В тот вечер, когда Александр Иванович ушёл от поздравлявшей его молодёжи, сон долго не приходил к нему. Орлов лежал на кровати, смотрел в темноту и думал о своей жизни.

Старики любят воспоминания. Когда нет будущего, человек невольно обращается в прошлое, как бы заново переживая всё, что случилось в те далёкие годы, припоминает людей, которых давно уже нет рядом.

«Вот и девятый десяток пошёл, — думал Орлов, ворочаясь в постели. — Всю родню пережил. И теперь, кроме Асылбека, никого…»

Ему вспомнилась жена, умершая в тридцатые годы. Потом он подумал о сыне, который погиб на фронте в самом конце войны. Сын был тоже военным врачом. Перед смертью он написал из госпиталя, чтобы Александр Иванович позаботился о маленьком сынишке его убитого фронтового друга — Исаева. Мать этого мальчугана умерла во время родов, и ребёнок не то у далёких родственников, не то в детдоме.

Уже после войны Орлов выполнил завещание сына. Он съездил в далёкую Киргизию и разыскал маленького Асылбека. Одинокий старик быстро привязался к шустрому двухлетнему мальчугану, увёз его с собой в Москву и усыновил.

Асылбек стал Орловым.

Рос он смышлёным и любознательным. Александр Иванович радовался, глядя на своего приёмного сына, вернее внука, потому что Асылбек звал его дедушкой. И лишь одно печалило старика: мальчик был совершенно равнодушен к медицине и мечтал стать журналистом.

Время шло. Профессор старел. Искусные руки хирурга понемногу теряли свою прежнюю твёрдость и уверенность. Всё чаще перед плохой погодой появлялась тупая боль в ноге. Иногда боль становилась нестерпимой. Стареющий организм понемногу отказывал…

Однажды профессор Казанцев — один из старых друзей Орлова — посоветовал:

— А вам, голубчик, не мешало бы отдохнуть.

— На пенсию? — с горькой усмешкой спросил Орлов. — За цветами ухаживать?

— А почему бы и нет? Дай бог всякому поработать так, как поработали вы.

Казанцев помолчал и добавил:

— И перемените, пожалуйста, климат. Поезжайте куда-нибудь на юг, в тёплые края. А здесь… Да впрочем, вы и сами знаете не хуже меня.

Да, Орлов знал. Здесь, в Москве, он долго не протянет. Он подумал и решил уехать на родину своего приёмного сына — в Киргизию.

Так и случилось, что Орлов оказался во Фрунзе. Он обосновался на окраине города, в небольшом домике, который был окружён старым садом.

Весной сад становился розовым от расцветающих урючин и яблонь. Первое время старику нравилось подолгу сидеть в низенькой беседке и прислушиваться к сонному жужжанию пчёл.

А потом Орлов заскучал. Ему надоела эта однообразная тишина. Снова потянуло в операционную, туда, где шла постоянная борьба за человеческую жизнь.

Старик связался с одной из городских клиник и незаметно стал как бы нештатным хирургом. Врачи охотно приняли в свой коллектив знаменитого профессора. Ему выделили кабинет, где он мог спокойно работать и принимать больных. А ему только этого и нужно было.

Часто по целым дням он пропадал в этом кабинете или в операционной, делал иногда очень сложные и рискованные операции и учил своему искусству молодых хирургов, среди которых особенно выделял аспиранта Акбара Мамедова.

Акбар нравился профессору своей преданной любовью к медицине. Были в молодом хирурге и такие черты, которых явно не доставало Александру Ивановичу.

Холодный, подчёркнуто вежливый, очень внимательный, Акбар резко отличался от своего вспыльчивого и часто грубоватого учителя.

Больше всего Орлову нравилась целеустремлённость молодого учёного.

Однажды профессор сказал ему:

— Иногда я завидую вам, Акбар. Вы всегда знаете, что делаете. У меня, например, этого нет. Всю жизнь я боролся со своей неуравновешенностью и, кажется, так и не отделался от неё. А вы спокойный и трезвый человек.

Акбар сдержанно улыбнулся:

— Просто я родился в другое время, Александр Иванович. Всё наше поколение — трезвое. За это спасибо вам — вы нас этому научили.

— Вот как?

— А как же! Вспомните хотя бы генетику — науку, без которой сейчас невозможно представить себе развитие биологии. А ведь ещё в школе нам категорически заявляли, что генетика — это плод метафизики и идеализма. Да вот, смотрите сами.

Акбар взял с этажерки «Энциклопедический словарь» и раскрыл его.

— Кто такой Грегор Иоганн Мендель? — спросил он и сам же ответил: — Основатель учения о наследственности. Колумб генетики! Теперь Менделя считают гением науки. А смотрите, что написано в этом словаре, изданном в 1954 году. «Менделизм — реакционное направление в биологии». Здорово? И в заключение «Советские биологи-мичуринцы во главе с Т.Д. Лысенко окончательно разгромили менделизм». Понимаете? Ясно и просто: окончательно разгромили! Верь и не моги думать иначе.

