Вика появилась на факультете на втором курсе. А до этого Лера каждое утро радостно неслась на учебу, не в силах дождаться троллейбуса. Она почти пробегала расстояние, отделявшее Мойку от первой линии Васильевского острова. Новоиспеченной студентке нравилось все: само здание, преподаватели, однокурсники. Интересные лекции, семинары, бесконечные дискуссии на самые разные темы. Жизнь казалась наполненной и осмысленной.

Леру даже не слишком огорчало непонятное упорство местного ЖЭКа, который категорически отказывался прописывать ее у бабушки на Мойке. Не помогали ни кипа собранных документов – доказательства прямого родства и того, что Лера родилась в Ленинграде, – ни знакомые, обещавшие решить проблему, ни попытка дать взятку. Возникало ощущение, что они наткнулись на преграду вроде знаменитой Китайской стены – ни перелезть, ни обойти ее не представлялось возможным.

Бабушкины жизненные принципы не позволяли ей сдаваться. Но пока Вероника Петровна занималась упорной борьбой с местной администрацией, Лера не могла болтаться в безвоздушном пространстве. Ее без всяких проволочек прописали в Ярви в дедовском доме. Сама Лера была уверена, что проблема рано или поздно разрешится в ее пользу, а пока ей не хотелось над этим думать. Она была занята гораздо более интересными вещами.

Первый семестр пролетел мгновенно. И даже сессия сдалась без особых усилий. Но при всей увлеченности общением с однокурсниками, друзьями Лера так и не обзавелась. Бабушкины советы крепко засели у нее в голове.

Называя кого-то другом, твердила внучке Вероника Петровна, ты накладываешь на человека определенные обязательства, которые могут оказаться ему не по силам или не по душе. Поэтому никогда не стоит набиваться в друзья, даже если очень хочется. Отношения должны сложиться сами собой и по обоюдному интересу. А такое бывает крайне редко. В молодости люди еще слишком неопытны и полны желаний, поэтому часто привязываются друг к другу без разбора. Человек, повторяла бабушка, должен быть самодостаточен. Нужно хорошо относиться к людям, но ни в коем случае не навязывать им себя.

Лера так и делала. Она была ровна и приветлива со всеми, но после периода знакомств и новых впечатлений ни с кем по-настоящему не сблизилась. Свою роль сыграл в этом и Федор. Он как дипломник появлялся на факультете редко, но Леру с бабушкой навещал регулярно. Поначалу Лера решила, что Федор относится к ней с особой симпатией, и считала эти визиты чем-то вроде ухаживания. Своего отношения к нему она определить не могла. Но Федор подолгу беседовал с Вероникой Петровной, зачастую вовсе игнорируя Леру. И она стала сомневаться, что Федор приходит из-за нее. Спросить об этом напрямую почему-то не получалось. В отличие от всего остального – на другие темы они говорили свободно.

Через какое-то время Лера выкинула эти мысли из головы, перестала думать о чувствах Федора и причинах, по которым он приходит в гости. Она привыкла к тому, что с ним всегда можно посоветоваться. И постепенно он стал такой же важной частью ее жизни, как и бабушка. Он казался ей кем-то вроде родственника, старшего брата.

Иногда Федор водил ее в свои компании, где много пили, курили и разговаривали. Эти сборища казались Лере более увлекательными, чем вечеринки однокурсников. Разговоры и суждения пятикурсников притягивали взрослостью. Друзья Федора были старше, опытнее, увереннее в себе. Однокурсники сразу побледнели на их фоне. Они были, по сути, еще детьми, такими же, как и сама Лера. А ей уже не хотелось чувствовать себя ребенком. И хотя дипломники вовсе не относились к ней как к равной, она предпочитала слушать, о чем говорят они, вместо того чтобы танцевать с ровесниками. Ее не смущало, что она не была полноправной участницей сборищ, а являлась неким приложением к Федору. Обычно она помалкивала, сидя где-нибудь в уголке, и была благодарна Федору, что ей так повезло. Чаще всего ее просто не замечали.

