– Матвея мы с Прасковьей навестим, дела обговорим, но со свадьбой повременить надо, – сказал отец.

– Отчего так, батя?

– Нешто не разумеешь? Ниву надо обрать, хлеб молотить, озимые сеять. Какой мужик в страду весельем тешится. После покрова свадьбу сыграем.

Иванка угрюмо насупился.

– До покрова ждать нельзя, отец. На заимку княжьи люди часто наведываются. Сведут они Василису Либо надругаются.

– Ох, не торопи меня, сынок. Недосуг нонче. Сумеешь Матвея уговорить – приводи девку. А свадьбу после страды справим, – вымолвил Исай и пошел запрягать лошадь.

На другой день мужики всем селом вышли на зажинки. А Иванка перед тем, как отправиться в поле, забежал к Агафье. Баба, в окружении пятерых ребятишек, горестно сидела на крыльце и всхлипывала, распустив космы из-под темного убруса.

– Как там Афоня, мать?

– Ой, худо, Иванушка. Второй день в застенке сидит. Отощал. Едва упросила краюшку хлеба да свекольник осу-дарю моему передать. Пропадем мы теперь.

– Пытали Афоню?

Покуда не трогали. На Ильин день грех людей за-

бижать. Уж ты скажи мне, касатик, за што Афонюшку

мово взяли, за какие грехи?

– Не знаю, мать. Не горюй, выпустят Афоню.

– Дай-то бог, касатик, – закрестилась Агафья и вновь залилась горючими слезами.

Обычно выходил Иванка на первые зажинки с легким сердцем, как и все селяне. Но на этот раз ехал он к ниве понурый. Не до веселого сейчас. Князь его, поди, уже в Москве поджидает. Не ведает Телятевский, что не вернется он больше в княжьи хоромы. Правда, могут и силком в усадьбу привести. Князь крут на ослушников.

И с Василисой заминка. Едва ли отпустит ее бортник на село до свадьбы. Худо ей там. Мамой с дружиной до сих пор по лесам бродит. Промашку дал пятидесятник. Федька Берсень, поди, уже к Дикому полю подходит. Здесь-то Мамон недоглядел, упустил беглую ватагу. А вот Василису ему легче из лесу увести. Да и предлог есть. Князь как-то обмолвился – то ли в шутку, то ли всерьез, что хочет Василису в свои хоромы сенной девкой забрать.

Не везет горемычной. До сих пор отца с матерью забыть не может. Ох, как возрадовалась Василиса, узнав, что ненавистный ей насильник Кирьяк сложил свою злодейскую голову.

Нет. Надо забирать Василису из леса. После смотрин и увезти. Покрова ждать нечего. Пусть бортник малость посерчает.

Хуже с Афоней. Угодил-таки балагур в капкан. Приказчика Калистрата нелегко будет провести. Хитрющий мужик.

– Эгей, воин, чего призадумался? – толкнул Иванку в бок Пахом.

Все эти дни, особенно по вечерам, старый казак не отходил от ратника, подолгу любовался знатным мечом, расспрашивал о походе, битве, ратоборстве с татарским богатырем. Хлопал Болотникова по плечу, хвалил:

– Воином ты родился, парень. Чует мое сердце – не единожды тебе еще в походах быть.

Примечал также Иванка, что крестьяне, прознав про его ратные успехи, стали почтительно с ним здороваться и вести степенные мужичьи разговоры.

Особенно этому был рад Исай.

– У нас на селе старожильцы с парнями о мирских делах не калякают. А тебе вон какой почет. Многие Исаи-чем стали величать. Не возгордись, сынок, – с напускной ворчливостью говорил Иванке отец.

– Не возгоржусь, батя, – просто отвечал сын.

…Погруженный в свои невеселые думы, Иванка так и

не ответил Пахому. Лишь возле самого затона молвил:

– Афоню мне жаль, Захарыч. Жизнью своей ему обязан.

– Бог даст – выйдет твой Афоня. Одно непонятно – пошто его непутевого в темницу посадили. Никому он худа не сделал, – пожал плечами Исай. И невдомек ста-рожильцу, что его затейливый и безобидный сосед-мужичонка за мир пострадал.

– Добрая нонче страда будет. Хлеба неплохие уродились. Эдак четей по пятнадцати с десятины возьмем, – произнес Пахом, окинув взглядом ниву.

– Жито уродилось, Захарыч. Помогли Илья да Никола. Только о страде доброй рановато ты заикнулся. Хватим еще мы горюшка, – хмуро высказал Исай.

– Дело свычное, Парфеныч. Было бы чего убирать, – не понял старожильца Аверьянов.

– Свою пиву жать не в тягость. Тут другая беда, Захарыч: княжьи загоны на корню стоят. Как бы нонешняя весна не повторилась. Сколько ден тогда господское поле топтали. Ох, не миновать смуты.

• •••••••••••••••••¦

Объехав поутру княжыо пиву, Калистрат сказал Мокею:

– Пора на боярщину мужичков выгонять. Созрела ржица.

