и даже старался следовать его советам. После объявления регентства Дюркхайм пытался до последнего помочь Людвигу избежать его трагической участи. Ошибочно считается, что за свою преданность граф поплатился карьерой. Он действительно по возвращении в Мюнхен был арестован и 10 часов провел в тюрьме. Но вскоре был освобожден и направлен в 5-й пехотный полк. В 1890 году Дюркхайм получил звание майора и продолжил военную карьеру уже без своего короля…

Вернемся же вновь к свидетельству очевидца, тем более что следующий эпизод посвящен все тому же графу Дюркхайму.

«Граф Дуркгейм-Монмартен был прежде адъютантом у принца Арнульфа. В 1880 году он женился на русской, графине Бобринской. Принц стал ухаживать за молодой графиней, и граф Дуркгейм раз перехватил любовную записку принца к его жене. Дело грозило кончиться дуэлью; но жена графа и его сестра бросились за помощью к королю, который устроил дело миролюбиво, а графа взял к себе во флигель-адъютанты (напомним, что последние описываемые события происходили в 1883 году. — М.З.).

Граф был тоже за то, чтобы король ехал в Мюнхен; тем более что еще раньше, обратившись за советом к Бисмарку, он получил от него ответ, в котором Бисмарк советовал королю ехать в Мюнхен самому «защищать свое дело». Бисмарк бил наверняка, зная, что Людвиг, при своей гордости, не поехал бы в Мюнхен именно для «этого дела», являясь как бы в качестве подсудимого перед своими судьями! А Бисмарк между тем не переставал разглашать кругом: «Если король не поедет в Мюнхен, то тем докажет, что он сумасшедший!» (Обвинения в адрес Бисмарка напрасны; мы помним, что он пытался искренне помочь Людвигу II, и совет ехать в Мюнхен использовал как действительно единственно возможный выход из создавшегося положения. — М.З.)

В ожидании решения короля на поездку в Мюнхен, граф Дуркгейм от его имени написал прокламацию к народу и послал телеграмму в Кемптен с вызовом оттуда стрелкового батальона, готового явиться на защиту короля. Но телеграмма попала в руки Майру, который сделал на ней прибавку об остановке. Изумленный такой двойственностью командир, не зная ни о чем происшедшем, обратился за разъяснением в военное министерство. Ответ, конечно, последовал отрицательный в отношении первого распоряжения, а графу Дуркгейму послан был из военного министерства приказ тотчас явиться в Мюнхен. Он не обратил сначала внимания на этот приказ; но когда пришел второй, обвинявший его в нарушении дисциплины, он показал его королю, и король отпустил его: это было их последнее свидание!.. По приезде в Мюнхен граф тотчас же был арестован и посажен в военную тюрьму; а через несколько дней разбиралось его дело, по которому он был признан изменником страны и верховной власти, так как в то время, когда регентство было уже провозглашено, он, считаясь больным, делал свои распоряжения. Не допускалось никаких доказательств. Следствие продолжалось еще некоторое время; но потом граф был освобожден и даже награжден повышением по службе… (Уточним, что в тюрьме граф провел на самом деле всего 10 часов. — М. З.)

Между тем король, довольный своей победой над первой комиссией, предоставил мюнхенским делам идти своим ходом. Увидя на другой день по отъезде графа Дуркгейма окружавших замок Neuschwanstein жандармов, король думал, что это те, которых граф вызвал для его охраны, не зная, что он сам под арестом. Но после 24-х часов сильного возбуждения предшествующих дней — он впал в апатию, предоставив все судьбе!

В это время у него стали являться мысли о смерти, которая избавила бы его от жизни, становившейся невыносимой. Утром 11-го июня — пятница — прибыла по почте прокламация, объявлявшая регентство. Никто из народа не хотел этому верить. Волнение в стране и на границе стало еще сильней. «Что же, ты уже присягнул?» — спросил молодой жандарм другого. «Нет, — ответил тот спокойно, — я еще не желаю прослыть изменником!»»

Народ между тем готовил стихийное восстание.

Интересно отметить, что когда сам Людвиг II узнал об этом, то возразил: «Я не хочу, чтобы ради меня жертвовали человеческой жизнью!» Он сдался на милость судьбы и больше не думал о сопротивлении.

«Ему было известно, что в следующую ночь прибудет вторая комиссия в лице докторов и санитаров и он станет пленником в их руках. Он ходил взад и вперед по «тронной» зале, делая иногда вопросы своему служителю Веберу. «Веришь ли ты в бессмертие души?» — спросил он его и, получив утвердительный ответ, продолжал: «Я тоже верю. Я верю в бессмертие души и в справедливость Бога. Я много читал о материализме. Но все эти книги ничего не доказывают; и невозможно ставить человека на одну ступень с животным. Невозможно, чтобы с той высоты, на которой стоит человек, его можно было свести в ничто; это была бы потерянная жизнь; тогда не стоило бы жить!» «Если меня лишат короны, это будет горько, но мне будет еще прискорбней, если они провозгласят меня сумасшедшим! — сказал он дальше. — Конечно, я не перенес бы того, чтобы они поставили меня в такое положение, в котором находится мой брат Отто, которому может приказывать каждый сторож и грозить кулаком, если он не слушается». Парикмахер Гоппе рассказывал, что король всего более был возмущен тем, что его хотят объявить сумасшедшим. «Видали ли вы у меня припадки сумасшествия?» — спрашивал он с горечью».

Всю ночь шел проливной дождь, словно природа горько оплакивала несчастного короля. Он отослал всю прислугу и остался в замке один. Наверное, это были самые тяжелые часы в его жизни… На рассвете 12 июня новая комиссия во главе с доктором Гудденом беспрепятственно вошла в замок Нойшванштайн. Король казался обреченно-спокойным даже тогда, когда Гудден объявил о его пленении и препровождении для дальнейшего «лечения» в замок Берг. Кстати, изначально планировалось перевезти Людвига в Линдерхоф, но прошел слух, что по дороге короля собираются отбить восставшие местные жители. Кроме того, Гудден оценил преимущества содержания своего царственного пациента именно в Берге: близость к Мюнхену позволяла ему не прерывать столичной практики. Лишь, когда санитары хотели схватить его за руки, король гордо возразил: «Никакого насилия! Я иду добровольно». Эта трагическая сцена происходила в знаменитой готической спальне короля, в которой даже в наши дни некоторым туристам становится не по себе — такая атмосфера безысходности чувствуется в этой комнате до сих пор.

Отъезд из Нойшванштайна состоялся в 15 часов. «Было приготовлено три кареты. В первую из них сел доктор Мюллер со своим ассистентом, камердинер короля и санитар. Во вторую карету сел король. Он был один; но ручки у дверец кареты были сняты, так что их нельзя было отворить изнутри. На козлах подле кучера сидел главный санитар, а по обеим сторонам кареты ехали верхами конюхи, которым было приказано не спускать глаз с короля, чтобы подметить припадок болезни. В третьей карете, сзади, ехал Гудден с жандармским капитаном и двумя санитарами. На протяжении всего пути вдоль дороги толпились люди, пришедшие проститься со своим королем. Многие плакали. Одна жительница Фюссена вспоминала, что «если бы король нам не то что слово сказал, в знак один подал, мы бы бросились да в куски разорвали бы тех, кто его захватил! Но он ничего не сказал…»».

На повороте Людвиг II бросил последний взгляд на любимый замок, с которым расставался навсегда…

Печальная кавалькада направлялась в замок Берг. Он был построен около 1640 года и изначально не особо напоминал замок как таковой. Его возводили в барочном итальянском стиле с расписными фасадами, окружив здание глубокой канавой. Очень скоро после постройки, в 1669 году, Берг перешел во владение Виттельсбахов — его приобрел курфюрст Фердинанд-Мария (1636–1679), строитель замка Нимфенбург, будущего места рождения Людвига II (можно сказать, круг нашего повествования постепенно замыкается!). Затем на долгое время Виттельсбахи «забыли» свой «маленький замок». Обновлением и кардинальной перестройкой Берга никто не занимался. Лишь была засыпана окружная канава.

Первый баварский король Максимилиан I Йозеф тоже не особо жаловал Берг, но в 1807–1811 годах привел в порядок одичавший замковый парк, превратив его в английский сад. Лишь с воцарением Людвига I Берг, можно сказать, пережил свое второе рождение. Дед нашего героя сделал его официальной загородной резиденцией королевского дома и начал капитальную реконструкцию, законченную уже его сыном Максимилианом II, по проекту которого по углам замка были возведены четыре готические зубчатые башни (в 1849–1851 годах). Отныне Берг стал по праву называться замком. Кстати, по иронии судьбы ровно через сто лет, в 1949–1951 годах, Берг был вновь основательно перестроен, серьезно пострадав во время Второй мировой войны. Тогда же замку был возвращен его «исторический» первоначальный вид, и эти башни снесены. Перестройка и реконструкция не коснулись лишь замковой капеллы, построенной уже непосредственно самим Людвигом II. Таким образом, ныне замок существует совсем не в том виде, в каком он был при своем самом знаменитом владельце — Людвиге II, пристроившем в свое время к зданию пятую, самую изящную башню, служившую входом.

Берг был, пожалуй, любимым убежищем — именно убежищем! — несчастного короля. Здесь он пытался найти отдушину и успокоение еще в самом начале своего царствования; здесь в небольшой комнате нижнего этажа висели портреты императора Александра II, императрицы Марии Александровны и Вагнера. Кстати, фотографический портрет Марии Александровны в золотой раме с короной украшал также и спальню Людвига II. Обратим особое внимание на символическое сочетание — русская императорская чета и немецкий гений-композитор! Причем именно в Берге становится особенно очевидно, насколько король был постоянен в своих пристрастиях и стремился, чтобы дорогие его сердцу образы окружали его везде, куда бы он ни направился.

