«Изобретатель хеттов»

Когда осенью 1880 года оксфордский профессор Арчибальд Генри Сэйс прочитал в лондонском Библейском обществе лекцию «Хетты в Малой Азии», это вызвало настоящую сенсацию. Дело в том, что профессор утверждал ни больше ни меньше, как то, что на территории нынешней Турции и Северной Сирии тридцать или сорок веков назад жил великий и могучий народ, о котором историки каким-то образом забыли. Не только современные историки, но уже греческие и римские!

Солидная и менее солидная печать, обычно вообще не сообщавшая о подобных лекциях, сравнивала Сэйса с Лэйярдом, который извлек из-под мусора тысячелетий Ниневию, библейское «разбойничье логово» и в то же время «самую роскошную среди всех столиц», или со Шлиманном, откопавшим на глазах у потрясенных современников гомеровскую Трою. И даже ставила Сэйса выше их: ведь в данном случае речь шла не об одном городе, каким бы знаменитым он ни был, а об открытии целого народа!

Восторги, однако, скоро превратились в сомнения, а сомнения — в насмешку. Трудно установить, кто первый наградил Сэйса нелестным титулом «изобретатель хеттов». Впрочем, через несколько лет Британская энциклопедия, которая обычно о живых отзывается очень сдержанно, написала о нем: «Его заслуги в научной ориенталистике трудно переоценить».

Титул «изобретателя хеттов», если он вообще правомерен, должен был бы получить скорее ирландский миссионер Уильям Райт, который за два года до лекции Сэйса опубликовал статью с подобными же тезисами в «Обозрении» Британского и заграничного евангелического общества, а в 1884 году — книгу под вызывающим названием «Империя хеттов» («The Empire of Hittites»).

Вызывающим казалось уже само величание Хеттского государства империей, царством. В глазах среднего англичанина таковой была лишь Британская империя или, в крайнем случае, царская Россия, в прошлом еще наполеоновская Франция, затем габсбургская империя, «над которой не заходило солнце», и, конечно, Римская империя. Но называть империей государство, забытое человечеством, а может, и вовсе не существовавшее, — это было уж чересчур.

Сэйс и Райт, однако, имели веские основания защищать свою точку зрения. Разумеется, они во многом заблуждались, но одна из их ошибок впоследствии оказалась особенно грубой: значение и роль Хеттской империи они недооценили!

 

Договор Авраама — исторический источник?

Чтобы понять, почему хетты в конце XIX века вызвали в Англии, да и не только в Англии, такую сенсацию и почему об их открывателях писали то как о высоко уважаемых ученых, то как о шарлатанах, необходимо вспомнить, что тогда вообще было известно о хеттах.

Разумеется, о них знали! Правда, не из исторических сочинений и не из учебников истории, а из… самой распространенной книги христианского мира — из Библии. Парадоксально и то, что, хотя многие относились к этой «книге книг» очень серьезно, упоминания в ней о хеттах остались почти незамеченными.

И немудрено. В Библии хетты упоминаются преимущественно наряду с другими, совершенно незначительными народами или племенами. Первое упоминание о них встречается в I книге Моисея (15, 18–21) в связи с «договором», заключенным между господом и Авраамом, что само по себе не внушает серьезному историку особого доверия. «Потомству твоему даю я землю сию от реки Египетской до великой реки, реки Евфрат: Кенеев, Кенезеев, Кедмонеев, Хеттеев, Ферезеев, Рафаимов, Гергесеев и Иевусеев». То же говорит и книга Иисуса Навина (3, 10): «Из сего узнаете, что среди вас есть бог, который прогонит от вас Хананеев иХеттеев, и Евоев и Ферезеев, и Гергесеев и Аморреев и Иевусеев».

Небольшое отступление. В древнееврейском оригинале Ветхого завета стоит Hittim, что переводчики на словацкий язык перевели словом Heteji, в Кралицкой библии используется выражение Hetejsti. Бедржих Грозный ввел в чешский язык термин Hethite, из чего возникла и словацкая форма Hetiti. Сейчас мы употребляем — в соответствии с последними результатами филологических исследований — в словацком языке термин Chetiti, в чешском языке Chetite или Hethite. В немецком языке пользуются — в соответствии с переводом Библии, осуществленным Лютером, — выражением Hethiter, во французских религиозных текстах — Hetheens, а в научных — Hittites, в английском языке — Hittites.

В Библии есть и другие упоминания о хеттах, например, рассказывается, что царь Давид соблазнил жену хетта Урия, коварно потом лишив его жизни, и даже прижил с нею сына, который был не кто иной, как знаменитый Соломон. Этот полухетт также питал слабость к хеттским женщинам, поскольку Библия рассказывает, что среди его семисот жен и трехсот наложниц было «много жен хеттских». Два сообщения Библии особенно обращают на себя внимание.

На второй год после ухода из земли Египетской, читаем в IV книге Моисея (13, 18–30), послал Моисей по велению Господа лазутчиков, дабы они рассказали народу, расположившемуся в пустыне Фаран, какова обетованная земля Ханаан. Спустя сорок дней лазутчики возвратились с сообщением, что «в земле той подлинно течет молоко и мед» и что «народ, живущий на земле той, силен, и города укрепленные и весьма большие. Амалик живет на южной части земли, Хеттеи, Гевеи, Иевусеи и Аморреи живут на горе, Хананеи же живут при море и на берегу Иордана».

Из этого сообщения можно сделать два вывода: хетты жили к северу от «земли обетованной», то есть приблизительно к северу от нынешнего Израиля, и, кроме того, они жили там еще до прихода евреев из «египетского плена».

Второе сообщение Библии уводит нас в глубь «истории», и содержащиеся в нем географические данные точнее. В I книге Моисея при описании погребения жены Авраама Сарры вполне определенно говорится о том, что евреи были пришельцами и гостями у хеттов и что край, в котором обосновался праотец Авраам, с незапамятных времен, как говорится, «от всемирного потопа», принадлежал хеттам. Праотец Хет был сыном Ханаановым, имя которого этот край сохранял до начала исторической эпохи. Однако обратимся к тексту (23, 1-20): «Жизни Сарриной было сто двадцать семь лет: вот лета жизни Сарриной. И умерла Сарра в Кириаф-Арбе, что ныне Хеврон, в земле Ханаанской. И пришел Авраам рыдать по Сарре и оплакивать ее. И отошел Авраам от умершей своей, и говорил сынам Хетовым, и сказал: я у вас пришелец и поселенец; дайте мне в собственность место для гроба между вами, чтобы мне умершую мою схоронить от глаз моих. Сыны Хета отвечали Аврааму и сказали ему: послушай нас, господин наш, ты князь божий посреди нас, в лучшем из наших погребальных мест похорони умершую твою». Но Авраам хотел похоронить ее в отдельной могиле, он «встал и поклонился народу земли той, сынам Хетовым», и попросил хеттеянина Ефрона продать ему «пещеру Махпелу, которая у него на конце поля его», что тот и сделал, «долго не торгуясь» (автор библейского текста не забывает это отметить), «и отвесил Авраам Ефрону серебра, сколько он объявил вслух сынов Хетовых: четыреста сиклей серебра, какое ходит у купцов».

Все это, несомненно, представляет интерес, но дает основание говорить — если вообще верить Библии как «священному писанию» — лишь о существовании хеттов. Но это еще не подтверждает смелой гипотезы о том, что государство хеттов было великой державой.

Однако Сэйс и Райт слишком хорошо изучили Библию уже благодаря своей профессии, чтобы забыть о самом важном. В 7-й главе II Книги царств цитируемой ими англиканской Библии (что соответствует 7-й главе IV Книги царств по католической Библии) приводится история четырех прокаженных, которых евреи не впускают в город Самарию, осаждаемый сирийцами: в Самарии такой голод, что «четвертая часть каба голубиного помета продавалась по пяти сиклей серебра», матери ели собственных детей, и вообще людоедство было обычным делом. Четырем беднягам не оставалось ничего другого, как либо погибнуть у стен города, либо отправиться в сирийский лагерь и выпросить там немного еды. Под покровом темноты они поползли туда. «И вот, нет там ни одного человека. Господь сделал то, что стану Сирийскому послышался стук колесниц и ржание коней, и сказали они (то есть сирийские воины) друг другу: верно, нанял против нас царь Израильский царей Хеттейских и Египетских, чтобы пойти на нас».

Тут уже о хеттах говорится не в связи с малозначащими племенами, а наряду с египтянами, в то время самым могущественным народом. Более того, хеттский царь упомянут прежде царя египетского, «что является аргументом, — возражали критики, — только для духовных лиц, каковыми и являются преподобный Сэйс и преподобный Райт, которые обязаны ex professo верить слову Библии».

Разумеется, это возражение в высшей степени справедливо, поскольку Библия, даже как документ истории евреев, недостоверна. Например, весь эпизод с «египетским пленением» евреев весьма сомнителен, потому что ни в одной из сотен тысяч египетских надписей и папирусов, прочитанных египтологами, о нем даже не упоминается. Фараон Рамсес II, который, по Библии, должен был утонуть во время преследования евреев в Красном море, умер после шестидесяти шести лет правления естественной смертью, а его мумия была найдена в конце прошлого века в неповрежденном саркофаге в Долине царей.

Однако цитаты из Библии в работах Сэйса и Райта носили второстепенный характер. Оба священника оперировали прежде всего фактами и выводами из фактов, которые доказывали, что в Передней Азии наряду с египетской и ассиро-вавилонской существовала еще третья великая держава — хеттская.

 

Чудодейственный Хаматский камень и прогрессивный паша

Думаю, что читателям будет интересно узнать об этих фактах и, особенно о пути, который привел к ним Сэйса и Райта.

Первенство в открытии хеттов для науки принадлежит Райту; как это ни странно, он открыл их случайно во время одного из своих путешествий, разглядывая необычный придорожный камень.

Уильям Райт, будучи жертвой своей профессии, попал с вечно туманных берегов Северной Ирландии в солнечный Дамаск, чарующий вечно зеленый оазис на берегу песчаного моря Сирийской пустыни (такой чарующий, что Мухаммед не пожелал вступить в него, приняв оазис за рай. А поскольку двух раев быть не может, он и не пожелал отречься от небесного ради земного). Там Райт приобщал верующих в Аллаха к «истинной вере» в Христа, путешествовал по окрестностям, интересовался фольклором, изучая живые и мертвые языки, играл в покер и занимался другими богоугодными делами, как и подобает настоящему миссионеру. В ноябре 1872 года британский консул Кирби Грин пригласил его принять участие в небольшой экскурсии в Хаму (древний Хамат), провинциальный город в турецком вилайете Сирии, обещая показать «тот камень».

Хаматский камень с хеттскими иероглифами

Райт с удовольствием принял приглашение, и не только потому, что надеялся рассеяться. Дело в том, что «тот камень» был чрезвычайно любопытен, о нем уже много писали, а за несколько лет до того двое американцев, консул Джонсон и конкурент Райта миссионер Джессап, рискуя жизнью, отправились взглянуть на него. Но если Джонсон и Джессап вынуждены были ретироваться под градом камней, которые метали в них местные жители, то для Грина и Райта поездка не предвещала опасностей. По крайней мере так им казалось.

До 1872 года этой областью правил чрезвычайно правоверный и отсталый паша, не признававший никаких европейских миссионеров, купцов, шпионов, археологов, контрабандистов, доставлявших оружие, и других носителей западной «культуры». Но его преемник Субхи-паша был человеком прогрессивным и проявлял в отношении европейских ученых просвещенный либерализм. Он пригласил своих английских друзей в Хаму и так как был превосходно информирован о настроениях населения, то присовокупил к приглашению отряд солдат. Под такой охраной они прибыли к «тому камню», а нашли даже четыре. Три оказались в кладке маленьких домишек посреди живописной базарной площади, четвертый стоял открыто у дороги. Этот последний был особенно дорог местному населению, так как излечивал от ревматизма. Стоило только лечь на него — и в результатах можно было не сомневаться.

Преподобный Райт осмотрел камни, покрытые странным орнаментом, на первый взгляд очень древним, — но нет, это был не орнамент, это былиписьмена! Они казались похожими на египетские иероглифы и в то же время отличались от них. Здесь не было ни львов, ни длинноухих змей, ни человеческих рук, но зато были птицы, человеческие фигуры, странные треугольники, различные сочетания квадратов и какие-то загадочные символы…

Жители Хамы, разумеется, сразу сообразили, зачем явились сюда эти двое франтов с отрядом солдат: они хотели украсть чудодейственный камень, чтобы потом самим врачевать своих соотечественников. И подозрения перешли в уверенность, когда «бей в черном жестком тюрбане» приказал солдатам выломать камни.

