Если выехать из Мюнхена с уже знакомого нам Hauptbahnhora, от которого мы начинали свой путь к Нимфенбургу, и проехать по железной дороге до маленького городка Штарнберг (Starnberg), то буквально через полчаса после шумной многолюдной столицы Баварии мы окажемся в чудесном сказочном месте. Прямо от железнодорожной станции в сторону, противоположную городу, мы спускаемся к изумительному по красоте Штарнбергскому озеру, или Штарнбергер Зее (Starnberger See). Прямо по берегу к нам уже неуклюже бегут, вытянув длинные шеи, лебеди. Их многочисленные собратья плавают тут же поблизости и с интересам ждут — дадут ли им незнакомые пришельцы угощение? На Штарнбергер Зее лебедей особенно много, и они чувствуют себя настоящими хозяевами жизни. Мы еще не успеваем отломить кусок от припасенной для такого случая булки или претцеля, как, шипя от нетерпения, на нас идут в наступление сразу несколько царственных птиц. И это не считая уток различных пород, гусей, нырков и вездесущих чаек. Настоящее королевство птиц!

Прямо перед нами находится пристань, к которой подходит белоснежный красавец-пароход. Билеты на него можно приобрести тут же в кассах пристани. Постарайтесь приехать в Штарнберг как можно раньше, иначе можно не успеть осмотреть все, что интересует нас на данном маршруте!

«Лебединое» Штарнбергское озеро

Но вот раздается удар пароходного колокола — и мы отплываем! Нас ждет не только путешествие вдоль красивейших берегов озера, что само по себе может доставить немалое удовольствие. Кстати, вскоре после отплытия справа по ходу парохода можно увидеть небольшой уютный замок — уже знакомый нам Поссенхофен. А еще через некоторое время, также справа, появляется романтический дворец Фельдафинг (Feldafing), где в период с 1855 по 1863 год Людвиг II несколько раз останавливался вместе с Елизаветой Австрийской. Но основные цели нашего путешествия — замок Берг, Часовня-мемориал короля Людвига II и Крест, установленный прямо в озере на том месте, где было найдено тело несчастного короля, — ждут нас впереди, на противоположном берегу.

Замок Берг был построен около 1640 года и изначально не особо напоминал замок как таковой. Его строили в барочном итальянском стиле с расписными фасадами, окружив здание глубокой канавой. Очень скоро после постройки, в 1669 году, Берг перешел во владение Виттельсбахов — его приобрел уже знакомый нам курфюрст Фердинанд-Мария, строитель замка Нимфенбург (можно сказать, круг нашего повествования постепенно замыкается!). Затем на долгое время Виттельсбахи «забыли» свой «маленький замок». Обновлением и кардинальной перестройкой Берга никто не занимался. Лишь была засыпана окружная канава.

Первый баварский король Максимилиан I Йозеф тоже не особо жаловал Берг, но в 1807—1811 годах привел в порядок одичавший замковый парк, превратив его в английский сад.

Лишь с воцарением Людвига I Берг, можно сказать, пережил второе рождение. Дед нашего героя сделал его официальной загородной резиденцией королевского дома и начал капитальную реконструкцию, законченную уже его сыном Максимилианом II, по проекту которого по углам замка были возведены четыре готические зубчатые башни (в 1849—1851 г.). Отныне Берг стал по праву называться замком. По иронии судьбы ровно через сто лет, в 1949—1951 годах, Берг был вновь основательно перестроен, серьезно пострадав во время Второй мировой войны. Тогда же замку был возвращен его «исторический» первоначальный вид, и эти башни снесены. Перестройка и реконструкция не коснулись лишь замковой капеллы, построенной непосредственно Людвигом II. Таким образом, замок существует ныне совсем не в том виде, в каком он был при своем самом знаменитом владельце — Людвиге II, который в свое время построил к зданию пятую, самую изящную, башню, служившую входом.

Ворота замка Берг

Но, к сожалению, внутренние покои замка нам увидеть не удастся — Берг, находясь в частной собственности, закрыт для посетителей. Остается лишь попытаться увидеть его с озера, проплывая мимо на пароходе. Причем летом нам будет видна лишь его крыша — густые кроны деревьев скрывают историческую частную собственность от посторонних глаз. Конечно, можно сойти на берег на остановке Schloss Berg. Что мы и сделаем! (Сохраняйте билет — он будет действителен на все пароходы, следующие в этом же направлении; надо лишь внимательно изучить расписание, чтобы не опоздать на последний.)

Пройдя немного вверх вправо от пристани, мы подходим к наглухо закрытым воротам замка, сквозь которые можно увидеть лишь часть внутреннего двора Берга. Но за ворота нам уже не пройти. Правда, у нас есть наша фантазия и свидетельство очевидца, которому приходилось побывать в Берге, причем вскоре после смерти Людвига II. По этим воспоминаниям мы и попробуем с помощью воображения воссоздать интерьеры последнего пристанища несчастного короля. Итак, давайте перенесемся почти на сто лет назад и побываем на «экскурсии вековой давности»!

«Очень любя замок Берг и дорожа воспоминаниями о своем пребывании там при жизни отца, Людвиг старался сохранить там все так, как было при нем; оставив даже саму мебель, что была при нем, украсив только комнаты как нижнего, так и верхнего этажа произведениями искусства и скульптуры. (Это не совсем так: как мы помним, Людвиг построил еще одну башню и существенно обновил интерьеры. Кроме того, он никогда не был духовно близок с отцом, впрочем, как и с матерью. — М. 3.) Нижний этаж после смерти короля Максимилиана занимала во время своего пребывания там с сыном королева-мать. (Именно в спальню королевы было принесено тело Людвига сразу после трагедии; затем после констатации смерти его перенесли наверх, в спальню самого короля, на время приготовления к церемонии прощания, после чего вновь положили на парадную кровать королевы. — М. 3.)

В нижнем этаже находилась столовая, в которой Людвиг II принимал своих министров, — с тяжелой мебелью красного дерева. Стены украшены рисунками Шпийса из шиллеровских “Разбойников” и “Фиеско” и рисунками пером Иегера — из “Орлеанской Девы”. Одну стену занимает большая картина масляными красками профессора Бенсцура “Присяга Орлеанской Девы в Реймском соборе”. Прелестная акварель Эйбнера изображает короля Людвига II в процессии в Frauen Kirche в Мюнхене в начале его царствования, с его замечательной красотой.

В небольшой комнате нижнего этажа висят портреты-гравюры: императора Александра II, императрицы Марии Александровны и Р. Вагнера. (Обратите особое внимание на символическое сочетание дорогих сердцу короля образов — русской императорской четы и немецкого гения-композитора. — М.3.) Во втором этаже находятся комнаты короля, полные художественных произведений, начиная с веселой белой столовой, стены которой сплошь покрыты превосходными акварелями, изображающими в 42-х картинах саги: “Тристана и Изольды”, “Лоэнгрина” и всех “Нибелунгов”, с соответствующими каждой стихами саги. Здесь же несколько чудесных мраморных бюстов: Людовика XIV, Марии Антуанетты и статуэток из темной бронзы: “Фауста и Маргариты” и “Вальтера и Евы” (из “Мейстерзингеров”). За столовой следует кабинет короля — замечательная уютная комната, вся ярко-синего цвета и в стенах, и в старинной штофной мебели. На большом диване лежит подушка с ручной вышивкой шелками, изображающей на светло-голубом фоне прямо плывущего белого лебедя. Появление у короля этой подушки обставлено таинственностью с легендарным оттенком. Не могли с точностью узнать имени особы, от которой эта подушка (“Schwan-Kissen”) была предоставлена королю через посредство одной элегантной дамы, уполномоченной для этой передачи. Полагали, что это было от одной из двух очень высокостоявших личностей… Сущность только в том, что король, с благодарностью приняв ее, так ею дорожил, что никогда с нею не расставался, и постоянно, когда отдыхал, клал ее себе под голову. Одна английская леди, узнав после смерти короля о такой его привязанности к этой подушке, приехав в замок, упрашивала, чтобы ее ей продали, предлагая 30 000 марок, но, конечно, безуспешно!

В разных местах этой комнаты на высоких пьедесталах стоят белые мраморные, превосходной работы мюнхенского скульптора Цумбуша, статуи во весь рост “Лоэнгрина”, “Парсифаля”, “Тангейзера”, “Зигфрида”, “Тристана”, “Моряка-скитальца” и “Вальтера”, замечательных по вполне свойственному каждому из них типу и красоте поз. На стенах комнаты пять превосходных акварелей работы Илле, каждая из которых изображает отдельную легенду… Это “Нибелунги”, “Тангейзер”, “Парсифаль”, “Мейстерзингеры” и “Лоэнгрин”. В последней, среди окружающих Лоэнгрина в сцене его победы над Тальрамундом, — в лице одного юного принца — портрет самого Людвига II, разрешившего художнику этот обычный у древних мастеров прием. Между кабинетом и спальней в узкой проходной комнате замечательные акварели Эйбнера, в трех сценах изобразившего первое присутствие Людвига II на “Георгиевском празднике” в качестве гроссмейстера. Эти акварели могут считаться одними из лучших в замке по замечательно тонкой работе и по группировке многочисленных и довольно миниатюрных фигур, между которыми царит фигура короля с его поразительной красотой и истинно царственной величавостью.

Но перлом между ними можно прямо назвать находящуюся тоже тут акварель Корренца “Первый приезд Людвига II королем на своей яхте «Тристан» в замок Берг”. Это поистине chef-d'oeuvre и по работе и по портрету короля, стоящего на первом плане, поражающего своей юной красотой, с прямо и ясно смотрящими на вас глазами, с их вдохновенным взглядом, и такой величественной фигурой и позой, что все подходящие к картине не могут удержать возгласов восторга! Король в простом летнем костюме в одной руке держит круглую матросскую шапочку, в другой — пышную алую розу…

Спальня короля так же уютна, как и кабинет, и еще более трогательна своей простотой, вся голубая. Кровать под высоким голубым шелковым пологом, с голубым атласным стеганым одеялом и голубой же легкой, поверх, перинкой. Маленький стол с алебастровой статуэткой Лоэнгрина. На стенах несколько прекрасных акварелей, в том числе две саги: “Тристан и Изольда” и “Моряк-скиталец”. Тут же висит фотографический портрет императрицы Марии Александровны в золотой раме с короной. (Из приводимого отрывка становится особенно очевидно, насколько король был постоянен в своих пристрастиях и стремился, чтобы дорогие его сердцу образы окружали его везде, куда бы он ни направился. — М. 3.)

Оставляя спальню короля, упомяну о двух предметах, порождающих горькие мысли. Первое — это подушка на постели, на которой ясно видны потоки воды от волос несчастного короля, по перенесении его тела на эту кровать. На эту подушку приходящие осматривать замок женщины стараются незаметно от сторожа класть цветы… Второе — чудесное резное из темного и белого дерева распятие в алькове кровати, невольно наводящее на мысли: какую молитву к распятому Страдальцу обратил страдалец-король в утро 13-го июня 1886 года?!»

Можно сказать, что мы «посетили» Берг таким, каким он был в конце XIX столетия и каким его видел сам Людвиг II. Насколько сохранилась обстановка замка сегодня — после войны, после кардинальной реконструкции? Не будем гадать. Лучше, «вернувшись» в наше время, войдем в парк, расположенный вокруг Берга. Владения замка окружены непроницаемым забором, вдоль которого мы и пойдем, снова повернув направо. Наш путь проходит от указателя к указателю, направляющих нас в сторону Votivkapelle, той самой Часовне-мемориалу, о которой мы упоминали выше. Кстати, сохранились сведения, что в парке, совсем недалеко от замка, находится еще одна уютная маленькая готическая часовня, поражающая своим изяществом. Ее построил для себя Людвиг II. Он довольно много времени проводил в Берге и любил подолгу здесь молиться вместе с простым народом. Местное предание гласит, что Людвиг перестроил для своей часовни старинную церковь, стоявшую на месте древнего языческого храма, посвященного Вотану (опять вагнеровские мотивы!). После кончины короля одна большая его почитательница, баронесса фон Поппер (von Popper), пожертвовала в часовню чудесное резное распятие с золоченой ажурной лампадой, в орнаменте которой можно различить легендарного лебедя; тем самым баронесса увековечила свое имя в истории. Скорее всего, если часовня и сохранилась до настоящего времени, то находится вне досягаемости любопытных, за пресловутым забором; проверить это нам не удалось.

