Прибыв в Богородское из стольного града, Калистрат Егорыч заспешил к княжьему управителю.

Прежде чем взойти на красное крыльцо терема, приказчик обошел все княжьи службы: заглянул в холопий подклет, конюшню, псарню, поварню… И недовольно закачал бороденкой: всюду бродили по двору челядинцы, слоняясь от безделья. Ох, и пообленились без княжьего присмотра. Управитель – человек тихий, набожный. Все больше в постах да молитвах время проводит, а до холо-пей ему и дела нет.

Возле покоев управителя, перед низкой сводчатой дверью, на широкой лавке развалился длиннющий, нескладный челядинец. Калистрат Егорыч ткнул его в бок кулаком.

– Креста на тебе нет, Тимошка. Чего средь бела дня прохлаждаешься? У себя ли управитель?

Тимоха не спеша поднялся, потянулся, потер глаза. Узнал приказчика, слегка мотнул головой.

– Почивает Ферапонт Захарыч. Всю ночь на молитве простоял. Не велено впущать.

– Разбуди. От князя Андрея Андреевича с грамотой я прибыл.

Тимоха вошел в покои, а Калистрат Егорыч опустился на лавку и забурчал сокрушенно. Ну и дела! Скоро к обедне ударят, а управитель все на пуховиках нежится.

Холоп дозволил войти в покои.

– Чего тебе, Егорыч? – позевывая, тихо вопросил управитель. Был он в длинной ночной рубахе, всклокоченный, с заспанным помятым лицом.

– От князя я, Ферапонт Захарыч.

– А кой час, Егорыч?

– Должно, к обедне скоро зазвонят.

– Ох ты, господи. Вздремнулось мне седни. К молитве не поспею, – засуетился управитель, натягивая на себя суконные порты.

– Грамоту от князя привез. Указал Андрей Андреевич своих холопей на ниву посадить.

– Это как же на ниву? Невдомек мне, Егорыч. Нешто челядинцу за соху браться?

– Вестимо так, батюшка. Позвать бы холопей надо.

– Ох, и недосуг мне нонче, Егорыч. Ты уж сам распорядись, милок, а я в храм поспешу.

– Как тебе будет угодно, Ферапонт Захарыч, – с легким поклоном вымолвил приказчик и вышел из покоев.

В узких сумеречных сенях хихикнула девка:

– Ой, щекотно.

– Тьфу, дьяволица! – сплюнул Калистрат Егорыч. – А ну, вылазь на свет божий.

Из темного угла вышел раскрасневшийся долговязый Тимоха. Сенная девка, задев приказчика дородным телом, прошмыгнула в светелку.

– Непристойные дела творишь, сердешный. Кобелей греховодных кнутом учат, чтобы уму-разуму набирались. Обскажу о том управителю. Пущай он те взгреет, – осерчал приказчик.

– Уж ты прости меня, Калистрат Егорыч, – взмолился Тимоха и простодушно добавил. – Моей-то вины нет, батюшка. Шел я сенями. А девка озорная повстречалась. Ну и того…

– Не проси милости, богохульник. Быть тебе битым. А сейчас зови к моей избе холопей – Никитку Скорняка, Икудейку Басова, Ванятку…

В своем дворе Калистрат Егорыч прочел челяди княжью грамоту, в которой говорилось, что с Тихонова дня пятнадцать кабальных челядинцев переводятся в пашенных мужиков.

«…Князю повиноваться, как богом велено, приказчика слушаться во всем и пашню пахать, где укажут, и оброк им платить, чем изоброчат», – заключил приказчик.

Челядинцы понуро склонили головы. Годами жили,

а таких чудес не знали. И чего это вздумалось князю?

– Как же это, батюшка? Несподручны мы к мужичьему делу. Не во крестьяне, а в холопы мы князю

рядились, – произнес Тимоха Шалый.

– Такова княжья воля и не вам ее рушить, сердешные. Отныне будете жить под моим присмотром. А поначалу указал вам Андрей Андреевич, как травы поднимутся, сено на княжью конюшню косить, опосля господский хлеб на нивах жать. Уразумели, сердешные?

– Из одной кабалы в другую угодили, братцы. Неправедно это, – хмуро высказал один из дворовых.

– Мокеюшка! Заприметь этого говоруна, сердешный. Как звать-величать прикажешь, милок?

– Никитой Скорняком, – угрюмо отозвался холоп.

– Запомни, Мокеюшка. Ступайте покуда в подклет, ребятишки. А я подумаю, чем вас занять до сенокоса.

Холопы побрели к княжьему терему, а Калистрат Егорыч со своим верным челядинцем пошли вдоль села, поглядывая по сторонам. Навстречу попадались крестьяне, снимали шапки, кланялись уступая дорогу.

– Чего-то пришлых мужиков не видать. И на срубах топором не стучат. Нешто лодыря гоняют?.. Эгей, Семейка! Подь сюда, сердешный. Куда подевались новопо-рядчики?

– Ушли из села подушкинские крестьяне. Митрий Капуста намедни наведывался. Быть бы беде, да Афоня Шмоток уберег. Споил вином Митрия, а беглые в леса подались. Покуда там отсиживаются, – пояснил Семейка.