Акбар захлопнул книгу, поставил её на место и насмешливо проговорил:

— И вы обвиняете нас в скептицизме!

Потом помолчал и спокойно добавил:

— Вы заставляли нас верить на слово — мы верили. Но когда мы убедились, что вы с такой же лёгкостью заставляете нас поверить в обратное, — мы стали сомневаться.

— Ну что ж, — подумав, ответил профессор. — И вы, пожалуй, правы. Подлинный учёный должен во всём сомневаться. Авторитеты для него — ничто. Он обязан верить фактам. Но знаете, Акбар, что мне не нравится в вашей натуре?

— Что?

— Узость. Вы любите медицину и занимаетесь только ею. Но почему? Неужели, кроме медицины, вас ничего больше не интересует? Ведь настоящий учёный должен быть человеком с широким кругозором.

— Заниматься искусством, политикой? — насмешливо спросил Акбар. — Благодарю!

— Но хотя бы интересоваться этим!

— А время? Вспомните, как говорил Павлов: наука требует от человека всей его жизни. И если бы у вас было две жизни, то и их бы не хватило вам. Зачем же я буду тратить время и силы на другое, если моё истинное призвание — медицина?

— Призвание! — раздражённо пробормотал Орлов. — А что такое призвание? Глупое слово. Если человек талантлив — он должен быть талантлив во всём.

— И даже в пении? — лукаво спросил Акбар.

Александр Иванович сердито ответил:

— Ну, если нет голоса, петь арии, конечно, не будешь. Я говорю не об этом. Но если вы умеете хорошо соображать, ваш ум может быть одинаково полезен в медицине и политике, в химии и экономике, в лингвистике и металлургии. Почему же вы решили, что ваше призвание именно медицина? Александр Флеминг, например, считал, что он стал учёным-бактериологом совершенно случайно. Он любил говорить, что перед нами всегда два пути — мы должны выбрать один из них, не зная, куда ведёт второй. Может быть, мы выберем лучший. Но возможно так же, что мы никогда не узнаем, какой надо было выбрать. Призвание… Какая чепуха! Подлинный учёный прежде всего должен уметь мыслить. Тогда в любой области науки, которой он посвятит себя, он достигнет успеха.

— Посвятит себя?… — переспросил Акбар. — А что такое — чему-то себя посвятить? Это значит отдать все свои силы на достижение одной цели. Только одной! Вот это и есть призвание, дорогой Александр Иванович.

Орлов протестующе поднял руку.

— Позвольте! «Призвание» — это от слова «зов». Но если вы будете ждать, пока дело позовёт вас, может пройти вся жизнь. Нужно самому идти навстречу этому делу.

— Согласен. Идти и выбирать любимое дело. Одно! Главное!

— А чтобы выбрать, нужно иметь из чего выбирать. Нужно знать как можно больше, нужно смотреть на мир как можно шире. Если вы видите только одну дорогу, вы так или иначе поплетётесь именно по ней. А если вы в состоянии охватить взглядом много дорог, только тогда вы сможете выбрать самую интересную для вас…

Учитель и ученик часами спорили на подобные темы. И, конечно, ни один не был в силах убедить другого. Разница во взглядах отражала разницу их характеров. Согласиться с противником в споре — значило изменить самому себе, изменить складу своей натуры. А этого никто из них сделать не мог.

Высоко оценивая целеустремлённость Акбара и упрекая его за узость взглядов, Орлов в душе понимал, что эти два качества очень часто следуют одно за другим.

Самому Орлову была свойственна необычайная широта взглядов. Это была увлекающаяся и страстная натура.

Пожалуй, самой яркой чертой в его характере была любознательность. В разговоре со знакомыми он любил приводить слова великого физика Альберта Эйнштейна:

— У меня нет таланта, а только страстное любопытство.

Александр Иванович был уверен, что именно любопытство и делает человека учёным.

В молодости он с одинаковым интересом занимался и физикой, и историей, и математикой, и ботаникой и ещё очень и очень многим. Он с увлечением прививал яблони в саду своего отца, учился делать мебель у соседа-столяра и просиживал ночи на крыше дома, разглядывая в самодельный телескоп далёкие загадочные звёзды.

Ему хотелось знать и уметь всё. Иногда на него нападала тоска от мысли, что мир беспределен, а познание ограничено жизнью одного человека. Но Орлов утешался словами того же любимого Эйнштейна:

«В сущности жизнь слишком коротка, чтобы все отлично делать. Очень многое из того, что хотелось бы осуществить, остается незавершённым».

