В тот же день перебрались в устье Усы. Отсюда было ближе к дозорным утесам, с которых неотрывно наблюдали за Волгой зоркие глядачи.

Почти каждый день дозоры доносили:

– Плывут два насада, батька!

– Стружок под парусом!

– Расшива, атаман!

Но Болотников отмахивался: ждал каравана. Казакам же не терпелось ринуться на суда.

– Пошто ждать, батька? Надоело сиднем сидеть. Веди на купцов!

Болотников, посматривая из прибрежных зарослей на проплывавшие мимо суда, спокойно гутарил:

– С этих купцов поживы не будет. Вон и оружных не видно. Либо пустые идут, либо с худым товаром. Подождем, други.

Но казакам неймется. В полдень, когда Болотников спал в шатре, Степан Нетяга не удержался и крикнул донцов захватить расшиву, За Нетягой бросилось к челнам около сотни повольников. Выплыли из камышей и устремились к Волге.

Заметив разбойные челны, на расшиве испуганно заметались люди. Старый купец в зеленой суконной однорядке, схватив медный образок Николая-чудотворца, в страхе грохнулся на колени.

– Помоги, святой угодник. Отведи беду!

Челны ткнулись о борта расшивы, застучали багры и свальные крючья, казаки с ловкостью кошек полезли на судно.

– Ратуйте, православные! – взмолился купец.

Степан Нетяга сверкнул саблей, и тело купца осело

на палубу. На носу расшивы столпились гребцы и бурлаки.

– В трюмы! – заорал Нетяга.

Казаки кинулись в трюмы, но выбрались из них удрученные: расшива везла деготь, пеньку и веревки. Нетяга грязно выругался и полез в мурью, но и здесь ждала неудача; опричь бочонка с квасом да лисьей облезлой шубы в помещении ничего не оказалось.

Смурые вернулись на стан.

– Ну как, атаманы-молодцы, погуляли? Велик ли дуван привезли? – осерчало глянул на казаков Болотников.

Гулебщики виновато потупились, смолчал и Нетяга.

– Чего ж язык прикусил, Степан? Атаманы ныне тебе не указ. Так, может, тебе и пернач отдать? Как, донцы, волен ли я еще над вами? А то собирайте круг и выкликайте Степана.

– Прости, батька, – молвили казаки. – Другого атамана нам не надо. Прости.

– Владей перначом, – буркнул Нетяга.

– А коли так, – сурово молвил Болотников, – то во всем положитесь на атамана.

– С тобой, батька! – вновь изронили казаки.

Степан же Нетяга молчаливо ушел в шалаш.

К стану Болотникова пришел Сергуня. Казаки проводили его к атаманскому шатру.

– Как живется-можется, Иван? – весело спросил крестьянский вожак.

– Да пока ни в сито, ни в решето… С чем пожаловал?

Сергуня глянул на есаулов, крякнул:

– Мне бы с глазу на глаз… Дело есть.

– А чего ж особняком? Я от своих есаулов утайки не держу. Сказывай, Сергуня.

– Вона как, – крутнул головой Сергуня. – Ну, как знаешь. С просьбой к тебе от ватаги. Прими под свою руку на купцов.

– А чего ж сами?

– Самим нам суда не взять. Я уж сказывал – без стрельцов караваны ныне не ходят. А у моей ватаги, сам знаешь, рогатины да дубины. Куды ж с таким воинством сунешься?

– Так ведь и мы без пушек.

– А пистоли, самопалы да сабли? Все ж не дубина. Да и к бою вы свычны. Примай, атаман! Вкупе да с божьей милостью скорее служилых осилим.

– А челны?

– И челны найдутся, атаман. Долбленки из дуба. С полста лодок наберем. А могем ишо надолбить, мужики к топору свычны. Так по рукам, Иван?

Болотников повернулся к есаулам:

– Примем ли ватагу, други?

– Примем, батька, – кивнул Васюта.

– Чем грудней, тем задору больше, – сказал Нагиба.

Степан Нетяга возразил:

– А по мне, атаман, без мужичья обойдемся. На кой ляд нам чужие люди? Сами управимся.

– Чем же тебе мужичье не по нраву?

– А тем, – колюче боднул атамана Нетяга. – Неча в чужой котел лапу запускать.

По лицу Болотникова пробежала тень.

– Зазорно слушать тебя, Степан. Ужель донские казаки такие скареды? Ужель от своего брата-мужика нам откреститься? Зазорно! Да ежели большой караван выпадет, на всех добычи хватит. Седни мы ватаге поможем, завтра – она нам. Как знать, не пришлось бы зимовать здесь. Тогда первый мужику поклонишься. Приди, сердешный, да избенку сруби. Так ли, есаулы?

