Утром провожали Федьку. Дед Матвей снял со стены самопал и протянул Берсеню.

– Прими от меня в дорогу. Сей самопал знатный, не подведет. Я с ним по любой звериной тропе ходил без опаски.

– Вовек не забуду тебя, отец. Много ты нас выручал. Без твоей заимки худо было бы всей ватаге, – с низким поклоном ответил Федька.

Тепло попрощавшись со стариком и Иванкой, Берсень подошел к Василисе.

– Дай бог тебе счастья, Василиса. Жаль, не рожден я крымским ханом, а то бы в полон к себе свел красу-девицу.

Федька наклонился к Василисе и крепко поцеловал в губы.

Не серчай, ты мне как дочь родная. Стариков береги…

Василиса смутилась, низко поклонилась Берсеню и вымолвила:

– За тебя всю жизнь буду молиться. Нашел ты мне приют среди людей добрых.

Матрена вынесла из избы икону, благословила крестьянского атамана, всплакнула и сунула в руки Федьки узелок.

– Здесь пользительных кореньев я завернула. От всякой напасти и хвори сгодятся. Ступай с богом, соколик.

Матвей и Иванка проводили Берсеня и вскоре вернулись на заимку. Бортник сидел сумрачный.

– Чего приуныл, отец?

– Нескладно у нас на Руси, родимый. Федька – сеятель добрый, ему бы с сохой да лукошком ходить. Ан нет. Согнали боярские неправды землепашца с землицы. Вначале, словно волк, в лесах укрывался, а теперь и вовсе из отчего края побрел. Эх ты, долюшка мужичья…

– Верно сказываешь, отец. Не дело страднику от земли отрываться. Но и под кнут боярский не следует покорно спину подставлять.

– Но как же быть, родимый?

– А я так мыслю, отец. Уж коли мужику не под силу боярские неправды терпеть, то выбирай себе две дороги. Либо в бега, либо всем миром на бояр поднимайся.

– Это как «поднимайся», парень?

– А так, отец. Чтобы свою волю вернуть, надо крестьян со всей Руси собрать и тряхнуть бояр как следует.

Старик вздохнул.

– Нелегко это, родимый, ох, как нелегко. Непривычен наш мужик гиль возводить. Не было еще такого на Руси, чтобы всем людом на господ подниматься. Вот кабы царь нам волюшку даровал.

– Царь – всей Руси голова. И волен он народу великие милости дать. Да только нужды он нашей не видит. Господа государевы очи застят. Вот и выходит, что царские милости через боярское решето сеются. Потому и надо всем миром по боярам ударить.

– Молод ты, Иванка. Горячая кровь в тебе бродит. Одно скажу – плетью обуха не перешибешь, в рукавичку ветра не изловишь.

И после этих слов бортник надолго замолчал и ушел в думы.

После утренней трапезы Иванка и Василиса ушли к озерцу. Послал их бортник проверить поставленные два дня назад вентера.

– Ох, неспроста Иванка в село не спешит. Приглянулась ему Василиса. Кабы худа не вышло, отец. Уведет соколик нашу ладушку в свою избу, – заохала Матрена.

– Не век же ей в девках сидеть, старая. Иванка – парень видный и хозяином будет справным, – ответил Матвей.

– Ужель тебе не жаль нашу сиротку горемычную? Плохо без деток жить, государь мой. Вспомни-ка своих сыновей, что светлые головушки у басурманов-ливонцев сложили.

– Не береди душу, старая. На заимке нонче неспокойно. Не зря пятидесятник Мамон по лесам шастает. Изобидит он Василису, чего доброго. А Иванка ее в обиду не даст.

А тем временем Болотников и Василиса шли Глухариным бором к озерцу. Девушка молча вела парня едва приметной тропой, поднимала зелёные ветви над головой суковатой рогулькой.

– Дозволь, Василиса, мне дорогу торить, – попросил Иванка.

– Еще заблудишься да на лесовицу набредешь, – повернувшись к Болотникову, улыбнулась Василиса. – По этой тропе короче на целую версту.

Вскоре вышли к озерцу, над которым клубился молочно-белый туман. Невдалеке, в березовой роще мирно ворковал дикий голубь, напевал веселую песенку крохотный красноперый зяблик, выводил, укрывшись на верхушке зеленой ели, свои звучные трели чернозобый рябинник.

– Красный день выдался сегодня, Василиса. Чуешь, как птицы загомонили?

– Чую, Иванка. Хорошо в лесу, привольно… А теперь полезай в воду, тут мелко, – молвила Василиса, указав парню на скрытые камышами вентера.

Болотников скинул лапти, размотал онучи, засучил порты выше колен и полез в воду. Однако озерцо оказалось глубоким, и Иванка сразу же окунулся по самые плечи.

Болотников шутливо погрозил девушке кулаком.

– Грешно лукавить, Василиса! Сначала стрелой грозилась, теперь утопить вздумала.

Девушка весело рассмеялась.

– Лесовицы еще не то Могут делать. Уж ежели в мое царство пришел, то не скоро из него и выберешься.

– А я и выбираться не хочу. Буду в apos; твоем царстве жить, – отвечал Иванка.

Болотников повернулся на спину и увидел небо – синее, с легкими белыми облаками. На миг закрыл глаза. Подумалось: «Вот и Василиса такая же синеокая. Слав-йая она…» И от этого на душе стало светло и радостно.

– Эгей, Иванка! Про рыбу забыл. Вынимай вентера.

– Ужель на такой глубине бортник снасти ставил?

– Дедушка теперь в воду не лазит. Вентера я сама ставила.

– А водяной тебя за ногу не схватил? Здесь омут на омуте, – продолжал посмеиваться Болотников, вытаскивая вентерь на берег. – А ты удачлива, Василиса. Глянь – полная снасть рыбы!

– Язей, карасей и налимов здесь всегда довольно. Дедушка язевую уху любит, – проговорила Василиса, подбирая трепыхавшуюся рыбу в плетенку.

Богатый улов оказался и в других вентерах. Набралась целая плетенка пуда на полтора. Василиса прикрыла рыбу ракитником, сказала:

– Посидим, Иванка…

Болотников опустился возле девушки, посмотрел в глаза. Василиса смущенно потупилась.

– Расскажи о себе, Иванка.

– В жизни моей мало веселого, Василиса. Было нас в семье когда-то пятеро. Двое еще в малолетстве примерли. Остался я один у отца с матерью. Живем всегда впроголодь. Батя мой мужик работящий, но достатка никогда в избе не было. Боярщина замаяла, оброки княжьи давно стали не под силу. Отцу тяжело приходится. Помогаю ему как могу. Мужичье дело известное – землю пахать, жито сеять, травы косить, хлеба жать. Все это тебе самой ведомо.

– Ну, а лада у тебя есть на селе? – залившись румянцем, тихо спросила девушка.

Иванка положил руку на плечо Василисы и снова встретился с ее глазами.

– Нет у меня никакой лады.

Чтобы скрыть волнение, Василиса поднялась на ноги и вновь стала озорной и веселой.

– А ну забирай поклажу! Рыбе пора на столе быть.

Иванка, не отводя глаз от Василисы, решительно шагнул к девушке, взял за руки.

– Погоди, Василиса… Не знаю, что со мной… Колдунья ты. Хмельным я от тебя сделался.

Девушка посмотрела на Иванку долгим и пристальным взглядом, мягко высвободила руки, обвила парня за шею, доверчиво прижалась и поцеловала в губы.