Исследование и моделирование процессов продуцирования и понимания речи (текста) относятся к числу важнейших задач современной психолингвистики. Предлагаемый обзор ограничен рамками теоретических и экспериментальных научных изысканий, выполненных в русле Тверской психолингвистической школы и ориентированных на изучение различных аспектов решающего этапа процесса понимания – идентификации воспринимаемого слова в различных условиях. При этом в качестве исходного положения выступает признание того, что человек переживает результат идентификации слова как его понимание и готовность использовать для различных целей, Однако такое переживание является совокупным продуктом взаимодействия ряда процессов опознавания формальных и семантических характеристик слова для выхода на то, что лежит за словом в предшествующем социальным и индивидуальным опыте. Поскольку ход таких процессов не доступен для прямого наблюдения, строить предположения об идентификации как процессе и моделировать этот процесс оказывается возможным лишь на основании некоторых вербально манифестируемых показателей, получаемых посредством создания соответствующих ситуаций и применения целенаправленных экспериментальных процедур. Упоминаемые ниже исследования включали сочетание психолингвистического эксперимента в условиях учебного двуязычия и многоязычия с анализом речевых ошибок и наблюдением над ситуациями пользования языком в естественных ситуациях общения.

При дальнейшем обсуждении поставленных вопросов используемые термины понимаются следующим образом.

Под ИДЕНТИФИКАЦИЕЙ СЛОВА понимается взаимодействие ряда процессов, обеспечивающих навигацию в живом мультимодальном гипертексте и ведущих к переживанию объекта как цельности со всеми его свойствами и возможностями, ситуациями, отношениями, предшествующими состояниями и возможными следствиями, которые учитываются на разных уровнях осознаваемости благодаря активации цепочек выводных знаний.

ИДЕНТИФИКАЦИЯ слова как процесс подразумевает актуализацию опор в мультимодальном гипертексте предшествующего опыта для встречного моделирования квантов знания, отвечающих ситуации познавательной деятельности и/или общения.

Под ИДЕНТИФИКАЦИЕЙ слова как результатом (продуктом) имеется в виду переживание понятности слова, готовность к его использованию в речемыслительной деятельности и общении.

 

1.1.Основные направления проведённых исследований

Фокусирование внимания на идентификации слова (далее – ИС) как процессе было начато в 1960-е годы в г. Алматы (Казахстан) в моих экспериментах с носителями русского, казахского или двух названных языков в условиях учебного двуязычия, т.е. при обучении английскому языку как второму или третьему. С целью исследования ассоциативной структуры памяти использовались процедуры свободного и направленного ассоциативных экспериментов с непосредственным и отсроченным воспроизведением слов экспериментального списка; предпринимался разносторонний анализ ошибок воспроизведения с их подразделением на «семантические замены» и «приписки» разных видов, в том числе – основанные на принадлежности слова или именуемого им объекта к некоторой категории языковых и/или энциклопедических знаний. Там же под моим руководством было начато экспериментальное исследование Т. Д. Кузнецовой, позднее защитившей кандидатскую диссертацию по общей и педагогической психологии; по результатам этого исследования была выявлена роль психологического феномена установки при идентификации иноязычного слова в условиях овладения вторым и/или третьим языком; была предложена классификация ошибок внутриязыковой и межъязыковой интерференции по формальным и смысловым параметрам. С моим переездом в г. Тверь в 1969 году и открытием в Тверском государственном университете аспирантуры по специальности «Общее языкознание, социолингвистика, психолингвистика» стала возможной реализация целенаправленной программы исследования ИС в разных ракурсах.

Более сорока лет общая программа теоретических и экспериментальных исследований в русле Тверской психолингвистической школы именуется следующим образом: «Психолингвистические проблемы семантики слова и понимания текста». Тем самым взаимодействие значения слова как достояния индивида и процесса понимания текста всегда находилось в центре нашего внимания, о чём, в частности, свидетельствуют публикация двух коллективных монографий, издание с 1978 года сборников научных трудов (с 2001 года они выпускаются как периодическое издание под названием «Слово и текст: психолингвистический подход»), а также наличие ряда книг по результатам исследований на уровне кандидатских и докторских диссертаций (ссылки на них даются ниже в связи с обсуждаемыми вопросами).

Представляется важным привести краткую информацию о том, какие исследования по каждому из двух названных направлений наших экспериментальных исследований сделали определённый вклад в понимание и моделирование того, что лежит за словом у пользующегося языком индивида.

Исследования на уровне слова

Полная программа наших исследований на уровне слова включала изучение особенностей идентификации слов разной лексико-грамматической принадлежности и различных семантических и функциональных классов.

Так, Т. М. Рогожникова начала экспериментальное исследование с изучения специфики идентификации полисемантичных слов детьми разных возрастных групп, позднее провела его с взрослыми вплоть до преклонного возраста. Далее под её руководством в г. Уфа выполнен ряд исследований особенностей идентификации слов дебильными детьми, одарёнными детьми, умственно отсталыми детьми и взрослыми, людьми разных психологических типов, престарелыми людьми и др.; результаты этих исследований обобщены в коллективной монографии. В Твери под моим руководством исследованы особенности идентификации широкозначных слов, крылатых слов, прецедентных феноменов, библеизмов.

Параллельно с этим проверялась рабочая гипотеза, согласно которой любое слово идентифицируется как в определённой мере конкретное, образное, вызывающее те или иные эмоционально-оценочные переживания. Подтверждающие эту гипотезу экспериментальные данные были получены Е. Н. Колодкиной на материале русских существительных, что, в частности, хорошо согласуется с разработанной Е. Ю. Мягковой психолингвистической концепцией эмоционального компонента значения слова. Место предметного компонента в психологической структуре значения глагола рассмотрела Н. В. Соловьева; специфика идентификации предметно-чувственного компонента значения слова при взаимодействие тела и разума человека показана в работе Е. В. Карасевой.

Особую роль в ИС некоторого признака формы, значения слова и/или именуемого словом объекта первоначально рассмотрела Т. В. Шмелёва на материале опорных слов устойчивых адъективных сравнений английского языка; эта линия исследований была продолжена Н. В. Дмитриевой, экспериментально установившей роль признака в выборе эталона сравнения (на материале адъективных сравнений английского и русского языков). В. А. Соломахапоказала значимость признака как опоры при включении идентифицируемого слова в широкую сеть разнообразных лексикосемантических связей, в то время как Н. О. Швец продемонстрировала и научно обосновала роль идентифицируемого признака как инструмента выхода на образ мира, трактуемого как особый вид знания, которое упорядочивается у индивида именно благодаря признакам и признакам признаков слов и именуемых ими вещей.

Особенности идентификации случаев лексикограмматической персонификации рассмотрела С. В. Воскресенская, в то время как в диссертации А. И. Бардовской прослежена специфика феномена синестезии с фокусированием на взаимодействии тела и разума при идентификации слова и/или именуемого словом объекта. Эта работа продолжается по линии исследования специфики идентификации синестетической метафоры. Особую проблему в исследовании Е. И. Тарасовой составила идентификация концептуальной целостности значения лексической единицы при вербальной раздельнооформленности номинативного бинома.

Большое внимание было также уделено глубинному уровню идентификации слов и специфике устанавливаемых на этом уровне связей между словами. И. Л. Медведева исследовала связи типа «и/или», увязывающие единицы ментального лексикона как по смысловой близости, так и в плане противопоставления по тем или иным параметрам. М. Е. Новичихина рассмотрела специфику психолингвистической трактовки противопоставления слов по их смыслу, в то время как С. В. Лебедева экспериментально исследовала трактовку близости значений слов с позиций носителя языка, что в дальнейшем позволило ей построить цепочку «синонимы – симиляры – проксонимы», соответствующую дальнейшему углублению уровня установления смысловой связи и отходу от традиционной трактовки явления синонимии.

Выявление значимости отнесения к категории как одного из аспектов процесса ИС было предпринято В. Н. Маскадыня на материале русских существительных. Специфику категоризации в ходе идентификации слов родного языка у детей (на разных возрастных срезах) под руководством Н. О. Золотовой исследовала М. С. Павлова.

Ряд работ связан с обнаружением используемых в процессе ИС стратегий и опор на разнообразном материале. Стратегии идентификации существительных родного языка испытуемых экспериментально выявила С. И. Тогоева, прилагательных – Т. Ю. Сазонова, глаголов – Т. Г. Родионова, прилагательных иностранного (английского) языка – И. С. Лачина, иноязычных фразеологизмов – О. С. Шумилина. Вопросы теории и технологии взаимодействия значения и смысла в процессе ИС с акцентированием роли смыслового поля слова, когнитивных операций и операциональных моделей рассмотрены Н. И. Кургановой.

Особое внимание идентификации иноязычных слов, в том числе на незнакомом языке, уделила И. Л. Медведева; под её руководством Е. А. Зайцева экспериментально исследовала степени освоенности слов носителями языка, в то время как О. В. Иванова провела лонгитюдное изучение особенностей становления лексикона билингва как функциональной динамической системы.

Моделирование процесса ИС по результатам своих экспериментов на материале иностранного и неизвестного языков с использованием изолированных слов и развёрнутых контекстов с участием взрослых и детей ныне предпринимает Э. В. Саркисова, фокусирующаяся на многоуровневом характере процесса ИС. Важно подчеркнуть, что все проводимые нами изыскания предполагают применение ряда исследовательских процедур с варьированием условий оперирования словом.

Из числа научных изысканий, начатых ещё в 1980-е годы, важно также назвать работу Н. О. Золотовой, первоначально исследовавшей специфику единиц ядра лексикона носителя английского языка, а далее разработавшей концепцию особой роли единиц ядра индивидуального лексикона как естественного метаязыка, обеспечивающего результативность процесса ИС. Под её руководством Ю. В. Федурко рассмотрела идентификацию незнакомого слова как синергетический процесс.

Исследования на уровне текста

Процесс ИС рассматривается нами с ориентацией на его включённость в деятельность, связанную с пониманием сообщения или текста. Наряду с несколько искусственным вычленением этого базового этапа понимания текста при работе с изолированными словами, реализованы экспериментальные исследования, непосредственно связанные с тем или иным видом работы с текстом на родном или иностранном языке. Попутно замечу, что при идентификации изолированного слова носитель языка немедленно включает это слово в контекст своего предшествующего опыта (т.е. в свой личностный «внутренний контекст»); фактически это совпадает с идентификацией первого слова нового сообщения, восприятие которого не подготовлено ни ситуацией, ни предшествующим вербальным контекстом. Зависимость дальнейших действий индивида от возможного хода ИС, используемых при этом стратегий и опор, исследовалась по ряду направлений.

Так, рассмотрены: роль заголовка и ключевых слов в понимании художественного текста, в понимании научного текста. Зависимость направления деятельности переводчика от идентификации ключевых слов поэтического текста изучала Э. Е. Каминская, показавшая взаимодействие смыслового поля слова и смыслового поля текста. Специфику идентификации пропущенных в диалоге слов в зависимости от характера воспринимаемой ситуации экспериментально исследовала Т. В. Михайлова. Механизм разрешения неоднозначности в шутке бы в фокусе внимания И. Ф. Бревдо, И. В. Воскресенский рассмотрел особенности разрешения неоднозначности на материале сказок, дипломатических текстов, деловой переписки. Особенности понимания метафор, используемых в компьютерном интерфейсе, выявила О. В. Галкина.

