С того дня, как произошёл этот памятный для Лены разговор, в поведении Кошкина наступил резкий перелом. Прежняя его болтливость исчезла. Он стал молчалив и угрюм.

Когда профессор всё так же добродушно заговаривал с ним, подпоручик только хмуро отвечал «да» или «нет».

Однажды он настойчиво потребовал:

— Прошу вас, господин доктор, отправьте меня в полк. Ведь я же теперь совершенно здоров.

— Но полка вашего больше не существует, — улыбаясь, ответил Орлов.

— Вы лжёте! — гневно крикнул подпоручик. — Может, по-вашему и Российской империи больше не существует?

— Да, империи не существует. Я давно хотел…

Но профессор не закончил. Разъярённый подпоручик грохнул кулаком об стол.

— Что-о? Да знаете ли вы, что за такие слова — в Сибирь! Я докладную напишу! Самому государю императору!

— Успокойтесь, подпоручик! — резко сказал Орлов. — Здесь командую я. Извольте мне подчиняться! Тем более, что я старше вас. И годами и чином!

Повелительный тон старого военного врача неожиданно усмирил разъярённого Кошкина. На вышколенного офицера николаевской армии этот тон подействовал гораздо сильнее, чем все прежние учёные доводы профессора.

«Однако неплохо их там выдрессировали! — отметил про себя Орлов. — По крайней мере, сейчас это мне на руку».

После этой стычки стало заметно, что Кошкин побаивается старого профессора. Изменилось его отношение и к Асылбеку: он теперь был с ним почему-то подозрителен и молчалив.

И только к Лене подпоручик привязывался всё больше и больше. Кто знает, может быть, вместе с телом Бориса Стропилина он унаследовал и его любовь?… Во всяком случае, в обществе Лены Кошкин был по-прежнему разговорчивым и откровенным.

Как-то раз, потрогав свои отрастающие усы, он неожиданно спросил:

— Нет ли у вас, барышня, зеркальца? Сколько раз просил этого болвана доктора прислать мне, а он всё забывает.

Зеркало у Лены было. Она машинально расстегнула сумочку и… замешкалась. Ей вспомнились предостерегающие слова профессора:

— Ни в коем случае не давайте ему зеркала!

Но почему же? В чём дело? Он так и не объяснил…

Неожиданно она почувствовала какую-то досаду, чувство противоречия вспыхнуло в ней. После той тяжёлой сцены в беседке она даже испытывала какую-то враждебность по отношению к профессору. Возможно, это и заставило её вытащить зеркало и протянуть его Кошкину.

— Возьми!

Подпоручик взял зеркало, поднёс его к лицу и вдруг отшатнулся и побелел.

— Что с тобой? — испуганно спросила Лена.

Подпоручик посмотрел на неё глазами, полными ужаса и растерянности, и тихо, почти шёпотом, проговорил:

— Это… Это не я!

— Как не ты!

— Не я! Облик не мой, — повторил подпоручик и снова поднёс зеркало к лицу.

Лене стало страшно… А вдруг она сделала что-то ужасное и непоправимое… Она хотела взять зеркало, но Кошкин отвёл её руку.

— Погодите!

Несколько секунд он с недоумением разглядывал своё изображение. Потом с горечью прошептал:

— Что они со мной сделали?!

И, круто повернувшись к Лене, взмолился:

— Барышня! Милая вы моя! Христом-богом прошу: увезите меня отсюда. Пропаду я здесь! Чует моя душа — доктор и его помощник, Акбар этот, с нечистой силой якшаются. Заколдовали они меня. Ей-богу, заколдовали!

— Боренька!… — с тоской прошептала девушка.

Но Кошкин не слушал её. Он был взволнован и испуган. Его трясло, как в лихорадке.

— Что же это?… — бормотал он. — Асылбека, князеньку, любил, души в нём не чаял, заботился о нём, человеком сделать хотел… А он… Ведь заодно с этими супостатами! Недавно что-то сказал я, — гляжу, он с доктором перемигнулся. А я-то заметил. Меня-то не проведёшь!

