Исая Болотникова страдник разыскал возле двора, где тот на деревянном обрубке с железной бабкой отбивал косу-горбушу кузнечным ручником. Возле него расположились Пахом Аверьянов и Афоня Шмоток. Захарыч месил в корыте глину, а бобыль, вытянув босые ноги под телегу, чинил хомут, без умолку рассказывая мужикам свои затейливые побасенки.
– Капуста на селе, Исай Парфеныч, – поздоровавшись с односельчанами, зачал Семейка и поведал старо-жильцу о нахлынувшей беде на подушкинских крестьян.
Исай отложил в сторону косу, задумался, как всегда не спеша с ответом. Новоподрядчикам мудрено помочь. Митрий Капуста по цареву указу прав: заповедные лета на Руси. Мужик должен возле господина сидеть без выходу, покуда государь Федор Иванович про Юрьев день не вспомнит. С беглым людом у господ разговор короткий. Вначале кнутом исполосуют, затем как должников на вечную кабалу посадят. Так и замучат, покуда вовсе ноги не протянешь. Нет, понапрасну беглые мужики в наше село подались. Уж лучше бы на вольные земли шли. У нас свои-то страдники от княжьих неправд и тягот бегут. За два года до трех десятков из Богородского ушли… А про Митрия Капусту на селе наслышаны. Ратник он отменный, а в земле ничего не смыслит, да и пропойца, каких свет не видел…
Болотников поднялся с кряжа и заходил вдоль повети.
– Ну так что, Исай Парфеныч? – неторопливо переминался Семейка Назарьев.
– А вот что, мужики, – теребя бороду, заговорил, посмеиваясь, Болотников. – Митрий Капуста лютует, но и на такого лиходея есть капкан. Винцо любого зверя укрощает. Выручай, Афоня.
– Чего прикажешь, Исаюшка? – закинув хомут под телегу, встрепенулся бобыль.
– Поскоморошничать тебе малость придется. А ну, пойдем в избу.
Возле одной захудалой избушки Митрий Флегонтыч увидел взъерошенного мужичонку, который лихо отплясывал вокруг телеги и весело напевал:
Ходи, изба, ходи, печь»
Хозяину негде лечь!
Заметив на телеге пузатую ендову и бражный ковш, Капуста остановил коня, окликнул загулявшегося питуха: apos; – Чего село булгачишь?
– Загорелась душа до винного ковша, батюшка. Откушай со мной, милок. Наливочка у меня добрая, – пошатываясь, заплетающимся языком приветливо проговорил Афоня.
Митрий Флегонтыч покосился на привязанного Карпушку и хотел было проехать мимо искушения. Но Афоня нацедил в ковш вина и так смачно крякнул, что Капуста не устоял и сошел с лошади.
– Что за праздник, братец?
– И-ex, батюшка. Сколь дней у бога в году, столько святых в раю, а мы, грешные, их празднуем.
Митрий Флегонтыч подошел к телеге, и Шмоток угодливо протянул ему ковш.
– Пей досуха, чтоб не болело брюхо.
– И впрямь, братец. Рада бы душа посту, да тело бунтует.
– Истину сказываешь, голуба. Не пить, так и на свете не жить, – ворковал Афоня и снова ударился в пляс, озорно выкрикивая:
– Ходи в кабак, вино пей, нищих бей, будешь ар-хирей!
Капуста гулко захохотал. Экий лихой мужичонка – плясать горазд и на язычок востер. Митрий Флегонтыч потянулся ко второму ковшу. Афоня протянул ему ядреный огурец из миски.
– Где огурцы, тут и пьяница, голуба.
– Но, но! Меру знай у меня, братец. Не мужика – дворянина честишь, – погрозил кулачищем Капуста.
«Ну, слава богу. Дело сделано. После второго ковша Митрию не устоять. Дурману в ендову многонько подлил», – довольно подумал бобыль.
– Бог любит троицу, – деловито проронил Митрий Флегонтыч, нацеживая из ендовы третий ковш.
– Испей, испей, батюшка. Сделай милость да вот блинком закуси. Правда, не обессудь: на худом жите да на воде он замешан. Ну да блин – не клин, брюха не расколет, – усердствовал Афоня.
После очередного ковша Капуста качнулся и, слабея, забурчал в бороду:
– Однако пьянею я, братец. Вовек такого крепкого винца не пивал, голова пошла кругом…
– Да разве ты пьян, батюшка? На ногах, как Еру-слан, крепко держишься, государь мой.
Выслушав хвалебную речь, Митрий Флегонтыч хватил на диво бобылю еще один ковш и сразу же повалился под телегу.
Развязывая Карпушку, Шмоток изумленно ахал:
– На Руси таких питухов не сыщешь. В ковш добрых десять чарок входит. Ну и ну!
А за плетнем столпились крестьяне. Пахом Аверьянов схватился за живот и, давясь от смеха, произнес:
– Много я в Диком поле мужиков перевидал. Народ все бедовый, отчаянный. И каждому завируху сказать – что на лапоть плюнуть. У казака и сабля и слово острое. Но ты, Афанасий, мне в диковинку. Отколь в твоей козлиной бороде мудреные слова берутся? Говоришь, ровно в стену горохом сыплешь.
– Рот не ворота, запором не запрешь. А без языка и колокол нем, – посмеиваясь, ответил Афоня.
К Карпушке подошел Исай Болотников, положил руку на плечо, вздохнул участливо и проговорил:
– Не робей, брат. Собирай своих мужиков и в лес. Там вас Капуста не сыщет.
– Ох, ты господи, горюшко наше. Куда же нам с ре-бятенками? – угрюмо вымолвил Карпушка.
– Ребятишки пущай здесь на селе останутся. Присмотрим за ними, не дадим пропасть. А когда господин ваш из вотчины уберется – знак подадим. Идите с богом.
– Так-то оно так, милостивец. А ежели Митрий Флегонтыч сызнова вернется? – колебался новоподрядчик.
– Не сегодня-завтра должон из Москвы приказчик приехать. Он вас переманивал, ему и ответ держать. Деваться некуда: придется Калистрату и за пожилое, и оброчные деньги дворянину вернуть. Вот Капуста и утихомирится, – успокоил Исай.
– Дай бы бог, милостивец, – перекрестился Карпушка и побежал оповещать беглых мужиков.
– Поди, жаль, Исаюшка, винца-то? На Вознесенье господне чать настоечку сготовил? – сказал один из мужиков.
– Для доброго дела вина не жалеют, – отозвался Болотников и не спеша побрел на свой двор. Скоро сенокос – надо косы ладить.
Возле телеги сгрудились мужики, бабы и девки, пришедшие взглянуть на пьяного дворянина. Подъехали че-лядницы с самопалами. Разузнав, в чем дело, холопы взвалили Митрия Флегонтыча на телегу и повезли назад в Подушкино.