На рассвете четвертого июля татарские тумепы подошли к селу Коломенскому. Спустя час на Воробьевой горе приказал хан раскинуть шатер. Пусть презренные московиты увидят грозного крымского повелителя и покорно ждут своего смертного часа.

Казы-Гирей в темно-зеленом чана не1, в белом остроконечном колпаке, опушенном красной лисицей, и в желтых сапогах из верблюжьей замши. Широко расставив ноги, прищурив острые глаза, долго и жадно смотрел на стольный град неверных.

Вот она златоверхая Москва!

Поход был утомителен и долог. Джигиты жаждали богатой добычи. И теперь скоро! С нами аллах. Мы побьем урусов, навьючим коней драгоценными каменьями, уведем в Бахчисарай красивых русоволосых полонянок и тысячи рабов, а Москву спалим дотла. Такова воля аллаха!

– Великий и благословенный! Урусы ожидают нас не в крепости, а в поле, – осторожно заметил мурза Сафа-Гирей.

– Ни при великом каганеЧингисе, ни при Бату-хане урусы не вставали возле стен. Мы осаждали их в крепостях, – поддержал Сафу другой военачальник.

– Тем лучше, мурзы. Мои бесстрашные багатуры одним разом сомнут ряды неверных! – хрипло выкрикнул Казы-Гирей и, резко повернувшись, в окружении турга-дуровпошел к золотисто-желтому шатру.

Пятнадцать крымских туменов покрыли Воробьевы горы. В каждом тумене – десять тысяч конных воинов – смуглых, крепких, выносливых.

Джигиты расположились куренями , по тысяче в кажт дом. Посреди куреня стояла белая юрта тысячника с высоким рогатым бунчуком.

Сейчас воины отдыхали. Рассевшись кругами возле костров, варили в больших медных котлах рисовую похлебку из жеребятины с поджаренным просом, приправленную бараньим салом и кобыльим молоком.

Рядом паслись приземистые, толстоногие и длинногривые кони. Здесь же находились и запасные лошади, навьюченные копченым салом, ячменем, пшеном, рисом и бурдюкамис кумысом.

Возле нарядного ханского шатра торчит высокое, украшенное китайской резьбой, бамбуковое древко с черным девятихвостым бунчуком.

У входа в шатер, скрестив копья, стоят два темнолицых тургадура. Неподвижно застыли, словно каменные истуканы. За кожаными поясами – длинные острые ножи.

Ордынцы знали – тургадуры жестоки. Любого, кто без ханского дозволения приблизится к шатру на десять шагов, поджидала неминуемая гибель. Свистел нож, метко выпущенный из рук тургадура, и дерзнувший воин замертво падал наземь.

Хан хитер, как лисица, и осторожен, как всякий степной хищник. Днем и ночью, не смыкая глаз, охраняет его

золотистый шатер триста отборных нукеров, готовых перерезать горло любому коварному врагу, посягнувшему на ханский престол.

Совершив утреннее моление, крымский повелитель собрал мурз и военачальников на курлутай.

Казы-Гирей восседал на походном троне, сверкающем золотом и изумрудами. Положив правую руку на рукоять кривого меча, а левую на подлокотник мягкого трона, хан пытливо вглядывался в каждого входящего, почтительно приветствующего своего повелителя:

– Салям алейкум, великий хан!

Усевшись полукругом на ярких коврах и подобрав под себя ноги, мурзы и военачальники молча ждали ханского слова.

Внутри шатра, на высоких металлических подставках чадили девять светильников, окутывая сизой дымкой парчовые занавеси.

У входа, по углам шатра, и позади трона стояли, скрестив смуглые руки на груди, телохранители, не спуская зорких глаз со знатных гостей. Всякое может случиться по воле аллаха.

Наконец Казы-Гирей повернул свое каменное лицо в сторону ближнего мурзы, мотнул белой чалмой.

– Говори, Бахты.

Приложившись правой рукой ко лбу, мурза произнес:

– О, великий и мудрейший! Благословен твой путь. Мои пять туменов рвутся в бой. И никакая сила не остановит моих верных джигитов. Полки урусов останутся под копытами наших быстрых коней! – воинственно проговорил Бахты-Гирей.

Крымский хан обратил свой взор на следующего мурзу. Сафа-Гирей в малиновом чекмене2 и красных сафьяновых сапогах, расшитых жемчужными нитями, был хмур и озабочен.