Вообще, очень жаль, что замок Берг, являющийся настоящей исторической реликвией Баварии, совершенно недосягаем ни для исследователей, ни для простых путешественников. Он мог бы стать музеем Людвига II и привлечь не меньшее число туристов, чем тот же Нойшванштайн или Херренкимзее. Тем более что находится в непосредственной близости от Мюнхена и с его посещением не возникает никаких проблем. Даже теперь, когда в распоряжении поклонников Людвига II находятся лишь часовня и поминальный Крест, поток туристов сюда не ослабевает. Может быть, когда-нибудь «негостеприимный» забор перестанет скрывать от всех тайны последнего пристанища последнего короля-романтика?..

Парк Берга сегодня представляет собой настоящий дикий лес. Справа от довольно широкой туристической тропы он круто поднимается в гору, слева подходит вплотную к озеру. Параллельно береговой линии мы и движемся. И вот уже перед нами печальный памятник, который Людвиг II никогда не видел… Прямо на берегу, у того самого места, где было найдено тело короля, стоит так называемая Gedachtniskapelle(согласно указателям маршрута, Votivkapelle; в современных путеводителях ее обычно называют Часовней-мемориалом). Она была построена по распоряжению принца-регента Луит-польда на месте первоначального каменного столба с неугасимой лампадой, который был установлен здесь по желанию королевы-матери. Согласно мемориальной доске у входа, ее архитекторами были отец и сын Юлиус и Рудольф Хофманы, а художником — Август Шпийс, чьи картины украшают залы Нойшванштайна и самого Берга. Закладной камень часовни был заложен в 10-летнюю годовщину смерти короля, 13 июня 1896 года, а открыта она была ровно через четыре года — 13 июня 1900 года, в присутствии членов королевского дома и при большом скоплении народа. Это было воскресенье; тогда же состоялась первая служба в новой часовне. Отныне они будут приходить здесь регулярно: в день рождения (25 августа) и в день смерти (13 июня) короля, а также в день смерти его матери (17 мая). До сих пор на эти торжественные поминальные службы съезжаются люди со всех концов Германии (и не только!).

Часовня-мемориал Людвига II

Вход в Часовню-мемориал

Все здание с тремя полукруглыми пристройками, с выдающимся порталом и массивным куполом выполнено в романском стиле. Снаружи часовня облицована светло-желтым камнем, внутри—также светло-желтым мрамором с черными прожилками. Своды напоминают ночное небо, так как выкрашены в темно-синий, почти черный, цвет с вкраплениями сияющих золотых звезд. В куполе изображение Девы Марии «Patrona Bavariae», под покровительством которой находится часовня. Престол без запрестольного образа выполнен опять же из желтого мрамора с украшениями из разноцветного мрамора и ляпис-лазури, на фоне которых — изображение Агнца из белого мрамора. Над престолом в нише — образ Спасителя, «Суд Иисуса Христа». Слева надпись по латыни: «В память Его Величества Людвига II короля Баварии, погибшего после 22-летнего правления, простившегося с жизнью в этом месте». (Отметим эту формулировку — «простившегося с жизнью» — не убитого, не погибшего, не покончившего с собой! Волею Господа простившегося с жизнью, как и положено богопомазанному монарху.) Справа другая надпись: «По повелению его королевского высочества принца-регента Луитпольда построена часовня, закладной камень которой заложен 13 июня 1896 года. Открыта 13 июня 1900 года». Кстати, для посещения часовня открыта ежедневно с 9 до 17 часов в период с 1 апреля по 31 октября. К сожалению, войти внутрь можно только в дни поминальных служб; в остальное время придется любоваться внутренним убранством через решетку за входной дверью.

Спускаясь от часовни к берегу, мы попадаем на нижнюю террасу, на которой установлено высокое каменное распятие. А еще ниже, прямо перед нами в водах озера, совсем недалеко от берега, высится деревянный поминальный Крест, отмечающий то самое место, где было найдено тело Людвига II. Крест был поставлен здесь в 1887 году. С тех пор, учитывая его «деревянное происхождение», Крест периодически заменяют на новый. Кстати, необходимо иметь в виду, что это место отнюдь не является непосредственным местом гибели короля. Мало того что глубина здесь не превышает 35 см и утонуть можно, если только просто лечь на дно лицом вниз. Особенности течения Штарнбергского озера позволяют установить следующее: король вошел в воду, не дойдя до этого места примерно 150 м; еще на несколько десятков метров он должен был отплыть от берега, чтобы впоследствии его тело было прибито волнами именно туда, где ныне установлен Крест. Кстати, некоторые источники (в частности работа С.И. Лаврентьевой, основанная на свидетельствах очевидцев, и у нас нет резонов ей не верить) утверждают, что тело Людвига II было найдено в 50-ти шагах (около 25 м) от берега.

Распятия перед Часовней-мемориалом 

Сейчас трудно сказать насколько изменился рельеф дна и глубина Штарнбергского озера более чем за 120 лет. Но ныне Крест, указующий на место, где было найдено тело короля, стоит менее чем в 5 м от берега. Глубина здесь, повторимся, настолько мала, что вполне логично предположить, что тело, прибитое сюда течением, остановилось естественным образом «сев на мель». С другой стороны, ни на какой лодке (а тело Людвига искали именно с лодки) к этому месту не подплывешь — слишком мелко; да этого и не требуется — тело однозначно сразу заметили бы с берега. Что же, за 120 лет воды озера отступили от берега на 20 м (!), и озеро настолько обмелело? Очень сомнительно. Так что сегодня даже детальный «осмотр места происшествия» не в состоянии пролить свет не только на последние минуты жизни баварского короля, но и на местонахождение тела, не говоря уже о причинах самой смерти.

Кстати, было подсчитано, что якобы от замка до рокового места своей гибели король прошел 966 шагов. Учитывая, что место входа в воду Людвига II точно не установлено, то данная цифра неточна уже тем, что, как мы сказали выше, последние 150 м рокового маршрута Людвиг скорее всего не шел, а плыл. К тому же сегодня вообще не представляется возможным пройти весь последний маршрут короля: если идти непосредственно от Креста в сторону Берга, то примерно через 350 шагов вы упираетесь в уже упоминаемый нами глухой забор…

Но все это уже догадки, которые подводят нас вплотную к трагическому финалу нашей «оперы». Что же произошло здесь, на берегу Штарнбергер Зее более 120 лет тому назад? До сих пор многие обстоятельства того страшного дня (вернее, вечера) 13 июня 1886 года покрыты тайной…

Крест в озере, поставленный на том месте, где было найдено тело Людвига

Надо сказать, что Берг, несмотря на спокойное существование полузабытой загородной резиденции (напомним, что только Людвиг II по-настоящему вернул в замок придворную жизнь и стал подолгу проводить здесь свое время), был «участником» как радостных, так и трагических событий. С одной стороны, наряду с Хохэншвангау, именно в Берге молодой Людвиг II провел счастливейшие дни своей жизни. Он любил замок не только за близость к Мюнхену (ведь с государственной точки зрения, если и можно куда отлучаться монарху, так это в места «в пределах досягаемости» от столицы). В Берг же Людвиг мог «убегать» по первому своему желанию, в отличие от Хохэншвангау, а впоследствии Нойшванштайна и Линдерхофа, переезд в которые сопровождался немалыми трудностями и затратами (это сейчас можно доехать из Мюнхена в любой из этих замков всего за неполные два часа!). Людвиг был также покорен окружающей замок природой, прекрасным парком, величественным спокойным озером. Король любовно обустроил свою загородную «дачу» по своему вкусу, обновив как внешнюю отделку замка, так и его внутренние покои. Здесь, на берегу озера, можно было спокойно отдыхать от суеты столичной жизни, от светских приемов и интриг.

Поэтому неудивительно, что сразу же по приезде в Мюнхен своего кумира Рихарда Вагнера король в первую очередь пригласил композитора сюда, в Берг, и подарил ему виллу в нескольких минутах езды от замка. Как часто на берегу живописного Штарнбергер Зее Людвиг II Вагнер, полные сил и веры в будущие победы, грезили о возрождении немецкой музыки, обсуждали планы постановок «Кольца Нибелунга» и «Тристана», погружались в героический мир древних германских преданий!

Последний прижизненный портрет Людвига II. 1886 г. Фотография Иозефа Альберта 

Но счастливые дни забылись; Берг стал символом трагедии и смерти…

Надо сказать, что, несмотря на то, что в парламенте все чаще раздавались гневные голоса против «разорения страны из-за неограниченных чудачеств короля» и определенные правительственные круги уже наметили своим кандидатом на престол принца Луитпольда, вплоть до начала 1880-х годов положение Людвига II было незыблемым. Широкие народные массы по-прежнему обожали своего короля, и его противники не могли открыто выступить против него, опасаясь любых волнений. К сожалению, Людвиг сам дал в руки своим врагам оружие против самого себя.

Все более замыкаясь в своем одиночестве, он практически перестал вникать в государственные дела, зачастую подолгу не подписывая доставляемые ему бумаги. Между королем и его министрами теперь существовал один посредник—доверенный личный секретарь. Эта должность накладывала на ее исполнителя целый ряд изнурительных обязанностей. «Он являлся посредником не только в государственных вопросах, но и во всех личных делах Людвига, касающихся театра, построек, книг и т.п… Он должен был уметь лавировать между министерством и королем, требования и интересы которых часто невозможно было согласовать. Немудрено поэтому, что секретари довольно часто менялись. Характерен тот факт, что все личные секретари Людвига, уже будучи в отставке, давали вполне единогласные отзывы о характере короля и об отношении его к своим приближенным. Этим отзывам нельзя не придавать значение не только потому, что они солидарны между собой, но еще и потому, что они высказывались в такое время, когда лицам, занимавшим какое-нибудь официальное положение, было гораздо удобнее молчать о короле, чем говорить о нем что-либо лестное. Мнение секретарей о Людвиге — назовем среди них тех, кто пользовался особым расположением короля: Эйзенгарта, Лютца, Мюллера, Циглера, — сводится, в общем, к тому, что король, которого обвиняли в жестокости и деспотизме, в сущности говоря, очень нуждался в присутствии понимающего и преданного человека. Раз поверив в чью-либо преданность, Людвиг умел ценить ее, умел привязываться к человеку, вызвавшему это чувство». Как все вышесказанное не соответствует тому одиозному образу короля, который уже представал на страницах мюнхенских газет того времени! И насколько несправедливо выглядят попытки «официальных источников» «играть в одни ворота», представляя широкое поле деятельности для противников монарха и сознательно замалчивая все, что противоречило «явной неадекватности, деспотизму и жестокости» баварского короля.

Но справедливости ради нужно отметить еще одно обстоятельство, которое нельзя сбрасывать со счетов и которое наглядно показывает, насколько полуправда бывает страшней и разрушительней прямой лжи и клеветы. Ведь, как известно, дыма без огня не бывает. Вопрос состоит лишь в том, как расставлены акценты. Мы постараемся не осуждать и не оправдывать: мы постараемся понять ту психологическую составляющую, без которой невозможно создать полный и правдивый портрет Людвига II Баварского.

Что же послужило реальной основой для слухов и сплетен, так истово муссировавшихся при баварском дворе? Для этого нам необходимо вспомнить причины психологического надлома личности Людвига II. Во-первых, мы уже говорили о том, насколько негативно повлияли на короля обстоятельства его разлуки, а фактически разрыва с Вагнером. Во-вторых, во времена становления Второго рейха Людвиг ясно осознал, что полноценным королем в своей стране он уже никогда не будет — его политическая воля всегда будет зависеть от воли Берлина. В-третьих, даже внутри самой Баварии с ним фактически перестали считаться, как с королем, показателем чего для него стал отказ правительства в финансовом кредите… Король потерпел поражение от своих подданных. Для такого самолюбивого человека, каким был Людвиг II (льстивое преклонение перед ним, кстати, неумеренно и нарочито культивировалось всеми его приближенными до самого последнего времени), это был роковой удар. А, как известно, любое действие рождает противодействие. Чем больше Людвиг осознавал в реальности, что времена абсолютной монархии миновали, что его «должность» носит скорее номинальный характер, тем острее росла в нем потребность воскресить абсолютную королевскую власть хотя бы в «отдельно взятом дворце». Отсюда проистекает «мания величия», непоколебимая вера в божественность королевской власти и непогрешимость самого монарха. Если бы король снизошел до борьбы за свое доброе имя, если бы он нашел в себе силы регулярно приезжать в ненавистный Мюнхен и вести более или менее публичную жизнь, одним словом, стал бы «королем как все» с балами, выездами и «показами народу)», — это положило бы конец слухам и сплетням, и еще неизвестно, как бы повернулась вся история Баварии. Причем обратите внимание, — мы сейчас говорим лишь об образе жизни, а не состоянии психического здоровья.