Дело не обошлось без затруднений, но у солдат были ружья, и благодаря этому вечером 25 ноября 1872 года все четыре камня, включая чудодейственный, были доставлены в резиденцию паши. Но едва преподобный Райт начал рассматривать их при свете сальных свечей, как один из носильщиков вбежал с известием, что местные фанатики хотят взять дом приступом и разбить камни, чтобы не оставлять их в руках неверных. Следующее донесение гласило, что полиция частично присоединилась к бунтовщикам. Грин, как дипломат, потребовал военного вмешательства, а Субхи-паша, как военачальник, решил вступить в дипломатические переговоры.

— Завтра утром я вам заплачу за камни.

«Это была бессонная ночь», — занес в свой дневник Райт. Улицы были запружены возмущенными толпами, а в небе появились зловещие знамения. Дервиши сновали по городу, убеждая каждого, кто еще не догадался сам, что это Божье предостережение. К утру кризис достиг высшей точки, к недовольным присоединилась часть войска. К Субхи-паше явилась депутация от населения, предводительствуемая разгневанным старостой, и потребовала водворить камни на место. Просвещенный паша счел бесцельным объяснять, что дождь метеоритов, прошедший ночью, был чистой случайностью и не имел никакого отношения к перевозке чудодейственного камня. Он сел и погрузился в долгие размышления.

— Нанес ли огненный дождь с неба вред хоть одному человеку, женщине или животному? — спросил он наконец.

— Нет, — признался староста, — но…

— Но нуждаются ли правоверные в еще более убедительном доказательстве того, что небо согласно с перевозом камней?

К этому Соломонову изречению он присовокупил мошну с серебром, и депутация, изумленная тем, что правитель сдержал свое обещание, не смогла произнести ни слова.

Камни потом были переправлены в Стамбул, они и поныне находятся в нижнем флигеле Нового музея. Райт заказал с них гипсовые слепки, которые отослал в Британский музей.

Таким образом таинственные надписи на хаматских камнях стали доступны европейским ученым. Но и сам Райт уже не переставал интересоваться этими делами. Вскоре он обнаружил подобный же камень в алеппской мечети — тамошний камень излечивал глазные болезни. Позднее были найдены небольшие глиняные и металлические печати с такими же знаками, и не только в Сирии, но и в Киликии, Каппадокии, в верховьях Евфрата. И все говорило об их принадлежности к одной культуре, а может быть, и о существовании большой империи. Но что это была за культура, что это была за империя? И Райта, который всю свою жизнь читал Библию, вдруг осенило — а не могла ли это быть империя хеттов?

Прошло немного времени, и Райт уже в этом не сомневался.

Между тем в Британском музее около Хаматского камня останавливались посетители и недоуменно пожимали плечами. Но один из них, так же как и Райт, с самого начала был уверен, что знаки на камне — не орнамент, а письмена. Он даже установил — и как впоследствии оказалось, совершенно правильно, — в каком направлении их надо читать!

Дело в том, что на Востоке не обязательно пишут слева направо. Евреи и арабы пишут справа налево, китайцы — сверху вниз, а для древних египтян вообще было безразлично, вытесывать ли свои иероглифы справа налево или слева направо. Но как узнавал грамотный египтянин (примерно каждый тысячный житель державы фараонов), в каком направлении читается надпись? С легкостью, хотя потом европейцы более двух тысяч лет не могли этого разгадать: текст читается в направлении, обратном тому, куда обращено, скажем, изображение совы (знак длят), стебель тростника (знак для у), протянутая рука (знак, обозначающий гортанный звук). На Хаматском же камне все изображения животных в одном ряду были обращены налево, в другом — направо. Как тут разобраться? Этот текст следует читать «бустрофедон», то есть как пашет вол! Иными словами: первый ряд — слева направо, второй — справа налево и так далее, так что писцу и читателю не приходилось понапрасну возвращаться к одной и той же стороне текста.

Как просто! Но все гениальные открытия просты (хотя не все простые — обязательно гениальны).

Арчибальд Генри Сэйс (1845–1933), открывший эту исключительную особенность письма на Хаматском камне, был англичанином (хотя и любил называть себя валлийцем), потомком старинного дворянского рода, и отличался необычайными способностями к языкам. Десяти лет он уже читал Гомера по-гречески, а Вергилия — по-латински; в четырнадцать лет — Библию на древнееврейском и арамейском, восемнадцати он мог вписать в рубрику «знание языков» кроме французского, немецкого и итальянского древнеегипетский, персидский и санскрит, а позднее ассирийский и несколько полинезийских языков или наречий. Двадцати лет он поступил в Оксфордский университет, тридцати уже был там профессором в Квинс-колледже и свыше шестидесяти лет, будучи ученым с мировым именем, занимал все ту же скромную квартиру, которую снял еще в студенческие годы.

Но квартира эта была для него скорее лишь базой и местом отдыха, потому что большую часть жизни он провел в скитаниях. (К лекторам в Оксфордском университете всегда подходили весьма либерально.) Итак, «господина с ласточкиным хвостом», как его прозвали арабские рабочие за то, что он никогда не снимал фрака англиканского священника, можно было встретить то в Египте, где он проверял воспроизведение одной довольно несложной надписи на храме Рамсеса II в Карнаке, то в Иерусалиме, где он копировал, стоя по пояс в воде, надпись на стене какого-то канала, то на скалах южноаравийской пустыни, где он срисовывал рельефы неизвестного происхождения; его видели на развалинах древнего славного Эфеса и в окрестностях Смирны, а впоследствии на Целебесе, Суматре и на бесчисленных островах Тихого океана. В каютах покачивающихся кораблей и в тиши оксфордского кабинета он писал потом свои книги: о религии народов Гвинеи, о японском буддизме, о «насаждении в Китае христианства несторианцами» и, конечно же, записывал свои научные рассуждения из области сравнительного языкознания и ассириологии, к чему отчасти обязывало его чтение лекций по этим дисциплинам.

В каком направлении следует читать хаматскую надпись, Сэйс установил еще в 1876 году, и в распространенности письма такого характера почти по всей Передней Азии он воочию убедился за время своих путешествий, а также при осмотре находок, поступивших в Британский музей. На основании своих наблюдений и толкований египетских и ассиро-вавилонских памятников, в которых на протяжении свыше пяти веков говорилось о могущественной, хотя и «терпевшей поражения» империи Ht (древние египтяне при письме опускали гласные) или Hatti (Chatti), как называли ее ассирийцы и вавилоняне, он пришел к тем же выводам, что и Райт.

Сомнений не оставалось, и в своей лекции Сэйс привел доказательства. Убедительные, научно обоснованные доказательства. Ведь он был серьезным ученым, и к этой лекции, «дата которой для древнего мира хеттов столь же знаменательна, как 12 октября 1492 года для Америки», он готовился долгие годы. Но могучая движущая сила научного (и не только научного) прогресса, именуемая критикой, заставила его пойти дальше — попытаться сделать нечто гораздо более трудное, чем обнаружить забытый народ в бездонной пропасти истории.

Абсолютно неопровержимые доказательства, перед которыми должны были капитулировать все противники и скептики, могли дать ему только сами хетты. Точнее говоря, их памятники. Для этого требовалось одно: раскрыть тайну их письменности и языка. Неизвестной письменности и неизвестного языка!

Математики сформулировали бы эту задачу так: решить уравнение с двумя неизвестными. Мы еще к этому вернемся, сейчас же скажем только, что Сэйсу помог счастливый случай: в руки ему попал документ, о котором мечтают все исследователи, — билингва — надпись, текст которой написан на двух языках.

 

Подозрительная печать царя Таркумувуса

В действительности это не было лишь счастливой случайностью. Сэйс систематически следил за всей специальной литературой и делал для себя пометки. И уже на этой стадии научных занятий, цель которых — «узнать то, о чем знают другие», он наткнулся на статью почти десятилетней давности, принадлежавшую перу немецкого дипломата и востоковеда АД. Мордгманна. В ней содержалось сообщение о «печати с клинописной надписью», на которой изображен воин в необычной одежде, а «по сторонам от него — различные символы» (Сэйс понял по их описанию, что эти символы в точности такие же, как знаки на Хаматском камне), «а также клинописный текст… Эта печать находилась у торговца и нумизмата Александра Иованова в Смирне, который, по всей вероятности, передал ее Британскому музею».

Печать царя Таркумувуса

Мордтманн попытался прочитать и перевести клинописный текст: «Таркудими, царь Тарса». Сэйс решил проверить правильность его прочтения и сравнить клинописные знаки с иероглифическими. Он ни минуты не сомневался, что нашел хеттскую билингву.

Сэйс обратился в Британский музей. «Очень жаль, но ничего подобного мы не приобретали». Он написал господину Иованову в Смирну. «Адресат неизвестен». Он писал знакомым исследователям, писал во все музеи, какие только помнил. Наконец, обратился через газеты к общественности. Все ответы были отрицательны. Ключ к тайне хеттов исчез бесследно! Когда Сэйс уже терял последние надежды, к нему пришел человек, представившийся старым служителем Британского музея.

— Я припоминаю, сэр, что в 1860 году нам кто-то предлагал такую печать, но мы ее не купили.

— Почему же?!

— Из осторожности, сэр. Она выглядела как-то подозрительно, совершенно ни на что не похожа! Специалисты сочли ее фальшивой… Но я хорошо помню, сэр, что мы предусмотрительно заказали гальванопластическую копию.

У Сэйса перехватило дыхание.

— Где же она?

— В музее, сэр.

На следующий день Сэйс держал в руках точную копию печати хеттского царя Таркумувуса (как мы читаем его имя сейчас) и вскоре — в поразительном, по его словам, озарении — установил, что клинописным знакам, означающим слова «царь» и «земля», соответствуют иероглифы

и

Путем сличения других знаков и при помощи остроумных комбинаций он продвинулся так далеко, что уже в 1884 году мог написать для книги Райта главу «О том, как читать хеттские надписи».

Сэйсу было 38 лет. Спустя 50 лет он написал: «Если хочешь сделать какое-либо открытие, то учти, что в большинстве случаев ты должен довольствоваться познанием собственных ошибок». Его расшифровка ровно на 90 процентов оказалась неверной. И все же шесть знаков он прочитал так, как они читаются и теперь.

Архивныедокументы подтверждают существование Хеттского царства

Должно было пройти еще четыре года, прежде чем наука и общественность полностью признали открытие Сэйса и Райта.

Их основные положения о существовании Хеттской империи нашли поддержку с совершенно неожиданной стороны. Это были архивные документы, обнаруженные на берегах Нила и куда более достоверные, чем договор Авраама с Богом и хеттами.

Мало в истории археологии найдется открытий, которые были бы столь удивительны, как открытие архива «царя-еретика» Эхнатона. Этот властелин правил Египтом во второй половине XIV века до нашей эры и попытался заменить традиционное египетское многобожие культом единого бога «Солнечного диска», провозгласив себя его наместником на земле. Политической целью этой реформы было сломить мощь фиванского жречества. Эхнатон перенес также свою резиденцию из Фив в новый великолепный город, который он велел возвести неподалеку от нынешней Телль-эль-Амарны, в 300 километрах южнее Каира. Даже свое первоначальное имя Аменхотеп он переменил на Эхнатон, что означает «Угодный Атону» (богу Солнца). Но реформа не пережила своего творца — преемники Эхнатона вновь обратились к прежней религии и вернулись в старую резиденцию египетских фараонов.

Открытие этого архива было делом рук не какого-либо археолога, а одного из тех безвестных, с коммерческой жилкой, «коллекционеров» древнеегипетских памятников, которые за три четверти века буквально перерыли весь Египет. Жена какого-то феллаха, как гласит самая распространенная версия, желая избавиться от назойливых франков (так на Ближнем Востоке со времен крестовых походов, предпринятых французскими феодалами, называют всех европейцев) и не добившись этого добром, запустила в них каким-то черепком из обожженной глины. Ничего лучшего эти коллекционеры не могли и желать: на осколке были иероглифические знаки, прочитав которые специалисты определили их возраст — 2250 лет!

