Известие о татарах и приезд государева посланника всколыхнули Раздоры. Казаки толпились на майдане, у кабака, выплескивая:

– Выдюжим ли, станишники, в крепости? Хан-то всей ордой собирается. Не лучше ли в степь податься?

– Ив степи не упрячешься. Выдюжим! Поганые города осаждать не любят. Не взять им Раздор, кишка тонка!

– А что как московские воеводы с полками не подойдут? Плевать им на голытьбу. Что тогда?

– Выдюжим!

– А жрать че будешь? Хлеба-то у нас с понюшку, кабы волком не завыть.

– Верна! Голодуха на Дону. Царь хлебом одних лишь служилых жалует. Им – и хлеб, и зелье, а донской вольнице – дырку от бублика. Сиди по станицам и подыхай!

– И подохнем! Слышали, что царев посол болтал? Крымца не задорь, под Азов за рыбой не ходи, на Волгу за зипунами не ступи.

– То не царь, братцы. То Бориски Годунова дело. На погибель вольный Дон хочет кинуть. Пущай-де казаки велику нужду терпят, авось они о воле забудут да к боярам возвернутся.

– Не выйдет! Не хотим под ярмо!

– Не отнять нашу волю!

Расходились, закипели казачьи сердца. Ропот стоял над Раздорами. Атаман Богдан Васильев насупленно крутил черный ус; боярин Илья Митрофанович Куракин испуганно выглядывал из атаманского куреня и сердито тряс бородой.

Болотников и Берсень бродили по Раздорам, слушали речи донцов и кляли Годунова. Лица их были дерзки и неспокойны.

– Уйду из Раздор. Соберу гулебщиков – и на Волгу. Будет у нас и хлеб и зипуны. Пойдешь со мной? – спросил Берсень.

– Пошел бы, Федор, да ноне не время. Допрежь с татарами надо разделаться. Позову свою станицу в Раздоры. Здесь нам с погаными биться. Как круг порешил, так и будет, – ответил Болотников.

– Твоя правда, друже: не время. Помешали поганые моей задумке, но и с Васильевым мне воедино не ходить. Кривая душа в нем, на Москву оглядывается. Не зря, поди, Куракина у себя укрыл. Есть же особый двор для послов, так нет, в свой курень упрятал.

С майдана послышался зычный возглас:

– Казаки! Струги с Воронежа!

Казаки шустро побежали к воротам.

– Что за струги? – спросил Болотников.

– Наши, раздорские, – пояснил Федька. – Послали пять стругов за хлебом и солью. Царь-то нам уж три года ничего не присылает. Авось чего и добыли донцы.

Оба заспешили к воротам. Миновав башню и водяной ров, оказались на невысоком обрывистом берегу.

– Два струга?.. А где ж остальные, братцы? – воскликнул матерый казак Григорий Солома.

– Ужель отстали? Но донцы врозь не ходят, – вторил ему повольник с турецким пистолем за поясом.

– И казаков мало… Едва гребут. Нешто опились, дьяволы!

Струги все ближе и ближе, и вот они медленно подплыли к берегу. Гребцы подняли весла, и вышли на палубу. Носы казаков завешаны окровавленными тряпицами. Один из донцов ступил вперед, сорвал тряпицу, обнажив обезображенное лицо.

– Полюбуйтесь, братцы! Полюбуйтесь на наши хари!

Сорвали тряпицы и остальные гребцы. Раздоры загудели:

– Да какие ж собаки вам ноздри рвали?

– Кто посмел казака обесчестить?

– То злое лихо!

Прибывшие казаки высыпали на берег. Федька Берсень» растолкав толпу, подошел к рослому саженистому в плечах повольнику; тот был старшим в хлебном походе.

– Сказывай, Фролка.

– Худо сходили, братцы, – угрюмо начал повольник. – Нет нам выходу с Дона, нет былой волюшки. Сидеть нам в Раздорах и чахнуть. А коль высунемся – тут нам силки да волчьи ямы. Обложили нас, братцы!

– Сказывай толком, не томи, – оборвал казака Федька.