Но трагедия Людвига II как раз и состояла в том, что он посчитал ниже собственного достоинства идти на поводу у окружающей его придворной клики и поступил, если можно так выразиться, согласно уголовному праву: «я не обязан доказывать, что невиновен; это вы должны неопровержимо доказать мою виновность». Вот тут-то его недоброжелатели и принялись усердно «доказывать»! К сожалению, король во многом сам помогал им в этом.

Со временем Людвиг становился более раздраженным и подверженным вспышкам гнева, когда какое-либо обстоятельство вступало в конфликт с его убеждениями и идеалами, которым и так уже был нанесен сокрушительный удар. Он все меньше стал считаться с окружающими его людьми, и «тем труднее стало приближенным уживаться с ним. В последние годы Людвига окружали лишь грубые льстецы, люди совсем неинтеллигентные, без самолюбия и с подозрительной нравственной физиономией». Что же удивительного в том, что подобные субъекты, не знакомые с чувством долга и чести, без зазрения совести предали своего короля, когда им стало это выгодно? Кроме того, эти люди были неспособны на объективность и судили обо всем по себе. Отсюда и проистекает кажущееся противоречие в оценке Людвига II в зависимости от того, кто является источником этой оценки: от восторженно возвышенной (не доходившей до страниц столичных газет и сохранившейся лишь в немногих мемуарах верных ему людей, да в сердце простого баварского народа) до уничижительно отталкивающей (получившей наиболее широкую огласку и исходившей от людей низких и конъюнктурных).

Сам механизм политической клеветы всегда одинаков. Все положительные аспекты замалчиваются или извращаются, при этом малейшая невольная ошибка или просчет доводятся до размеров вселенской катастрофы или преступления против собственного народа и немедленно тиражируются. Кроме того, достоверность фактов роли вообще не играет: чем больше абсурдных обвинений, тем лучше. Но этим абсурдным обвинениям необходимо придать вид «неопровержимой, желательно засекреченной, информации, полученной лишь по случайности из первых рук». Другими словами, из мухи делают даже не слона, а гигантского сказочного (во всех смыслах этого слова!) монстра. Вот тогда механизм политической интриги заработает «на полную катушку». А уж в действенности этого механизма сомневаться не приходится — что называется, проверено веками.

Пожалуй, здесь уместно будет вспомнить события нашей русской истории, когда в отношении свергнутого императора Николая II и его семьи полилось столько грязи и клеветы, воспринимавшейся, кстати, тоже вне всякой критики, что на долгие годы в сознании простого человека, не знакомого с историческими документами, укоренился образ «тирана» «Николая Кровавого», не имеющий ничего общего с истинным обликом последнего монарха-страстотерпца.

И вот наступило время, когда Людвиг совершил фатальную, трагическую ошибку: он удалил от себя последнего доверенного личного секретаря Шнайдера (кстати, его оправдательные в отношении короля показания были впоследствии уничтожены, и этот факт говорит сам за себя!) и начал отдавать свои распоряжения через гофкурьера и камердинера, причем не письменно, а устно. Какое необозримое поле для любой клеветы открылось перед врагами Людвига II! И никаких материальных доказательств его невиновности: слово «верных подданных» против слова «сумасшедшего короля». Ну а кто же будет верить душевнобольному? Кроме того, такое положение дел, с одной стороны, наглядно показало царедворцам, как «халатно» король относится к своим прямым обязанностям, а с другой — поставило Людвига в прямую зависимость от честности и порядочности тех людей, через которых он отдавал приказы.

К сожалению, в данном случае о честности и порядочности речь не идет. Мы имеем дело с прямым предательством своего государя со стороны в первую очередь гофкурьера Гессельшверта (Hesselschwert) и камердинера Майра (Mayr). Оба эти человека, пользуясь своей близостью к королю, очень скоро стали для газетчиков и придворных неиссякаемым источником пресловутой «информации из первых рук» касательно состояния психического здоровья короля. Были ли они подкуплены членами правительства или действовали из каких-либо других интересов? Документальных свидетельств (по крайней мере, доступных исследователям; про засекреченные закрытые архивы пока нельзя сказать ничего определенного) тому нет.

Барон фон Лутц 

Почему же тогда, исходя из презумпции невиновности, все же возникают сомнения в честности этих наиболее приближенных к королю людей? Дело в том, что механизм передачи информации заинтересованным лицам, и непосредственно то, кем являлись эти лица (в первую очередь это были заинтересованные в смене власти члены баварского правительства: граф фон Хольнштайн, барон фон Лутц, барон фон Кристоф и принц Луитпольд), говорят сами за себя. Напомним еще раз, что именно на основании этих «показаний» выносился вердикт о невменяемости короля, и именно они попадали на полосы столичных газет, становясь «первоисточниками» для последующих биографов Людвига II. Ведь альтернативных данных было крайне мало или же им просто не находилось места на страницах «светской хроники». А доступ к официальным документам вообще закрыт до сих пор.

Хотя то, что архив Виттельсбахов засекречен, понятно. И причина тому вовсе не трепетное отношение к «тайне частной жизни больного монарха». Вряд ли в архивах содержится что-либо более «страшное», чем та грязь, что была выплеснута на Людвига в то время, когда его объявляли сумасшедшим. Скорее наоборот. Правительству же Луитпольда нужна была видимость легитимности, а любой факт, противоречащий официальной версии событий, наносил бы ей непоправимый ущерб. Лучше уж неподтвержденные слухи, чем прямые улики в узурпации трона. Да и современные Виттельсбахи, являясь прямыми потомками именно Луитпольда, до сих пор не стараются хоть немного реабилитировать память несчастного короля: тогда пришлось бы признать, что они — потомки узурпатора. Нынешнее правительство Баварии уже ни при чем: теперь, когда прошло столько лет, ему никак не могут повредить «монархические интриги» более чем столетней давности! У историков же пока остаются вопросы, не имеющие ответов…

 Но вернемся к тем печальным событиям. Правительство Баварии твердо решило возвести на трон своего ставленника принца Луитпольда. Для этого, не опускаясь до политического убийства, посчитали, что наиболее оптимальным будет признать короля недееспособным, что автоматически отдавало корону регенту. Нужно было подготовить почву для окончательного вердикта, чтобы избежать любых народных волнений. И для этого был запущен тот самый механизм политической клеветы, о котором мы говорили выше. На основании «свидетельств» Гессельшверта и Майра был составлен первый так называемый обвинительный акт, согласно которому Людвиг II объявлялся недееспособным. Интересно отметить, что находившиеся при короле его личные доктора Герштер и Мюллер отказались подписывать эту бумагу, не признавая Людвига душевнобольным. Более того, Герштер, находившийся при короле с 1884 года, когда был вызван к нему по случаю зубной боли монарха, свидетельствовал впоследствии: «В этой аудиенции, имевшей целью медицинскую консультацию, сначала король рассказал мне о тех страданиях, что ему причинял больной зуб, а потом это перешло в обоюдную оживленную беседу, причем я старался наводить его на всевозможные сбивчивые вопросы. Он расспрашивал меня о каждом члене моей семьи и о моих друзьях; рассказывал мне подробно о бегстве императрицы Евгении в 1870 году в Англию; о разных исторических событиях; сообщал подробности об образе жизни разных коронованных особ, а также поэтах нашего времени; высказывал свои взгляды на медицину. Все свои мысли он излагал в изящной форме и вообще поражал меня своим самообладанием. В продолжение четырех часов, что продолжалась эта аудиенция, король удивительно сдерживал себя, не выказывая ни малейшей нервности. В продолжение этой аудиенции я не мог подметить ни одной черты, доказывавшей о симптомах болезни. Говорили, что король не выносит устремленных на него взглядов и сам никому не смотрит в глаза. Между тем в продолжение четырех часов, говоря с ним, я не спускал с него глаз, и он смотрел мне прямо в глаза и даже не проявил никакого нетерпения, когда я бесцеремонно распоряжался своими руками в его рту и был самым милым, терпеливым пациентом изо всех мне известных. Вообще весь разговор его был так обдуман и основателен; словом, король выказал поразительную способность скрывать свою болезнь» {113} . Последние слова есть не что иное, как горькая ирония над признанным официальным диагнозом. Более того. Достаточно внимательно посмотреть на фотографии короля тех лет, сделанные его придворным фотографом Йозефом Альбертом. На этих портретах нет ни тени душевной болезни, которая, как известно, накладывает на внешний облик больного неизгладимый отпечаток (кстати, внешность принца Отто кардинально изменилась после 1872 года).

Но врагам короля нужно было действовать и действовать быстро! После отказа Герштера и Мюллера правительственные круги обратились к светилу психиатрии того времени Бернхарду Алоизу фон Гуддену…

Профессор фон Гудден

Настало время поближе познакомиться с главным обвинителем по «делу Людвига», впоследствии разделившим с ним свою судьбу. Известный немецкий психиатр, анатом и физиолог уже несколько десятилетий являлся непререкаемым авторитетом в своей области. С 1869 года он — профессор психиатрии — возглавлял кафедру психиатрии в Цюрихском университете. В 1872 году, переехав в Мюнхен, Гудден стал главой баварского Института психиатрии. Научная деятельность Гуддена, помимо психиатрических наблюдений, касалась анатомии и физиологии головного мозга. К моменту описываемых нами событий он был автором многих серьезных научных работ, успешно сочетал теорию с практикой и был ведущим психиатром Германии.

Остается открытым вопрос: что же заставило такого уважаемого авторитетного ученого поступиться своим добрым именем и оказаться участником столь сомнительного «предприятия»? Будучи практикующим и опытным врачом, Гудден, как никто, должен был знать, что диагноз не может быть поставлен заочно. Врач обязан лично наблюдать и неоднократно беседовать с пациентом. И лишь на основании личных контактов делать окончательные выводы. В данном случае мы имеем дело с вопиющим нарушением одного из основных законов медицины: Гудден вынес свой вердикт лишь на основании слов третьих лиц, не утруждая себя проверкой подлинности фактов.

И все же вряд ли почтенный профессор действовал по злому умыслу. Ведь если исходить из принципа «ищите, кому выгодно», приходится признать, что Гудден ничего не выигрывал, признавая короля душевнобольным. Может быть, лишь самолюбию врача льстил тот факт, что его пациентом стала коронованная особа. А может, он исходил из чисто научного интереса: ему был предоставлен уникальный случай наблюдать в «стационарном режиме» личность, которая еще совсем недавно была облечена высшей властью. А о подобном «подопытном материале» любой практикующий ученый даже и мечтать не смел.

В любом случае, скорее всего «преступление» Гуддена состоит лишь в том, что он принял на веру те «документы», которые ему показали лица, в правдивости которых он не сомневался ни на мгновение. Ему просто не пришло в голову не доверять людям, основной задачей которых, по их словам и «согласно занимаемым должностям», была забота о благополучии родной страны. Он исходил из «высших интересов», считая, что тоже действует во благо Баварии, а может (кто знает?) и всей Германии.

Профессор фатально ошибся и заплатил за свою ошибку страшную цену. Он не только запятнал свою безупречную репутацию врача, но и «перечеркнул» прошлые заслуги, оставшись в истории не как ученый с мировым именем (каким он был в действительности), а лишь как мелкий заговорщик (которым он, возможно, и не являлся, как мы уже предположили выше). И даже холодные волны Штарнбергского озера, в которых он нашел свою искупительную кончину, не смыли с его памяти греха предательства. Таким образом, главный обвинитель сам стал такой же трагической жертвой, как и тот, кого он так «удачно» помог лишить престола…

Но как бы там ни было, на основании свидетельств «очевидцев» профессор Гудден составил пресловутый «обвинительный акт», ставший главным козырем в руках врагов Людвига II. Чтобы не быть голословными, упорно утверждая, что этот документ появился на свет благодаря умелой подтасовке фактов, приведем несколько примеров, наглядно показывающих, какими методами действовали враги монарха.