Предприимчивые коллекционеры вернулись в Телль-эль-Амарну, и вскоре целые ящики таких плиток плыли по

Нилу в Каир, чтобы пойти там с торгов по 10 пиастров за штуку — правда, уже на «черном рынке» древностей, потому что египетское правительство начало строго контролировать вывоз древнеегипетских памятников. Эти плитки покупали агенты музеев и частные лица, а в 1888 году в Каир прибыл Сэйс, «чтобы взглянуть на них». Египетские иероглифы он читал с той же легкостью, что и воскресный номер «Таймса».

По египетским законам (принятия которых добился от правительства француз А. Мариэтт, поскольку совесть ученого не могла примириться с бессовестным грабежом и вывозом ценнейших исторических памятников из Египта) обо всех находках надлежало ставить в известность Египетский музей, который находился тогда в Булаке. Торговец Абд аль-Хай, первоначально раскинувший свою палатку в тени Великой пирамиды, принес в «соответствующее учреждение» несколько приобретенных по дешевке табличек, но ответственный чиновник совершенно безответственно назвал их подделками. Тогда торговец передал свое приобретение — примерно 160 плиток — венскому коллекционеру Теодору Графу, из коллекции которого они попали в конце концов в Берлин. Сотни подобных табличек подобным же образом оказались в Париже, Лондоне, Неаполе и несколько — даже в Петербурге.

Благодаря сотрудничеству английских, французских, немецких и итальянских ученых было наконец установлено то, о чем читатель уже знает: что эти таблички — ценнейшие исторические документы, освещающие наиболее темный до той поры период египетской истории, время правления Аменхотепа IV, или Эхнатона.

Когда впоследствии англичанин Уильям Флиндерс Питри, один из самых крупных археологов-исследователей Египта, установил местонахождение архива «царя-еретика» (это было нелегко, поскольку спекулянты тщательно скрывали источник своих доходов), то оказалось, что другие хранившиеся там документы проливают свет не только на египетскую историю XIV века до нашей эры, но и на историю всей Передней Азии!

 

Третья великая держава наряду с Египтом и Вавилонией

Сейчас нас интересуют прежде всего два послания. Они были написаны аккадской клинописью, которую ученые уже давно расшифровали, и на вавилонском языке, дипломатическом языке древнего Востока, который тоже был расшифрован. И когда ассириологи без труда прочитали их, то выяснилось, что одно их этих посланий написано Суппилулиумасом, хеттским царем.

Суппилулиумас принимает к сведению, что Аменхотеп вступает на египетский престол, и надлежащим образом его поздравляет. Тон послания — вежливый, исполненный достоинства, горделивый, на много октав выше преучтивого и самоуничижительного тона посланий остальных правителей, за исключением ассиро-вавилонских. Содержание другого послания также не оставляет никаких сомнений в том, что хеттский царь пишет египетскому как равный равному.

Итак, Суппилулиумас — первый хеттский правитель, время царствования которого современной науке удалось установить, — его послание писано около 1370 года до нашей эры. Но в Амарнском архиве хранились еще два послания хеттских царей. Они были написаны понятной аккадской клинописью, однако на незнакомом языке. Ученые поняли лишь одно: что их писал хеттский правитель, резиденцией которого была Арцава; правда, они долго не могли выяснить, где находилась эта Арцава. Позднее было установлено, что находилась она в Южной Анатолии. Но даже и этот непонятный язык свидетельствовал: правитель, который не колеблясь прибегает во внешней переписке к родному языку, должен быть властелином великой и могучей державы.

Лед тронулся. Пришли к тому, к чему неизбежно должны были прийти: египтологи и ассириологи в свете обнаруженных фактов снова просмотрели находящиеся в их распоряжении надписи. На сей раз более критически.

В храме Рамсеса II в Карнаке увековечены героические деяния этого крупнейшего властелина Древнего Египта. «Сын Солнца», «Могучий лев» и «Бык среди властелинов» в невероятно хвастливых выражениях, чрезмерных даже для деспота древнего Востока, сообщает, что «умерил пыл хеттских правителей». Не подозрительно ли это? Разве стал бы он так писать, если бы расправился с маленьким, не имевшим значения государством? Но из надписи отнюдь не вытекает, что Рамсес уничтожил империю хеттов. Наоборот, из описания его беспримерного мужества, с которым он, как «божественный, великолепный сокол», выбрался из окружения хеттов, когда «была уничтожена могущественнейшая армия бога Солнца и воины бежали как овцы», можно сделать вывод, что войну с хеттами он не выиграл и что «решающее» сражение в лучшем случае решающим не стало. Нигде в целой надписи нет обычной формулы: «Уничтожил и сжег и растоптал я край, разрушил города и вырубил все деревья, полонил всех людей тамошних, забрал превеликое множество скота, а также имущество их…» Но зато мы читаем, что Рамсес II заключил с хеттским царем Хаттусилисом III договор о ненападении и взаимопомощи и женился на его дочери!

Ассириологи нашли на своих табличках не менее удивительные записи. Тот же самый Хаттусилис III вмешивается в вечные распри между Вавилонией и Ассирией и «поддерживает» сторону Вавилонии, действуя так, что один из ее сановников сетует: «Ты нам пишешь не как брат, а приказываешь нам, словно рабам своим!». И верхом всего было открытие, что силой, которая уничтожила древневавилонское царство и свергла в 1594 году до нашей эры ее самую могущественную династию, династию Хаммурапи, были хетты!

От чудодейственного камня из Хамы и не внушающей доверия печати царя Таркумувуса через четыре глиняных послания из архива еретического царя Эхнатона — таков путь к открытию империи «сынов Хетовых», которых, по библейской легенде, нашел в нынешней Сирии праотец Авраам. Не прошло и десяти лет, как нескольких надписей на пилонах одного из египетских храмов и на табличках из развалин вавилонских городов хватило, чтобы почти неизвестное государство хеттов было признано третьей великой державой доклассической древности.

Но знать, что государство хеттов было третьей великой державой наряду с Египтом и Вавилонией, — это много и в то же время мало.

Что это был за народ? Когда он появился на исторической арене и когда сошел с нее? На каком языке он говорил? Каково было его экономическое устройство? Как он был организован политически? Какую он создал культуру?

Сегодня мы знаем и это. Но чтобы ответить на все вопросы, понадобилось более ста лет. Именно такой срок отделяет нас от первой попытки проникнуть в Хеттское царство.

 

Тексье разыскивает древний Тавий

В 1834 году французский путешественник и археолог Шарль Феликс Мари Тексье (1802–1871) переправился через малоазиатскую реку Кызыл-Ирмак, античный Галис. За 2384 года до него то же самое сделал лидийский император Крез, благодаря чему вошел в учебники истории, так же как в поговорку — благодаря своим несметным богатствам. Крезу пророчили: «Если перейдешь реку Галис, погубишь империю великую». Крез выступил против персов, и предсказание дельфийского оракула исполнилось. Он потерпел поражение от персидского царя Кира и таким образом погубил свою империю.

Тексье уже год как находился в путешествии, предпринятом по поручению французского правительства, хотя и на собственные средства. Он исколесил всю Центральную Турцию, которая, «казалось, умирала от зноя», останавливался в степях, где выли не то шакалы, не то волки, и распивал чаи с местными жителями, «принимавшими появление первого европейца в этих богом забытых краях как нечто само собой разумеющееся, тогда как в Париже вокруг каждого из этих туземцев стояла бы толпа зевак». Тексье искал древний Тавий.

Рельефное изображение бога на «Царских воротах» в Хаттусасе (с оригинала, которому приблизительно 3300лет)

И как всюду на своем пути, так и в деревушке Богазкёй, приблизительно в 150 километрах к востоку от другой деревушки — Анкары, превратившейся с тех пор в столицу с полумиллионным населением, он расспрашивал о развалинах городов, о руинах, скульптуре, надписях.

— Руины, скульптура, надписи?… О конечно. Аллах велик и мудро направляет стопы мужа, приходящего с миром. До Язылыкая не больше получаса ходьбы.

Познаний Тексье в турецком языке хватило, чтобы понять, что «Язылыкая» значит «исписанная скала».

Но прежде чем отправиться к этой скале, он решил осмотреть деревушку. Она была точь-в-точь такой же, как и остальные в этом краю: лачуги из необожженной глины, разбросанные в живописном беспорядке, но сами отнюдь не живописные, в центре — мечеть. За последними домиками — старинная каменная мельница, еще дальше — холм, а за ним четкие, не затуманенные дымкой, очертания скалистых стен, уступов, предгорий и отрогов. Тексье поднялся на холм — и не поверил собственным глазам.

Перед ним расстилалось море развалин. Большое плоскогорье, окаймленное долиной, за которой вздымался дикий, изрезанный трещинами утес, сплошь было покрыто руинами, самыми поразительными, какие он когда-либо видел: белоснежные полосы каменных фундаментов пересекались под прямым углом, очерчивая контуры мертвого города с прямыми улицами и широкими зданиями, кровли которых снесло неумолимым смерчем времени… Вокруг города — крепостная стена, на склоне под нею — еще один ряд укреплений. В центре — большой прямоугольник с остатками колонн: храм, дворец, форум?

Вырубленное в скапе святилище Язылыкая. Вид на «внутреннюю галерею» с процессией хеттских богов, который открылся французу Тексье — первому европейцу, побывавшему в этих местах (1834 год)

Тексье не удержался. Осторожно, чтобы не наступить на змей, которые грелись на раскаленных камнях, и с чувством мореплавателя, спускающегося в трюм потерпевшего крушение и брошенного в открытом море корабля, он углубился в развалины. Он обходил фундаменты домов. Местами они выступали всего на несколько сантиметров, местами — на несколько метров, их ширина доходила до метра, а то и двух. Он осматривал стены, воздвигнутые из гигантских, грубо отесанных плит, и по их толщине заключил, что это, безусловно, крепостные стены. Крепостная стена внутри города? Он приблизился к массивным воротам, которые охраняли два гигантских каменных льва. А вон боец на прекрасно сохранившемся рельефе, в позе боксера, заслышавшего гонг. Одежда и шлем делали его похожим на римского легионера или греческого гоплита. Тексье не хватило дня, чтобы обойти весь этот лабиринт развалин. «Город, напоминающий Афины в пору их расцвета».

Утром следующего дня он снова был на холме, и снова одолевали его те же вопросы, что и накануне. Что это за город? Кто его построил? Какой народ его населял? Как давно он покинут? А когда он сравнил его прямые перспективы с кривыми улочками старых и новых городов Востока, то пришел к выводу: это создание европейского строительного гения — Тавий!

Проводник напомнил ему, что он хотел видеть статуи.

— Статуи?

— Много статуй, бей, очень много статуй!

Если, обходя руины, Тексье терялся в догадках, что это за город, то перед «исписанной скалой» он попросту остолбенел.

Два часа они шли, вернее, карабкались по кручам дикого ущелья, пока наконец проводник не указал на рельеф, выбитый на отвесной скале. Когда Тексье приблизился к нему на расстояние нескольких десятков метров, он оказался лицом к лицу с грозной процессией: оцепенело, с достоинством, словно чеканя шаг, перед ним маршировали две дюжины мужчин, по-видимому, воинов или жрецов, в коротких подпоясанных туниках, какие надевали на работы римляне, и в высоких остроконечных головных уборах, на треть удлинявших их фигуры. На плечах они несли мечи или дубины…

Процессия хеттских богов на священной скале Язылыкая

Но у Тексье не было времени как следует рассмотреть рельеф. Проводник показал направо, где на выступе скалы виднелись другие фигуры, одетые иначе, и на головах у них вместо остроконечных шапок были тиары, как у римского папы. У двух из этих фигур были крылья, как у христианских ангелов; одни держали в руках какие-то непонятные предметы, похожие на символы власти, возможно, топорики римских консулов, другие вели различных животных. А вокруг — всевозможные знаки, напоминавшие египетские иероглифы.

Тексье спросил у проводника, что означают эти фигуры и знаки. Ответ гласил: вся мудрость заключена в священной книге — Коране, и ни он сам, ни его отец и никто из отцов его отца, не нарушит ничто их покоя, никогда ничего не знал об этом и не пытался узнать. «Все это было здесь испокон веков, не иначе как от сотворения мира».

