Близился час битвы.
Ратники, переминаясь с ноги на ногу, еще раз проверяли на себе доспехи, поправляли шеломы и тревожно поглядывали на гору.
Пушкари встали возле подвижного дощатого тына. У них все наготове – чугунные ядра, мешочки с зельем, фитили.
Здесь же прохаживается знатный литейный мастер государева Пушечного двора – Андрей Чохов. Он в суконном кафтане, осанистый, кряжистый, русобородый. Зорко поглядывает на пушкарей и затинщиков, дает скупые советы.
– Не посрамим матушку Русь, Андрей Иваныч. Не пропустим басурман в Москву, – заверяли знатного мастера пушкари…
– Ты бы поостерегся, Андрей Иваныч. Головавелел тебе во дворе оставаться. Татары метко стрелу пускают. Зашибут, чего доброго, – вымолвил старый затиищик с опаленной рыжей бородой.
– Где как не в ратном бою литейное дело проверить. Здесь мое место, Акимыч, – строго произнес Чохов и пошел дальше вдоль деревянного тына, мимо многопудовых громадных пушек.
Вместе с пушкарями приготовились к бою пешие стрельцы с ручными пищалями и самопалами.
– Татары иду-у-ут! – вдруг пронесся по Передовому полку зычный возглас.
С Воробьевых гор услышали русские воины дребезжанье рожков, гулкие удары боевых барабанов, пронзительный вой труб.
Московское войско зашевелилось. Вершники по приказу сотников взмахнули на коней, а пешие ратники построились в десятки и тесными сплоченными рядами, поблескивая шеломами и красными остроконечными щитами, панцирями и кольчугами, с волнением ожидали грозного врага.
Размахивая кривыми саблями, прижавшись к гривам низкорослых, но быстрых и резвых коней, с дикими воплями неслись на русское войско татарские тумены.
Когда татары приблизились к дощатому городку, из бойниц укрепленного стана, с крепостных стен Данилова, Новоспасского и Симонова монастырей дружно ударили тяжелые пушки, пищали.
Ордынцы не ожидали столь могучего огня.
Многие ядра достали передние ряды конницы и внесли замешательство среди джигитов. Улусники рассыпались по полю и повернули вспять к холму, отойдя на безопасные рубежи.
Казы-Гирей, встревоженный громом русских пушек, спешно послал гонцов к темникам, приказывая им явиться к его шатру.
Когда начальники тумснов оказались перед разгневанным повелителем, Казы-Гирей, размахивая мечом, закричал:
– Презренные шакалы! Аллах не любит, когда бага-туры показывают неверным спины. Я даю вам. еще один тумен. Идите па урусов и разбейте город!
И теперь уже тридцать тысяч джигитов, издавая свирепые вопли, ринулись на русский стан. Сотники, темники и мурзы, увлекая за собой воинов, страшно визжали:
– И-ойе! И-ойе! Уррагх!
И вновь дружным огнем встретили яростно напиравшего неприятеля русские пушки.
Заклубились тучи пыли. Кони шарахались в стороны, ржали, поднимались на дыбы, выкидывая из седел всадников, которые погибали под копытами испуганных лошадей.
Но все же татары упорно неслись вперед. Приблизившись к дощатому городку, воины на полном скаку метали через тын копья, спускали тетиву, поражая меткими стрелами ратников Передового полка.
Но тут ударили в гущу конницы две тысячи пеших стрельцов из пищалей и самопалов.
Татарские тумены остановились и, резко повернув коней, вновь понеслись назад, оставив на поле брани тысячи поверженных трупов.
Русское воинство ликовало. Опытный воевода Федор Иванович Мстиславский, неторопливо поглаживая окладистую бороду, сказал степенно князьям и боярам:
– Непривычно ордынцам под ядрами и пулями скакать. Лихо пушкари и пищальники басурман бьют…
– Нашим пушкам нет равных. Ливонцы и свейцы до сих пор помнят их силу. Андрейку Чохова и затинщиков следует наградить щедро за радение, – произнес князь Андрей Телятевский.
– До награды еще далеко. Татары упрямы. Орда их несметна. Допрежь надлежит бой выиграть, – посуровев, проговорил воевода, поглядывая из-под ладони на отступавших татар.
Узнав о больших потерях и поняв, что урусов смять нелегко, крымскому повелителю пришлось согласиться с доводами Сафы-Гирея.
– Выманите неверных из лагеря и перебейте, как паршивых собак! – отдал хан военачальникам свой новый приказ, недовольный ходом сражения.
Обычно татары в степных боях яростно налетали на противника, опрокидывали его и уничтожали клинками, копьями и стрелами. А здесь – стена, о которую споткнулись джигиты. Урусы надежно укрылись в своем боевом городке, ощетинились сотнями пушек и пищалей. Их ядра и картечь разят конницу из стана и монастырей.
О, аллах! Помоги низвергнуть неверных!