Говорили пятикурсники в основном о будущей или настоящей работе. Постепенно Лера стала осознавать, какую профессию выбрала себе случайно. И чем больше понимала, куда завела ее судьба, тем сильнее сомневалась в правильности выбора.

Федор, влюбленный в журналистику, не одобрял ее метаний.

– Может быть, я не могу найти свою тему? – высказывала предположение Лера.

– Пойми, не тема сделает из тебя журналиста, а как раз наоборот, – втолковывал он. – Профессионал любую тему должен уметь преподнести так, чтобы всем стало интересно.

– Не нравится мне слово «профессионал». В данном контексте. Звучит как ругательство.

– Почему?

– Не могу понять, в чем дело. Но где-то произошла подмена понятий. Профессионал – это набор знаний и навыков. И все. Ну, еще умение их применять в нужном месте и в нужное время.

– Этого мало?

– Мне почему-то кажется, что когда про кого-то говорят, что он профессиональный художник, например, это значит, что художник он никакой, несмотря на владение всеми приемами. Что, кроме мастерства, у него ничего нет. Какой-то изначальной, главной составляющей нет, понимаешь?

– Ты говоришь о творческих профессиях, Лера. Мы – другие.

– Меня не покидает чувство, что журналист… это какая-то ненастоящая профессия. Мы словно прикладные, что ли. Как нагрузка к чему-то или кому-то.

– О чем ты?

– Музыканты сочиняют музыку, художники пишут картины, режиссеры ставят спектакли. Ну, и так далее.

– И что?

– А мы? Что делаем мы? Обсуждаем, что сделали они или что сказали другие люди. Политики, к примеру. И всё. А сами по себе мы – кто? Никто. Без всех этих других людей. Зачем мы нужны сами по себе? И кому?

– Мы несем информацию в массы! – убеждал Федор. – Люди хотят знать, что творится у них под носом и в дальних странах.

– Для этого не нужно такое количество журналистов. Достаточно будет и десятой части. Посмотри, что делается! – гнула свое Лера. – Они как стервятники рыщут повсюду в поисках добычи. А потом – не просто доносят информацию, а интерпретируют. Или на заказ, или от собственной неполноценности. Чтобы показать, что и мы, мол, чего-то значим. Хочу – так поверну, а хочу – эдак.

– Судя по тому, о чем ты думаешь, вместо того чтобы осваивать профессию, можно посчитать тебя не слишком умной.

– Но не могу же я просто взять и выбросить одни мысли из моей головы и вложить туда другие. Я думаю, о чем думается.

– Иногда необходимо и мысли контролировать, и желания некоторые уметь отбрасывать. Иначе так и останешься болтаться в неизвестной точке пространства.

– А что, лучше приткнуться где угодно? Лишь бы зацепиться? Я всегда считала, что это желательно делать осмысленно. Или где ты нужен, или где тебе самому хорошо.

– Так можно всю жизнь провисеть неизвестно где. А там и старость. Вот тогда уже точно поздно будет что-либо менять.

– Да ну тебя! Нашел чем пугать.

Одно время такие разговоры возникали достаточно часто. Но Лере не хотелось, чтобы бабушка знала о ее сомнениях, и поэтому дома они говорили о другом. Федор полагал, что это юношеская блажь, и не обращал особого внимания на мучения Леры, считая их в определенной мере надуманными. У него и без того было полно забот, да и защита диплома поджимала. Поэтому рассуждения о том, нужна или нет профессия журналиста, затрагивали его в малой степени.

Лера старалась спрятаться за учебой. Чаще всего это ей удавалось. Нагрузки возрастали, и, уставая к вечеру, она мгновенно засыпала, не давая себе возможности думать над правильностью совершенного выбора. Обычно ей было не до того.

Она организовала жизнь таким образом, чтобы времени, которое можно было бы тратить на себя, оставалось как можно меньше. Обычно молодые люди, окунувшись в веселую студенческую суету, развлекаются по полной программе, приходя в себя накануне сессии. Лера же, напротив, старалась полностью погрузиться в учебу, чтобы ненужные мысли не мешали тому, чему не надо мешать.