Тексье правильно угадал связь между мертвым городом и священной скалой с безмолвной процессией. И хотя отдельные элементы скульптурных изображений давали основание отнести их к римской эпохе, письмена, похожие на египетские и все же ничего общего с ними не имеющие, это предположение начисто исключали.

Тексье отказался от мысли, что перед ним город Тавий, который посетил Страбон в первом году нашей эры. Тексье продолжил свой путь, но виденные им развалины не преминул подробно описать. Свой рассказ очевидца, снабженный зарисовками рельефов с «исписанной скалы», он опубликовал в 1839–1849 годах в трехтомном, богато иллюстрированном труде «Описание Малой Азии», на который почти не обратили внимания.

Сейчас мы знаем, что это город Хаттусас — столица Хеттского царства. По странной случайности первый шаг к исчезнувшему царству привел прямо в его сердце, так же как в 1748 году первый шаг генерала д'Алькубьера, начальника саперов неаполитанского короля Карла Бурбонского, — прямо в сердце Помпеи. Ни тот, ни другой даже не подозревали об этом. Но разве не является открывателем Америки Колумб, который точно так же до конца своих дней не подозревал, что открыл новый материк?

 

Неинтересный край

Конечно, странно, что книга Тексье осталась незамеченной. Но она вышла в неподходящее время. Внимание научного мира и общественности было приковано тогда к другим краям. В 1822 году Жан Франсуа Шампольон прочитал египетские иероглифы и заставил заговорить египетские камни, рассказать о четырехтысячелетней истории царства на Ниле; авантюристы типа Джиованни Батисты Бельцони и такие ученые, как Рихард Лепсиус и Август Мариэтт, вывозили оттуда редчайшие документы. В 1842 году начал раскопки в Месопотамии Поль Эмиль Ботта, который открыл дворец царя Саргона, где обнаружил невиданные дотоле искуснейшие творения ассирийского зодчества. В 1845–1849 годах Аустин Генри Лэйярд извлек из глубин веков Ниневию, а до того Георг Фридрих Гротефенд и — независимо от него — Генри Кресвик Роулинсон расшифровали клинопись. В 1839 году Джон Ллойд Стефенс открыл совершенно неведомый мир в джунглях Юкатана — покинутые города и пирамиды древних майя. Открытия в Малой Азии и даже в Греции в середине XIX века казались просто «неинтересными».

Рельефы из святилища Язылыкая (рисунок с современных фотографий)

В то время как в Египет хлынул поток археологов, историков, филологов и спекулянтов со всех концов Европы, лишь маленькая горстка исследователей не поддалась моде и продолжала искать древние памятники на территории Турции.

«Царские ворота» в Хаттусасе. Вверху — вид с наружной стороны, внизу — вид из города (реконструкция Биттеля)

При этом большинство исследователей оставались на побережье, на «богатой кайме, обрамлявшей полотнище варварских областей», как называл Цицерон греческие колонии. Ведь здесь, на восточном берегу Эгейского моря, лежал Эфес с его знаменитым храмом богини Артемиды, третьим чудом света, здесь находился Галикарнас с пятым чудом света — мавзолеем, гробницей, которая дала имя всем мавзолеям мира, здесь был Пергам с алтарем Зевса, также причисляемым к чудесам античного мира, здесь находились Колофон, Керам, Книд, Милет, Приен, Магнезия, Фокая, Клазомены, и, чтобы не перечислять еще дюжины имен, упомянем лишь Трою Гомера.

Однако уже через год после Тексье Богазкёй посетил еще один путешественник-европеец, англичанин Уильям Гамильтон. Вначале он тоже принял было развалины за Тавий, но в конце концов склонился в пользу Птерии, места сражения, в результате которого Крез лишился своего царства. К северу оттуда, возле деревни Аладжахююк, он обнаружил другие развалины и другие рельефы, безусловно того же стиля, что и рельефы на скале Язылыкая.

Более точные сведения и описания привезли из Богазкёя лишь в 1859–1861 годах немецкие исследователи Г. Барт и известный уже нам А.Д. Мордтманн. Кроме того, они сделали большой шаг вперед, заявив, что не знают, развалины какого города находятся близ Богазкёя. Вскоре после этого француз Ж. Перро открыл новые надписи, а его соотечественник Ланглуа — новые рельефы того же характера неподалеку от турецких берегов Средиземного моря у Тарсуса, в 400 километрах к югу от Богазкёя.

И когда в 1880 году А.Г. Сэйс провозгласил, что рельефы в Карабеле и Сипилосе на побережье Эгейского моря, в 750 километрах к западу от Богазкёя, по своему стилю и происхождению хеттские, и когда потом англичане В.Г. Скин и Д. Смит на берегах Евфрата в Каркемише, в 500 километрах к востоку от Богазкёя, обнаружили скульптуры и надписи, тождественные богазкёйским, Турция перестала быть областью, безынтересной для археологии, по крайней мере дляхеттологии, новой науки, родившейся в 1884 году.

 

Шейх Ибрагим из Лозанны

Когда мы говорим о пионерах, прокладывавших пути к открытию хеттов, следует упомянуть еще об одном из них. О человеке, который, быть может, самым первымнаткнулся на хеттов.

С точки зрения сугубо научных требований достаточно было бы привести лишь его имя и один абзац со 126-й страницы его книги «Путешествие по Сирии и Святой земле», вышедшей в Лондоне в 1822 году.

Но читатель мог бы упрекнуть нас за то, что при описании истории открытия хеттов мы лишили его интересного эпизода.

Могила этого человека находится в Каире, и на надгробном камне высечено его имя: Шейх Ибрагим. Кроме того, здесь значится и весьма почитаемый в мусульманском мире титул хаджи, который доказывает, что его обладатель был правоверным и совершил паломничество в Мекку.

В свое путешествие он отправился в 1809 году из порта Ла-Валетта на Мальте. К немалому удивлению капитана и остальных пассажиров, этот человек с типично восточной внешностью — с искрящимися глазами и черной бородкой — превосходно говорил по-французски и по-немецки; в документах он значился коммерсантом, состоявшим на службе у Ост-Индской компании, и целью его путешествия был Дамаск. Долгие дни плавания — тогда этот путь, который сейчас на турбовинтовом лайнере по тому же маршруту, занимает три часа, продолжался месяц — он коротал за чтением Корана. Правоверным в Дамаске он говорил, будто прибыл из Южного Египта, на что указывало его не совсем обычное произношение. В Алеппо, куда он попал спустя несколько месяцев, его произношение уже указывало на то, что он прибыл из Дамаска. Это был очень странный коммерсант: он занимался главным образом тем, что изучал Коран, и еще раз Коран, а также историю, географию, народную поэзию и вообще все на свете и без колебаний жертвовал недели и месяцы на поездки в места, где наверняка не мог заключить ни одной торговой сделки (например, на гору Хор, где умер библейский Аарон). В Нубийской пустыне он был схвачен: в результате чьей-то бесцеремонности выяснилось, что над ним не был совершен обряд обрезания, и отправлен в кандалах в Египет как шпион.

Шейх Ибрагим защищался и добился того, что паша, который его допрашивал, наконец стал сомневаться, действительно ли перед ним «неверная собака». Исходя из практики, бытующей отнюдь не только на Востоке, он передал дело на окончательное решение комиссии, которую с этой целью создал из двух высокоученых докторов. Шейх Ибрагим с блеском выдержал строгий экзамен по Корану: он цитировал на память все суры, пересыпая ответы народными поговорками, экзаменаторы остались довольны даже его толкованием истории о семи спящих из Эфеса, хотя он излагал ее скорее по христианской версии и стихотворению Гёте, чем по записи Мухаммеда. Когда его выпустили, он восхвалял Аллаха и Мухаммеда, его пророка, ибо теперь-то он наконец мог исполнить свой давний обет и страстное желание — посетить Мекку. Из Каира он отправился на юг, переплыл Красное море, в порту Джидды примкнул к восьмидесятитысячной толпе набожных паломников и, закутавшись в ихрам — одеяние, скрывающее титул, богатство и национальность верующих, — добрался до Мекки как раз накануне годовщины бегства оттуда Мухаммеда.

Эта годовщина не приходится каждый год на один и тот же день по нашему календарю, поскольку арабский год делится на 12 лунных месяцев по 29 с половиной дней каждый и, таким образом, на 11 дней короче нашего. Поэтому эта дата и, следовательно, дата паломничества, которое нельзя совершить когда угодно, если претендуешь на титул хаджи, а лишь в этот торжественный день, отодвигается с каждым годом на 11 дней и через 23 года снова падает на исходный день по нашему календарю.

Шейх Ибрагим посетил Большую мечеть, семь раз обошел «каабу», покрытый черным сукном четырехугольный камень, который упал с неба и стоит на просторном внутреннем дворе, окруженном колоннадой. Затем с процессией паломников отправился на гору Арафат (примерно в 20 километрах от Мекки), где архангел Гавриил научил Адама и Еву, как надо молиться. Он исполнил и все другие предписанные обряды: переночевал на месте, называемом Муздалфа, где наши прародители провели, согласно Библии и Корану, свою первую ночь после изгнания из рая и тем положили начало роду человеческому; бросил трижды по семь камешков в черта, который здесь когда-то бродил, и принес в жертву то же количество животных, что и остальные верующие, не владеющие несметными богатствами. Так, очищенный от всех земных грехов и с титулом «хаджи», обеспечивающим ему уважение и почитание до конца жизни, он возвратился в Каир.

Но не долго он благоденствовал. 7 октября 1817 года, 33 лет от роду, во время приготовлений к новому путешествию он умер.

Среди оставшихся после него вещей был обнаружен пакет, адресованный Лондонскому географическому обществу. И когда уполномоченные этого учреждения вскрыли пакет, то оказалось, что он содержит подробные описания и увлекательные дневники путешествий по Сирии, Ливану, Иордании, Синайскому полуострову и другим краям Ближнего Востока, которые объехал в 1809–1817 годах Иоганн Людвиг Буркхардт из Лозанны.

Этот отпрыск уважаемой базельской патрицианской семьи, давшей миру нескольких известных ученых, а Швейцарской конфедерации рад выдающихся дипломатов, был первым европейцем, увидевшим и с поразительной точностью описавшим Хаматский камень.

Правда, упоминание Буркхардта об этом камне в то время осталось незамеченным. Оно затерялось во множестве географического, этнографического, филологического и культурно-исторического материала, который он собрал в своей работе. И потом — что значил один камень в сравнении с тогда еще не исследованными горами камней, какие представляли собой египетские пирамиды?

 

Таинственная крепость Зинджирли

Все касающиеся хеттов открытия, о которых мы до сих пор говорили, наряду со своими специфическими особенностями имели одну общую черту: все они были случайны. Лишь после выхода книги Райта и Сэйса начались первые целенаправленные — хотя еще далеко не планомерные — экспедиции в глубины истории Хеттского царства.

Первая научная экспедиция была снаряжена в 1888 году Берлинским востоковедческим обществом, и возглавил ее немецкий археолог с мировым именем Карл Хуманн (1839–1896). Для времени, уже богатого хеттскими находками, очень характерно как раз то, что экспедиция направлялась не к крупнейшим из известных развалин у Богазкёя и не в те места, которые мы до сих пор называли, а в Зинджирли, на юге Турции.

В то время, когда в Лондоне появились на книжном рынке первые оттиски «Империи хеттов», Карл Хуманн со своим соотечественником Отто Пухштейном и австрийским военным врачом Феликсом фон Лушаном заканчивали предварительные изыскания в Киликии, на юге Турции. За два дня до отъезда Хуманн получил сообщение, будто в Зинджирли имеются интересные рельефы. Это казалось весьма вероятным. На карте этого пункта не было, и находился он вовсе не «вблизи Аданы», крупнейшего турецкого города на Средиземном море, а в добрых 100 километрах к северо-востоку от Аданы, в труднодоступной местности.

«Женщина с зеркалом». Зарисовка рельефа из Зинджирли, открытого Хуманном. Сейчас нам известно, что это изображение богини

Хотя времени оставалось мало, Пухштейн и Лушан отправились в путь. Они нашли одинокий холм, у подножия которого лепились грязные лачуги курдов. Искать долго не пришлось. Они увидели восемь больших рельефов, изображающих воинов с луками и кинжалами, животных и крылатых демонов. И что особенно поражало: все это было совершенно доступно и открыто для обозрения, «как на выставке археологических находок под открытым небом, которую должна посетить важная особа». К своему величайшему изумлению, они узнали от местного населения, что рельефы недавно выкопал Хамди-бей, генеральный директор турецких музеев и, вероятно, до сегодняшнего дня крупнейший турецкий археолог.

