Глава 1

ПОХОД НА ЛИВОНИЮ

Упругий знобкий ветер, кидая на ратников секучий холодный снег, сердито гудел с самого утра.

Боярин Мелентий Коврига, подняв меховой воротник стеганого бараньего полушубка, и нахлобучив на крупный мясистый нос лисью шапку с малиновым верхом, озлоблено думал:

«И чего ради князь Митька этот поход задумал? Чего ему в теплых хоромах не сиделось? Эк куды поперся. В Неметчину! Глянь, какое войско на крестоносцев поднял. Первым воеводой идет. Славы ему захотелось. Юрьева ему мало, ныне Раковор подавай. А сей город, чу, неприступный. Ходил на него псковский выскочка Довмонт, да по шапке получил. Вспять прибежал. Мудрено-де без пороков ливонскую крепость осилить. А ты чего думал?… Да и с пороками толку не будет. Экого умельца князь Митька выискал. Бражника Аниську Талалая! Он зелье лопать великий искусник, а не осадные орудья мастерить».

Трясясь на пегой лошади, Коврига оглянулся на обоз.

«Вон его пороки тащат на санях. Сколь лошадей из сил выбиваются! Пять недель в Новгороде передвижные башни для осадных машин топорами тюкали. Митька, забыв все дела, ежедень подле плотников и Аниськи крутился, каждое бревно ощупывал, будто невесту себе выбирал. А толку? Башни его либо на полдороге развалятся, либо ночью вражьи лазутчики спалят. И не токмо ливонские. Литва тоже неприятельская страна. Она никогда Довмонту не простит. В любой час может рать уколоть. Не шибко по нутру ливам русская рать. Хуже того — совсем не по нутру. Лев, сын Даниила Галицкого, взял да и порешил короля Воишелка. Вот те и добрый мир, князь Митька. В лужу ты сел со своей затеей. И до чего ж переяславский князь опрометчив. Хотел отворотить от пня, а наехал на колоду. Нет, князюшка, ты хоть и сказывал, что Литву пройдешь с войском без помехи, да не тут-то было. Сторонники Воишелка столь пакостей могут натворить, что не расхлебаешь. Кабы вспять не повернул, Митька… Вот бы радость была для всех ратников! Охота ли им тащиться, да еще в стылую зиму, к черту на кулички. К самому Варяжскому морю. Никому не охота!».

За спиной боярина ехал ближний его послужилец-дружинник, Сергуня Шибан. Бараний полушубок обтянул крутые плечи, черная окладистая борода заиндевела, покрылась сосульками.

Боярин иногда оглядывался на своих воинов, и Сергуня видел его недовольное лицо. Мелентий Петрович явно раздосадован. Не любитель он ходить в большие и далекие походы. Зачастую уклонялся, прикидывался недужным, но в этот поход пришлось ему снаряжаться. Напугал его князь Дмитрий, крепко напугал!

Еще в Переяславле, куда собирались ростово-суздальские дружины, Дмитрий, на совете своих «княжьих мужей, поглядывая на боярина Ковригу, недвусмысленно и резко заявил:

— Ныне решается судьба Отчизны. Либо мы попадем под пяту Ливонского Ордена, либо дадим ему такой урок, что крестоносцы надолго забудут нападать на святую Русь. И сие будет зависеть от каждого из нас. Ныне я не потерплю никаких отговорок. Тот, кто не вольется со своей дружиной в общерусское войско, будет без пощады наказан. Я не только лишу его всяких чинов и вотчин, но и выставлю на вече.

Мелентий Коврига прибыл в свои хоромы чернее тучи. Его подавленный вид бросался всем дворовым людям в глаза.

— Аль случилось что, государь мой? — напугано вопросила супруга.

— Случилось. Будь он трижды проклят!.. Снаряжай в поход, Устинья. На рыцарей иду!

— На лыцарей?! — подивилась супруга и часто закрестилась. — Это что за народ такой? Николи такого не слышала. Никак, какие-то царские люди.

Устинья Якимовна была женщиной недалекой, и, как большинство боярских жен, вела замкнутый образ жизни. О татарах, вестимо, она ведала, а вот о «лыцарях»…

— Какие царские люди! — сорвался на крик Мелентий Петрович. — Дура набитая! То — злее самого лютого ордынца! Снаряжай в поход, сказываю!..

«Снаряжать в поход» для Устиньи означало снабдить войско боярина кормовыми запасами: напечь, насушить, навялить всякой снеди.

— На сколь дён, государь мой?

— Каких дён?! — вновь взвился раздраженный Мелентий Петрович. — Дай Бог живехоньким через полгода воротиться. На край света посылает меня наш разлюбезный князюшка. К Варяжскому морю! Копье ему в брюхо.

О Варяжском море Устинья тоже не слышала, а вот слово «полгода» произвело на нее такое сильное впечатление, что она оторопело ахнула и всем своим дородным телом плюхнулась на лавку.

— Пресвятая Богородица! Это сколь же корму надо заготовить на твое воинство! Да мне с поварихами и за неделю не управиться.

— Выступаю через три дня. И не сиди колодой!

Коврига махнул на ошарашенную супругу рукой, вышел из хором и приказал позвать конюшего, дабы подсчитать, сколько потребуется взять в поход подвод, возниц и лошадей из боярского табуна. Боже милосердный, сколь же всего понадобиться! А какие убытки придется понести! Ну и князь Митька, ну и злодей. Такой великий урон вотчине нанес! Одних добрых лошадей сколь пропадет. Война-то, чу, будет нещадная.

Когда Мелентий Коврига увидел на себе взгляд молодого князя в гридне и услышал его строгие слова, то первым делом подумал:

«Не высоко ли вознесся, Митька? Я тебе не смерд, и не холоп, а вольный человек. Никто тебе не давал права старозаветные устои рушить. Седни я служу у тебя, а завтра могу и к другому князю податься. И ничего ты со мной не сможешь содеять. Любой боярин или дружинник по старине волен покинуть тебя, так что поубавь свою спесь… Так, пожалуй, и сделаю. Возьму, да и переметнусь к другому удельному князю. Завтра же переметнусь! Буде Митьке служить».

Но когда Мелентий Петрович перебрал в уме всех удельных ростово-суздальских князей, то лицо его стало кислым. Все князья в немалой дружбе с Митькой Переяславским, едва ли они примут его, Ковригу, к себе на службу… Тогда, может, в древний Киев отъехать? «Мать городов русских». Но в Киеве столь много своих бояр, что среди них не мудрено и затеряться, и никакой выгоды не получить… А уж про Новгород, Псков и Галич — и говорить неча. Там бояре дерзки и своевольны, готовы друг другу горло перегрызть.

В стольный град Владимир, к Ярославу Ярославичу? Доброе место. Великий князь наверняка бы его принял. Даже рад был: бегут от неугодного племянника бояре! То-то бы слух по всем уделам распустил. Но к Ярославу идти — время неподходящее. Великий князь даже своих сыновей, Святослава и Михаила, в поход отправил… Нет, как ни крути, как ни верти, а придется остаться в Переяславле. А коль так — идти в злосчастный поход. Другого пути нет. Теперь главное, ежели и впрямь с ливонцем сражаться надлежит, крепко голову поберечь. Ох, каким надо усторжливым быть! Помоги живу остаться, Господи.

Мелентий Коврига, забыв про окружающих, перекрестился.

А Сергуня Шибан усмешливо подумал:

«Трусоват наш боярин. Еще и до сечи далеко, а он уж у Бога милости просит. Ох, как не хотелось идти ему в поход. Какими только словами князя Дмитрия не поносил! Он только до девок наипервейший храбрец. До сих пор Марийку вспоминает, да его, Сергуню поругивает. Упустил-де красну-девку, дурья башка. Девка-то смачная, для утехи лучше не найдешь. Знает толк в девках старый кобель… А вот Марийку жалко. Не везет девушке. В Переяславле только и разговоров. Повстречался Марийке молодой купец Васютка Скитник, сын важного человека Лазуты Егорыча, кой самому ростовскому князю служит. Полюбили-де друг друга, но любовь их была недолгая: убили немецкие купцы Васютку. А за что? Один Бог ведает. Вот как в жизни бывает. Марийке этой надо в ноги поклониться. Она его, Сергуню, от лихих людей спасла, а то бы лежать ему убитым посреди леса. Славная девушка, а он еще норовил ее к боярину утащить. А человек этот — и вовсе дрянь.

Коврига не только великий прелюбодей и худой воин, но и страшно пугливый боярин, когда садится за стол. Мелентий Петрович боится отравного зелья. Нет-нет, да и молвит ближнему послужильцу:

— Сколь именитых людей отравили, и не токмо татаре, а свои же дворовые люди. Глаз да глаз за ними!

Коврига завел строго установленный порядок кормления. Ключник испытывался перед дворецким. Он ставил перед ним яства и всё отведывал. Дворецкий, отведав, относил поднос стольнику; тот же, приняв блюдо, должен был покушать в глазах боярина, прежде чем ставить к нему на стол. А чашник, как поднести пить своему властелину, сам отливал в ковш и выпивал, и уж потом подносил к боярину. То же самое происходило и с всякими лекарствами в виде порошков, «пользительных» настоек и отваров.

Сергуня вновь глянул на боярина и вздохнул. Ратоборцем его не назовешь. Меч Ковриги, поди, заржавел в злаченых ножнах. Побаивается битв Мелентий Петрович. А ведь боярин, хоть и в годах, но в доброй силе. На медведя можно выпускать. Так нет: чуть, где сеча — к обозу жмется.

Сам же, Сергуня Шибан, побоищ не чурался. Не раз бывал он в сечах, и никто не мог ткнуть в него пальцем и сказать, что Шибан в сражениях труслив как заяц. Напротив, бывалые воины его похваливали: молодец-де, Сергуня, лихо бился, не то, что твой боярин.

Шибан принимал похвалу, как должное. Принимал с достоинством. Своего меча он не посрамит ни в какой битве. Что же касается боярина Ковриги, то Сергуня (особенно после неудачного похищения Марийки) стал всё чаще помышлять — навсегда покинуть Мелентия Петровича. Не к лицу ему, отважному и вольному человеку, выполнять гнусные поручения похотливого Ковриги. В этом походе он отличиться в боях с крестоносцами, и попросится в дружину князя Дмитрия Александровича.

* * *

На время похода Дмитрий Александрович облачился в свой княжеский доспех. В сече же, как и задумано, он наденет на себя шелом и кольчугу рядового воина.

Сейчас же на князе стальные бахтерцы из наборных блях, «наведенных через ряд серебром, на голове — низкая, изящно выгнутая ерихонка, имевшая на венце и ушах золотую насечку, а на тулье высокий сноп из дрожащих золотых проволок, густо усыпанных во всю длину их яхонтовыми искрами. Сквозь полку ерихонки отвесно проходила железная золоченая стрела, предохранявшая лицо от поперечных ударов Блестели серебряными разводами наручи и рукавицы. На плечи падала кольчатая бармица, скрещенная на груди и закрепленная круглыми серебряными бляхами.

На поясе, плотно стянутом пряжкой поверх бахтерец и украшенном разными привесками, «звенцами» и «бряцальцами», висел крыжатый меч в драгоценных ножнах. У бархатного седла с серебряными гвоздями и с такими же коваными скобами прикреплен был булатный топорик с фиолетовым бархатным черенком в золотых поясках».

Поверх доспеха развевалось на ветру зимнее (на меху) алое корзно, застегнутое на правом плече золотой пряжкой. Штаны из мягкой кожи были всунуты в красные сафьяновые сапоги.

Обок воеводы ехали сыновья Ярослав Ярославича, Святослав и Михаил, как бы подчеркивая своё знатное представительство. В челе общерусского войска обычно ходил сам великий князь, но на этот раз, изменив издревле заведенный порядок, Ярослав Ярославич решил отсидеться в своем стольном граде, и послал вместо себя сыновей, кои и должны возглавить рать. Но еще в своих палатах великий князь предварил ненужную обиду сыновей:

— О гордыни забыть. Войско вверяю переяславскому князю. В свары с ним не вступать, но и честь свою блюсти. Пусть князь Дмитрий не забывает, что под боком у него находятся сыновья государя всея Руси… Уразумели, как себя вести, сыны?

— Уразумели, отец. С двоюродным братцем своим в распри вступать не будем, но и помыкать собой не позволим.

Так и ехали впереди войска три брата, внуки князя Ярослава Всеволодовича.

Князь Дмитрий Александрович внутренне посмеивался:

«Брательники власть показывают. Подле воеводы-де идем. В чести! А того не понимают, что обоим надлежит впереди своей владимирской дружины идти. Так нет, под владимирским стягом едет тысяцкий. Можно было брательникам и подсказать, но уж лучше пока промолчать. Пусть поважничают. Перед битвой же он поставит и Святослава и Михаила в полки железной рукой».

Остальные князья не чванятся: каждый идет в челе своей дружины. Даже новгородский князь Юрий Андреевич, не последовав примеру своего дяди, прихватил с собой тысяцкого Кондрата и посадника (главы боярской верхушки) Михаила, и пошел на Ливонский Орден. Он мог бы тоже ехать близь общерусского воеводы, но остался с новгородцами.

Виден червленый стяг и Довмонта Псковского. Держится уверенно, молодцом. На ратных советах (во время привалов) высказывает толковые предложения, к коим он, князь Дмитрий, всегда прислушивается. Довмонт — коренной житель Литвы, и не ему ли давать советы. Литву, по коей ныне следует войско, он знает вдоль и поперек, особенно дороги и местных властителей. Одни могут сделать ночную вылазку и напасть со своими воинами на спящую рать, другие — выступить побоятся, но могут подрубить лед в речушках и реках, дабы напакостить русскому войску. Третьи же не сделают ни того, ни другого, но вести рать по их владениям — совершить большой крюк, что не входило в планы воеводы. Ценен и крайне необходим был для русичей Довмонт Псковский!

Князь Дмитрий, собираясь в поход на крестоносцев, немало был наслышан о Ливонии, но свои познания он считал недостаточными, и в этом он убедился после длительной беседы с Довмонтом. Тот же поведал, что завоеватели Эстонии и Латвии не сумели создать единого государства. Немецкая Ливония явилась сложным разнородным соединением из целого ряда самостоятельных образований с очень слабой центральной властью.

В Ливонии с самого начала действовали три основные политические силы: рыцарский Орден, церковь и города. Фиктивно главой Ливонии считался первое время глава ливонской церкви, рижский архиепископ, затем — магистр Ливонского Ордена. Фактически же все три основные политические силы были совершенно самостоятельны. Даже непосредственно подчиненные рижскому архи- епископу, епископ дерптский, эзельский и курляндский были самостоятельными владетелями внутри своих земель и осуществляли там всю полноту власти.

Однако важнейшей силой в Ливонии был рыцарский орден. Великий магистр Ливонского ордена, на первых порах подвластный архиепископу Риги, постепенно выдвинулся на первое место в Ливонии. Ордену «братьев» стало принадлежать около половины всех земель в стране. Правда, его владения не составляли сплошного массива: орденские земли лежали вперемежку с епископскими. Но Орден был значительно сильнее церкви, ибо он выступал как единая сила, тогда как епископы и архиепископ защищали свои интересы каждый в отдельности.

Третьей влиятельной силой были большие города: Рига, Дерпт, Раковор, Нарва, Ревель… Они пользовались самостоятельностью, имели свой магистрат, свой суд, свои законы и свою военную силу (городское ополчение).

Все эти три образования постоянно боролись друг с другом.

— История Ливонии, — с сожалением рассказывал Довмонт, — история непрерывной и острой борьбы. — Все грызутся, как кошки с собакой. Церковники дерутся против городов, Орден против отдельных епископов, города, против Ордена. А в Риге противоборствуют сразу три «хозяина» — архиепископ, городской магистрат и магистр Ливонского Ордена. Сложные отношения усугубляют и датские крестоносцы. Они завоевали северных эстов с городом Ревелем. Правда, в первый раз датчане владели Эстонией недолго, но уже через восемь лет орденские немцы забрали эстов в свои руки. Помогло Ордену и то обстоятельство, что датское войско, захватившее Эстонию, в подавляющей части своей состояло из немецких рыцарей, которые и завладели большинством земель.

— А что ныне с раздорами? — спросил тогда князь Дмитрий. — Слышал я, что Ливония сбивается в один кулак.

— Ты прав, князь. Перед угрозой нашествия русского войска немцы прекратили всякие свары. Здесь вовсю постарался великий магистр Отто Руденштейн. Он сумел утихомирить не только попов, но и города. Немцы — народ особый. Когда они почувствуют злополучие, идущее со стороны неприятеля, то забывают о собственных бедах и тотчас начинают собирать могучее войско. Бюргеры не жалеют для рыцарей ни хлеба, ни денег, и даже каждый город выставляет ополченцев. Так что ныне Ливонский Орден как никогда силен.

— Но и мы не лыком шиты, — произнес Дмитрий Александрович. — Впервые, после татарского вторжения, нам удалось собрать тридцать тысяч ратников. Коль крестоносцы не напугаются, злая будет сеча… А ты как мыслишь, Довмонт?

— Сеча будет злая, да вот только…пойдет ли на нее великий магистр, — почему-то задумчиво произнес псковский князь.

Слова полководца Довмонта оказались для князя Дмитрия неожиданными.

— У тебя есть какие-то предположения?

— Отто Руденштейн отлично понимает, что даже в случае своей победы, он потеряет огромное количество крестоносцев. Такая победа ему не нужна. Орден его заметно ослабнет, и тогда ему уже не быть ведущей силой в Ливонии. Едва ли такого захочет великий магистр.

— Выходит, он может и уклониться от битвы?

— Может. Магистр не только достойный противник, но и весьма умный, расчетливый человек. Зря он в битву не кинется.

Разговор князя Дмитрия с Довмонтом произошел еще неделю назад. Сейчас же войско шло по литовским землям.

 

Глава 2

КОНЬ КНЯЗЯ ДМИТРИЯ

Под князем рысил аргамак. Это был удивительный, необыкновенной породы конь, коему завидовали, ехавшие обок с воеводой, сыновья Ярослава Ярославича. Бросались в глаза стройные, точеные, очень сильные ноги, широкая грудь, упругий стан и мускулистая шея. Гладкая шелковистая шерсть, отливающая синеватым блеском, была черной как смола.

Автандил (так звали коня) был молод. Его подарили князю восточные купцы, приехавшие с Терека.

— То помесь аргамака с кабардинской лошадью, — пояснили купцы. — Но получился он вылитый кабардинец. Красавец — конь! А зовут его Автандилом, в честь нашего князя..

