«Если ты в жизни плывешь по течению, то должен быть внимателен к знакам, которые посылает тебе судьба. Умению распознать и правильно истолковать знак можно научиться. Об этом написано множество книг. Но ни одна из них не заменит тебе личного опыта и собственных ошибок, при помощи которых обычные люди приобретают житейскую мудрость».

Лера отложила книгу и закрыла глаза. Это старенькое издание попалось ей, когда она, не зная, что предпринять, оглядывала комнату. Пролистав несколько страниц, она наткнулась на заголовок: «Знаки судьбы». Это было любопытное чтение, и наводило оно на занятные мысли. То, что с ней произошло, относилось даже не к знакам (знак – это так, явление, которое можно и не заметить), а прямо-таки к основному уроку судьбы. Именно так классифицировались явления данного порядка в «Знаках судьбы». И от того, правильно ли поймешь, какой урок должен усвоить, и какие выводы сделаешь, зависит твое будущее.

Мысль о том, что происходящее в жизни имеет причину во внутреннем устройстве человека, была близка ей. Если случается что-то и это что-то тебе не нравится – значит, где-то ты допустил ошибку. Эти смутные подозрения и раньше бродили в ее голове, но до конца оформиться в связные предложения не могли.

Что считать ошибкой, спрашивала она себя, закрыв глаза – так было легче сосредоточиться. Бегство от мужа? Этого она не должна была делать? Но почему ей так хорошо жилось здесь? Интересно, а чувства могут считаться ошибкой? Неправильные чувства, за которые бывает расплата? И что делать – вернуться к Федору? Но тогда она будет обречена на жизнь с хроническим чувством вины. Чтобы у них появилось подобие согласия, ей придется уйти с работы, которая так раздражает его. Значит, и приход в издательство попадает в разряд ошибок. Она устроилась туда случайно. И пришлась там ко двору, и ей это понравилось. Это что, тоже неправильно?

Или ошибкой была вся ее жизнь, такая нелепая и путаная, что она никак не могла разобрать, что в ней является причиной, а что – следствием. Где-то по дороге она совершила первую ошибку, ту, главную, с которой все и началось.

Лера попыталась припомнить, с какого момента ее жизнь повернула не в ту сторону. С того дня, когда она уехала из Питера? Но она была мала, и выбор совершили за нее. Его сделали родственники. Так что вряд ли в этом ее вина. Что еще? Неизменное желание вернуться? Представить свою жизнь без города на Неве она не могла. Так хотелось вернуться туда, поближе к деду, наверное, из-за детских воспоминаний, а может, чтобы понять причину его внезапного исчезновения. Лера надеялась, что дед возникнет снова откуда-то из небытия, если она поселится там, где они жили когда-то вместе. Этого не произошло, потому что просто не могло произойти. Это противоречило всем законам земного бытия. Значит, именно тогда она что-то нарушила эгоистичным своим желанием – неправильным, недопустимым, противоестественным. Нельзя верить в чудеса безнаказанно.

Или вернулась не вовремя? Она хотела ехать в Питер сразу после выпускного, и билет был куплен. Она мысленно гуляла по питерским улицам, предвкушая новую жизнь. Настоящую жизнь. Но поездку отложили. Из-за этого дурацкого выпускного. Она и идти-то на него не хотела, но… Так принято. В шестнадцать лет трудно поступать согласно собственным желаниям. Да и зачем родителей обижать… И потом она делала в своей жизни вовсе не то, что хотелось лично ей.

Да, видимо, выпускной вечер и был той главной ошибкой…

На улице что-то загромыхало. Вздрогнув, Лера сообразила, что это, скорее всего, первый майский гром добрался и до их северных широт. Ну наконец-то, значит, лето близко. Она ждала этого дождя дней десять, синоптики все обещали грозовые ливни, но, как обычно бывает, всю декаду стояла жаркая солнечная погода. Теперь же, когда прогноз выдал информацию «без осадков», сразу же пошел дождь. «Ну чего бы им сразу было не пообещать солнышко, – подумала Лера, – тогда и дождь добрался бы до нас раньше».

