Матерый орел долго парил над высоким рыжим курганом, а затем опустился на безглазую каменную бабу.
Тихо, затаенно, пустынно.
У подножия холма, в мягком степном ковыле, белеют два человечьих черепа; тут же – поржавевшая кривая сабля и тяжелый широкий меч. А чуть поодаль, покачиваясь в траве, заунывно поет на упругом горячем ветру длинная красная стрела.
Орел повернул голову, насторожился; за бурыми холмами, в синем просторе, послышался шум яростной битвы; пронзительное ржание коней, гортанные выкрики, лязганье оружия…
С опаленных, гнойных курганов полетели на кровавый пир вороны-стервятники.
Дикое Поле!
Огромное, степное, раздольное!
Край ордынцев и донских казаков, край гордой мятежной повольницы и беглого сермяжного люда. Сюда, на вольный степной простор, пробираются через лесную дремучую Русь москвитяне и новгородцы, владимирцы и ярославцы, суздальцы и рязанцы…
Бегут на Волгу и Дон, Медведицу и Донец, Хопер и Айдар… Бегут в поисках лучшей доли мужики-страдники и кабальные холопы, посадская чернь и ратные люди, бобыли и монастырские трудники, государевы преступники и попы-расстриги… Бегут от боярских неправд, застенков и лютого голода.
Уж давно ополчились на южную окрайну бояре, шумели в Думе:
«Найди управу на чернь, государь! Обезлюдели вотчины, мужики нивы побросали, некому за соху взяться. Прикажи ослушников имать. А на окрайну служилых людей пошли, пущай стеной встанут перед воровским Доном!»
И царь приказал. Многих ловили, били кнутом и возвращали к боярам. Однако велико и бескрайне Дикое Поле, не усмотреть стрельцам за всеми беглыми; ежегодно сотни, тысячи людей просачивались в степное Понизовье, оседая в казачьих станицах. Жили в куренях и землянках, зачастую без рухляди и скотины, предпочитая лихого коня и острую саблю. Жили вольно, не ведая ни господ с приказчиками и тиунами, ни городских воевод с губными старостами и ярыжками. Били в степях зверя и птицу, ловили в озерах и реках рыбу. А рядом, совсем рядом, в нескольких поприщах от казачьих городков и становищ рыскали по степи коварные, сметливые ордынцы. Жажда добычи снимала степняков со своих кочевий и собирала в сотни, тысячи и тумены1. Ордынцев и янычар манили дорогие, невиданной красоты, русские меха, золотая и серебряная утварь боярских хором и золотое убранство храмов, синеокие русские полонянки, которым нет цены на невольничьих рынках.
Первыми всегда принимали басурманский удар казаки-повольники. Это они стойко защищали свои станицы, заслоняя Русь от злого чужеземца; это они истребляли поганых и сами теряли буйные головы, обагряя обильной кровью горячие степи.
Дикое Поле!
Ратное поле!
Поле казачьей удали, подвигов и сражений.
Поле – щит!
Отяжелевший ворон уселся на череп. Вновь все стихло, лишь возле серой каменной бабы продолжала свою скорбную песнь тонкая стрела.
За курган свалилось багровое солнце, погружая степь в тревожно-таинственный сумрак.
Тихо и задумчиво шелестели травы.
От каменного идолища протянулась длинная тень.
На череп наткнулось колючее перекати-поле, будто остановилось на короткий отдых; но вот подул ветер, степной бродяга шелохнулся и вновь побежал по седому ковылю.
Гордая вольная птица парила над широкой степью; парила высоко, видя порыжевшие от знойного солнца холмы и курганы, казачьи заставы и сторожи; видела она и ордынских лазутчиков, скрытно пробиравшихся по лощинам, балкам и шляхам.
«Добро той птице. Она сильна и властвует над степью», – подумалось Болотникову.
Он лежал на спине, широко раскинув руки и утонув в горьковато пахнущем бурьяне.
Душно, рубаха прилипла к горячему телу, свалялись черные кольца волос на лбу. А над степью ни ветерка; травы поникли, и вся жизнь, казалось, замерла, погружаясь в вялую дрему.
Невдалеке послышался дробный стук конских копыт. Болотников поднял голову – скакал всадник на буланом коне.
– Татары, батько!
Болотников поднялся, поспешно натянул кафтан, пристегнул саблю с серебряным эфесом и бегом спустился в балку, где у тихо журчавшего ручейка пасся гнедой конь. Вставил ногу в стремя, оттолкнулся от земли и легко перекинулся на красное седло. Огрел коня плетью и выскочил из балки.
– Много ли поганых?
– Два десятка, батько.
Быстро доскакали до кургана. Дозорные казаки готовились запалить костер, чтобы оповестить о татарах другие сторожи.
Зрите ли поганых? – спросил Болотников, осадив коня.
– Не зрим, батько, – ответил черноусый коренастый казак в синем зипуне.