На втором этаже царила уже другая эпоха, олицетворенная мраморными бюстами Людовика XIV и Марии Антуанетты. Берг словно вобрал в себя все то, что в разные периоды жизни Людвига II составляло предмет его чаяний и устремлений.

Надо сказать, что Берг, несмотря на спокойное существование полузабытой загородной резиденции, был «участником» как радостных, так и трагических событий. С одной стороны, наряду с Хоэншвангау именно в Берге молодой Людвиг II провел счастливейшие дни своей жизни. Он любил замок не только за близость к Мюнхену (ведь с государственной точки зрения, если и можно куда отлучаться монарху, так это в места «в пределах досягаемости» от столицы). В Берг же Людвиг мог «убегать» по первому своему желанию, в отличие от Хоэншвангау, а впоследствии Нойшванштайна и Линдерхофа, переезд в которые сопровождался немалыми трудностями и затратами (это сейчас можно доехать из Мюнхена в любой из этих замков всего за неполных два часа!). Людвиг был также покорен окружающей замок природой, прекрасным парком, величественным спокойным озером. Король любовно обустроил свою загородную «дачу» по своему вкусу, обновив как внешнюю отделку замка, так и его внутренние покои. Здесь, на берегу озера, можно было спокойно отдыхать от суеты столичной жизни, от светских приемов и интриг.

Поэтому неудивительно, что сразу же по приезде в Мюнхен своего кумира Рихарда Вагнера король в первую очередь пригласил композитора сюда, в Берг, и подарил ему виллу в нескольких минутах езды от замка. Как часто на берегу живописного Штарнбергского озера Людвиг и Вагнер, полные сил и веры в будущие победы, грезили о возрождении немецкой музыки, обсуждали планы постановок «Кольца нибелунга» и «Тристана», погружались в героический мир древних германских преданий!

Но счастливые дни забылись; Берг стал символом трагедии и смерти…

По пути трижды меняли лошадей. Наконец поздним вечером прибыли в замок, где для короля были приготовлены две комнаты со вставленными в окна решетками, «глазками» в дверях, чтобы в любое время иметь возможность наблюдать за «больным», и заставленной шкафом балконной дверью. Настоящая тюрьма в бывшем дорогом для его сердца месте! Вскоре по прибытии Людвиг испытал новое унижение. «Король привык последнее время ложиться поздно, делая свои прогулки ночью. Но с первого же дня доктора в смысле гигиены посоветовали ему лечь раньше. Он это исполнил; но по привычке не мог уснуть и желал встать, но из его комнаты приказано было вынести всю его одежду, и он едва упросил санитара оставить ему чулки, в которых он и в нижнем белье часами в ночной тишине прохаживался по своей запертой спальне. Все это имело вид намеренного раздражения короля всяким способом; и сколько королю нужно было силы воли, чтобы сдерживать свое справедливое негодование, малейшая вспышка которого была бы тотчас же объяснена припадком сумасшествия, на что и рассчитывали эти позорные представители позорной верховной власти».

В это же время Гудден телеграфировал в Мюнхен: «Все обстоит благополучно».

Кстати, интересно отметить, что при регентстве принца Луитпольда королю были назначены еще и опекуны: граф фон Тёринг-Йеттербах-унд-Гутенцель и… граф фон Хольнштайн. Последний посчитал ниже своего достоинства даже появляться в Берге. Сразу уехав в Мюнхен, он, вероятно, и думать забыл о своем царственном «подопечном». Такое поведение вполне согласуется с версией о том, что именно фон Хольнштайн является инициатором заговора против Людвига II. Теперь его уязвленное самолюбие было удовлетворено, месть свершилась, а дальнейшее его уже не интересовало.

В качестве заключительного штриха к портрету «графа Макса» отметим, что при принце-регенте Луитпольде вплоть до 1892 года он оставался обершталмейстером и председателем Королевского Баварского придворного охотничьего ведомства. Затем, когда в 1892 году разразился уже упоминаемый нами финансовый скандал, связанный с махинациями в фонде Вельфов, замешанный в нем граф был вынужден удалиться от двора; в 1893 году он уехал в свой родовой замок Шварценфельд (Schwarzenfeld) и успешно занялся бизнесом. Достаточно сказать, что граф фон Хольнштайн являлся одним из соучредителей Баварского объединенного банка (Bayerischen Vereinsbank; ныне один из крупнейших банков Баварии). И самое любопытное: еще до окончательного переезда «графа Макса» в Шварценфельд, в 1890–1892 годах, туда был вызван… бывший придворный архитектор Людвига II Юлиус Хофман, чтобы значительно обновить и перестроить замок «в историческом стиле». На масштабной стройке было задействовано 160 рабочих; при этом все ближайшие к замку здания были снесены, чтобы не портить открывающийся на замок вид. Как-то однажды фон Хольнштайн в сердцах воскликнул: «Пусть я лучше ослепну, чем пожалею короля!» Так вот. Незадолго до своей смерти граф полностью ослеп. Оставим любителям мистики делать из этого выводы. Может быть, в конце жизни граф действительно пожалел своего бывшего друга детства, несчастного короля Людвига?.. В 1895 году «граф Макс» был похоронен в родовой усыпальнице фон Хольнштайнов на кладбище Шварценфельда…

Но пока до всего этого еще очень далеко. Наступило воскресенье 13 июня, день Троицы. Праздник начался с того, что короля не пустили в церковь! Он покорился и этому. Во время обеда Людвигу был подан на десерт апельсин… без ножа. Король отослал его обратно на кухню нетронутым. «Утром 13-го числа король долго беседует с доктором Герштером (Верный Герштер, с одной стороны, не мог оставить своего государя, а с другой — находился в Берге, что называется, «по долгу службы». — АО.), и тот снова рассказывает, что, стараясь наводить короля на всевозможные сбивчивые вопросы, он находит в его ответах все тот же живой, ясный ум. То же находит и доктор Мюллер, с которым король также здраво, с большой к нему доверчивостью, разговаривает в тот же день перед обедом, задав ему на прощанье как бы шутливый вопрос: «А вашему преемнику (то есть доктору Гуддену) будут известны способы, как легче отделаться от меня?» Но после обеда, в 6 часов 25 минут, он сам посылает за Гудденом, чтобы идти с ним на прогулку».

Перед самой прогулкой состоялся весьма любопытный диалог между королем и государственным контролером Зандером, который нашел отражение в уже упоминаемой нами книге «Die letzen Tage König Ludwigs II. Erinnerungen eines Augenzeugen».

««Они смотрят на меня, как на бесноватого! А как вы думаете, может так продолжаться еще год?» Я (Зандер. — М. З.) стал успокаивать его, говоря, что когда они увидят, что нервы его успокоились, то все изменится. «Вы так думаете?» — сказал король — мой дядюшка Луитпольд, привыкнув к своему регентству, не захочет от него отступиться и меня не выпустит.» Потом он спросил, сколько в парке жандармов стерегут его. «От шести до восьми, Ваше Величество». «Решились бы они стрелять в меня?» — быстро спросил он. «Как вы могли о том подумать, Ваше Величество!» — проговорил я. «Вооружены ли они?» Я ответил, что нет».

Этот диалог впоследствии цитировался в подтверждение версии о том, что король якобы готовил побег.

Погода стояла пасмурная, моросил мелкий дождик. Взяв зонты, Людвиг и Гудден ушли в парк по направлению к озеру. Было 18 часов 30 минут. Прогулка должна была продолжаться час. В 19.30 доктор Мюллер стал готовиться к их возвращению. На 20.00 был назначен ужин. В 20.30 уже все были на ногах: стало понятно, что произошло непоправимое несчастье. В 22.30 один из служителей замка нашел на берегу озера шляпу короля, а неподалеку его пальто. Тотчас снарядили лодку, в которую сели доктор Мюллер, управляющий замком Губер и два королевских конюха Вульмеер и Клазен. Вскоре бездыханное тело короля было обнаружено в темных водах Штарнбергского озера, а в нескольких шагах от него — тело доктора Гуддена. Найденные на берегу разбитые часы короля остановились в 18.54…

 

Картина 2

Информация к размышлению, или Боги не умирают…

Как же восприняли в Баварии да и во всем остальном мире трагическое известие о гибели Людвига И? И что же на самом деле произошло в тот трагический вечер? Если на первый вопрос есть четкий и однозначный ответ, то во втором вопросе ясности нет до сих пор. И все же мы попытаемся разобраться, призвав на помощь логику и те обрывки информации, которые все же стали достоянием общественности.

Для примера — причем весьма наглядного и показательного — обратимся в первую очередь к русской прессе, в частности к июльскому номеру журнала «Вестник Европы» за 1886 год, и приведем с некоторыми комментариями отрывок из него. Тем более что цитируемая статья являет собой, пожалуй, квинтэссенцию не только настроений того времени, но и подтверждает многие выводы, к которым мы уже пришли в ходе предыдущих рассуждений.