Дмитрий Александрович как увидел «кабардинца», так весь и загорелся. Он, с детства большой любителей скакунов, сразу отметил: конь редкостный, такому цены нет.

— Я, купцы, отдам вам за Автандила столько золотых гривен, сколько запросите.

Но купцы чинно ответили:

— Конь не продается. Это скромный подарок нашего кабардинского князя. Горцы хотят жить в вечном мире с вашим народом.

Дмитрий Александрович поклонился в пояс и степенно произнес:

— Я с большой благодарностью принимаю столь знатный подарок вашего князя и, ведая помыслы наших удельных князей, хочу твердо заверить, что Русь никогда не станет врагом кабардинцев. Мы намерены жить в вечной дружбе. Вы же, купцы, в моем княжестве, можете торговать вольно и без всяких пошлин.

Купцы ответили князю низким (восточным) поклоном и предупредили:

— Автандил пойман в диком табуне. Он своевольный и гордый. Его долго укрощал один из лучших наших джигитов, Георгий, который и прибыл с нами.

Князь Дмитрий глянул на молодого, сухотелого кабардинца в темно-синем чекмене и с кинжалом на поясе. Тот придерживал за узду коня, который пританцовывал на месте. Глаза кабардинца, как показалось Дмитрию, были грустными.

— Переживаешь, джигит? Нелегко, поди, с конем расставаться?

Толмач перевел слова Георгия:

— Конь для джигита — роднее человека. Человек может предать, конь — никогда. Нет лучшего друга.

— Хорошо сказал, джигит, — похвально произнес Дмитрий Александрович, продолжая с восхищением посматривать на коня. — Я награжу тебя, Георгий. Перед тем, как выехать домой, мой конюший покажет тебе княжеский табун. Выбирай самого лучшего скакуна. Думаю, и у меня найдутся прекрасные кони.

Джигита охватила буйная радость. Он самозабвенно любил лошадей и горестно думал, что вернется домой на телеге купцов, а теперь он приедет к горцам на превосходном коне. Он знал, что у русских князей есть отменные скакуны.

— Спасибо, князь, — низко поклонившись, тепло произнес Георгий. — О твоем щедром подарке будут рассказывать не только мои сыновья, но и мои внуки и правнуки. Горцы никогда не забывают добрых поступков.

Князь Дмитрий подошел к Автандилу и хотел, было, ласково потрепать ладонью по гриве, но конь, удерживаемый за узду джигитом, будто ударенный плеткой, тотчас резко отпрянул в сторону.

— С норовом. Люблю таких, — одобрительно молвил Дмитрий Александрович.

— Я сожалею, князь, но Автандил признает только меня. Приручить его будет непросто.

— Ничего, — улыбнулся Дмитрий Александрович. — Как-нибудь управлюсь.

Конь и в самом деле оказался сноровистым. Всю неделю князь не подходил к Автандилу (был занят неотложными делами), а затем он послал к кабардинской лошади своего мечника Волошку Севрюка, кой слыл отличным наездником и не раз уже укрощал молодых, непокорных коней.

Волошка явился к Дмитрию Александровичу с окровавленным лицом.

— Прости, князь, но я ничего не могу поделать с этим Автандилом.

— Скидывает?

— Скидывает. Я едва не сломал себе руки и ноги. Буйный конь!

— Ну что ж, тем лучше, Волошка. Обуздать такого коня — немалая честь. Надо попробовать.

Но мечник замотал головой и с откровенным испугом посмотрел на Дмитрия Александровича.

— А может, не надо, князь? Конь-то и впрямь бешеный. Не приведи Господь, насмерть расшибет. Он и впрямь никого не подпускает. Зверь-конь!

— Тем лучше, Волошка, тем лучше! — вновь затвердил своё князь.

Дмитрия Александровича охватил задор. Он тотчас позвал к себе постельничего, дабы облачиться в другую одежду.

Князь сбежал с красного крыльца в одной белой льняной рубахе, кожаных портках и мягких сафьяновых сапогах.

— А плеть? Плеть забыл, княже! — ковыляя за Дмитрием Александровичем, закричал Волошка.

— На бешеного коня с плетью не ходят! — не поворачивая головы, отозвался князь.

Мечник Севрюк (родом был из Новгород-Северской земли, почему и прозвали «Севрюком»), прихрамывая, плелся за Дмитрием Александровичем и недовольно бурчал:

— Ну и пошто лезет? Так-то и башку потерять недолго. Сам через недельку обуздаю. А ныне нечего и лезть. Спаси и сохрани его, милостивый Господи!

На дворе стоял красные день. Большое, ласковое солнце освещало своим июльским радужным светом нарядные княжеские терема на Ярилиной горе. Тишь и благодать обуяла землю.

Два молодых, дюжих гридня, держась за узду, с трудом (Автандил упирался, брыкался, зло бил копытам) вывели из обширной деревянной конюшни непослушного жеребца.

— А может, мы сами как-нибудь, князь. Конь-то совсем дикий, — сторожко кашлянув в русую бородку, молвил один из гридней.

— Отродясь таких непокорных коней не видывал, — вторил другой гридень. — Волошке не удалось, так мы с Якушкой испытаем.

— Сам! — решительно молвил князь и добавил. — А теперь помолчите. Один я буду с конем изъясняться.

Дмитрий Александрович остановился напротив головы жеребца и в упор уставился в его фиолетовые глаза.

— Ну, здравствуй, Автандил, — спокойно начал разговор князь. — Привыкай к моему голосу. Ты хорошо послужил своему джигиту, а отныне мне будешь служить. Славно служить, Автандил. Без хозяина тебе никак нельзя. Ты будешь мне верным другом.

Сказав эти слова, Дмитрий Александрович неторопко обошел коня, а затем вставил ногу в стремя.

— Гридни, прочь от коня!

Гридни, с трепетом глянув на князя, отскочили в стороны, а Дмитрий Александрович легко и пружинисто взметнул свое сильное, упругое тело в седло.

Автандил взбунтовался. Он тотчас завис немыслимой свечой, взбрыкнул мощным крупом, но князь, с необычайным трудом, усидел в седле. Конь завис свечой в другой, в третий раз, но стальные шенкеля диктовали жеребцу неустрашимую волю человека.

Но Автандил не сдавался. Он помчал к теремам и вдруг с разбегу грянулся на передние ноги.

Гридни и дворовые люди, наблюдавшие за Дмитрием Александровичем, испуганно ахнули: всё, конец князю!

Но князь каким-то чудом, вцепившись сильными руками за поводья и, откинувшись всем телом назад, удержался в седле.

Автандил поднялся и застыл на месте. Удила порвали его черные большие губы в кровь. Дмитрий Александрович легким движением поводьев развернул коня и медленно поехал к конюшне. Автандил покорился!

— Слава князю! — грянул двор.

Дмитрий Александрович сошел с коня. Его лицо было довольным. Не зря он с одиннадцати лет занимался выучкой необъезженных коней из своих табунов. Не зря неоднократно падал и весь в синяках, шишках и кровоподтеках возвращался в терем. Зело же пригодилось укрощение строптивцев!

Автандил же и впрямь оказался превосходным конем. Вороной кабардинец отлично переносил летнюю жару и зимние морозы, долго мог терпеть без еды и питья, отлично рысил и переходил в стремительный галоп. Но главное, чему поражался Дмитрий Александрович — кабардинец был чрезвычайно надежен и умен. В любом месте оставь его без привязи — никуда не убежит, будет стоять и часами ждать своего хозяина. В учебных же ратных «потехах» Автандил был настолько послушен, что не отвлекался в самых жарких минутах, чутко улавливая нажатие колен князя и, поворачивая, куда нужно было всаднику.

Приучил его Дмитрий Александрович и к одной весьма нужной новинке — вопреки всем правилам, оставлять врага слева, под неудобную руку. А князь в сече и левой владел, не хуже, чем правой.

Золотой конь был у Дмитрия Александровича! Своим мечникам и конюхам он приказал беречь Автандила пуще глаз своих…

Сейчас, в зимнем походе, князь Дмитрий сидел в красивом, расшитыми узорами, седле, под коим находился чепрак с серебряной бахромой. Конская грива была покрыта особой сеткой из червонной пряжи, «штоб не лохматило». Сбруя обложена золотыми и серебряными бляхами с драгоценными самоцветами; «стремена злаченые», даже ноги Автандила были украшены легкими изделиями из серебра и золота.

Таков был старозаветный обычай: и воевода, и конь его должны выделяться из всего войска.

Но в сече князь Дмитрий Александрович изменит этот прадедовский обычай.

 

Глава 3

ЛИВОНСКИЙ СЮРПРИЗ

Сыпал мелкий, колючий снежок. Рать продолжала двигаться по землям бывшего покойного короля Воишелка. Пока обошлось без стычек: Литва, раздираемая междоусобицами, пропускала русское войско на Ливоский Орден. Рать растянулась на несколько верст. Позади каждой княжеской дружины тянулся обоз. И чего только в нем не было! Первым делом на многих санях везли доспехи и различное оружье. Отменное оружье!

Воевода был спокоен: ратник ни в чем не будет уступать крестоносцам… Войско имело совершенное вооружение, изготовленное русскими мастерами, и всё лучшее, что производили оружейники Запада и Востока: щиты круглые и овальные, копья харалужные, мечи русские, литовские, булатные, кончары фряжские, топоры легкие, кинжалы обоюдоострые, стрелы каленые, сулицы немецкие, шеломы злаченые, шишаки (боевые наголовья) русские, калантари (безрукавные, со стальными пластинами доспехи) злаченые, щиты червленые, чеканы, рогатины, сабли и байданы (пластинчатые кольчуги) булатные, палицы железные, корды (однолезвийные, прямые или слегка искривленные клинки), шеломы злаченые с личинами, кольчуги сварные и клепаные, шлемы с высоким шпилем для еловца (флажка), «чеснок — спотыкач», крюки серповидные железные на длинных древках для стаскивания всадников с коней…

На особых, широченных, специально изготовленных санях, могучие кони-бахматы тянули осадные и метательные орудия: пороки, пращи и самострелы.

Аниська Талалай смастерил такие пороки-камнеметы, которые могли метать тяжеленные глыбы на сорок саженей. А дабы без больших потерь подвести осадные орудия к крепости, Аниська попросил князя Дмитрия Александровича срубить специальные деревянные башни, чтобы укрыться в них умельцам с пращами, тяжелыми самострелами и камнеметами.

Князь Дмитрий просьбу мастера одобрил, и бревенчатые башни-туры были сооружены в Великом Новгороде.

Сейчас боевые туры волокли на санях кони шестеркой. В буйные метельные дни (случалось и такое) тяжелые сани застревали в сугробах, и тогда на помощь приходили пешие ратники из сельского ополчения.

Позади саней с доспехами, оружьем и башнями тянулись сани, нагруженные кормовым и питейным запасом: ржаными и пшеничными лепешками, сухарями, сушеным мясом и рыбой, толокном, медом, копченым салом, мочеными яблоками, бочонками с водой, брагой и винами… Некоторые бояре, любители свежатины (как Мелентий Коврига), везли на санях даже живых бычков.

Особая забота для воеводы, князей, бояр и дружинников — корм для лошадей. Конных всадников более двадцати тысяч. Потребовались сотни розвальней, на кои были нагружены рогожные кули с овсом и большие возы сена.

Князь Дмитрий еще заранее предупредил каждого удельного князя:

— Биться с крестоносцами будем в основном на конях. Путь предстоит далекий, а посему овса и сена взять не в обрез, а с запасом. Иначе выйдем на ливонца на отощалых лошаденках. Какая уж тут битва? Каждый обоз сам буду доглядывать!

И тут подал свой голос (совет князей и бояр происходил в Переяславле) боярин Коврига:

— А может, князь Дмитрий Александрович, нам большие обозы не снаряжать?

— И что ж ты предлагаешь, Мелентий Петрович? — нахмурился князь.

— Так ить по весям Литвы пойдем.

— ?

— Литва то и дело на наши земли нападала и разбойничала. Не худо и нам поживиться, когда по литовским деревням пойдем. Там и сенца, и овса, и разной снеди прихватим. Чего нам ливов жалеть, коль они нас не щадили?

Князь Дмитрий отнесся к словам боярина довольно сурово:

— Худая речь твоя, Мелентий Петрович. Стоит нам одно литовское село разорить, как вскинется вся страна. И доведется нам биться на две стороны. Но тому не бывать. Уж, коль выбрали меня воеводой, то твердо скажу: тот, кто позволит разорить хоть один литовский дом, буден без пощады наказан. И слово своё я сдержу.

Когда войско вступило в первую литовскую деревню, то она оказалась пустой: все жители, уведя с собой лошадей и скот, и, увезя кормовые припасы и пожитки, скрылись в лесах.

Тогда Дмитрий Александрович снарядил в очередное поселение гонца, повелев ему сказать, что русичи никого не тронут и грабить никого не станут. Многие из ливов не поверили и вновь сбежали в леса, некоторые же остались и были крайне удивлены, что русичи не только их не тронули и ничего в домашнем хозяйстве не разорили, но даже погреться в дома не попросились.

Следующее село уже в лесах не укрывалось. Местный староста вышел к воеводе, низко поклонился и сказал:

— Ливонские рыцари нас насмерть устрашили. Де, руситы всех мечами посекут, даже младенцев на копье вскинут, а жен и дочерей сраму предадут. Пожитки и скот себе загребут, а дома в пепел обратят… Но слух прошел, что вы обижать наш народ не собираетесь. Так ли это, воевода?

— Изрядно же вас орденские братья запугали. Нешто вы забыли, как в не столь далекие времена, наши народы жили в мире и добром согласии? Ни один литвин не боялся русских людей и даже просил защиты от тех же крестоносцев, кои неустанно на вас набегали.

— Твоя правда, воевода. Простой народ никогда не хотел войны с руситами. Это наши местные князья со своими дружинами набегают на ваши земли, чтобы чем-то поживиться и еще больше разбогатеть. Мало им своего добра, стервятникам! Мы же, маленькие людишки, всегда против таких набегов. Князья и князьки, когда идут со своими головорезами, и нас грабят подчистую. Плохое наше житье: и свои разоряют и ливонские рыцари, а крестоносцы пуще всего. Будем молиться за тебя, воевода, чтобы побил ливонца.

— Побьем, отец. Орденские братья забудут, как опустошать и захватывать чужие земли.

— Да спасет вас Христос и ниспошлет вам победу, — вновь с поклоном произнес староста и, глянув на заснеженных ратников, добавил. — В избы-то заходите, обогрейтесь, перекусите малость. Житье наше хоть и скудное, но чем богаты, тем и рады.

* * *

Из Великого Новгорода примчал гонец на взмыленном коне. Конь так и повалился у белого воеводского шатра.

Могутный мечник Волошка хотел, было, остановить нарочного, но тот (сам — дюжий детина) оттолкнул Севрюка широким плечом и распахнул полы утепленного шатра.

Волошка же, дружинник, хоть молодой, но бывалый, шмякнул незнакомого вершника увесистым кулаком по голове, да так крепко, что нарочный растянулся у шатра.

— Будешь знать, как к князю напродир пробиваться!

Дмитрий Александрович, услышав шум, вышел из шатра, спросил Волошку:

— Что тут у вас?

— А Бог его знает, княже. Какой-то вершник, без спроса и ведома, помышлял к тебе прорваться, вот я, и шмякнул его легонько. А вдруг он какое-нибудь зло умыслил?

Дмитрий Александрович глянул на павшую лошадь и, с неодобрением в голосе, произнес:

— А конь был породистый. Такого доброго скакуна загубил.

Каждый дружинник давно уже знал, что князь жалел любую загнанную лошадь.

— И чего примчал, дуралей? Да еще коня запалил, — вторя князю, проворчал Волошка.

— Сам дуралей, — приподнимая голову, очухавшись от удара, сердито вымолвил нарочный. — Я — посыльный от новгородского вече со спешной вестью.

Дмитрий Александрович подал нарочному руку и молвил:

— Поднимайся, посыльный, и проходи в шатер, коль прибыл от новгородского вече.

Князь сел на приземистый походный стулец и усмешливо произнес:

— Никак опять бояре что-то не поделили?

Гонец, потирая широкополой ладонью ушибленное место, молвил:

— Совсем иное, князь Дмитрий Александрович. В Новгород прибыли многие послы от великого магистра Отто фон Руденштейна, городов Риги, Фелина и Дерпта и запросили мира.

Князь Дмитрий от неожиданности поднялся со стульца.

— Ливонский Орден запросил мира? — ошарашено переспросил он. — А ну выкладывай, гонец, все подробности.

— Токмо твоя рать из Новгорода вышла, как на другой день немцы пожаловали. Их послы сказали новгородским боярам, что рыцарство ливонское желает остаться в дружбе с Русью, не помышляет помогать датским крестоносцам и не станет вмешиваться в их дела с князьями русскими, и на том крест целовало.

— Даже так?.. И бояре послам поверили? — с сомнением произнес князь.

— Почитай, поверили. Один лишь Юрий Михайлыч, тесть великого князя Ярослава, что выдал за него свою дочь Ксению, усомнился. Надо, грит, привести к кресту всех пискупов и божиих дворян.

— И что послы?

— Послы заверили, что орденские братья на сие согласятся. В тот же час боярин Юрий Михайлович повелел собрать вече, на коем новгородцы заявили, что доверят немцам лишь тогда, когда магистр и рыцари принесут клятву на кресте.

— Молодцом люд новгородский, — довольно молвил князь. — И как же дале дело порешили?

— Новгородский епископ немешкотно отправился в Мариенбург к великому магистру, и вскоре от владыки прибыл архимандрит Феодосий со словами, что сам Отто Руденштейн и его рыцари крест целовали. Вот тогда вече и отправило меня к тебе, князь Дмитрий Александрович. Не надеялся уж тебя догнать, да, знать, Бог помог.

— Рать велика, да и обоз немалый, шибко не побежишь… Ты хоть коня и запалил, но вестью своей проворной и нежданной заслужил награду.

— Да Бог с ней, с наградой, — отмахнулся посыльный. — Мне бы коня доброго — и тотчас вспять. Надо спешно Великому Новгороду доложить.

— Будет тебе конь… А ты, Волошка, неотложно скликай князей на совет.

 

Глава 4

В МАРИЕНБУРГЕ

Отто фон Руденштейн сидел в полном одиночестве за столом, отпивал из серебряного кубка вино малинового цвета и продолжительно раздумывал:

«Новгородский епископ отъехал из Мариенбурга в добром расположении духа. Отлично! Пастырь полностью уверовал в мирное намерение Ордена, и он скажет об этом Новгороду, а тот — князю Дмитрию. Русского пастыря сопровождал дерптский епископ Александр, подчеркивая нерушимый обряд святого крестоцелования. Ха! Русские люди слишком доверчивы. Им никогда не понять тайных замыслов великого магистра».