– Никак в лощине упрятались, – молвил второй, высокий и сухотелый, в одних красных штанах. На смуглой груди болтался на крученом гайтанесеребряный крест.- Поджигать сушняк, атаман?
– Погодь, Юрко. Успеем дозоры взбулгачить. Татары малым войском на Русь не ходят. То юртджи. Где приметил их, Деня?
Деня, казак молодой, с короткой русой бородкой по круглому лицу, указал саблей в сторону Волчьего буерака.
– Там, батько.
Станичный атаман на минуту задумался. До Волчьего буерака около трех верст. Татары скрытно пробрались в него по урочищам и, видимо, встали на отдых. Костры они разводить не будут: дым заметят сторожи, и тогда им придется вновь убираться к своим улусам.
– Что порешил, батько? – нетерпеливо вопросил Деня.
– Скачи до Бакеевской балки и поднимай станицу. Будем окружать. Поспешай, Деня.
– Лечу, батько!
Казак пришпорил коня и помчал к балке, а Болотников въехал на курган. Отсюда на многие версты были видны туманные дали. В степи, в разных концах, рыскали конные сторожи – по два казака на дозор.
– А не собрать ли разъезды, атаман? Так-то спорее будет, – предложил Юрко.
– Опасно. Татары хитры. Они, может, только и ждут, чтоб мы сняли разъезды.
Вот уже пять лет Болотников в Диком Поле, и он хорошо изведал повадки татар. Иной раз они нарочно показывались донцам. Ехали дерзко, открыто, дразня разъезды; те не выдерживали бусурманской наглости, снимались с дозоров и устраивали погоню. А тем временем по урочищам шло никем не замеченное ордынское войско и внезапно нападало на засечную крепость. Потом разъезды снимать не стали.
Сметливыми и коварными были у татар юртджи. Это опытные, искушенные воины. Ездили всегда одним или двумя десятками. Они были ловки, подвижны и неуловимы. Редкая станица могла похвастать казачьему кругу о полоне ордынских лазутчиков.
Вскоре к кургану прискакала станица из Бакеевской балки. Каждый день она пряталась в этом урочище и ждала своего часа, чтобы неожиданно появиться в степи и завязать бой с татарами, если их отряд не превышал двухсот-трехсот сабель. При большем же войске вспыхивали сигнальные костры на дозорных курганах, и тогда уже выходила в Поле рать из порубежной крепости.
– В буераке татары. Их надо окружить и захватить, – произнес Болотников.
– Возьмем, батько! – задорно прокричал казак Емо-ха, порывистый, горячий детина с длинным, горбатым носом.
– Твой десяток пойдет со мной. Попробуем отсечь ордынцев. Остальные – к буераку. С богом, молодцы!
Казаки полетели по степи. Болотников же, с двумя десятками, поскакал в обход лощиной. Неслись молча, чтобы не вспугнуть раньше времени татар.
Ордынцы станицу заметили, тотчас высыпали из буерака и пустили коней вспять, к своим кочевьям; наперехват им стремительно мчались казаки Болотникова.
– Ги! – охваченный азартом погони, громко воскликнул атаман.
– Ги! Ги!- подхватили казаки.
Кольцо вокруг татар все сужалось, еще минута-дру-гая – и улусники окажутся в гуще станичников. Но вот татары на полном скаку перепрыгнули на бежавших обок лошадей и начали постепенно удаляться от казаков.
– Уйдут, уйдут, батько! – прокричал Емоха.
– Достанем! – упрямо тряхнул смоляными кудрями Болотников.
Татарские кони приземисты, толстоноги и длинногривы, они быстры и выносливы. Но и казачьи лошади не уступают ордынским.
Все ближе и ближе татарские наездники. Они в чекменях1, в черных овчинных шапках с отворотами.
Внезапно ордынцы обернулись и метко пустили из тугих луков красные стрелы. Трое казаков свалились с коней.
Болотников выхватил из-за кушака пистоль, зычно и коротко скомандовал:
– Пали!
Казаки выстрелили. Несколько татар было убито, другие же с воем рассыпались по степи, но их настигали казаки, паля из самопалов и пистолей.
Ордынцы отвечали стрелами. Еще четверо станичников были выбиты из седла, но все меньше оставалось и улусников. Поняв наконец, что от казаков не оторваться, татары приняли бой на саблях. Они повернули коней и остервенело набросились на донцов, решив погибнуть в сече.
– Не рубить! Брать в полон! – прокричал Болотников.
Но сделать это было не просто: татары в плен не сдавались. С хриплыми устрашающими воплями ордынцы отчаянно лезли на донцов, норовя сокрушить их острыми кривыми саблями. Один из них, верткий и приземистый, бесстрашно наскочил на Болотникова, но тот успел прикрыться щитом, а затем плашмя ударил тяжелой саблей ордынца по голове. Татарин рухнул в бурьян, Болотников спрыгнул с лошади и связал кочевнику руки.
– Ловко ты его, батька! – соскочив с коня, проговорил Емоха, вытирая о траву окровавленную саблю. – Всех порубили. Добро хоть этого взяли. Жив ли поганый?