Моделирование процесса понимания художественного текста с учётом влияния идентифицируемых слов на динамику ядра и периферии семантического поля текста было предпринято Н. В. Рафиковой (Мохамед). Значимость идентифицированного через слово образа ситуации для понимания художественного текста выявлена С. А. Чугуновой, рассмотревшей также особенности идентификации представлений о времени носителями различных языков и культур. Когнитивно-синергетическое моделирование процесса понимания рекламного текста предпринято М. А. Чернышовой под руководством Н. О. Золотовой.

Проблему роли выводного знания в ИС разрабатывает О. В. Голубева на уровне докторской диссертации.

Роль ИС в различных ситуациях понимания и воспроизведения текста на иностранном языке исследовали И. Л. Медведева, А. А. Поймёнова], М. В. Соловьева, М. А. Ищук. Влияние продукта идентификации иноязычного слова на его дальнейшее воспроизведение при пересказе текста рассмотрела С. И. Корниевская.

Каждая из упомянутых работ (как и не названные здесь исследования учеников моих учеников – моих «научных внуков») внесла свой вклад в решение общей задачи выявления специфики функционирования слова как достояния индивида со всеми вытекающими отсюда следствиями. Не имея возможности более подробно рассматривать здесь результаты таких научных изысканий, ограничусь ниже обобщением специфики применяемого нами научного подхода и некоторыми общими итогами сочетания работы над словом и текстом.

Интегративный подход к слову и тексту

Недоступность прямому наблюдению процессов идентификации слова и понимания текста приводит к тому, что анализ реальных процессов нередко подменяется абстрактным теоретизированием на базе хорошо устоявшихся («надёжных) постулатов, которые при разных подходах вытекают либо из трактовки языка как системы, либо из особенностей герменевтического круга, либо из каких-то ещё представлений, в принципе не допускающих возможности правоты оппонентов, хотя на самом деле речь в таких случаях может идти о разных вещах и в первую очередь – о различающемся видении обсуждаемых феноменов, поскольку теоретическая «предпрограмма» высвечивает в анализируемом именно то и только то, что она «разрешает» увидеть, и затеняет, игнорирует то, на что наложен запрет. На этом фоне всё более ощутимой становится необходимость разработки теории интегративного типа, способной дать объяснение базовым процессам ИС и понимания текста «наивным» читателем, в принципе обеспечивающим саму возможность разгадки реципиентом смысла слова и текста. Для решения такой задачи требуется комплексный подход, опирающийся на новейшие современные данные ряда наук о реальных механизмах переработки человеком воспринимаемой им информации, формирования образа мира, опоры на предшествующий опыт (в том числе на выводные знания) и т.д. с тем, чтобы разрабатываемые модели действий читателя с текстом отвечали сегодняшнему уровню развития научных представлений и могли служить базой для формулирования новых рабочих гипотез, экспериментальная проверка которых даст основания для следующего витка в развитии теории значения слова и понимания текста.

Поставленная задача никоим образом не умаляет заслуг исследователей, детально разработавших концепции уровней понимания текста, языковой личности, типологии текстов по разным параметрам и т.д. Речь здесь идёт лишь о том, что независимо от характера текста и личностных особенностей воспринимающего его реципиента допускается наличие некоторых универсальных основополагающих процессов и механизмов, посредством которых некоторая последовательность графем становится осмысленным текстом, переживаемым как понятый, без чего невозможны никакие действия с текстом, в том числе – профессиональные со стороны лингвистов, литературоведов и т.д. Это побуждает обратиться к естественной ситуации понимания текста читателем, не получившим специального образования, действия которого не направляются какой-либо системой теоретических координат(лингвистических, психологических и т.д.): он имеет определённый опыт чтения, позволивший ему сформировать те самые базовые механизмы, без которых процессы ИС и понимания текста в принципе невозможны.

Сказанное делает принципиально важным чёткое разграничение двух позиций, с которых могут обсуждаться те или иные аспекты проблемы ИС и понимания текста (см. рис. 4.1).

Рис. 4.1. Два исследовательских подхода к ИС и пониманию текста

Первой, исходной и фундаментальной, является позиция носителя определённого языка и культуры, осуществляющего процессы ИС и понимания текста в естественных условиях и, возможно, даже не подозревающего о существовании научных споров о специфике этих процессов, анализируемых «со стороны». Во второй, производной от первой, позиции находится специалист-исследователь как носитель не только языка и культуры, но и определённой системы научных постулатов, нередко отстающих от современного уровня развития смежных наук и потому граничащих с научными предрассудками. Самое печальное – это то, что именно устаревшие и утрачивающие свою актуальность постулаты нередко оказываются наиболее ригидными и подаются их приверженцами как непреложная истина, жёстко устанавливающая рамки, за которые запрещается выходить.

С помощью рис. 4.1 сделана попытка показать фундаментальные различия между этими позициями в плане характера имеющих место процессов и получаемых продуктов. Так, носитель языка и культуры осуществляет спонтанные процессы понимания текста, формируя проекцию текста как ментальное (перцептивнокогнитивно-аффективное) образование, лишь частично поддающееся вербализации, с опорой на образ ситуации при личностном переживании понимаемого по принципу «для меня – здесь – и сейчас»; он осуществляет первичную интерпретацию воспринимаемого при слиянии значения и смысла, разграничение которых через первичную рефлексию может оказаться актуальным в случаях затруднений или рассогласований между ожидаемым и извлекаемым из текста. В отличие от этого исследователь, в русле определённого научного подхода целенаправленно анализирующий и интерпретирующий вербализованные продукты ИС и понимания текста, строит логичное и обоснованное вербальное описание того, что, по его мнению, делает носитель языка (при этом он ищет и видит то, и только то, что разрешает ему соответствующий научный подход). В таком случае имеет место вторичная интерпретация уже понятого с опорой на вторичную рефлексию с позиций «для этого жанра – для этого автора – для перевода (и т.д.)» при последовательном разграничении значения и смысла в ходе поиска «объективного» инварианта понимания текста, полностью отвечающего требованиям соответствующего научного подхода и квалифицирующего иные варианты как «неполные», «ущербные», «неверные».

Интегративный подход акцентирует внимание на ПОЗИЦИИ–1, признает ограниченность каждого взятого в отдельности подхода в рамках ПОЗИЦИИ–2, исходит из взаимодополнительности этих подходов, но не посредством их эклектического сочетания, а через учёт степени соответствия получаемых тем или иным подходом результатов особенностям спонтанных процессов понимания текста в естественных условиях.

Следует особо подчеркнуть, что обращение к позиции носителя языка, неизбежное при любом научном подходе, но обычно не находящееся в центре внимания, поскольку оно является первичным, базовым и потому не замечается как само собой разумеющееся, при интегративном подходе имплицирует трактовку ИС и понимания текста как спонтанных процессов активного и пристрастного субъекта соответствующей деятельности. Таким образом, в центре внимания оказывается именно понимающий субъект с вытекающими отсюда следствиями, а не абстрагированные от него и «дистиллированные» продукты логико-рационального теоретизирования о языке как самодостаточной системе единиц, подвергающихся анализу и классификации.

Обратим внимание на то, что особое внимание в наших исследованиях уделяется используемым носителями языка стратегиям и опорам, ведущим к правильному, неточному или ошибочному результату. Разработаны классификации стратегий ИС, формальных и семантических опор. Поскольку невозможно привести здесь результаты всех выполненных исследований (или хотя бы назвать темы диссертаций, защищённых всеми учениками моих учеников), ниже речь пойдёт только о двух стратегиях ИС, которые ранее не получили достаточно развёрнутого описания, хотя они заслуживают особого внимания. Это базовые стратегии идентификации слова «для себя» и включения во «внутренний» контекст. Они рассматриваются мною как базовые, поскольку являются обязательными для любых условий идентификации слова как такового.

 

1.2. Базовая стратегия идентификации «для себя»

В ходе обработки материалов широкомасштабного эксперимента по психолингвистическому портретированию лексики получили подтверждения некоторые соображения по поводу стратегий идентификации значения слова, обнаруженных мною ранее при проведении экспериментов с носителями разных языков и при межъязыковом сопоставлении ассоциативных реакций испытуемых. Напомню, что в моих исследованиях 1960–1970-х гг. использовались различные экспериментальные процедуры, в том числе – свободный ассоциативный и направленный ассоциативный эксперименты с непосредственным и отсроченным воспроизведением испытуемыми слов исходного списка. В то время меня преимущественно интересовали механизмы памяти и опоры для установления интервербальных связей, а значение слова рассматривалось с позиций семантической структуры слова, т.е. в лингвистическом аспекте. Однако вскоре стало очевидным, что выявляемые в материалах экспериментов интервербальные связи (в частности, обнаруживаемые при межъязыковых/межкультурных сопоставлениях), не могут получить объяснения в русле лингвистической теории, а это послужило импульсом для разработки психолингвистической теории слова как достояния индивида. Дальнейшее развитие названной теории, связанное с трактовкой слова как средства доступа к единой информационной базе человека – индивидуальному знанию, организованному в формате «живого мультимодального гипертекста», позволяет вернуться к обозначенному в названии этого раздела вопросу на новом теоретическом уровне и с привлечением экспериментальных данных, полученных в последние годы мною, а также некоторыми другими авторами.

В качестве основного корпуса данных, обсуждаемых ниже, выступают материалы экспериментального исследования, о котором уже шла речь в связи с примерами динамики значения некоторых общеупотребительных слов (см. 1.1.2). Уточняю, что эти материалы продолжают обрабатываться; параллельно с этим устанавливаются возможности сопоставления полученных данных с публикациями по результатам исследований других авторов.

Напомню, что психолингвистическое портретирование лексики в рассматриваемом эксперименте включало использование пяти исследовательских процедур, в число которых вошли два варианта ассоциативной методики (свободный ассоциативный и направленный ассоциативный эксперименты), субъективное шкалирование по 7-балльной шкале с полюсами от –3 до + 3 и две процедуры дефинирования. Результаты шкалирования здесь не рассматриваются; представляется достаточным указать, что процедура шкалирования проявила себя как полезный инструмент психолингвистического портретирования лексики, способный обнаруживать в достаточной мере проявляющиеся тенденции общегрупповых оценок и динамики таких оценок за определённый период времени. Удалось установить, что стратегии оценивания того, что стоит за словом, в принципе прослеживаются уже при наличии 50 Ии., а личностные преференции сглаживаются при 100 Ии.

К числу важных выводов по результатам сопоставления данных, полученных по четырём (двум ассоциативным и двум дефиниционным) исследовательским процедурам, можно отнести предположение, согласно которому независимо от формулировки экспериментального задания Ии. стремятся прежде всего удостовериться, что они верно опознают воспринимаемое слово, понимают его значение. Иначе говоря, всегда имеет место идентификация значения слова «для самого себя», а уже после этого происходит установление той или иной интервербальной связи, которая не всегда отвечает заданию эксперимента, т.е. происходит задержка на названном этапе, выявляя его продукт, который в иных случаях лишь имплицируется.