Личный секретарь короля Циглер «положительно отвергал болезнь короля, говоря лишь о “чуткости нервов, не выносивших грубого прикосновения”. Вспышки же его гнева и неудовольствия относились к состоянию его здоровья, так как при своем геркулесовом сложении, король иногда страдал головными и зубными болями, а также и желудочными, почему он был очень умерен в еде и питье. Вина он пил очень мало, только за большими обедами пил шампанское, чтобы придать себе более оживления; пива совсем не переносил. Циглер до последнего дня подолгу беседовал с королем, и с энтузиазмом говорил о нем, прославляя его высокий образ мыслей, его стойкость в опровержении всякой несправедливости, его собственную справедливость. — С ним невозможно было интриговать против кого-нибудь, — говорил он, — он сейчас ловил и выводил человека на чистую воду!”» Точно так же чутко Людвиг чувствовал, что и над его головой сгущаются тучи; вот только не сумел противостоять своим врагам…

А вот еще цитата из книги «Endlich vollige klarheit uber den Toddes König Ludwigs II», вышедшей ограниченным тиражом в Лейпциге почти сразу после смерти Людвига II и представляющей собой сборник воспоминаний наиболее близких к королю слуг. «Просмотрев тот обвинительный акт, который подписали такие известные доктора, как Гудден и другие [для придания особой легитимности документу, его, кроме Гуддена, подписали еще трое врачей — Фридрих Вильгельм Хаген (Hagen; 1814—1889), Хуберт фон Грашей (Hubert von Grashey; 1839—1914) и Хубрих(Hubrich). — М.З.], конечно можно признать короля душевнобольным. Но дело в том, что доктора подписали его, основываясь на донесении пары слуг (Гессельшверта и Майра. — М. 3.), не опросив других, постоянно при нем находившихся, которые не замечали ничего изложенного в акте. После смерти короля, когда газеты кричали обо всех подробностях акта, мы, впервые с ним ознакомясь, увидели всю ложность изложенных в нем фактов; на что я могу указать тотчас же. Никто из нас не видал, чтобы король преклонялся перед статуей Людовика XIV и заставлял своих слуг делать то же. Также ложен рассказ о том, что каждый день обеденный стол короля накрывали на 12 приборов для тех видимых только королем гостей, с которыми он, будто бы, громко беседовал. Начиная с того, что за тем столом, за которым обыкновенно обедал король, не могло бы и поместиться столько приборов. (У любого посетителя замков Людвига есть возможность лично убедиться в правдивости этих слов: обеденные столы короля, сохранившиеся там, довольно небольших размеров. — М. 3.) Рассказывали, будто король последнее время, “как все сумасшедшие”, был неопрятен за едой, ел все руками и пр. Я же могу засвидетельствовать, что после каждого кушанья ему непременно, как и прежде, меняли приборы. Я никогда не видел тех ширм, через которые, будто бы, король разговаривал со своим секретарем. Рассказывая о его мнимых жестокостях в последнее время с прислугой (в своих вымыслах доходили до того, будто король, рассердившись на двух слуг, приказал их казнить, что и было тотчас же исполнено; делая из него не конституционного правителя, а всевластного падишаха!), приводили, между прочим, случай, как он, в порыве гнева выталкивая из комнаты молодого служителя, так придавил его дверью, что тот вскоре умер. Я спрашивал о том даже отца этого служителя, который сказал, что ничего подобного и не было; то же подтвердил другой служитель, про которого говорили, что он подвергся страшному гневу короля за то, что не выпустил из комнаты ту птицу, которую, будто бы, в своих галлюцинациях видел король. Наконец рассказ о маске, в которой король, будто бы, приказал ходить Майру, тоже извращен. Дело было так. Майр, случайно попав на службу к королю, сначала ему не понравился и не был в милости; так что даже, не желая с ним много разговаривать, король отдавал ему приказания письменные, которые Майр должен был, исполнив, разрывать, что он не делал, как бы накопляя материалы, которые должны были ему пригодиться в будущем. Он и Гессельшверт давно уже были в непрерывных сношениях с враждебными королю кружками. Майр всячески старался втереться в доверенность короля, в чем и успел. Раз король, рассердившись на него за что-то, сказал ему: “Убирайся прочь! И чтоб я не видел больше твоей физиономии!” На другой день Майр является к королю в маске, объяснив это нежеланием короля видеть его физиономию. Гнев короля мгновенно прошел, он рассмеялся и приказал только ему в наказание целый год являться к нему в маске; но с тех пор стал к нему милостивей относиться, а Майр употребил это во зло». И еще: «Я не буду тут приводить всех пунктов обвинительного акта, где даже ночные поездки короля в горы толковались тем, что он при этом воображал себя горным духом; но все эти вымыслы ничто перед нелепым обвинением Людвига в желании “продать” Баварию за 40 миллионов графу Парижскому, а на вырученные деньги удалиться “куда-нибудь, где он создаст новое государство и будет строить новые дворцы — по одной версии — даже с золотыми полами и бирюзовыми в них вставками!!”» «Насколько приветлив и ласков был Людвиг II с крестьянами и горцами, настолько же он был снисходителен и добр с прислугой, часто делая сам то, что мог бы приказать: “чтобы лишний раз ее не тревожить”. “Вся прислуга обожала его, — говорил мне один из служивших при Людвиге, — и это ложь, что рассказывали, будто он под конец был с нею жесток. Этого никто не может сказать; это все выдумки его врагов!” “А сколько он давал работы при постройке своих замков! — говорят другие, — и как был ласков с рабочими и щедр при расплатах! “ Людвиг устраивал для народа выставки по сельскому хозяйству: “чтобы возбудить в них самосознание, поднять общественную честь и указать им их призвание”. Устраивал он для них и общественные мастерские».

В связи с последним «пунктом обвинения» представляет особый интерес реакция французской прессы. 19 июня 1886 года «Journal des Debats» решительно заявляет: «Вся эта история не что иное, как махинация, изобретенная баварскими политиками, заинтересованными в том, чтобы очернить память покойного короля и находящими удобным обвинить его в желании изменить немецкому отечеству». (Вспомним, как во времена Первой мировой войны политиканы обвиняли императрицу Александру Федоровну в том, что она якобы является немецкой шпионкой. Сделать представителя верховной власти главным изменником своей страны — пожалуй, высший пилотаж политической интриги, так как на простой народ это действует безотказно.) А вот еще одно заявление французской газеты «Moniteur Universel»: «Мы уполномочены самым решительным образом опровергнуть такое утверждение!»

Самое интересное, что интрига с «продажей» Баварии имела основанием желание короля сделать частный заем для окончания строительства замка Херренкимзее. Когда Людвиг получил от правительства официальный отказ, он поручил Гессельшверту сделать заем от имени короля за границей. Гессельшверт воспользовался еще одной возможностью очернить короля в глазах его подданных: он представил правительству целую «тайную» переписку Людвига II с принцами Орлеанского дома. Причем ни на одном из писем не было подписи короля! Более того, не было ни одного доказательства того, что данная переписка вообще велась с согласия, или даже с ведома Людвига. Скорее всего, эти письма были написаны самим Гессельшвертом. Кстати, после передачи в правительство «обличительных» писем, которые, естественно, были приобщены к делу по обвинению Людвига II, Гессельшверт больше не вернулся на службу к королю, оставшись в Мюнхене. «Мавр сделал свое дело, мавр может уходить!» При этом Майр, изображая беззаветную преданность, остался при короле до самого конца позорного спектакля, постоянно получая от «режиссеров» из Мюнхена подробные инструкции к своей роли.

Теперь мы наглядно видим, как действовали враги короля и какова цена тем обвинениям, которые до сих пор кочуют из в книги в книгу, если речь заходит о несчастном Людвиге II. Мы сознательно не перечисляли «грехи» короля, поставленные ему в вину и легшие в основу известного у нас труда профессора П.И. Ковалевского, о котором мы уже говорили в предисловии. Откройте любую биографическую статью, и вы найдете полный перечень и «разговоров с деревьями», и «издевательств над слугами», и «приглашений на обед Людовика XIV и Марии Антуанетты», и «продаж Баварии», и т.д. и т.п… Грустно, что до сих пор никто не подверг проверке достоверность этих «фактов», опираясь на свидетельства обратного. Они лишь многократно тиражируются, закрепляя за Людвигом II «славу» Безумного короля. Да и тогда эти «свидетельства» двух предателей перекрыли собой все голоса в защиту Людвига, которых было гораздо больше. Вот что значит поддержка так называемого административного ресурса!

Но вернемся к печальным событиям лета 1886 года, которые, набрав обороты, развивались стремительно.

7 июня председатель Совета министров Йохан барон фон Лутц, государственный министр Двора и иностранных дел Фридрих Крайлсхайм-Крафт барон фон Кристоф (Friedrich August Ernst Gustav Crailsheim-Krafft Freiherr von Christoph; 1841—1926) и принц Луитпольд впервые публично недвусмысленно высказали мнение о том, что у короля обнаружены явные признаки тяжелого психического расстройства и потребовали его медицинского освидетельствования.

Уже к 9.00 утра 8 июня в руках правительства был документ, подписанный светилами психиатрии (Гудден и К°), согласно которому «Его Королевское Величество страдает болезнью, которую современная медицина называет “паранойя”; выздоровление невозможно; данная болезнь не позволяет пациенту действовать рационально; сумасшествие, скорее всего, будет прогрессировать».

Позволим себе одно небольшое отступление. Исходя из того, что личного психиатрического освидетельствования короля проведено не было, попробуем поставить под сомнение точность поставленного Людвигу диагноза — фактически мы с Гудденом находимся в равных условиях: и он, и мы опираемся лишь на свидетельства третьих лиц. Мы не претендуем на профессиональное психиатрическое заключение — нам дает право так поступить лишь тот факт, что официальный заочный диагноз тоже нельзя назвать профессиональным. Основной вопрос, на который мы попытаемся ответить, — было ли заболевание Людвига II необратимым, прогрессирующим и приводящим к недееспособности? И была ли это вообще паранойя?

Конечно, мы обязаны учитывать состояние развития психиатрии на период описываемых нами событий и делать на это скидку. Опираясь на современные научные знания о причинах и характере течения паранойи, мы попробуем лишь посмертно реабилитировать короля, с учетом того, что в его время сделать это было невозможно.

Начнем с научного определения паранойи и ее «разновидностей» согласно простому «Справочнику по психиатрии». «Инволюционная паранойя. Течение хроническое (до нескольких лет) или волнообразное. Клиническая картина определяется систематизированным монотематическим паранойяльным бредом в виде то идей ревности (преимущественно у мужчин), то идей ущерба (чаще у женщин) или преследования. Такие психозы богаты аргументацией и бредовыми интерпретациями; постепенно развивается детально разработанный бред. Бред распространяется и ретроспективно (бредовое переосмысление фактов прошлого). Больные отличаются стеническим, чаще приподнятым, аффектом, оптимизмом, проявляют высокую бредовую активность по типу “преследуемого преследователя”. Эти психозы обычно не сопровождаются значительными изменениями личности и не переходят в органическое снижение (курсив мой. — М. 3.).

Инволюционный параноид… Течение таких психозов бывает затяжным или волнообразным. Клиническая картина параноида определяется “маломасштабным” бредом преследования (вредительства, притеснения), отравления и ущерба, который обозначается так же, как бред малого размаха или обыденных отношений. Бред направлен преимущественно против конкретных лиц из окружения больного (члены семьи, соседи) или людей, с которыми “преследователи” могут быть связаны (работники милиции, врачи и т.п.). Отмечаются отдельные вербальные иллюзии, реже вербальные галлюцинации… Одновременно развиваются разоблачительные идеи, направленные против преследователей… Настроение бывает временами тревожным и подавленным, но преобладает оптимизм… Вне сферы бреда больные сохраняют обычные социальные связи, обслуживают себя, полностью ориентируются в бытовых вопросах. Даже при длительном течении заболевания выраженные психоорганические расстройства не развиваются. Личностные изменения ограничиваются нарастающей подозрительностью и конфликтностью (курсив мой. — М. 3.).

Реактивные параноиды… Содержание бредовых идей обычно отражает психотравмирующую ситуацию… Диагностика реактивных параноидов обычно не вызывает больших затруднений. Основные опорные критерии: ситуационная обусловленность, конкретный, образный, чувственный бред, связь его содержания с психотравмирующей ситуацией и обратимость этого состояния при изменении внешней обстановки (курсив мой. — М. З.)».