И он откровенно начал рассказывать Лене:

— Страшно мне, барышня! Как перед господом-богом говорю — страшно. Против черкесов на Кавказе воевал — не боялся. А нечистую силу боюсь. И греха в этом не вижу. Вот давеча лежу, сплю, — слышу, кто-то моей головы коснулся. Хочу глаза открыть — не могу. Крикнуть хочу — тоже не могу! Зельем каким-то, наверное, опоили. А ведь чувствую, всё чувствую. Колдуют они. Что-то гудит, какие-то железки с верёвочками к голове прикладывают… Страшно! Что они со мной делают, а? И вот теперь… Облик-то не мой! Что ж это такое? Куда я попал, сударыня?! Зачем они надо мной все эти штуки проделывают?

Лена вздохнула.

— Успокойся, Боренька. Ну, успокойся.

И ласково провела рукой по его волосам.

«Что же с ним происходит?» — с тревогой думала девушка.

Всю ли правду сказал ей профессор? Каким-то шестым чувством она безошибочно угадывала: Орлов что-то скрывает, что-то не договаривает. Но что? Этого девушка не могла понять.

«Что они делают с Борисом? — раздражённо думала она. — Как они смеют!» В конце концов он принадлежит ей — больной ли, здоровый, — он её будущий муж. Она сама имеет право распорядиться его судьбой.

Довольно! Она увезёт его. Увезёт к родным. Там, в тихом селе, без врачей, Борис за лето придёт в себя, выздоровеет. А если не выздоровеет… Ну что ж… Тогда она последует совету профессора и сама начнёт учить Бориса всему заново. Но только — сама.

— Боря! — решительно сказала она. — Хочешь поехать к моим родителям, в колхоз?

— В колхоз? — переспросил Кошкин. — А что это такое — колхоз?

— Ну, в село, — в отчаянии сказала Лена. — В деревню!

— Там имение вашего батюшки?

— Да, допустим. Так что — едем? Только сейчас. Сию минуту! Я увезу тебя потихоньку, без разрешения Александра Ивановича.

— Едем! — радостно сказал Кошкин. — Велите закладывать карету.

И Лена решила действовать. Через минуту она сказала сидящей в коридоре дежурной сестре, что сейчас вернётся, и вышла из клиники.

Минут пять она стояла на улице, оглядываясь по сторонам, чтобы взять такси. Но такси не было. Несколько раз она пыталась остановить проезжающие мимо машины, но ни одна из них не останавливалась. И в то же время у самых ворот клиники стояла «Волга» с красным крестом на боку. Водитель, развалясь на сиденье, читал книгу.

Наконец девушка не выдержала и решительно подошла к «Волге».

— Послушайте! — окликнула она шофёра. — Мне нужно отвезти домой выздоровевшего из этой клиники. Можно?

Водитель отложил книгу и разулыбался хорошенькой девушке.

— Вообще-то рабочий день кончился. Я собирался в гараж. Но если вам так уж нужно…

— Будьте добры… — умоляюще сказала девушка.

— А далеко?

— Полчаса езды, не больше.

— Гм… — глубокомысленно проговорил водитель, но потом снова улыбнулся: — Только ради вас! Давайте быстрее!

Лена вернулась к Борису, сказала, чтобы он был наготове, потом снова вышла в коридор и обратилась к дежурной сестре:

— Где Александр Иванович?

— До вечернего обхода будет дома.

— Будьте любезны, позвоните, чтобы он немедленно пришёл сюда.

— Что случилось?

— У больного сильная головная боль.

И, видя, что дежурная колеблется, Лена быстро сказала:

— Да вы не беспокойтесь, никуда он не денется. Идите, я подежурю. И оставьте мне ключ: если придёт Акбар Мамедович или Асылбек, я открою.

Ничего не подозревавшая сестра отдала девушке ключ от входной двери и поднялась на второй этаж к телефону. Лена бросилась в сад — туда, где ждал её Кошкин.

— Скорее!

Она положила на стол заранее приготовленную записку для Орлова. Потом, схватив Кошкина за руку, почти бегом провела его через коридор во двор и потащила к воротам.

— Садись, Боря. Скорее только, скорее!

— Позвольте, Елена Александровна, — удивлённо сказал Кошкин. — Чего ж торопиться, ежели карета даже не запряжена. Где же, по крайней мере, кучер?

Водитель, который в этот момент протирал лобовое стекло, усмехнулся и ответил:

— Кучер — я.

— А где лошади, любезный?