Еще три месяца назад Отто Руденштейн и подумать не мог о каком-либо мире с Русью. Орден святой Марии уже готов был напасть на Псков и Новгород. Время было выбрано удачное. Во-первых, король Литвы Воишелк, озлобившись на псковского князя Довмонта (который не только убил отца Воишелка, короля Миндовга, но и не раз опустошал литовские земли) надумал жестоко отомстить соплеменнику Довмонту. Во-вторых, великий магистр собрал большое войско, которое вслед за Воишелком нанесет сокрушительный удар русским княжествам.

Отто Руденштейн не сомневался в победе. Особенно ему хотелось захватить Псков, тот самый город, который в его бурной юности принес ему несмываемый позор.

Великому магистру никогда не забыть, как в 1242 году его полонил на Чудском озере Александр Невский. Ладно бы сам великий полководец полонил, а то какой-то сиволапый мужик стащил его крюком с коня, а другой — убил его верного скакуна чуть ли не кухонным ножом. Срам!

Но еще большее бесславие Отто Руденштейн испытал в Пскове, когда его, наряду с другими рыцарями, провели по улицам города, а затем бросили в вонючую земляную тюрьму. И гнить бы в ней до самой смерти, если бы в Новгород не прибыли «с поклоном» послы Германа Зальца, которые, отказавшись от захватнических намерений, попросили Александра Невского обменять немецких узников на русских пленных.

Вскоре Отто Руденштейн оказался в Ливонии, но о своем бесчестьи ему уже не забыть до самой смерти. Однако оправдать свой давний позор он сможет, если ему удастся захватить Новгород и Псков. И он непременно это сделает.

Великий магистр готов был протрубить сбор крестоносцев, как вдруг он получил известие, что Русь и Литва сговорились о мире и совместном походе на Ливонский Орден. Изумлению Отто Руденштейна не было предела. Как такое стало возможно?! Король Воишелк простил жестокую измену Довмонта и теперь вместе с ним и русскими князьями собирается напасть на крестоносцев!

Вся обстановка в прибалтийских землях резко изменилась. Воевать с русичами и ливами великому магистру явно не хотелось. Надо, пока не поздно, уговорить литовских князей и Воишелка отказаться от мира с Русью, пообещав им свой мир. Воишелк от заманчивого предложения не должен отвернуться: Ливонский Орден — самый грозный для ливов враг, и они с радостью примут соглашение с «братьями святой Марии», зная о том, что крестоносцы почти ежегодно обрушиваются на их города и села.

Но соглашения не потребовалось: буквально через несколько дней Отто Руденштейн узнал сногсшибательную новость: сын покойного Даниила Романовича Галицкого, Лев, заманив Воишелка во Владимир Волынский, убил короля. Литва возмутилась и разорвала мирный договор с Русью.

Отто Руденштейна, обычно невозмутимого человека, охватило ликование. Теперь у него руки полностью развязаны. Он пройдет через Литву, как нож через масло, а затем, имея многотысячное войско крестоносцев, легко захватит ненавистные русские города.

Но вскоре ликование великого магистра сменилось тревогой. Тайные лазутчики донесли, что в Новгороде собралась тридцатитысячная русская рать под началом переяславского князя Дмитрия, сына знаменитого Александра Невского.

Отто Руденштейн, конечно, знал о подготовке русских дружин к походу на Ливонский Орден, но это его не беспокоило. Русь основательно обессилена нашествием монголо-татарскими полчищ, и ей не удастся собрать внушительного войска. Когда-то князь Андрей Переяславский, сын великого князя Ярослава Всеволодовича, попытался сколотить большое войско против Золотой Орды, но это ему не удалось. В его рать вошла лишь дружина тверского князя. Но этих сил было недостаточно. Князь Андрей потерпел сокрушительное поражение и бежал в Швецию. Такое же поражение поимеет и князь Дмитрий, и потеряет славу завоевателя города Юрьева.

Но когда великому магистру донесли, что переяславский князь сумел собрать дружины семи князей, с ополченцами городов и сел, и что он выступил к Великому Новгороду с тридцатитысячной ратью, то Отто Руденштейн крепко призадумался. Он провел всю ночь в мучительных раздумьях и рано утром решил: надо перехитрить князя Дмитрия. Сейчас нежелательно вступать с ним в битву. Стоит ее проиграть — и братья Ордена святой Марии выберут нового великого магистра. Им станет командор Вернер Валенрод, зять бывшего владетеля Ливонского Ордена, Зельца Германа. В таком исходе Отто Руденштейн не сомневался. У Вернера много сторонников и немало великолепных побед. Он давно уже считается первым рыцарем ливонского братства. Вернер крайне опасен. Не случайно магистр послал его с «купцами» в далекий Переяславль, надеясь, что Валенрод погубит себя какими-нибудь неосторожными действиями. Но этого не случилось. Этот хитроумный Вернер доставил магистру план переяславской крепости.

Выскочка, властолюбец, напыщенный гордец! Он не захотел оказать помощь его доверенному лицу — Бруно Конраду, члену тайного общества «Карающий меч». Вернер не побоялся самого умного инквизитора. Такое, ни он, великий магистр, ни «Карающий меч» даже знатному рыцарю не простят. Вернер Валенрод должен погибнуть. Но это произойдет чуть позднее. А пока надо собрать всех командоров, наиболее влиятельных рыцарей и епископов в Мариенбург на совет и высказать своё решение. Вначале все будут удивлены, но он, великий магистр утихомирит рыцарей. Ему есть что сказать.

Собравшиеся и в самом деле были немало изумлены предложением великого магистра — замириться с русскими князьями. Возник такой шум, какого еще не слышала каменная палата для совещаний мариенбурского замка. Когда все накричались, поднялся, досель молчавший, Вернер Валенрод и резким голосом произнес:

— Рыцари недовольны, магистр. Все мы — представители великого немецкого народа, всегда храброго и воинственного, не можем терпеть такого унижения. Только трусливый заяц способен сунуть голову в сугроб при виде хищного зверя.

Отто Руденштейн вспыхнул. Намек Валенрода был слишком прозрачным. Этот дерзкий рыцарь переходит все меры приличия. Не пора ли его осадить?.. Нет, пусть упивается своей речью. Не зря говорят: язык мой — враг мой, прежде ума рыщет.

А Вернер, не стесняясь Отто Руденштейна, всё так же резко продолжал:

— Сейчас Ливонский Орден как никогда силен. Мы способны выставить до шестидесяти тысяч крестоносцев. Вдвое больше русского войска. И что же предлагает нам великий магистр? Снять рыцарские доспехи и преклонить колени перед каким-то удельным князем. Постыдно и неразумно, орденские братья! Немецкий народ нас никогда не поймет. Мы покроем себя несмываемым позором.

Валенрод, громко стуча сапогами, подошел к Отто Руденштейну и, глядя ему прямо в глаза, жестко произнес.

— Я прошу тебя, великий магистр, отказаться от трусливого предложения или… или мы подумаем о новом магистре.

В палате замка застыла напряженная тишина. Отто Руденштейн удивился: он думал, что многие из рыцарей его поддержат, но все словно в рот воды набрали. Выходит, крестоносцам по душе пришлись слова вызывающего Вернера. Даже дерптский епископ Александр, которого магистр считал своим другом, не захотел за него заступиться. Пора снимать напряжение зала.

Отто Руденштейн поднялся из кресла и, неторопливо оглядев каждого рыцаря и духовного пастыря, приступил к своей, давно приготовленной речи:

— Сядь на свое место, мой верный командор. Мне хорошо известна твоя преданность Ордену святой Марии. Ты достоин самой высокой похвалы. Действительно Ливонский Орден был бы посрамлен, если бы, как ты говоришь, наши славные рыцари преклонили колени перед Дмитрием Переяславским. Но того никогда не будет. Рыцари наголову разобьют русское войско.

В палате, по каменным стенам которой были развешаны горящие факелы, раздались недоуменные возгласы:

— Ты только что, великий магистр, говорил о другом!

— Как тебя понимать Отто фон Руденштейн?!

— Сейчас поймете, рыцари. На войне хитрость приносит больше пользы, чем сила. Битва не доставила бы нам желаемого результата. Да, мы как никогда, могучи и, вне всякого сомнения, опрокинем войско Дмитрия. Но подумайте — какой ценой? Русские дружины всегда бьются насмерть. Мы, как это не прискорбно, потеряем добрую треть рыцарей. Это же двадцать тысяч крестоносцев! Целая армия! Неужели вам нужна такая победа?

В зале опять-таки установилась мертвая тишина. Великий магистр назвал страшную цифру. Но он прав: без значительных потерь не обойтись. Русские — и в самом деле отменные воины.

Почему-то все повернулись к Валенроду, и тот, несколько помолчав, вновь заговорил:

— Война любит кровь, рыцари. Без этого не обойтись. У нас нет другого выхода. Павших крестоносцев мы с великими почестями похороним, помолимся святой Марии, и они отойдут в обиталище Иисуса Христа. Так ли я сказываю, славные рыцари?

Палата снова загудела:

— Ты прав, командор!

— У нас нет выхода, Вернер!

По лицу великого магистра пробежала потаенная усмешка.

— Есть выход, братья! — громко воскликнул Отто Руденштейн. — Не зря я долго размышлял. Мы заключим с Русью мир. Ложный мир! Поверив Ливонскому Ордену, князь Дмитрий утихомирится и с непреклонной уверенностью пойдет на датский Раковор, куда он давно и собирался. Раковор не только не пропускает русских купцов на море, но и неустанно делает пакости Руси. Но до Раковора мы Дмитрия не допустим. Когда он, в надежде на легкую победу станет подходить к крепости, мы всей своей громадой встретим его со всех сторон, и уничтожим. Неожиданность принесет нам громкую победу. Дмитрий не успеет расставить свои полки. Мы возьмем в плен этого самонадеянного князя и с петлей на шее проведем его по городам Ливонского Ордена. А затем…

Великий магистр выдержал паузу и жестко произнес:

— Затем мы возьмем ненавистные города Псков и Новгород и обрушимся на все северо-западные земли Руси. У нас не будет преград, — Отто Руденштейн язвительно усмехнулся. — Все дружины ушли с Дмитрием, а мертвецы, как всем известно, не воюют. Вот для этой сладостной победы я и намерен заключить с Русью ложный мир. Теперь, как я думаю, мои славные рыцари перестанут упрекать своего магистра.

«Отто Руденштейн как всегда вероломен. Ложный мир с Русью не принесет ему чести. Давно все знают, что великий магистр — великий инквизитор и вся деятельность его зиждиться на коварстве, обмане и тайных убийствах. Не случайно он держит при себе верных псов из «Карающего меча».

Вернер Валенрод любил честные, открытые поединки. Но спорить сейчас с магистром бессмысленно: большинство рыцарей (кому хочется погибать в честной битве с русскими дружинниками?) поддержат Руденштейна.

Так и случилось. После непродолжительного молчания, палата огласилась одобрительными, воинственными возгласами:

— Мы с тобой, великий магистр!

— Мы побьем Русь!

— Слава магистру!

Отто Руденштейн посматривал на рыцарей довольными глазами. Его план, о котором он думал всю минувшую ночь, удался. Победа над русскими полками будет также страшна и чудовищна, как неслыханное нашествие монголо-татарских орд на Русь… А что же касается Вернера Валенрода, то дни его сочтены. Больше никто не посмеет грубить великому магистру. Он еще долго будет сидеть на троне Ливонского Ордена.

 

Глава 5

УЗНИК

С каждым днем в каземате Васютки становилось всё холоднее. Рыцари его взяли в сентябре, и тогда еще солнце, проникая через узкое зарешеченное оконце, немного согревало его каменное помещение. А затем миновали грязник, братчины и зимник и наступил лютый сечень. В темнице стало совсем холодно. Одно было утешение: в холода куда-то исчезли крысы, война с которыми отрывала у Васютки много сил.

Днем он пытался согреться оловянной кружкой кипятка, которую приносил ему со скудной пищей новый надсмотрщик Карлус, а ночью зарывался в груду жухлой соломы, изгаженную мышами, но теплей от этого не становилось.

Васютка очень исхудал, а однажды стылой ночью его охватил лютый озноб, и к утру его объял такой недуг, что он не мог подняться со своего «ложа».

Надсмотрщик Карлус, войдя в узилище с жидкой похлебкой, глянул на Васютку и покачал головой. Узник был явно болен. Пылающее лицо покрылось липким потом, русич бредил и глухо стонал.

Карлус потряс узника за плечо, но тот даже не смог глаз открыть. Его била мелкая дрожь.

Надсмотрщик постоял, подумал и пошел к фогту Вернеру. Выслушав Карлуса, командор произнес:

— Ступай к Кетлеру. Пусть он переведет пленного в другое помещение, разведет камин и пришлет к купцу лекаря Иогана.

Пожилой лекарь, невысокий, лысоватый немец в коричневом камзоле, явился к пленнику с порошками, настоями и отварами, зная о твердом приказе фогта Вернера — исцелить русского купца во чтобы-то ни стало.

У Васютки оказалось не обычное простудное заболевание, он застудил легкие. Лекарь возился с ним добрые две недели, пока узник не почувствовал заметное облегчение.

— Слава тебе, дева Мария! — размашисто перекрестился Иоган. — Ожил, наконец. А я-то уж побаивался — подниму ли тебя. Хворь твоя оказалась тяжкая.

— Спасибо тебе, лекарь, — сидя на мягком ложе, поблагодарил Иогана Васютка.

— Свою молодость благодари, а то бы тебе не встать. А теперь внимательно выслушай меня, русич. Если хочешь быть окончательно здоровым, то еще две недели продолжай пить мои настои. Тебе их будет приносит Карлус. И не пропускай ни одного дня!

— Постараюсь, Иоган… Скажи мне, какой ныне идет месяц?

— А ты разве не знаешь?

— Кетлер мне никогда не говорил. Судил по снегу, кой видел за оконцем. Думаю, ныне уже идет лютый студень.

— Я не знаю, что означает твой «студень», но на дворе сейчас месяц-генварь, пятое число.

— Зимник? — удивился Васютка. — Долго же я у вас загостился.

— На всё воля Господня, — развел руками лекарь. — И еще хочу тебе сказать, русич. Настои будут исцелять твою хворь, но ими сыт не будешь. Тело твое мне напоминает скелет, обтянутый кожей. Тебе, русич, нужно хорошо питаться, иначе ты можешь попасть в сети другой болезни.

— А вот здесь воля твоя невыполнима, Иоган, — усмехнулся Васютка. — Ты забыл, что я пленник, а пленника кормят хуже, чем скотину.

Лекарь подошел к камину, подбросил два коротких, сухих полешка и, многозначительно посмотрев на пленника, произнес:

— Я доложу твои слова фогту. И если ты ему нужен, то господин командор сделает так, что ты поправишься и телом. Мыслю, так и будет. Не зря же он приказал избавить тебя от недуга. Рыцарь Вернер Валенрод ничего напрасно не совершает.

В тот же день, на ужин, Васютке подали жареную курицу и чару сладкого красного вина. Купец головой крутанул. Ну и ну! Иоган оказался прав. Он нужен Вернеру. Но зачем? С какой целью он держит его в своем замке?

Однажды он попытался попросить Кетлера доставить его к командору, но тот лишь злобно рассмеялся и всячески оскорбил пленника. Не сделать ли такую просьбу новому надзирателю Карлусу? Он совсем другой человек — более добрый и уравновешенный, ни разу не обругал его грязным словом.

— Послушай, Карлус, — начал Васютка на другое утро, когда надзиратель принес ему на медном подносе пищу и кубок вина. — Не сможешь ли ты оказать мне большую услугу?

— Смотря какую, русич, — неопределенно отозвался надзиратель.

— Мне бы хотелось переговорить с хозяином замка. Ты способен доложить о мой просьбе Вернеру?

— Это невозможно, русич. Напрямую я не вхож в палаты фогта.

— А как же ты доложил о моем недуге и пище?

— Через господина Кетлера. Всё делается через него. Только он решает такие дела.

Худое лицо Васютки помрачнело. Паук (как прозвал он Кетлера) и словом не обмолвится о просьбе пленника. Уж чересчур злобный он человек, чтобы устроить встречу с Вернером.

Длительно посмотрев на нахмурившееся, исхудалое, бледное лицо Васютки, надзиратель, пошевелив железной клюкой красные угли в камине, сочувственно произнес:

— Я понимаю, русич, что тебе очень хочется встретиться с хозяином замка. Тебе тяжело. В одиночной тюрьме не только можно умереть от болезни, но и сойти с ума.

— Я не боюсь никаких напастей. Пусть я погибну, но меня изо дня в день мучает лишь один вопрос: почему рыцарь Вернер держит меня в своем замке. Почему?!

Последнее слова Васютка даже выкрикнул, выкрикнул с яростью.

— Ну хорошо, русич. Я попытаюсь поговорить с Кетлером. А если из этого ничего не получится, я расскажу о твоей просьбе главному повару, который лично подает пищу фогту. Наберись терпения.

— Да спасет тебя Христос, Карлус.

* * *

Фогту донесли просьбу пленника. Это сделал Кетлер. Еще в сентябре месяце Вернер приказал своему доверенному лицу:

— Купца не баловать. Пусть узнает, что значит сидеть в тюрьме на скудной пище вместе с крысами.

— А если он сдохнет? — желчно, с садизмом на лице, спросил Кетлер.

— До этого не допускать. Если купец умрет, то ты понесешь суровое наказание.

Кетлер недоуменно хмыкнул:

— Я не понимаю тебя, господин командор.

— Тебе нечего и понимать. Я не намерен отчитываться перед своими слугами. Выполняй то, что тебе приказано.

Кетлер обидчиво фыркнул и вышел из палаты Валенрода. Свою злость он вымещал на пленнике. Он ненавидел русских людей, считая их дикими варварами, которые сравнимы лишь со скотиной.

Однажды ночью, когда узник спал, фогт тихо вошел в казамет и приказал Кетлеру осветить факелом лицо пленника. Оно было настолько худым и изнеможенным, что Вернер метнул суровый взгляд на своего доверенного слугу.

— Этого купца скоро унесут в могилу. Ты плохо выполняешь мой приказ, Кетлер. С завтрашнего дня я назначаю другого надзирателя.