– Вестимо, батька. С мужиками надо жить вкупе, – произнес Нечайка.

– Вот и я так мыслю. Воедино пойдем на струги. Казак да мужик – сила!

На пятый день весь дозор прибежал на стан.

– Плывут, атаман! Никак, стругов тридцать!

Болотников оживился.

– Добро! С какой стороны?

– С верху, батька.

Иван выхватил из-за кушака пистоль, выпалил в воздух.

– К челнам, донцы!

Повольники кинулись к Усе. Река заполнилась гомоном гулебщиков, в челны полетели веревки и крючья, багры и топоры.

– Где купцов встретим, Иван Исаевич? – спросил Нагиба.

– Тут и встретим, Волга обок, – проверяя пистоли, рассудил Нечайка.

– Вестимо, из устья и вдарим. Ну, держись, купцы! – задорно, весь в предвкушении битвы, воскликнул Васюта.

Но Болотников охладил пыл есаулов:

– Мыслю иное, други. Надо плыть в верховье Усы.

– В верховье?! – опешил Нечайка. – Да в уме ли ты, батька? День потеряем!

Не вдруг поняли атамана и другие есаулы.

– Добыча рядом, батька. Зачем от купцов пятиться?

– Веди на струги!

– Поведу, да не тем путем. Тут, подле устья, самое угрозливое место для купца. Он плывет да думает: вот Жигули да разбойная речонка, откуда гулебщики могут выскочить. И оружные люди усторожливы. Ждут! К бою изготовились. А коль с пушками плывут, так уж и ядра сунули. Берегись, повольница! Будет вам дуван, кровью захлебнетесь, – высказал Болотников.

– А пущай пушки наводят, казака не испужаешь. Вон нас сколь! – горячо изронил Нетяга.

– Вестимо, – хмыкнул Иван. – Казак завсегда отважен. Прикажи – и на пушки полезет, живота не пощадит. Но то не слава, коль за боярский зипун башку терять. Нам живой казак надобен. А вот тебе, Степан, чую, донцов не жаль. Хоть полвойска потеряй, лишь бы суму набить. Худо то! Худо урон нести.

– Но как же быть, атаман? – развел руками Нечайка.

– А вот как, други. Возьмем купца врасплох. Пусть себе плывет без помехи. Усу да Луку миновал – и заве-селился: прошли разбойное место, теперь можно и оруж-ным передохнуть. Чуете?

– Ну?

– А мы к истоку подплывем, челны на Волгу перетащим – ив камыши. Зрели, какие там скрытни? Вот в них купца и подловим. И Волга там поуже, бегу челнам меньше. Чуете?

– Ай да атаман, ай да хитроныра! – восхищенно хлопнул в ладоши Иван Г ару ня. – Тому бы сам Ермак позавидовал.

– Чуем, батька! – поддержали затею атамана есаулы.

– Любо! – сказало воинство.

– А коль любо, то плывем, други! – воскликнул Болотников и тяжелой поступью пошел к челну.

День и ночь, вместе с мужичьими челнами, плыли к переволоке. Утром перетащились на Волгу и надежно упрятали челны в камышах, сами же расположились станом в дубраве. Точили терпугами сабли, чистили и заряжали пистоли и самопалы, ждали вестей от высланных к Луке лазутчиков.

– День стоять, а то и боле. Лука велика, не скоро ее обогнешь, – гутарил казакам Гаруня.

– Ниче, дождемся. Уж коль купцы показались, вспять не поплывут, – бодрились гулебщики.

И вот час настал!

На излучине Волги показался ертаульный струг; он

шел впереди каравана, оторвавшись на целую версту.

Казаки и ватага Сергуни затаилась в густых камышах.

Государев струг, с пушками и золочеными орлами на боках, проплыл мимо. А вскоре показался и сам караван. Здесь были струги и насады, мокшаны и расшивы, переполненные грузом. Вначале караван был невелик: девять царевых стругов с хлебом. Но в Нижнем Новгороде пристали еще двадцать торговых судов.

– Могуч караван, – тихо изронил Болотников.

– Осилим ли, атаман? – с беспокойством вопросил Сергуня.

– Надо осилить. Мужики твои чтоб молодцами были.

– Не оплошаем… Не пора ли?

Болотников подождал малость, а затем, когда до каравана оставалось не более полуверсты, гаркнул:

– Вперед, други!

Из камышей высунулись челны; повольники дружно ударили веслами и стремительно понеслись наперерез каравану.

На судах забегали, загомонили люди, замелькали красные кафтаны стрельцов. Служилые, под выкрики десятников, кинулись к пушкам и пищалям.