Сформировавшиеся у меня ещё в 1970-е гг. представления о базовой роли ИС «для себя» тогда же дали основания для рассмотрения ряда вытекающих отсюда следствий. В частности, было высказано мнение, что в памяти человека возможные варианты опознания одного и того же слова хранятся раздельно (эта гипотеза получила подтверждение в результатах экспериментальных исследований некоторых других авторов); опознание каждого из таких вариантов представляет собой включение в отдельную систему связей и отношений по линиям переработки перцептивного и когнитивного опыта, что всегда увязано также с определёнными эмоционально– оценочными переживаниями. Более того, индивид осознаёт, что слово могло быть встречено и в каком-то ином значении, преимущественно в случаях рассогласования с последующим контекстом или ситуацией (особенно наглядно это проявляется в различных вариантах языковой игры). Обратим внимание на то, что тем самым выявляется одно из оснований для разграничения, с одной стороны, продуктов логико– рационального научного описания значения слова (например, в толковом словаре через перечень в одной статье нескольких значений слова), а с другой – продуктов «своеобразной переработки речевого опыта» в психофизиологической «речевой организации индивида» (в терминах Л. В. Щербы), когда связь между отдельными значениями устанавливается только при необходимости и требует определённой метаязыковой активности (через рефлексию). Во втором случае оказывается актуальным поиск каких бы то ни было проявлений опоры индивида на его предшествующий опыт, который к тому же не должен ограничиваться чисто вербальной сферой, поскольку слово выступает в функции средства доступа к мультимодальному образу мира, вне которого никакое понимание и/или взаимопонимание реализоваться не могут. Поскольку выход на «табло сознания» осуществляется благодаря слову, определённые жизненные или экспериментальные ситуации могут помочь выявить промежуточные и конечные продукты процессов идентификации слова и формирования интервербальных связей (на самом деле мы встречаемся с подобными ситуациями довольно часто в повседневной деятельности и общении, но не делаем их предметом рефлексии или целенаправленного научного исследования).

Такие представления побудили меня искать экспериментальные свидетельства тому, что опознание слова «для себя» играет особую роль для человека и реализуется с помощью использования некоторых предпочитаемых индивидом средств. Ориентация на целенаправленный поиск помогла мне увидеть в материалах «Ассоциативного тезауруса английского языка» один из возможных ответов на вопрос о том, что помогает индивиду удостоверять для самого себя то, как он понимает значение воспринимаемого слова. Поскольку в этом корпусе экспериментальных материалов впервые содержались данные об обратных ассоциативных связях, т.е. о словах-стимулах, вызвавших исследуемое слово в качестве ассоциативной реакции, мне удалось выделить ядро лексикона носителя английского языка, включавшее слова, наиболее часто используемые в качестве своеобразных «идентификаторов», т.е. средств разъяснения того, что именно понимается Ии. под тем или иным словом-стимулом. В развитие приведённых положений важнейшая роль единиц ядра лексикона индивида как естественного метаязыка была позднее обоснована в исследовании Н. О. Золотовой.

Замечу попутно, что выделение ядра лексикона как такового фактически способствовало возникновению популярного ныне направления исследований в области «языкового сознания», хотя на самом деле обе составляющие этого термина не являются чётко определимыми: если в фокусе сознания находится именно языковое явление как таковое, то сознание оказывается не языковым, а метаязыковым; если же речь идет об осознании именуемого вербальными средствами, то, с одной стороны, оно не является полностью языковым (слово обеспечивает выход на мультимодальный образ мира с множеством связей и выводных знаний по комплексу признаков и признаков признаков именуемой сущности), а с другой стороны – осознаваемое опирается на широкую сеть связей, так или иначе учитываемых на взаимодействующих уровнях сознательного контроля, бессознательного контроля и неосознаваемого, поскольку вербально манифестируются лишь продукты многоэтапных процессов опоры на перцептивный, когнитивный и эмоционально– оценочный опыт взаимодействия индивида с естественным и социальным окружением.

Констатация фактов использования единиц ядра ментального лексикона при идентификации слова «для себя» важна, но недостаточна для объяснения специфики рассматриваемого явления, к тому же в интересующих нас случаях могут фигурировать и слова, не относящиеся к ядру, но наиболее подходящие в качестве идентификаторов в тех или иных ситуациях. Поэтому с самого начала моих исследований была поставлена задача анализа всего корпуса полученных данных (в отличие от применявшегося в те годы анализа только самых частотных реакций) и группировки ассоциатов по моделям их связи с исходным словом. Это, в частности, помогло увидеть недостаточность анализа ассоциативных связей по строгим лингвистическим параметрам и обосновать необходимость выхода на глубинные основания интервербальных связей, что привело к отказу от обязательного учёта согласованности стимула и реакции по требованиям «поверхностного уровня» (например, по показателям рода, числа, падежа) и к рассмотрению глубинной парадигматики и синтагматики, а также к введению специфичных для функционирования языка у индивида понятий симиляров и оппозитов, отражающих связи не столько по зафиксированному в словарях значению слова, сколько по его смыслу, трактуемому с позиций обыденного знания. Дальнейшее развитие этих положений имело место в ряде кандидатских и докторских диссертаций моих учеников, но здесь речь идёт только о роли самой базовой стратегии идентификации значения слова «для себя» (на примерах реализации этой стратегии в экспериментальных материалах).

Представляется важным сделать ещё одно теоретическое уточнение в связи с попыткой «заглянуть за кадр» – выявить стратегии и опоры, обеспечивающие опознание слова и установление определённых интервербальных связей. Известно, что имела место необихейвиористская идея наличия некоторых «промежуточных переменных», «репрезентативных ответов» и т.д., на глубинном уровне обусловливающих формирование связи между стимулом и реакцией. Обсуждение этой идеи не входит в мои задачи, оно увело бы нас от рассмотрения заявленного в названии этого раздела вопроса. Поэтому ограничусь указанием на то, что допущение наличия чего-то и попытка выявления специфики допускаемого – разные вещи, а главное состоит в наличии определённой базовой теории, отвечающей характеру исследуемого объекта. Напоминаю, что далее обсуждение примеров ведётся с позиций психолингвистической теории значения слова со всеми вытекающими отсюда следствиями.

В задачи рассмотрения случаев реализации стратегии идентификации значения слова «для себя» входят:

1). Обнаружение типичных проявлений названной стратегии в материалах психолингвистического портретирования лексики (свободного ассоциативного эксперимента, направленного ассоциативного эксперимента и двух вариантов процедуры дефинирования);

2). Сопоставление полученных данных с материалами экспериментов, проведённых другими авторами в различающихся условиях (т.е. с взрослыми и детьми разных возрастных групп, с профессионалами в некоторой области науки и др.).

Уточню, что рассматриваемые далее примеры интересны исключительно как факты реализации обсуждаемой стратегии, поэтому количественные показатели не приводятся (они имели бы определённую значимость при постановке задачи выявления степени актуальности данной стратегии в тех или иных обстоятельствах). Выведение на первое место примеров из материалов свободного ассоциативного эксперимента связано с тем, что для сопоставления далее будут использоваться результаты применения другими авторами именно такой исследовательской процедуры. Более того, по опыту моей многолетней экспериментальной работы создалось впечатление, что эта исследовательская процедура предоставляет наиболее широкий спектр интересных для анализа случаев, которые с удивительной последовательностью проявляются при выполнении других заданий, в том числе – вместо них, т.е. при игнорировании требуемой инструкции (например, при записи свободной ассоциативной реакции вместо направленной с тем или иным ограничением), при включении типичной свободной ассоциативной реакции в состав дефиниции или записи вместо неё.

Итак, при выполнении одного из заданий по психолингвистическому портретированию лексики Ии. было предложено записать слова, которые первыми придут в голову в связи с предложенными им словами (т.е. дать по одной свободной ассоциативной реакции). С точки зрения интересующей нас стратегии идентификации значения слова наиболее интересными оказываются не именования хорошо известных (привычных) сущностей (типа: ЛИМОН – фрукт, цитрус), а слова, не так давно вошедшие в широкий обиход или за последнее время получившие либо новые значения, либо изменённую эмоционально-оценочную характеристику (именно такие слова брались мною для психолингвистического портретирования с временным интервалом в 17 лет). Во втором случае особенно наглядно проявляются усилия Ии. уточнить, что имеется в виду под воспринимаемым словом, при этом для недостаточно чётко понимаемых сущностей проявляются разные уровни понимания испытуемыми того, что именуется, а при изменении значения слова – на первый план выходит значение, ставшее наиболее актуальным для Ии. за последнее время. Рассмотрим некоторые примеры.

Пример 1: БРОКЕР –

а) посредник, специалист, агент, профессия, человек, работает на бирже, биржевый работник, предприниматель, род деятельности, род занятий, мужчина;

б) биржа, акции, деньги, делать ставки на бирже, денежные операции, продажа, рынок, торги;

в) делец, жулик, игрок, махинация, игрок на бирже, спекуляция.

В ассоциативном поле этого слова прежде всего обнаружилось смешение Ии. слова БРОКЕР со словами «дилер», «маклер», «риэлтор», а это свидетельствует о том, что представления о таких видах деятельности ныне весьма расплывчаты. Однако некоторые Ии. пытаются определить: кто такой этот самый брокер (см. реакции группы «а»), с чем он имеет дело (реакции группы «б») или хотя бы какой он или то, с чем он имеет дело – хорошее это или не очень (реакции группы «в»). Обратим внимание на то, что при разных степенях конкретности/абстрактности ответов все они указывают на смутное, расплывчатое понимание значения идентифицируемого слова, хотя его слышали и «знают».

В ассоциативном поле слова КОММЕРСАНТ (см. Пример 2), которое, кстати, некоторые перепутали со словом «коммивояжер», чётко выявились два направления идентификации именуемой сущности: одни Ии. уточнили, что речь идёт о печатном издании с таким названием (см. примеры группы 2.1), в то время как другие стали характеризовать человека, занимающегося определённой деятельностью (примеры группы 2.2), опять таки на разных уровнях конкретности/абстрактности или через именование того, с чем такая деятельность связана (подпункт «б»), и с оценочным отношением к такому человеку или роду его деятельности (подпункт «в»).

Пример 2: КОММЕРСАНТ –

1: газета, журнал.

2: человек;

а) бизнесмен, продавец, предприниматель, человек, индивидуальный предприниматель, мужчина, профессия, работа, частник, экономист, деловой человек, занятие коммерческой деятельностью, купец, мужик, накопитель, работник, род деятельности, челночник, эксперт;

б) деньги, торговля, бизнес, рынок, коммерция, товар, купить/продать, малый бизнес, налоги, прибыль, считает деньги, собственность;

в) спекулянт, торгаш, обманщик, жулик.

При анализе экспериментальных бланков стало очевидным, что, независимо от заданий по другим экспериментальным процедурам, точно такие же ответы даются Ии. в ходе направленного ассоциативного эксперимента, а также и при выполнении двух процедур дефинирования.