И перед выпускным тоже шел дождь… Как давно это было! Воспоминания хлынули в нее вместе с ливнем за пределами «бункера». И она не пыталась отбросить их, как всегда поступала с тем, что было неприятно. Тогда… Они собирались на вечер, а за окнами…

…К шести стало ясно, что Белозеровы опаздывают. В небольшом приморском городке, где они жили, второй день лил дождь, и небо, прояснившееся было после обеда, к вечеру вновь заволокло тучами. Потоп за окнами не то чтобы мешал им в сборах, но некоторым образом отвлекал от дела. В доме гадали, прекратится ли ливень к вечеру.

– Какая подлость, – злилась шестнадцатилетняя Лера. – Весь июнь стояла дикая жара и ни разу не упало ни капли. А тут – на тебе, прямо сезон дождей.

Лера уродилась шатенкой со смуглой кожей, с которой целый год не сходил загар. Не в пример рано сформировавшимся одноклассницам она, казалось, состояла из одних конечностей и не имела никакого отношения ни к пробуждающейся женственности, ни к проблемам, со всем этим связанным. Она выглядела бесполой, словно ребенок, несмотря на то что вымахала за метр семьдесят. За глаза ее могли назвать жирафой, но в лицо никто никогда этого не делал: уж больно непонятным был ее взгляд – над таким обычно не смеются.

Глаза и впрямь удивляли: светлые, почти прозрачные, будто слегка подсвеченные льдинки с очень темной окантовкой – таким бывает ночное небо на юге. Края у этой полосы были неровными, они вгрызались в радужку, словно старались ее завоевать. А когда Лера злилась или волновалась, окантовка оживала и приходила в движение, быстро поглощая собой все пространство радужки, что вкупе с расширяющимися зрачками давало жутковатый эффект – глаза становились очень темными, почти черными. Это напоминало наступление южной ночи – раз, и дня как не бывало, сплошной мрак кругом.

– Ты так похожа на деда, что по тебе можно законы наследственности изучать, – говорила мать Леры, Александра Федоровна. Сама она на отца не походила нисколько, разве что стала, как и он, врачом.

– А характер? – интересовалась Лера.

– И привычки у тебя такие, что можно подумать, мы не принимали никакого участия в твоем воспитании. Теперь я верю, что все закладывается до шести лет. А ведь с нами ты живешь гораздо дольше, чем с ним. Загадочная наука педагогика, – резюмировала потомственный врач, – никаких тебе четких правил или законов. Все расплывчато.

– Мама, – смеялась в ответ Лера, – не издевайся над наукой. Из правил всегда бывают исключения.

– И ты – из их числа?

– Почему нет?

– В молодости все мнят себя исключениями, а потом бывают неприятно удивлены, обнаружив, что это лишь иллюзия. Посмотри только, в чем ты идешь на выпускной! Ведь никто не поймет!

– А надо, чтобы понимали?

– Так гораздо легче жить. Все играют по одним правилам. А исключениям приходится нелегко.

– Деду тоже?

– Он вообще ни во что не вписывался. Удачу вместо комнатной собачки держал. Такое, к сожалению, не передается по наследству.

– А вдруг?

– Поживем – увидим. Поторапливайся.

– Ну когда же я уеду отсюда?!

Лера частенько повторяла эту фразу в разных вариациях, но не потому, что не любила родителей – напротив, она считала их лучшими в мире. Так говорят все, стремящиеся к чему-то новому, неизведанному. Они ждут начала прекрасной взрослой жизни, уверенные, что в ней-то все будет не так, как сейчас. По-настоящему.

Мечты и надежды Леры всегда были связаны с Питером. Этот город приходил к ней по ночам, заполняя собой каждую клеточку ее существа. Она настолько пропиталась им в детстве, что все впечатления последующей жизни не смогли затмить эти яркие воспоминания.

Она стремилась туда еще и по другой причине. Дед. Именно из-за него ей и было необходимо попасть только в Питер. Ни один другой город на земле не смог бы заменить ей Северной столицы. Она точно так же рвалась бы назад, увези ее в любые, самые лучшие края. Они с дедом понимали друг друга с полуслова. Да что там слова – они могли разговаривать молча, лишь обмениваясь взглядами. Ни с кем другим у нее так не получалось.

Лера прожила рядом с дедом первые семь лет своей жизни, не задумываясь, что можно существовать как-то иначе. Или где-то в другом месте. Все казалось таким естественным. Она осознала, чего лишилась, только после того как потеряла все это. Чувство утраты угнездилось в душе и периодически оживало где-то внутри, оставляя странную пустоту в районе солнечного сплетения.