«Когда 10-го июня обнародована была в Мюнхене прокламация о назначении регентства вследствие «тяжелой болезни» короля, то в массе населения невольно возникли вопросы недоумения и вопросы, которых никогда не могло бы разъяснить министерство. Какая эта болезнь вдруг открылась у короля? Если она была у него издавна, то почему раньше не было принято надлежащих мер лечения и контроля? Отчего те самые причины, которые до сих пор не мешали министрам спокойно исполнять свои обязанности от имени короля, побудили их вдруг потребовать регентства и медицинской опеки над Людвигом II? Баварцы давно уже знали, что их король отличается многими странностями, что он скрывается в уединении со своими ближайшими слугами, строит фантастические замки, поглощающие массу денег, и совершенно не интересуется делами правительства, которые лежали на ответственности министров и законодательных палат. Народ привык думать, что артистические вкусы и таинственное уединение короля никому не мешают. Король мог свободно тратить свои личные средства на удовлетворение каких угодно фантазий; он располагал только теми суммами, которые назначались на содержание двора, так что его увлечения и прихоти не могли повредить финансам государства (здесь и далее курсив мой. — М. З.)»

Прервем цитирование и вспомним, что одним из главных пунктов «обвинительного акта» было обвинение короля в полном разорении казны. Как же вяжется с этим, например, пресловутый отказ правительства в финансировании строительства Херренкимзее? Раз правительство имело право отказать и король оказывался бессильным заставить выполнить свой приказ, то о каком разорении может идти речь? Или же придется признать, что при конституционной монархии правительство допустило полное разорение казны и спохватилось слишком поздно? Тогда уже возникают вопросы в профессионализме самого правительства. А, кроме того, давайте не будем забывать, что при строительстве своих замков Людвиг не только совершал «безразмерные» траты, но и давал работу сотням рабочих различных специальностей. Так что у каждой медали всегда две стороны! Однако продолжим же чтение «Вестника Европы».

«Король щедро покровительствовал артистам и художникам, увлекался операми Рихарда Вагнера, устраивал специально для себя театры и спектакли, и все это не вызывало никакого протеста; что же особенного произошло именно за последнее время, чтобы оправдать возведение прежних эксцентричностей на степень «тяжелой болезни»? Известно было всем, что король физически крепок и здоров — по крайней мере, по внешности; даже из официального отчета о действиях его за последние дни до катастрофы можно видеть, что о каком-либо физическом недуге не было и речи. Понятно поэтому, что прокламация 10 июня встречена была в Баварии с большим недоверием; слухи о незаконном низложении короля, о преступных замыслах и заговорах быстро распространились в народе. Король был любим и популярен благодаря его поэтическим наклонностям и рыцарским свойствам характера; а главное — он никому и ничему не был помехой: не стеснял общественной жизни страны, мало вмешивался в политику и занимал воображение публики своими оригинальными художественно-архитектурными предприятиями.

Население было настолько предано этому идеалисту-королю, что толпы мирных обывателей готовы были вооружиться для защиты его от врачей-психиатров и министров, пытавшихся учредить над ним опеку. Нужно заметить, что решение старших родственников короля было весьма неудачно исполнено министерством… Зачем было перевозить его из одного замка в другой, подобно пленнику? Крайняя нелюдимость, замкнутость и болезненная чувствительность его были известны всем: не лучше ли было оставить его в Гогеншвангау, в прежнем убеждении, что он полновластный король, переменив только весь штат служителей? Такие вопросы ставят себе баварцы и не находят ответа в официальных объяснениях».

Эти вопросы возникают не только у баварцев, но и у всех логически мыслящих людей. Дилетантизм, с каким была проведена операция по лишению трона Людвига II, как раз и наводит на мысль о том, что ею руководило не правительство, не профессионалы, а именно дилетанты, например обиженный баловень судьбы граф фон Хольнштайн. Умный политик позаботился бы о том, чтобы не поставить страну на грань возможного народного волнения, продумал бы все детали, все мелочи, а не трусливо перевозил бы короля из замка в замок, что было вызвано как раз боязнью реального восстания среди местного населения, ставшего всерьез вооружаться и готовиться к самым решительным действиям. Несогласованность действий, отсутствие четкого плана, полная растерянность и бессилие, когда дело пошло не так, как хотелось бы, — всё это мы видим в поведении членов «позорной депутации». Они явно не были внутренне готовы к тому, что совершали. Они боялись, а значит, сомневались в своей правоте. И это слишком бросается в глаза, что мы и видим из следующего отрывка.

«Вся обстановка, при которой объявлено было регентство, указывает на то, что не только в обществе и среди приближенных короля, но даже у министров и психиатров не было твердой уверенности в действительном сумасшествии Людвига II. Этим объясняется и неудача депутации, вследствие предупреждения короля одним из его флигель-адъютантов, и готовность местных граждан защищать его от «бунтовщиков»-министров, и поразительная доверчивость доктора Гуддена. Если бы господствовало мнение о душевной болезни короля, не было бы повода сообщать ему о враждебном намерении правительства, и самое сообщение осталось бы без результата, потому что не встретило бы веры, или не привело бы к тем практическим мерам охраны, которые были приняты королем. Окрестные жители, взволнованные известием о «бунте», равно как офицеры, арестовавшие министров, очевидно, не считали короля помешанным. Профессор Гудден, специалист по психиатрии, не мог бы исполнить просьбу больного о прогулке к озеру без сопутствия санитаров, если бы он с большею твердостью отнесся к королю как к человеку ненормальному».

А вот это уже очень серьезный довод. Действительно, как опытный психиатр, специалист высочайшего класса, мог решиться на то, чтобы пойти на прогулку с человеком, потенциально ненормальным? Да еще и без дополнительной охраны! Если он читал, а главное, верил в «немотивированные вспышки гнева», «приказы немедленно казнить, выколоть глаза» и т. д. и т. п., то уже никак не мог считать короля «тихим и неопасным». Обвинения Гуддена в непрофессионализме и преступной со стороны врача беспечности не выдерживают критики. А, следовательно, он сам за то недолгое личное общение с Людвигом сумел убедиться в том, что его заочный диагноз ошибочен! Возможно, это послабление режима — слабая попытка хоть частично загладить свою вину. Повторяем, в порядочности профессора Гуддена у нас нет причин сомневаться. В отличие от некоторых других участников «дела баварского короля». И вот доказательство:

«Любопытные факты были извлечены из документов, переданных парламентским комиссиям для ознакомления обеих палат и всей страны с положением дел покойного короля… Докладчики парламентских комиссий в обеих палатах могли привести только незначительную часть материла, имевшегося у них в руках, ибо они, понятным образом, старались избегнуть всего того, что бросало бы излишнюю тень на несчастного короля или нарушило бы благоговение к его памяти».

Причина, по которой в распоряжении докладчиков оказалась только часть материалов, причем именно выгодная правительству, конечно, абсолютно другая: оправдание короля поставило бы крест на решении правительства об объявлении регентства. О противоречии «желания не нарушать благоговение к памяти» и обнародования документов, как раз нарушающих это благоговение, мы уже говорили. Как говорили и о том, что на окружающих короля воспитателях и царедворцах лежит не меньшая, а возможно, и гораздо большая вина за трагедию 125-летней давности.

«Не надо забывать, что Людвиг II был еще неопытным 18-летним юношей при вступлении на престол; характер его не успел установиться и окрепнуть, а природная склонность к мечтательности поддерживалась всем средневековым кругом идей и стремлений, в котором он был воспитан с детства. Одностороннее влияние окружающих, их фантастическая лесть, рассказы о прошлом величии и могуществе, легенды о таинственных замках и рыцарских подвигах — все это отчуждало короля от прозаической действительности, уносило его в область поэзии и влекло к одиночеству. Многие находили свою выгоду в этом настроении короля; самая страсть к постройкам была вызвана, быть может, теми лицами, которые распоряжались подрядами и обогащались в короткое время… Глава кабинета, барон Лутц, откровенно заявил в палате, что он не имел понятия о наиболее странных поступках короля и что его ужасно поразило предположение о душевной болезни, высказанное врачами… Ненормальность короля выражается только в том, что утрачено понимание текущей действительности; но самая сущность так называемых «нелепых идей» дана специальным характером историко-политического воспитания, в котором традиции далекого прошлого играли главную роль… Несчастье короля заключалось в том, что ему приходилось подчиняться духу времени… (Увы! Герой не своего времени… — М. З.) Покойный баварский король имел в глазах немецкого народа две великие исторические заслуги: во-первых, после войны 1866 года он подписал военную конвенцию с Пруссией и, не колеблясь, выполнил свое обязательство в 1870 году, присоединив свои войска к прусским против Франции, и, во-вторых, он первый предложил королю Вильгельму императорскую корону от имени союзных германских государей, в ноябре 1870 года, после решительных немецких побед. Действовал ли он в этих случаях независимо или под сильным давлением извне — неизвестно; бесспорно только одно, что имя Людвига II неразрывно связано с национальным объединением Германии. Немецкая печать всех партий и оттенков вспомнила эти заслуги и отнеслась с живым сожалением и сочувствием к личности несчастного короля».

От прессы и политических настроений перейдем теперь непосредственно к медицинской проблеме, касающейся Людвига II, и прямо спросим: так был ли король безумным?