Так, при задании «Запишите, пожалуйста, слова, которые могут сочетаться с предложенными вам словами» (т.е. в ходе направленного ассоциативного эксперимента без ограничения направления поиска реакции), в число типичных вошли, например, такие ассоциативные реакции (см. Пример 3, где первыми приведены наиболее типичные ответы Ии.):

Пример 3: Направленные ассоциативные реакции

АУКЦИОН – продажа (распродажа, торги, рынок, розыгрыш)

БАНК – деньги (кредит, капитал, валюта, банкомат, вклад, денежный дом, ипотека, предоставление кредитов, финансы)

ДИРЕКТОР – начальник (большой человек, глава школы, руководитель, начальство, профессионал, управленец, управляющий человек)

ДОСТАВКА – перевозка (извоз, экспорт)

МАТЕРИАЛЬНЫЙ – денежный (духовный, вещественный, ценный)

НАМЕСТНИК – заместитель (временный начальник, должность, владелец, феодал, специалист, человек)

НИЗКИЙ – высокий (маленький, длинный, жалкий, неэффективный, падший, подлый)

ПРЕДПРИЯТИЕ – фирма (завод, ОАО, производство, бизнес, ООО, компания, корпорация, организация, фабрика)

РАСПАД – крах (развал, разруха, разрушение, руины, хаос, упадок, финиш)

РЫНОК – базар (экономика, бизнес, деньги, покупатель, продажа, продавец, торг, торги)

СУБЪЕКТ – объект (личность, человек, директор, индивид, растрёпа, физическое лицо, частное лицо)

Нетрудно заметить, что, во первых, вместо ожидавшейся синтагматической связи во всех приведённых примерах реализована связь по линии парадигматики; во-вторых, мы видим явные случаи разъяснения того, как понято предложенное слово; в-третьих – некоторые из сделанных Ии. записей в принципе совпадают с дефинициями, которые обычно даются на бытовом уровне объяснений (т.е. фактически – в первую очередь для самого себя).

Переходя теперь к материалам по процедуре дефинирования, уточню, что первое из этих заданий формулировалось так: «Что означают следующие слова? Можно дать синоним», а во втором задании предлагалось назвать два и более значений того или иного слова, т.е. Ии. были сразу же ориентированы на то, что речь идёт о многозначных словах.

В связи с этими заданиями представляется важным особо подчеркнуть, что психолингвистическое портретирование лексики предполагает упорядочение экспериментальных процедур по нарастанию степени метаязыковой активности Ии. – от свободной ассоциативной реакции через направленную ассоциативную реакцию и субъективное шкалирование к требующим всё большего внимания дефиниционным заданиям. Следует признать, что далеко не все Ии. выполнили полностью два последних задания. Более того, некоторые Ии. в обоих случаях фактически повторили наиболее типичные свободные и направленные ассоциативные реакции «разъяснительного» типа, полученные в другой серии эксперимента (использовались разные экспериментальные бланки, чтобы одни и те же слова не повторялись по разным заданиям для каждого И.).

В приводимых далее примерах суммированы некоторые записи Ии. при выполнении заданий по дефинированию.

Пример 4: РАЗВАЛ –

а) распад, деструкция, разделение целого на части, деление на куски, руины, разделение на части в буквальном и переносном смысле;

б) крах, разруха, распад определённой системы, забвение, конец, упадок, уничтожение старого;

в) рынок, передвижной рынок, выкладка многочисленного товара, небольшой рынок, открытая палатка для торговли, палатка на улице, торговый рынок, точка продажи товаров;

г) часть рельефа местности, горный развал;

д) сход-развал, место для смены шин автомобиля, разбор на запчасти, ремонт машины, балансировка колёс.

Пример 5: КРУТОЙ –

а) резкий, не пологий, обрывистый, отвесный, стремительный, качество явления природы (крутой берег);

б) поворот, подъём, спуск, угол наклона, склон, обрыв, скала, берег;

в) модный, влиятельный, богатый, властный, классный, успешный, важный, деловой, имеющий власть, авторитетный, волевой, клёвый, опасный, показной, раскрученный, шикарный, криминальный, самый лучший;

г) сваренный вкрутую, крепко заваренный, полностью проваренный, сваренный до готовности, слишком горячий крепкий чай, твёрдый.

Приведённые и подобные им однословные дефиниции типа РАЗВАЛ – распад, рынок, сход-развал или КРУТОЙ – резкий, поворот, модный – полностью совпали со свободными и/или направленными ассоциативными реакциями на все исследовавшиеся слова.

Не имея возможности приводить и обсуждать дополнительные примеры из своих экспериментальных материалов, обращусь теперь к сопоставлению некоторых из высказанных здесь соображений с результатами исследований других авторов.

Основную проблему при поиске материалов для сопоставления составляют расхождения в списках исследуемых слов. Например, «Русский ассоциативный словарь: ассоциативные реакции школьников I–XI классов» содержит информацию только о трёх словах моего списка (ДЕНЬГИ, РОССИЯ, РУБЛЬ). Могут также различаться инструкции для Ии., как и количество используемых исследовательских методик.

«Материалы к ассоциативно-семантическому словарю жителей города Омска» являются наиболее подходящими для сопоставления с результатами моего исследования, поскольку в этой публикации представлены результаты применения комплекса исследовательских процедур, включавшего свободные ассоциативные реакции и дефиниции (результаты соотносимых в сопоставляемых экспериментах процедур шкалирования здесь не обсуждаются). К сожалению, в наших перечнях исследуемых слов нет совпадающих вхождений, что не исключает возможности «условных» сопоставлений на основании сходства морфологической структуры и характера значения некоторых слов, однако это требует дополнительного рассмотрения и не входит в задачи сегодняшнего дня. Поэтому здесь ограничусь указанием на то, что Л. О. Бутакова отмечает наличие в словарных статьях специфических конкретизаторов, к которым отнесены «слова, словосочетания, отдельные сегменты высказывания и целые высказывания». Фактически Ларисой Олеговной Бутаковой предложено удачное именование феномена, который я называю разъяснением для самого себя того, как понято значение воспринимаемого слова. Важно подчеркнуть, что такие конкретизаторы могут даваться Ии. независимо от характера инструкции и нередко имплицируются как промежуточный этап, со всей очевидностью предваряющий записанную реакцию (например, слово «человек» явно подразумевается в ответах типа имеющий в подчинении нескольких людей на слово МЕНЕДЖЕР).

В ряде недавних публикаций ассоциативных экспериментов также не нашлось совпадений в перечнях исследуемых слов, поэтому они будут использоваться позднее при установлении условных соответствий. В качестве примеров анализа по аналогии можно привести сопоставление используемых Ии. средств конкретизации слов типа БРОКЕР в моём эксперименте (см. выше Пример 1) и в материалах исследования О. В. Коротун [Коротун 2010], где имеются данные по направленным ассоциативным реакциям на сходные с этим словом слова, в том числе: ДИЗАЙНЕР (см. ниже Пример 6), МЕНЕДЖЕР (Пример 7.2), ПРОГРАММИСТ, а также в «Ассоциативном словаре употребительной русской лексики» [Рудакова, Стернин 2011], куда входит слово МЕНЕДЖЕР (Пример 7.1).

Зарегистрированные в этих материалах ответы Ии. приводятся здесь выборочно в качестве типовых.

Пример 6 327 : ДИЗАЙНЕР –

а) стилист, модельер, художник, отличная профессия;

б) творческий человек, обычный человек, умеющий рисовать, креативный человек, модный человек, нестандартного мышления, придумывает разное; умеющий выдумывать;

в) мужик, который думает, как что можно построить; обновляющий что-либо; он делает красивые вещи, дома, квартиры; оформление чего-нибудь; тот, кто «обделывает» квартиру; человек, воплощающий вашу мечту в реальность; человек, который делает красивые вещи; человек, который изменяет, делает новое (что-нибудь); человек, который постоянно что-то моделирует и чертит на бумагах; человек, работающий над дизайном в какой-нибудь сфере (одежда, мебель, автомобиль).

В примере 6 не отражены реакции, описывающие внешность дизайнера – они составляют подавляющее большинство в рассматриваемом ассоциативном поле. Примеры группы (а) включают краткие ответы, в принципе совпадающими со свободными ассоциативными реакциями на сходные слова; примеры группы (б) именуют некоторые отличительные характеристики дизайнера как человека, в то время как примеры группы «в» фактически представляют собой попытки дать развёрнутую дефиницию значения слова «дизайнер».

Пример 7.1 328 : МЕНЕДЖЕР –

а) управляющий, продавец, управленец, профессия, работа, руководитель, топ(менеджер), администратор, директор, консультант, помошник, работник среднего звена, человек;

б) магазин, офис, фирма, торговый центр.

Пример 7.2 329 : МЕНЕДЖЕР –

а) управляющий, консультант, офисная крыса, помошник людям, продавец, профессионал, руководитель фирмы, торговый представитель;

б) офис, контора, рекламное агентство;

в) всегда всем хочет что-нибудь отдать или продать: деловой с виду человек, но на самом деле ничего из себя не представляет; деловой человек новой для нас формации; знают, что и как продавать побыстрее и подороже; имеющий в подчинении нескольких людей; которые постоянно хотят впихнуть какой-нибудь товар; которые ходят по залам и следят на порядком; который нахваливает свой товар; управляющий всем чем может; человек на побегушках; человек, приносящий деньги фирме; человек, управляющий персоналом, работающий в какой-либо сфере.

Принцип условных соответствий будет далее использоваться для проверки некоторых предположений при сопоставлении материалов моих экспериментов с результатами прослеживания динамики ассоциативных связей у носителей русского языка разных возрастных групп, а также представителей технической и гуманитарной сфер деятельности.

Чрезвычайно полезным оказалось сопоставление моих данных с материалами «Ассоциативного словаря подростка» Е. Н. Гуц. Так, в зарегистрированном в этом словаре ассоциативном поле слова МОЧАЛКА наиболее полно проявилось разнообразие средств идентификации ранее выделенного мною значения ‘девушка’, см. Пример 8, группа (а). Более того, в материалах этого эксперимента оказалось зарегистрированным ещё одно значение, относящееся к лицу мужского поля, см. группу примеров (б).

Пример 8 332 : МОЧАЛКА –

а) девушка, дура, уродина, баба, девчонка, лохудра, шмара, выдра, девка, девушка лёгкого поведения, зануда, маленькая девочка, некрасивая девчонка, плакса, плохая женщина, подруга, размазня, страшная девушка, страшная чувиха, тварь, тёлка плохая, училка, чувиха, шалава;

б) расхлябанный человек, учитель старый, худой человек, чмошник.

Обратим внимание на то, что значительная доля случаев идентификации исходного слова посредством конкретизации опосредуется всплыванием яркого чувственного образа, сопровождаемого теми или иными эмоционально-оценочными переживаниями (в случае со словом «мочалка» очевидна негативная оценка, распространяющаяся на лиц как женского, так и мужского пола).

Итак, идентификация слова «для себя» как базовая стратегия ИС наглядно проявляется в экспериментальных материалах, полученных разными исследователями. Мой многолетний опыт межъязыковых/ межкультурных сопоставлений свидетельствует о том, что эта стратегия проявляется вне зависимости от характера языка Ии., её можно считать универсалией, как и включение во внутренний контекст, которое обсуждается ниже.