Вспоминая «факты» из «обвинительного акта», можно сделать вывод, что на первый взгляд профессор был прав. Но «достоверность» этих «фактов» нам уже известна, и теперь обратимся исключительно к чистой науке. Достаточно сказать, что в настоящее время однозначный диагноз «паранойя» вообще не ставится, учитывая, что различные «разновидности» этого психического расстройства успешно купируются. Кроме того, патологических необратимых личностных изменений у пациента не происходит. И еще один момент, который в свое время явился дополнительным аргументом против Людвига II. Напомним, что его младший брат Отто, начиная с 1872 года (болезнь окончательно погасила последние искры его разума в 1876 году), страдал буйным помешательством, полностью разрушившим его личность. Его недуг (скорее всего, шизофрения, хотя для установления точного диагноза доступных исследователям данных совершенно не достаточно) был действительно необратимым, прогрессирующим и приводящим к недееспособности. На основании этого факта Гудден и К0 сделали вывод о наследственном характере болезни Людвига II. Но, во-первых, Отто не ставили диагноз «паранойя», а во-вторых, паранойя не является наследственным заболеванием (во времена Людвига твердо придерживались обратного мнения). Что же мы получили в итоге? Болезнь короля, даже если это и была паранойя, не является наследственной, необратимой, прогрессирующей и не приводит к недееспособности!

Но, возможно, это была вовсе и не паранойя. Современная психология оперирует понятием фрустрация. Этот термин (от лат. frustratio — обман, неудача) обозначает психологическое состояние, возникающее в ситуации разочарования, неосуществления какой-либо значимой для человека цели или потребности. Фрустрация проявляется в гнетущем напряжении, тревожности, чувстве безысходности. И, что самое важное, реакцией на фрустрацию может быть уход в мир грез и фантазий, а также немотивированная агрессивность. При этом фрустрация — это не психическое заболевание, а именно психологическое состояние, из которого определенными методами терапии пациента можно вывести. Человек может впадать во фрустрацию периодически в зависимости от частоты раздражающих его ситуаций. Но фрустрация может быть вызвана и определенной навязчивой идеей; при этом длительная фрустрация, если ее не купировать, может привести к более тяжелым последствиям — депрессиям и тяжелым неврозам.

Без учета клеветнических измышлений у короля можно констатировать и болезненное разочарование в действительности, и невозможность полностью достичь своих идеалов, и уход в мир грез и фантазий, и немотивированную агрессивность. Не слишком большое количество соответствий, чтобы это было простым совпадением? Делайте выводы сами. Повторим еще раз — поставить точный диагноз психического заболевания заочно невозможно!

Вернемся к хронологии печальных событий. Для достоверности мы вновь обратимся к свидетельствам очевидцев из книги «Die letzen Tage König Ludwigs II», где все, происходящее в замке Нойшванштайн, изложено обстоятельно и подробно. Пожалуй, более полного и правдивого отчета нам не найти, поэтому позволим себе привести его здесь целиком, учитывая его несомненную историческую ценность.

«9-го июня 1886 г. вечером в Hohenschwangau приехали министры и врачи, составляющие депутацию (прозванную позже “позорной”). (Депутация включала графа Хольнштайна, барона Кристофа, имперского советника и камергера Клеменса графа фон Тёринг-Йеттербах-унд-Гутенцеля (von Torring-Jettenbach-und-Gutenzell; 1826—1891), подполковника Карла барона фон Вашингтона (von Washington; 1833—1897), а также докторов Гуддена, Хагена, Грашея и Хубриха — М.З.), и хотели ночью захватить короля, жившего в замке Neuschwanstein, и увезти его в замок Linderhof. Приехавшие министры очень комфортабельно расположились, заказав себе роскошный ужин с десятью бутылками шампанского и 50-ю пива, что совсем не согласовалось с их грустной миссией… Я видел меню ужина под королевской короной, с надписью: “Souper de sa Majeste le roi”. На обороте меню был набросан карандашом план замка Linderhof и обозначена комната, которая будет темницей короля. Циглер рассказывал, что министр Лутц отсоветовал Гольштейну (Хольнштайну — М. 3.) вступать в комиссию, но что тот холодно ответил: “Я давно искал хорошего случая, чтобы укрепить за собой положение министра”. Люди, вступившие в “позорную” комиссию, крепко надеялись на то вознаграждение, что им обеспечит новый правитель Баварии, принц-регент, — в чем и не ошиблись! Итак, схватившись за случай “укрепить за собой положение министра”, Гольштейн в тот же вечер идет на конюшню и, увидев, что кучер приготовляет экипаж для обыкновенной ночной прогулки короля, он сказал, что этого не нужно, что теперь распоряжается не король, а принц Луитпольд, и что у него есть другой экипаж для короля и с другим кучером. Этот экипаж был простое ландо, которое снаружи запиралось крепкими ремнями, такие же ремни, в виде кандалов для ног, были и внутри кареты. (В Мюнхене старались распространить слухи, что король бесноватый!..) Узнав о том, кучер Остергольц тотчас оседлал лошадь и поскакал в Neuschwanstein, чтобы предупредить короля об опасности. Король не поверил. “Если б была опасность, Карл написал бы мне о том!” — заметил он, не зная о предательстве Гессельшверта, оставшегося в Мюнхене.

Между тем весть о прибытии депутации разнеслась в народе и возмутила всех вероломством против любимого короля, за которого народ готов был положить жизнь. Тотчас же пронеслась молва о Бисмарке. Из Фюссена сбежался народ и прискакали жандармы.

Когда члены комиссии на рассвете прибыли к замку, жандармы их не пустили, несмотря на то, что они представили бумагу о свободном доступе. Вахмистр ответил, что для них существует один приказ — короля; а когда они хотели войти в замок силой, то добавил: “Ни шагу вперед; я велю стрелять!” Прождав добрых полчаса, депутаты ни с чем уезжают. Кральсгейм (Кралсхайм. — М. 3.) дает в Мюнхен телеграмму: “Ничего не удалось. Необходима прокламация и назначение регентства”.

Между тем король, пожелав узнать имена членов комиссии, отдает приказ их арестовать и привести в замок Neuschwanstein, что и исполняет окружной начальник Фюссена — Зонтаг. Когда арестованных вели по улицам к замку, жандармы должны были их защищать от ярости народной; так велико было возбуждение против этих врагов обожаемого короля. Много пришлось им услышать от народа далеко не лестного! “Смотри! — кричала одна женщина, поднимая свою семилетнюю дочь, — когда ты вырастишь большая, то можешь сказать, что ты видела изменников!” Другие изъявляли желание бросить всех этих господ, в особенности Гуддена, в Pallatschlucht. Граф Гольштейн старался казаться равнодушным, и когда уже был в замке, то нарочно громко закричал из окна: “Я все же хочу позавтракать!” Что вызвало замечание услышавшего эти слова короля: “Может быть, эти господа хотят, чтобы я поднес им по стакану вина?” Но гнев короля прошел так же быстро, как всегда; и, забыв все свои жесткие слова, он в 12 часов приказал пленников освободить; так что они пробыли в заключении всего три часа. (Как этот рассказ не согласуется с баснями о необузданном гневе, приказах бросить в подвал и — еще того хлеще — выколоть глаза (!) членам комиссии, заморить их голодом и т.д., которыми нас потчевало официальное «людвиговедение»! — М. 3.) Освободившись, эти господа, во избежание неприятной встречи с народом, постарались как можно незаметней, без шума, задними ходами оставить замок и, избегая людных улиц, сами протащили свой ручной багаж до ожидавших их экипажей. Граф Гольштейн, желая соединить приятное с полезным, как большой любитель охоты и рыбной ловли, думал, благодаря своей миссии, провести время в Hohenschwangau; но теперь никто из этих господ и не подумал бы остаться в этих местах! Они не смели даже нигде порядком отдохнуть, пока не достигли границ Hohenschwangau. Сильно трусил за свою жизнь и безопасность доктор Гудден, упрашивая Зонтага проводить его до ворот Фюссена, что тот и исполнил. Затем разнесся слух, что король хочет ехать в Мюнхен, и это было бы самым желательным для всех! Одного его появления среди обожавшего его народа было бы достаточно, чтобы произвести большой триумф и разрушить козни его врагов! Но он скоро отменил это решение. Полагают, что, давно не быв в Мюнхене и зная теперь, как действуют его враги, он мог предположить, что мюнхенцы встретят его враждебно, и он не хотел подвергать свою гордость унижению. (Интересно отметить, что единственное справедливое обвинение Людвигу в том, что он не был в своей столице более двух лет при разрешенном конституцией лишь одном годе отсутствия в резиденции, в “обвинительном акте” не фигурировало! — М. 3.) Он только телеграфировал графу Дуркгейму [Дюркхайму. Альфред Карл Николаус Александр граф Экбрехт фон Дюркхаймманмартен (Eckbrecht von Dürckheim-Monmartin; 1850—1912), представитель одного из знатнейших родов Баварии, профессиональный военный. В 1870 году начал военную карьеру юнкером. В 1874 году произведен в обер-лейтенанты. Состоял адъютантом принца Отто. Затем с 1878 году — гофмаршалом принца Арнульфа. В 1883 году произведен в капитаны. В этом же году стал адъютантом Людвига II. Один из немногих людей, кто мог по праву назвать себя последним истинным другом Людвига II. Честнейший и благороднейший человек, никогда не использовавший в своих целях безграничное доверие к нему короля. Он оказывал самое благотворное влияние на личность Людвига II был едва ли не единственным человеком, от которого король спокойно сносил критику в свой адрес и даже старался следовать его советам. После объявления регентства пытался до последнего помочь Людвигу избежать его трагической участи. Ошибочно считается, что за свою преданность Дюркхайм поплатился карьерой. Он действительно по возвращении в Мюнхен был арестован; 10 часов провел в тюрьме. Но вскоре был освобожден и направлен в 5-й пехотный полк. В 1890 году получил звание майора. — М.З.]. “Этот мне предан!” — сказал король. Граф Дуркгейм-Монмартен был прежде адъютантом у принца Арнульфа. В 1880 году он женился на русской, графине Бобринской. Принц стал ухаживать за молодой графиней, и граф Дуркгейм раз перехватил любовную записку принца к его жене. Дело грозило кончиться дуэлью; но жена графа и его сестра бросились за помощью к королю, который устроил дело миролюбиво, а графа взял к себе во флигель-адъютанты.

Граф был тоже за то, чтобы король ехал в Мюнхен; тем более что еще раньше, обратившись за советом к Бисмарку, он получил от него ответ, в котором Бисмарк советовал королю ехать в Мюнхен самому “защищать свое дело”. Бисмарк бил наверняка, зная, что Людвиг, при своей гордости, не поехал бы в Мюнхен именно для “этого дела”, являясь как бы в качестве подсудимого перед своими судьями! А Бисмарк между тем не переставал разглашать кругом: “Если король не поедет в Мюнхен, то тем докажет, что он сумасшедший!”

В ожидании решения короля на поездку в Мюнхен граф Дуркгейм от его имени написал прокламацию к народу и послал телеграмму в Кемптен с вызовом оттуда стрелкового батальона, готового явиться на защиту короля. Но телеграмма попала в руки Майру, который сделал на ней прибавку об остановке. Изумленный такой двойственностью командир, не зная ни о чем происшедшем, обратился за разъяснением в военное министерство. Ответ, конечно, последовал отрицательный в отношении первого распоряжения, а графу Дуркгейму послан был из военного министерства приказ тотчас явиться в Мюнхен. Он не обратил сначала внимания на этот приказ; но когда пришел второй, обвинявший его в нарушении дисциплины, он показал его королю, и король отпустил его: это было их последнее свидание!.. По приезде в Мюнхен граф тотчас же был арестован и посажен в военную тюрьму; а через несколько дней разбиралось его дело, по которому он был признан изменником страны и верховной власти, так как в то время, когда регентство было уже провозглашено, он, считаясь больным, делал свои распоряжения. Не допускалось никаких доказательств. Следствие продолжалось еще некоторое время; но потом граф был освобожден и даже награжден повышением по службе…

Между тем король, довольный своей победой над первой комиссией, предоставил мюнхенским делам идти своим ходом. Увидя на другой день по отъезде графа Дуркгейма окружавших замок Neuschwanstein жандармов, король думал, что это те, которых граф вызвал для его охраны, не зная, что он сам под арестом. Но после 24-х часов сильного возбуждения предшествующих дней — он впал в апатию, предоставив все судьбе!