Однокурсники считали ее серьезной, и приглашений на вечеринки становилось все меньше. Но относились к ней неплохо. Иногда это даже напоминало уважение. Отчасти на ее авторитет влияло тесное знакомство с дипломниками и дружба с Федором, который уже публиковался вовсю и считался одним из самых перспективных на факультете. Ему прочили неплохое будущее.

Лера незаметно выпала из среды ровесников и насыщенной студенческой жизни, хотя и не была по натуре букой. В отличие от однокурсников, ей хотелось поскорее отучиться, чтобы, получив диплом, разобраться со своими ощущениями. Обычно бывает наоборот. Самый легкий и беззаботный кусок жизни она проживала так, словно он вовсе и не был таковым. Она училась хорошо, но без первоначального азарта, а как раньше в школе – по обязанности.

Учеба, впрочем, состояла не только из учебы. Даже для Леры. Обнаружилось это неожиданно.

Как-то однокурсница Света спросила ее, собирается ли Федор жениться на Люсьене Георгиевне. Лера долго не могла понять, о чем речь. Света, увидев неподдельное изумление, поведала известную всему факультету историю, о которой не имела понятия, видимо, одна лишь Лера.

Как оказалось, роман Федора длился уже несколько лет. Люсьена Георгиевна Литвинская, под руководство которой Федор попал на третьем курсе, работала в городской газете и курировала студентов, проходивших практику. Поначалу об их отношениях много говорили – слишком уж бросалась в глаза разница в возрасте. Но постепенно все привыкли и поутихли, поскольку виновники пересудов вели себя на удивление спокойно. Никто из них не скрывал факта отношений, но и не бравировал этим. Если их и заботило общественное мнение, то вряд ли кто об этом догадывался. Они делали вид, что им это безразлично.

Федор, поступивший в университет после армии, поначалу сильно отставал. Ему многое приходилось наверстывать, годы умственного безделья давали о себе знать. То, что в жизни можно заниматься каким-то интересным делом, а не просто работать и пить, он узнал, как ни странно, только в армии. Поймав новое для себя ощущение, он упивался теперь освоением ранее неведомой и недостижимой профессии. А проблемы с развитием… их уравновешивал все активнее просыпающийся интеллект. И такие же, если не большие, амбиции.

Люсьена Георгиевна поначалу обратила на него внимание как на подходящий объект обучения. Федор радостно откликнулся. Он так хотел научиться всему и сразу, что время, которое они проводили вместе, стало выходить за рамки учебного процесса.

У Люсьены был сын, вступивший в переходный возраст, и Федор, еще помнивший себя подростком, хорошо понимал проблемы мальчишки. Они ладили, и это оказалось большим подспорьем в воспитании. Постепенно Федор стал необходим и матери и сыну, и их отношения превратились практически в семейные.

Люся, как называли студенты Люсьену Георгиевну, была современной женщиной, полагающейся во всем лишь на себя. Властный характер и уверенность в себе отпугивали большинство мужчин, рискнувших попытать с ней личного счастья, включая и мужа, который выдержал дольше всех. Но и он сбежал на четвертом году совместной жизни. Сильный характер женской половины чаще всего не способствует крепкому брачному союзу.

Лера была ошарашена этой историей и не знала, как реагировать. Однокурсница поглядывала подозрительно – видимо, так и не поверила до конца в ее неведение. Сама же Лера, дождавшись Федора, попыталась устроить допрос с пристрастием.

– Почему ты не рассказал?

– Это имеет какое-то значение для тебя?

– Ты бы видел, как я выглядела, когда Света меня спросила! Как полная идиотка. И она не поверила, что я ничегошеньки не знаю.

– Тебя волнует лишь то, что ты предстала перед ней идиоткой?

– Но почему ты не рассказал мне?

– Мне казалось, это не касается других.

– Это я-то другая? Я все тебе рассказываю. О себе. И думала, ты тоже. А ты, оказывается, скрытный.

– Есть вещи, о которых я предпочитаю не распространяться. Все не так просто. И я пока сам не могу понять кое-что до конца. Поэтому не будем об этом.

– Я тоже теперь буду молчать!