Для начала обратимся к известному труду профессора П. И. Ковалевского, выпущенному в Санкт-Петербурге в 1900 году: «Психиатрические эскизы из истории. Император Петр III. Император Павел I. Саул, царь израилев. Людвиг, король Баварский». И не потому, что этот труд ценен с исторической точки зрения — при всем уважении к выдающемуся русскому психиатру, основателю первого в России психиатрического журнала «Архив психиатрии, неврологии и судебной психопатологии», данную книгу никак нельзя рассматривать в качестве исторического источника, о чем, кстати, говорил и сам Ковалевский. Но именно эта книга послужила основным материалом для доказательств душевной болезни баварского короля в последующих работах русскоязычных авторов. Профессор честно признавался, что материал для своей книги черпал из так называемого «обвинительного акта» профессора Бернхарда фон Гуддена, а также из мюнхенских газет конца 1880-х годов, которые естественно должны были обелять и всячески оправдывать фактическую узурпацию власти тогдашним правительством. О «достоверности» первоисточников П. И. Ковалевского мы уже достаточно говорили. Вообще, насколько можно доверять прессе, особенно ярко продемонстрировал XXI век своим обилием «бульварных» газет и журналов, раскупаемых как горячие пирожки. Публика во все времена любит «желтую прессу». Сегодня будут смаковать «скандальный союз певца N с продюсером Y», тогда — «жареные факты» из жизни только что почившего монарха.

Интересно отметить, что Ковалевский, с одной стороны, рассматривал личность Людвига II не как реального человека, а как иллюстративный материал для своих умозаключений (отсюда и обращение к источникам, по большому счету недостойным серьезного ученого). С другой стороны, профессор был изначально уверен в том, что берет для примеров бесспорные случаи душевных заболеваний. Тем не менее даже при таком настрое у него, как у честного ученого, неизбежно возникли определенные сомнения.

Вот что пишет по данному вопросу сам профессор П. И. Ковалевский: «Изложив, однако, вышеприведенные факты (именно те, скандальные, на которые потом и будет опираться русскоязычное «людвиговедение». — М. З.), мы должны сделать следующую оговорку: наш больной — король, то есть лицо, по своему общественному положению стоящее вне общества. Его жизнь скрыта от глаз простых смертных. Достоянием общества стали только отдельные случаи, остальная же жизнь сокрыта в душах его приближенных. Приведенные нами факты разбросаны по всей его жизни в течение многих лет, едва ли не 20. Если приведенные случаи слишком ярко и резко обрисовывают болезненное состояние короля, то только потому, что они соединены нами в единое целое; будучи же разбросанными на много лет, они несравненно меньше оттеняют болезненность данного лица. С другой стороны, мы должны добавить, что положение короля, то есть пребывание его вне и выше общества, лишает нас возможности иметь побольше обстоятельств, указывающих на болезненное состояние короля, так как его жизнь стояла вне ведения простых смертных. Очевидно, болезненных явлений было несчетно больше, но они остались для нас неизвестными. Наконец, принимая во внимание особенное положение нашего больного, мы не можем отрицать и того, что некоторые из приведенных нами фактов есть плоды фантазии и праздного воображения людского. Может и это быть. Мы привели только то, что появилось в газетах о жизни короля, и на основании этого делаем свои заключения (курсив мой. — АО.). Невольно напрашивается вопрос: каким образом, однако, при такой массе примеров, ясно указывающих на очень давнее расстройство умственных способностей короля, он не только мог оставаться королем, но и заслуживать любовь приближенных, расположение окрестных жителей, уважение всех граждан и почтение от иностранных правителей? На это мы ответим: король жил крайне уединенно и одиноко. Его жизнь была известна лицам, только близко к нему стоящим. (На лицо явное противоречие — а как же тогда он смог все-таки заслужить пресловутую любовь «приближенных, расположение окрестных жителей, уважение всех граждан и почтение от иностранных правителей»? — М. З.) Кроме того, министры свидетельствуют, что в государственных делах Людвиг отличался замечательным знанием дела, ясностью понимания и необыкновенною проницательностью. Наконец, самые его болезненные увлечения художеством, музыкой и архитектурой могли в его подданных возбуждать только беспредельное уважение и восхищение».

Невольно напрашивается другой вопрос: насколько объективны при сложившихся обстоятельствах выводы, подтверждающие наличие психического заболевания? Напомним, что Людвиг, вплоть до своего ареста и официального признания его недееспособным, не проходил медицинского освидетельствования. Ни один уважающий себя врач никогда не поставит диагноз больному, опираясь лишь на свидетельства третьих лиц, не проведя детального обследования самого больного. Заочный диагноз недопустим ни при каких обстоятельствах. В случае баварского короля мы же имеем именно такой пример. «Как же вы поставили мне диагноз? Вы ведь даже не беседовали со мной?» — спросил Людвиг во время своего ареста. На что получил очень характерный ответ: «Ваше величество, в этом нет необходимости. Мы обладаем информацией, которая нам дает достаточно доказательств». Да, в наше время — прямой повод обратиться в суд…

Если всё же рассматривать «историю болезни» Людвига с окончательным диагнозом «паранойя», то картина рисуется следующая. Профессор П. И. Ковалевский пишет: «Под именем паранойи, или первичного помешательства, разумеется такое расстройство умственных способностей, при котором в обычный круг мышления, в обычное сочетание представлений, в обычный, признаваемый нами за правильный, образ жизни и действий врывается круг безумных идей в виде ограниченного бреда. Таким образом, при этом происходит раздвоение сознания в человеке: с одной стороны, он живет здоровою жизнью, ее интересами, делами и обстоятельствами, с другой стороны, внутри себя такой больной таит болезненные мысли, бредовые идеи и целый ряд безумных представлений… Содержание бреда таких больных может быть весьма разнообразно, в зависимости от политических и общественных обстоятельств данного времени и от данных свойств, симпатий и антипатий человека, воспитания и увлечений… Не менее, если не более важную роль в содержании и развитии болезни играют и личные особенности человека. Болезнь эта в огромном большинстве случаев развивается на наследственной болезненной почве. Зачатки нервной неустойчивости, зачатки болезненных проявлений характера, влечений и проч. в дальнейшем возрастают и в зрелом возрасте дают уже готовый созревший болезненный плод. Особенно хорошо обработанным и выкристаллизованным этот плод является в тех случаях, когда унаследованные качества и свойства характера и душевной деятельности находят себе поддержку и укрепление в воспитании и обстоятельствах дальнейшей жизни данного лица… Уже от природы он (Людвиг. — М. З.) унаследовал болезненную, мечтательную и фантазирующую натуру, дарования, в которых блестящие умственные способности заглушались гениальными созданиями воображения. Воспитание, образование, обстановка, обстоятельства жизни и случайности сделали то, что не рассудок взял перевес над образами фантазии, а воображение и фантазия одержали победу над рассудком. Рассудок подломился, создалась душевная болезнь. Но мы знаем, что душевная болезнь, поразившая короля, такого свойства, что она представляется государством в государстве. Она представляет болезненный остров в живом и здоровом море жизни. У такого больного является двойственность сознания: с одной стороны, вся обычная жизнь с ее нуждами, требованиями и делами, с другой стороны, жизнь личная, жизнь воображений и фантазий. Первая жизнь дозволяет человеку быть обычным человеком, исполнять государственные и общественные обязанности, быть мужем, отцом и гражданином, вторая — делает его сумасшедшим. До тех пор пока эти две жизни могут существовать совместно, при подчинении второй жизни требованиям первой, до тех пор такой больной мыслим в обществе; но когда требования второй жизни начинают тяготеть и преобладать над требованиями первой — этот человек неправоспособен.

Людвиг II при всех его болезненных проявлениях почти до конца жизни являлся умным, находчивым, сообразительным и настойчиво отстаивающим интересы королевства королем. Диво ли, что при его правильном управлении как короля, при его уединенной и замкнутой жизни его подданные знали его как мудрого короля и настойчивого охранителя государственной самостоятельности даже пред лицом железного человека. С этой точки зрения Людвиг II по праву пользовался преданностью и любовью баварцев.

Но этого мало. Его болезненные страсти — страсти в высокой степени благородные и возвышенные. Он тратил десятки миллионов на постройки дворцов. Страсть в высочайшей степени благородная и заслуживающая полного сочувствия и одобрения. Людвиг тратил на эти дворцы не государственные деньги, а свои личные, те деньги, которые государство отпускало ему на его личные потребности. Он тратил их на высокохудожественные произведения и тем украсил государство, развивал в нем возвышенные вкусы и потребности и этим привлек тысячи путешественников в Баварию и создал ей славу и обогащение. Наконец, он тратил деньги в своем государстве и тем обогатил десятки тысяч подданных».

Согласитесь, что если не брать во внимание «факты», тиражируемые тогдашней проправительственной прессой, то на основании приведенного заключения профессора П. И. Ковалевского вырисовывается не столь уж безнадежная картина. Ближайшее окружение короля просто не смогло (или не захотело?) направить его природные наклонности в нужное русло, тем самым оградив Людвига от самого себя. Кстати, в первые годы своего правления он очень охотно выслушивал советы своих министров, старался максимально следовать им, внимательно вникал в государственные дела и был очень послушным и благодарным учеником.

Позволим себе одно небольшое отступление. Исходя из того что личного психиатрического освидетельствования короля проведено не было, попробуем поставить под сомнение точность поставленного Людвигу диагноза — фактически мы с Гудденом находимся в равных условиях: и он, и мы опираемся лишь на свидетельства третьих лиц. Мы не претендуем на профессиональное психиатрическое заключение, но мы имеем право на собственное суждение, исходя хотя бы из того, что официальный заочный диагноз тоже нельзя назвать профессиональным. Основной вопрос, на который мы попытаемся ответить: было ли заболевание Людвига II необратимым, прогрессирующим и приводящим к недееспособности? И была ли это вообще паранойя?

Конечно, мы обязаны учитывать состояние развития психиатрии на период описываемых нами событий и делать на это скидку. Опираясь на современные научные знания о причинах и характере течения паранойи, мы попробуем лишь посмертно реабилитировать короля, с учетом того, что в его время сделать это было невозможно.