Потом, уже став врачом, он понял, что главное не в том, чтобы знать много вообще, а в том, чтобы знать самое нужное. Тогда он решил, что его страстная любознательность может навредить ему. Он стал бояться своих увлечений, стал ограничивать себя, заставлял себя заниматься только тем, что было необходимо.

Он любил изречения знаменитых людей и в те дни выписал себе в тетрадь слова замечательного учёного эпохи Возрождения — Джероламо Кардано: «Слишком разбросанный ум к постижению вещей неспособен».

И всё-таки он не мог справиться со своей необузданной страстью к познанию. Он продолжал увлекаться многим, что не имело никакого отношения к медицине.

Да и в медицине Орлов не мог ограничиться одной только областью — хирургией. Немало сил и времени он отдавал и физиологии. А в последнее время особенно увлекся изучением проблемы продления жизни человека.

Что потянуло его к этой проблеме? Может быть, собственная надвигающаяся старость, которую он ощущал всё больше и больше? Кто знает…

Он ненавидел смерть, против которой боролся всю свою жизнь в самых различных клиниках и госпиталях. А теперь эта смерть — смерть от старости — неотвратимо надвигалась и на него. И он знал, что до сих пор нет средств, чтобы от неё защититься.

Это сознание бессилия раздражало учёного. Сдаться на милость природы н покорно ждать, когда организм окончательно откажется работать, — было не в духе Орлова. Тело, искалеченное на войне и уже одряхлевшее, всё-таки было нужно профессору хотя бы потому, что в нём жил его мозг — мозг опытного и знающего учёного, который мог бы ещё принести немало пользы людям.

Умирать, когда столько ещё нужно сделать, — как это глупо! А тут ещё неразгаданная тайна раствора, в котором хранились экспонаты коллекции Ильи Фёдоровича. Её нужно разгадать, обязательно нужно! Но когда? Как жаль, что пришлось заняться коллекцией слишком поздно!

Думая об этом, Орлов пожалел, что слишком много времени отдавал второстепенным делам. Ах, если бы можно было начать жизнь снова!…

Может быть, профессор именно потому и восхищался теперь целеустремлённостью Акбара, что ему самому её недоставало.

«Любознательность и целеустремлённость — вот что главное для учёного. Да и не только для учёного!» — думал Александр Иванович.

И теперь он стремился во что бы то ни стало воспитать эти две черты в Асылбеке. Он всегда старался рассказывать своему приёмному сыну как можно больше, чтобы пробудить в нём любопытство и стремление к знаниям. А в последнее время он невольно ловил себя на том, что часто становится на позицию Акбара, утверждая, что жажда знаний должна быть ограничена определённой целью.

Как-то он сказал Асылбеку:

— Ты слишком беспорядочно читаешь. Это вредно. Среди книг, как и среди людей, можно попасть в хорошее и дурное общество.

Асылбек возразил:

— Но ты же сам всегда говорил, что читать нужно как можно больше.

— Но с толком! Над книгами нужно думать, а не глотать их, как сладенькие пилюли. Прочитанное должно служить только толчком к собственным размышлениям. Знаешь, как говорил Фауст и Гёте?

Пергаменты не утоляют жажды.

Ключ мудрости не на страницах книг.

Кто к тайнам жизни рвётся мыслью каждой,

В своей душе находит их родник.

Александр Иванович помолчал и задумчиво добавил:

— Ценность человека для общества не в том, что он берёт, а в том, что он даёт. Можно быть блестящим эрудитом и бесполезным человеком. У нас много людей, которые любят блеснуть своей учёностью, тем багажом знаний, которым они запаслись от других. Но что толку от этого, если сами они не дают ничего нового, не прибавляют к этому багажу своих открытий? Кому нужен этот мёртвый груз, этот замороженный капитал знаний?

— Но ведь невозможно что-то дать, ничего не зная! — сказал юноша. — Чтобы сделать что-то своё, нужен определённый запас знаний.

— А вот это как раз самое трудное — уметь найти золотую середину: при минимуме полученного от других, дать максимум своего.

Асылбек спросил:

— А как определить этот минимум? Каким он должен быть?

— У каждого — свой. Одному нужны тысячи фактов, чтобы уловить в них закономерность. А есть умы, наделённые очень тонкой интуицией, которые угадывают эту же закономерность на основании знания лишь немногих фактов. Этим и отличается гений от посредственности. Его знания порой даже меньше, чем знания посредственного учёного, но гений умеет лучше распорядиться ими. Именно потому, что умеет понять логику немногих фактов. Умеет мыслить!

Орлов говорил и невольно вспоминал Акбара Мамедова. Орлов был учителем по отношению к нему, но он чувствовал, что и сам кое-что взял у этого молодого учёного. Обучая, всегда учишься и сам. Особенно, если ученик достоин своего учителя.