Промучившись неделю, Лера успокоилась, но чувство глубокой обиды угнездилось внутри и не желало покидать свое место. Она пыталась понять, что ее так задело, но как ни старалась, не могла. Ей казалось, что в ней говорит элементарная ревность, но она ревновала Федора не к женщине.

До знакомства с ним Лера ни с кем не сходилась настолько близко, чтобы быть по-настоящему откровенной. Разговаривая с Федором, она не задумывалась, можно или нет о чем-то рассказывать. Она говорила, о чем думала и как чувствовала. Наверное, подсознательно ждала такого же откровения в ответ. Но узнав, что связь односторонняя, восприняла такое положение дел как предательство.

Лера упорно считала это предательством, хотя и не понимала почему. В традиционном смысле слова назвать предательством то, что человек о чем-то умолчал, было сложно. Но Лера чувствовала, что это правильное определение. Доверие было разрушено. И Лере в силу молодости казалось, что навсегда. Ей было горько и грустно, но изменить свои чувства не получалось.

Ну и пусть.

Ей снова припомнился совет бабушки о том, что нельзя навязываться с дружбой. Она понимала, что другой человек не обязан быть откровенным, если не хочет. И что у всех есть личное пространство, на которое нет доступа. И нельзя вторгаться туда без приглашения. Это будет подобно вражескому нападению. Но понимание этого не помогало справиться с обидой и недоверием.

Леру замкнуло. Она до такой степени вошла в зону отчуждения, что даже не поздравила Федора с защитой диплома. Сразу после сессии она уехала к родителям. А вернувшись в Питер, принялась активно общаться с однокурсниками. Она редко бывала дома, чтобы не встречаться с Федором. Он, к ее удивлению, продолжал приходить в гости как ни в чем не бывало.

Недели через две после начала семестра, поднимаясь в аудиторию, Лера обратила внимание на девушку, одиноко стоявшую возле деканата. Подойдя к двери, она увидела оживленно беседующих однокурсников. Предметом обсуждения была та самая «деканатная незнакомка», которую заметили все. Мнения разделялись строго по половому признаку. Мужская часть выражала нескрываемый интерес, а женская – плохо замаскированную зависть.

– Если тебе нравятся такие девушки, у тебя плохой вкус! – услышала Лера и обернулась. Говорила, слегка прищурив глаза, Соколовская. Первая красавица курса.

В университете, конечно, не принято было устраивать конкурсы красоты, но на каждом курсе всегда была своя «звезда». На их потоке эта должность досталась Соколовской. Она была хороша собой, к тому же у нее был папа – работник администрации. Все знали, что после университета ей не придется бегать в поисках работы – ее обязательно пристроят на какой-нибудь телеканал, в худшем случае – читать погоду. Поэтому она вела себя, как и положено звезде.

Сейчас Соколовская явно была не в духе.

Она обращалась к одному из поклонников, которых изводила в немереных количествах. Весь вид ее говорил побледневшему непонятно с чего собеседнику, что, если он еще раз посмеет в ее присутствии хвалить кого-то другого, пусть пеняет потом на себя. Парень растерянно молчал, не зная, как вести себя в сложившейся ситуации. Он был настолько смущен, что Лере стало его жаль.

– Соколовская, – сказала она, – ты необъективна. Может быть, в тебе говорит ревность?

– Ужасная корова! – возмутилась Соколовская, меча искры теперь уже в сторону Леры. Такой подлости со стороны женской половины она не ожидала. В ее окружении девчонки всегда стояли заодно против мужчин, и открытый бунт выбил ее из колеи.

Лере того только и нужно было: Соколовская оставила парня в покое.

– На корову она не похожа, – заметила Лера, – а внешность запоминающаяся. Мимо не пройдешь. Ты ведь заметила?

– Точно, – язвительно сказала красавица, – слишком много места занимает. Приходится обходить.