В это время у него стали являться мысли о смерти, которая избавила бы его от жизни, становившейся невыносимой. Утром 11-го июня — пятница—прибыла по почте прокламация, объявлявшая регентство. Никто из народа не хотел этому верить. Волнение в стране и на границе стало еще сильней.

“Что же, ты уже присягнул?” — спросил молодой жандарм другого. “Нет, — ответил тот спокойно, — я еще не желаю прослыть изменником!”» Народ готовил стихийное восстание.

Интересно отметить, что когда сам Людвиг II узнал об этом, то возразил: «Я не хочу, чтобы ради меня жертвовали человеческой жизнью!» Он сдался на милость судьбы и больше не думал о сопротивлении. «Ему было известно, что в следующую ночь прибудет вторая комиссия в лице докторов и санитаров, и он станет пленником в их руках. Он ходил взад и вперед по “тронной” зале, делая иногда вопросы своему служителю Веберу. “Веришь ли ты в бессмертие души?” — спросил он его, и получив утвердительный ответ, продолжал: “Я тоже верю. Я верю в бессмертие души и в справедливость Бога. Я много читал о материализме. Но все эти книги ничего не доказывают; и невозможно ставить человека на одну ступень с животным. Невозможно, чтобы с той высоты, на которой стоит человек, его можно было свести в ничто; это была бы потерянная жизнь; тогда не стоило бы жить!” “Если меня лишат короны, это будет горько, но мне будет еще прискорбней, если они провозгласят меня сумасшедшим! — сказал он дальше. — Конечно, я не перенес бы того, чтобы они поставили меня в такое положение, в котором находится мой брат Отто, которому может приказывать каждый сторож и грозить кулаком, если он не слушается”. Парикмахер Гоппе рассказывал, что король всего более был возмущен тем, что его хотят объявить сумасшедшим. “Видали ли вы у меня припадки сумасшествия?” — спрашивал он с горечью».

Всю ночь шел проливной дождь, словно природа горько оплакивала несчастного короля. Он отослал всю прислугу и остался в замке один. Наверное, это были самые тяжелые часы в его жизни… На рассвете 12 июня новая комиссия во главе с доктором Гудденом беспрепятственно вошла в замок Нойшванштайн. Король казался обреченно-спокойным даже тогда, когда Гудден объявил о его пленении и препровождении для дальнейшего «лечения» в замок Берг. (Кстати, изначально планировалось перевезти Людвига в Линдерхоф, но прошел слух, что по дороге короля собираются отбить восставшие местные жители. Кроме того, Гудден оценил преимущества содержания своего царственного пациента именно в Берге: близость к Мюнхену позволяла ему не прерывать столичную практику.) Лишь когда санитары хотели схватить его за руки, король гордо возразил: «Никакого насилия! Я иду добровольно». Эта трагическая сцена происходила в знаменитой готической спальне короля, в которой даже в наши дни некоторым туристам становится не по себе — такая атмосфера безысходности чувствуется в этой комнате до сих пор.

Отъезд из Нойшванштайна состоялся в 15 часов. «Было приготовлено три кареты. В первую из них сел доктор Мюллер со своим ассистентом, камердинер короля и санитар. Во вторую карету сел король. Он был один; но ручки у дверец кареты были сняты, так что их нельзя было отворить изнутри. На козлах подле кучера сидел главный санитар, а по обеим сторонам кареты ехали верхами конюхи, которым было приказано не спускать глаз с короля, чтобы подметить припадок болезни. В третьей карете, сзади, ехал Гудден с жандармским капитаном и двумя санитарами». На протяжении всего пути вдоль дороги толпились люди, пришедшие проститься со своим королем. Многие плакали. Одна жительница Фюссена вспоминала, что «если бы король нам не то что слово сказал, а знак один подал, мы бы бросились да в куски разорвали бы тех, кто его захватил! Но он ничего не сказал…» На повороте Людвиг II бросил последний взгляд на любимый замок, с которым расставался навсегда…

Последний путь короля: из Фюссена в Берг… Карта на стенде возле Часовни-мемориала 

По пути трижды меняли лошадей. Наконец поздним вечером прибыли в замок Берг, где для короля были приготовлены две комнаты со вставленными в окна решетками, «глазками» в дверях, чтобы в любое время иметь возможность наблюдать за «больным», и заставленной шкафом балконной дверью. Настоящая тюрьма в бывшем дорогом для его сердца месте! Вскоре по прибытии Людвиг испытал новое унижение. «Король привык последнее время ложиться поздно, делая свои прогулки ночью. Но с первого же дня доктора в смысле гигиены посоветовали ему лечь раньше. Он это исполнил; но по привычке не мог уснуть и желал встать, но из его комнаты приказано было вынести всю его одежду, и он едва упросил санитара оставить ему чулки, в которых он и в нижнем белье часами в ночной тишине прохаживался по своей запертой спальне. Все это имело вид намеренного раздражения короля всяким способом; и сколько королю нужно было силы воли, чтобы сдерживать свое справедливое негодование, малейшая вспышка которого была бы тотчас же объяснена припадком сумасшествия, на что и рассчитывали эти позорные представители позорной верховной власти».

В это же время Гудден телеграфировал в Мюнхен: «Все обстоит благополучно».

Но так ли уж «спокойно» Бавария восприняла весть о смене правительства? Приведем отрывок из статьи июльского номера «Вестника Европы» за 1886 год. «Когда 10-го июня обнародована была в Мюнхене прокламация о назначении регентства “вследствие тяжелой болезни короля”, то в массе населения невольно возникли вопросы недоумения, которых никогда не могло бы разъяснить министерство. Какая эта болезнь открылась вдруг у короля? Если она была у него издавна, то отчего раньше не было принято надлежащих мер лечения и контроля? Известно было, что король физически крепок и здоров. Отчего те самые причины, которые до сих пор не мешали министрам исполнять свои обязанности от имени короля, побудили их вдруг требовать регентства и медицинской опеки над Людвигом II? Баварцы давно уже знали, что их король отличается многими странностями, что он скрывается в уединении со своими ближайшими слугами, строит фантастические замки. Народ привык думать, что артистические вкусы и таинственное уединение короля никому не мешают. Король мог свободно тратить свои личные средства на удовлетворение каких угодно фантазий; он располагал только теми суммами, которые назначались на содержание двора. (Курсив мой. Одним из главных пунктов «обвинительного акта» было обвинение короля в полном разорении казны. — М. 3.) Король щедро покровительствовал артистам и художникам, увлекался операми Вагнера, устраивал специально для себя спектакли, и все это не вызывало никакого протеста. (Давайте не будем забывать и о том, что при строительстве своих замков Людвиг не только совершал «безразмерные» траты, но и давал место работы сотням рабочих различных специальностей. Так что у каждой медали всегда две стороны! — М.З.) Поэтому понятно, что прокламация 10-го июня встречена была в Баварии с большим недоверием; слухи о незаконном низложении короля, о преступных замыслах и заговорах быстро распространились в народе. Король был любим и популярен благодаря его поэтическим наклонностям и рыцарским свойствам характера; а главное — он никому и ничему не был помехой: не стеснял общественной жизни страны, мало вмешивался в политику и занимал воображение публики своими оригинальными художественно-архитектурными предприятиями. Население настолько было предано этому королю-идеалисту, что толпы мирных обывателей готовы были вооружиться на защиту его от врачей-психиатров и министров, пытавшихся учредить над ним опеку. Вся обстановка, при которой было объявлено регентство, указывает на то, что не только в обществе и среди приближенных короля, но даже у министров и психиатров не было твердой уверенности в действительном сумасшествии Людвига II. Окрестные жители, взволнованные известием о “бунте”, равно как офицеры, арестовавшие министров, очевидно не считали короля помешанным. Зачем было перевозить его из одного замка в другой, подобно пленнику? (Это было вызвано боязнью реального восстания среди местного населения, ставшего всерьез вооружаться и готовиться к самым решительным действиям. — М. 3.) Крайняя нелюдимость, замкнутость и болезненная чувствительность его были известны всем: не лучше ли было оставить его в Гогеншвангау, в прежнем убеждении, что он полновластный король, переменив только весь штат служителей? Такие вопросы ставят себе баварцы и не находят ответа в официальных объяснениях».

Наступило воскресенье 13 июня, день Троицы. Праздник начался с того, что короля не пустили в церковь! Он покорился и этому. Во время обеда Людвигу был подан на десерт апельсин… без ножа. Король отослал его обратно на кухню нетронутым. «Утром 13-го числа король долго беседует с доктором Герштером (и Герштер, и Мюллер присутствовали в Берге, что называется, «по долгу службы». — М. 3.), и тот снова рассказывает, что, стараясь наводить короля на всевозможные сбивчивые вопросы, он находит в его ответах все тот же живой, ясный ум. То же находит и доктор Мюллер, с которым король также здраво, с большой к нему доверчивостью, разговаривает в тот же день перед обедом, задав ему на прощанье как бы шутливый вопрос: “А вашему преемнику (т.е. доктору Гуддену) будут известны способы, как легче отделаться от меня?” Но после обеда, в 6 часов 25 минут, он сам посылает за Гудденом, чтобы идти с ним на прогулку».

 Посмертная маска и гипсовый слепок руки Людвига II

Перед самой прогулкой состоялся весьма любопытный диалог между королем и государственным контролером Зандеркм, который нашел отражение в уже упоминаемой нами книге Die letzen Tage König Ludwigs II. Erinnerungen eines Augenzeugen. «“Они смотрят на меня, как на бесноватого! А как вы думаете, может так продолжаться еще год?” Я (Зандер. — М. 3.) стал успокаивать его, говоря, что когда они увидят, что нервы его успокоились, то все изменится. “Вы так думаете?” — сказал король. — Мой дядюшка Луитпольд, привыкнув к своему регентству, не захочет от него отступиться и меня не выпустит”. Потом он спросил, сколько в парке жандармов стерегут его. “От шести до восьми, Ваше Величество”. “Решились бы они стрелять в меня?” — быстро спросил он. “Как вы могли о том подумать, Ваше Величество!” — проговорил я. “Вооружены ли они?” Я ответил, что нет». Этот диалог впоследствии цитировался в подтверждение версии о том, что король готовил побег.

Погода стояла пасмурная, моросил мелкий дождик. Взяв зонты, Людвиг II Гудцен ушли в парк по направлению к озеру. Было 18 часов 30 минут. Прогулка должна была продолжаться час. В 19.30 доктор Мюллер стал готовиться к их возвращению. На 20.00 был назначен ужин. В 20.30 уже все были на ногах: стало понятно, что произошло непоправимое несчастье. В 22.30 один из служителей замка нашел на берегу озера шляпу короля, а неподалеку его пальто. Тотчас снарядили лодку, в которую сели доктор Мюллер, управляющий замком Губер и два королевских конюха Вульмеер и Клазен. Всего в нескольких метрах от берега, на глубине менее одного метра, нашли тело короля, в нескольких шагах от него — тело доктора Гудцена. Найденные на берегу разбитые часы короля остановились в 18.54…

Существует несколько версий того, что же случилось в роковой день 13 июня 1886 года (совершенно фантастические версии о том, что Гудден якобы сам старался убить короля или что Людвиг на самом деле и не утонул вовсе, а спасся и инкогнито проживал в секретном месте, дожив до самых преклонных лет, мы рассматривать не будем ввиду их явной несостоятельности):

1) официально принятая версия утверждает, что Людвиг не смог смириться с фактическим низложением и совершил самоубийство; доктор Гудден был убит им, когда пытался спасти своего коронованного пациента;

2) Людвиг пытался совершить побег, подготовленный его сторонниками, для чего должен был вплавь переправиться на противоположный берег, но Гудден опять же хотел воспрепятствовать этому и в схватке был убит; Людвиг от пережитых волнений и холодной воды умер на месте от удара (инсульта);

3) Людвиг II Гудден пали жертвой заговора членов правительства, стремившихся привести к власти принца Луитпольда в качестве регента при действительно недееспособном брате короля принце Отто. Причем доктор был убит заговорщиками, так как стал нежелательным свидетелем преступления.

На первый взгляд все три версии выглядят довольно правдоподобно, иначе они не выдержали бы испытание временем и отпали бы сами собой.