— Но я видел в нем всего лишь пленника, хотя и не жаждал его гибели, — норовил оправдаться Кетлер.

— Помолчи! — повысил голос Валенрод. — А кто жестоко избил беззащитного купца?

Кетлер удивился: кто-то из стражников всё-таки доложил об избиении узника. Но кто? Этого никогда не узнаешь. Ясно одно: у фогта всюду имеются свои глаза и уши. Но почему-то Вернер ничего не сказал ему, Кетлеру. Странно.

Вышагивая в сопровождении телохранителя Бертольда Вестермана и слуг с факелами к парадной двери замка, Валенрод думал:

«Этот купец, сын известного посланника Лазуты Скитника, оказался крепким и выносливым человеком. Ни разу он не пожаловался на холод, нищенское питание и отвратительную камеру с мышами и крысами. Другой бы начал бить кулаками в железную дверь и просить улучшения своего невыносимого содержания. Купец всё перенес и вытерпел, что делает ему немало чести».

Командор преднамеренно проверял русича, чтобы убедиться — стоит ли игра свеч. За слабака и рохлю, никчемного сына, отец и ломаного гроша не даст. А вот за достойного сына посланник ничего не пожалеет. Ныне, как донесли лазутчики, Скитник находится в составе войска князя Дмитрия. Он, хоть и в годах, но силен, как медведь. Сказывают, бывший ямщик и кузнец князя Василька Константиновича, что мужественно погиб в битве с татарами на реке Сить. О его геройской гибели легенды дошли даже до немецкой земли.

Вернер Валенрод уважал неустрашимых ратоборцев. С такими интересно воевать, и тем почетней поразить бесстрашного воина копьем или мечом. Война же близится. Войска князя Дмитрия идут уже по землям Литвы и вскоре они вступят во владения датских крестоносцев.

Магистр Руденштейн тоже зря времени не теряет. Подписав «вечный» мир с Русью, он собирает всех ливонских рыцарей в Мариенбурге, готовя неожиданный удар (а если уж честно — предательский удар) князю Дмитрию в спину. Конечно, такую победу честные хронисты не назовут блистательной, даже в угоду великому магистру, на что тот и надеется. Напрасно, Отто! Такую коварную победу не назовешь победой века. Разве что твои крючкотворцы-лизоблюды напишут о тебе как о великом полководце. Но история никогда не верит придворным лживым хронистам.

Уже в своих покоях Вернер внезапно подумал:

«Великий магистр говорил только о Пскове и Новгороде. О Переяславле же Залесском он и словом не обмолвился. Выходит, этот город не входит в его планы… Тогда зачем он посылал его, первого рыцаря Ордена, в столь далекое и небезопасное путешествие? Зачем?.. Ливонский Орден никогда не ходил на Ростово-Суздальскую Русь. Его удел — пограбить северо-западные рубежи, и не больше.

Любой предыдущий великий магистр отчетливо понимал, что пройти из земли Немецкой через всю Русь — полностью потерять всех крестоносцев. Даже великий полководец, хан Батый, напав на русичей со своим 500-тысячным войском, был страшно раздосадован гибелью сотен тысяч своих неустрашимых воинов. Куда уж идти вглубь Руси Отто Руденштейну, когда его войско едва ли не в десять раз меньше татарского? Он об этом и не помышляет.

Значит, поездка Вернера была бессмысленной. План переяславской крепости никому не нужен. Пустая бумажка. Какой же вывод?.. Думай, командор, думай! У тебя разумная голова, и ты непременно должен разгадать странное поручение великого магистра. Некоторые рыцари нашептывают, что он, Валенрод, давно уже стал неудобен Отто Руденштейну, ибо является первым претендентом на его высокий трон. Не в этом ли разгадка?

Великий магистр полагал, что он, Вернер, не справится со сложным поручением, вернется в Мариенбург с поникшей головой и потеряет славу первого рыцаря. Орден святой Марии не терпит тех, кто не справляется с заданием великого магистра. А раз так — Вернер Валенрод отодвинется в тень и навсегда забудет свою высокую мечту — стать властелином Ордена.

Но Отто Руденштейн просчитался, продолжал раздумывать командор. Он, Вернер, не только удачно справился с поручением магистра, но и привез в Ливонию ценного пленника, который, при определенных условиях, может спутать все карты переяславскому князю Дмитрию.

Купец напрашивается на разговор. (Главный повар фогта сумел таки передать просьбу пленника). Но чего он добивается? Освободить его из тюрьмы? Глупо. Такого вопроса купец не будет задавать. Улучшить его жилище и стол? Но и это условие выполнено. Теперь пленник пойдет на поправку, и, к началу битвы с русичами, он будет выглядеть совершенно здоровым, таким, каким в последний раз видел его отец. Надо разрешить купцу и продолжительные прогулки, чтобы вернулся его огнистый румянец на щеках… Русич не должен обижаться на хозяина замка. И всё же он упорно желает с ним, Вернером, встречи… Ну что ж. Встреча состоится.

 

Глава 6

ЛИХО ВОЕВАТЬ ЗИМОЙ

Зима выдалась стылой и метельной. Поход был труден. Особенно доставалось дружинникам и пешим ратникам: не князья и бояре. Этим на дневках и ночевках — мороз не мороз, да и в пути едут на конях в теплых меховых сапогах и шубах.

Князьям и боярам их дворовые люди (тех тоже забрали в рать) ставили нарядные шатры. Внутри — утаптывали снег и устилали его широкими и сухими сосновыми досками и толстыми тюфяками. Верх же шатра утепляли медвежьими шкурами и ватными одеялами. А чтобы одеяла не отсырели от снега, весь шатер обвивали рогожами.

Пешие и конные ратники умудрялись по-своему прятаться от морозов и метелей. Они, ведая стародавние «хитрости» русских воинов, ставили копья «горкой» и из них строили шалаши из еловых лап, ветвей и прутьев, покрывая сооружения войлоком. Нутро же застилали сеном, соломой и залезали туда на ночлег. Но всем сена и соломы не хватало: обозные люди жадничали, сокрушенно сетовали:

— На лошадей сена не хватает, а вы по шалашам тащите. А не подумали, малоумки, что нам еще вспять тыщи верст ехать. Где корму набраться?

Но «малоумки» не отступали:

— А нам что, замерзать? На лютого ворога идем. В такой сечень можно и вовсе околеть. Кто ж тогда ливонца будет бить?

Обозные хоть и жалели простолюдинов, но коней, ведая строгий наказ большого воеводы, жалели еще больше.

И все же замерзших людей в рати не оказалось: сказывалась природная привычка людей жить в суровых условиях зимы. Во время дневок князь Дмитрий старался разбивать военный стан в лесу, где легче укрыться от непогодицы. Ратники, поставив шалаши, разводили костры, готовили на огне варево, таяли снег в бадьях для лошадей, толкались друг с другом, а нередко и боролись для сугрева, дабы застоявшаяся кровушка заиграла по жилам.

Другие же ратники (во время привалов) надевали короткие, но широкие лыжи, обитые лосиной кожей, вешали на плечо лук и колчан со стрелами, и уходили в лес, дабы подстрелить зверя или птицу. Придя с добычей, обделывали ее, коптили на кострах и ели.

Как-то к одному из костров, раз в неделю досматривая войско, в сопровождении князей, некоторых бояр и старших дружинников, подошел большой воевода. Ратники встали, скинули с кудлатых голов малахаи и поклонились в пояс.

— Сидите, сидите, — махнул рукой князь Дмитрий. — И шапки оденьте. Никак, зайца подбили? …Эге, да тут и мой умелец Анисим.

— Наш пострел везде успел, — с улыбкой ответил один из ратников. — Это он, воевода, зайца стрелой сразил.

— Молодец, Анисим. Да ты я вижу и в охотничьем деле горазд.

— По мужицкому умишку это сущий пустяк. Эко дело зайчишку подстрелить.

— Не скажи, не скажи, Анисим. Всякое дело сноровки требует… Вкусно пахнет.

— А ты отведай, воевода, — засуетился Талалай и протянул Дмитрию Александровичу кусочек поджаренной зайчатины.

— Не откажусь, — весело отозвался князь и подсел к костру.

У Аниськи заиграли лукавые огоньки в шустрых, озорных глазах.

— Под зайчатину, воевода, и бражки бы не грех испить.

Князь и глазом не успел моргнуть, как Талалай в сей же час выхватил из-за пазухи оловянную фляжку. Сдвинув на лохматый затылок треух, побултыхал хмельным зельем и оживленно молвил:

— Испей, воевода. Веселит, крепит и сто недугов сымает!

Дмитрий Александрович рассмеялся:

— И всё-таки не забыл свою бражку. Поди, и на глоток не осталось?

— Не угадал, воевода. Целехонька. До победы решил не пить.

— Да ну? Это первейший переяславский бражник? И как же ты терпишь, Анисим?

— Терпеть не беда, было бы чего ждать. А тут особливый случай подвернулся. С самим воеводой доведется чокнуться. Да и повод есть.

Зеленоватые глаза Аниськи продолжали оставаться озорными.

— Аль праздник какой?

— Седни крещенский сочельник, а завтра Богоявление. Сам ведаешь. Но не в праздниках суть, воевода. Я, чать, никогда не забуду, как ты меня когда-то кубком вина и шубой наградил. Вот и я ныне хочу тебя угостить.

— Спасибо, Анисим. И все-таки оставь свое намерение, как ты и задумал. До победы! Сразим крестоносца, вот тогда и выпьем на радостях из твоей баклажки. Слово даю! Не так ли ратники?

— Истинно, воевода!

— Побьем лыцаря, тогда и гульнем, — дружно загалдели пешцы.

— А побьем крестоносца? — пытливо глянул на ратников Дмитрий Александрович.

И княжьи мужи, и пешие ополченцы примолкли, но глаза у всех посуровели. Мужики перестали даже жевать. Ишь, с каким напряжением смотрит на них большой воевода. Крестоносцы сильны, шапками их не закидаешь.

Почему-то все повернулись к Аниське Талалаю, а тот засунул баклажку за пазуху и, глянув князю прямо в глаза, твердо высказал:

— За нас не сумлевайся, воевода. Не для того мы свои дома, жен и детей покинули, чтобы они нас горькими слезами оплакивали. Не для того святая Русь стольких воинов выставила. Вернемся со щитом, князь Дмитрий Александрович! И так думает каждый.

— Верно, Аниська!

— Не бывать тому, чтобы святая Русь срам понесла!

— Быть нам со щитом!

У костра находились пятеро ратников. Князь Дмитрий обнял и облобызал каждого и благодарно молвил:

— Спаси, спасибо вам, други. С такими воинами любой ворог не страшен… Ну, бывайте здоровы, а я к другим ратникам схожу.

— Да храни тебя Бог! — закричали ополченцы.

* * *

Большой воевода объезжал ратников, спрашивал: нет ли недужных, чем питаются, достаточно ли кормовых запасов, хватает ли теплой одежды, не пропал ли у воинов боевой дух?..

О многом разговаривал Дмитрий Александрович, и чувствовал, что его встречи живят и подбадривают ратников.

Воины же, провожая князя, степенно и уважительно толковали:

— Заботливый и дотошный воевода. С таким не пропадем, православные.

Проверял Дмитрий Александрович и обозных людей. Особенно его привлекало оружие, сложенное на санях-розвальнях. Он приказывал откинуть рогожи и подолгу осматривал доспехи, представляя, как они будут выглядеть на ратниках.

Русские воины поверх обычной одежды перед сечей надевали довольно короткую, не доходящую до колен, кольчужную рубашку. Кольчуга имела короткие рукава и боковые разрезы внизу, облегчавшие посадку на коня; надевалась она через голову, и у ворота спереди имела надрез; обычно её подпоясывали кожаным сыромятным ремнем.

Однако кольчуги были не у всех воинов, так как кольчужный доспех был слишком дорог. Простолюдины вместо него носили куяк — кожаную безрукавную рубаху с нашитыми на нее металлическими бляхами.

Необходимой частью воинского снаряжения был шлем — шелом. Типично русским был остроконечный шлем — «луковица». Он заметно отличался от иноземного, а именно — отсутствием забрала, зато необходимой частью его была бармица — кольчужная сетка, прикрепленная к шлему изнутри, спадающая на спину и плечи и застегивающаяся под подбородком. А вместо забрала служил подвижной наносник — стрелка.

Но за период борьбы с монголо-татарами русские шлемы изменили свою форму. Они потеряли высокие навершия, ибо высокие шлемы легко было сбить саблей.

Некоторые русские шлемы-мисюрки имели плоский верх и всё ту же кольчужную сетку — бармицу, короткую спереди и удлиненную с боков и сзади.

Защитным оружием служил щит миндалевидной формы, который держали в руках заостренной стороной вниз. Делали его из прочного дерева и обтягивали кожей и оковывали железом. В центре он обычно имел железную круглую бляху.

Оружием для нападения служили обоюдоострый меч, сабля, копье-рогатина, короткое металлическое копье-сулица, кистень, состоявший из древка и прикрепленной к нему на цепи гири, а также топор, лук, и колчан со стрелами.

Конные дружинники князей и бояр носили тягиляи — длинные кафтаны с воротником-козырем. Их шили на подкладке, а между подкладкой и верхом проводили слой пакли с вложенными в него железными пластинами. Такие тягиляи спасали не только от ветра и холода, но и от вражеского копья, меча и сабли.

Князья и бояре надевали на грудь, поверх кольчуги, короткую металлическую кирасу для защиты от колющего и рубящего оружия; на руки — металлические пластины (наручи) и рукавицы. Ноги защищали «бронированные» сапоги — бутурлуки, или сапоги, покрытые пластинами, наподобие чешуи. Поверх доспеха воеводы надевали еще и налатник — короткий плащ типа нарамника с не сшитыми в боках полами и широкими короткими рукавами. Налатник имел спереди разрез и застегивался на медные или оловянные пуговицы.

Кроме чисто русского оружия обозы везли на санях и немало иноземных доспехов, вплоть до рыцарских. Сейчас же князья, бояре, дружинники и пешие ополчены, шли и ехали налегке (без тяжелых доспехов).

Дмитрий Александрович также снял свое богатое «выездное» облаченье, и был одет в теплые меховые порты и полушубок на песцовом меху. Голову его покрывала горлатная шапка, сшитая из горлышек куницы, с бархатным верхом. Из оружия лишь меч опоясывал воеводу, с которым он никогда не расставался.

Простые же ратники были одеты в привычные овчинные полушубки и заячьи шапки. Однако среди ополченцев боярина Мелентия Ковриги Дмитрий Александрович заметил несколько мужиков, облеченных в армяки, кои считались летней одежкой, и в лапти с онучами. Мужики хоть заметно и приободрились при виде большого воеводы, но сразу бросалось в глаза, что их весьма донимает стужа.

Дмитрий Александрович сурово сдвинул густые, изогнутые брови.

— Чего ж ты, Мелентий Петрович, своих ратников не оберегаешь? Сам-то, небось, три шубы на себя напялил.

— Так, ить, по скудости своей, князь. Где зимней одёжы на дворовых людей набраться?

— По скудости? — еще больше посуровел Дмитрий Александрович. — А ну-ка, гридни, скиньте рогожи с саней боярина!

Гридни скинули. И без того пухлые, розовые щеки Мелентия Ковриги стали свекольными. На санях чего только не было! Тягиляи, добротные шубы и полушубки, меховые шапки, теплая обувь…

Сергуня Шибан, ближний послужилец боярина, смахнув с черной окладистой бороды сосульки, довольно крякнул: будет сейчас на орехи Мелентию Петровичу, всё скупердяйство его открылось. Так ему и надо, сквалыге!

— А это кому, Мелентий?

— Так ить дорога дальняя, князь. А обратный путь? Всю одежонку поиздерут. Поберегаю до сечи.

— Поберегаешь? — вскипел Дмитрий Александрович и резко приказал:

— Снимай с себя шубы — и ополченцам!.. Не хлопай глазами. Снимай! А всех остальных — из обоза приодень. И чтоб никаких армяков и лаптей. Не позорь войско русское!

Мелентий Петрович принялся стягивать с себя теплые шубы. Срам-то какой! Да еще при своих смердах! Но и перечить князю нельзя. Ишь, как гневно глазами сверкает. Того гляди, меч выхватит. Весь в покойного батюшку. Тот уж куды, как грозен был.

Князь Дмитрий поехал в сторону других дружин, а ополченцы Мелентия Ковриги проводили его восхищенными взглядами. Молодец, большой воевода! Изрядно же он за простолюдина заступился, да и боярина жестко проучил, век Мелентию не забыть. А то и в самом деле едва не окоченели в такую-то стужу. Ныне — любой мороз — не мороз.

Морозы поутихли через несколько дней, зато на рать обрушилась неугомонная метель, да такая адская, что князь Дмитрий забеспокоился: рать двигалась по открытой местности, и если бешеная вьюга не успокоится, то и люди, и кони и обозы не только застрянут в сугробах, но и вовсе будут завалены снегом.

К Дмитрию Александровичу, прикрываясь поднятыми воротниками, подъехали новгородский князь Юрий Андреевич и сыновья великого князя, Михаил и Святослав.

— Беда, воевода! — весь залепленный снегом прокричал Юрий Андреевич. — Ничего не видно. Метель-завируха может нас закрутить!

— Что делать? — пересиливая неистовый гул ветра, вопросил князь Святослав.

Большой воевода не находил пока ясного и четкого ответа. Впервые он сталкивается с такой бесноватой, дьявольской метелью. Новгородский князь прав: в такой чудовищный буран, когда в трех шагах коня не заметишь, легко можно и заблудиться, да так заплутать, что люди вконец обессилят, не ведая, куда идти и как с бураном бороться… Переждать, остановить войско? Тоже не выход. Буран в считанный час завалит всю рать, и сколько после этого останется в живых — один Бог ведает.

Жаль, нет рядом псковского князя Довмонта. Еще неделю назад Дмитрий Александрович послал его вперед, в Немецкую землю, дабы окончательно прощупать крестоносцев — так ли уж они заинтересованы в мире с Русью и не попытаются ли заманить знаменитого Довмонта в хитроумную ловушку, на кою рыцари всегда способны.

Князь Дмитрий не доверял Ливонскому Ордену. Хотя были и клятвы, и заверения епископов, и грамоты с печатями, подписанные самим великим магистром, но сердце подсказывало: будь осторожен, ливонцы всегда к Руси враждебны, их захватнические цели давно известны всему народу…

Но сейчас речь не о крестоносцах. Ныне надо спасать войско. Довмонт, не раз бывавший в этих землях, что-то бы посоветовал, но его нет, и теперь Дмитрий не ведал, что предпринять.