Водитель похлопал по капоту.

— Вот.

На слуг обижаться не подобало. И поэтому Кошкин только деланно захохотал.

— Однако шутник ты, любезный! Спрятал в коробку целую тройку? Ха-ха-ха!

— Здесь не тройка. Здесь семьдесят лошадиных сил.

— Ха-ха-ха! — искренне залился Кошкин.

Потом с любопытством оглядел длинный изящный корпус машины и слегка дотронулся до нарисованного на боку красного креста.

— Ишь ты! Карета с дворянским гербом! — с уважением проговорил он и спросил: — Чей это герб, любезный?

— Наш, — коротко ответил водитель.

— Княжеский или графский?

— Нет, медицинский.

— Однако ты дерзок, братец! — с некоторой обидой сказал Кошкин. — Видно мало тебя, подлеца, на конюшне пороли.

Лена, покраснев от смущения, потянула Кошкина за руку и виновато посмотрела на водителя. Тот усмехнулся, подмигнул ей и украдкой покрутил пальцем у лба: понимаю, мол, спятил парень, да мне-то что? — на больных не обижаются…

Впрочем, Кошкин уже не обращал на него никакого внимания. Восхищение шикарной каретой с дворянским гербом явно подавляло все остальные чувства впечатлительного подпоручика. Он с благоговением обошел машину.

Вдруг лицо его вытянулось.

— Позвольте! — озадаченно спросил он. — Где же оглобли?

Водитель сдержанно прыснул. Лена страдальчески опустила глаза.

— В самом деле, где оглобли? — настойчиво повторил подпоручик. — И где лошади? Почему до сих пор не привели лошадей? Неужто я, дворянин, подпоручик Кошкин, ждать должен?!

— Да вы садитесь, чего уж там… — сказал водитель. — Ехать пора.

Кошкин побагровел.

— Ты что? Разыгрываешь меня, скотина! — угрожающе проговорил он. — Не советую-с! С подпоручиком Кошкиным шутки плохи. Да-с!

Он сжал кулаки и медленно двинулся к водителю. Парень растерялся. Но в эту минуту Лена взяла Кошкина за рукав и сказала с жалобной и в то же время нежной настойчивостью:

— Боренька! Сядь, ради бога. Прошу тебя, сядь рядом со мной…

Лицо Кошкина тотчас же прояснилось.

— Слушаюсь и повинуюсь, Елена Александровна! — любезно сказал он и покорно полез в машину.

Водитель торопливо спрятал тряпку под сиденье, захлопнул дверку и включил зажигание. Машина фыркнула и плавно тронулась.

Побледневший Кошкин, инстинктивно ухватившись за скобу, растерянно зашептал:

— Господи, боже мой! Спаси и помилуй от всякой нечисти… Святые угодники!…

Лена решила вмешаться.

— Послушай, Боренька. Помнишь, ты мне рассказывал о железной дороге между Петербургом и Москвой?

— Да, сударыня, — пролепетал бывший офицер двадцать второго пехотного полка. — Прошлой осенью я ездил по чугунке, но ведь это же…

— Это такая же машина, как и паровоз. Только по-другому устроена. И, конечно, нечистая сила здесь не при чём.

Спокойные слова девушки и невозмутимый вид водителя привели в себя бедного Кошкина. Он постепенно оправился от страха и уже с любопытством посматривал по сторонам улицы, по которой проносилась «Волга».

— Что за чепуха! — бормотал он. — Да у нас, в Козлове, таких домов отродясь не было…

Машина плавно летела по асфальту. Вот она сделала поворот и пошла по одной из центральных магистралей города, временами останавливаясь перед светофорами.

Вдруг Кошкин воскликнул:

— Сударыня! Поглядите, какой чудный дом — сплошное стекло!

С правой стороны проплыло здание кафе. Сквозь широкие окна были видны сидящие за столиками люди. На плоской крыше, у самого барьера, под полотняным зонтом сидели три девушки и, посматривая вниз, лизали мороженое…

— Из чего сделан сей дом? — спросил Кошкин, не отрывая взгляда от здания.

«И это говорит инженер-строитель!» — с горечью подумала Лена.