А над раздольной Волгой вновь зычный возглас:

– Донцы – на царевы струги! Мужики – на расшивы и насады!

На кичкахстругов горели золотом медные пушки; одна из них изрыгнула пламя, и ядро плюхнулось в воду подле челна Болотникова.

– Шалишь, бердыш! Не потопишь! – сверкнул белка.-ми атаман. – Наддай, донцы!

Загромыхал пушками другой струг, окутавшись облаками порохового дыма. Одно из ядер угодило в казачий челн, разбило суденышко, разметало) людей. А тут ударили еще с пяти стругов, и еще два челна ушли под воду. Но казаки уже были рядом, вот-вот и они достанут царевы струги.

– Гайда!- громогласно и повелительно разнесся над Волгой атаманский выкрик.

– Гайда! – вырвалось из сотен яростных глоток.

Теперь уже ничто не могло остановить дерзкую по-

вольницу: ни стрелецкие бердыши и сабли, ни жалящий

горячий свинец пищалей, ни устрашающие залпы пушек; грозно орущая, свирепая голытьба, забыв о страхе и смерти, отчаянно ринулась к стругам. И вот уже загремели багры и крючья; по пеньковым веревкам, шестам и баграм полезли на суда десятки, сотни повольников. Это была неудержимая, все сметавшая на своем пути казачья сила.

Болотников кинул крюк и начал быстро и ловко карабкаться на струг; подтянулся и цепко ухватился за борт. Возникший перед ним стрелец взмахнул бердышом, но Иван успел выпалить из пистоля. Стрелец схватился за живот и тяжелым кулем свалился в воду. Но тут на атамана наскочили сразу трое.

Молнией полыхнула дважды острая казачья сабля; один из стрельцов замертво рухнул на палубу, другой, с отсеченной рукой, завертелся волчком, третий попятился к раскинутому на корме шатру.

– Постоим за царя-батюшку! Бей татей! – бешено заорал стрелецкий сотник. Десятка три служилых кинулись к Болотникову, но подле него уже сгрудились Нечайка, Нагиба, Васюта, Секира… А на струг лезли все новые и новые повольники.

Звон сабель и бердышей, искры, выстрелы самопалов и пистолей, пороховой дым, злобные выкрики, предсмертные стоны и вопли умирающих. И через весь этот шум брани – мощный, неистовый возглас Болотникова:

– Бей стрельцов!

Служилых посекли и побросали в Волгу. А струг, подгоняемый ветром, несся к правобережью на камни.

– Спускай паруса!

Казаки, заслышав атамана, бросились к мачте. Судовые ярыжки, подчинившиеся повеленью казаков, ушли на нос судна,

– Ас этими что? – спросил у атамана Степан Нетяга, ткнув в сторону сарыни окровавленной саблей.

– Ярыжных не трогать!

Ярыжки ожили.

– Спасибо за суд праведный, батюшка.

– Чего ж за купца не бились? – ступил к работным Болотников.

– Худой он человек, лютый. Микешке намедни зубы выбил, – изронил один из ярыжек.

– Лют. Привести сатану!

Но купца наверху не оказалось.

– В трюм он спрятался, атаман, – высунулись из лаза гребцы.

Казаки полезли в трюм, а Болотников, глянув на ер-таульный струг, шагнул к пушкам.

– Гей, пушкари, ко мне!

На кичку прибежали четверо казаков, прошедшие выучку у Терехи Рязанца.

– Слушаем, батька!

– Царев струг возвращается. Пали по ертаульному!

Струг медленно подплывал к каравану. Стрелецкий голова был в растерянности.

«Напали-таки, гиль воровская! – в замешательстве размышлял он. – Ишь как хитро вынырнули. Теперь на всех стругах драка идет. И как быть? Из пушек по разбойникам выстрелить? Так государев струг потопишь, а на нем купцы, стрельцы да царское жалованье».

Пока голова кумекал, с захваченного переднего струга разом ухнули пушки; ядра плюхнулись в воду у самого судна.

– Гребцы, разворачивай! – переполошился, не ожидая пушечного удара, голова. – Борзей, черти! Продырявят!

Ертаульный струг развернулся и трусливо покинул караван.

А на других суднах все еще продолжалась кровавая сеча. Не желая сдаваться разбойной голытьбе, стрельцы сражались насмерть. Но им так и не удалось сдержать натиск повольницы.

Легче пришлось ватаге Сергуни. Купеческие насады, расшивы и мокшаны, лишенные государевой охраны, сдались без боя.

Бой произошел лишь на судне купца Пронькина. Евстигней Саввич, увидев воровские челны, тотчас выгнал на палубу оружных людей с самопалами.