– Совсем, что ли сошли? – забеспокоился приказчик. Еще бы! Сколько денег на них ухлопал. Андрей Андреевич за такие убытки не помилует. Придется из своей кубышки князю деньги возвращать за недосмотр. Впросак попал с чужими мужиками.

– В бору спрятались, а ребятенки на селе остались, – успокоил приказчика Семейка и, метнув угрюмый взгляд на челядинца, зашагал прочь.

– Пошто Калистрату Егорычу не поклонился? – сердито крикнул ему вслед Мокей, припомнив, как отстегал его кнутом Семейка на княжьей ниве.

Семейка, не оглядываясь, подошел к своему срубу и взялся за топор.

– Поучить бы надо нечестивца, Калистрат Егорыч. Без поклона отошел, вновь своеволить зачал.

– Потом, потом, Мокеюшка, – растерянно вымолвил приказчик и добавил озабоченно: – От Капусты одним винцом не отделаешься… А холопы куда глядели? Пропустили Митьку в вотчину. Батогами, окаянных!

После обедни вновь нагрянул из своей деревеньки Митрий Капуста с двумя дворовыми. Бледный, опухший, прискакал к приказчиковой избе, спрыгнул с коня с загромыхал пудовыми кулачищами в калитку.

Из оконца выглянул Мокей и тут же заспешил к Калистрату. Приказчик оробел. Дрожащими пальцами застегнул суконный кафтан, приказал:

– Прихвати с собой саблю да пистоль. В случае чего пали по супостату.

Как только Мокей открыл калитку, Митрий Флегонтыч ринулся во двор и, схватив Калистрата за ворот кафтана, свирепо закричал:

– Вор! Подавай мне мужиков, дьявол!

Мокей поспешно выхватил из-за кушака пистоль, надвинулся на Капусту.

– Не балуй. Стрелять зачну.

Митрий Флегонтыч отшвырнул от себя приказчика и, тяжело дыша, хватаясь рукой за грудь, опустился на крыльцо.

– Без ножа зарезал, дьявол. Ко мне хитрой лисой подъехал, а крестьян к себе переманил. У-у, злыдень!

– Знать ничего не знаю, сердешный. Ехал в монастырь святым мощам поклониться. А до твоих людей мне и дела нет. Сами сюда переметнулись, батюшка.

– Врешь, дьявол. На пытке у мужиков дознаюсь, по чьему наговору они в бега подались. Сыщется твоя вина – самолично паршивую башку срублю. А потому отдавай моих крестьян добром.

– Да ты поостынь, сердешный. Мужиков твоих я и в глаза не видел. Нет их в вотчине. На вольные земли ушли, сказывают. А коли не веришь – пройдись по избам, Митрий Флегонтыч.

– Опять-таки брешешь. Упрятал до поры до времени. Ты хитер, но и у меня башка не для одной бороды красуется. Корысть твою насквозь вижу. Подавай мужиков! – снова закричал Капуста и потянулся к сабле.

Калистрат Егорыч испуганно втянул голову в плечи, забегал глазами и бороденкой затряс.

Мокей заслонил собой приказчика и направил пистоль в грудь Капусты.

– Не замай мово господина. Сам сгину, но и тебя жизни лишу, – страшно выпучив глаза, проронил челя-динец.

– У-у, семя воровское! – вздымая кулачище, выкрикнул Митрий Флегонтыч и, громко хлопнув калиткой, вышел на улицу. Холопам сказал:

– Айда по избам да баням. Чую, здесь беглый люд прячется.

Однако своих крестьян Митрий Флегонтыч в селе так и не обнаружил. И лишь в избе Исая Болотникова едва не произошла заминка. Когда Капуста с холопами вошел в избу, Болотников и Пахом Аверьянов сидели на лавке и чинили бредень, а возле них шумно гомонили с десяток чумазых, полуголых ребятишек.

Митрий Флегонтыч одному из холопов приказал проверить конюшню и баню, а сам, пытливо глянув на мужиков, приступил с расспросами.

– Говорите без утайки, где моих крестьян спрятали?

Исай отложил моток дратвы с колен, поднялся с лавки

и немногословно ответил:

– Сеятелей твоих в вотчине нет, государь.

– Куда же они подевались, старик? Правду молвишь – полтйну отвалю.

– Русь велика. От худого житья есть где укрыться. А полтину спрячь. Ни к чему это…

– Воровское семя! – зло проговорил Капуста и хлопнул дверью.

В избе остался дворовый лет тридцати, приземистый, светло-русый, в драной сермяге и лыковых лаптях. Подошел к одному мальчонке, подтолкнул его к светцу.

– Ты, Филька?

. – Я, дяденька Гурьяи, – улыбнувшись, отозвался малец.

– А тятенька твой Карпушка где?

Исай из-за спины холопа погрозил Фильке кулаком, но мальчонка не приметил и бойко выговорил:

– Тятенька вчера в избу к нам приходил. Полную шапку голубиных яиц приносил да сморчков. Эге-гей, как поснедали! А топерь тятька мой в лесу с мужиками сидит. Ух, 1?ак Капусту боится! А завтра сызнова заявится.