Начнем с научного определения паранойи и ее «разновидностей», согласно простому «Справочнику по психиатрии». «Инволюционная паранойя. Течение хроническое (до нескольких лет) или волнообразное. Клиническая картина определяется систематизированным монотематическим паранойяльным бредом в виде то идей ревности (преимущественно у мужчин), то идей ущерба (чаще у женщин) или преследования. Такие психозы богаты аргументацией и бредовыми интерпретациями; постепенно развивается детально разработанный бред. Бред распространяется и ретроспективно (бредовое переосмысление фактов прошлого). Больные отличаются стеническим, чаще приподнятым, аффектом, оптимизмом, проявляют высокую бредовую активность по типу «преследуемого преследователя». Эти психозы обычно не сопровождаются значительными изменениями личности и не переходят в органическое снижение (здесь и далее курсив мой. — М. З.).

Инволюционный параноид… Течение таких психозов бывает затяжным или волнообразным. Клиническая картина параноида определяется «маломасштабным» бредом преследования (вредительства, притеснения), отравления и ущерба, который обозначается так же, как бред малого размаха или обыденных отношений. Бред направлен преимущественно против конкретных лиц из окружения больного (члены семьи, соседи) или людей, с которыми «преследователи» могут быть связаны (работники милиции, врачи и т. п.). Отмечаются отдельные вербальные иллюзии, реже вербальные галлюцинации… Одновременно развиваются разоблачительные идеи, направленные против преследователей… Настроение бывает временами тревожным и подавленным, но преобладает оптимизм… Вне сферы бреда больные сохраняют обычные социальные связи, обслуживают себя, полностью ориентируются в бытовых вопросах. Даже при длительном течении заболевания выраженные психоорганические расстройства не развиваются. Личностные изменения ограничиваются нарастающей подозрительностью и конфликтностью.

Реактивные параноиды… Содержание бредовых идей обычно отражает психотравмирующую ситуацию… Диагностика реактивных параноидов обычно не вызывает больших затруднений. Основные опорные критерии: ситуационная обусловленность, конкретный, образный, чувственный бред, связь его содержания с психотравмирующей ситуацией и обратимость этого состояния при изменении внешней обстановки».

Вспоминая «факты» из «обвинительного акта», можно сделать вывод, что на первый взгляд профессор был прав. Но «достоверность» этих «фактов» нам уже известна, и теперь обратимся исключительно к чистой науке. Достаточно сказать, что в настоящее время однозначный диагноз «паранойя» вообще не ставится, учитывая, что различные «разновидности» этого психического расстройства успешно купируются. Кроме того, патологических необратимых личностных изменений у пациента не происходит. И еще один момент, который в свое время явился дополнительным аргументом против Людвига II. Напомним, что его младший брат Отто начиная с 1872 года (болезнь окончательно погасила последние искры его разума в 1876 году) страдал буйным помешательством, полностью разрушившим его личность. Его недуг (скорее всего, шизофрения, хотя для установления точного диагноза доступных исследователям данных совершенно недостаточно) был действительно необратимым, прогрессирующим и приводящим к недееспособности. На основании этого факта Гудден и Кº сделали вывод о наследственном характере болезни Людвига II. Но, во-первых, Отто не диагностировали паранойю, а во-вторых, паранойя не является наследственным заболеванием (во времена Людвига твердо придерживались обратного мнения). Что же мы получили в итоге? Болезнь короля, даже если это и была паранойя, не является наследственной, необратимой, прогрессирующей и не приводит к недееспособности!

Но, возможно, это была вовсе и не паранойя. Современная психология оперирует понятием «фрустрация». Этот термин (от лат. frustration — «обман, неудача») обозначает психологическое состояние, возникающее в ситуации разочарования, неосуществления какой-либо значимой для человека цели или потребности. Фрустрация проявляется в гнетущем напряжении, тревожности, чувстве безысходности. И что самое важное, реакцией на фрустрацию может быть уход в мир грез и фантазий, а также немотивированная агрессивность. При этом фрустрация — это не психическое заболевание, а именно психологическое состояние, из которого определенными методами терапии пациента можно вывести. Человек может впадать во фрустрацию периодически, в зависимости от частоты раздражающих его ситуаций. Но фрустрация может быть вызвана и определенной навязчивой идеей; при этом длительная фрустрация, если ее не купировать, может привести к более тяжелым последствиям — депрессиям и тяжелым неврозам.

Без учета клеветнических измышлений у короля можно констатировать и болезненное разочарование в действительности, и невозможность полностью достичь своих идеалов, и уход в мир грез и фантазий, и немотивированную агрессивность. Не слишком большое количество соответствий, чтобы это было простым совпадением? Делайте выводы сами. Повторим еще раз — поставить точный диагноз психического заболевания заочно вообще невозможно!

«Психиатр Геннадий Корнийко считает: «Нормальных людей нет вообще. Есть только те, кто лучше притворяется… У каждого человека есть свои психологические травмы и фобии — у кого-то наследственные, у кого-то приобретенные в раннем детстве. И это дает основание поставить диагноз почти каждому человеку. Если судить строго. Но при таком педантичном подходе придется закрыть в дурдомах 90 % населения, а остальные 10 % будут персоналом. В психиатрические лечебницы людей помещают по одному главному критерию: степень опасности для общества. Если твои страхи и отклонения начинают напрягать окружающих людей (как, например, эксгибиционизм) и того хуже — причинять вред обществу, тогда тебе следует пройти принудительное лечение в изоляции от общества. В истории были случаи, когда неугодных власти отправляли на «вразумительные процедуры». В дурдоме сидели Врубель и Хлебников, Лимонов и Егор Летов, Бродский и другие…»»

Приведенная цитата, пожалуй, может стать эпиграфом ко всей нашей книге и поставить, наконец, точку в рассуждениях о психическом заболевании Людвига II.

Тем не менее всё (!), что написано на русском языке об этом короле, по-прежнему опирается лишь на «Психиатрические эскизы» П. И. Ковалевского. Отсюда кочующие из статьи в статью и из книги в книгу «факты», подтверждающие безумие короля и часто цитируемые дословно без ссылок на книгу профессора. Приходится признать, что русскоязычное «людвиговедение» крайне бедно, а временами и просто нечистоплотно: бесконечные «перепевы» одного и того же фактически можно смело назвать очевидным плагиатом.

Лишь в 2002 году в Санкт-Петербурге в издательстве «Новая Академия» был опубликован очень ярко и эмоционально написанный труд известного петербургского художника Т. Новикова «Белый лебедь. Король Людвиг II», написанный им в соавторстве с художником-единомышленником А. Медведевым и весьма своеобразно трактующий тему. Это первая попытка реабилитации баварского короля в России. Причем «адвокаты» не профессиональные историки, а художники — натуры творческие, глубоко прочувствовавшие и понявшие такую же творческую душу «коронованного художника».

Итак, вопрос о диагнозе Людвига II более или менее прояснился. Обратимся теперь к обстоятельствам его трагической гибели. Можно сказать, что мы переходим от вопросов медицинских к вопросам уголовным. Для этого придется внимательно исследовать место происшествия.

Ныне на некотором возвышении от берега, напротив того самого места, где было найдено тело короля, стоит так называемая Gedächtniskapelle (согласно указателям маршрута, Votivkapelle; в переводных путеводителях ее обычно называют Часовней-мемориалом). Она была построена по распоряжению принца-регента Луитпольда на месте первоначального каменного столба с неугасимой лампадой, который был установлен здесь по желанию королевы-матери сразу после гибели Людвига II. Согласно мемориальной доске у входа в часовню, ее архитекторами были отец и сын Юлиус и Рудольф Хофманы, а художником — Август Шпийс, чьи картины украшают залы Нойшванштайна. Первый камень в основание часовни был заложен в 10-летнюю годовщину смерти короля 13 июня 1896 года, а открыта она была ровно через четыре года — 13 июня 1900 года в присутствии членов королевского Дома и при большом скоплении народа. Это было воскресенье; тогда же состоялась и первая служба в новой часовне. Отныне поминальные службы будут проходить здесь ежегодно: в день рождения (25 августа) и в день смерти (13 июня) короля, а также в день смерти его матери королевы Марии (17 мая). До сих пор на эти торжественные поминальные службы съезжаются люди со всех концов Германии (и не только!).

Внутреннее убранство часовни скромно и одновременно торжественно-печально. Над престолом в нише — образ Спасителя, «Суд Иисуса Христа». Слева надпись по-латыни: «В память Его Величества Людвига II короля Баварии, погибшего после 22-летнего правления, простившегося с жизнью в этом месте». (Отметим эту формулировку — «простившегося с жизнью» — не убитого, не погибшего, не покончившего с собой! Волею Господа простившегося с жизнью, как и положено богопомазанному монарху.) Справа другая надпись: «По повелению его королевского высочества принца-регента Луитпольда построена часовня, закладной камень которой заложен 13 июня 1896 года. Открыта 13 июня 1900 года». Кстати, для посещения часовня открыта ежедневно с 9 до 17 часов в период с 1 апреля по 31 октября. К сожалению, войти внутрь можно только в дни поминальных служб; в остальное время придется любоваться интерьером через решетку за входной дверью.

Спуск от часовни к берегу сначала приводит на нижнюю террасу, на которой установлено высокое каменное распятие. А еще ниже, прямо в водах озера, совсем недалеко от берега, высится деревянный поминальный Крест, отмечающий то самое место, где было найдено тело Людвига II. Крест был поставлен здесь в 1887 году. С тех пор, учитывая его «деревянное происхождение», Крест периодически заменяют на новый.

