Казачье войско плыло вверх по Волге.
Река была тихой, играла рыба, над самой Волгой с криком носились чайки, в густых прибрежных камышах поскрипывали коростели.
Гулебщики дружно налегали на весла, поспешая к жигулевским крутоярам. Летели челны. Весело перекрикивались повольники:
– Наддай, станишники! Ходи, весла!
– Расступись, матушка Волга!
На ертаульном струге плыл атаман с есаулами. Здесь же были и Гаруня с Первушкой. У молодого детины радостным блеском искрились глаза. Он смотрел на раздольную Волгу, на синие просторы, на задорные, мужественные лица удалых казаков, и в душе его рождалась песня. Все было для него необычно и ново: и могучий чернобородый атаман, и добры молодцы есаулы, дымящие трубками, и сказы повольников о походах да богатырских сражениях. Первушка хмелел без вина.
– Любо ли с нами, сынко? – обнимая Первушку за плечи, спрашивал Иван Гаруня, не переставая любоваться своим чадом.
– Любо, батеня! – счастливо восклицал Первушка, готовый обнять всех на свете.
Плыл Болотников скрытно и сторожко: не хотелось раньше времени вспугнуть купеческие караваны. По левому степному берегу ускакали на десяток верст вперед казачьи дозоры. В случае чего они упредят войско о торговых судах и стрелецких заставах.
На челнах плыли триста казаков, остальное войско ехало берегом на конях. Еще в острожке Болотников высказывал есаулам:
– Добро бы прийти на Луку на челнах и конно. Без коня казак не казак.
– Вестимо, батько, – кивали есаулы. – Не век же мы на Луке пробудем. Поди, к зиме в степь вернемся.
– Поглядим, други. Придется двум сотням вновь по Скрытне плыть.
– И сплаваем, батька. Вспять-то легче, течение понесет, да и челны будут рядом, – молвил Нечайка.
Однако плыть конно по Скрытне не пришлось: выручил Первушка. Сидел как-то с ним на бережку дед Гаруня и рассуждал:
– Ловко же вы упрятались. Ни пройти, ни проехать, ни ногой не ступить. Чай, видел, как мы пробирались?
– Видел, – кивнул Первушка и чему-то затаенно усмехнулся.
– Атаман наш триста коней мужикам пожаловал,- продолжал Гаруня. – Живи не тужи. А вот на остальных сызнова по завертям поплывем, на челны-то все не уйдут. А речонка лютая, того и гляди, угодишь к водяному.
Первушка призадумался. Он долго молчал, а затем повернулся к отцу, порываясь что-то сказать, но так и не вымолвил ни слова.
– Чего мечешься, сынко? Аль раздумал в казаки идти?
– И вовсе нет, батеня, – горячо отозвался Первушка. – Отныне никто меня не удержит, как на крыльях за тобой полечу. Иное хочу молвить, да вот язык не ворочается… Страшно то поведать, зазорно.
– Аль какая зазнобушка присушила? Так выбирай, сынко. Либо казаковать, либо с девкой тешиться.
– Нет у меня зазнобы, батеня… Вот ты за казаков пасешься, кои по речке с конями поплывут.
– Пасусь, сынко.
– А можно… можно, батеня, и посуху пройти.
– Уж не на ковре ли самолете? Да где ж тут у вас посуху? – усомнился Гаруня.
– От крепости в лес есть потаенная тропа, – решился наконец Первушка. – Выведет к самой Волге.
– Любо, сынко! – возрадовался Гаруня. – Чего ж ране не поведал?
– Нельзя о том сказывать, батеня. Так мир порешил. Ежели кто чужому потаенную тропу выдаст, тому смерть.
– Круто же ваш круг установил.
– А иначе нельзя, батеня. То тропа спасения. Поганый ли сунется, люди ли государевы, а мужиков наших не достать. Тропа и к Волге выведет, и в лесу упрячет. Там у нас, на случай беды, землянки нарыты. Не одно на-летье можно высидеть. И зверя вдоволь, и угодья бортные.
– Вон как… А все ж проведешь, сынко?
– Проведу, батеня. Но возврата мне не будет – мир сказнит. Так что навсегда с селянами распрощаюсь. С тобой пойду.
Крепко обнял сына Иван Гаруня и повел к атаману.