– Озолочу, милочки. Рази супостата!

Оружных было не так уж и много, но то были люди князя Телятевского, сытно кормившиеся на его богатом дворе. Посылал их князь с наказом:

– Служили мне с радением, также послужите и Пронькину. А я вас не забуду, награжу щедро.

И челядь княжья постаралась: дружно била мужиков из самопалов, крушила дубинами. Но тут вмешался Илейка Муромец.

– Бей холуев, ребятушки!

А ярыжки будто только того и ждали. С баграми и веслами накинулись на оружных и начали их утюжить, А тут и ватажники пришли на помощь. Княжьих людей поубивали и покидали за борт.

– А где купец? Тащи купца! – заорал Илейка.

Кинулись в мурью, трюмы, но Пронькина и след простыл. В самую суматоху, поняв, что добро не спасти и в живых не остаться, Евстигней Саввич сиганул в воду. Сапоги и кафтан потянули на дно, но берег был близко. Выплыл, отдышался и юркнул в заросли.

– Сбежал, рыжий черт! – огорчился Илейка. Но сожаление было коротким: сарынь выкидывала из мурьи собольи шубы и цветные кафтаны.

Доволен атаман! Богатый караван взяли, такой богатый, что и во сне не привидится. Всего было вдоволь: шелка и сукна, меха и бархаты, дорогие шубы, портки и кафтаны, бирюза и жемчужные каменья, тысячи четей хлеба…

Ошалев от вина и добычи, повольница пировала. Дым коромыслом! Богатырские утесы гудели удалыми песнями и плясками, шумели буйным весельем.

Атаман – в черном бархатном кафтане с жемчужным козырем; голова тяжела от вина, но глаза по-прежнему зоркие и дерзкие. Сидит на бочонке, под ногами – заморский ковер, уставленный снедью и кубками.

Вокруг – есаулы в нарядных зипунах и кафтанах; потягивают вино, дымят трубками. Тут же волжская голь-сарынь, примкнувшая к донской повольнице.

Волокут купца – тучного, растрепанного, перепуганного. Падает перед атаманом на колени.

– Не погуби, батюшка! Не оставь чада малыя сиротами!

Тяжелый взгляд Болотникова задерживается на ярыжках.

– Как кормил-жаловал, чем сарынь потчевал?

– Кнутом, атаман. Три шкуры драл.

– В куль и в воду!

На купца накинули мешок и столкнули с утеса. Тотчас привели нового торговца.

– Этот каков?

– Да всяк бывал, атаман. То чаркой угостит, то кулаком по носу. Но шибко не лютовал.

– Высечь!

Доставили третьего. Был смел и угрозлив.

– Не замай! Сам дойду!

– Серчает, – усмешливо протянул Нетяга. – Аль на тот свет торопишься?

– И тебе не миновать, воровская харя!

Нетяга озлился. Ступил к бурлакам, стегавшим купца, выхватил из рук тонкий, гибкий прут.

– Растяните купца. Сам буду сечь!

Купец, расшвыряв ярыжек, метнулся к обрыву.

– Век не принимал позора и тут не приму!

Перекрестился и шагнул на край утеса.

– Погодь, Мефодий Кузьмич, – поднялся с бочонка Болотников. – Удал ты. Ужель смерть не страшна?

– Не страшна, тать. Чужой век на займешь, а я уж свое пожил.

– Удал… Не признал?

– А пошто мне тебя признавать? Много чести для душегуба, – огрызнулся купец.

Подскочил Нетяга, выхватил саблю, но Болотников оттолкнул есаула.

– Не лезь, Степан. То мой давний знакомец… Не чаял, Мефодий Кузьмич, что у тебя память дырявая.

В смурых глазах купца что-то дрогнуло.

– Кули у меня носил… На веслах сидел, бечеву тянул… Ты, Ивашка?

– Я, купец. Не чаял встретить?

– Не чаял… Не чаял, что в разбой ударишься. То-то от меня сбежал. Выходит, в гулебщики подался?

– Кому что на роду написано. Мне – голытьбу водить, тебе – аршином трясти, – незлобиво рассмеялся Болотников. Повернулся к ярыжкам.

– Эгей, трудники! Есть ли кто с купецкого судна?

– Есть, батюшка, – вышли вперед ярыжные.

– Обижал ли вас сей купец?

– Не обижал. И чарку давал, и кормил вдосталь, и деньгой не жадничал.

– Добро. И меня в работных не обижал. Помнишь, Васька?

Но Шестак и ухом не повел: упившись, храпел подле атаманского шатра.

– Живи, купец. Выпей чару и ступай с богом. Авось опять свидимся. Вина купцу!