Кстати, необходимо иметь в виду, что Крест отнюдь не отмечает непосредственное место гибели короля. Но даже если считать, что здесь всего лишь было обнаружено тело, то и тогда далеко не все ясно.

Так, например, существует один любопытный документ, а именно план места трагедии, выполненный окружным инженером Францем Ксавером Хэртингером (Härtinger), так сказать, «по горячим следам» 15 июня 1886 года по поручению мюнхенской следственной комиссии [оригинал хранится ныне в коллекции Карла Йосса (Sammlung Joss) в Розенхайме (Rosenheim)].

Нынешний рельеф местности мало изменился за последние 125 лет и позволяет мысленно перенести план Хэртингера на реальный пейзаж. В южном направлении от замка Берг вдоль озера проходит тропинка; справа от нее — узкий пологий спуск к воде, поросший кустарником и травой; береговая линия начинается с полосы мелких камней и щебня. Еще следует отметить, что большую роль в установлении полной картины происшествия играет точное знание направления ветра, так как от этого напрямую зависит перемещение вод озера. План Хэртингера, кроме «карты местности», дает нам и эти необходимые сведения. Но, несмотря на столь точные расчеты, все же остается больше вопросов, чем ответов.

Прорисовка автора, сделанная по плану Ф. К. Хэртингера

Итак, согласно материалам следственной комиссии, события вечера 13 июня 1886 года развивались следующим образом: Людвиг II со своим врачом Гудденом вышли из замка между 18.30 и 18.45. Неспешно прогуливаясь, они прошли около 800 м по тропинке вдоль озера. Примерно в 15 м от берега и не доходя 18 м по тропе до скамейки для отдыха (видимо, являвшейся целью их прогулки), король резко отклонился от маршрута (точка А на плане) в направлении озера. Судя по всему, для его провожатого это произошло совершенно неожиданно. Гудден поспешил за Людвигом и, возможно, несколько раз падал при этом в заросли кустарника, где и потерял свой зонт. Доктор догнал и попытался удержать своего пациента на берегу (точки В — С), в то время как тот уже складывал на землю одежду: пиджак и пальто Людвига при нахождении лежали один на другом; зонтик был брошен рядом; шляпы короля и доктора Гуддена, скорее всего, были отнесены на значительное расстояние в северном направлении ветром.

Однако король вырвался и напрямую бросился к озеру, успев пробежать около 16 м. Гудден снова настиг его уже в воде (точка D), и, как предполагала следственная комиссия, здесь-то и дошло дело до ссоры. Доктор тянул короля к берегу, в то время как тот стремился в противоположную сторону. Согласно последующей реконструкции событий, отраженной на плане Хэртингера, королю удалось сначала одержать верх над Гудденом и достичь точки F, откуда доктор снова оттащил Людвига в сторону точки D. Таким образом, первоначально борьба между Гудденом и королем происходила в точках F — Е — D. Вероятно, Гудден именно тогда получил телесные повреждения, которые затем были обнаружены на его трупе. Вскоре, слишком сильно оттолкнув Гуддена и освободившись, король смог преодолеть в северо-западном направлении расстояние примерно в 25 м (точки D — G). Точка G на плане — это место непосредственной гибели Людвига II. Отсюда по траектории Н — I — К воды озера перемещали по ветру уже мертвое тело. Однако, учитывая, что тело доктора Гуддена было найдено всего лишь в 3 м от тела короля, то можно предположить, что, несмотря на полученные травмы, он все же снова попытался догнать Людвига, что ему и удалось опять же в указанной точке G. Следовательно, эта точка обозначает место гибели не только короля, но и доктора Гуддена, тело которого, естественно, по той же траектории Н — I — К, было снесено водами к берегу. Точка G — самая загадочная точка на плане Хэртингера, который так и не дает ответа на главный вопрос: что произошло в этом злополучном месте и что явилось причиной смерти двух людей, нашедших свою кончину в водах Штарнбергского озера?

Примерно в 23 часа мертвый король и его врач были обнаружены в 18 м от берега (это расстояние учитывает прибрежную полосу мелких камней и щебня; соответственно, непосредственно по воде оно не превышает 4–5 м). На основании частично трупного окоченения доктор Мюллер констатировал, что смерть Людвига II и Бернхарда фон Гуддена произошла около 19 часов. Таковы выводы следственной комиссии.

Кстати, было подсчитано, что якобы от замка до рокового места своей гибели король прошел 966 шагов. Эта цифра априори неточна, так как, согласно плану Хэртингера, она может быть соотнесена лишь с точкой А; другими словами, с местом, откуда король отправился навстречу своей гибели. К тому же сегодня вообще не представляется возможным пройти весь последний маршрут короля: если идти в обратном направлении, непосредственно от Креста в сторону Берга, то примерно через 350 шагов вы упираетесь в глухой забор — Берг закрыт для посещений, являясь частной собственностью членов семьи Виттельсбах…

Дальнейшие рассуждения находятся уже в области предположений и догадок. Тем более что причина смерти короля до сих пор остается так и невыясненной. На этот счет существует несколько версий (совершенно фантастические версии о том, что Гудден якобы сам старался убить короля или что Людвиг на самом деле и не утонул вовсе, а спасся и инкогнито проживал в секретном месте, дожив до самых преклонных лет, мы рассматривать не будем в виду их явной несостоятельности):

1) официально принятая версия утверждает, что Людвиг не смог смириться с фактическим низложением и совершил самоубийство; доктор Гудден был убит им, когда пытался спасти своего коронованного пациента;

2) Людвиг пытался совершить побег, подготовленный его сторонниками, для чего должен был вплавь переправиться на противоположный берег, но Гудден опять же хотел воспрепятствовать этому и в схватке был убит; Людвиг от пережитых волнений и холодной воды умер на месте от удара (инсульта);

3) Людвиг и Гудден пали жертвой заговора членов правительства, стремившихся привести к власти принца Луитпольда в качестве регента при действительно недееспособном брате короля принце Отто. Причем доктор был убит заговорщиками, так как стал нежелательным свидетелем преступления.

На первый взгляд все три версии выглядят довольно правдоподобно, иначе они не выдержали бы испытания временем и отпали бы сами собой.

Начнем разбор с версии № 3, тем более что так называемая «теория заговора» очень популярна во всех исторических эпохах. Начнем с того, что спросим себя, зачем было заговорщикам настолько усложнять свою задачу: инспирировать шумиху в прессе, пытаться перетянуть на свою сторону врачей, рисковать навлечь на себя гнев народа, готового чуть ли не на восстание, устраивать для царственного узника специально оборудованные решетками покои и т. д.? Только лишь для того, чтобы соблюсти видимость законности и на следующий же день убить короля? Не проще было бы изначально подстроить какой-нибудь несчастный случай в горах, прекрасно зная о пристрастии Людвига II к ночным прогулкам. А потом спокойно заявить, что «страну постигла тяжелая утрата, любимый монарх внезапно скончался: неудачно упал с лошади, оступился на краю обрыва, его убил дикий кабан и т. д. и т. п.». И никаких проблем с законом у нового правительства! Можно спокойно рыдать на похоронах, объявлять всенародный траур и исключительно в интересах государства приносить себя в жертву, обременяя тяжким гнетом власти.

Король и так уже слишком приблизил к себе предателей в лице Майра и Хессельшверта. Что стоило подкупить их еще один, последний раз, спровоцировать убийство, а затем без шума избавиться от ненужных свидетелей? Что проще — убить никому не известного камердинера короля или светило мировой психиатрии, каковым являлся доктор Гудден? На наш взгляд, сторонники «теории заговора», можно сказать, перехитрили самих себя.

Но факты говорят о том, что заговорщики, как говорится, «не искали легких путей». Хорошо, пусть так. В создавшихся обстоятельствах фигура Людвига действительно становилась живым знаменем для любой оппозиции к новому правительству. Его внезапная кончина слишком уж подозрительно устроила всех заинтересованных лиц, которым необходимо было «убрать» короля как можно раньше, ибо мертвый государь был им уже не опасен. Предположим также, что заговорщики проделали массу трудоемкой подготовительной работы только лишь для того, чтобы выглядеть в глазах закона безупречно. Но тогда почему они избрали для убийства такой «неудобный» способ, как утопление? Тем более было прекрасно известно, что Людвиг отличается большой физической силой и является великолепным пловцом.

Даже если предположить, что имела место имитация возможного побега, то и тогда исполнители заговора сработали грубо и неумело. Ведь для широких слоев населения однозначный вывод напрашивался бы сам собой: несчастного короля предали, он пытался бежать, чтобы найти спасение, и был убит теми, кто потом стал во главе его государства. Худшей «предвыборной кампании» для правительства Луитпольда представить себе трудно. Так можно договориться до того, что короля убили как раз его сторонники, чтобы скомпрометировать в глазах народа правительственные круги! Заговорщикам, менее чем кому-либо, нужно было увенчивать низложенного монарха мученическим венцом; они должны были бы сделать все, чтобы никто не заподозрил, что Людвиг II умер «не своей смертью». Иначе подобным заговорщикам нужно было бы самим признать себя «недееспособными»! Итак, если бы и имел место заговор, то, скорее всего, Людвига после ареста тихо бы чем-нибудь отравили, благо медиков вокруг низложенного короля было больше, чем в психиатрической больнице, и опять же представили бы его кончину как естественную, что устраивало абсолютно всех.