На ратном поле застыла тишина. Лишь слышались предсмертные стоны раненых и хрипы умирающих коней. Замолкли пушки, пищали, походные трубы, рожки, бубны и барабаны.
Из каждого тумена Казы-Гирей повелел выделить по сотне багатуров и направить их к русскому стану. Джигиты придвинулись к вражьему городку и остановились на безопасном расстоянии, выжидая урусов. Горделиво и призывно подняли копья.
Не остался в долгу и воевода Передового полка.
– Послать на басурман добрых молодцов! – приказал
сотникам Тимофей Трубецкой.
Но воеводы знали: бой будет нелегок. Хан Казы-Гирей выставил сильных, искусных воинов. У каждого багатура тяжелая рука, верный, наметанный глаз и свирепое сердце завоевателя.
К белому шатру Трубецкого прибыл из Большого полка сам Федор Иванович Мстиславский. Глянув на воевод в дорогих сверкающих доспехах, молвил:
– Уж больно спесивы басурмане.
Вышел вперед князь Телятевский – статный, широкоплечий. Высказал твердо:
– С татарами у меня особые счеты, князь Федор. Вотчину мою когда-то испепелили, над сестрой надругались. Зол я на поганых. Отпусти меня с татарами биться.
– Спасибо тебе, князь. Воистину обрадовал. Не перевелись, знать, среди князей ратоборцы. Ведаю о твоих поединках по ливонским походам. Добрый воитель. Однако на поле тебя не пущу. Твое место здесь. Ежели Тимофей Трубецкой голову в битве сложит – тебе в Передовом полку воеводой быть. Так с Борисом Федоровичем и великим государем порешили. Ты и родом своим высок и воин отменный, – проговорил Мстиславский.
Телятевский хоть и был польщен словами князя, но все же решением набольшего воеводы остался недоволен. Уж очень хотелось выйти в поле на ордынцев. Однако вслух промолвил:
– Волю государя не смею рушить, воевода. Спасибо за честь.
К боярам протолкался крупный большеголовый дворянин в шеломе и стальном панцире. Низко поклонился князю Мстиславскому и, ударяя себя кулаком в грудь, запальчиво произнес:
– Мочи нет смотреть на похвальбу басурманскую. Дозвольте, воеводы, мне с татарами поразмяться. Силушкой меня господь не обидел. Застоялся я тут в городке.
– Имя свое назови, молодец.
– Митрий Капуста – дворянин. Выпускай, воевода, а не то сам пойду.
К Федору Мстиславскому приблизился один из стремянных, сказал негромко:
– Сей дворянин навеселе, князь.
Воевода крякнул с досады. Дворянин виду богатырского, чисто Илья Муромец. Такой бы не осрамился, да жаль – зелена вина хватил.
Федор Иванович нахмурился, сказал строго:
– На врагов надо без хмеля выходить, братец. Здесь одной силы мало. Нужна сноровка и голова разумная. Так что посиди покуда, Митрий.
Капуста обиженно фыркнул и отошел в сторонку.
Отбирали ратников неторопко и придирчиво.
Князь Телятевский выделил из своих людей Якушку и Иванку.
– Не посрамишь меня? – спросил он Болотникова.
– Со щитом вернусь, – спокойно и коротко отозвался Иванка.
– Ну, храни тебя бог!
Телятевский протянул Болотникову свой меч.
– Знатными мастерами сей меч кован. Верно служил он мне в ратных походах. Надеюсь, и сегодня не подведет.
Иванка принял меч, молча поклонился князю и взмахнул на коня. Перед ним расступились ратники, подбадривая его выкриками.
Напутствуя Болотникова, князь Телятевский предложил ему заменить лошадь.
– Конь у тебя пахотный. На нем далеко не ускачешь. Басурманские лошади быстры и резвы. Возьми другого коня.
– Спасибо за добрый совет, князь. Однако менять коня не стану. Привык я к Гнедку, все повадки мне его ведомы. А чужой конь – потемки.
– Ну как знаешь, парень.
Перед тем как выехать из боевого городка, тысячу отобранных ратников благословил чудотворной иконой архимандрит Данилова монастыря.
– Мужайтесь, дети. Помните бога, и он дарует вам победу над нехристью.
К Иванке прорвался Афоня Шмоток и протянул маленький кожаный мешочек на голубой тесьме.
– Удачи тебе, Иванка. В поле – ни отца, ни матери: заступиться за тебя некому. Накинь на грудь мою ладанку. В ней землица с родной отчины. От ворога сохранит.
Ладанку от бобыля Иванка принял. Снял шелом и надел мешочек на широкую грудь, обтянутую чешуйчатой кольчугой.
– Может, накажешь чего-нибудь Исаю? Неровен час, – вздохнув, тихо промолвил бобыль.
– Из похода приду – сам все обскажу, – проговорил Иванка и, поправив на голове шелом, выехал вслед за воинами в ратное поле.