На другое утро Первушка вывел конный отряд к Волге. Затем он долго и молчаливо расставался с родимой сторонушкой.
«Простите, мужики, – крестился Первушка на сумрачный лес. – Не хотел вам зла-корысти. Знать, уж так бог повелел, чтоб мне с земли родной сойти да белый свет
поглядеть. Прощайте, сельчане. Прощай, Скрытня-река!»
Положил Первушка горсть земли в ладанку, низко поклонился лесу и пошагал к казакам.
– Да ты не горюй, парень. О заветной тропке никому не скажем, – ободрил Нечайка.
– Тропки не будет. Завалят ее мужики да новую прорубят.
На крутояре показался конный дозор. Казаки замахали шапками.
– С какой-то вестью, – поднялся на нос струга Болотников. – А ну греби, други, к берегу!
Челн атамана приблизился к крутояру. Казаки наверху закричали:
– С ногаями столкнулись, батька! Отбили отару баранов да косяк лошадей! Ноне с мясом будем!
– Много ли донцов потеряли?
– Шестерых, батька!
Казаки на челнах сняли шапки.
– Надо бы мясо на челны, батька!
– Добро. Яр кончится – спускайтесь к челнам!
Свыше тысячи баранов притащили казаки к берегу.
Их тотчас разделали, присолили и перетащили на струги. Солью запаслись еще в острожке. Мужики, обрадовавшись лошадям, позвали казаков на варницу.
– Соли у нас довольно, век не приесть. Берите, сколь душа пожелает.
И вот мужичий дар крепко сгодился.
Часть мяса разрезали на тонкие ломтики и выставили на солнце сушить да вялить. Казаки ожили, довольно гудели.
– Ноне заживем, братцы. Это те не рыба.
Болотников же был вдвойне доволен: казаки отбили у
поганых ногайских лошадей. Теперь опять все войско будет на конях.
На четвертый день завиднелись Жигулевские горы.
– Ну, слава богу, знать, доплыли, – размашисто перекрестился Болотников, жадно всматриваясь в окутанные синей дымкой высокие вершины Сколь дней, сколь ночей пробирались донцы к грозным волжским утесам, и вот пристанище удалой повольницы рядом.
– Ко мне, есаулы!
Мирон Нагиба, Васюта Шестак, Нечайка Бобыль, Степан Нетяга да казак-собинка Иван Гаруня расселись вокруг атамана.
– Где вставать будем, други? Жигули обогнем или тут, под горами, вылезем?
– А спознаем у Гаруни, атаман. Он тут с Ермаком ходил. Сказывай, дедко.
– На Луку два пути, хлопцы, – приосанился старик. – Тут, перед излучиной, бежит река Уса. Пересекает она всю Луку и подходит истоком чуть ли не к самой Волге. То один путь, но есть и другой.
– Погодь, дед, не спеши, – перебил Гаруню Болотников. – Велика ли сама Лука?
– Велика, атаман. Ежели огибать горы и идти к устью Усы, то плыть ишо верст двести, а то и боле. Но то уже другой путь.
– Много, дед. Без дозоров плыть двести верст рисково. Можем и на стрельцов нарваться. Бой принимать – казаков терять. Не за тем мы сюда пришли. Не лучше ли на исток Усы перетащиться? Далече ли река от Волги?
– С версту, атаман.
– Верста нас не затруднит, перетащимся. Как, есаулы?
– Перетащим, батько. Огибать не станем. Пошто дни терять?
– Вестимо, други. Веди, дед.
Гаруня шагнул на нос. Долго вглядывался вдоль правобережья, изронил:
– Пожалуй, вскоре можно и приставать, атаман. Кажись, подходим.
Гаруня постоял еще с полчаса и взмахнул рукой.
– Прибыли, хлопцы! Зрите дубраву? Тут и станем.
Над Волгой пронесся зычный атаманский возглас:
– К берегу, донцы-ы-ы!
Челны ткнулись о берег. Казаки высыпали на отмель, малость поразмялись, подняв челны на плечи, понесли к Усе.
Новая река оказалась неширокой, но довольно быстрой и глубокой. Казакам почти не приходилось браться за весла, да и поспешать теперь было уже некуда. Надо было осмотреться в этом диком лесном урочище.