Что же касается «нежелательного свидетеля» Гуддена, то при таком подходе к проблеме избавляться нужно было бы еще по крайней мере от десятка лиц, официально участвовавших в низложении короля. К тому же вполне логично предположить, что члены комиссии по признанию короля недееспособным и есть «заговорщики» и в первую очередь должны были быть посвящены во все тонкости процесса — они же прямые исполнители приведения к власти Луитпольда! А если нет, то приходится признать, что существовали несколько независимых друг от друга заговоров? Абсурд!

И еще один момент. Если уж рассматривать реальное существование заговора, то идейным вдохновителем его следует признать графа фон Хольнштайна. Мы уже говорили, что месть графа за отлучение от двора могла явиться причиной затеянной против короля интриги. Но фон Хольнштайну для достижения своей цели не нужно было убивать Людвига II! Как мы уже говорили, назначение опекуном низложенного монарха предполагало полное удовлетворение его амбиций. Чем дольше Людвиг оставался бы живым, тем дольше граф мог тешить свое самолюбие, возвышаясь над тем, кто, как ему казалось, в свое время его унизил. Таким образом, версию № 3 «по всем статьям» приходится отмести, как несостоятельную.

Что же касается версии № 2, то в ней больше всего вызывает вопрос сама возможность побега в положении Людвига. Довольно подробно задокументирован процесс ареста короля и препровождения его в Берг: под усиленной охраной, ни на минуту не оставляя низложенного монарха в одиночестве. Даже если предположить, что Людвиг, предвидя подобное, заранее заручился у Елизаветы Австрийской или, например, у Бисмарка принципиальным согласием в оказании помощи, то непонятно, каким образом он смог уже после ареста связаться со своими спасителями, чтобы подготовить конкретную операцию. Тем более что решение препроводить Людвига в Берг было принято почти спонтанно (как мы помним, изначально его хотели содержать в Линдерхофе, но прошел слух, что местные крестьяне подняли бунт и готовятся отбить своего короля на горных дорогах, ведущих в замок).

Кстати, вот такой поворот событий вполне мог иметь место — ведь простой баварский народ обожал и даже боготворил своего короля. Но при этом сам Людвиг ничего бы не знал о готовящемся спасении! Может быть, он пытался наудачу сбежать «в никуда», надеясь потом своими силами добраться до своих спасителей? Наверное, доведенный до крайности, король и мог бы решиться на такое. Во всяком случае, это был бы шаг отчаяния, от которого нечего требовать какой-либо логической подготовки. В юриспруденции подобное состояние человека называется «состояние аффекта». Но в таком случае что-то должно было спровоцировать вспышку этого состояния, так как все мемуаристы и биографы-исследователи свидетельствуют о том, что почти сразу после ареста Людвигом овладело фаталистическое спокойствие и покорность судьбе. Значит, источником подобной провокации мог быть только сам доктор Гудден, так как никого другого в момент трагедии рядом не было. Чтобы опытнейший психиатр совершил профессиональную ошибку, ввергнув пациента в состояние аффекта, при этом находясь с ним наедине? Очень сомнительно. Раздражать короля, провоцируя его на необдуманные шаги, нужно было исключительно при свидетелях, чтобы каждый раз как можно больше народу фиксировали якобы необоснованные вспышки гнева короля, укрепляя веру в его сумасшествие.

Кстати, спросим еще раз: если бы Гудден был уверен в психическом нездоровье Людвига II, согласился бы он выполнить просьбу «больного» о прогулке без всякого сопровождения, отослав санитаров? Перспектива остаться наедине с сумасшедшим вряд ли прельщала бывалого врача! Возможно, конечно, что, находясь в крайней степени подавленности, король сам вызвал в себе припадок каким-либо отвлеченным воспоминанием. Но в таком случае все равно версия с подготовленным побегом отпадает — мы имеем дело со спонтанно возникшей ситуацией. А «подверсия» о состоянии аффекта относится, скорее, к версии № 1, которую мы сейчас подробно и рассмотрим. Итак, учитывая все вышесказанное, приходится признать, что версия № 2 так же маловероятна, как и версия № 3.

Наконец, официальная версия № 1. Справедливости ради надо сказать, что она выглядит наиболее логичной и правдоподобной. Напомним, что ни заговор, ни подготовленный побег не выдерживают критики. А со склонностью к суициду согласуется и наступившие практически сразу после ареста апатия и безразличие к окружающему, говорившие о том, что человек уже все для себя решил и мысленно готов свести счеты с жизнью. В пользу этого утверждения говорят и некоторые воспоминания приближенных короля, сообщающие о том, что еще в Нойшванштайне, увидев приехавшую за ним комиссию, Людвиг II предпринял попытку броситься с верхнего этажа замка, куда просто не успел добраться, и то, что он якобы просил достать ему яд, но получил отказ… Насколько эти источники правдивы и не ангажированы правительством, чтобы дополнительно оставить «свидетельства» в свою пользу, остается лишь предполагать. Поэтому мы не будем принимать их на веру, а станем исходить только из психологических предпосылок трагедии. Итак, что же имело место в действительности — спланированное самоубийство или действие, как мы уже говорили, в состоянии аффекта? Ответив на этот вопрос, можно существенно сместить акценты в официальной версии, однозначно признающей самоубийство, отягченное убийством, и выработать версию № 4, что мы и попробуем сделать.

Оговоримся сразу относительно смерти доктора Гуддена, так как этот факт неоспорим, к какому бы выводу мы ни пришли. Только вот было ли это действительно убийством! Лишить доктора жизни было необходимо лишь в одном случае — если бы имел место спланированный побег, чтобы тот не мог поднять тревогу, позвать на помощь и указать верное направление погоне. Но как раз побега-то, как мы уже установили, быть не могло. В любом другом случае Людвиг, глубоко верующий человек, вряд ли пошел бы на осознанное убийство. Скорее всего, он, будучи весьма сильным человеком, кроме того, высоким и тучным, просто пытался освободиться от удерживавшего его Гуддена и наудачу вслепую ударил его в последний раз слишком сильно. Удар мог попасть в висок, от чего доктор умер на месте, или же мог лишить его сознания, вследствие чего, упав лицом вниз в воду, Гудден захлебнулся. Налицо несчастный случай, в крайнем случае убийство по неосторожности, говоря языком юриспруденции. А это уже «совсем другая статья». Согласитесь, что, приняв такую точку зрения, мы снимаем с короля одно из тяжких обвинений.

А теперь вернемся к главному вопросу версии № 1 — мог ли король пойти на заранее спланированное самоубийство! Если ответить утвердительно, то вызывает сомнение только выбранный им способ сведения счетов с жизнью. Или же король просто воспользовался ситуацией — охраны нет, с доктором он легко справится, а вдруг другого такого удобного случая больше не представится? Напомним, что для такого прекрасного пловца, каким был Людвиг II, утонуть крайне проблематично. При желании он мог бы найти и более «легкий» способ уйти из жизни. Правда, Людвиг якобы считал, что это — лучшая смерть, после которой тело остается необезображенным, как после выстрела, повешения или ранения холодным оружием. Источником этого утверждения являются показания Хесселыиверта и Майра, опубликованные в мюнхенских газетах сразу после смерти короля. Одного этого уже достаточно, чтобы подвергнуть подобное утверждение сомнению — слишком уж нарочито все вокруг настаивают непременно на самоубийстве.

И в противовес ему существует еще одна версия (опять же только версия, так как следствие по всем правилам криминалистики проведено не было, а многие из существующих материалов дела недоступны исследователям), основанная на том, что при вскрытии в легких короля не было обнаружено воды, а значит, он не утонул, а умер, например, от инфаркта, инсульта (во времена Людвига эту болезнь называли ударом) или остановки дыхания под воздействием очень холодной воды. При таком раскладе опять же получается несчастный случай, пусть даже и спровоцированный попыткой самоубийства. Этот факт имеет принципиальное значение с религиозной точки зрения: Бог не допустил, чтобы его помазанник совершил смертный грех самоубийства.

А теперь вернемся к предположению, что Людвиг, не пытаясь сознательно лишить себя жизни, бросился в свою любимую стихию на авось, в отчаянной попытке просто убежать от своих мучителей. А там уже — как сложится. Король не мог не знать, как к нему относится простой народ или, скажем, императрица Елизавета Австрийская, на гостеприимство которой он вполне мог рассчитывать (тем более что ее родовой замок Поссенхофен находится на противоположном берегу озера, примерно напротив того места, где несчастный Людвиг пытался войти в воду). Конечно, нельзя сбрасывать со счетов, что, в одночасье лишившись всего, что было ему дорого, Людвиг бы так и не смог примириться с участью изгнанника; но в его положении не думают о последствиях. Дальнейшее известно: либо организм не выдержал потрясений, и случился удар, либо Людвиг утонул в ледяной воде (температура воды в Штарнбергском озере и в жаркую погоду не располагает к длительным купаниям) вследствие возможной судороги или остановки дыхания.

Согласитесь, мы кардинально не противоречим официальной версии гибели баварского короля. Просто наша попытка реабилитации все же привела к существенной смене акцентов.

А теперь, отбросив возможные варианты развития событий, о которых мы просто не можем знать в силу недостаточной информации «по делу», выдвигаем обещанную версию № 4: Людвиг II в состоянии аффекта совершил попытку неподготовленного побега, в результате которой пал жертвой несчастного случая; доктор Гудден погиб также в результате несчастного случая, пытаясь остановить короля. Никто не совершал самоубийства, никто никого сознательно не убивал. Мы не настаиваем на истине в последней инстанции. Но при существующей завесе секретности вокруг тайны смерти Людвига II наша гипотеза имеет такое же право на существование, как и рассмотренные нами выше, включая официально принятую (в процентном отношении наша версия даже более правдоподобна, нежели версии № 2 и № 3).