Все с интересом наблюдали за развитием поединка, перемещаясь в аудиторию, где должна была состояться лекция. Вскоре появилась и сама «корова». Все косились в сторону новенькой, пытаясь рассмотреть ее. Девушка нисколько не смущалась фактом пристального внимания, а ехидно улыбалась чему-то. Новенькая, казалось, пришла в аудиторию прямиком из фильмов о Второй мировой. Довольно крупная, светловолосая и затянутая в черную кожу. Глядя в ее сторону, Лера сразу же вспомнила «Семнадцать мгновений весны». Закадровый текст, характеризующий персонажей. «Характер спокойный, нордический. Выдержанна и хладнокровна» – все это было очень под стать незнакомке. Когда же та оглянулась и подмигнула, словно почувствовав союзницу, Лера подивилась необыкновенной синеве ее глаз. Но даже при подмигивании глаза оставались холодными и безучастными, словно замороженные Снежной королевой глаза Кая. Во время перерыва новенькая удалилась, и все с удвоенной энергией кинулись ее обсуждать.

Все гадали, кто такая эта Лорелея. Марина, всегда бывшая в курсе того, что происходит, побежала в деканат поболтать с секретаршей. Вернулась она слишком поздно, чтобы успеть рассказать что-либо. Как только закончилась лекция, любопытствующие окружили Марину. Но та начала рассказывать, лишь дождавшись большого сбора и выдержав настоящую актерскую паузу.

– Зовут ее Виктория Герман. Перевелась из Москвы. Дочка какого-то начальника, – неторопливо излагала Марина, – не знаю точно, но вроде бы даже из министерства. У нее произошла какая-то история не то с наркотиками, не то еще с чем-то. Вроде бы хотели вытурить из тамошнего универа, но папаша похлопотал и дочку перевели в Питер.

Новенькая не торопилась обзаводиться подругами и вела себя отчужденно, отбояривая пытавшихся сблизиться. Если спрашивали, отвечала, но сама никаких разговоров не заводила. По сравнению с Москвой все казалось ей убогим и мелким, о чем она не преминула сообщить. Через пару месяцев она по-прежнему оставалась такой же неизвестной, как и вначале. Никто не смог узнать ни точных причин перевода, ни характера самой Вики, ни ее намерений. Никаких откровений о своей жизни она не допускала и держалась отстраненно. Поначалу ее обхаживали многие, но в итоге отступили даже те, кто стремился с ее помощью обзавестись столичными связями. Вика была сама по себе.

Однажды они встретились в клубе, где выступала модная группа.

– О, привет, – увидев Леру, сказала Вика, – и ты здесь? Что у вас за традиция в Питере такая? Грязно, дымно, всё в пиве. Музыка ужасная, звук скрипучий, хоть уши затыкай. А еще называетесь культурной столицей. У нас бы такое не прокатило.

– А культура – это когда чистенько и красиво? Тогда на попсу ходить надо. Или в филармонию.

– А что такого высококультурного происходит в ваших загаженных клубах? Там что, открытия музыкальные появляются? Типичная гаражная музыка. На Западе таких дальше подвалов не пускают.

– Не нравится – не слушай. Или ты потусоваться ходишь и кайф словить?

– Одно другому не мешает.

– Кому как.

– Правильная? – прищурившись, спросила Вика.

– Разумная, – уточнила Лера.

– В нашем возрасте разумной быть скучно.

– А я что, агитирую? Дело личное. Хочешь – так, хочешь – эдак.

– Демократка?

– Сама идея мне симпатична, но в нашем варианте…

– Демократия – полнейшая чушь, – категорично заявила Вика, – не может быть никакой демократии вообще. В принципе.

– А что же тогда может быть – тоталитаризм?

– Это в природе человеческой заложено. Люди хотят найти лидера, вождя, царя и идти за ним. Чтобы он решал главные вопросы жизни, а им оставил удовольствия. Они будут ему поклоняться, работать на него, только чтобы не думать собственной башкой. И чтобы никакой ответственности. Пусть он за них отвечает.

– Не все такие, – не согласилась Лера.

– Исключения подтверждают правило.

– И из какой ты категории? Из той, которой поклоняются?

– Как думаешь?

– Мне думать нечем. Я же хочу, чтобы за меня думали такие, как ты.

– Ты из самой противной категории. Наблюдатель.