Пухштейн и Лушан рельефы срисовали (тогда еще не существовало переносных фотоаппаратов) и возвратились с чувством калифорнийских золотоискателей, которые наткнулись на вбитые колышки опередившего их старателя. Но им было совершенно ясно, что холм Зинджирли скрывает в своих недрах несметные археологические сокровища: где есть рельефы, там должен быть храм или дворец, а где храм или дворец, там должен быть и город!

Хуманн, разглядывая рисунки, качал головой: либо они были плохо сделаны, либо воспроизводили творения совсем неизвестной, своеобразной, оригинальной культуры; культуры, со следами которой нигде за все время своего пребывания в Малой Азии он не встретился, — а ведь он, составляя карты, исходил ее вдоль и поперек, всю перекопал в качестве картографа и строителя дорог, состоя на службе у турецкого правительства, не говоря уже о том, что позднее он исколесил ее как археолог, открывший знаменитый древний Пергам!

Нельзя забывать о том, что шел лишь 1884 год. В наши дни весть о каждом новом научном открытии — да и не только о научном открытии, а, скажем, о результате футбольного или хоккейного матча — моментально распространятся со скоростью 300 тысяч километров в секунду по всему миру. Но тогда не было ни радио, ни телевидения. И потому прошел не один месяц, прежде чем Хуманн узнал о хеттских находках, прежде чем ему попала в руки книга Райта, исследование Сэйса о наскальных рельефах в Карабеле и другие литературные новинки. Сопоставив их, он пришел к выводу, что в Зинджирли речь идет, по всей вероятности, о памятниках хеттского происхождения. Тогда он, пользуясь посредничеством генеральной дирекции берлинских музеев, обратился с просьбой предоставить ему концессию на раскопки.

Поскольку переговоры о подобной концессии должны вестись дипломатическим путем, прошло четыре года, пока Хуманн получил надлежащую бумагу. 5 апреля 1888 года он пустился со своей экспедицией в путь.

Состав экспедиции был таков: сам Хуманн в качестве руководителя, доктор Лушан, который оставил службу в австрийской армии и целиком отдался занятиям археологией, и Франц Винтер, сотрудник Германского археологического института в Афинах. Их экспедиция была смехотворно мала по сравнению с нынешними, в которые входят специалисты по письму, по печатям, надписям, рельефам и так далее, секретарши, консультанта по архитектонике, администраторы, водители и неизбежные репортеры! Зато Хуманн взял с собой все, начиная от игл и гвоздей и кончая полевой кузней и верстаком. Носильщиков он нанял в Александретте, а в отношении рабочих понадеялся на местные ресурсы.

Через четыре дня он был на месте. На этот раз дорога представляла собой сплошное вязкое месиво. Когда они добрались до «неимоверно грязной деревни с неимоверно грязными жителями», Лушан соскочил с коня и повел Хуманна к месту, где четыре года назад он увидел массивные рельефы. Их там не было!

Несмотря на это, они принялись за работу. Правда, только после того, как убедили курдов, что за раскопки в указанных местах им непременно заплатят, хотя речь идет всего лишь о никому не нужных камнях. Аванс развязал землекопам языки: те восемь камней с изображениями находятся здесь, Хамди-бей приказал их опять зарыть. В полдень 10 апреля на них вновь светило солнце.

Царица за трапезой. Рельеф из Зинджирли, выкопанный Хуманном. Как выяснилось, это одно из последних произведений хеттского мастера. Рельеф относится ко второй половине VIII века до н. э., и надписи на нем сделаны уже по-арамейски

В первый день на раскопках было занято 34 рабочих, на следующий — 96, бюджет Хуманна позволял нанимать 100 рабочих в течение двух месяцев. А результаты? Уже на второй день к вечеру был откопан ряд массивных плит с 26 рельефами: воины со щитами, мечами и копьями, конь, боевая колесница, женщина, смотрящаяся в зеркало, — да, именно таким было наше знакомство с первой хетткой. Затем были открыты широкие ворота, охраняемые двумя львами. Через неделю Хуманн констатирует, что он открыл крепость.

Когда он понял, что это не какая-нибудь крепость, а действительно хеттская — на это указывало стилевое тождество местных находок с остальными хеттскими находками от Евфрата до Эгейского моря, — его обуял восторг. Надо иметь в виду, что следующие ниже слова написал не новичок, а человек, откопавший чудо света в Пергаме:

«Так закончилась первая неделя, и радостное волнение от богатых находок заставило нас забыть о том, что ураган, налетевший с запада, прорвал наши палатки, что на наши постели льет дождь, что мы спим с зонтиками над головой и месим ногами грязь в палатках».

Но удивляться им пришлось еще не раз. В зоне, огражденной укреплениями, кирки рабочих наткнулись на стену, которая, судя по всему, была частью какого-то здания; оказалось, толщина ее достигает двух, трех, четырех метров! Была найдена стела по всем признакам как будто хеттская, но выяснилось, что она ассирийского происхождения! Обнаружили рельеф, который, как подсказывал весь предшествующий археологический опыт, должен был иметь продолжение, но поблизости не нашли ничего подобного. Была найдена целая серия хеттских амулетов и рядом с ними — восточноримская монета! Коронной находкой была «говорящая картина» на Ордёкгёль, в 40 километрах от Зинджирли, куда привел Лушана один из рабочих: типичный хеттский рельеф, изображающий погребальную тризну, и тут же — финикийская надпись!

Крепость Зинджирли с системой внутренних стен и укрепленных ворот (по Лушану)

Семь недель провела экспедиция Хуманна в Зинджирли, и пора было уже думать о возвращении. Не только из финансовых соображений, но и потому, что нестерпимый зной («если к вечеру было 37–38 градусов, то мы называли этот день прохладным») пробудил спящих скорпионов, разгорячил кровь ядовитых змей, и с болот потянулись тучи комаров, принесших в лагерь на своих тонких крыльях малярийную заразу. Перед Хуманном встала проблема: как перевезти рельефы? Так как они были высечены на массивных каменных плитах, которые сдвинуть с места не представлялось возможным, он велел их стесать. Получились плиты толщиной 15–20 сантиметров, весившие тем не менее от четверти тонны до полутонны. Но счастливая звезда, до тех пор сиявшая над головами членов экспедиции, внезапно погасла — Хуманн схватил воспаление легких. Быстро распространявшаяся малярия подкосила ряды постоянных рабочих и расшатала дисциплину, возчики-курды, видевшие, что чужеземцы спешат, заломили за перевозку баснословную цену.

Хуманн обратился за помощью к Хамди-бею, но в ответ тот потребовал немедленно явиться в Стамбул и доложить о находках. Там начались неприятные разговоры о том, как по немецко-турецкому соглашению должна быть разделена добыча. Когда тяжелобольной Хуманн вернулся в Зинджирли, во всем лагере на ногах был лишь один человек — врач фон Лушан.

То, что последовало за этим, могло бы стать отличным сюжетом как детективной, так и героической повести. Прежде всего, Хуманн не впал в отчаяние, что было очень важно. Он разыскал в округе возчиков-черкесов, которые соглашались перевезти находки и снаряжение за умеренную плату. Силой своего примера он поднял с постели лежавших в лихорадке людей и с их помощью погрузил тяжелые плиты на двенадцать воловьих упряжек. Сразу же при спуске в долину три из этих повозок развалились; тогда Хуманн переложил поклажу на остальные и продолжал двигаться по дороге, которую только условно можно было назвать дорогой.

Хеттские оловянные фигурки из Алишара (приблизительно первая половина II тысячелетия до н. э.)

Терзаемая невыносимой жарой и полчищами комаров, оставлявших караван в покое только тогда, когда он проходил сквозь дым от горящей степной травы, экспедиция наконец достигла окружного центра. Она остановилась у источника, чтобы люди впервые за трое суток смогли напиться свежей воды. Но тут перед ними вырос курд, именем закона и окружного начальника явившийся конфисковать их поклажу. На каком основании? Начальнику неясно, кому и для каких целей нужны эти камни.

Никакие объяснения не помогли. Бумажка Хамди ничего не говорила курду, потому что он не умел читать, а предложенный бакшиш показался ему неубедительным. Тогда Хуманн пустил в ход не совсем научный аргумент: он вытащил пистолет. Так он добился своего, и через пятнадцать дней экспедиция увидела море. Ни у кого не было сил продолжать путь, хотя до гавани оставалось не более шести километров. Они заночевали в сомнительной харчевне и на следующий день к обеду прибыли в Александретту. «Пароход только что отчалил. Следующий пойдет дней через десять… Если вообще пойдет».

Что же занес Хуманн дрожащей рукой в свой дневник в эти дни? «Желанная цель была достигнута, искомые хеттские постройки мы нашли, и даже не очень глубоко под землей. Мы охотно отправимся в новую экспедицию, так как холм уже не представляет собой просто груду земли, завеса над его тайной приоткрыта и теперь остается только сдернуть ее».

Пароход пришел. 82 ящика с 23 рельефами, одной стелой и множеством мелких находок продолжили путь, конечной целью которого был Берлин. Это были первые памятники загадочного древнего царства и культуры, о которой было лишь известно, что она хеттская.

 

Процессии богов и археологов

После Хуманна к вереницам хеттских богов и воинов потянулись вереницы археологов. Это были уже не случайные путешественники или исследователи-дилетанты, а люди, которые ставили перед собой совершенно определенную цель и в научном отношении были подготовлены для своих открытий.

Среди них — англичанин Рэмсэй, австриец Ланкоронски, француз Шантр, американец Вольф, немец Винклер, а также итальянские, турецкие и опять же немецкие исследователи, имена которых в большинстве случаев поглотил полумрак негромкой славы. Среди них были русские ученые Лундквист, открывший памятник хеттской культуры в Марайте (Таврский горный массив), и академик Ю.И. Смирнов, который обнаружил важные хеттские памятники во время своей Малоазиатской экспедиции 1893–1894 годов. Несмотря на то что царское правительство не проявляло интереса к «подобным пустякам», русским ученым все же удалось создать базу для исследования хеттских и других малоазиатских древностей — Русский археологический институт в Константинополе (Стамбуле).

Все эти ученые и исследователи привозили из известных и неизвестных уголков Каппадокии, Киликии, Фригии, Лидии, с берегов Эгейского моря и Евфрата, из Сирии и Северной Анатолии все новые и новые копии рельефов и иероглифических надписей, печати, фигурки и глиняные таблицы, испещренные аккадской клинописью; как они справедливо предполагали, языком этих надписей был хеттский. Они накапливали сведения, но совокупность этих сведений напоминала коллекцию почтовых марок в руках невежды: хеттские иероглифические надписи никто не мог прочесть, так как расшифровка Сэйса была ненадежна, а хеттский язык, облаченный в аккадскую (то есть ассиро-вавилонскую) клинопись, прочесть которую не составляло труда, также никто не мог понять.

Образец искусства хеттов. Золотые сосуды из Аладжахююка (приблизительно первая половина II тысячелетия до н. э.)

Ни одна тайна не казалась более непроницаемой, чем эта.

Было ясно: до тех пор пока не удастся расшифровать хеттские иероглифы или хеттский язык, запечатленный клинописью, наука не сдвинется с мертвой точки. Археологи и исследователи на местах нетерпеливо поглядывали на ученых, которые представляют собой тыл наступающего фронта науки: на людей, которые, находясь вдалеке, анализируют, систематизируют и оценивают добытые документы, создавая тем самым предпосылки для превращения разрозненных сведений в стройную систему знаний; на людей, которым в тишине университетских и академических кабинетов не угрожает ни нападение горных разбойников (или правительственных войск, что было еще хуже, особенно в Турецкой империи), ни малярия, ни ядовитые пресмыкающиеся; на людей, труд которых обычно не пользуется вниманием, так как с виду он не драматичен, а сами эти люди, как правило, не умеют сказать о нем ничего интересного.

И в то время как археологи в тропических шлемах исследовали мертвые нагорья Тавра и на разрытых курганах чутко прислушивались, не звякнет ли кирка плохо оплачиваемого рабочего о каменную плиту с рельефом хеттского бога, эти скромные ученые трудились уже на полный ход.