Иван толкнул татарина в спину, тот очнулся, взвизгнул, поднялся на ноги и свирепо метнулся к Болотникову, норовя вцепиться в него зубами. Иван отшиб его кулаком.
– Прочь, пес! Свяжите ему ноги.
Пока ордынца вязали, он извивался ужом и рычал, кусая в кровь губы.
– Злой народ, жестокий, – насупленно бросил Болотников.
– А посечь его, батько. Вон сколь наших полегло, – подскочил с обнаженной саблей Емоха.
– Не трожь! Он нам живой надобен. Орда что-то замышляет. Повезем к толмачу2. На коня его.
Татарина кинули поперек лошади.
Болотников приказал собрать убитых казаков. Семь станичников не вернутся в свои курени. Дорого даются битвы с ордынцами.
Иван взметнул на коня и оглядел степь. Невдалеке тянулись невысокие, опаленные солнцем, рыжие холмы. Степь казалась убаюканной и спокойной, но Иван знал, что в любой момент могут показаться из-за холмов татары и вновь начнется лютая сеча.
Оглянулся. Дозорный курган едва виднелся в синей дали. Сейчас на кургане стоит передовая сторожа и с нетерпением ждет от станицы вестей.
«Далече ускакали», – подумал Болотников, направляя коня к ближнему холму. Въехал на вершину, напряженно всматриваясь в сторону крымских кочевий.
«Отсюда хорошо видно. Самое место новому дозорному кургану».
Болотников поехал по разъездам, маячившим в разных концах степи. Вначале направил коня в сторону понизовья, к правому берегу Дона. Проехал с полверсты и вступил в густую высокую траву, доходившую до плеч. Здесь начинался один из самых тревожных дозоров: разъезды терялись в бурьяне и зачастую не видели татар, набегавших с крымских степей. Ордынцы, на своих низкорослых конях, прятались в траве, как суслики, не было заметно даже их черных овчинных шапок.
Застава беспокойная, опасная; чуть зазевался – и ткнешься в бурьян, сраженный стрелой татарина. Ехал чутко, осторожно, прислушиваясь к каждому незнакомому шороху.
В бурьяне тонко нищали бекасы, голосисто и звонко бормотали куропатки, не умолкая трещали кузнечики; высоко над головой с протяжными криками пролетала к Дону стая диких гусей, а где-то в низине, из тихого озерца, донесся крик лебедя…
Привычные, родные звуки Дикого Поля. Болотников давно уже научился слушать и понимать степь со всеми ее свистами, криками и отголосками, с ее удивительной красотой и богатырскими просторами.
Неподалеку тихо заржал конь. Болотников остановил Гнедка, тяжелая рука опустилась на пистоль.
Кто?.. Ордынец или свой казак-дозорный?
Конь вновь заржал, видимо, почуял лошадь Болотникова. Иван спрыгнул в траву: не подставлять же башку под ордынскую стрелу.
– И-ойе! Уррагах! – устрашающе донеслось вдруг из бурьяна. То был воинский клич татар. Но Болотников всердцах сплюнул, вскочил на Гнедка и смело тронул коня в сторону дикого возгласа.
– Опять степь булгачишь, Секира!
Голос Ивана был сердит: не первый раз пугает его этот дозорный. Секира, ухмыляясь, вышел из бурьяна.
– Здорово жили, Иван Исаевич!
– Тебе что, делать нечего? Сколь раз упреждал, – не верещи. Память отшибло?
– Отшибло, батько. Бей!
Устим Секира заголил спину, ткнулся на карачки. Болотников вытянул из голенища сапога плетку, хлестнул. Секира поднялся, поблагодарил:
– Спасибо, батько. Больше не буду.
– А коль вдругорядь заорешь – на круг поставлю. Ты ж на стороже стоишь, дурень. Таем стоишь. А тебя за три версты слышно. Аль тебе дозорный наказ не ведом?
– Ведом, батько. Прости.
– Ну смотри, Секира, – погрозил кулаком Болотников. – Все ли тут улежно?
– Улежно, батько. Поганых не зрели.
– А где второй?
– Да вон же батько… Подле тебя.
Глаза Секиры были смешливы, смех так и гулял по его загорелой лукавой роже.
Болотников огляделся, но никого не приметил.
– Брешешь, Секира.
– Да нет же, батько. Явись атаману, Нечайка.
Совсем рядом шевельнулся бурьян, над которым поплыл зеленый пук травы.
– Тут я, батько.
Перед Болотниковым предстал могутный молодой казак с копной молочая на голове. В пяти шагах дозорный сливался со степью.
Иван одобрил:
– Похвально, Нечайка.
– Ни один поганый не узрит, батько, – молвил Секира. – На него даже коршун сел, норовил гнездо свить, да Нечай чихнул, спугнул птицу. А потом, батько…
– Будет, – оборвал словоохотливого казака Болотников. – Степь доглядай.
– Доглядим, батько, – заверил Секира, а Болотников поехал к новому дозору.