– Велик аллах и велики помыслы твои, повелитель. Прямо скажу – бой будет труден. Урусы соорудили военный городок, поставили великое множество пушек. В их рати сто пятьдесят тысяч храбрых и сильных воинов.

– Уж не предлагаешь ли ты, бесстрашный мурза, повернуть тумены в Бахчисарай? – язвительно проговорил Казы-Гирей.

– Правоверные! Сафа поджимает хвост, как трусливая собака. Он гневит аллаха! – прокричал Бахты-Гирей.

Коренастый и широкоплечий Сафа вскочил с ковра. К лицу его прилила кровь, в глазах сверкнули молнии.

Выхватив из ножен изогнутый меч, он замахнулся на Бахты.

– Презренный шакал! Тебе ли говорить о моей трусости. Вот этим мечом я разбил в степях ногаев, а ты отсиживался на шелковых подушках в Бахчисарае и забавлялся с наложницами.

С ковра вскочил, словно ужаленный, Бахты-Гирей. Он тоже выхватил саблю.

– Уймите мурз, тургадуры, – подал знак телохранителям Казы-Гирей.

Тургадуры метнулись к разгоряченным военачальникам и оттолкнули их друг от друга. Вытащив кинжалы, глянули на повелителя, ожидая нового приказания.

– Садитесь, мурзы. Говори, Сафа, – строго сказал повелитель.

Шумно сопя носом, Сафа опустился на ковер и продолжал:

– Я видел много походов, хан. Еще при великом Дев-лет-Гирее я брал столицу урусов. Это была славная победа. Мы не потеряли ни одного багатура. Урусы укрылись под защиту стен московских. Здесь ждала их погибель. Мы подожгли столицу огненными стрелами. Московиты задохнулись в дыму. Их трупы запрудили Москву-реку. Аллах наказал неверных. Теперь наши тумены вновь подошли к Москве. Но враги стали изворотливей. Сейчас они отошли на три версты от столицы и ожидают нас великой ратью. Я предлагаю не бросать сразу все тумены на урусские полки, а выманить их из укрепленного стана, отрезать от городка и крепости, окружить нашими храбрыми багатурами и разбить строптивых московитян. Таков мой совет. Так завещал нам биться великий и искусный каган Чингис.

– А что думает мой юный Валди? – после недолгого молчания посмотрел в сторону племянника хан.

Молодой царевич поднялся с ковра, короткими шажками подбежал к трону и, поцеловав подол парчового ча-пана повелителя, молвил:

– О, светлейший хан! Столп правоверия и гроза иноверцев! Твои уста всегда изрекают мудрость. Я сделаю так, как прикажет мне повелитель. Мои воины рвутся в бой с урусами.

Казы-Гирей ласково кивнул юному военачальнику и обратился к паше1 турецких янычар:

Паша – титул высших сановников в старой Турции.

– Скажи мне, славный Резван, о своих помыслах.

Рыжебородый и статный паша в высокой белой чалме

и шелковом халате с рубиновыми пуговицами, глянул на притихших мурз, тронул себя за золотую серьгу, вдетую в левое ухо, и высказал степенно:

– Твой враг – наш враг, почтенный хан. Великий султан Амурат, защитник ислама, повелел наказать мне неверных московитов. Он недоволен дерзкими урусами. Их казаки беспрестанно ходят под Азов, осаждают крепость и берут в полон славных янычар. Донцы на своих разбойных стругах спускаются в Черное море и топят наши корабли. Царь Иван вошел в родственный союз с нечестивыми черкесами и вопреки султанской воле поставил крепость на Тереке, затворив нам торговый путь в Дербент и Шемаху. Персидский шах Аббас посылает теперь своих тайных послов к царю Федору и, уступая уру-сам Кахетию, ищет союза против великого султана. Не бывать тому! Мои янычары вместе с твоими, почтенный хан, джигитами разобьют московские рати. И тогда мы заставим Федора вернуть Казанское и Астраханское ханства, свести подлых казаков с Дона и разрушить московскую крепость на Тереке.

Казы-Гирей, внимательно выслушав турецкого пашу, вновь задал ему вопрос:

– Как думаешь нападать на врагов ислама, мой верный Резван?

Паша, теребя пальцами рубиновые пуговицы, долго молчал и наконец сказал.

– Сафа-Гирей прав. Надо выманить урусов из укрепленного городка и ударить по ним всем войском.