— Может, повелишь шатры поставить? — чуть ли не в ухо прокричал Юрий Андреевич.

— Сдурел, князь! Мы будем свои шкуры спасать, а ратники гибнуть?!

— Сами подохнем, — отъезжая от большого воеводы, буркнул Юрий Андреевич.

Пауза князя Дмитрия оказалась затяжной. Военачальники ждали его решения, а он продолжал молчать.

— Надо двигаться. Двигаться вперед! — наконец твердо произнес он.

— Так заплутаем же! — вновь отчаянно прокричал князь Юрий Андреевич. — И ста сажён не пройдем!

Дмитрий Александрович и сам понимал, что новгородский князь прав, но другого выхода он не видел. Надо попытаться, чтобы всё войско шло след в след. А вдруг Господь поможет и спасет рать.

Подле Дмитрия Александровича оказались Неждан Иванович Корзун и Лазута Егорыч Скитник.

— Прости, воевода, но тебе хочет слово сказать Лазута Скитник. Он — воин бывалый. Когда-то меня с дружиной, в такую же метель до стана вывел.

— Говори, Лазута Егорыч.

— Войску стоять нельзя. Твоя правда, князь. Но дозволь мне повести за собой рать. Меня метель не закружит, выведу войско в самый тишок.

— Каким образом? — пожал широкими плечами Дмитрий Александрович.

— Извиняй, князь, — кашлянул в заснеженную рукавицу Лазута Егорыч. — По нюху собачьему.

— И чего ж ты будешь нюхать в такую завируху? — недоуменно спросил воевода и махнул рукой. Пусть ведет рать этот пожилой, но видавший виды воин. Не зря его Неждан Иванович и раньше нахваливал.

Лазута Егорыч понимал, какой огромный груз взваливает он сейчас на свои плечи. Метель-то и в самом деле невиданная. Стоит ошибиться, малость оплошать — и с войском может приключиться жуткая беда. О своей же судьбе он не тревожился. Выгонят его из княжьих мужей — и Бог с ним. Без дела он не останется. Олеся, любимая супруга, ждет, не дождется его возвращения домой. Но сейчас о том — и думы нет. Надо спасать русские дружины.

Вопреки решению большого воеводы Лазута Егорыч повернул своего коня вправо. Князь хотел, было, вмешаться: куда это он поворачивает войско? Но боярин Корзун предупредительно произнес:

— Доверься Скитнику, воевода. Он только один ведает куда идти. Доверься!

— Добро.

Через полусотню саженей Скитник остановился и с немалым смятением подумал:

«Не чую, Господи! В такой бешеной круговерти немудрено и в другую сторону податься. Если не учую запаха — тогда совсем пропащее дело. Помоги же мне, Спаситель!»

Конь с трудом пробивался через сугробы. Храпел, фыркал, едва вытягивая ноги из снежных завалов. Метель залепляла его большие фиолетовые глаза, и если бы не твердая рука наездника, направлявшая его за повод, он давно бы сбился с выбранного пути.

А наездник думал только о широкой и глубокой лощине с макушками вечнозеленых елей, кою он приметил еще до вьюги, и коя находилась справа, где-то в трех верстах от войска.

Еще с отроческих лет, когда Лазутка, иногда замещая отца (известного на всю округу ямщика), гонял коней по летним и зимним, лесным большакам (а вся Ростово-Суздальская Русь утопала в лесах), он всегда остро ощущал неистребимый запах елей и сосен. А затем он и вовсе стал заядлым ямщиком, и, вылетая на открытый простор с каким-нибудь купцом, Лазутка, задорно помахивая кнутом, уже отчетливо чуял дух леса, хотя до него и было не так уж и близко. Случалось это и в метели.

Купец, высовываясь из возка, неспокойно кричал:

— Экая завируха навалилась. Не замело бы дорогу, ямщик!

— Выберемся! — скалил крепкие, молочные зубы Лазутка…

«Выберемся… Но тогда была не такая слепящая, свирепая метель», — невольно подумалось Лазуте Егорычу.

Он уже с трудом двигался в нужном направлении. Как ни натягивай повод, но когда не видно ни зги, мало-помалу свернешь в сторону, и вся твоя затея рухнет. И ты не только приблизишься к лощине, но и очутишься в противоположном месте.

Беспокойство всё больше охватывало Лазуту Скитника.

«Зачем, зачем я напросился?! — завладела им отчаянная мысль. — Тут и сам дьявол заплутает. И если метель продлится хотя бы еще день, то с ратью буде покончено. И это случится тогда, когда Русь напрягла последние силы, дабы остановить вторжение иноземцев… Господи, да помоги же мне! Ну, помоги же, всемогущий Господи!»

Скитник никогда не был ревностным прихожанином, но на сей раз, он обращался к Богу со слезами на глазах.

 

Глава 7

НЕ ПРЕДАМ СВЯТУЮ РУСЬ!

Васютка был на прогулке, когда к нему подошел надзиратель Карлус. Узкое, скуластое лицо его, с длинным хрящеватым носом, было улыбчивым и довольным.

— Можешь порадоваться, русич.

— Ты подашь мне на обед калач со сбитнем, — пошутил Васютка.

— О калаче я слышал, а вот о сбитне ничего не знаю. Ты мне расскажешь, и я скажу повару, чтобы он приготовил тебе такое блюдо.

— Едва ли твой повар захочет приготовить мне лакомство… Чего такой веселый?

— Я выполнил твою просьбу, купец. Командор Вернер Валенрод ждет тебя в своем тронном зале.

— Это правда?! — оживился Васютка.

— Клянусь святой Марией.

— Я никогда не забуду о твоей услуге, Карлус. Ты очень добрый человек.

— Поспешим, купец. Командор не любит ждать.

Вскоре Лазутка оказался перед высокой металлической дверью, расписанной причудливыми узорами вокруг длинного бронзового креста. У двери застыли двое стражников, вооруженные мечами и копьями.

— Приказано доставить к господину фогту, — доложил Карлус.

Стражники молча раздвинули копья: они были уведомлены о приказе командора.

— Ты войдешь один, а я подожду тебя за дверью, — сказал надзиратель.

Каждый ливонский замок имел тронную палату, которые, по своему зодчеству, мало чем отличались друг от друга, выделяясь лишь роскошью отделки и обстановкой.

Палата фогта Вернера была внушительных размеров — широкой и длинной, способная вместить более двухсот гостей. Стены ее были обиты толстым малиновым сукном, расписанным мелкими серебристыми крестами. На передней стене виднелось распятие Христа. Зарешеченные окна были узкими и напоминали бойницы, и если бы не горящие светильники, развешенные по стенам, то в тронной палате было бы довольно сумрачно.

Командор Вернер возвышался на высоком деревянном кресле. Он, облаченный в белый плащ с черными крестами, сидел за длинным столом, на котором стояли два трехсвечника и лежала раскрытая рукописная книга.

Позволив пленнику оглядеть палату, Валенрод несколько минут вглядывался в узника, а затем негромко сказал:

— Мне стало известно, купец Васютка, что ты добивался встречи со мной.

— Да, Вернер.

— У тебя появились какие-то вопросы?

— Да! Особенно один.

— Хорошо. Я непременно отвечу на него. Но вначале хочу узнать у тебя — доволен ли ты условиями своего заключения? Нет ли каких-нибудь жалоб?

— Ни каких. В последние недели ты, Вернер, предоставил мне пригожую жизнь. Я нахожусь в тепле, выхожу на прогулки, отменно питаюсь и даже пью хорошее вино. Так с пленниками не поступают. Меня сдерживают лишь толстые стены твоего замка.

— Отлично, купец. Хочу добавить, что тебе оказана большая честь. Ты принят в тронном зале. Ни одному узнику это было не позволено. Даже кнехт не имеет права войти в главную палату рыцаря. И если ты в дальнейшем проявишь благоразумие, то тебя ждет большая удача. Я вижу, как ты порываешься задать мне свой главный вопрос, но я отвечу на него чуть позднее.

— Но почему, Вернер? — порывисто двинулся к столу командора Васютка, но фогт остановил его движением руки.

— Так надо, купец. Но вначале Карлус отведет тебя в крестовую палату.

Командор позвенел колокольчиком и стражники приоткрыли дверь.

— Карлус! Проводи купца к прелату.

— Слушаюсь, господин командор.

Надзиратель, держа в руке светильник, повел Васютку по каменным переходам и лестницам. Из одного помещения донесся шум, грохот посуды, смех и визг женщин, и звуки бешеной музыки.

— Что это? — спросил Васютка.

— Господин Кетлер отмечает свой день рождения, — с нескрываемой насмешкой отозвался Карлус.

Навстречу попались три девушки в странных для Васютки облачениях. (На них были пышные, широкие платья из тафты с жабо и буфами). Девушек, гулко топая громадными сапогами со шпорами, сопровождали двое мужчин в черных бархатных камзолах, с вышитыми на груди белыми крестами. Мужчины тискали девушек и громко, пьяно хохотали.

Когда веселая толпа прошла мимо и скрылась в шумном помещении, Васютка вновь спросил:

— Откуда эти девушки?

— Пленные латышки и эстонки. Рыцари превратили их в наложниц… Ты видел, как одна из девушек хлопнула меня рукой по плечу?

— Твоя знакомая?

Карлус почему-то остановился. Лицо его нахмурилось.

— И не только. Моя соплеменница, эстонка. Год назад её схватили в одной из деревень и…

Карлус не договорил и с сумрачным лицом махнул рукой.

— Так ты разве не немец? — удивился Васютка. — Из эстов?

Но надзиратель опомнился: он слишком много наговорил пленнику. В этих мрачных стенах замка слишком «тонкие» стены.

— Идем к прелату, русич.

Васютка не понимал, зачем послал его к священнику командор Валенрод. Что на уме этого хитрого фогта?

Крестовую палату никто не охранял. Надзиратель открыл дверь и произнес:

— Мне приказано доставить русского купца, ваше священство.

— Пусть войдет.

Приват Иоган встречался с иноземцем по просьбе командора Вернера, которого он любил и считал своим верным другом. Они были знакомы много лет, и делились самым сокровенным. Вчера Иоган заехал к фогту в гости и тот, поделившись своими планами, подробно рассказал ему об узнике.

Приват был высоком, статным человеком, с крупной русокудрой головой и большими, выразительными глазами. Длинные волосы были рассыпаны по его широким плечам.

— Присаживайся, купец, — указал священник на широкое, обитое бархатом кресло. Он говорил на чистом русском языке.

«Горазд, однако», — хмыкнул Васютка.

Крестовая комната слегка напоминала ему русскую церковь. На правой стене находилось большое, золоченое распятие Христа. Потолок изображал небо — с ангелами и херувимами с золотыми крыльями. Подле распятия — серебряная купель. На полу были устланы черные ковры с лунами и звездами. Стол, покрытый парчовой тканью, был освещен бронзовым шанданом с тремя толстыми восковыми свечами. На нем лежали богослужебные книги и какие-то узкие желтые полотенца.

— Тебе повезло, сын мой, — полнозвучным задушевным голосом начал свою речь прелат. — Ты находишься в крестовой палате самого известного рыцаря братства святой Марии фогта Вернера Валенрода, истинного служителя христианской веры.

— Это крестоносец-то Вернер истинный служитель Бога? — не скрывая насмешки, прервал прелата Васютка. — Он вор и убийца. В его замке содержатся узники, и творится блуд. Какой же он христианин?

— Ты заблуждаешься, сын мой. Господин Вернер вынимал меч для защиты самой справедливой веры на земле — католической. Этой же цели послужило и твоё заключение. Вором же он никогда не был.

— Послушай, католический отче. Самая справедливая христианская вера та, кою имеет лишь одна святая православная Русь. Другой не было и не будет! — горячо молвил Васютка.

— Опять ты заблуждаешься, сын мой. Ваш так называемый православный народ — язычники!

— Ну, это ты слишком загнул, отче, — осерчал Васютка.

— А я говорю язычники! — повысил свой голос прелат. — Кому вы молитесь и отбиваете поклоны?

— Святым иконам.

— Чепуха, сын мой. Простым деревяшкам, о которых вы ничего не знаете. Высшие истины вероучения недоступны русским людям. Вы построили тысячи церквей, но на что они похожи? На торжища! Вместо того, чтобы усердно молиться Христу, в храмах ваших не только разговаривают и спорят, но и даже дерутся и бранятся непотребными словами.

— Лжешь, отче! — с яростью в голосе произнес Васютка. — Нет того в наших святынях.

— Ты еще молод, сын мой, и многого не знаешь, — сдерживая раздражение, продолжал Иоган. — Истинные христиане часто посещали Русь и своими глазами видели, что творится в ваших церквах. Люди несколько часов стоят толпой, им негде даже присесть. Нужны железные ноги, чтобы не упасть от изнеможения. А с Богом надо говорить в полной тишине и без усталости. Ваша вера — не христианская. Ваши князья ставят себя выше Христа, ибо епископы и прочие иереи у них в полной зависимости. Священники не смеют и рта раскрыть, ибо любое неповиновение грозит им снятием с прихода. Это уже измена. Страшная измена Христу и святой деве Марии.

— Ложь и еще раз ложь!

— Помолчи, сын мой, и выслушай меня до конца. Орденским братьям предначертана высокая цель. Они призваны Богом искоренить язычество, искоренить всюду, где оно существует. И тогда будет одна истинная вера, которая избавит мир от кровавых войн и народных бедствий. Настанет царство благоденствия… Вижу по твоему лицу, что ты намерен вступить со мной в бесполезный спор. Не спеши, сын мой. Пусть остынет твое сердце. Пусть оно наполнится терпением, благочестием и благоразумием. Я понимаю, что ты хочешь заступиться за свою веру, но, повторяю, вера твое неугодна Богу, ибо она языческая. Мы, сын мой, научим тебя правильным молитвам, и тогда ты поймешь все христианские добродетели. Навсегда забудешь, как в своих храмах поклонялся куску дерева и слушал вздор грязных, невежественных попов…

Речь прелата звучала долго и убаюкивающе. Васютка едва не задремал в удобном, мягком кресле. (Он, конечно, не знал, что этот католический отче обладает особым даром внушения).

А прелат заключил свою продолжительную речь такими словами:

— Ты, сын мой, станешь верным защитником Христа и святой девы Марии. Твердо скажи мне: желаешь ли ты стать христианином и признаешь ли католическую веру?

Васютка, стряхнув с себя завораживающую дремоту, четко услышал последние слова. Он поднялся из кресла и веско ответил:

— Меня лживыми словами не усыпишь. А посему твердо отвечу тебе, отче: даже под самой лютой пыткой я не предам святую Русь и не приму твою поганую католическую веру. Я не хочу больше тебя слушать.

Лицо прелата исказилось от гнева. Вся его беседа оказалась напрасной: он не выполнил дружескую просьбу командора Вернера.

Прелат также поднялся из кресла, ступил к узнику и посмотрел на него пронзительными глазами.

— Вижу, что ты хочешь остаться язычником. Тогда тебя ждет смерть. Язычник не должен жить на этой земле.

— Уж лучше смерть, чем вечный плен.

* * *

Фогт Валенрод расхаживал по своей тронной палате и раздумывал:

«Этот русский — трудный орешек. Я был уверен, что он откажется от принятия католической веры. Глупец, он слишком предан своей языческой религии. Об этом же рассказал и Иоган, хотя прелат питал некоторые надежды, но все его внушения оказались напрасными… И всё же остается еще одна попытка проверить узника. Она ничтожна, но не надо забывать, что узник является купцом».

И командор приказал привести к нему упрямого пленника.

На этот раз Валенрод приступил к разговору без обиняков:

— Говори, купец, что ты меня хотел спросить.

— Зачем ты меня держишь в плену, господин Вернер?

— Я так и догадывался, что тебя давно мучает этот вопрос… Ты мне пришелся по сердцу. Сейчас с тобой хорошо обращаются. Единственное исключение — ты, купец, не можешь выйти из стен моего замка. Но и это поправимо. Ты уже, наверное, заметил, что я не бросаю на ветер слов. А посему ты поверишь тому, что я тебе сейчас скажу. Я могу отпустить тебя на волю, но при одном условии.

— Стать католиком?

— Нет, купец. Я убежден, что ты и на костре останешься верен своему языческому православию. У меня другое предложение. Ливонскому ордену нужны умные торговые люди. Я дам тебе золото, много золота, и ты займешься своим любимым делом. Поезжай в любую страну Западной Европы, поезжай за море в Англию — и торгуй себе на здоровье. Правда, некоторую часть прибытка ты будешь отдавать в мою казну, но она не станет тебе в тягость, и через год, другой, ты будешь самым богатым купцом Европы. У тебя появятся многочисленные слуги, прекрасный замок и цветущие женщины. Но есть маленькое «но». Ты должен дать мне клятву, что никогда не перейдешь рубеж Руси.

— Лепота! — захлопал в ладоши Васютка. — И всего-то малюсенькая мелочь — забыть свою Отчизну. Уж такое заманчивое предложение, господин Вернер. Спасибо тебе, благодетель.

Насмешка сошла с лица Васютки, глаза его стали холодными и отчужденными.

— Послушай, господин Вернер. Никакие царские посулы не заставят меня стать изменником.

Васютка вытянул из-под рубахи серебряный нательный крест и, приложившись к нему губами, твердо заявил:

— Клянусь не изменять православной вере и святой Руси. Я не принимаю твоего предложения, господин Вернер.

— Ступай прочь!.. Я подумаю над твоей дальнейшей судьбой.

Васютку увели в тюремное помещение, а командор молчаливо застыл у решетчатого окна.

«Этому русичу цены нет, — с невольным уважением подумал он. — Его не прельстишь ни богатством, ни славой, ни золотом. Он чересчур предан своей земле. Побольше бы таких рыцарей в Ливонском Ордене. Некоторые готовы за горсть монет перебежать к датскому или шведскому королю. Тем ценнее этот русич. Он так и не узнал всей правды. За такого пленника, посланник князей Дмитрия и Бориса, боярин Лазута Скитник, способен многим пожертвовать. И это весьма важно, когда русское войско приближается к Немецкой земле.

 

Глава 8

ЗИМНИЙ РАТНЫЙ СТАН

Рать отдыхала в лесной лощине. Лазута Егорыч Скитник сумел-таки не заблудиться и вывести изнемогающую рать в обширную лесную лощину. Но чего это стоило! Кони увязали в глубоких сугробах, падали на колени. Пешие ратники шли им на помощь, вытаскивали на себе груженые возы.