Справа вздымались к синему поднебесью белые утесы, прорезанные глубокими ущельями и пещерами, оврагами и распадками, утопающими в густой зелени непроходимых чащоб. Вид Жигулевских гор был настолько дик, суров и величав, что даже бывалые казаки не смогли удержаться от восхищенных возгласов:
– Мать честная, вот то сторонушка!
– Дух захватывает, братцы!
Болотников любовался и ликовал вместе с казаками. «Сам бог повелел тут повольнице быть. Не зря ж о сих местах складывают сказы да былины. Казакам-орлам здесь жить да славу обретать», – взбудораженно думал он.
А Первушка от всей этой дикой красы и вовсе ошалел.
– Ух, ты-ы! – только и нашелся что сказать молодой детина.
– На утес тебя свожу, там, где соколы гнездуют. Вот то приволье. Уж такая ширь, сынок! Волгу на сорок верст видно, – оживленно высказывал Гаруня.
Болотников велел остановить струги. Судно толкнулось о берег, и атаман сошел на лужок, опоясанный матерыми столетними дубами.
– Здесь раскинем стан.
Казаки высыпали на берег. Разложили и запалили костры, наполнили казанки водой, поставили на треножники, положили в котелки мяса.
Было гомонно. Донцы радовались концу утомительного похода, тихой солнечной дубраве, дымам костров, буйным травам под ногами; ели жесткие овсяные лепешки, хлебали мясную похлебку, едко дымили люльками, гута-рили:
– Любо тут, станишники. Доброе место – Жигули. Походим сабельками по купчишкам.
А Болотников пил, ел и все поглядывал на утесы. Его всегда манили кручи. Так было и на богородском взгорье, куда он не раз взбирался с дедом Пахомом и слушал его сказы о донской повольнице, так было и на степных холмах, с которых любовался раздольем ковыльных степей.
Молвил есаулам:
– Пора глядачей ставить. Айда на кручу.
– Айда, батько.
Есаулы и десятка три казаков полезли к вершинам, но то было нелегким делом. Приходилось преодолевать не только чащобы, но и ущелья да буераки. Вокруг теснились каменные глыбы, шумели в густом зеленом убранстве сосны и ели, до боли резали глаза ярко сверкающие на солнце белые утесы.
– Есть ли тут тропы? – спросил Гаруню Болотников.
– Есть, атаман. Но ближе к устью. По тем тропам Ермак взбирался.
– А далече ли устье?
– С полдня плыть надо.
– Там потом и встанем.
Не час и не два пробирались повольники к жигулевским вершинам. Поустали, дымились драные зипуны и рубахи, гудели непривычные к горным подъемам ноги. Есаулы заворчали:
– Поспешил ты, батько. Надо было допрежь о тропе сведать.
– Ничего, ничего, други, привыкайте и по горам лазить. Здесь теперь наше пристанище, здесь нам и волчьи ноги иметь, – посмеиваясь, ответил есаулам Болотников.
Но вот и вершина утеса.
– Господи, Никола-угодник! Экая тут красотища! – воскликнул пораженный открывшимся простором Нечайка.
– Шапками облака подпираем, – вторил ему Васюта.
А Первушка лишь удивленно хлопал глазами да крутил по сторонам головой.
– И впрямь соколиный утес. Какая ширь, други! – молвил Болотников, снимая шапку. Ветер растрепал его черные кудри, толкнул к самому обрыву. Весело рассмеялся. – Ишь ты, дерзкий тут сиверко. Того и гляди соколом полетишь.
Долго всматривался в волжские дали. Прав оказался Гаруня: река и вправо и влево виднелась на десятки верст. Волга, натыкаясь на могучий горный кряж, замедляла свой бег и крутой подковой огибала Луку.
– Славно здесь купцов можно встретить, – довольно произнес Нагиба.
– Славно, Мирон, – кивнул Болотников. – Откуда бы они ни выплыли, а мы их – таем да врасплох. Хоть из устья Усы навалимся, хоть от истока к Волге перетащимся. Самое место здесь повольнице.
– Что верно, то верно, батька. Утайчива Лука. Теперь лишь бы купцов дождаться, – покручивая саблей, сказал Нечайка.
Болотников обернулся к казакам.
– Кто из вас, други, хочет в первый дозор заступить?
– Дозволь мне, батька, не провороню, – вышел вперед Деня.