Крымский повелитель нахмурился. На совете нет единства. Дурной признак. Поднялся с трона и сказал свое слово:

– Правоверные! Я слушал ваши советы. Мои отважные мурзы Бахты и Валди хотят единым ударом смять урусов. А мудрые Сафа и Резван предлагают иной путь. С нами аллах. Он предсказывает нам славную победу над иноверцами. Он говорит мне – веди, Казы-Гирей, своих воинов на рати русобородых и опрокинь их всеми туме-нами. Такова воля всевышнего, такова моя воля. И тот, кто посмеет нарушить ее – того покарает аллах и мой острый меч. Вы слышите меня, багатуры?

– Слышим, хан. Мы с тобой, наш несравненный! Мы с тобой, наш повелитель! – хором отозвались военачальники.

– Близится битва. Сейчас всех приглашаю на малый достархан. Пусть закипит наша кровь от айранай кумыса! – проговорил хан.

В шатре появились черные рабы-невольники с серебряными кольцами в носах. Накрыли шелковую скатерть посреди ковра, положили на нее серебряные и золотые блюда с жареным мясом молодой кобылицы, с тонкими румяными лепешками на сале и различными сладостями.

Перед ханом, пашой и мурзами поставили рабы золотые чаши с кумысом, айраном, хорзой и красным персидским вином.

Приглашенные на курлутай, дождавшись, когда повелитель первым положит в рот кусок мяса и запьет его кумысом, шумно принялись уничтожать обильное угощение. Чавкая, обтирая жирные пальцы о замшевые сапоги, гости пили пенящийся напиток и красные вина.

Хмель ударил в голову. Казы-Гирей вытащил из ножен кривой меч и трижды взмахнул им над своей белой чалмой. Гости смолкли, поставили на скатерть чаши с напитком.

– Прекратим достархан, правоверные. Поднимайте тумены. Потопчем конями хулителей ислама! – свирепо крикнул Казы-Гирей.

Когда тумены были приготовлены к бою, к воинам выехал на нарядном с золотой сбруей и серебряными бубенцами гнедом коне повелитель, окруженный могучими тургадурами. Казы-Гирей – в золотом остроконечном шлеме с сетчатым надзатыльником и в серебристой кольчуге.

Джигиты сидели верхом на низкорослых, гривастых и лохматых лошадях. Они в суконных чекменях, кафтанах и турбанах4. На головах – стальные шлемы либо черные овчинные шапки с отворотами. У многих воинов грудь защищена медными пластинами, в руках – круглые металлические щиты и короткие копья с белыми конскими хвостами на конце. К седлам приторочены саадакис тугими изогнутыми луками и красными стрелами с закаленными стальными наконечниками.

У сотников и темниковкони покрыты железными и кожаными панцирями.

Джигиты громко приветствовали подъехавшего Казы-Гирея.

– Салям алейкум, великий хан!

– Слава повелителю!

– Слава несравненному!

Казы-Гирей окинул внимательным взглядом несметное войско, ощетинившееся копьями, кривыми мечами, и громко произнес:

– Мои верные и храбрые джигиты! Я привел вас к богатой столице урусов. Сейчас мы двинем свои тумены на московитяи и уничтожим презренных. Вспомните славные походы великих монгольских каганов. Мы властвовали над всей вселенной. Теперь неверные подняли свои головы. Но мы посечем их своими острыми саблями и по их трупам въедем в Москву.

Славные воины! Я отдаю вам столицу урусов на три дня. Выочьте коней богатой добычей, набивайте чувалызолотыми крестами и драгоценными камнями, наполняйте бурдюки красным боярским вином и хмельными медами.

Берите в полон рабов, убивайте стариков, кидайте детей в костер. Все живое – предайте земле. Пусть один черный пепел останется после нашего победного набега. Не стоять Москве на семи холмах!

Воины, размахивая клинками над шлемами и меховыми шапками, сотрясли Воробьевы горы гортанными воинственными криками.

Повелитель, зажигаясь от боевых воплей джигитов, приказал Бахты-Гирею:

– Убейте молодого коня и принесите мне чашу крови.

– Слушаюсь и повинуюсь, мой повелитель, – приложив руку к груди, отозвался мурза и с десятком нукеров поскакал к пасущемуся на склоне горы конскому табуну.

Вскоре темник явился обратно и, припав на одно колено, поднес спешившемуся хану чашу с темной лошадиной кровью.

Казы-Гирей снял с головы золотой китайский шлем, повернулся лицом к солнцу и воскликнув – с нами аллах – жадно припал губами к чаше.

На горе раздались мощные ратные кличи багатуров.