На рубеже XIX и XX веков немец Леопольд Мессершмидт (1870–1911) продвинулся уже настолько, что смог издать сборник хеттских надписей «Corpus inscri ptionum Hettiticarum». В него вошли репродукции 37 больших и свыше 60 мелких хеттских текстов, обнаруженных в Малой Азии. После выхода двух приложений (1902, 1907 годы) их число увеличилось до 200.

Но вследствие особого стечения обстоятельств случилось так, что, даже несмотря на этот прекрасно оснащенный сборник, наука в расшифровке хеттского письма вперед не продвинулась. Когда в 1914 году немецкий историк древности Эдуард Майер издал первый солидный научный труд, который уже мог получить название «Царство и культура хеттов», ему пришлось опираться главным образом на иноязычные, преимущественно египетские и вавилонские, источники.

Hie sunt leones!

Приходилось ли вам видеть подлинные карты древности и средневековья, на белых местах которых значится: «Тут водятся львы»? Таково было обозначение неисследованных, неизвестных краев.

Но если бы все же кто-нибудь нанес на белую карту древнего Ближнего Востока пункты, где в последнюю четверть XIX века были найдены хеттские рельефы и изображения львов, которые у хеттов имели, кажется, такое же значение, как сфинксы у египтян, крылатые быки с человеческой головой у вавилонян и орлы у римлян, то получил бы приблизительное представление о масштабах Хеттского царства. Центром его была область, ограниченная на западе линией, которая тянется от Анкары мимо озера Туз на юг, к самому Средиземному морю. На востоке, тоже приблизительно, ее граница проходила по течению реки Евфрат, на севере — вдоль Черного моря на расстоянии 100–200 километров от него, а на юге основная территория хеттов простиралась до современного Ливана. Временами границы этого царства достигали на востоке нынешней Советской Грузии и Армении, на западе — Измира, на юге — Дамаска.

Хеттский лев на Телль — Атханы

Территория, ограниченная этими крайними точками, по своей площади была приблизительно равна современной Англии или Италии. Ее центр по своим размерам равнялся собственно Вавилонии и Ассирии и примерно вдвое превосходил населенную территорию Древнего Египта — это быловеликое царство.

 

Экспедиция Ливерпульского университета

После трехлетних переговоров, которые вели британские дипломаты в Стамбуле, Ливерпульский университет получил разрешение произвести раскопки хеттских памятников в Центральной Турции. Вскоре экспедиция отправилась в путь. Возглавлял ее известный английский археолог сэр Джон Гэрстенг, а душой ее был А.Г. Сэйс. Направлялась она в Богазкёй. Прямо в столицу Хеттской империи. Правда, не подозревая того.

Но Гэрстенгу не суждено было вонзить там заступ. Турецкий султан Абдул-Хамид II под впечатлением новой партии несколько устаревших пушек, полученных из Германии, вдруг решил оказать милость своему «возлюбленному и верному другу», немецкому кайзеру Вильгельму II, который проявлял большой интерес к археологии, как, впрочем, и ко многим другим вещам, как то: к броненосцам, броневикам, доходам от девятнадцати своих личных имений, африканским колониям, мировому господству и так далее, а в Турции — главным образом к строительству железной дороги Берлин — Багдад, на которое еще в 1889 году добился концессии для немецкого банка. Султан отменил мандат, выданный Гэрстенгу, и дал разрешение на раскопки в Богазкёе его величеству германскому кайзеру, иными словами, любому из его подданных, кого изберет его величество.

Химера из Каркемиша. Рисунок с хеттского рельефа, созданного уже после падения Хеттского царства в IX веке до н. э.

Англичане, естественно, протестовали — разумеется, в интересах свободы научного исследования (у Интелидженс сервис остались самые лучшие воспоминания о сотрудничестве с археологами на местах: знаменитый полковник Лоуренс, «некоронованный король арабского мира», начал свою карьеру на Ближнем Востоке как археолог). Гэрстенгу султан выдал взамен мандат в Каркемиш.

Гэрстенг не противился. Этот холм на правом берегу Евфрата, возле Джераблуса, обещал богатейшую добычу. Тридцатью годами раньше там, на пути от развалин Ниневии, остановился Джордж Смит и без особых усилий нашел любопытные фигурки, керамику и надписи, сделанные хеттскими иероглифами.

Этот человек с зауряднейшим английским именем был одной из незауряднейших фигур мировой ориенталистики. Начал он гравером в типографии. По вечерам изучал ассирийский язык. Стал смотрителем в. Британском музее и обнаружил там среди незарегистрированных коллекций таблицы с эпосом о Гильгамеше — одним из самых древних литературных памятников в истории человечества. Он принялся за изучение таблиц и установил, что одна из них содержит начало легенды о всемирном потопе, описанном почти в тех же словах, что и в Библии, которая, однако, возникла намного позднее, чем этот эпос. В Англии возмутились, поскольку тем самым ставилось под сомнение, что Библия — «древнейший источник веры и знаний», авторов которой вдохновил сам Бог. И лондонский «Дейли Телеграф» назначил премию в тысячу фунтов стерлингов тому, кто обнаружит продолжение текста. Никто не сомневался, что подобная задача невыполнима и не удастся представить доказательства того, что Библия позаимствовала этот ассиро-вавилонский миф. Недолго думая, Смит отправился на холм Куюнджик, скрывавший под собой развалины древней Ниневии, где и были найдены таблицы археологами Лэйярдом и Рассамом, и случилось то, чего никто не ожидал: он нашел пресловутую иголку в стоге сена и привез в Лондон окончание эпоса о Гильгамеше. Во время следующей экспедиции Смит заболел холерой и в 1876 году в возрасте 36 лет умер. Слишком преждевременно для науки, хотя он и оставил после себя кроме этого эпохального открытия десятки статей и дюжину книг.

Итак, экспедиция Ливерпульского университета направилась в Каркемиш, расположилась лагерем на склоне холма, который, словно гигантская, размытая дождем кротовина, одиноко возвышался над черной пылью пустыни, и принялась за раскопки. Работа шла успешно, без особых затруднений. Были обнаружены пластины и таблицы с хеттскими иероглифами, возраст которых, по предположениям археологов, составлял свыше тридцати веков, а также укрепления, доказывавшие, что Каркемиш был хеттской пограничной крепостью. Экспедиция собрала богатый археологический материал, который стал впоследствии основный источником для «Страны хеттов» Гэрстенга, насчитывавшей 400 страниц. Ее члены могли бы с удовлетворением возвратиться в Англию, если бы…

Если бы они не узнали, что тем временем произошло в Богазкёе!

 

Винклер приезжает в Богазкёй

А в Богазкёе между тем велись раскопки. И когда сотрудники Ливерпульского университета на обратном пути остановились там, чтобы нанести немецким коллегам визит вежливости, они увидели в наскоро сколоченном деревянном бараке мужчину с мокрым полотенцем на голой спине, в шляпе и перчатках, истязаемого комарами и желтого от лихорадки, который переписывал аккадские клинописные тексты латынью с той же легкостью, с какой разговаривал с Гэрстенгом по-английски.

— Сколько же таблиц или фрагментов здесь нашли?

— Если уж вам так хочется знать — возможно, пять, возможно, десять тысяч!

Вид места, где велись раскопки (Каркемиш)

Гэрстенга покинуло пресловутое английское хладнокровие. Он знал, что его ученый коллега не отличается вежливостью, но это уж было слишком. Ведь когда за весь сезон раскопок находили одну таблицу, то это считалось среди археологов успехом. И когда большая экспедиция возвращалась с десятью тщательно упакованными фрагментами, то это оценивалось как выдающееся научное событие. А собеседник Гэрстенга округлял счет своим находкам до нескольких тысяч!..

Но, что удивительнее всего, он говорил чистейшую правду.

Его звали Гуго Винклер. Он был профессором ассириологии Берлинского университета и тем подданным Вильгельма II, на имя которого имперский и прусский министр по делам церкви и культуры перевел концессию на раскопки в Богазкёе. Ему тогда было немногим более 40 (Винклер родился в 1863 году); ассириолог с мировым именем, он занимался также египтологией и хеттологией (в 27 лет он опубликовал значительный труд об архиве из Эль-Амар-ны) и обладал уже немалым практическим опытом археологических раскопок в Сидоне (в 1903–1904 годах). Именно благодаря этому Германское переднеазиатское общество предложило назначить его руководителем Богазкёйской экспедиции.

Сражение демонов. Рельеф из хеттской крепости Каркемиш, найденный Хогартом

Но у Винклера были свои недостатки; хотя они есть у каждого, ему они были присущи в крайне неудачном сочетании. Как человек он был нетерпимый, неспособный к работе в коллективе, болезненно завидующий успеху своих подчиненных и коллег. Как ученый он был слишком односторонен, его занимала лишь письменность, и он был страстным поборником так называемого панвавилонизма — теории, по которой все, что в мире хоть чего-либо стоит, уходит корнями в Вавилон. Кроме того, Винклер был антисемитом, что для ученого, да к тому же ориенталиста, довольно странно (впрочем, это ему нисколько не мешало получать финансовую помощь от банкира-еврея). Ко всему еще он не мог похвастаться крепким здоровьем (он так и не оправился после малярии, которой заболел в Сирии), не переносил солнца и восточной кухни, вечно спешил (в условиях Турции это большая ошибка), выходил из себя по любому поводу и не обладал даже минимальными организаторскими способностями. Трудно себе представить до чего по-дилетантски руководил он экспедицией.

Сперва — осенью 1905 года — он отправился в разведывательную поездку. Это было правильно. Но взял он с собой лишь туалетные принадлежности да предполагаемого администратора экспедиции турка Макриди-бея, с которым встретился в стамбульском музее. Оба господина отбыли затем первым классом в Анкару, там сошли и попытались приобрести лошадей. Им удалось это сделать лишь через три дня. В качестве седла какой-то шутник продал им «нечто такое, место чему среди атрибутов средневекового застенка». Затем они двинулись на восток. Пять дней тряслись, достигнув отличного результата — 30 километров за день. Сначала спали в завшивленных хижинах, а потом — в более чистых хлевах вместе со скотиной. 18 сентября они достигли цели. Их приветствовал местный землевладелец Зиа-бей («странный гибрид аристократа с мужиком»), и лишь после сказочного угощения, во время которого нельзя было воспользоваться иными приборами, кроме своих десяти пальцев («как при дворе Людовика XIV»), они смогли осмотреть местность.

Вал Иениджекале у Богазкёя — часть комплекса укреплений столицы Хеттского царства Хаттусаса (фото Пухштейна, 1912 год)

Немногое изменилось в Богазкёе со времен Тексье. Они обходили развалины, внимательно осматривали внушительных львов и воина у ворот. Сопровождал их крестьянин, некогда нашедший столь диковинную дощечку с картинкой, что послал ее в Стамбул, где она попала в руки Макриди-бея. Они расспрашивали пастухов, не видели ли те каких-нибудь таблиц с клинописными или иероглифическими надписями.

— Нет, бей, ничего такого мы не видели.

— А что это у тебя? — спросил Макриди-бей подростка, в руках у которого поблескивал какой-то черепок.

— Ничего, — ответил мальчик, разломил черепок надвое, одну часть, размахнувшись, бросил вслед отбившейся козе, а другую подал бею. — Здесь их полно!

Винклер глянул на обломок и увидел надпись, сделанную аккадской клинописью!

Когда жители Богазкёя узнали, что два бея разыскивают именно такие таблицы, они стали соревноваться в услужливости (об их готовности помочь и дружеском расположении упоминал еще Тексье). Разумеется, они приносили беям не маленькие черепки, а лишь большие, красивые, на которых было «особенно красиво нацарапано». На следующий день у Винклера было уже 34 такие таблицы, которые он тщательно спрятал в свой вещевой мешок.

Более того! Один из крестьян свел его на место, где, «как ему помнится, недавно копались какие-то франки». Винклер понял, что здесь кто-то был до него, кто-то нетерпеливый, кто поднял крышку большого клада. «Нас нисколько это не возмутило», — замечает Винклер, которого, вообще говоря, сердило все. Ему было ясно, что он на пороге больших открытий.

На третий день, однако, пришлось подумать о возвращении. Винклер не учел того, что прибыл сюда накануне осенних ливней, которые превращают дороги в бурные потоки. Правда, своим предварительным «прощупыванием» он остался вполне доволен. Он возвращался с самой крупной из всех, какие до сих пор были собраны, коллекций памятников хеттской письменности, а кроме того, с еще большими надеждами.