Полезно также обратиться к исследованию Н. О. Золотовой, обосновавшей роль и специфику «естественного метаязыка», который фактически выступает в функции конкретизатора в процессах идентификации слова «для себя».

 

1.3. Базовая стратегия включения во «внутренний» контекст

Прежде всего следует определить, что именно понимается под контекстом, поскольку каждый термин должен функционировать в рамках соответствующего категориального поля. В лингвистических исследованиях контекст трактуется следующим образом:

«КОНТЕКСТ (от лат. Contextus – соединение, связь) – фрагмент текста, включающий избранную для анализа единицу, необходимую и достаточную для определения значения этой единицы, являющегося непротиворечивым по отношению к общему смыслу данного текста» 334 .

Это определение явно ориентировано на цели научного анализа, на работу с текстом как таковым. Иной акцент (не на тексте, а на сути именуемого) наблюдается в определении контекста, которое даётся в словаре, где уточняется:

«В расширенном смысле к. – это фон функционирования некоторой сущности, релевантный для её понимания.

Контекст истории. Контекст ситуации. Экстралингвистический контекст».

Обратим внимание на то, что в данном случае имеет место не простое «расширение смысла», а фактический выход за рамки лингвистики.

Что же исследуется, когда в эксперименте предъявляется слово, трактуемое как достояние индивида: единица текста или некоторая сущность? Если ставится задача через слово (и с учётом двойной жизни значения) выйти на то, что лежит ЗА СЛОВОМ в образе мира индивида, то в качестве контекста выступит фон для идентификации некоторой сущности, а именно – некоторая проекция голограммы образа мира, т.е. слово имеет смысл только при наличии такого фона. Мало назвать такой фон «экстралингвистическим знанием», необходимо понять специфику такого знания/переживания – ЖИВОГО ЗНАНИЯ как достояния ЧЕЛОВЕКА, к тому же не просто HOMO LOQUENCE – «человека говорящего», но ИНДИВИДА (как представителя вида и как личности), познающего мир, чувствующего и эмоционально– оценочно помечающего всё воспринятое. В такой ситуации для носителя языка слово сливается с именуемой им вещью (вспомним высказывание Н. И. Жинкина о том, что слыша речь, мы думаем не о словах, а о действительности). Но любая вещь существует не сама по себе, она не только представляет собой определённую сущность, но и имеет специфические признаки, выполняет те или иные функции, включена в какие-то необходимые или возможные ситуации, предполагающие как предшествующие условия и импликации, так и последующие следствия и т.д., а главное – любая ВЕЩЬ имеет некоторый СМЫСЛ, ту или иную значимость для индивида как личности, что переживается в плане соответствующей маркированности (обратим внимание на то, что «ни хорошо, ни плохо» – тоже определённая и вполне значимая метка). То, в какой мере (до какого уровня «глубины») требуется актуализация лежащих за словом знаний и переживаний, определяется конкретной ситуацией естественного семиозиса (это же, кстати, наблюдается и при использовании комплекса экспериментальных процедур, именуемого мною психолингвистическим портретированием лексики: в зависимости от требуемого заданием уровня метаязыковой активности испытуемых всплывают весьма различающиеся глубинные контексты).

Иными словами, для индивида в естественной обстановке изолированного слова не существует – даже услышанное без вербального и/или ситуативного контекста оно неизбежно актуализирует (на разных уровнях осознаваемости) некоторую ситуацию, представление об объекте и т.п. с расширяющимися кругами выводных знаний, которые наше подсознание услужливо готовит к использованию в случае необходимости. При этом целостность человека (взаимодействие его тела и разума, невозможность отрыва продуктов перцептивных и когнитивных процессов от эмоционально-оценочных переживаний, постоянная опора на знание о том, как устроен мир, чего можно ожидать в той или иной ситуации, к чему могут привести те или иные действия и т.д.) и постоянная включённость индивида в те или иные естественные и социально-культурные «контексты» обеспечивают возможность удивительного феномена эмерджентности, благодаря которому на пересечении трёх фундаментальных осей:

I. ИНДИВИД (ЛИЧНОСТЬ),

II.ФИЗИЧЕСКИЙ МИР (ЕСТЕСТВЕННАЯ СРЕДА),

III.СОЦИАЛЬНЫЙ МИР (КУЛЬТУРА)

возникает СМЫСЛ, не являющийся простой суммой значений слов, описывающих некоторое событие.

Сказанное выше объясняет условность термина «изолированное слово»: слово, предъявляемое в эксперименте, фактически функционирует так, как любое первое слово воспринимаемого (письменного или устного) сообщения, не опирающегося на наличную ситуацию или не подготовленного предшествующим (кон)текстом. Тем самым создаётся уникальная возможность исследования реальной жизни значения слова в том или ином временном срезе, когда ближайшим для актуализации оказывается внутренний контекст, обусловленный готовностью индивида к актуализации наиболее значимой в текущее время ситуации, а через это – для выявления динамики значения слова.

Главное при исследовании процесса идентификации слова – не сам по себе факт наличия или отсутствия у предъявляемого слова некоторого вербального (т.е. «материализованного», «внешнего») контекста, а выявление действий и операций, обеспечивающих выход индивида на глубинные связи и отношения, образы и обобщения, признаки и признаки признаков объектов, ситуаций и т.п., благодаря которым происходит идентификация слова как понимание / переживание смысла, на который указывает (или намекает) предъявленное в эксперименте слово. Речь идёт о глубинном фоне идентификации слова, а это непосредственно связано с моделированием актуального смыслового поля. Особенности процесса включения во внутренний контекст были прослежены мною ещё в 1970–1980-е гг. по результатам масштабного межъязыкового/ межкультурного сопоставления ассоциативных полей слов– коррелятов в ряде языков (по результатам своих экспериментов с носителями русского и трёх тюркских языков – казахского, киргизского, узбекского – и по публикациям ассоциативных норм английского, французского, немецкого, польского и словацкого языков). Было установлено, что в полученном от коллективного информанта (с участием значительного количества Ии.) ассоциативном поле прослеживаются все описанные в лингвистических исследованиях виды полей, импликаций и пресуппозиций.

Включение во внутренний контекст характеризуется многоступенчатостью актуализуемых связей, различиями в степени имплицируемости одного слова другим, см. рис. 4.1, в своё время построенный мною по результатам сопоставления ассоциативных полей коррелятов слова НОЖНИЦЫ в сопоставляемых языках.

На представленной схеме наиболее частотный для носителей всех рассматриваемых языков ассоциат резать имеет наиболее общее значение по сравнению с глаголами стричь, кроить, разрезать, подрезать – он имеет самую высокую степень имплицированности, выступает наиболее частотным конкретизатором в процессе идентификации «для себя» слова НОЖНИЦЫ и в то же время опосредует появление конкретизаторов следующей ступени – глаголов, связанных с возможными путями реализации действия с помощью ножниц. Импликантами очередной ступени могут быть именования объектов разрезания (бумага, железо), кроя (ткань, платье), стрижки (волосы, шерсть), подрезания (дерево, куст) и т.п. Параллельно с этим или в продолжение имплицируемых цепочек возникают импликанты, именующие продукт или объект совершаемого действия (стрижка, овца), деятеля (портной, парикмахер, садовник, пастух) и т.д. Реализуются и возможности оперирования конкретизаторами иных типов: через подведение под суперординату (инструмент, орудие), соотнесение с координированными членами той же категории (нож, скальпель), именование признаков именуемого объекта (маленькие, большие, острые), в том числе связанных с характером функциональной ориентированности идентифицируемой вещи (портновские, канцелярские, кузнечные, пастушьи, садовые). Эта схема, отображающая лишь часть совокупного ассоциативного поля, уже даёт представление о том, что идентифицируемое слово немедленно включается в широкую сеть разнообразных связей, ориентированных на выявление возможных качеств именуемого объекта, совершаемых действий в тех или иных ситуациях, к тому же с учётом характера деятеля, объекта действия или результата действия и т.д.

Рис. 4.1

Вполне естественно, что для представителей разных лингвокультур оказываются по-разному актуальными те или иные конкретизаторы и/или направления актуализации импликативных цепочек. Фактически уже первые мои эксперименты показали расхождения между показаниями словарей и результатами прямого обращения к носителям языка, а также продемонстрировали необходимость межъязыковых/межкультурных сопоставлений для обнаружения тончайших нюансов идентифицируемых носителями разных лингвокультур эмоционально-оценочных переживаний смысла слов, которые практические не бывают равнозначными (т.е. вовсе не являются так называемыми «межъязыковыми эквивалентами»), хотя обычно двуязычные словари описывают их как таковые, что принимается как само собой разумеющееся теми, кто пользуется такими словарями.

Следует особо подчеркнуть, что никакой рисунок не может отобразить полноту связей, устанавливаемых в реальном внутреннем контексте мультимодального гипертекста, поскольку на разных уровнях осознаваемости могут активизироваться цепочки выводных знаний, направление, степень важности и длина которых определяются многими внешними и внутренними факторами.

В настоящее время создаются условия для масштабных межъязыковых/межкультурных сопоставлений ассоциативных, категориальных и других интересных для рассмотрения коллективных полей по результатам, сведённым в электронные базы данных, которые получены на материале разных языков и культур и находятся в свободном доступе в сети Интернет. В то же время сохраняются материалы ранее проведённых исследований, что позволяет проводить «вертикальный» анализ, позволяющий прослеживать динамику степени актуальности выявляемых смыслов, связей и отношений, стратегий и опор.

О широте открывающихся возможностей для хорошо подкреплённого статистикой исследования, способного выявить универсальные и этнокультурные особенности включения во внутренний контекст (в том числе – предпочитаемые в зависимости от специфики языка и культуры стратегии и опоры), можно судить хотя бы по следующим примерам экспериментальных материалов, полученных на базе различных языков.

Так, через ряд лет после издания «Словаря ассоциативных норм русского языка» имеет место реализация обширной программы ассоциативных экспериментов по созданию «Русского ассоциативного словаря» (ныне идёт подготовка нового издания такого словаря), «Ассоциативных норм испанского и русского языков», ассоциативного словаря информационных технологий на материале русского и французского языков, «Славянского ассоциативного словаря», «Ассоциативных норм русского и немецкого языков», «Ассоциативного фразеологического словаря русского языка» и т.д. Продуктом исследования пермского коллектива авторов явились материалы эксперимента с русскими детьми. Коллектив саратовских авторов издал двухтомный ассоциативный словарь по результатам эксперимента со школьниками Саратова и Саратовской области (1–11 классов). Коллективная монография «Галерея ассоциативных портретов» подготовлена девятью авторами из Уфы. В Воронеже вышел из печати «Ассоциативный словарь употребительной русской лексики» под редакцией А. В. Рудаковой и И. А. Стернина. Наряду с работой авторских коллективов происходит накопление ассоциативных словарей, подготовленных отдельными авторами из России, Белоруссии, Казахстана, Киргизии, Латвии, Украины на материале одного или разных языков, в печати имеются также сведения о ряде других экспериментальных исследований.