Начнем разбор с версии № 3, тем более что так называемая теория заговора очень популярна во всех исторических эпохах. Начнем с того, что спросим себя: зачем было заговорщикам настолько усложнять свою задачу — устраивать шумиху в прессе, пытаться перетянуть на свою сторону врачей, рисковать навлечь на себя гнев народа, готового чуть ли не на восстание, готовить для царственного узника специально оборудованные решетками покои и т.д.? Только лишь для того, чтобы соблюсти видимость законности и на следующий же день убить короля? Не проще было бы подстроить какой-нибудь несчастный случай в горах, прекрасно зная о пристрастии Людвига II к ночным прогулкам. А потом спокойно заявить, что «страну постигла тяжелая утрата, любимый монарх внезапно скончался: неудачно упал с лошади, оступился на краю обрыва, его убил дикий кабан и т.д. и т.п.». И никаких проблем с законом у нового правительства! Можно спокойно рыдать на похоронах, объявлять всенародный траур и исключительно в интересах государства приносить себя в жертву, обременяя тяжким гнетом власти. Король и так уже слишком приблизил к себе предателей в лице Майра и Гессельшверта. Что стоило подкупить их еще один последний раз, а затем без шума избавиться от ненужных свидетелей? Что проще — убить никому не известного секретаря короля или светило мировой психиатрии, каковым являлся доктор Гудден? На наш взгляд сторонники «теории заговора», можно сказать, перехитрили самих себя. Но факты говорят о том, что заговорщики, как говорится, «не искали легких путей». Хорошо, пусть так. В создавшихся обстоятельствах фигура Людвига действительно становилась живым знаменем для любой оппозиции к новому правительству. Его внезапная кончина слишком уж подозрительно устроила всех заинтересованных лиц, которым необходимо было «убрать» короля как можно раньше: мертвый государь был им не опасен. Предположим, что заговорщики проделали массу трудоемкой подготовительной работы только лишь для того, чтобы выглядеть в глазах закона безупречно. Но тогда почему они избрали для убийства такой «неудобный» способ, как утопление? Тем более было прекрасно известно, что Людвиг отличается большой физической силой и является великолепным пловцом. Даже если предположить, что имела место имитация возможного побега, то и тогда исполнители заговор! сработали грубо и неумело. Ведь тогда для широких слоев населения однозначный вывод напрашивается сам собой: несчастного короля предали, он пытался бежать, чтобы найти спасение, и был убит теми, кто потом стал во главе его государства. Худшей «предвыборной кампании» для правительства Луитпольда представить себе трудно. Так можно договориться до того, что короля убили как раз его сторонники, чтобы скомпрометировать в глазах народа правительственные круги! Заговорщикам, менее чем кому-либо, нужно было увенчивать низложенного монарха мученическим венцом; они должны были бы сделать все, чтобы никто не заподозрил, что Людвиг II умер «не своей смертью». Иначе подобным заговорщикам нужно было бы самим признать себя «недееспособными»! Итак, если бы имел место заговор, то скорее всего после ареста Людвига бы тихо чем-нибудь отравили, благо медиков вокруг низложенного короля было больше, чем в психиатрической больнице, и, опять же, представили бы его кончину как естественную, что устраивало абсолютно всех. Что же касается «нежелательного свидетеля» Гуддена, то при таком подходе к проблеме избавляться нужно было бы еще, по крайней мере, от десятка лиц, официально участвовавших в низложении короля. К тому же вполне логично предположить, что члены комиссии по признанию короля недееспособным и есть «заговорщики» и в первую очередь должны были быть посвящены во все тонкости процесса — они же прямые исполнители приведения к власти Луитпольда! А если нет, то приходится признать, что существовали несколько независимых друг от друга заговорив? Абсурд! Таким образом, версию № 3 приходится отмести, как несостоятельную.

Что же касается версии № 2, то в ней больше всего вызывает вопрос сама возможность побега в положении Людвига. Довольно подробно задокументирован процесс ареста короля и препровождения его в Берг: под усиленной охраной, ни на минуту не оставляя низложенного монарха в одиночестве. Даже если предположить, что Людвиг, предвидя подобное, заранее связался с Елизаветой Австрийской или, например, с Бисмарком и получил принципиальное согласие в оказании помощи, то непонятно, каким образом он смог уже после ареста связаться со своими спасителями, чтобы подготовить конкретную операцию. Тем более что решение препроводить Людвига в Берг было принято почти спонтанно (как мы помним, изначально его хотели содержать в Линдерхофе, но прошел слух, что местные крестьяне подняли бунт и готовятся отбить своего короля на горных дорогах, ведущих в замок). Кстати, вот такой поворот событий вполне мог иметь место — ведь простой баварский народ обожал и даже боготворил своего короля. Но при этом сам Людвиг ничего бы не знал о готовящемся спасении! Может быть, он пытался наудачу сбежать «в никуда», надеясь потом своими силами добраться до обличенных властью спасителей? Наверное, доведенный до крайности король и мог бы решиться на такое. Во всяком случае, это был бы шаг отчаяния, от которого нечего требовать какой-либо логической подготовки. В юриспруденции подобное состояние человека называется состоянием аффекта. Но в таком случае что-то должно было спровоцировать вспышку этого состояния, так как все мемуаристы и биографы-исследователи свидетельствуют о том, что почти сразу после ареста Людвигом овладело фаталистическое спокойствие и покорность судьбе. Значит, источником подобной провокации мог быть только сам доктор Гудден. Чтобы опытнейший психиатр совершил профессиональную ошибку, ввергнув пациента в состояние аффекта, находясь с ним наедине! Очень сомнительно. Раздражать короля, провоцируя его на необдуманный шаг, нужно было при свидетелях, чтобы зафиксировать сумасшествие. Кстати, возникает еще один вопрос: если бы Гудден был уверен в психическом нездоровье Людвига II, согласился бы он выполнить просьбу «больного» о прогулке без всякого сопровождения, отослав санитаров? Перспектива остаться наедине с сумасшедшим вряд ли прельщала бывалого врача! Возможно, конечно, что, находясь в крайней степени подавленности, король сам вызвал в себе припадок каким-либо отвлеченным воспоминанием. Но в таком случае все равно версия с подготовленным побегом отпадает — мы имеем дело со спонтанно возникшей ситуацией. А «подверсия» о состоянии аффекта относится скорее к версии № 1, которую мы сейчас подробно и рассмотрим. Итак, учитывая все вышесказанное, приходится признать, что версия № 2 так же маловероятна, как и версия № 3.

Наконец, официальная версия № 1. Справедливости ради надо сказать, что она выглядит наиболее логичной и правдоподобной. Напомним, что ни заговор, ни подготовленный побег не выдерживают критики. А со склонностью к суициду согласуются и наступившие практически сразу после ареста апатия и безразличие к окружающему, говорившие о том, что человек уже все для себя решил и мысленно готов свести счеты с жизнью. В пользу этого утверждения говорят и некоторые воспоминания приближенных короля, сообщающие о том, что еще в Нойшванштайне, увидев приехавшую за ним комиссию, Людвиг II предпринял попытку броситься с верхнего этажа замка, куда просто не успел добраться, и то, что он якобы просил достать ему яд, но получил отказ…

Насколько эти источники правдивы и не ангажированы правительством, чтобы дополнительно оставить «свидетельства» в свою пользу, остается лишь предполагать. Поэтому мы не будем принимать их на веру, а станем исходить только из психологических предпосылок трагедии. Итак, что же имело место в действительности — спланированное самоубийство или действие, как мы уже говорили, в состоянии аффекта? Ответив на этот вопрос, можно существенно сместить акценты в официальной версии, однозначно признающей самоубийство, отягченное убийством, и выработать версию № 4, что мы и попробуем сделать. Оговоримся сразу относительно смерти доктора Гуддена, так как этот факт неоспорим, к какому бы выводу мы ни пришли. Только вот было ли это действительно убийством? Лишить доктора жизни было необходимо лишь в одном случае — если бы имел место спланированный побег, чтобы тот не мог поднять тревогу, позвать на помощь и указать верное направление погоне. Но как раз побега-то, как мы уже установили, быть не могло. В любом другом случае Людвиг, глубоко верующий человек, вряд ли пошел бы на осознанное убийство. Скорее всего он, будучи весьма сильным человеком, кроме того, высоким и тучным, просто пытался освободиться от удерживавшего его Гуддена и наудачу вслепую ударил его слишком сильно. Удар мог попасть в висок, от чего доктор умер на месте, или же мог лишить его сознания, вследствие чего, упав лицом вниз в воду, Гудден захлебнулся. Налицо несчастный случай, в крайнем случае убийство по неосторожности, говоря языком юриспруденции. А это уже «совсем другая статья». Согласитесь, что, приняв такую точку зрения, мы снимаем с короля одно из тяжких обвинений. А теперь вернемся к главному вопросу версии № 1 — мог ли король пойти на заранее спланированное самоубийство? Если ответить утвердительно, то вызывает сомнение только выбранный им способ сведения счетов с жизнью. Или же король просто воспользовался ситуацией — охраны нет, с доктором он легко справится, а вдруг другого такого удобного случая больше не представится? Повторим, что для такого прекрасного пловца, каким был Людвиг II, утонуть крайне проблематично. При желании он мог бы найти и более «легкий» способ уйти из жизни. Правда, Людвиг якобы считал, что это — лучшая смерть, после которой не остается обезображенного трупа. Источником этого утверждения являются показания Гессельшверта и Майра, опубликованные в мюнхенских газетах сразу после смерти короля. Одного этого уже достаточно, чтобы подвергнуть подобное утверждение сомнению — слишком уж нарочито все вокруг настаивают непременно на самоубийстве. И в противовес ему существует еще одна версия (опять же только версия, так как следствия по всем правилам криминалистики проведено не было, а все существующие материалы дела недоступны исследователям), что при вскрытии в легких короля не было обнаружено воды, а значит, он не утонул, а умер, например от инфаркта, инсульта (во времена Людвига эту болезнь называли ударом) или остановки дыхания под воздействием очень холодной воды. При таком раскладе опять же получается несчастный случай, пусть даже и спровоцированный попыткой самоубийства. Этот факт имеет принципиальное значение с религиозной точки зрения: Бог не допустил, чтобы его помазанник совершил смертный грех самоубийства. А теперь вернемся к предположению, что Людвиг, не пытаясь сознательно лишить себя жизни, бросился в свою любимую стихию «на авось», в отчаянной попытке просто убежать от своих мучителей. А там уже — как сложится. Король не мог не знать, как к нему относится простой народ или, скажем, императрица Елизавета Австрийская, на гостеприимство которой он вполне мог рассчитывать (конечно, нельзя сбрасывать со счетов, что, в одночасье лишившись всего, что было ему дорого, Людвиг бы так и не смог примириться с участью изгнанника; но в его положении не думают о последствиях). Дальнейшее известно: либо организм не выдержал потрясений, и случился удар, либо Людвиг утонул в ледяной воде (температура воды в Штарнбергер Зее и в жаркую погоду не располагает к длительным купаниям) вследствие возможной судороги или остановки дыхания.

Согласитесь, мы кардинально не противоречим официальной версии гибели баварского короля. Просто наша попытка реабилитации все же привела к существенной смене акцентов.

А теперь, отбросив возможные варианты развития событий, о которых мы просто не можем знать в силу недостаточной информации «по делу», выдвигаем версию № 4: Людвиг II в состоянии аффекта совершил попытку неподготовленного побега, в результате которой пал жертвой несчастного случая; доктор Гудден погиб также в результате несчастного случая, пытаясь остановить короля. Никто не совершал самоубийства, никто никого сознательно не убивал. Мы не настаиваем на истине в последней инстанции. Но при существующей завесе секретности вокруг тайны смерти Людвига II наша гипотеза имеет такое же право на существование, как и рассмотренные нами выше, включая официально принятую (в процентном отношении наша версия даже более правдоподобна, нежели версии № 2 и № 3).