Особенно трудно было вытянуть розвальни с тяжеленными осадными орудиями. Аниська Талалай кричал охрипшим голосом:

— Навались, навались, ребятушки!

Десятки людей пробивались к возам. Одни — поднимали увязших коней, другие — утаптывали перед конями снег, третьи изо всех сил налегали на розвальни. И вся эта работа творилась при неистовой, не утихающей метели.

Пока добирались до спасительной лощины, розвальни приходилось вытаскивать много раз. От заснеженных ратников валил пар. Некоторые из них настолько намаялись, что принимались ворчать на Талалая:

— Ну, Аниська, замучил ты нас. Дались тебе экие махины!

— Ничего, ничего, ребятушки. Вы уж потерпите, не сетуйте. Вернемся в Переяславль — всех вусмерть своей бражкой напою.

— Бражки не хватит, Аниська. Глянь, какая орава тебе помогает.

— Хватит, ребятушки. В долгу не останусь. Каждому — по три ковша. Навались!

Наконец-то в громадной лощине оказалось всё войско. Здесь, в низине, было гораздо тише. Метель крутила лишь верхушки елей.

У ратников были раскрасневшиеся лица; белые бороды, усы, ресницы. Снеговики, да и только!

К Лазуте Скитнику подошел князь Дмитрий Александрович и прямо-таки поклонился в пояс.

— Век твоей службы не забуду, Лазута Егорыч. Уберег-таки войско. Диву дивлюсь: как тебе такое удалось? У тебя и впрямь нюх собачий. Молодцом. Награжу тебя достойно.

— Спасибо на добром слове, князь. Но не ради награды я старался. Я уж — старый пень — шибко сомневался, что лесной дух унюхаю. Годки своё берут.

— А вот и напрасно. За тобой и молодому не угнаться.

Обернулся к князю Борису Ростовскому.

— Ты его береги, Борис Василькович. Такие люди дороже золота.

— Непременно сберегу, князь Дмитрий.

Князь Борис доволен: не подвел большого воеводу Скитник. Особую благодарность надо выразить боярину Неждану Корзуну: это он надоумил Дмитрия Александровича повести за собой рать Скитнику.

Похвалили отца и сыновья, Егор и Никитка, дюжие добрые молодцы, кои неотлучно находились при родителе.

— А мы за тебя, батя, страсть переживали.

— Идем за тобой, а у самих поджилки трясутся. А вдруг собьешься, а вдруг закружишь в таком буране. А ты знай куда-то продираешься. Ну и молодчага же ты, батя!

— Да ладно вам, сыны. Эко дело ель унюхать, не впервой, — скромничал отец. — Давайте-ка укрытия готовить. Ищь, как метель разыгралась. Сидеть нам здесь долго.

Когда поставили шатры и шалаши, большой воевода собрал князей и бояр на совет.

— Лазута Егорыч предвещает, что метель продлится не менее двух дней. Худо! Каждый день промешки отнимает у нас и корм для лошадей, и еду для ратников. Но ничего не поделаешь, придется обождать. Да и по правде сказать — длительная остановка нам сейчас весьма нужна. Главная задача — сберечь людей и коней, поелику без них победы не добыть. После совета прошу всех князей и бояр объехать свои дружины и дотошно изведать — нет ли недужных и ослабленных воинов. И обозы свои не щадить. Кормить ратников вволю! Тоже касается и лошадей. Они страшно изнурены. Ни сена, ни овса не жалеть!

— Так ить недолго и с гулькиным носом остаться, — недовольно высказал боярин Качура.

— Опять ты за своё, Мелентий Петрович, — сердито покачал головой большой воевода. — Ведаю твои непомерные обозы.

— Не такие уж они и непомерные, на глазах тают. Но я не о себе пекусь. За всё войско радею. До Раковора нам еще идти и идти, никакого корма не наберешься. Ты бы, князь Дмитрий, дозволил ратникам в деревнях пошарпать, а то ить и до голодухи недолго.

Дмитрий Александрович ведал: не праздный вопрос подкинул ему Мелентий Коврига. Кормовые запасы и в самом деле не беспредельны. Княжьи мужи давно намекают, что неплохо бы пополнить обозы за счет чужеземцев. Но князь Дмитрий был иного взгляда, о коем он и на совете молвил:

— Ныне мы идем по земле эстов. Они и без того разорены Ливонским Орденом. И если мы «пошарпаем», как предлагает Коврига, хоть в одной деревне, об этом станет известно всему эстонскому народу. И нас начнут считать такими же лютыми врагами, как крестоносцев. Эсты — гордый народ. Они не простят нашего разбоя, и постараются отомстить. Так неужели мы уподобимся шаромыжникам? Мы, русские воины, идущие освободить эстов от грабительских нашествий крестоносцев? Не бывать тому!

— А как быть с обратным путем? — стоял на своем Коврига. — Почитай, от самого Варяжского моря будем домой топать. Обозы и вовсе опустеют.

— Отвечу, Мелентий. Победа над крестоносцами покроет нас немалой славой. Эсты будут считать нас своими освободителями. Вот тогда-то мы и попросим их поделиться кормовыми запасами. Добровольно!.. А теперь хочу послушать князей и бояр. По нраву ли вам мои слова?

В шатре застыла тишина. Все уставились на нижегородского властелина Юрия Андреевича, племянника великого князя Ярослава. Нижегородский князь всегда считался одним из самых влиятельных людей. Ему и начинать.

Юрий Андреевич, не имевший твердых убеждений, глянул на своего умного посадника Михаила, и тот качнул лысой головой: соглашайся, мол, князь.

— До победы еще далеко… Бабушка надвое сказала, но князь Дмитрий прав. Лазить в сусеки эстов пока нельзя. Авось, продержимся.

Затем свое слово сказал князь Ростовский, и речь его была более резкой:

— Никакой «бабушки», князь Юрий. Сомнение хуже смерти. Мы разобьем крестоносцев! И пока идем до Раковора, ни один двор эста не должен быть разграблен. Я за свою дружину ручаюсь. Не так ли, Неждан Иванович?

— Каждый ростовец уверен в победе, князь. И эстов мы не обидим. Поход труден, но приваряжские народы должны уверовать в нашей дружбе. Сие — необходимое условие, — степенно молвил боярин Корзун. Он (умнейший политик своего времени) лучше всех понимал, чего будет стоить даже малейший разор единственного поселения эстов.

Поддержали большого воеводу и остальные военачальники.

— А сколь нам идти до Раковора? — спросил племянник великого князя, Святослав.

— Трудно сказать, — отвечал князь Дмитрий Александрович. — Вьюга весьма замедлит наше дальнейшее передвижение. По таким сугробам войску идти тяжело, но прикинуть можно. Спросим нашего бывалого человека. Как, Лазута Егорыч.

Скитник даже порозовел от такой чести. Ныне все его считают, чуть ли не предсказателем непогодья, вещуном.

— Да как сказать, — кашлянул в бороду Лазута Егорыч. — Если метелей больше не будет, то дойдем до крепости недельки через две. Раньше никак не получится. И без метелей каждый день придется вытаскивать розвальни и сани. Не по разу на день. А когда Бог сподобит подойти к Раковору, то денька два надо бы ратникам отдохнуть. Вот и смекай, князь Дмитрий Александрович.

— Спасибо, Лазута Егорыч. Я примерно так и прикидывал.

— А кой прок нам, почитай, к самому морю тащиться? Есть и поближе вражьи крепости, — произнес боярин Коврига.

— Чудно слышать от тебя такие слова, Мелентий Петрович. Раковор для Руси — как бельмо на глазу. Ни один торговый человек не может пробиться к морю. А без торговли с Западом мы несем большие убытки. Новгородцы сие лучше всех ведают. Не они ли год назад, снарядив войско, ходили на Раковор, но потерпели серьезную неудачу. Крестоносцы издевательски похвалялись: никогда не допустим Русь к морю. Пусть не вылезают из своих берлог, ходят в медвежьих шкурах и питаются грибами. Заморских товаров им вовек не видать… Но дело не только в торговле. Датские крестоносцы, большую часть из коих представляют рыцари Ливонского Ордена, полностью захватили землю эстов и теперь норовят завладеть Северо-Западом Руси. Я не раз уже об этом сказывал, но у тебя, Мелентий Петрович, никак уши заложило. Что же касается других крепостей, то на них не стоит и отвлекаться. Большая часть рыцарей, изведав о целях нашего похода, давно уже ушли под Раковор. Именно там находится основная сила крестоносцев. Именно там они и будут разбиты.

Дмитрий Александрович говорил с такой твердой уверенностью, что она невольно проникала в сердце каждого присутствующего на совете.

Неждан Корзун не переставал дивиться. Молодому князю недавно стукнуло восемнадцать лет, а он уже обладает не только мужской силой, но и глубоким разумом. Действительно, это бросается в глаза, он весьма похож на своего знаменитого отца, наделенного богатырской силой и незаурядным умом. Не случайно Александру Ярославичу уже в двадцать лет пришлось вынуть меч против крестового похода на Русь шведских крестоносцев. Король Швеции собрал в 1240 году огромное войско, кое на многих кораблях подошло к Неве. Вражеский начальник, ярл Биргер прислал к князю Александру гонцов: «Если можешь, защищайся, ибо я уже здесь и разоряю землю твою». Услышав это, князь, как сказывает летопись, «разгорелся сердцем» и отправился в новгородский Софийский собор. Там он молился, вспоминая слова пророка: «Суди, Господи, обидящим меня и возбрани борющимся со мною, приими оружие и щит, стани в помощь мне».

Получив благословение новгородского Спиридона, князь Александр стал ободрять своих воинов словами: «Не в силе Бог, а в правде».

В воскресенье 15 июля 1240 года небольшая княжеская дружина, не дожидаясь сбора основного войска, неожиданно напала на шведов. «И была сеча великая с католиками, и перебил их князь бесчисленное множество, а самому герлу возложил печать на лице острием своего копья».

В марте 1242 года Александр Невский освободил от немецких крестоносцев Псков, а в субботу 5 апреля на льду Чудского озера нанес новое сокрушительное поражение Ордену меченосцев.

Дело полководца славно продолжает его сын, князь Дмитрий. Русь никогда не забудет его отважного похода на Дерпт (Юрьев), кой Дмитрий взял в двенадцать (!) лет. Что-то будет под Раковором?

Неждан Иванович, как трезвомыслящий человек, понимал, что после срыва о мирном соглашении с Литвой, коя была намерена вступить в военный союз с Русью против крестоносцев, взять сильно укрепленный Раковор будет непросто. Ростовцы хоть и уверены в победе, но она может даться нелегко. Возможны немалые потери. Воины возлагают большие надежды на стенобитные орудия, кои искусный умелец Талалай изготовил на дворе новгородского архиепископа. Они мощны и надежны — спора нет. Но удастся ли их подвести к стенам неприступной крепости? Сколько ратников и коней могут погибнуть! Но без урона войны не бывает. Не худо бы опробовать стенобитные орудия на какой-нибудь менее мощной крепости. Тогда все недостатки и промахи осады будут видны. Не потолковать ли об этой задумке с большим воеводой?.. А до ратных сражений надо беречь и воинов и коней. «Поелику без них победы не добыть». Дмитрий Александрович совершенно прав. Во что бы то ни стало поберечь! И не скупиться на корма и теплую одежду, как это делает Мелентий Коврига. Он уже не первый раз заводит разговор о том, дабы поживиться за счет чужеземных деревень. Едва вступили в Литву, а Мелентий на ливов уже нож точит. Надо-де по сусекам полазить. Большой воевода строго-настрого одернул боярина, да и не только его. Досталось и сыновьям великого князя, Святославу и Михаилу. На сегодняшнем совете они уже Мелентия не поддержали, но глаз да глаз за ними. Кичливы и строптивы, как их отец, но пока, слава Богу, из повиновения большого воеводы не выходят. У князя Дмитрия Александровича твердая рука.

После совета военачальники разъехались по своим дружинам. Громадная лощина (почитай, в три версты) втянула в себя всё войско и напоминала гигантский шумный табор. Вход в лощину тянулся неприметно, исподволь, иначе бы тяжелые возы и розвальни с башнями и стенобитными орудиями пришлось бы оставить наверху.

Остро пахло дымами сотен костров, варевом. Звенькал металл. Ратники, сидя у огня, точили терпугами боевые топоры, наконечники стрел и копий; многие из обозных людей латали поизносившуюся конскую упряжь.

Боярин Коврига бранился:

— Наберись тут упряжи. Это надо ж так изодрать, оболтусы! А хомуты на что похожи? Я немалые деньжищи за упряжь заплатил, казну опустошил, а мои нечестивцы настоль ко всему нерадивы, что им плевать на боярские убытки. Ну, погодите у меня! Вернусь из похода — каждого плеточкой попотчую.

— Не в первой, боярин. Но токмо нашей вины нет, — норовил перечить один из мужиков.

— Заткни пасть, охламон! И чтоб упряжь была как новехонькая. Но кожу и дратву лишку не тратить. Уразумел, Емелька?

— Уразумел, — буркнул обозный.

Когда Коврига отъехал к дружине, Емелька сплюнул (скряга!), вновь окинул хмурыми глазами упряжь и вздохнул. Это тебе не кнут починить. В конской упряжи чего только нет! Узда, хомут со шлеей, дуга, пристегиваемая гужами к оглоблям и хомуту, кой стягивается супонью, седелка с чересседельником для подъема оглобель и две вожжи. Всё это для одиночной упряжи. В парной же пристяжной упряжи прибавляется еще узда, хомут со шлеей, привожжек и пара постромок с вальком; парная дышловая упряжь: две узды и хомуты со шлеями, две пары постромок, двое нашильников, от хомута к дышлу, две пары вожжей. В троичной упряжи — еще другая пристяжка; в четверне с выносом — парная дышловая упряжь, парная без вожжей и нашильников, с выносными постромками, взятыми за крюк дышла. В упряжке бочкой, или гусем, постромки передних лошадей крепятся за гужи задних.

И всё это было в огромном обозе. Работы для починки в невпроворот. В ход шли запасные ремни, шила, иглы, дратва, куски кожи, дышловые крюки…

А сколь изношенных подков надо заменить, сколь железных ухналей в лошадиные копыта вбить! Обозным людям передохнуть некогда.

— Слава Богу, хоть в затишке оказались, а то бы пропащее дело, — молвил Емелька Бобок, грузный, чернобородый мужик с крепкими сноровистыми руками.

— Воеводе надо в ноги поклониться. Увел-таки от буйной завирухи, — молвил другой обозный.

— А вот и не воеводе, — поправил сотоварища Бобок. — Слух прошел, что от метели увел ростовский боярин Лазута Скитник. Сам-то он в годах, но, бают, толковый человек. Вот так-то, Вахоня.

— Скитник? — латая гужи, переспросил Вахоня, долговязый мужик лет сорока. — Знакомое имечко. Когда-то я знавал Скитника. Но то был ямщик из Ростова. Давно это было. Заночевал у меня. Могутный парень и нравом веселый. Поглянулся он мне. Купца на два дня из Ростова привозил.

— Выходит, Скитник, да не тот. И на старуху бывает проруха, — произнес Емелька.

— И всё же Скитника среди бояр я не слыхал. Ямщика того, почитай, вся Ростово-Суздальская Русь ведала. Глянуть бы на него.

— А ты глянь, Вахоня. Он те по знакомству — шубу со своего плеча, — рассмеялся Бобок.

 

Глава 9

КАРЛУС

Узник полагал, что после посещения католического попа и фогта Вернера его тюремная жизнь заметно изменится: его вновь переведут в холодный каземат с мышами и крысами, отменят прогулки и посадят на черствый хлеб, жидкую похлебку и кружку протухшей воды. Командором будет сделано всё, чтобы узник протянул ноги.

Но прошло несколько дней, но никаких изменений в Васюткиной жизни не произошло.

— Почему Вернер не удалил меня в каземат? — спросил Васютка надзирателя.

— Я и сам удивлен, русич. Никаких новых приказов господин фогт мне не отдавал, — ответил Карлус.

— Никак не могу понять Вернера. Он очень странно себя ведет.

— И мне странно, купец… Таких пленных в этом замке я еще не встречал.

— А в замке есть и другие пленные?

— Да как тебе сказать, русич… Я не обязан отвечать на такой вопрос.

По лицу надзирателя пробежала тень. Он подсел к камину и, хмуро глядя на тлеющие угли, несколько минут молчал.

— Не хочешь — не говори, — пожал плечами Васютка. — Иногда я забываю, что ты мой надзиратель.

Васютка подошел к надсмотрщику и коснулся ладонью его головы.

— Правда, ты совсем не похож на надзирателя, Карлус. Обычно они грубы и жестоки, а ты тихий и добрый человек. А посему давно хотел тебя спросить. Как ты оказался надзирателем?

— Ты много хочешь знать, Васютка.

Карлус впервые назвал своего заключенного по имени, и это несколько подивило заключенного. Вот уже несколько месяцев он не слышал своего имени.

— Ешь свой обед, но не торопись. Я хочу тебе кое-что рассказать. Мне до тошноты надоело ходить в надзирателях. Это не по мне. Когда-то я был простым крестьянином. Сеял хлеб, имел на хуторе свой дом, славную жену и четверых маленьких детей. Держал лошадь, овец и корову. Жил сносно, не голодовал. Жизни радовался, но беда всегда под боком ходит. Лет десять назад, как сейчас помню, справляли мы с семьей праздник Лиго-Яна. Веселился с женой и детишками, и вдруг, как снег на голову, набежали немецкие крестоносцы и начали зверствовать. Меня к телеге привязали, избили до полусмерти, а над женой надругались. Затем вывели со двора скотину и подожгли дом. Корову и овец на мясо зарезали и начали пировать. Крестоносцев было около сотни. На другой день они бросили меня, детей и жену, связанных, на телегу и привезли в этот замок. Три дня нас ничем не кормили, приносили только воды. Тогда я сказал немцам:

— Дети и жена умирают. Чем они провинились? Вы не орденские братья, а нелюди.

А крестоносцы, знай, хохочут. Я встал на колени и сказал:

— Убейте меня, а детей и жену отпустите.

Каким-то образом мои слова дошли до хозяина замка. Им оказался Вернер Валенрод. Он пришел в каземат и спросил:

— Ты действительно предпочел бы умереть ради своих родных?

— Да, — отвечал я.

— Хорошо. Я исполню твою просьбу. Но казнь твоя будет очень жестокой. Ты умрешь в нечеловеческих муках.

— Это меня не страшит. Для меня жена и дети дороже всего на свете.

— Достойный ответ. Попрощайся со своими родными и приготовься к казни.