Селяне удрученно опустились на лавку. Все пропало. Не миновать теперь беды.

Гурьян, натянув на голову шапку, пошел к выходу. Обернулся в дверях. Дрогнула светло-каштановая борода в скупой улыбке.

– Не пужайтесь, православные. Нет худа без добра. Токмо сорванцов упредите, а то лишне наговорят. Так и быть, умолчу. Сам подумываю, как бы от Митрия сбежать. Ну, прощевайте.

Когда челядинец вышел из избы, мужики переглянулись и облегченно вздохнули.

– Ну, сразил ты нас, постреленок, – шлепнув Фильку по затылку, промолвил Пахом Аверьянов. – Отец-то смирный, а этот ишь какой шустрый. Хорошо еще дворовый праведным оказался.

– Мир не без добрых людей, Захарыч. Холопам не сладко у Капусты живется. Ободрались, обнищали, сидят на трапезе скудной, – проронил Болотников.

В конце села Капуста повстречался с Афоней. Бобыль поспешно скинул с головы колпак, низко поклонился и молвил весело:

– Во здравии ли, батюшка? Не угодно ли чарочку?

Узнав мужичонку, Капуста стеганул его кнутом и разгневанно рявкнул:

– Прочь с дороги, дьявол!

Афоня поспешно шмыгнул в избу. Схватившись рукой за обожженное плечо, проворчал:

– Замест спасибо да в рыло.

А Капуста повернул коня и сердито бубнил:

– Сей мужик – всему помеха. Споил, злыдень. До сей поры в глазах черти пляшут. Ввек экого зелья не пивал.

Подъехав к приказчикову тыну, Митрий Флегонтыч вновь загромыхал по калитке кулачищем. Из оконца выглянул Мокей, прогудел:

– Нету Калистрата Егорыча.

– Куда подевался твой замухрышка паршивый?

– Не ведаю, – изрек челядинец и захлопнул оконце.

Митрий Флегонтыч выхватил из-за кушака пистоль,

выпалил поверх тына и, зло чертыхаясь, поскакал в свою деревеньку. И уже по дороге решил – немедленно ехать к боярину Борису Годунову, к заступнику дворянскому.

Когда Капуста умчался из села, Калистрат Егорыч, творя крестное знамение, появился на крыльце – напуганный и побледневший.

– Едва богу душу не отдал, Мокеюшка. Под самое оконце из пистоля супостат бухнул. Еще наезд – и на погост угодишь с эким соседом.

– Оборони бог, батюшка. Холопов, что в дозоре стояли, поучить бы надо…

– Вестимо так, сердешный. За нерадивую службу – высечь батогами.

– Сполню, батюшка. Да и сам поразомнусь, хе-хе.

Приказчик побрел в избу, темными сенями поднялся

в свою горницу. Смахнул рукой дюжину кошек с лавки, опустился, задумался. Капуста – дворянин крутой, так дело не оставит. Царю будет жалобиться. Надо бы князя упредить… А мужиков надлежит из лесу возвратить. Неча им без дела сидеть. Мало ли страдйой работы в вотчине! Да и порядные грамотки пора на новых крестьян записать.

Калистрат Егорыч кинул взгляд на сундучок под киотом да так и обомлел. Сундучка на месте не оказалось. Ткнул кулаком густо храпевшую Авдотью по боку. Та и ухом не повела. Калистрат Егорыч больно дернул бабу за космы. Авдотья подняла на супруга заспанные глаза.

– Где сундучок, Авдотья? – вскричал приказчик.

Баба потянулась, шумно зевнула, свесила ноги с лежанки.

– Чево тебе, осударь мой?

– Где, говорю, сундучок с грамотками, неразумная?

– Да под киотом, где ж ему больше быть, батюшка, – вымолвила Авдотья и вновь повалилась на пуховики.

У приказчика даже руки затряслись. Снял со стены плеть, огрел сонную бабу по широкой дебелой спине и заметался по горнице.

И вскоре вся изба ходуном заходила. По сеням и чуланам забегали сенные девки, по амбарам и конюшне – дворовые холопы.

Мало погодя, насмерть перепуганный приказчик повалился перед божницей на колени и заголосил тонко, по-бабьи:

– Пришел мой смертный час. За какие грехи меня наказуешь, осподи? Верой и правдой тебе и господину служил, живота своего не щадя…

На шум прибежал Мокей. Глянул на хозяина и ахнул: валяется на полу Калистрат Егорыч и горькими слезами заливается.

– Ох, беда приключилась, Мокеюшка. Выкрали грамотки с мужичьей кабалой. Кинет теперь меня князь в темницу.

Челядинец растерянно заходил по горнице, глазами изумленно захлопал.

Пришел в себя приказчик не скоро. Битый час пытливо выспрашивал Авдотью и дворовых, но те ничего толком сказать не могли и лишь руками разводили.

И тогда Калистрат Егорыч приказал Мокею:

– Девок и холопей моих сведи в княжий застенок. Подвесь на дыбу и огнем пытай, покуда правду не скажут.