 

Как сказка из «Тысячи и одной ночи»

Собственно экспедиция состоялась позднее — весной 1906 года. До этого Винклеру пришлось преодолеть немало трудностей. Кайзер, покровительство которого по отношению к археологам проявлялось до сих пор в том, что он торжественно даровал концессии и посылал какое-нибудь учебное судно военно-морского флота за ценными находками, на этот раз раскошелился, хотя и не слишком щедро. Недостающие средства Винклеру пришлось добывать самому. Кое-что он получил от своего ученика В. фон Ландау, который уже когда-то финансировал его сидонские раскопки; кое-что от Переднеазиатского общества и Восточного Комитета. За остальными деньгами ему пришлось обратиться к ненавистным коллегам из Берлинского археологического института, директор которого профессор Отто Пухштейн оскорбил его, предъявив вполне резонное требование: учитывать во время раскопок археологическую и художественно-историческую стороны. Недостающие 30 тысяч марок Винклер получил от уже упомянутого банкира-еврея Симона; он принял от него чек, даже не подав ему руки. Подчинился он и условию взять с собой в экспедицию ассистента Берлинского археологического института (им был молодой Людвиг Куртиус), правда, «без права на какое-либо вмешательство». На этот раз Винклер был настолько практичен, что по совету Макриди-бея прихватил с собой даже повара, болгарского унтер-офицера, который хотя и не умел готовить, но зато мог немного изъясняться по-немецки.

Во вторую неделю июля экспедиция Винклера уже двигалась знакомыми дорогами из Анкары на восток, 17 июля повторилось сказочное угощение у Зиа-бея, 19 июля Винклер начал раскопки. В первые же дни у Винклера возник конфликт с рабочими, несмотря на то что те относились к нему дружественно и, как указывает Куртиус, не заслужили ни одного из тех эпитетов, которыми он их награждал; открытый бунт предотвратило лишь вмешательство Зиа-бея.

Кирки и заступы зазвенели на Бююккале — акрополе таинственного города, и Куртиус с ужасом наблюдал, как рушатся стены и уничтожаются фундаменты тысячелетних построек; никто не дал себе труда снять хотя бы план сооружений. Винклер и Макриди действовали намного примитивнее и грубее, чем некогда Шлиманн в Трое, — но Шлиманн был подлинным «дилетантом от археологии». С тех пор методы археологии стали тоньше, совершеннее, стали научными. В 1906 году методы, к которым прибегал Винклер, были по меньшей мере неоправданны. Да и вообще все его руководство раскопками сводилось к тому, что он указывал палкой место, где следовало копать. Больше он там не появлялся.

Он приказал построить деревянный барак и стал вести дневник, занося туда всякие мелочи и пустяки, которые никто не стал бы публиковать, если б они не принадлежали перу столь прославленного ученого, А когда в барак принесли первую откопанную таблицу, он уже больше оттуда не выходил. С первого же взгляда Винклер понял, что надпись на таблице выполнена не только аккадской клинописью, но и на вавилонском языке! Таким образом, ее можно было уже и прочесть и перевести! По крайней мере, ассириологу Винклеру это было по силам.

Вавилонский язык накануне падения нововавилонского царства был, как известно, дипломатическим языком на Ближнем Востоке, подобно французскому в Европе перед второй мировой войной. И Винклер тут же, на месте, читал едва извлеченную из земли дипломатическую корреспонденцию хеттских царей. Ибо то, что рабочие-курды извлекали из недр Бююккале, было не что иное, как письма (если можно назвать письмами глиняные таблицы) из государственного архива, находившегося в столице Хеттского царства Хаттусасе!

В первых таблицах, вернее, фрагментах, содержались лишь имена хеттских правителей, впервые выступивших из густого мрака тысячелетней неизвестности. Наряду с этими именами, обладателей которых пока не удавалось распределить хронологически, попадались имена различных сановников, министров (как бы сказали бы теперь), градоправителей и генералов, а также сообщения об их делах. Это было полнейшей неожиданностью — подобные документы были найдены на территории древнего Востока впервые! В Вавилонии и Ассирии, например, никогда не побеждал какой-либо военачальник, а только правитель. Ни одно должностное лицо не провело ни одной реформы, ни один градоправитель не распорядился прорыть ни одного канала, ни один судья не вынес ни одного приговора — все и всегда было деянием самого властелина, «царя царей», «царя четырех стран света», «Его Величества Солнца».

Затем были найдены обломки таблиц с египетскими иероглифами, и постепенно накапливались таблицы с надписями на непонятном языке, выполненными аккадской клинописью, — они очень напоминали хорошо известные Винклеру «таблицы царя Арцавы» из Амарнского архива. Уже тогда он высказал первое научно обоснованное предположение, повторенное впоследствии в «Сообщениях Германского восточного общества» в декабре 1907 года, что эти письма, адресованные египетскому фараону Аменхотепу III (отцу Аменхотепа IV, или Эхнатона), писаны по-хеттски.

Таблицы и фрагменты поступали в полевой кабинет Винклера непрерывным потоком; если бы ученый что-нибудь знал о последнем слове в организации тогдашнего промышленного производства, то он записал бы в своем дневнике: «как по конвейеру». Между таблицами не было никакой связи, но Винклера нисколько не удивляло и не интересовало, откуда их такое множество. Он сетовал, отгоняя мух, менял мокрое полотенце и пропотевшие перчатки — бредовая идея работать при сорокаградусной жаре в перчатках! — и все переписывал и переводил аккадские тексты; остальные он откладывал в сторону. Так заодно он производил и опись.

Близился день, без которого, по словам Винклера, жизнь его не стоила бы ломаного гроша, — один из самых знаменательных дней не только в его жизни, но и в истории хеттологии. Впрочем, дадим возможность рассказать об этом драматическом моменте самому ученому.

«20 августа, примерно после двадцати дней работы, раскоп на щебенчатом склоне холма достиг первой стены. Под нею была найдена отлично сохранившаяся таблица, уже одним своим видом внушавшая большие надежды. Я бросил на нее взгляд — и весь мой жизненный опыт полетел в тартарары. Таблица содержала такое, о чем можно было сказать лишь в шутку как о сокровенном желании: Рамсес писал Хаттусилису… о двустороннем договоре! Хотя в последние дни и попадалось все больше маленьких обломков, в которых говорилось о заключении союза между двумя государствами, однако теперь явилось подтверждение тому, что знаменитый договор, известный по иероглифической записи на стене храма в Карнаке, может быть освещен и с точки зрения другой договаривающейся стороны. Рамсес, перечисляя все свои титулы и всех своих предков, которые в точности совпадают с приведенными в тексте договора, пишет Хаттусилису, именуя его так же, как в договоре, и содержание его письма дословно совпадает с параграфами договора…»

И Винклер продолжает: «Удивительное чувство испытывал я, рассматривая этот документ. Прошло восемнадцать лет с тех пор, как в музее в Булаке я познакомился с арцавским письмом из Эль-Амарны… Тогда, анализируя факты, о которых стало известно благодаря амарнской находке, я высказал предположение, что договор Рамсеса, возможно, с самого начала был выполнен также и клинописью. И вот теперь я держал в руках одно из написанных по этому поводу посланий — в прекрасной клинописи и на хорошем вавилонском языке, — которыми обменялись два правителя! Это было редкое в моей жизни стечение обстоятельств: то, что было открыто мною в Египте при вступлении на поприще ориенталистики, нашло подтверждение в сердце Малой Азии. Чудом могло показаться это совпадение, сказкой из «Тысячи и одной ночи»…»

В этом месте Винклер поставил не точку, а запятую. Но мы должны прервать цитату из его статьи «В Богазкёе», чтобы осознать значение сделанного открытия.

Соглашение о вечном мире, заключенное 3100 лет назад

Это, однако, был еще не окончательный текст египетско-хеттского договора о мире и дружбе, а лишь одна из — как мы теперь сказали бы — дипломатических нот, которыми обменялись правители двух царств; она содержала проект предполагаемого межгосударственного договора.

Договор действительно вскоре был заключен, и текст его изготовлен на двух языках. С египетским вариантом мы знакомы лишь по переводу, от хеттского уцелели первые четырнадцать пунктов, переписанных с оригинала на большую глиняную таблицу.

Было бы неуважением к читателю, если бы мы теперь отослали его к 11-й главе, где излагается историческая обстановка и отведено место для анализа этого договора; поэтому, забегая вперед, скажем о нем несколько слов.

Оба варианта в отличие от существующей ныне при заключении международных договоров практики не идентичны; вводные главы (в особенности) приспособлены к нуждам государственной пропаганды как одной, так и другой договаривающейся стороны. Согласно египетский версии, в Египет прибыл хеттский посол Тертетсаб, «чтобы просить мира у Его Величества Рамсеса… этого Быка среди властелинов, который раздвигает границы своих земель как ему заблагорассудится», «Бык» — не бранное слово, а титул; что же касается границ, то это проявление либо полнейшей некритичности, либо чувства юмора — именно хетты в битве при Кадеше обратили Рамсеса в бегство! После этого следуют титулы, которые не только позволяют восстановить родословную, но и указывают на равновесие сил.

«Договор, который составил великий властелин хеттов, могущественный Хаттусилис, сын Мурсилиса, могущественного великого властелина хеттов, и внук Суцпилулиумаса, могущественного великого властелина хеттов, на серебряной таблице с Рамсесом Вторым, могущественным великим властелином Египта, сыном Сети, могущественного властелина Египта, и внуком Рамсеса Первого, могущественного великого властелина Египта: полюбовный договор о мире и братстве, который утверждает между ними мир на вечные времена».

Как равные выступают здесь безвестный Хаттусилис и самый выдающийся властелин Древнего Египта! Но не только поэтому интересен их договор. Это первый дошедший до нас международный договор и вместе с тем первый международный договор о вечном мире. Более того, это первый и на последующие три тысячи лет последний международный мирный договор, который никогда не был нарушен!

Не менее любопытно содержание договора — весьма современное, если можно так выразиться. Обе стороны обязуются не нападать одна на другую, в случае нападения третьей стороны на одну из них — помогать друг другу, «а если один муж — или двое, или трое — из земли египетской сбежит и явится к великому владыке земли хеттской, да заточит его великий владыка в тюрьму, а после отправит назад к Рамсесу, великому владыке Египта. Но отправленный назад к Рамсесу, великому владыке, не будет обвинен в преступлении, и дом его не уничтожат, и жену и детей его не загубят, и его самого не убьют, и ущерба не причинят ни глазам его, ни ушам, ни рту, ни ногам, и ни в одном преступлении не обвинят».

Такую же правовую помощь, касающуюся выдачи хеттских перебежчиков, обязуется оказывать и Рамсес, и такую же амнистию обещает им Хаттусилис.

Договор оканчивается санкцией: «Кто нарушит слова, стоящие на этой серебряной таблице, которая имеет силу и для земли хеттской и для земли египетской, кто их не сдержит, пусть дом, и землю, и подданных того уничтожат тысяча богов хеттских и тысяча богов египетских!»

Приходится ли удивляться тому, что Винклер, вспомнив о надписи в карнакском Рамессеуме, мгновенно осознал значение находки этого глиняного послания, что он был ошеломлен и случившееся показалось ему сказкой?

 

Крупнейшее археологическое открытие века

«…и несмотря на это, следующему году суждено было принести нечто еще более сказочное!»

Так звучит продолжение оборванной фразы Винклера. Прилагательное, употребленное в сравнительной степени, здесь вполне уместно. Дело в том, что 1907 год принескрупнейшее археологическое открытие века.

Турецкие рабочие извлекли свыше десяти тысяч таблиц и фрагментов. На них оживали хеттские правители, военачальники и дипломаты, хеттские государства, города и крепости, хеттские верховные жрецы, историки и поэты, убеждая нас в своем существовании, в существовании десятков поколений доселе почти неизвестного народа, наполненном плодотворным трудом и кровавыми сражениями, великолепными творческими свершениями и мелочными распрями, искусным строительством и бессмысленным разрушением.

Когда мировая пресса назвала богазкёйские находки Винклера (чтобы быть справедливыми, добавим — и Макриди) крупнейшим археологическим открытием века, она в общем-то не преувеличивала, и хотя описываемые события имели место в самом начале двадцатого столетия, это утверждение остается в силе и по сей день.