Попрощался. Велел им добираться до своего родного брата, и после этого жену и детей отпустили. Я же несколько дней ждал казни. Но вскоре пришел человек от Вернера и заявил, что хозяин замка меня помиловал и назначил надзирателем над пленными девушками. Я согласился, в надежде на побег из этого ужасного замка.

— И кто же эти пленницы? — прервал рассказ надзирателя Васютка.

— Те, кого уговорили быть наложницами для увеселительных пирушек рыцарей. Латышки, литовки и эстонки. Недавно ты видел их, Васютка, когда мы шли к прелату.

— А русских девушек в замке нет?

— Были и русские, но они отказались обслуживать крестоносцев. Тогда их продали, кажется османским купцам.

Васютка тотчас вспомнил свою любимую Марьюшку. Господи, как-то она там в своем Переяславле? Поди, оплакивает его, слезами исходит. Марьюшка, чудная, славная Марьюшка! Дня не проходит, чтобы он, Васютка, не думал о ней. Уж так хочется глянуть в её сиреневые, лучистые глаза, услышать её мягкий, нежный голос…

А Карлус продолжал:

— Но побег мой так и не состоялся. Замок надежно охраняют меченосцы. Шли годы, я совсем уже отчаялся. Мне противно было охранять падших женщин, но вдруг мне повезло. Вернер, этот непредсказуемый командор, несколько месяцев назад вызвал к себе и предложил мне надзирать русского купца. До сих пор не пойму, почему он заменил Кетлера, почему перевел тебя в теплое помещение и почему приказал хорошо кормить? Какая-то загадка. Я ничего не понимаю, Васютка.

— О том же и я тебе могу сказать, Карлус.

— Это не мое имя. Так меня приказал называть господин Вернер. Настоящее же мое имя — Войдылл. Но для тебя, Васютка, я по-прежнему останусь Карлусом. Никто не должен знать о нашем разговоре.

— Об этом мог бы и не предупреждать, Карлус. Выходит, ты тоже пленник. Горькая же твоя судьба, — с грустью молвил Васютка.

— Сейчас кое-что изменилось. С той поры, как я оказался твоим надсмотрщиком, господин Вернер разрешил мне выходить из замка.

— Выходить из замка?! — поразился Васютка.

— Да. Я почти вольный человек. Куда хочу — туда и иду. Но через три часа я должен вернуться в замок.

— Ничего не разумею. Поясни, Карлус.

— Да всё дело в том, что если я через три часа не вернусь, стражники доложат обо мне господину командору.

— Ну и что? А ты к эстам беги. Глядишь, с женой и детьми встретишься.

— И рад бы, Васютка, — тяжело вздохнул Карлус, — но слишком господин Вернер хитер. Он мне сказал: если убежишь, то твою семью заживо в землю закопают. Мои люди знают, где остановилась твоя жена.

— И ты ему веришь?

— Верю, Васютка. Не так уж далеко живет мой брат. В нескольких часах конного пути. Ты же знаешь, что сейчас вся эстонская земля под властью Ливонского Ордена. Я ненавижу немцев. Слишком много крови пролили крестоносцы, обращая мой народ силой в католическую веру. Они отняли у эстов землю, покой и свободу, установили свои порядки. Если девушка захочет выйти за эстонца, то первую брачную ночь она обязана провести в постели рыцаря, в поместье которого она живет. За побег же из поместья отсекают ногу. Орденские братья хуже зверей… Давай твою посуду, мы слишком заговорились.

Карлус взял поднос, вышел из комнаты и звякнул за собой затвором. Васютка же прилег на свое ложе и задумался. Этот надзиратель — славный человек, но жизни его не позавидуешь. Он тот же узник, лишенный родного очага. Десять лет он не видел своих детей и жену. Ребятишки стали совсем уже взрослыми. Они и жена давно уже оплакали своего отца и мужа, так как ведают, что он спас их ценою своей жизни. А Карлус жив, он не так уж и далеко от дома, но убежать не может. Вернер, этот таинственный Вернер, пустых слов на ветер не кидает. Он доподлинно ведает, где живет семья Карлуса… Да что Карлус! Сам в таком же неведении. Сколь бы он, Васютка, не размышлял над поступками Вернера, он не мог их осмыслить, и это продолжало его не только беспокоить, но и раздражать. Не будет же вечно его держать в своем замке господин Вернер. У него есть какая-то цель. Но какая? Увы, ответ мучительно непостижимый.

Чтобы не думать о Вернере, Васютка начинал вспоминать свой дом: нарочито ворчливого деда, ласковую матушку, степенного отца и своих братьев, Никитку и Егорушку. Где они сейчас? Да с ними всё ясно. Братья — на службе у ростовского князя, а отец… отец, либо в Ростове Великом, либо вновь куда-нибудь отъехал посланником Бориса Васильковича. Он, вкупе с боярином Нежданом Корзуном, зачастую ездит. Отца в городе уважают, справедливым и мудрым называют. Простым народом он не гнушается, хотя и ходит в боярском чине. Старший княжий дружинник! Не каждому то на роду написано. Но отец, когда бывает дома, посмеивается.

«Меня, сыны, боярином кличут. Но какой из меня боярин! Ни гордыни, ни спеси. Я из подлых людей, ямщик. Даже когда гонцом княжьим еду, ямщиком себя мыслю. Самая отрада, когда был ямщиком».

Вот такой он, Лазута Егорыч. Простолюдины к нему частенько со своими нуждами приходя, а то и просто за советом. Никому не отказывает, и никогда мзды не берет. Честный у Васютки отец.

Мать же вспоминал чаще всех. Братья ведали, что он — матушкин любимец. Младшенький! Большая часть материнской ласки на Васютку приходилась. Уж как она лелеяла своего сына, как заботилась о нем, как беспокоилась за его дальние торговые поездки!

«Уж ты остерегайся, Васенька. Чу, в лесах лихие люди на купцов нападают. Ты всегда к большому обозу приставай».

Перекрестит, благословит иконой Божьей матери, поцелует, а у самой — тревожные слезы на глазах.

Васютка успокаивал, что с ни ничего не случится, и выезжал из ворот. А мать, Олеся Васильевна, всё стояла и стояла, пока ее любый сын не скроется из глаз. Так было и в последний раз…

Васютка горестно схватился руками за голову. Господи! Сколь же она слез пролила, изведав о погибели сына, сколь настрадалась, и до сих пор страдает! А дед с отцом? Они, скупые на мужскую слезу, хоть и не плачут, но очень горюют. Да и у братьев всякое веселье пропало, грустными ходят. Молодые их жены, поди, утешают. Но кто деда, мать и отца утешат? Будь ты проклят, Вернер!

Нет, нет, лучше не думать о нем. Всё равно все его поступки необъяснимы. Мысли путаются. Надо о Марьюшке помышлять. Тогда все черные думы улетучиваются и на душе становится теплее.

* * *

В начале февраля Карлус пришел в комнату невольника взбудораженным. Поставив поднос с обеденной едой на стол, надзиратель, почему-то оглянувшись на закрытую дверь, тихо и взволнованно произнес:

— Я принес тебе радостную весть, Васютка.

— Вернер упал с коня на турнире рыцарей? — пошутил узник.

— Дался тебе этот Вернер… Русское войско идет по землям эстов. Где-то через неделю оно пройдет вблизи нашего замка.

Васютка оторопел от неожиданного известия. Соотичи рядом. Господи! Да это же несказанное счастье!

— Как изведал? — придя в себя, спросил Васютка.

— Вчера Кетлер праздновал свои именины. Пригласил дружков. Все напились, как свиньи, и много болтали про русскую рать, которую ведет на Раковор переяславский князь Дмитрий. С ним-де новгородская, псковская, владимирская, ростовская и другие дружины.

Васютка от радости даже в ладоши хлопнул.

— Хорошо ведаю князя Дмитрия. Добрый воевода. Значит, и батюшка с братьями в походе.

В порыве радостных чувств Васютка крепко обнял Карлуса.

— Вот уж потешил! Большая рать собралась. Князь Дмитрий замок Вернера не пропустит. Непременно захватит.

— А вот здесь я тебя опечалю, Васютка. Немцы подписали мир с Русью. Они не будут мешать походу русских дружин на Раковор, захваченный датскими крестоносцами, зато и русские не станут трогать немецкие крепости.

Радостное лицо Васютки помрачнело, будто черная туча его накрыла.

— Значит, рать пройдет мимо… Отец и братья пройдут мимо, и мне уже никогда не выйти из этой треклятой крепости. Никогда, Карлус!

— Не отчаивайся, Васютка. Я, кажется, придумал выход. Мы совершим побег.

— Да какой побег, друг мой Карлус! — отмахнулся узник. — Ты же сам сказывал, что за побег твою семью уничтожат.

— Не уничтожат, я всё продумал.

— Не знаю, не знаю. Сомнительная затея. Но меня-то кто выпустит?

— Послушай, Васютка. Как мне стало известно из тех же разговоров Кетлера, немецкие соглядчики подсчитали, что русская рать пройдет мимо замка через неделю. Мы сбежим накануне, ночью. Я принесу тебе железную пилку и длинную веревку. Когда ты подпилишь решетку, я приеду в твою комнату, и мы спустимся по веревке на землю.

— А стражники?

— Они охраняют только ворота. Мы же спустимся с другой стороны. Там будут кустарники.

— Но тебя могут хватиться.

— Едва ли. Нам повезло. Через шесть дней немцы будут отмечать именины господина Бертольда, и как всегда напьются.

— Но как ты принесешь веревку? До земли не менее пятнадцати сажен.

— Долями, под своей курткой. Думаю, никто не заметит.

— И что дальше?

— За ночь мы доберемся до русской рати.

— А утром тебя хватятся, и господин Вернер пошлет своих головорезов на хутор, где живет твоя семья. Я не хочу, чтобы она погибла, а посему никуда с тобой не побегу.

— Но ты же будешь спасен, Васютка.

— Такой ценой? Нет, Карлус, я всю жизнь буду проклинать себя за погибель твоих детей, жены и твоего брата. Это не по мне.

Карлус подошел к узнику и обнял его за плечи.

— Так вот ты какой, русич… Спасибо тебе. Не зря когда-то ваши князья, придя на наши земли, правили честно и справедливо. Наш народ не испытывал обид и притеснений.

(Эст говорил правду. Повторяясь, следует заметить, что Верховная власть русских князей над прибалтийскими племенами не нарушала общественной и политической жизни этих племен. Русские князья предоставляли своим прибалтийским подданным полную свободу, как в вопросах внутреннего управления, так и внешнеполитических отношений. Эсты, ливы и латыши судились своими старейшинами на основе старинных обычаев; старейшины и вожди, по своему усмотрению, считаясь лишь с волей соплеменников, вели войны и заключали договоры. Полной свободой пользовались прибалтийские племена и в вопросах вероисповедания. Оставаясь языческим, население Ливонии поклонялось своим древним богам, олицетворяющим силы природы. Правда, благодаря тесному общению с русскими христианство в его православной форме в какой-то степени проникало к прибалтийским народам. Но никакие попытки не только насильственного, но даже активного распространения христианства среди прибалтийских племен со стороны русских, по-видимому, не имели места. Генрих Латвийский, католический священник, свидетель и участник немецкого завоевания Прибалтики, описавший его в своей «Хронике Ливонии», с удивлением отмечает, что русские князья, покоряя какой-нибудь народ, не заботятся об обращении его в христианскую веру. Эти слова политического противника русских ярко подчеркивают характерные черты русской власти, оставлявшей в неприкосновенности, как общественный строй прибалтийских племен, так и старую языческую религию и весь освященный веками уклад жизни. Именно этими особенностями власти русских князей объясняется тот факт, что в борьбе, развернувшейся в начале XIII века, симпатии населения Прибалтики оказались на стороне русских, и немецким завоевателям пришлось столкнуться с союзом русского и прибалтийского народов.

— Думаю, и ныне наши дружины идут по земле эстов без обид и притеснений, — молвил Васютка.

— Да. Об этом я слышал от крестоносцев. Они удивлены, что русские воины не грабят наши хутора и деревни… Но не будем отвлекаться. Чтобы ты ни говорил, но надо готовиться к побегу. Погоди, не возражай. Моя семья не погибнет. За ночь мы добежим до войска, и ты попросишь твоего отца, чтобы мне выделили полтора десятка дружинников.

— Да батюшка на колени перед своим князем встанет. Непременно выпросит!

— Вот и отлично, Васютка. С дружинниками мы доберемся до хутора, а затем я уведу семью и брата в укромное место.

— А ежели к хутору немцы наскочат?

— Может, и наскочат. Но обычно господин командор посылает в погоню не больше десяти крестоносцев. Такое дважды случалось за мою жизнь в замке. Наскочат и повернут назад. Немцы никогда не вступят в сечу с русскими, если они будут в меньшинстве.

— Так, так, — заинтересованно глянул на надзирателя Васютка, но затем на минуту призадумался и вновь лицо его стало озабоченным.

— Ты обо всем хорошо подумал, Карлус, но забыл, что сейчас зима. Нам не добежать до войска по такому глубокому снегу. Вспомни, сколь было лютых метелей?

— Добежим, Васютка. Я ж сказал тебе, что всё тщательно продумал. Когда меня выпускают из замка, то я хожу на один хутор, который совсем неподалеку. Там живут эсты, и мы стали добрыми друзьями. А эсты, хочу тебе заметить, никогда не расстаются с лыжами. Когда мы окажемся в кустах, там буду спрятаны и двое пар лыж. Ты когда-нибудь вставал на них?

— Конечно, вставал. Я ведь когда-то вместе с братьями в лесной деревне жил. Сколь раз за зайцами бегали.

— Хорошо, Васютка. С завтрашнего дня начнем готовиться к побегу.

 

Глава 10

ВЕЛИКИЙ МАГИСТР

Столица Ливонского Ордена Мариенбург. Большая палата, освещенная трехсвечниками. На стенах, обитых красным бархатным сукном, висят огромные портреты предков Отто Руденштейна в широких золоченых рамках.

Великий магистр гордится своим именитым рыцарским родом. Его отец, дед и остальные пращуры немало сделали для процветания Ордена. Отто нередко посещает свою «родовую» палату, подолгу останавливается напротив каждого портрета и любуется изысканной работой художников. Но каждый портрет в золоченой рамке, — это целая эпоха, история рыцарства. Богатейшая история!..

* * *

Вокруг рыцарей, как напишет историк, которых одни называют неустрашимыми воинами, преданными вассалами, защитниками слабых, благородными слугами прекрасных дам, галантными кавалерами, а другие — неустойчивыми в бою, нарушающими своё слово, алчными грабителями, жестокими угнетателями, дикими насильниками, кичливыми невеждами, вертелась в сущности история европейского средневековья, потому что они в те времена были единственной реальной силой. Силой, которая нужна была всем: королям против соседей и непокорных вассалов, крестьян, церкви; церкви — против иноверцев, королей, крестьян, горожан; владыкам помельче — против соседей, короля, крестьян; крестьянам — против рыцарей соседних владык.

Горожанам, правда, рыцари были не нужны, но они всегда использовали их военный опыт. Ведь рыцарь — это прежде всего профессиональный воин. Но не просто воин, а всадник — в шлеме, панцире, со щитом, копьем и мечом. Всё это снаряжение было весьма дорогим: еще в конце X века, когда расчет велся не на деньги, а на скот, доспехи вместе с конем стоили 45 коров или 15 кобылиц. А это величина стада или табуна большой деревни.

Но мало взять в руки оружие — им надо уметь отлично пользоваться. Для этого необходимы беспрестанные утомительные тренировки с самого юного возраста. Недаром мальчиков из рыцарских семей с детства приучали носить доспехи. Таким образом, тяжеловооруженный всадник должен быть богатым человеком. Крупные владетели могли содержать при дворе очень небольшое число таких воинов. А где взять остальных? Ведь крепкий крестьянин, если и имеет 45 коров, то не отдаст их за груду железа и красивого, но не годного для хозяйства коня.

Выход нашелся: король обязывал мелких землевладельцев работать определенное время на крупного, снабжать его нужным количеством продуктов и ремесленных изделий, а тот должен был быть готов определенное количество дней в году служить королю в качестве тяжеловооруженного всадника.

И к XI–XII векам эти всадники превратились в касту рыцарей. Доступ в это привилегированное сословие становился всё более трудным, основанным уже на родовитости, которая подтверждалась грамотами и гербами. Еще бы: кому хочется тесниться и допускать к жирному куску посторонних.

За клятву верности сеньору рыцарь получал землю с работающими на него крестьянами, право суда над ними, право сбора и присвоения налогов, право охоты, право первой брачной ночи и т. д. Он мог ездить ко дворам владык, развлекаться целыми днями, пропивать, проигрывать в городах деньги, собранные с мужиков. Обязанности его сводились к тому, чтобы во время военных действий служить на своих харчах сеньору около месяца в году, а обычно и того меньше. За «сверхурочную» службу шло большое жалованье. Военная добыча — трофеи, выкуп за пленных, сами пленные — тоже доставалась рыцарю. Можно было во внеслужебное время и поработать «налево» — наняться к постороннему сеньору или к городскому магистрату.

Постепенно рыцари стали всё больше и больше манкировать своими обязанностями. Иногда по условиям ленного договора, рыцарь должен был служить то количество времени, на которое у него хватит продовольствия. И вот такой храбрый муж являлся с окороком, прилагая все усилия, чтобы съесть его за три дня, и уезжал в свой замок.

Ну а как рыцари воевали? По-разному. Сравнивать их с кем-то очень трудно, так как они в Европе были в военном отношении предоставлены самим себе. Разумеется, в сражениях участвовала и пехота — каждый рыцарь приводил с собой слуг, вооруженных копьями и топорами, да и крупные владетели нанимали большие отряды лучников и арбалетчиков. Но исход сражения всегда определяли немногие господа-рыцари, многочисленные же слуги-пехотинцы были для господ хоть и необходимым, но лишь подспорьем. Да и что могла сделать толпа необученных крестьян против закованного в доспехи профессионального бойца на могучем коне? Рыцари презирали собственную же пехоту. Горя нетерпением сразиться с достойным противником, то есть рыцарем же, они топтали конями мешающих им своих же пеших воинов. С таким же равнодушием рыцари относились и к всадникам без доспехов, лишь с мечами и легкими копьями. В одной из битв, когда на группу рыцарей налетел отряд легких всадников, они даже не сдвинулись с места, а просто перекололи своими длинными копьями лошадей противника и только тогда поскакали на достойного врага — рыцарей.