– И мне, атаман, – молвил У стим-Секира.
Затем отозвались и другие казаки, Болотников же оставил на круче пятерых.
– Всем придет черед. А теперь на стан, донцы.
Спускались по другому склону, более отлогому, но
еще более лесистому. Когда уже были в самом низу и выбрели на просторную поляну, внезапно из трущоб вылезло около двух сотен обросших, лохматых мужиков с дубинами, кистенями, палицами и рогатинами. Ловко и быстро охватили тесным кольцом казаков.
Донцы выхватили сабли. Один из мужиков, огненнорыжий, большеротый, осерчало упредил:
– Спрячь сабли, побьем!
Ватага насела грозная и отчаянная, но Болотников не сробел.
– Геть, дьяволы! Прочь! – зычно прокричал он, потрясая тяжелым мечом.
Вожак ватаги оказался не из пугливых. Взмахнув пудовой дубиной, дерзко двинулся на Болотникова.
– Круши боярских прихвостней!
Сечу, казалось, остановить было невозможно. Но тут впереди Болотникова оказался Васюта.
– Ужель ты, Сергуня? – бесстрашно подходя к мужичьему атаману, спросил Шестак.
Вожак остановился.
– Откель ведаешь?
– Да кто ж Сергуню на Руси не ведает, – смягчил голос Васюта. – Сергуня – первейший атаман веселых. Не ты ль под Москвой скоморошью ватагу водил?
– Вестимо, водил… Но тя не ведаю.
– Да разве тебе всех упомнить, – еще более миролюбиво продолжал Васюта. – Мужиков на Руси как гороху в амбаре. Но обоз наш ты не должен запамятовать. Лет пять назад мы рыбу на царев двор из Ростова везли, а ты нас под Москвой встретил. Аль забыл, как пятерню в чану стрекавой пожалил? Чаял винца добыть, а ухватился за карася.
– Рыбий обоз? – нахмурил лоб атаман. – Людишки оброчные?.. Кажись, припоминаю, встречал с веселыми такой обоз.
– Вот и я гутарю! – повеселел Васюта.
– А ты что, из тех оброчных?
– Из тех, Сергуня. Когда-то на царя-батюшку рыбку ловил, а ныне – вольный казак.
– А энти? – кивнул Сергуня на повольников.
– Сотоварищи мои. Пришли мы с донских степей по Волге-матушке погулять.
– А не из Самары? – все еще недоверчиво вопросил Сергуня. – Отлетось вот так же с сабельками нагрянули. Норовили ватагу мою изничтожить, так мы им живо шеи свернули.
Болотников вложил меч в ножны, ступил к Сергуне.
– Ужель мы с боярскими прихвостнями схожи? Глянь на зипуны наши, атаман.
– Да зипуны вы могли и в лесу поизодрать, – молвил Сергуня. Однако цепкий, наметанный глаз тотчас охватил и рваные, просящие каши сапоги, и заплатанные портки, и грязные рубахи. Но больше всего убедили Сергу-ню трубки, торчащие в зубах Нечайки и Секиры: царевы люди бесовское зелье не курят.
Опустил дубину.
– Никак, и впрямь с Дону. А я-то чаял, государевы казаки из Самары. Поди, впервой тут?
– Впервой, Сергуня. А ты здесь давно ли? – присаживаясь на валежник, полюбопытствовал Болотников.
– Да, почитай, с год обитаемся, – ответил Сергуня, присматриваясь к донскому атаману.
Казаки и ватажники, усевшись на поляну, завели меж. собой оживленный разговор. Донцы узнали, что живут мужики в шалашах и землянках неподалеку от Усы. Два налетья они зорили боярские усадьбы, нападали на купеческие обозы, а потом, скрываясь от стрельцов, упрятались в жигулевских трущобах.
Поведали о себе и казаки, на что Сергуня изронил:
– Купцы малым числом по Волге не ходят, пасутся. Сбиваются в большие караваны да людей оружных нанимают. Взять их мудрено.
– А пытали?
– Пытали, атаман. Но с дубинкой стрельца не осилить. Они ядрами палят. Поди, и вам хабара не будет.
– Авось и будет. Казаки и не такие крепости брали. Так ли?
– Так, батька. Не устоять стрельцу против казака. Сокрушим!