Она ждала. Словно гусеница, окуклилась и сидела в своем коконе, мало обращая внимания на происходящее вокруг и прислушиваясь лишь к своим биологическим часам – так бабочка точно знает, когда наступает время раскрыть крылья и вылупиться на свет божий. Лера все эти годы жила двумя… даже не половинами, а разными версиями себя. Одна учила уроки, общалась со сверстниками, учителями и родителями, купалась в море и гуляла по городу. Другая – замерла в ожидании. Ее время приближалось.

Актовый зал встретил их недружелюбно. Тяжелые бархатные шторы добавляли хмурости и без того пасмурному дню, и даже россыпь светящихся лампочек не в силах была развеять этот сумрак. Все выглядело каким-то угрюмым, словно впереди их ожидало не веселье, а суровые испытания.

Пока шли последние приготовления к торжеству, Лера осматривала школу, видя ее совсем другими глазами – стороннего наблюдателя, который не имеет к этому месту никакого отношения. Это было странное чувство: словно она наконец-то вышла за пределы какой-то территории после долгих лет и многих попыток вырваться. Оглядываясь на годы, проведенные в этом здании, она удивлялась себе, не понимая, как могла так долго терпеть. За эти девять лет она так и не сумела ни с кем сойтись близко – что-то не складывалось ни с дружбой, ни с общими увлечениями. Наконец-то это стало не важным – она выросла.

С одноклассниками и учителями Лера всегда была ровна и приветлива. Никто не слышал, чтобы она кричала, ругалась, выходила из себя, как большинство подростков. Ее часто ставили в пример другим. В этой спокойной сдержанности можно было бы увидеть зачатки эмоциональной черствости, но большинство родителей мечтают о таких вот беспроблемных детях, которые не балуются, не озорничают, не капризничают. Они тихие и спокойные. Много читают и хорошо учатся. Проблемы с такими детьми начинаются потом. А родители… они не знают, что творится в душе их чада, что по-настоящему его трогает и волнует. Они видят лишь замечательный фасад и подразумевают, что и внутреннее убранство выглядит под стать.

Вечер протекал по стандартной схеме и плавно перешел в дискотеку. После нескольких танцев Лера устала. Она выскользнула из зала и отправилась бродить по школе в надежде отыскать помещение, где можно немного побыть в одиночестве и отдохнуть от бесполезной суеты.

Школа выглядела пустынной. В тишине, притаившейся в классах, застыло что-то печальное и торжественное одновременно. Смех и негромкие голоса, раздававшиеся в самых неожиданных местах, говорили о том, что этот сумрак не так уж и необитаем, как кажется.

Леру охватило смутное беспокойство. Пытаясь отделаться от неприятного чувства, она толкнула первую попавшуюся дверь и вошла в класс, где была устроена гардеробная. Плащи, сумки, зонты и пакеты, вперемешку сваленные на партах, коробки разных размеров, обувь и другие непонятные предметы занимали большую часть комнаты.

Беспокойство не уходило. «А ведь завтра я никуда не уеду», – вдруг подумала Лера и испугалась этой мысли, такой отчетливой и ясной, словно кто-то сказал ей эти слова прямо в ухо. Устав от попыток настроить себя на мажорный лад, она села на пол среди груды вещей и попыталась заплакать.

– Нет! – вырвалось у нее. – Не хочу!

И тут же чья-то рука схватила ее за платье.

– Кто тут? – Голос Леры зазвучал теперь на удивление спокойно, и лишь сам вопрос был задан с некоторым запозданием.

– Белозерова, ты? – глухо раздалось в ответ, а через несколько мгновений перед ней возник и обладатель голоса – Саша-спортсмен. – А я все думаю, кого занесло в мое логово?

В темноте разглядеть что-либо оказалось сложновато, но, постепенно привыкнув, она смогла оценить его растрепанный и заспанный вид и ярко блестевшие глаза.

– Хорош, – рассмеялась Лера. – А Наташа в курсе?

– От нее и скрываюсь, надоела – спасу нет. Следит все время. Этого нельзя, того не делай. Да мать меня меньше воспитывает, честное слово!

– Значит, судьба.

– Это еще что такое? Ты вот умная, скажи, почему мне так погано?

– Пить надо меньше, вот и не будет погано.

– И ты туда же. Давай лучше выпьем, праздник все-таки. – Саша пошарил где-то среди пакетов и извлек открытую бутылку шампанского.