В мировой науке к числу ранее существовавших ассоциативных норм английского, французского, немецкого, польского и словацкого языков, добавились ассоциативные нормы британского английского, американского английского, немецкого, французского, испанского, датского, венгерского и других языков; имеется также информация о подготовке ассоциативных норм японского языка, о составлении базы данных по балканским языкам, европейской сети экспериментальных данных и о возможностях извлечения полезной информации о слове из глобальных сетей данных.

Более того, имеется также значительное количество результатов экспериментов по шкалированию слов разных языков по ряду параметров. Такая работа была начата ещё в 1960-е годы в США. После значительного перерыва и с расширением возможностей компьютерной обработки данных добавились разнообразные «нормы», полученные от носителей английского, итальянского, датского, испанского, португальского, немецкого и других языков. К сожалению, из публикаций подобных материалов на материале русского языка мне известны только исследования моих учеников, а именно: нормативные данные для 50 субстантивных категорий, а также опубликованные результаты шкалирования 215 русских существительных по параметрам конкретности, образности и эмоциональности; результаты предпринятого мною шкалирования русских прилагательных и глаголов (по тем же параметрам) полностью опубликованы не были.

При сборе разного рода норм особое внимание обращается на возраст носителей языка. К числу ранних экспериментов с детьми относятся, например, работы [Entwisle 1966; Carroll & White 1973]; в настоящее время можно назвать следующие публикации по этому вопросу: [Bird et al. 2001; Burke et al. 1987; Ghyselinck et al. 2000; Ghyselinck et al. 2003; Howard 1980; Marques et al. 2007; Morrison et al. 1997; Stadthagen-Gonzales & Davis 2006] (для сопоставления имеется ряд словарей, полученных от русских детей).

Большим достижением последних лет является переход на новый уровень технической подготовки ассоциативных словарей и других экспериментальных материалов, которые выполняются в формате электронных баз данных с разработкой соответствующих компьютерных программ, обеспечивающих быстрый доступ к результатам эксперимента и возможность анализа данных по ряду параметров. Однако принципиально важно подчеркнуть, что наличие электронной базы данных и быстрого доступа к ней с получением статистических показателей мало что меняет, если не используется теория, отвечающая специфике исследуемого материала: это объясняет, почему подавляющее большинство публикаций по материалам ассоциативных экспериментов и ныне остаются на прежнем уровне анализа, являются чисто описательными, не ставят задач объяснения глубинных оснований для обнаруживаемых фактов.

Добавлю, что приведённый перечень не претендует на полноту, поскольку многие базы данных остаются достоянием отдельных организаций, то и дело появляется информация о новых исследованиях. Тем не менее, этот перечень представляется полезным, поскольку он даёт некоторое представление о широте и разнообразии ведущихся исследований. Вполне очевидно, что имеется широкий выбор материалов, позволяющих с применением новых информационных технологий проводить сопоставления по разным параметрам: языка/культуры, возрастных групп Ии., специфики исследуемых слов и т.д.

Включение во внутренний контекст по свой сути представляет собой выход на определённый фрагмент образа мира во всём богатстве ситуаций, объектов, связей между ними, а также вероятных следствий, принятых в социуме и специфичных для личности норм и оценок; это достигается за счёт навигации по мультимодальному гипертексту предшествующего опыта.

 

Выше говорилось о том, что стратегии идентификации слова связаны с определёнными опорами, благодаря которым осуществляются поиск и установление связей в живом мультимодальном гипертексте. Особое место в этих процессах принадлежит признаку как основанию для пересекающихся связей по линиям языковых и энциклопедических знаний.

 

2.1. Роль признаков как опор для поиска в гипертексте

Одной из важнейших особенностей функционирования живого слова является постоянная опора пользующегося словом человека на признаки и признаки признаков по линиям как языкового, так и энциклопедического знания, при этом именно те или иные признаки определяют характер эмоционально-оценочного переживания индивидом того, что лежит за словом в культурно-историческом опыте, а также в личностном опыте индивида.

Проблема признака давно привлекает внимание учёных разных специальностей.

Вполне естественно, что в зависимости от исходных позиций автора, его целей и материала исследования акцентируются различные характеристики признаков вообще или отдельных видов признаков (ср., например, детальный анализ признаков по форме, содержанию и т.д. у Е. К. Войшвилло и разностороннее исследование категориальных признаков в работе [Карасик 1988]. Соответственно выделяются различные виды признаков по тем или иным основаниям для их классификации, ср., например, перцептивные и концептуальные признаки/коды; мономодальные, полимодальные и др. признаки; общие и конкретные, а также ключевые (характерные, определяющие) признаки; конкретные, конкретно-ситуационные, функциональные, категориальные признаки; точечные, объёмные, динамические семантические признаки; сильные признаки; инвариантные (интегральные, дифференциальные) семантические признаки и вариантные (скрытые и открытые) семантические компоненты; подвижные многоплановые признаки; всеобщий признак, непосредственный признак, опосредствующий признак, опосредованный признак и т.д. Виды семантических признаков и их роль в выборе опорного слова устойчивого адъективного сравнения рассмотрены Т. В. Шмелевой. Публикации, связанные с классификацией признаков, обсуждаются также в работе [Дмитриева 2000].

Ранее мною рассматривалась роль процессов разложения всего воспринимаемого человеком на признаки и признаки признаков и делалась попытка объяснить на этой основе происхождение двух типов единиц внутреннего лексикона человека – различительных признаков и единиц высшей степени интегративности – с подчёркиванием изначальной связи тех и других с чувственной и аффективной сферами индивида в противовес постулировавшейся в лингвистических исследованиях эмоционально-оценочной «стерильности» семантических компонентов.

Многолетний опыт межъязыкового сопоставительного анализа экспериментальных материалов обнаружил особую значимость опоры на признаки при функционировании слова в лексиконе и побудил последовательно учитывать этот феномен при выявлении принципов организации индивидуального лексикона, исследовании процессов понимания текста, механизмов метафоризации и т.д. Замечу попутно, что разностороннее изучение используемых носителями разных языков и культур признаков, позволяющих мгновенно решать сложнейшие плохо сформулированные задачи повседневности, успешно ориентироваться в воспринимаемых «расплывчатых множествах», добиваться понимания и взаимопонимания при общении, также может ныне основываться на перечисленных выше и подобных им электронных базах данных по результатам разнообразных экспериментов, проведённых в разных странах.

Учёт специфических особенностей индивидуального знания помогает объяснить, почему для человека важны не только (а нередко – и не столько) существенные признаки понятия, но и те (или именно те), которые логико-рационалистическая традиция относит к «периферии» понятия, квалифицируя их как «несущественные», «дополнительные», «сопутствующие» и т.п.

В этой связи обратим внимание на то, что в написанной психологом работе [Шехтер 1981] выделен специальный параграф «О существенной роли “несущественных” признаков», где по результатам экспериментального исследования делается вывод, что в реальном механизме опознавательного процесса так называемые «несущественные» признаки выполняют весьма важные функции:

«… одни из них служат более удобными для человека ориентирами, другие играют большую вспомогательную роль в процессах обнаружения отличительных (в том числе и существенных) признаков данного класса в воспринимаемом объекте» 372 .

Мимо этого факта не смог пройти и философ Е. К. Войшвилло, разграничивающий два понятия существенного:

«… понятия признаков, существенных для предметов того или иного качества, и признаков того или иного предмета, существенных в каком-то от-ношении (предмета с другими предметами) или с той или иной точки зрения (с точки зрения определённого использования предмета человеком)» 373 .

Важную роль функциональных признаков анализирует Дж. Миллер в ряде своих работ; фактически этот же подход – от активного и пристрастного субъекта – прослеживается в многочисленных исследованиях по развитию мышления и речи у ребёнка, где обсуждается роль «характерных» признаков (Джером Брунер называет их «ключевыми») по сравнению с существенными признаками. К этому можно добавить, что на выбор идентифицируемого индивидом признака и придание ему того или иного веса влияет целый ряд разнообразных факторов, в частности – то, что Е. Д. Поливанов относил на счёт «языкового мышления» носителей того или иного языка, В. С. Юрченко квалифицирует как конкретную идиоэтническую внутреннюю форму языка, а А. Н. Крюков объясняет через понятие «фоновых знаний».

Несомненна и особая роль некоторого признака в обыденной жизни в совокупности с вызываемыми им эмоционально-оценочными переживаниями. В этой связи интересно отметить, что факты такого рода тем или иным образом находят отражение в текстах, хотя вроде бы по существу речь идёт вовсе не о них. В качестве примера можно привести детскую песенку об уроке в звериной школе, где учитель говорит: «Приготовьте, дети, перья; напишите, что за зверь я?» Из припевов мы узнаем, что «утёнок выводил – крякодил», «лягушонок выводил – квакодил», «поросёнок выводил – хрюкодил» и т.д., т.е. каждый идентифицировал именно то, что важно и приятно ему самому. Разве не так же мы поступаем на каждом шагу? Не случайно появилась формула «для меня – здесь – сейчас», в принципе отображающая исходную позицию воспринимающего окружающий мир человека.

При рассмотрении проблемы признаков предстоит также решить ряд актуальных вопросов, связанных с их классификацией, ролью в процессах получения выводного знания (прямого и многоступенчатого). Сложность классификации признаков определяется их многоплановостью, а также тем фактом, что, как справедливо отмечает М. В. Никитин, за признаком стоит вещь. Однако недостаточно указать на то, что признак «отвлечён» от вещи: для пользующегося языком субъекта слово слито с называемым им объектом, что неоднократно подчёркивалось выше. Это создаёт дополнительные трудности классификации признаков. Представляется полезным при решении этого вопроса обратить внимание на особенности монотетической и политетической классификаций, а также на указание Г. Д. Левина относительно того, что в реальном процессе обобщения объём общего понятия может фиксироваться раньше, чем открывается признак, общий для всех элементов, и происходит это независимо от знания о таком признаке.

Роль признака при получении выводного знания увязывается, в частности, с проблемами «эталона», «схем знаний» и т.п. Для субъекта деятельности переживание эталона связано с «живыми образами». Фундаментальная роль «схем знаний» как необходимых опор для успешной жизнедеятельности человека (начиная с раннего онтогенеза) убедительно показана многими исследователями.

Важно проследить, как в зависимости от идентифицированного признака одно и то же слово может «выводить» на различные схемы знаний, сценарии и т.п., а при наличии общих схем знаний в условиях межкультурных контактов – на специфическое заполнение тех или иных «слотов» образами типичных для каждой культуры носителей признаков в сочетании с соответствующими эмоционально-оценочными переживаниями.

Виды признаков, обнаруженных в исследовании Н. В. Дмитриевой, выполнявшей под моим руководством диссертационное исследование по проблеме «Роль признака в выборе эталона сравнения (на материале адъективных сравнений английского и русского языков)», представлены ею на схеме, которая приводится здесь на рис. 4.2.

По результатам своего экспериментального исследования Н. В. Дмитриева установила следующее.

• Признаки можно прежде всего подразделить на присущие объекту в реальном мире и приписываемые объекту в некотором социуме.

• Первые из названных признаков можно квалифицировать как мотивированные, а вторые – как немотивированные, поскольку объект никогда не может обладать данными признаками).