Они препирались долго, а затем незаметно перекочевали к Вике домой. Та жила неподалеку от факультета в квартире, принадлежавшей брату. Они проговорили всю ночь, а утром, плюнув на занятия, проспали до обеда. Вернувшись домой, Лера спросила у бабушки, можно ли подружиться за несколько часов. И Вероника Петровна поняла, что у внучки наконец-то появилась подруга.

Вика рассказывала о себе, о своей семье и московской жизни, обходя стороной причины перевода в другой город. Больше всего историй выпало на долю старшего брата Вики, но из рассказов Лера так и не смогла понять, чем же он занимается и почему постоянно отсутствует. «Снова где-то учится», – неопределенно сказала Вика.

Брат был родным по отцу, матери у них оказались разные. Первая жена Викиного отца давно умерла, и мальчишка остался тогда почти сиротой: отец, занятый работой, новой женой и недавно родившейся дочерью, оставил сына на попечение тетки, которая и жила в этой самой квартире на Васильевском острове. Он рос, предоставленный самому себе, и когда отец наконец-то обратил внимание на сына, столкнулся с уже сформировавшимся характером. Подросток долго не мог поладить с отцом, но отлично находил общий язык с Викой.

Упрямство, упорство, умение отстаивать свою точку зрения и способность не подчинять жизнь чувствам были их фирменными общими чертами. Вика считала, что брат в большей степени воспитал ее, чем вся остальная семья. Она сказала, что он отговаривал ее от журналистики, называя представителей данной профессии «гиенами по призванию». Но Вика решила доказать, что это не так, поступив именно на журфак. Сейчас ее энтузиазм значительно поубавился.

– Почему ты уехала из Москвы? – однажды осторожно поинтересовалась Лера. – Ведь столичное образование… сама понимаешь.

Вика помолчала, глядя куда-то в стену, и в ее глазах появилось что-то жесткое и злое.

– Я с ними еще посчитаюсь! – сказала она, по-прежнему глядя в стену.

– С кем?

– С ублюдками, которые решили, что все можно спихнуть на меня.

– Яснее не можешь?

– Ты знаешь, что такое «золотая молодежь»?

– Кто же не знает? Мальчики-мажоры…

– Тебе приходилось с ними общаться?

– Нет.

– Вот и хорошо. Держись от них подальше.

– А почему ты мыслишь обобщенными категориями? Они что, монолит какой-то, а не отдельные человеки?

– Столкнешься – сама поймешь, что действуют они как единое целое.

– Да что случилось-то, Вика? Ты нормально рассказать не можешь?

– Не хочу. Но тебе дам эксклюзивное интервью. Ты в курсе, что поступить в престижные вузы со стороны практически невозможно?

– А если способности?

– Плевать всем на твои способности. Клан это, понимаешь? Или закрытый клуб. А вступительный взнос могут потянуть немногие.

– Это ты к чему? Я так поняла, что они тебе что-то сделали. Нехорошее. И злишься на них сильно. Но сказать, что именно, не хочешь и поэтому пудришь мне мозги всеми этими… мажорами.

– Я пытаюсь объяснить, что даже если ты будешь самой талантливой журналисткой в нашей стране, то и тогда от тебя ничего в этой жизни зависеть не будет. В лучшем случае станешь мелькать на экране. Это потолок.

– Да ну тебя, в самом деле. Я и не рвусь.

– А куда бы ты хотела?

– Подальше от цивилизации.

– Ты всерьез считаешь, что сможешь прожить без благ современного мира?

– Я бы рискнула, появись возможность. Дед же смог. Он года три жил непонятно где. Но никто так и не узнал, куда именно и зачем его занесло.

– Вот и брат у меня такой же. Все норовит сбежать куда-нибудь подальше от людей. Устает, говорит, от высокоразвитых существ.

– Больно вы категоричны в оценках. Можно подумать, что сами – существа другой породы и к людям отношение если и имеете, то косвенное.

– Знаешь, что эти люди сделали? Мои якобы друзья? Когда в нашей компании один придурок загнулся от передоза, они, чтобы спасти свои шкуры, сказали, что наркотики покупали у меня.