– Худо сходили, – повторил повольник. – Не доплыли мы до Воронежа. На московские заставы напоролись. Повелели нам вспять возвращаться, мы гвалт подняли. Нет-де у нас ни зелья, ни хлеба, ни одежонки. И вспять нам никак неможио. На Воронеж пойдем! Сотник же стрелецкий криком исходит. «Воры вы, разбойники! Государю помеху чините, с крымцами и азовцами Москву ссорите. Ступайте прочь! Не пущу до Воронежа». А мы свое гнем. Тогда повелел сотник из пищалей стрелять. «Не пущу, воры! Всех уложу!» Озлились мы, со стругов соскочили – и на стрельцов. На саблях бились, из пистолей крушили. Многих стрельцов к праотцам отправили, остальные же деру дали. Поплыли дале. Но верст через сорок на новую заставу наткнулись. Как глянули, так и не по себе стало. Встретила нас целая рать, поди, полтыщи стрельцов на берег вышло. Из пушек принялись палить. Передний струг – в щепы. И вспять плыть поздно. На берег ринулись, бой приняли. Но тяжко было; стрельцов-то впятеро боле. Почитай, все и полегли. Осталось нас всего два десятка.

– Аль в полон сдались? – с укором глянул на вернувшихся казаков Берсень.

– В полон? – зло сверкнул глазами старшой. – Того и в мыслях не было, Федька. Рубились мы без страха, и все бы там головы положили. Все бы до единого!

– Однако ж не положили, – продолжал хмуриться Берсень.

– Не положили, есаул. Стрельцы ноне будто татаре стали. С арканами по степи ездят. Вот и заарканили нас последних да в Воронеж отвезли. А там нам ноздри вырвали и на струги посадили. Плывите-де, воры, в свои низовые городки и казакам накажите, чтоб сидели тихо, бояр почитали и царя во всем слушались. А коль вновь воровать зачнете – не быть вам живу.

Федька в сердцах швырнул шапку оземь.

– Дожили, казаки! Ни проходу, ни проезду!

И опять зашумело буйное казачье море:

– Извести нас хотят бояре! Подыхай Понизовье!

– Живи одной рыбой!

– Рыбой? Да где она, рыба-то? Рыбные тони под Азовом, так туды царь не велит ходить.

– Не царь, а Борис Годунов, вражий сын!

– До Годунова и застав не было. К Москве ездили без помехи. Ноне же стрельцами обложили.

– Казаков побил. Айда на Воронеж, донцы! Отомстим за братьев!

Долго серчали казаки, долго их тысячеголосый ропот стоял над тихим Доном.

Болотников же стоял молча; он смотрел в огневанные лица повольников и думал:

«Не сладко на Дону. Снизу турки подпирают, с боков крымцы и ногаи жмут, а сверху бояре наседают. Вот попробуй и поживи вольно. Слабому здесь не место, вмиг сомнут. Тут крепкий народ надобен, чтоб ни черта, ни бога не боялся, ни вражины поганой. А враг рядом, татары вот-вот нагрянут на Понизовье. Надо забыть о всех бедах и готовиться к сече. Ордынец силен и коварен, он ждать не будет».

Болотников поднялся на опрокинутый челн и громко, перекрывая гул повольницы, прокричал:

– Братья-казаки! Послушайте меня!

Шум понемногу улегся, повольники устремили взгляды на Болотникова, а тот, взбудораженный вниманием раз-дорцев, смело и веско промолвил:

– Борис Годунов и бояре – враги наши. О том мы все ведаем, но не о них сейчас речь. И о Воронеже надо покуда забыть. Не время нам с боярами биться. Ордынец под боком. Пока мы тут балясничаем, поганые в тумены сбегаются. Орду крепят. Близок день, когда татары хлынут на наши городки и станицы. И нам их не удержать. На кругу дельно решили. Надо немедля слать по станицам гонцов, скликать всех казаков в Раздоры и готовить город к осаде. Здесь мы дадим бой поганым и стоять будем насмерть, чтоб ни один ордынец не проник за наши стены. Раздоры не пустят поганых на Дон!

Болотникова дружно поддержали:

– Верно речешь – не пустим!

– Свернем шею ордынцу, а потом и за бояр примемся!

– К атаману, донцы! Пущай Раздоры крепит! К атаману!