Впрочем, Кошкин и не ждал ответа. Он был возбуждён до предела. Он казался ребёнком, попавшим в сказочную, неведомую страну: восторженно кричал и радовался каждой мелочи, на которую никто из его спутников не обращал никакого внимания.

Мальчишка-велосипедист неожиданно развеселил его до слёз.

— Глядите, сударыня! Сам себя везёт! Сидит, крутит ногами и — едет! Потеха!

Широко открытыми глазами смотрел он на появившийся рядом мотоцикл. Мотоцикл был с люлькой, а в люльке сидела женщина.

Кошкин расхохотался:

— Баба-яга в ступе! Ей-богу, баба-яга в ступе! Ох, и умора!

За городом движение стало меньше. Машина, вырвавшись на простор, быстро набирала скорость.

Кошкин беспокойно заёрзал.

— Послушай, дорогой! — сказал он водителю. — Нельзя ли того… потише?

— Девяносто километров в час. Нормально.

— Девяносто вёрст? — робко переспросил Кошкин. — За один час?

— За один час.

— Боже мой! А вдруг — яма? Или, скажем, ухаб?

— На наших дорогах ухабов нет, — с улыбкой ответил шофёр, глядя на поблескивающий впереди асфальт.

Кошкин с сомнением покачал головой:

— Э-э, любезный! Уж я-то знаю русские дороги…

Машина повернула в сторону гор. Впереди, сквозь лиловое марево, тускло поблескивали ледяные вершины Киргизского хребта. С каждой минутой они росли, увеличивались и теперь уже были видны чётко и резко.

Кошкин, внимание которого до сих пор было поглощено дорогой, вдруг ошеломлённо воскликнул:

— Сударыня! Что это?

— Где? — не поняла Лена.

— Горы!

— Да, горы. А что?

— Но где мы находимся, сударыня? Я ничего не понимаю! Сначала этот странный южный город, который чем-то напоминает италийские города, а теперь — эти вершины… Может быть, это Альпы?

— Это Ала-Тоо.

— Ала-Тоо? Не слышал. Что это — часть Альп?

— Ала-Тоо выше, чем Альпы. Ты знаешь высоту Монблана?

— Нет…

— Монблан — величайшая вершина не только Альп, но и всей Европы. Её высота четыре тысячи восемьсот десять метров над уровнем моря. А вон та гора… Видишь, прямо перед нами?

— Вижу.

— Это пик Западный Аламедин. Его высота четыре тысячи восемьсот семьдесят пять метров!

— Выше самой высокой вершины в Европе?

— Да.

Кошкин расхохотался.

— Шутить изволите, сударыня! И потом… разве мы не в Европе?

— Мы в Азии.

— Господи, но мы же с вами русские! Разве, сударыня, мы не в России?

— В России. И в то же время в Киргизии.

— В Киргизии? — озадаченно переспросил Кошкин. — А что такое Киргизия? Где это? Я ничего не слыхал о такой стране.

Лена растерялась. И в тот же момент она вдруг впервые подумала, что всё это она объясняет Борису вполне серьёзно, как человеку, действительно не знающему самых элементарных вещей. Или она уже настолько вошла в эту роль, что сама невольно стала верить в существование офицера Кошкина? Но, может, это даже лучше, правдоподобнее?

— Ты, Боря, как офицер, вероятно, должен был изучать географию?

— О, Елена Александровна, я люблю эту науку. У нас в кадетском корпусе был чудесный учитель географии.

— Разве он ничего не рассказывал вам о Средней Азии?

— Как не рассказывал? Рассказывал. Вот вы изволили упомянуть о Киргизии. Но я хорошо знаю, что такой страны не существует. Есть, правда, киргизские степи. Это за Оренбургом. Там, где Большая Орда и Малая Орда. Они тянутся до самого Хивинского и Кокандского ханств.

Лена кивнула.

— Вот-вот! Мы сейчас и находимся в одном из городов бывшего Кокандского ханства.

— Шутите? — оторопело спросил Кошкин.

— Нисколько. Это бывший Пишпек. Теперь город Фрунзе.

— Вот как!…

Кошкин умолк и задумался…

Машина уже подъезжала к небольшому селу. Лена указала водителю на беленький саманный домик на окраине села, и сказала:

— Вот сюда.

А через минуту подпоручик услышал, как девушка объявила ему:

— Мы приехали, Боря!