И еще одно немаловажное обстоятельство. Тот факт, что Людвиг II был похоронен в храме со всеми, подобающими его сану почестями, говорит о том, что Церковь не приняла официального заключения о самоубийстве. Самоубийц не хоронят в освященной земле, тем более в храме. То, что в данном случае «самоубийца» был королем (напомним одну юридическую тонкость — Людвиг не был низложен; он был объявлен недееспособным при регентстве его дяди принца Луитпольда, то есть юридически он продолжал оставаться законным монархом), для Церкви не могло сыграть решающей роли в разрешении на погребение под сводами храма — законы Бога выше законов земной власти. Но Людвиг похоронен в самом центре Мюнхена, столицы Баварии, в одном из главных храмов — церкви Святого Михаила (Michaelskirche), где в склепе под хорами спят вечным сном члены семьи Виттельсбахов, включая Максимилиана I и основателя церкви Святого Михаила герцога Вильгельма V.

Михаэльскирхе в Мюнхене 

Вот мы и подошли к финалу нашей печальной истории. Позволим себе привести здесь еще одну пространную цитату из воспоминаний очевидца, присутствовавшего на церемонии погребения Людвига II, очень ярко демонстрирующую любовь баварского народа к своему королю. «Перевоз тела короля Людвига II в Мюнхен состоялся ночью (15 июня. — М.3.) во избежание народного волнения. Выехав из замка (Берг. — М.3.) в 9 ч. 30 мин. вечер!, процессия прибыла в Мюнхен только во втором часу ночи. Но, несмотря на позднее время, народ наполнял все дороги к городу, улицы и площади Мюнхена, волнуясь и негодуя, молясь задушу короля. Плакали не только женщины, но и мужчины. Отовсюду, даже позже из Америки, было прислано столько венков (все больше из роз, ландышей и жасмина), что гроб совершенно в них утопал. Сначала его поставили в “Theatinerkirche” в часовне “Мучеников”, что так подходило к этому мученику людской злобы!.. Мюнхенцы по пути процессии падали с рыданием на колени. Недопущенные еще на поклонение телу короля, они отправились на Мариинскую площадь (Marienplatz, Мариенплац, или площадь Святой Марии. — М. 3.) и там провели всю ночь на коленях, в горячей молитве о душе короля, перед находящейся там статуей Мадонны, к подножию которой женщины, рыдая, клали венки цветов. На утро происходило вскрытие и бальзамирование тела короля и приготовление храма; и народ опять прождал всю ночь и только 17-го был допущен проститься с королем, что происходило и 18-го. В Мюнхен пришло много крестьян и горцев.

Вокруг гроба, поставленного на тройном катафалке так прямо, что король представлялся почти в стоячем положении, — был совершенно тропический сад, с широколистыми пальмами, колыхавшимися над головой короля, не утратившего и в гробу, несмотря на бледность, свою замечательную красоту. Зная, что король не любил военной формы, его одели в костюм рыцаря Св. Губерта, гроссмейстером ордена которого он состоял: в черный костюм с белой кружевной фрезой у шеи и рук, с брильянтовой цепью на груди. Одна рука короля опиралась на рукоятку надетого на него орденского меча; в другой, прижатой к груди, он держал маленький венок из жасмина, присланный его верным другом, австрийской императрицей Елизаветой. Черный бархатный, опушенный горностаем, гроб был покрыт рыцарским плащом, черным атласным, подбитым белым атласом. Для погребения в склепе старинной династии Виттельсбахов тело Людвига было перевезено 19-го июня в “Michael-Kirche” (в современном написании Michaelskirche. — М.З.) и шествие было так торжественно и многолюдно, особенно длинной процессией всевозможных монашеских орденов, пилигримов и пр., что небольшое расстояние от одной церкви до другой было пройдено в два часа. Нечего и говорить о множестве собравшегося народа! В церкви во время заупокойной обедни раздавались всюду рыдания; дамы падали в обморок… Склеп под церковью очень обширен и свод его поддерживается четырьмя колоннами из красного мрамора, между которыми за решеткой стоят гробницы, некоторые из которых очень древние. В глубине, в середине, у стены маленький престол из серого камня с таким же над ним распятием, а подле него находится гробница Людвига II. Это грандиозный саркофаг из темно-серого мрамора на львиных ножках, в который и вставлен гроб короля. На верху крыши золоченая корона. На передней части гробницы — герб короля с лавровыми ветками по сторонам и херувимом внизу, под которым на нижней части гробницы выпуклая надпись с именем и датами… Когда в день погребения Людвига II гроб его вставили в саркофаг, был дан сигнал пушечной пальбой о том моменте массе народа, коленопреклоненного, молившегося вне церкви; и в это самое время небо, с утра улыбавшееся голубизной и полной ясностью, вдруг покрылось внезапно набежавшими тучами, и над Мюнхеном разразилась такая страшная гроза, что раскаты грома заглушали пушечную пальбу и колокольный звон всех церквей города. “Сама природа возмутилась людской несправедливостью!” — восклицали приверженные королю люди».

Похороны Людвига II

Гробница  Людвига  II

Не одни баварцы скорбели по почившему королю. «Когда враги Людвига стали распускать слухи о его сумасшествии, Елизавета Австрийская, сильно этим возмущенная, заведя речь о шекспировском Гамлете, прибавила: “Я готова верить, что те люди, которых считают сумасшедшими, в сущности самые умные люди!” Когда же его настойчиво стали признавать душевнобольным, она была страшно этим возмущена, так же, как и император Франц-Иосиф, всячески старавшийся спасти Людвига, неотступно прося не лишать его престола или, по крайней мере, сделать это временным… Они в это время жили в Фельдафинге. Трагическая смерть короля страшно поразила Елизавету. Приехав в замок Берг, она вошла в комнату, где лежало тело короля, и просила оставить ее одну. Когда, наконец, хотели ее увести оттуда, она без чувств упала на пол, и только после долгого времени и усилий ее могли привести в себя. Но она все не могла успокоиться: “Оставьте короля в этой комнате! — кричала она, как безумная, — он не умер; он только притворяется мертвым, чтобы его оставили в покое и больше не терзали”. Среди массы цветов, окружавших смертный одр Людвига, на груди его лежал только один крошечный венок воздушных жасминов, последний дар Елизаветы своему другу и родственнику. Много недель после смерти Людвига Елизавета провела в полном уединении, предаваясь своему горю; и после того уже ни одного лета не проводила она в Фельдафинге. Но ее часто видели в Мюнхене, в королевском склепе, в тихой молитве у гробницы своего несчастного кузена».

Gnadenkapelle в Альтётгинге 

«Теперь остается еще церемония перевоза сердца Людвига II в мавзолей города Альтёттинг (Altotting), в Верхней Баварии, в котором покоятся сердца членов династии Виттельсбахов. В продолжение нескольких дней мюнхенцы толпились перед окном ювелира, в котором была выставлена превосходной работы серебряная вызолоченная урна в стиле Людовика YIV с двумя ветками по бокам: альпийской розы и эдельвейса. Урна эта предназначалась для сердца Людвига II. И вот 16 августа это набальзамированное, хранившееся в цинковом сосуде, сердце было положено при торжественном богослужении в урну, с которой архиепископ Тюрк поместился в карету, запряженную шестеркой лошадей, и в большой процессии, в сопровождении войска, отправился в путь, всюду встречаемый массой со всех сторон стекавшегося народа».

До Альтёттинга от Мюнхена около часа езды по железной дороге. Но придется сделать пересадку в Мюльдорфе (Mühldorf), откуда на местном маленьком поезде, идущем на Бургхаузен (Burghausen), уже непосредственно доехать до одного из паломнических центров католического мира. Основной целью паломников является расположенная на главной площади города — Kapellplatz — старинная часовня Gnadenkapelle. Вообще, Альтёттинг, известный с VIII в. как самое раннее христианское поселение на территории Германии, посещает ежегодно около 500 000 паломников, мечтающих поклониться чудотворной фигуре так называемой «Черной Мадонны», датируемой началом XIII в. и находящейся как раз в Gnadenkapelle. В ней же хранится 21 урна с сердцами членов династии Виттельсбахов.

В стене напротив алтаря находится большая полукруглая ниша из черного мрамора. Она разделена на два «этажа»; верхний занимают серебряные урны с сердцами родителей Людвига II: Максимилиана II и королевы Марии. В нижнем три отделения; там покоятся сердца прадеда Людвига Максимилиана I, его деда Людвига I и его самого. (Даже после смерти Людвиг оказался рядом не со своим отцом, а с любимым дедом.) На черном мраморе постамента золотыми буквами начертано: «König Ludwig II v. Bayem».

Стоя в полумраке маленькой часовни и глядя на печальные урны в нишах, почему-то вновь невольно вспоминаешь мрачную сказку Вильгельма Гауфа «Холодное сердце», с которой мы начинали свое повествование. Там проданные злому горному духу сердца заключались в сосуды, на которых писалось имя их прежнего владельца. Только те сердца продолжали страдать, а здесь, в священном месте, под покровом Пресвятой Девы, царственные сердца навеки упокоились.

Кончилась служба, погашены огни алтаря, одна за другой гаснут лампады… Золото урны, хранящей прах страдальца-короля, блестит все бледней и бледней. «Полумрак все больше окутывал высокий свод и углы капеллы, в которой то тут, то там тускло мерцали блики серебра. Вот еще один огонек красной стеклянной лампады бледно-кровавым светом скользнул по чуть сверкнувшему золоту урны и, трепетно поколыхавшись в неугасимой лампаде, засветился мягко и мирно… И мир и тишина снизошли на золотую, чуть сиявшую урну». Давайте и мы тихо постоим в стороне и мысленно попрощаемся с последним королем-романтиком, подарившем своей стране после смерти сказку о самом себе.

Боги не умирают… Они просто засыпают в ожидании более светлых времен. «Это совсем не смерть, так как смерть у Богов отсутствует. То, что ошибочно принимают за “Гибель Богов”—это лишь сумерки, сон, в который время от времени впадают целые пантеоны. Этот процесс далеко не трагичен, так как не является необратимым, и не морален, так как вполне естественен. Он — далеко не “последствие греха”, наоборот, с нордической точки зрения “грехом” было бы отступление от Судьбы и желание Богов избежать неизбежного».

Людвиг II не бежал от своей судьбы. Да, он до последнего боролся с ветряными мельницами, как и другой известный «сумасшедший», Дон Кихот, и так же как тот, проиграл. Но проиграл достойно, одержав победу в главном, — никто не может его упрекнуть в том, что он хоть раз изменил своим идеалам. Людвиг просто родился не в свое время. Кто знает — появись он на несколько столетий раньше, и может быть, в памяти потомков остался бы еще один Король-Солнце, статный красавец Людвиг Красивый, но никак не Людвиг Безумный. В конце концов Рудольфа II, жившего в XVI веке, при всем сходстве судеб двух монархов. Безумным никто не называл. А может, это само время Людвига — антиромантический XIX век — было безумным, отвергнувшим все светлое и идеальное, что было в рыцарском прошлом? Кстати, к чему привел нигилизм XIX века, во всей полноте ощутил на себе век XX с его кровавыми войнами, массовым варварским уничтожением людей, разгулом преступности и разврата.

Многого мы еще не знаем о последнем короле-романтике, оставшемся для своих потомков, как он и хотел, «вечной загадкой». Как сказал Артур Шопенгауэр, «у гения и безумца общее то, что и тот и другой живет в своем собственном мире и оторван от мира реального». Был ли король безумцем? Или гением? Однажды, в конце 1870 года, в начале своей дружбы с Рихардом Вагнером, Фридрих Ницше подарил ему офорт Альбрехта Дюрера «Рыцарь, смерть и дьявол», о котором написал в комментарии к «Происхождению трагедии»: «Ум, чувствующий себя безнадежно одиноким, не найдет себе лучшего символа, чем “Рыцарь” Дюрера, который в сопровождении своей лошади и собаки следует по пути ужаса, не думая о своих страшных спутниках, не озаренный никакой надеждой». Эти слова в полной мере можно отнести к личности Людвига II.

Что ж, может когда-нибудь вся правда о нем и откроется. А может, не нужно приподнимать таинственный покров, закрывший от нас то, о чем и так знают и молчат стены прекрасных сказочных замков, величественные лебеди и воды Штарнбергского озера.

Среди баварского народа до сих пор живет легенда о том, что зимой, по ночам, в горах слышится громкий топот лошадей, и в вихре бешеной скачки по снежным сугробам проносятся сани-лебеди, в которых сидит призрак красавца-короля, которого народ не сумел защитить от его врагов… Но Боги не умирают, они просто ждут наступления лучших времен. И эти времена непременно наступят, если люди будут продолжать верить в добрые сказки и светлые идеалы, ради которых совершаются романтические прекрасные безумства!