Разумеется, с 1907 по 1962 год были сделаны крупные археологические открытия во всех уголках мира. Англичанин Эванс откопал царский дворец в Кноссе на Крите, овеянный легендой лабиринт Миноса. Немец Кольдевей отрыл основание знаменитой Вавилонской башни и вавилонских оборонительных стен, которые античный мир считал вторым чудом света. Русские и советские археологи раскопали крепости и строения могучего государства древности Урарту. Английские и индийские археологи открыли древнейшую культуру в бассейне реки Инд, города и памятники искусства в Мохенджо-Даро и Хараппе. Французы изучили монументальные документы анкгорской культуры в Кхмере, англичане — развалины негритянских городищ и укрепленных золотых копей в Зимбабве (Родезия). Американские археологи открыли новые пирамиды в джунглях Юкатана (Мексика), надписи царицы Савской в южноаравийской пустыне и дворец Нестора в греческом городе Пилосе.

Наиболее сенсационной археологической находкой нашего века была гробница Тутанхамона, из которой открывшие ее англичане Говард Картер и лорд Карнарвон извлекли несколько центнеров сокровищ, и не только исторических, но и сокровищ из золота и драгоценных камней. Мумия этого восемнадцатилетнего фараона, второго преемника и, вероятно, сына Эхнатона, покоилась в великолепном гробу из чистого золота, лежащем в двух других золотых гробах, которые были помещены в каменный саркофаг и четыре позолоченных ковчега. Опись драгоценностей, украшавших мумию, заняла в сообщении Картера более тридцати машинописных страниц, а их стоимость превышала стоимость драгоценностей в короне британских королей. Но все же ни одна из этих находок не означала открытия истории целого народа, целой империи.

Богазкёйскую находку по значению можно сравнить лишь со знаменитым открытием английского археолога (позднее министра) А. Г. Лэйярда. В 1849 году он с одним ружьем да 60 фунтами отправился в Месопотамию и открыл там вместе с О. Рассамом в «холме Нимрода», скрывавшем развалины дворца ассирийского царя Аптшурбанипала (668–631 годы до нашей эры), библиотеку, которая насчитывала 30 тысяч таблиц. Ныне богазкёйскую находку может превзойти разве лишь обнаружение архива ацтекских царей, на которое ученые уже не надеются.

При всем уважении к Винклеру следует, однако, заметить, что к своему открытию он отнесся как слепой котенок к молоку; даже в то время когда он уже в полной мере сознавал значение своей находки, его археологические методы были просто издевкой над наукой.

Как тщательно регистрирует научно подготовленный археолог место находки, как скрупулезно описывает все обстоятельства, как бережно берет в руки самый пустяковый из найденных предметов! Что Винклера не интересовали хеттские строения, хеттская архитектура, хеттские рельефы и памятники искусства, об этом мы уже знаем. Но его не интересовала и принадлежность найденных таблиц: откуда они — из храма, из дворца или из какой-нибудь лачуги на краю города, и были ли они найдены друг подле друга или на расстоянии километра, а ведь это очень помогло бы ему хотя бы правильно истолковать тексты. Макриди-бей следил лишь за тем, чтобы рабочие не теряли по дороге найденные таблицы (они таскали их в корзинах из-под картошки) и не ломали большие плиты (им выплачивалась премия в зависимости от количества найденных таблиц). Во всем остальном — в каком направлении следует рыть, оставить это место или нет — полагались на археологический опыт бригадира местных землекопов.

Однако о том, как обстояли тогда дела в Богазкёе, пусть расскажет нам очевидец Людвиг Куртиус, который после нескольких недель «сотрудничества» попросту уехал оттуда.

«Винклер не принимал в раскопках ни малейшего участия, он лишь сидел в своем «кабинете» и лихорадочно читал тексты, чтобы составить общее представление о клинописных таблицах, которые ежедневно поступали к нему беспрерывным потоком. Макриди считал совершенно излишним сообщать нам что-либо об их происхождении и обстоятельствах, при которых они были найдены. Его доверенным и своего рода главным надзирателем за рабочими был молодой долговязый, неизменно одетый в коричневый крестьянский костюм красавец курд Хасан…

Как-то раз я заметил, что этот парень, с корзиной и киркой выйдя из нашего дома, который стоял примерно посредине склона, где велись раскопки, направился к большому храму на равнине. Я последовал за ним, чтоб узнать, что он там будет делать. В 11-й камере большого храма лежали четкими рядами совершенно целые глиняные таблицы. Приблизившись к ним, курд проворно, словно крестьянка, копающая на поле картошку, накидал в корзину столько табличек, сколько туда уместилось. С этой добычей он вернулся в дом и отдал ее Макриди, а тот потом торжественно вручил Винклеру».

Это первое известие о «методах и обстоятельствах», при которых был найден государственный архив хеттских царей. Что мог поделать несчастный Куртиус? Он продолжает:

«Было обидно, что раскопки на этом участке отданы на откуп Хасану. Но к моей просьбе позволить мне помогать курду — специалист из крупнейшего по тем временам археологического института предлагает себя в помощники неграмотному деревенскому парню! — снять план местонахождения таблиц и изучать найденную керамику, которую просто выбрасывали, Макриди остался глух. Согласно контракту мне нечего там делать, был его ответ. Мол, он сам пошлет сообщение о раскопанных глиняных таблицах. Этого он так никогда и не сделал».

В 1907 году Винклер опубликовал свое «Предварительное сообщение» о богазкёйской находке, которое весь ученый мир воспринял с восторгом. И не без оснований. Еще и сейчас это сообщение является важным документальным источником. Оно содержало первый, хотя еще и не полностью расшифрованный, перечень хеттских царей с половины XIV до конца XIII века до нашей эры. Было там и научно обоснованное прочтение хеттских имен, известных по египетским надписям и читавшихся прежде сугубо «египтологически», то есть лишь с угадыванием гласных (например, Сапалулу вместо правильного Суппилулиумас). О своих археологических методах автор не упомянул; правда, никто его об этом и не спрашивал, ведь результаты убедительно доказывали их правильность!

Победителей не судят, это известно еще из хеттских документов. И Винклеру поручили руководство новой экспедицией в Богазкёе в 1911–1912 годах. Он уезжал туда уже смертельно больным (через год после возвращения он умер), сопровождаемый медицинской сестрой, которая из-за строгих нравов тех краев была вынуждена выдавать себя за его жену.

И снова ударил фонтан из этого неиссякаемого источника сведений об исчезнувшей империи…

Раскопки в Богазкёе ведутся и поныне. И все еще не впустую.

Но радость Винклера, как и вообще всех хеттологов и историков, по поводу грандиозных находок в Богазкёе, омрачало одно обстоятельство. Мы уже упоминали о нем и никак не можем назвать его «мелочью».

Читаемой и понятной оказалась лишь часть богазкёйских клинописных текстов — та часть, которая" была писана на вавилонском, на этом «французском языке древнего Востока», то есть внешнеполитическая корреспонденция. Другая часть, хотя и выполненная также аккадской клинописью, была писана на языке, к которому Винклер не знал, как подступиться. Он переписывал тексты, и получался бессмысленный набор слов. Но было ясно, что это тот же самый язык, на котором написаны арцавские послания. Решительно подтверждалось то, в чем он давно уже не сомневался: это былхеттский язык.

Таким образом, хеттские клинописные тексты не поддавались прочтению так же, как хеттские иероглифические тексты, которыми был испещрен Хаматский камень и таблицы, найденные Гэрстенгом в Каркемише. Собственно хеттский язык оставался тайной, и, как выяснилось, тайной за семью злополучными печатями.

Было ясно, что, не открыв ее, нельзя полностью использовать богазкёйские находки, что, не зная хеттского языка, нельзя дорисовать картину хеттской истории, политической, экономической и культурной жизни хеттов, контуры которой столь обнадеживающе наметили найденные клинописные тексты на вавилонском языке.

А не нашлось ли среди великого множества таблиц, которые прошли через руки Винклера, какой-нибудь хеттско-египетской или хеттско-вавилонской билингвы (двуязычной надписи)? Как ни невероятно, но нет! Впрочем, едва ли Винклеру удалось бы найти ее при методе «выкапывания картошки», которым пользовался Хасан, и произвольном разделении рабочими взаимосвязанных таблиц. Не помогла тут и его гениальная память — иногда лучше полагаться на строгий учет и порядок на рабочем месте, чем на гениальность.

Но нет никакого сомнения, что Винклер такую билингву искал, ведь двуязычный текст — это естественная исходная позиция для любой попытки дешифровать язык. О том, что он «долгие годы работал над дешифровкой клинописного хеттского языка», мы достоверно знаем из его завещания. Однако в его наследии не осталось никаких записей на этот счет, и ни одному из его тогдашних ассистентов и сотрудников не удалось выяснить, куда он их засунул или где он их позабыл. В 1915 году Отто Вебер констатировал, складывая оружие: «Возможно, в минуту отчаяния он уничтожил эти записи, как и многое другое».

 

Й.А. Кнудтсон отказывается от своего мнения

Но Винклер был не единственным ученым, кто пытался прочесть хеттскую клинопись. Это был слишком жгучий вопрос, чтобы ему не уделил внимания целый ряд исследователей, востоковедов, филологов. К их числу относятся в первую очередь выдающиеся норвежские ученые С. Бугге, А. Торп и в особенности Й.А. Кнудтсон, который после тщательного изучения текстов и изменений в окончаниях слов пришел к выводу, что хеттский язык относится к индоевропейской группе. В мгновение ока восстал против него весь ученый мир: как Может такой серьезный исследователь оперировать столь «нефилологическим звяк-бряк методом» и делать подобные заключения на основании текстов, в которых никто не понимает ни единого слова, не говоря уже о фразах! Кнудтсон признал, что перегнул палку, и от своего вывода отказался…

Не будем перечислять других ученых, которые тоже пытались дешифровать клинопись хеттского языка, — их имена не вошли ни в историю, ни в учебники. Ограничимся двумя именами: Фридрих Делицш и Эрнст Вайднер.

Профессор Делицш (1850–1922), корифей немецкого востоковедения, автор первой грамматики ассирийского языка, продвинулся в 1914 году так далеко, что смог издать первые тексты богазкёйского архива, которые содержали грамматические руководства хеттских писцов и фрагменты хеттско-вавилонско-шумерских «лексиконов». Ученые не знали, с какого конца за них приняться, но Делицш не собирался продолжать свои хеттологические изыскания. Его интересы по-прежнему были сосредоточены на ассириологии.

Немецкий ассириолог Вайднер (родился в 1879 году) после смерти Винклера подавал самые большие надежды на то, что удастся наконец сорвать с хеттского языка покров таинственности. Решительный и трезвый, знающий и обстоятельный, Вайднер энергично продвигался к цели. Но, когда ученого отделяло от нее, как он предполагал, всего лишь несколько месяцев, грянули семь сараевских выстрелов, и господа из имперской призывной комиссии решили, что такой здоровяк, как Вайднер, способен заняться чем-нибудь более серьезным, нежели изучение хеттского языка, например чисткой коней в артиллерии.

Когда артиллеристы его императорского величества, проявлявшего такой интерес к археологии, стали превращать французские города в развалины наподобие руин Хаттусаса, когда в своих кабинетах остались лишь ученые, работавшие над изобретением столь необходимых вещей, как отравляющие газы и бомбардировщики, а расшифровщикам непонятных текстов было предоставлено широчайшее поле деятельности в дешифровальных отделах генеральных штабов, никто не сомневался, что песенка хеттологии спета. По крайней мере на время войны.

Хеттология сразу же превратилась в «самую ненужную из всех ненужных наук». Вдобавок Винклер был мертв, Кнудтсон отрекся от своих взглядов, а Вайднер лишился возможности работать. Хеттологи разных национальностей, одетые в разные униформы и поставленные по разные стороны колючей проволоки, в минуты досуга вспоминали о находках в Богазкёе, обращая внимание на то, что название этой деревушки в переводе означает не что иное, как «узкое ущелье». Они воспринимали это как зловещую характеристику положения, в котором оказалась хеттология, и опасались, что «узкое ущелье» замыкает отвесная скала. В действительности дело обстояло еще хуже: Вайднер был на совершенно ложном пути. Как выяснилось позднее, его метод расшифровки клинописного хеттского языка вел в тупик. Что же касается иероглифического хеттского письма, то разве можно расшифровать непонятные письмена неизвестного языка?!