• Мотивированные признаки можно далее подразделить на сущностные (т.е. необходимые, отражающие сущность объекта и присущие объекту всегда) и характерные (обладающие преувеличенной значимостью для формируемого в социуме образа объекта).

• Характерные признаки в свою очередь можно подразделить на типичные (как правило присущие объекту) и вероятные (иногда присущие объекту).

Обратим внимание на то, что концепция единой информационной базы человека объясняет вхождение одного и того же элемента знания (в данном случае – признака) во множество «схем» или «сценариев», доступ к которым может реализоваться по любому каналу – сенсорному, концептуальному, эмоциональному, вербальному. Именно это фундаментальное свойство информационной базы индивида обеспечивает мгновенную ориентировку в повседневной жизнедеятельности человека, лежит в основе эвристического поиска, помогает в развитии знаний об окружающем мире, направляет встречный поиск в процессах восприятия.

Рис. 4.2. Классификация признаков объекта

Требуется целенаправленное изучение особенностей восприятия и дальнейшей передачи сообщений (как в естественном общении, так и в деятельности переводчика) в условиях различных культур в ситуациях, когда неверная идентификация или неточное восстановление в памяти некоторого признака, выводящего на определённую схему знаний, заполнение той или иной позиции в такой схеме или отнесение к «не той» схеме знаний оказывает влияние на результат понимания сообщения, связанный с эмоционально– оценочными переживаниями и последующими действиями. Несомненно, используемые здесь метафорические термины типа «схема», «сценарий» именуют ментальные образования динамичной природы, конструируемые заново для текущей ситуации в порядке встречного моделирования на базе ранее имевшихся мультимодальных следов памяти.

Необходимо учитывать, что опора на признак вступает в действие при реализации ряда фундаментальных принципов функционирования живого слова, в том числе – опоры на в различной мере осознаваемые продукты переработки многообразного опыта индивида в их множественных связях и отношениях, встроенных в образ мира и регулируемых идиоэтническими системами вербальных значений, норм и оценок. Отсюда идентификация слова (опознание его как такового, в том числе – в условиях межэтнических контактов) должна предполагать следующее:

• опору на признаки разных видов (перцептивные, когнитивные, аффективные; определительные и характерные и т.д.);

• увязывание идентифицированного признака с некоторым типичным для соответствующей культуры носителем (эталоном, прототипом и т.п.);

• актуализацию или подсознательный учёт более широкого круга признаков идентифицированного носителя признака с выходом на выводные знания разных видов.

Поскольку опора на признак – не самоцель, а средство идентификации того, что лежит за воспринимаемым словом и текстом, происходит «выход» на единую информационную базу человека при реализации рассмотренных выше функций слова как живого знания.

Объяснительную силу развиваемого теоретического подхода можно показать на примере анализа эвристического потенциала метафоры как одного из интереснейших объектов этнопсихолингвистических исследований. Традиционные представления о том, что метафора намеренно используется субъектом для создания эффекта образности, для передачи своей оценки того или иного объекта, для воздействия на реципиента и т.п., прочно и надолго заслонили изначальную предметность метафоры как основание, на котором базируются все её «изобразительные» и функциональные возможности. Именно это качество метафоры обеспечивает взаимопонимание между коммуникантами даже в случаях, когда метафора выступает как крайне индивидуальный продукт субъективного восприятия и отражения мира творческой личностью. Первичной является постоянная непроизвольная опора индивида на его предшествующий опыт при восприятии нового и при свежем взгляде на ранее известное, постоянное стремление прежде всего идентифицировать, понять, а уж далее (по потребностям и обстоятельствам) – закрепить в речи и передать другим то, что в какой-то момент в специфических обстоятельствах и под определённым углом зрения бросилось в глаза и возбудило некоторые чувственно-когнитивно-аффективные впечатления и переживания.

Сопоставление с предшествующим опытом происходит по множеству параметров, однако в фокусе внимания индивида может оказаться какая-то одна особенность объекта, не обязательно существенная, но возбудившая наиболее яркие впечатления и переживания, увязываемые с некоторым типичным носителем такой особенности (возможно, только при определённых обстоятельствах и условиях). Поскольку прочие качества объекта при этом остаются «в тени», создаются условия для формирования своеобразного метафорического «флюса» (подобно тому, как мы не замечаем, что кроме больного зуба есть ещё и другие, здоровые!).

Дальнейшее «раздувание» такого флюса происходит за счёт специфической категоризации по эталону, т.е. через подсознательный или актуально сознаваемый учёт соответствующих выводных знаний и переживаний.

При наличии общечеловеческих механизмов функционирования слова в индивидуальном лексиконе, в том числе – формирования метафорического флюса и категоризации по эталону, попадающие в фокус внимания признаки и признаки признаков могут различаться для носителей разных языков и культур.

Несомненна и вероятность расхождений в наиболее типичных носителях тех или иных признаков и в характере увязываемых с ними выводных знаний и эмоционально-оценочных переживаний. Это делает понятным, почему в круг этнопсихолингвистических исследований должны войти широкие межъязыковые/межкультурные сопоставления конкретных фактов реализации эвристического потенциала метафоры в различных этнокультурных условиях.

Дальнейшее исследование роли и специфики признаков, направляющих поиск в предшествующем опыте будет особенно продуктивным при использовании электронных баз данных – национальных корпусов разных языков. Несомненный интерес представляет также межъязыковое/межкультурное сопоставление материалов экспериментов на шакалирование слов по ряду параметров. Очевидна также необходимость исследования признаков в непосредственной связи с процессами, стратегиями и опорами при их использовании в продуцировании и понимании речи с фокусированием на универсальных и идиоэтнических особенностях процессов идентификации, множественной категоризации, опоры на выводные знания разных видов. Поскольку такие процессы и стратегии ориентированы на продукт – понимание и взаимопонимание, становится важным учёт специфики естественного семиозиса и основных функций слова в речемыслительной деятельности индивида.

 

2.2. Топы как смысловые инварианты высказываний

В работах В. А. Садиковой детально рассмотрены топы как инварианты высказываний и приведены примеры реализации определённого набора топов в научной и повседневной речи. В ходе защиты докторской диссертации Садиковой был задан вопрос: проводился ли эксперимент для проверки постулируемой диссертантом роли топов? Такая цель диссертантом не ставилась, но имеющиеся в настоящее время обширные корпусы сводных материалов разнообразных экспериментов с носителями многих языков и культур позволяют высказать определённые соображения по этому поводу.

Ниже кратко освещаются некоторые положения концепции топов, приводятся отдельные (отражающие реализацию топов) экспериментальные данные, предлагается трактовка роли топов в навигации по живому мультимодальному гипертексту – совокупному продукту переработки вербального и невербального, личностного и социального опыта познания \мира и общения в различных естественных и социальных ситуациях (продукту и фундаменту процессов познания и коммуникации).

Теория топов, имеющая своим источником трактаты Аристотеля и диалоги Платона и хорошо согласующаяся с идеями А. Ф. Лосева, детально рассматривается в работах Садиковой и обсуждается там же с привлечением мнений многих отечественных и зарубежных мыслителей – философов, лингвистов, психологов. Ограничусь здесь лишь кратким перечнем базовых теоретических положений, которые дают представление о топике как учении о БАЗОВОМ ПРИНЦИПЕ, направляющем речемыслительную деятельность и общение и обеспечивающем саму возможность взаимопонимания даже при первоначальных межъязыковых/межкультурных контактах в процессе нахождения некоторой исходной (разделяемой коммуникантами) платформы для общения.

Положения, приводимые ниже в произвольном порядке, извлечены из разных публикаций Садиковой; нумерация пунктов используется для удобства их последующего обсуждения и не должна восприниматься как выстраивание этих положений по степени важности:

1. Топика – связующее звено между мыслью и речью.

2. Наша речь целиком состоит из реализованных топов.

3. Топы структурируют речь как общение. 4. Топика представляет собой систему структурно-смысловых моделей, это типология инвариантов высказывания.

5. Топика это система «вершинных» языковых категорий, формирующих ментальное пространство человеческого сознания и обеспечивающих взаимопонимание в процессе общения.

6. Топику можно считать неформальной логикой говорящих.

7. Топика это диалектика общения, изначально функционирующая бессознательно в мышлении и речи человека.

8. Топика опирается на «доязыковые» способности, заложенные в самой человеческой природе, на основе которых формируется доязыковой опыт, а затем – осваивается язык.

9. Сформированная до языка, топика действует и тогда, когда наше общение носит невербальный характер.

10. Топы органично включает в себя как языковые, так и экстралингвистические параметры высказывания.

11. Топика обеспечивает не только линейное продвижение мысли, но и объёмность высказывания, его глубину, потому что отражает связи между объектами.

12. Топы не заданы исследователем, а функционируют в естественном языке/речи носителей языка. 13.В спонтанной речи все топы функционируют как равноправные, их иерархичность появляется только в реальной ситуации общения; эта иерархия невероятно пластична и зависит от «здесь и сейчас». Обсуждение этих положений может касаться как сути, так и точности предлагаемых Садиковой формулировок. Например, полностью соглашаясь с Положениями 1–3, задающими «категориальное поле» рассматриваемой концепции, можно поставить под сомнение точность формулировок Положений 4 и 5, поскольку в первом случае топы – это прежде всего смысловые модели, именно смысл задаёт структуру высказывания. Думается, что топ вообще можно определить как смысловое отношение. Во втором случае (Положение 5) признание топов вершинными категориями вовсе не обязывает считать эти категории языковыми (мне они представляются ментальными категориями высочайшей степени обобщения, именно поэтому любой из топов реализуется в естественном общении бесконечным множеством способов вербальной манифестации). С таким уточнением, как мне представляется, согласуются Положения 6 и 7: неформальная логика говорящих как диалектика познания и общения функционирует на неосознаваемом уровне и в лучшем случае лишь частично поддаётся вербализации, если ситуация требуют наличия целенаправленной метаязыковой или метакогнитивной деятельности.

Полностью принимая Положения 8 и 9, хорошо согласующиеся с современными представлениями о том, что язык осваивается ребёнком на базе предварительно сформировавшегося доязыкового опыта, не могу пройти мимо формулировки Положения 10: по моим представлениям, топы не могут «органично включать в себя» ни языковые, ни экстралингвистические параметры высказывания, поскольку они являются изначально смысловыми образованиями (точнее – продуктами компрессии смысла), лишь направляющими актуализацию знания обоих типов для реализации задаваемого топом смыслового отношения. Положения 11–13 представляются мне вполне оправданными и хорошо вписывающимися в общий контекст теории топов.

Теперь можно рассмотреть вопросы реализации топов в экспериментальных материалах.

В книге [Садикова 2009: 99] приводятся следующе десять групп топов, которые представляется автору необходимыми и достаточными.