– И это ты, гордость школы, сидишь здесь в одиночестве и хлещешь шампанское из горла? Кто бы мог подумать! А как же спортивный режим?

– Сегодня можно. Имеет право человек расслабиться или нет? Или я каждый день школу заканчиваю? – Саша протянул Лере бутылку: – Давай, умница-разумница, начинай новую жизнь.

Что-то Лере в нем не нравилось – то ли тон, то ли взгляд, то ли что-то еще. Беспокойство снова вынырнуло из мрака, и чтобы загнать его куда подальше, Лера глотнула шампанского прямо из горлышка. Напиток оказался выдохшимся и теплым.

– Тьфу, гадость какая, – не удержалась она от комментария, – и как это люди пьют такое?

– Ничего другого не осталось.

Сиреневый вечер глухо гас за окнами. Дождь, не успевший просочиться в землю, теперь активно испарялся, устремляясь вверх от жары. В помещении было душно и влажно, словно в оранжерее. За окнами повсюду расстилался туман. Они сидели в захламленном классе, и Лере казалось, что они – последние люди на земле.

– Как можно было так влипнуть? – нарушил тишину Саша. – Вот объясни. Почему я все время делаю совсем не то, что хочу?

– Как это?

– Ну, хотел стать футболистом. Всегда. Люблю футбол до ужаса.

– Почему же пошел в волейбол?

– Отдали потому что. Вот и все дела. И ведь сразу получаться стало, как назло. Я потом перейти хотел, да все отговаривать начали – тренер, ребята, мать. Навалились, в общем, кучей. Куда мне против всех?

– И кто виноват?

– Да сам я, сам. Потому и тошно. Не смог рискнуть. Побоялся. Ненавижу.

– Кого?

– Всех. Себя в первую очередь. До сих пор футбол смотреть не могу. Как увижу – прямо нож в сердце. Слабак.

– Вообще-то очень вредно так к себе относиться.

– Да плевать мне, что вредно, а что нет! Вот и в институт этот физкультурный не хочу. Да кто же меня спросил – без экзаменов берут, и все, вперед, давай учись. И Наташка мне не то чтобы очень нравится, а жениться придется. Тоже никто моего согласия не спрашивал, а уже к свадьбе готовятся, у них все решено. А я так, вроде и ни при чем. Никто меня ни разу не спросил, чего я хочу. По-настоящему. Понимаешь? Всем до лампочки. Вот ты вроде другая… Хочешь, все брошу и поеду в Питер?

– И что будешь делать там?

– Поступлю куда-нибудь, не совсем же я дурак. Ты-то как, не против?

– При чем здесь я? Ты сам должен решить, что тебе нужно. Я пойду. – Лера попыталась встать.

– Погоди.

Саша робко коснулся Леры и поцеловал ей руку. И почти сразу же пространство вокруг словно поплыло у нее перед глазами. Пытаясь понять эти странные метаморфозы, Лера непроизвольно закрыла глаза – происходящее пугало. Мир словно поворачивался неизвестной стороной, и она впала в какое-то оцепенение, не в силах пошевелиться.

Постепенно она заметила, что все происходящее имеет какой-то ритм. Приливная волна то накрывала ее с головой, то отпускала и еле слышно урчала внутри, набирая сил перед новым рывком. Она чувствовала силу, свернувшуюся внутри калачиком где-то в районе солнечного сплетения, и ее напугала скрытая в ней мощь. Ей казалось, что если она расслабится и отпустит себя, то волна, словно цунами, сметет все вокруг.

– Пусти, слышишь!

Поглощенные борьбой, они не заметили, что в классе появился кто-то еще. Человек стоял и смотрел на них. И в какой-то момент действующие лица разворачивающейся перед ним сцены, видимо, были опознаны.

– Чем вы тут занимаетесь? – Голос Наташи был полон негодования.

Сашины руки вмиг утратили силу, и Лера поскорее отодвинулась на безопасное расстояние.

– Что происходит? – Судя по голосу, Наташа была близка к истерике.

– Опять шпионишь? Ну что ты всюду таскаешься за мной? – Злоба, перемешанная с отчаянием, придавала Сашиным словам какой-то угрожающий оттенок. – Молчишь? Нечего сказать? – Он легко поднялся и шагнул в сторону Наташи.

В его движениях было что-то безумное. Он шел молча. Весь его вид выражал такую угрозу, что Наташа непроизвольно попятилась. Саша продолжал идти в ее сторону, выкрикивая резкие и невнятные слова, а Наташа отступала к окну.