– Велика ли боярщина нонче по жатве, батюшка?

– Как и в прежние годы, Мокеюшка. Три дня – на княжьем поле, три дня – па мужичьем. А в воскресенье – богу молиться, – пояснил приказчик.

– Обижен я на тебя, – вдруг сокрушенно вздохнул челядинец.

– Что с тобой, сердешный? Отродясь на меня в обиде не был, – повернувшись к Мокею, недоуменно глянул на него Калистрат Егорыч.

– Пошто Афоньку не позволяешь мне пытать, батюшка? Я бы мигом ему язык развязал.

– У него и без того язык, как чертово помело. Всей вотчине его не перекалякать. Не сумеешь ты его перехитрить, Мокеюшка. А бить зачнешь – мигом богу душу отдаст. Худобу сечь надо умненько, сердешный. Мамона из лесу жду. Застрял он там чего-то. Князь-то его даже на крымца не взял. Ежели по всем деревенькам да погостам прикинуть, то, почитай, половина вотчинных мужиков в бега подались. Серчает Андрей Андреевич на Мамона.

Шибко плохо он крестьян вылавливает. Ох, как я его поджидаю. Мамон не тебе чета, с воровским людом толковать умеет. Не сумлеваюсь, сердешный, – про сундучок он все доподлинно от Афоньки изведает. Вот так-то, Мокеюшка.

Сердце старого пахаря не обмануло и на сей раз. Не зря предсказал Исай Болотников страду горестную.

На второй же день, когда мужики убирали свои нивы, в вотчину прискакал Якушка. Крестьяне уже давно приметили – ближний княжий челядинец обычно с добрыми вестями не является.

Якушка передал на словах приказчику новый княжий наказ:

– Всех мужиков снаряжай на княжье поле. И быть им на боярщине до скончания молотьбы.

– А как же мужичьи загоны, молодец?

– Поначалу – княжья нива, потом – мирская, Егорыч. Об этом Андрей Андреевич строго наказывал. А жито, что в амбарах, – продолжал Якушка, – велено освободить под новый урожай. Жито грузи на подводы – ив Москву. На торги князь хлеб повезет.

– Вон оно как, – неопределенно молвил приказчик.

– А правда ли, братец, что Иванка Болотников теперь у государя нашего служит? – с сомнением полюбопытствовал Мокей.

– Доподлинно так, православные. В стремянных холопах у князя ходит. Отъехал ли в Москву Болотников?

– На ниве он, сердешный С Исайкой овсы ленут.

– Вот дурень! Разгневается на него Андрей Андреевич, – сказал Якушка и, взмахнув нагайкой, поскакал к мирским загонам.

Калистрат Егорыч присел на крыльцо и принялся озабоченно размышлять о княжьих поручениях. Непростое это дело. Мужики и без того ходят злые, взропщут. По весне вон как взбунтовались. Трудненько их будет со своих полос согнать. И с обозом может выйти проволочка. В сусеках поболе трехсот четей хлебушка лежит. Выходит, полсотни подвод надо. Почитай, все село поднимать придется. А мужикам лошаденки, ох, как надобны! Нелегко будет их в Москву с обозом снарядить. Да что делать. Умри, а княжью волю выполняй.

Долго сидел на крыльце Калистрат Егорыч. Прикидывал в уме, загибая пальцы. И наконец позвал Мокея.

– Завтра, как только Исай со своими на ниву уйдет, обойди самолично все остальные избы. Покличь мужиков к моему двору да батюшку Лаврентия позвать не забудь.

– А что ж Исайку не звать? Он и сам придет.

– Не придет, Мокеюшка. Исайка с первыми петухами на ниву уходит. А другие мужики еще дрыхнут. Болотниковы – смутьяны, помешать моим помыслам могут. Знаю их, нечестивцев. Без них обойдемся. Уразумел, сердешный?

– Здоров будь, Иванка!

– Здорово, друже.

– Садись на коня. В Москве нонче весело. К князю поедем. Чего среди мужиков застрял?

Болотников отложил косу и, шурша по стерне пеньковыми лаптями, вышел на межу, вытер краем шапки пот с лица.

– Экий ты неприглядный, братец. В рубахе дырявой, лапти обул. Пошто княжий наряд скинул?

Иванка положил тяжелую руку на плечо челядинца, глянул ему прямо в глаза и сказал твердо:

– В Москву я пе вернусь, Якушка. В селе останусь. Здесь мое место. Не по душе мне жизнь холопья. А кафтан да сапоги из юфти отвези назад князю.

Якушка изумленно присвистнул, покачал головой и молвил недовольно:

– Не понять мне тебя, парень. Но одно скажу – князь Андрей Андреевич на тебя крепко разгневается. Одумайся, Иванка!

– В селе останусь, друже.

– Ну, как знаешь, парень. Только кафтан твой не повезу. Сам князю доставишь, – рассердился Якушка и поскакал к селу.