I. Род (1) и Вид (2), Определение (3).

II. Общее (4) и Частное (5).

III. Целое (6) и Части (7).

IV. Обстоятельства (8): места, времени, цели, условия и под.

V. Причина (9) и Следствие (10).

VI. Имя (11) и Символ (12).

VII. Свойства, признаки, качества (13).

VIII. Сравнение (14), Сопоставление (15), Противопоставление (16).

IX. Действие (17).

X. Пример (18), Свидетельство (19).

Согласно приведённому выше Положению 13, все эти топы функционируют как равноправные, их условная «иерархичность» видится только в определённой конкретной ситуации. Объединение топов в группы акцентирует то, что функционирование одного из составляющих такой группы «возможно потому, что в сознании общающихся имеется эта “пара” или этот “коррелят”» (точнее, наверное, говорить не «в сознании», а «в опыте общающихся», поскольку наличие подобной корреляции скорее всего учитывается на неосознаваемом уровне и получает «выход на табло сознания» только в случаях необходимости).

Обратимся теперь к «коллективному информанту», т.е. свободным ассоциативным реакциям, зафиксированным в результате обращения к значимому количеству носителей языка. В моей работе «Проблемы организации внутреннего лексикона человека» были прослежены прямые и многоступенчатые связи между опознаваемыми (идентифицируемыми) словами и записанными испытуемыми свободными ассоциативной реакцией. Так, по результатам анализа частотных ответов 1000 киргизов был построен рисунок, отображающий логическую структуру ассоциативного поля слова ЖЫЛКЫ (лошадь), см. рис. 4.3.

Рис. 4.3. Логическая структура ассоциативного поля

Не имея возможности подробно рассматривать здесь вербальную манифестацию прослеженных отношений средствами киргизского языка (это можно видеть в цитируемом источнике), беру на себя ответственность за утверждение, что хотя приведённый рисунок отображает только некоторые топы (в том числе (1), (2), (4), (5), (8) и др.), учёт всех реакций, в том числе единичных, включённых в публикацию материалов моего эксперимента с киргизами) позволяет проследить реализацию всех выделенных В. А. Садиковой топов, кроме (12). Более того, рисунок позволяет проследить многоступенчатость подведения под более общее понятие (B, B*, B**), возможность наличия ряда соотносимых / сопоставляемых членов поля (О, О*; С1, С2, С3), разнообразие реализованных обстоятельств разных видов (D1… D5) и противопоставлений (E, E*, E**). Иначе говоря, от уровня обобщения (подведения под суперординату) зависят особенности реализации тех или иных смысловых отношений. Однако рисунок не учитывает обнаруживаемого в материалах экспериментов с носителями любого языка эмоционально-оценочного переживания, которое так или иначе индексирует то, что лежит за воспринимаемым испытуемым словом.

Обратим внимание на то, что оценка может быть прямой (типа хороший, плохой) или косвенной – через посредство именования некоторого события, лица, качества и т.п., за которым в социуме закреплено положительное или отрицательное отношение (т.е. имеет место слияние языкового и энциклопедического знания. Примерами могут служить две группы реакций на слово ПРИВАТИЗАЦИЯ в моём эксперименте 2010– 2012 гг.: ПРИВАТИЗАЦИЯ – а) хорошо (+), ужас (–) и т.п.; б) афёра, обман, прихватизация, хапуга и т.п. (–).

Наличие свидетельств проявления эмоционально– оценочных переживаний в материалах экспериментов с носителями языка позволяет сделать вывод, что к девятнадцати топам, включённым в приведённый выше перечень, следует добавить хотя бы ещё один – Оценка (20).

Полученные от «коллективного информанта» экспериментальные материалы позволяют также обнаружить постоянную диалогичность, удостоверяющую, что именно понимается под идентифицируемым словом (см. выше Положение 3). Такое уточнение может реализоваться на разных уровнях обобщения и быть нейтральным или эмоционально-оценочно маркированным, см. некоторые реакции на слово КОММЕРСАНТ: человек, бизнесмен, предприниматель, делец, торгаш, спекулянт.

Возникает вопрос: можно ли обсуждать вопросы теории топов на материале экспериментов с изолированными словами? Выше уже говорилось, что для носителя языка проблемы изолированного слова не существует: идентификация слова представляет собой включение опознаваемого в контекст предшествующего вербального и невербального опыта человека; это прежде всего ответ «самому себе» на комплекс вопросов, которые описываются топами и разносторонне характеризуют сущность того, что именуется. Наиболее ярко это проявляется при рассмотрении «обратных» ассоциативных связей, показывающих, например, что слово «человек» выступает в качестве идентификатора огромного количества других слов. Такой «внутренний контекст» рассматривался выше с применением метафоры «живой мультимодальный гипертекст».

Читателю может быть интересным вернуться к приведённому выше рис. 4.1, где представлено смысловое поле слова НОЖНИЦЫ, для выявления совокупности топов, которые направляли не только прямые, но и многоступенчатые импликации в процессе включения этого слова в разнообразные внутренние контексты.

Необходимо также остановиться на роли топов в познании и общении.

Благодаря формирующейся в доязыковом опыте системе глубинных смысловых отношений, которые по мере овладения языком соотносятся с инвариантами высказываний, оказывается возможным установление межъязыковых/ межкультурных контактов, базирующихся на универсальных для жителей планеты Земля смысловых отношениях как инструментах познания мира. Однако смысловые отношения могут реализоваться с фокусированием на различающихся признаках и признаках признаков соотносимых в разных культурах сущностей, что может привести к непониманию или неверному пониманию, особенно при установлении первичных контактов, что требует включения проблемы топов в более широкий контекст исследования познавательных процессов при сложном взаимодействии комплекса внешних и внутренних факторов. Выше было дано обоснование правомерности трактовки совокупного хранилища продуктов переработки вербального и невербального опыта человека (эмоционально-оценочно маркированных языковых и энциклопедических знаний) как живого мультимодального гипертекста. Напомню, что метафора «живой мультимодальный гипертекст» используется вместо ранее фигурировавших в моих публикациях терминов «единая информационная база человека» и «индивидуальное знание». В любом случае имеется в виду, что речемыслительная деятельность человека протекает с опорой на его опыт адаптации к естественной и социальной среде; любой акт мышления, продуцирования или понимания речи возможен только с опорой на внутренний контекст – «выход» на образ мира, вне которого никакое понимание и/или взаимопонимание состояться не могут; такой «контекст» формируется при взаимодействии тела и разума человека как личности и как члена некоторого социума, что имплицирует наличие разделяемого знания, «распределённого» между носителями языка/культуры.

Концепция живого мультимодального гипертекста объясняет вхождение одного и того же элемента знания (в том числе – признака) во множество «схем» или «сценариев», доступ к которым может реализоваться по любому каналу – сенсорному, концептуальному, эмоциональному, вербальному. Именно это фундаментальное свойство единой информационной базы индивида обеспечивает мгновенную ориентировку в научной и повседневной деятельности человека, лежит в основе эвристического поиска, помогает в совершенствовании знаний об окружающем мире, направляет прогнозирование развития ситуации в процессах познания, продуцирования и понимания текста. Особую роль в «навигации» по этой сети связей несомненно играет система топов – базовых смысловых отношений, параллельно учитываемых на не– осознаваемом уровне и обеспечивающих благодаря этому целостность формируемых образов объектов со всеми их признаками, ситуациями, возможными следствиями и т.д. «Видимая» иерархия топов обманчива: мы фокусируемся на том смысловом отношении, которое актуально для нас в конкретный текущий момент, в то время как остальные топы учитываются на более «глубоких» уровнях осознаваемости/неосознаваемости, создавая имплицируемый фон для переживания именуемой сущности как известной со всеми её свойствами и отношениями. Актуализация топов происходит через то, что я называю глубинной предикацией («для себя»), которая не всегда отвечает системности и нормативности высказываний на поверхностном уровне (предназначенных «для других»), поскольку топ как продукт компрессии смысла – именно связующее звено между мыслью и речью.

Уточню, что мои представления о механизме глубинной предикации опираются на трактовку специфики замыкания динамических временных связей в умственной деятельности человека, предложенную в работе [Бойко 1976].

Взаимодействие принципа опоры на признаки и топов, через механизм глубинной предикации направляющих навигацию по мультимодальному гипертексту, можно, как мне представляется, считать одной из универсальных особенностей естественного семиозиса. Фокусирование на роли топов как «познавательных практик» отвечает тенденциям развития мировой науки о познавательных процессах человека.

 

2.3. Моделирование процесса навигации в живом мультимодальном гипертексте

Один из моментов актуализации множественных связей в сети отображается спиралевидной моделью идентификации слова и понимания текста, вербально описанной мною в 1988 г., представленной в виде рисунка в 1999 г. и приведённой здесь на рис. 4.4.

На этом рисунке требуется замена обозначения «картина мира» на «образ мира», ибо за это время произошло размежевание терминов «языковая картина мира» и «образ мира как достояние индивида», что согласуется с признанием специфики коллективного знания, зарегистрированного в словарях и грамматиках того или иного языка, и индивидуального знанияпереживания, выполняющего функцию внутреннего контекста в процессах познания и общения.

Эта схема помогает:

1. акцентировать преломление всего, что входит в сферу деятельности субъекта, через имеющийся у него образ мира;

2. показать постоянное взаимодействие факторов внешнего (разделяемого с другими) и внутреннего (личностного) контекста;

3. отобразить взаимосвязь опоры на прошлый опыт и прогнозирования последующего развития ситуации (по линиям языковых и энциклопедических знаний, вероятных/ невозможных следствий из тех и других);

4. указать на возможность различной «глубины» раскрутки гипотетической спирали, достаточной для решения некоторой задачи, например, для достижения консенсуса при общении через выход на уровень «достаточного семиозиса»);

5. подчеркнуть (посредством изображения ряда горизонтальных плоскостей – условных «срезов» того или иного этапа рассматриваемого процесса) наличие множественных вероятных связей на любом уровне глубины процесса идентификации слова (см. стрелки на примерах таких плоскостей).

То, в какой мере (до какого уровня «глубины») требуется актуализация лежащих за словом знаний и переживаний (т.е. раскручивается постулируемая мною спираль идентификации слова и понимания текста), определяется конкретной ситуацией естественного семиозиса (это же, кстати, наблюдается и при использовании комплекса экспериментальных процедур, именуемого мною психолингвистическим портретированием лексики: в зависимости от требуемого заданием уровня метаязыковой активности испытуемых всплывают весьма различающиеся глубинные контексты). Эта модель была далее модифицирована моими учениками. Так, Н. И. Курганова установила, что направление актуализации связей при «раскрутке спирали» у носителей разных языков и культур может быть связано с приоритетным выбором: – генеральной стратегии идентификации слова (рационально-аналитической или эмоциональнооценочной); – уровней осмысления информации (ситуативнообразного и понятийно-логического).

Рис. 4.4. Спиралевидная модель идентификации слова и понимания текста

На этой основе Кургановой разработана процессуальная модель выхода на образ мира (см. рис. 4.5), уточняющая возможную вариативность «угла» раскрутки спирали на любом «срезе» моей спиралевидной модели в зависимости от лингвокультурных предпочтений. Эта модель разработана по итогам анализа экспериментальных материалов, полученных от носителей русского языка (Россия) и французского языка (Франция), и отвечает разработанной автором идее единого смыслового поля (см. выше 3.1.2.Ж).

Рис. 4.5. Процессуальная модель выхода на образ мира