Эта сцена, освещенная лишь светом уличного фонаря, казалась призрачной и нереальной, как в кино.

– Саша! Прекрати! Ты сошел с ума! – Лера попыталась отвлечь его.

Саша повернул голову на этот непонятный звук, то ли всхлип, то ли хрип, и этих мгновений оказалось достаточно.

Наташа ухватилась за ручку оконной рамы, потянула ее на себя и исчезла в проеме.

Стало удивительно тихо. Открытое окно медленно, бесшумно раскачивалось. С улицы тоже не было слышно ничего. Словно Наташа растворилась в этой тишине.

Некоторое время Лера и Саша пребывали в оцепенении. А затем бросились к окну. Внизу на асфальте белело какое-то пятно. Неясный свет от фонаря не достигал его. Приглядевшись, Лера поняла, что это Наташино платье. Комната, из которой выпрыгнула девушка, располагалась на первом этаже, но это была старая постройка и подоконник находился довольно высоко. При неудачном приземлении можно было не только переломать себе кости, но и запросто свернуть шею.

Наташа не шевелилась.

– Если с ней что-то случилось, я тебя убью. Задушу собственными руками! – Лера сжала пальцы, демонстрируя, как именно она это сделает.

Она понимала, что несет какую-то чепуху, что с Наташей это самое «что-то» уже случилось, но язык отказывался произносить страшное слово «умерла». Саша понял, что именно она хотела сказать. Но сам он говорить почему-то не мог и лишь с обреченностью смотрел вниз.

– Что стоишь?! Пойди скорее посмотри, что с ней. – Лера сама не знала, что нужно делать, но стоять молча было просто невыносимо.

Саша легко вспрыгнул на подоконник и через мгновение уже был возле Наташи.

– Пульс… – проговорил он, поднимая голову к окну.

– Что пульс?

– Есть. Но она… вроде… без сознания. – И он попытался дотронуться до ее лица.

– Не трогай! – Голос Леры снова сел от испуга. – Она так неестественно лежит. Я схожу за мамой.

Поза Наташи действительно не предвещала ничего хорошего. Она упала на спину.

Лера выскочила из класса и, стараясь не показывать паники, понеслась искать свою мать – заведующую хирургическим отделением местной больницы. Найти Александру Федоровну оказалось нетрудно, гораздо сложнее было выманить ее в коридор, не привлекая внимания остальных.

Пока Лера сбивчиво и путано пыталась объяснить, что произошло, мать, как всегда в критических ситуациях, тут же взяла все под свой контроль:

– Пойдем. Все по дороге.

Проведя быстрый осмотр Наташи, она, оставив ребят около травмированной девочки, отправилась вызывать помощь. К моменту приезда «скорой» все уже были в курсе произошедшего. Единственное, что скрыли от окружающих, – обстоятельства падения.

Это был несчастный случай – так комментировали случившееся участники события.

Веселье, естественно, сразу прекратилось. Толпа окружила место происшествия, и люди, до которых сарафанное радио уже успело донести новость, все подходили и подходили.

Больница находилась неподалеку. Сашу с Лерой не пустили в машину, на которой увезли Наташу, и они, не сговариваясь, пошли пешком. Дежурившая сестра хорошо знала Леру.

– Пока ничего определенного. Делают снимки, – ответила она на немой вопрос девочки.

– А мама?

– К операции готовится, ждите.

Ожидание растянулось. Туда-сюда бегали сестры, приезжали врачи. Атмосфера буквально вибрировала тревогой. Ясно было, что ситуация оказалась непростой, раз все так суетились. Лера и Саша сидели в тягостном молчании, не глядя друг на друга. И вскакивали каждый раз, когда в их поле зрения появлялся кто-нибудь из персонала больницы.

– Ну, что? Как? – задавали они почти хором извечный вопрос всех ждущих окончания операции.

Уже под утро появилась бледная от усталости медсестра и наконец-то произнесла так долго ожидаемые слова:

– Вроде бы все в порядке.

Лера уже не помнила, как добралась домой. Ей снился лес, сквозь который она продиралась к Питеру, но никак не могла выбраться на простор. Проснулась она разбитой, с головной болью и ломотой во всем теле. Красные воспаленные глаза подтверждали, что она заболела. Билет был сдан. Отъезд отложен.

К Наташе не пускали.