И еще одно немаловажное обстоятельство. Тот факт, что Людвиг II был похоронен в храме со всеми подобающими его сану почестями, говорит о том, что Церковь не приняла официального заключения о самоубийстве. Самоубийц не хоронят в освященной земле, тем более в храме. То, что в данном случае «самоубийца» был королем (напомним одну юридическую тонкость — Людвиг не был низложен; он был объявлен недееспособным при регентстве его дяди принца Луитпольда, то есть юридически он продолжал оставаться законным монархом), для Церкви не могло сыграть решающей роли в разрешении на погребение под сводами храма — законы Бога выше законов земной власти. Но Людвиг похоронен в самом центре Мюнхена, столицы Баварии, в одном из главных храмов — церкви Святого Михаила, где в склепе под хорами спят вечным сном члены семьи Виттельсбах, включая Максимилиана I и основателя церкви Святого Михаила герцога Вильгельма V…

Вот мы и подошли к финалу нашей печальной истории. Позволим себе привести здесь еще одну пространную цитату из воспоминаний очевидца, присутствовавшего на церемонии погребения Людвига И, очень ярко демонстрирующую любовь баварского народа к своему королю. «Перевоз тела короля Людвига II в Мюнхен состоялся ночью (15 июня. — М. З.) во избежание народного волнения. Выехав из замка (Берг. — М. З.) в 9 ч. 30 мин. вечера, процессия прибыла в Мюнхен только во втором часу ночи. Но, несмотря на позднее время, народ наполнял все дороги к городу, улицы и площади Мюнхена, волнуясь и негодуя, молясь за душу короля. Плакали не только женщины, но и мужчины. Отовсюду, даже позже из Америки, было прислано столько венков (все больше из роз, ландышей и жасмина), что гроб совершенно в них утопал. Сначала его поставили в «Theatiner-kirche» в часовне «Мучеников», что так подходило к этому мученику людской злобы!.. Мюнхенцы по пути процессии падали с рыданием на колени. Недопущенные еще на поклонение телу короля, они отправились на Мариинскую площадь (Marienplatz, Мариенплац, или площадь Святой Марии. — М. З.) и там провели всю ночь на коленях, в горячей молитве о душе короля, перед находящейся там статуей Мадонны, к подножию которой женщины, рыдая, клали венки цветов. Наутро происходило вскрытие и бальзамирование тела короля и приготовление храма; и народ опять прождал всю ночь и только 17-го был допущен проститься с королем, что происходило и 18-го. В Мюнхен пришло много крестьян и горцев.

Вокруг гроба, поставленного на тройном катафалке так прямо, что король представлялся почти в стоячем положении, — был совершенно тропический сад, с широколистыми пальмами, колыхавшимися над головой короля, не утратившего и в гробу, несмотря на бледность, свою замечательную красоту. Зная, что король не любил военной формы, его одели в костюм рыцаря Св. Губерта, гроссмейстером ордена которого он состоял: в черный костюм с белой кружевной фрезой у шеи и рук, с брильянтовой цепью на груди. Одна рука короля опиралась на рукоятку надетого на него орденского меча; в другой, прижатой к груди, он держал маленький венок из жасмина, присланный его верным другом, австрийской императрицей Елизаветой. Черный бархатный, опушенный горностаем, гроб был покрыт рыцарским плащом, черным атласным, подбитым белым атласом. Для погребения в склепе старинной династии Виттельсбахов тело Людвига было перевезено 19-го июня в «Michael-Kirche» (в современном написании Michaelskirche. — М. З.), и шествие было так торжественно и многолюдно, особенно длинной процессией всевозможных монашеских орденов, пилигримов и пр., что небольшое расстояние от одной церкви до другой было пройдено в два часа. Нечего и говорить о множестве собравшегося народа! В церкви во время заупокойной обедни раздавались всюду рыдания; дамы падали в обморок… Склеп под церковью очень обширен и свод его поддерживается четырьмя колоннами из красного мрамора, между которыми за решеткой стоят гробницы, некоторые из которых очень древние. В глубине, в середине, у стены маленький престол из серого камня с таким же над ним распятием, а подле него находится гробница Людвига II. Это грандиозный саркофаг из темно-серого мрамора на львиных ножках, в который и вставлен гроб короля. На верху крыши золоченая корона. На передней части гробницы — герб короля с лавровыми ветками по сторонам и херувимом внизу, под которым на нижней части гробницы выпуклая надпись с именем и датами… Когда в день погребения Людвига II гроб его вставили в саркофаг, был дан сигнал пушечной пальбой о том моменте массе народа, коленопреклоненного, молившегося вне церкви; и в это самое время небо, с утра улыбавшееся голубизной и полной ясностью, вдруг покрылось внезапно набежавшими тучами, и над Мюнхеном разразилась такая страшная гроза, что раскаты грома заглушали пушечную пальбу и колокольный звон всех церквей города. «Сама природа возмутилась людской несправедливостью!» — восклицали приверженные королю люди».

Не одни баварцы скорбели по почившему королю. «Когда враги Людвига стали распускать слухи о его сумасшествии, Елизавета Австрийская, сильно этим возмущенная, заведя речь о шекспировском Гамлете, прибавила: «Я готова верить, что те люди, которых считают сумасшедшими, в сущности самые умные люди!» Когда же его настойчиво стали признавать душевнобольным, она была страшно этим возмущена, так же как и император Франц Иосиф, всячески старавшийся спасти Людвига, неотступно прося не лишать его престола или, по крайней мере, сделать это временным… Они в это время жили в Фельдафинге. Трагическая смерть короля страшно поразила Елизавету. Приехав в замок Берг, она вошла в комнату, где лежало тело короля, и просила оставить ее одну. Когда, наконец, хотели ее увести оттуда, она без чувств упала на пол, и только после долгого времени и усилий ее могли привести в себя. Но она все не могла успокоиться: «Оставьте короля в этой комнате! — кричала она, как безумная. — Он не умер; он только притворяется мертвым, чтобы его оставили в покое и больше не терзали». Среди массы цветов, окружавших смертный одр Людвига, на груди его лежал только один крошечный венок воздушных жасминов, последний дар Елизаветы своему другу и родственнику. Много недель после смерти Людвига Елизавета провела в полном уединении, предаваясь своему горю; и после того уже ни одного лета не проводила она в Фельдафинге. Но ее часто видели в Мюнхене, в королевском склепе, в тихой молитве у гробницы своего несчастного кузена».

Теперь остается еще церемония перевоза сердца Людвига II в мавзолей города Альтёттинга (Altötting), в Верхней Баварии, в котором покоятся сердца членов династии Виттельсбахов. «В продолжение нескольких дней мюнхенцы толпились перед окном ювелира, в котором была выставлена превосходной работы серебряная вызолоченная урна в стиле Людовика XIV с двумя ветками по бокам: альпийской розы и эдельвейса. Урна эта предназначалась для сердца Людвига II. И вот 16 августа это набальзамированное, хранившееся в цинковом сосуде, сердце было положено при торжественном богослужении в урну, с которой архиепископ Тюрк поместился в карету, запряженную шестеркой лошадей, и в большой процессии, в сопровождении войска, отправился в путь, всюду встречаемый массой со всех сторон стекавшегося народа».

Основной целью паломников, и ныне стекающихся в Альтёттинг со всех концов католического мира, является расположенная на главной площади города — Kapellplatz — старинная часовня Gnadenkapelle. Вообще, Альтёттинг, известный с VIII века как самое раннее христианское поселение на территории Германии, посещает ежегодно около 500 000 паломников, мечтающих поклониться чудотворной фигуре так называемой «Черной Мадонны», датируемой началом XIII века и находящейся как раз в Gnadenkapelle. В ней же хранится 21 урна с сердцами членов династии Виттельсбахов.

В стене напротив алтаря находится большая полукруглая ниша из черного мрамора. Она разделена на два «этажа»; верхний занимают серебряные урны с сердцами родителей Людвига II: Максимилиана II и королевы Марии. В нижнем три отделения; там покоятся сердца прадеда Людвига Максимилиана I, его деда Людвига I и его самого. (Даже после смерти Людвиг оказался рядом не со своим отцом, а с любимым дедом.) На черном мраморе постамента золотыми буквами начертано: «König Ludwig II v. Bayern».

Стоя в полумраке маленькой часовни и глядя на печальные урны в нишах, почему-то невольно вспоминаешь мрачную сказку Вильгельма Гауфа «Холодное сердце». Там проданные злому горному духу сердца заключались в сосуды, на которых писалось имя их прежнего владельца. Только те сердца продолжали страдать, а здесь, в священном месте, под покровом Пресвятой Девы, царственные сердца навеки упокоились.

Кончилась служба, погашены огни алтаря, одна за другой гаснут лампады… Золото урны, хранящей прах страдальца-короля, блестит все бледней и бледней. «Полумрак все больше окутывал высокий свод и углы капеллы, в которой то тут, то там тускло мерцали блики серебра. Вот еще один огонек красной стеклянной лампады бледно-кровавым светом скользнул по чуть сверкнувшему золоту урны и, трепетно поколыхавшись в неугасимой лампаде, засветился мягко и мирно… И мир и тишина снизошли на золотую, чуть сиявшую урну».

Давайте и мы тихо постоим в стороне и мысленно попрощаемся с последним королем-романтиком, подарившим своей стране после смерти сказку о самом себе.