Вот тут-то и происходил настоящий бой: два закованных в железо всадника, закрытых щитами, выставив вперед длинные копья, сшибались с налёта, и от страшного таранного удара, усиленного тяжестью доспехов и весом лошади в сочетании со скоростью движения, враг с треснувшим щитом и распоротой кольчугой или просто оглушенный вылетал из седла. Если же доспехи выдерживали, а копья ломались, начиналась рубка на мечах. Это было отнюдь не изящное фехтование: удары были редкими, но страшными. Об их силе говорят останки воинов, погибших в сражениях — разрубленные черепа, перерубленные берцовые кости. Вот ради такого боя и жили рыцари. В такой бой они кидались очертя голову, забыв об осторожности, об элементарном строе, нарушая приказы командующих.

При малейшем признаке победы рыцарь кидался грабить лагерь врага, забывая обо всем, — и ради этого тоже жили рыцари. Недаром некоторые короли, запрещали бойцам ломать боевой порядок при наступлении и ход битвы из-за грабежа, строили перед боем виселицы для несдержанных вассалов. Бой мог быть довольно долгим. Ведь он распадался обычно на нескончаемое количество поединков, когда противники гонялись друг за другом.

Рыцарская честь принималась весьма своеобразно. Устав тамплиеров (первого ордена, под названием «Тайное рыцарство Христово и Храма Соломона», созданного в 1118 году) разрешал рыцарю нападать на противника спереди и сзади, справа и слева, везде, где можно нанести ему урон. Но если противнику удавалось заставить отступить хоть нескольких рыцарей, их соратники, заметив это, как правило, ударялись в паническое бегство, которое не в силах был остановить ни один полководец. Сколько королей лишились победы только потому, что преждевременно теряли голову от страха!

Никакой воинской дисциплины у рыцарей не было и быть не могло. Ибо рыцарь — индивидуальный боец, привилегированный воин с болезненно острым чувством собственного достоинства. Он профессионал от рождения и в военном деле равен любому из своего сословия вплоть до короля. В бою он зависит только сам от себя и выделиться, быть первым может, только показав свою храбрость, добротность своих доспехов и резвость коня. И он показывал это всеми силами. Да кто же тут мог что-то ему указать, приказать? Рыцарь сам знает всё, и любой приказ для него — урон чести. Такое самосознание рыцаря было хорошо известно полководцам, государственным деятелям — светским и церковным. Видя, что несокрушимые всадники терпят поражения из-за своей горячности и своеволия, вылетая в атаку разрозненными группами, и зная, что тяжелая конница непобедима, когда наваливается всей массой, государственная и церковная власть принимала меры, чтобы навести хоть какой-то порядок. И тогда с конца XI века, во время крестовых походов, стали возникать духовно-рыцарские Ордена со строгими уставами, регламентирующими боевые действия. Таким стал Тевтонский орден, объединившийся затем с Ливонским.

Решив завладеть русскими землями, Ливонский Орден стал придерживаться строгих правил, уделив особое внимание коннице и придумав новое построение, названное «клином» или «кабаньей головой». Применение «клина» принесло Ливонскому Ордену (за исключением 1242 года) немало побед.

* * *

В окружении своих предков, великому магистру хорошо думается. Он, Отто Руденштейн, также немало сделает для могущества Ордена. Скоро (совсем скоро!) он сокрушит русские дружины, без особых потерь захватит Псков, Новгород и другие северо-западные княжества Руси, и прославит свое имя на века. И никто ему, великому магистру, не помешает — ни Литва, ни Золотая Орда. Литва жестоко оскорблена убийством своего короля Воишелка, которое неразумно совершил русский князь Лев Даниилович, а Золотая Орда недовольна тем, что Псков, Новгород, Полоцк и некоторые другие города почти вышли из повиновения великого князя Ярослава и перестали платить татарам дань.

Хан Менгу-Тимур разгневан, и его можно понять: Русь уходит из-под цепких когтей Орды. Татары никогда не допустят этого. Русь для них — слишком лакомый кусок. Не случайно Менгу-Тимур прислал в Ливонский Орден своих гонцов. И не только в Орден. Он разослал своих послов в Литву, Швецию и к датским крестоносцам. Грамот с послами не отправлял, осторожничал: уж слишком далек путь из Сарай-Берке до западных стран. Надо ехать через всю Русь, и если хоть одна грамота попадет в руки какого-нибудь русского князя, то все старания Менгу-Тимура окажутся под угрозой срыва. Послы должны передать его повеления на словах:

«Вы много лет враждуете с Русью и давно хотите овладеть ее северо-западными землями. Ваши устремления могут успешно претвориться. Русь хоть и покорена татарами, но Псков, Новгород, Торжок, Полоцк и другие города пытаются выйти из власти Золотой Орды. Накажите эти мятежные города, треть ясыря и добычи отдайте Золотой Орде. Хан Менгу-Тимур не будет мешать вашему вторжению. А если вы не воспользуетесь благоприятным моментом, то 600 тысяч татарских воинов хлынут на Европу, и не только повторят путь великого джихангира Батыя, но и завоюют всю вселенную».

Для вящей убедительности всем послам были вручены золотая ханская пайцза и специальная печать, о которых знали все западные короли, князья и магистры.

Ордынские послы значительно подтолкнули западных врагов к набегам на Русь. Но Отто Руденштейн не слишком доверял хану Золотой Орды. История показала, что все татаро-монгольские повелители не только чересчур хитры и жестоки, но и вероломны. Любую страну они могут заманить в такую ловушку, из которой уже не выбраться. Невмешательство Золотой Орды в войну между Западом и Русью может быть обманчивым. Менгу-Тимур не тот человек, чтобы спокойно отдать крестоносцам на пожирание многие русские княжества. Треть добычи Орде — не та цена, чтобы рыцари завладели огромными северо-западными землями Руси. Далеко не та цена! Хан преследует какие-то иные планы. Быть того не может, чтобы такой тщеславный и властолюбивый человек отказался от влиятельных и богатейших княжеств.

И Отто Руденштейна осенила догадка. Менгу-Тимур преднамеренно сталкивает Западную Европу с Русью. Он надеется, что победителя не будет. И Европа и Русь в жесточайшей войне будут обескровлены, и тогда Менгу-Тимур действительно бросит свои многочисленные полчища на ослабленные страны и «завоюет всю вселенную».

«Но этого не произойдет, — усмехнулся великий магистр. Войска Ливонского Ордена не будут обескровлены. Он, Отто Руденштейн, сам придумал хитроумную ловушку, заключив с ратью князя Дмитрия «мирный договор». Войско большого воеводы идет себя хладнокровно и безмятежно по землям эстов и не знает, в какой капкан оно скоро угодит. Внезапный и неожиданный удар немецких крестоносцев внесет несусветную панику в ряды русских полков, и они будут уничтожены в считанные часы. Свершив блестящую победу, он, великий магистр, может уже не беспокоиться за судьбу своего Ордена. Едва ли Менгу-Тимур осмелиться выступить на его великолепное войско. Он будет скрипеть зубами за свою неосмотрительную ошибку и станет довольствовать одной разбитой Русью.

А пока полки князя Дмитрия идут спокойно. Войско Довмонта, убедившись в мирных отношениях немцев, вернулось к основной рати. Большой воевода, наверное, очень доволен докладом псковского князя. Дмитрий убежден, что он легко расправиться над датскими крестоносцами: силы их, без Ливонского Ордена, не так уж и велики. Пусть же не рассеется его уверенность.

Он же, Отто Руденштейн, с сегодняшнего дня вновь объявит большой сбор ливонских рыцарей. Сбор пришлось приостановить, когда в Орден прибыл досмотрщик князя Дмитрия, псковский князь Довмонт. Тогда великий магистр послал по крепостям с жестким наказом быстрых гонцов:

«Пока Довмонт в Ордене, прекратить всякое перемещение рыцарских отрядов до особого распоряжения».

И вот час настал! Крестоносцам и кнехтам приказано прибыть в Мариенбург до десятого февраля. Стекается огромное, стотысячное войско. Через несколько дней «стальной клин» двинется к датской крепости Раковор. Великая победа Отто Руденштейна близка!

В палату неслышно, словно тень, вошел член тайного общества «Карающий меч», инквизитор Бруно Конрад.

— Вы меня приглашали, великий магистр. Я явился в точно назначенное время.

— Присаживайся, Бруно, — взыскательным голосом произнес Отто, указывая Конраду на низкое, мягкое кресло.

Великий магистр до сих пор был недоволен поездкой инквизитора в Переяславль-Залесский. Тот не выполнил его строжайшего поручения — отравить ядом князя Дмитрия — и с повинной головой явился в Ливонию. Правда, он всячески обелялся:

— Мне нужна была помощь, великий магистр, но командор Вернер Валенрод решительно отказался мне способствовать. Он вел себя вызывающе и говорил о «Карающем мече» в оскорбительном тоне. И это член братства святой Марии! Чистоплюй!

— Ты так обзываешь первого рыцаря Ливонского Ордена? — со скрытой иронией спросил Отто Руденштейн.

— Да, великий магистр. Человек, который не хочет помогать нашему святому братству, не имеет права носить звания первого рыцаря. Его пример может стать заразительным. С «Карающим мечом» перестанут считаться другие рыцари. А тайное общество, как известно, создано самим великим магистром.

— Ты хочешь сказать, что своим отказом инквизитору, командор Валенрод бросает тень на Отто Руденштейна?

— Вне всякого сомнения. Этот зять Зельца Германа (Бруно Конрад отлично знал, что Отто Руденштейн недолюбливал бывшего великого магистра) слишком из себя возомнил.

— Что именно?.. Сейчас я хотел бы от тебя услышать правду, Бруно. Чего добивается наш знатный рыцарь?

Острые глаза инквизитора испытующе впились в лицо Отто Руденштейна. Бруно давно уже догадывался, что хочет от него услышать правитель могущественного Ордена. И вот время пришло.

— Фогт Вернер Валенрод мечтает стать великим магистром… Даже при вашей еще жизни.

Отто не стал спрашивать инквизитора, откуда у него такие сведения, но его слова убедительны и точно выверены. Бруно Конрад не был на последнем совете влиятельных рыцарей, но до него не могли не дойти дерзкие высказывания Вернера:

«Только трусливый заяц способен сунуть свою голову в сугроб при виде хищного зверя».

«Я прошу тебя, великий магистр, отказаться от трусливого предложения или… или мы подумаем о новом магистре».

Вернер изрекал и другие вызывающие слова, которые поразили всех рыцарей, но ни один из них не захотел остановить дерзкого командора, и это больше всего смутило Отто Руденштейна. Выходит, Вернер, бросая в лицо великому магистру резкие слова, чувствовал за своей спиной значительную поддержку, которая может обернуться трагедией для Руденштейна. Командор ждет удобного момента, чтобы занять трон властелина Ливонского Ордена. Но что для фогта может явиться удобным моментом? Неужели он думает о том, что крестоносцы будут разбиты русскими дружинами? Быть того не может. Такой опытный воин, не раз участвующий в крупнейших сражениях, должен отчетливо понимать, что русское войско потерпит сокрушительное поражение… Тогда на что он надеется? Станет поджидать какого-то промаха великого магистра? Или заполучит поддержку самого римского папы? Всего можно ожидать от зятя Зельца Германа. Но стоит ли спокойно ждать неожиданного выпада? Рискованно. Остается единственный выход. Пока не поздно, Вернера надо убирать, убирать руками инквизитора. Он сегодня же отдаст негласный приказ Конраду, и тот выполнит его с большим удовольствием, так как ненавидит самонадеянного фогта.

— Что ты предлагаешь, мой верный Бруно?

— То, о чем думает великий магистр.

Отто Руденштейн промолчал: пусть Конрад договаривает.

— Люди, отказавшие помогать тайному братству, не достойны находиться в рядах Ордена… Они должны исчезнуть.

— Исчезнуть? — коварно улыбнулся великий магистр. — Я этого даже в своих мыслях не допускал.

— Я тоже, — с такой же коварной улыбкой произнес инквизитор. — Я ничего от вас не слышал и не был сегодня в вашем замке, великий магистр.

— Ты прав, мой верный Бруно. Завершим нашу беседу.

Оба расстались довольными.

Глядя на картины своих пращуров, Отто Руденштейн удовлетворенно подумал:

«Бруно Конрад обладает изощренным умом. Здесь, в Ливонии, смерть Вернера будет выглядеть естественной, она не вызовет у крестоносцев и святых отцов никаких подозрений… А князь Дмитрий погибнет в победной сече».

 

Глава 11

ПЕРЕЕЗД В МАРИЕНБУРГ

Побег должен был состояться в ночь с субботы на воскресенье. И узник, и надзиратель с нетерпением ждали установленного часа. Казалось, ничто не предвещало беды. Первые дни недели прошли спокойно, а утром в четверг Карлуса вызвал к себе Кетлер и с ядовитой ухмылкой произнес:

— Собирай своего пленника. Переезжаем в Мариенбург.

— Почему, господин Кетлер? — удивился надзиратель.

— Таков приказ командора. Выезд сегодня, в полдень.

Затем Карлус узнал, что из замка в Мариенбург, столицу великого магистра, выезжают все крестоносцы. В замке остаются только «веселые девушки», помощник повара и несколько стражников.

С удрученным лицом Карлус явился к своему невольнику.

— Всё пропало, Васютка. Наш побег не состоится.

— Ты допустил какую-то оплошность?

— Нет, Васютка.

И Карлус рассказал узнику недобрую новость, коя повергла пленника в смятение. Васютка с силой ударил кулаком по столу.

— Но это же всему конец, Карлус! Нам уже никогда не удастся бежать. Никогда!!

Надзиратель угрюмо молчал. Ему нечего было сказать. На сердце его было также скверно, как и у его пленника. Теперь, и в самом деле, ему уже никогда не увидеть свою жену и детей. В Мариенбурге надеяться на побег не придется: там новый хозяин со строжайшей охраной и новые порядки.

Придя в себя от замешательства, Васютка недоуменно глянул на Карлуса.

— Но зачем Вернер тащит меня за собой в другую крепость? Зачем ему лишняя канитель? Что у него все-таки на уме?

— Вот и я в полной растерянности, Васютка. Ведь командор мог бы тебя оставить в своем замке. Цепных псов у него хватает… А тут везти на войну своего пленника. Странно всё это.

— На войну?

— На войну, Васютка. Как мне удалось узнать, в Мариенбурге собираются все рыцари Ливонского Ордена. Такие сборы всегда назначаются на случай войны. Видимо, крестоносцы собираются напасть на русское войско.

— Напасть?.. Но ты мне как-то говорил, что крестоносцы подписали мир с Русью.

— Говорил, но, кажется, что-то изменилось, иначе господин фогт не стал бы собираться в Мариенбург.

В полдень затрубили трубы и «братья святой Марии» в полном рыцарском облачении выехали на конях из стен крепости. Позади конницы потянулся отряд пеших кнехтов. Среди них оказались и Карлус с Васюткой. Только они были без оружия.

Невольник шел в окружении врагов и вдыхал полной грудью живительный воздух. День оказался погожим: легкий, бодрящий морозец и невысокое солнце, ласкали людей и мягкие серебристые сугробы. Изредка набегал тихий, легкокрылый ветер.

«Благодать-то какая!» — непроизвольно подумалось Васютке, но тотчас его обожгла черная безутешная мысль:

«Господи, с кем я иду и куда? В стан злейших супротивников Руси. Я слышу вражеский говор, вижу на себе злобные взгляды, но ничего не могу поделать. Я полностью зависим от этих чужеземцев. Я беспомощен, Господи!»

И померк погожий день для Васютки, и чем дальше он шагал по заснеженному полю, тем всё больше им обуревала отчаянная мысль:

«Надо выхватить у немца копье и проткнуть им, пока меня не уничтожат, нескольких кнехтов. Тогда жизнь моя окажется не напрасной. Я умру, но уведу с собой в могилу трех или четверых недругов. Сейчас я так и сделаю!»

Васютка кинул взгляд влево, на ближнего немца. Крупный, толсторожий, в утепленной коричневой куртке, опоясанной широким кожаным ремнем, на котором болтался длинный меч в ножнах. Копье кнехта покоилось на правом плече.

Сейчас, сейчас! Надо собраться с силами, улучить момент и вырвать у этого мордатого немца копье. Ну же!

И в тот же миг руку Васютки крепко стиснул, шедший обок, Карлус. По ожесточенному лицу невольника он догадался, что тот задумал что-то недоброе.

— Остынь, — тихо проговорил он.

А Васютка аж зубами скрипнул. Ну, зачем этот Карлус помешал ему?! Неужели он не понимает, что его терпению пришел конец? Господина Вернера не покидает на его счет какая-то хитрая задумка, но и он Васютка в темечко не колоченый. В любом случае фогт не отпустит его на волю. Тогда какой смысл пленнику жить? Уж лучше храбро погибнуть, чем долгие годы обитаться в немецких узилищах. И как этого не может понять его добрый надзиратель?

Сумрачно шагал к Мариенбургу Васютка Скитник. На привалах его кормили как обычного кнехта, а ночью он спал в какой-то захудалой, крестьянской избенке, вместе с Карлусом и десятком немцев.

Хозяина, его жену и пятерых ребятишек кнехты выгнали на двор.

— Перемерзнут, — недовольно покачал головой Васютка. — Хоть бы малых ребят пожалели.

— Эстов они не жалеют. Деревня небольшая, из всех домов хозяев выгнали. Одна надежда на сеновал, — прошептал Карлус.

Через два дня пути отряд командора Вернера оказался в Мариенбурге. Это был довольно большой город, укрепленный мощной каменной крепостью. Город кишел рыцарями и кнехтами.

«Здесь, как в муравейнике. Огромное же войско собрал великий магистр», — шагая к замку Отто Руденштейна, подумал Васютка.

Фогту Вернеру Валенроду, как первому рыцарю Ордена, отвели одну из самых лучших комнат, в верхней, светлой части замка. Другие рыцари заняли дома купцов и торговых людей, а кнехты забили все жилища городской бедноты.

Васютка же и Карлус очутились в полуподвальной комнатенке замка.

— Любопытно, что сказал о нас магистру командор, — произнес надзиратель.

— Догадываюсь. Не зря же нас облачили в одежду кнехтов.

Вернер, зная о том, что ни один человек без дозволения магистра не может размещен в замке, преднамеренно обратился с просьбой к Отто Руденштейну:

— Я хотел бы, чтоб великий магистр, оказали мне небольшую услугу.

— С большим удовольствием, мой верный командор, — радушно улыбнулся Отто.

— Не найдется ли местечка моим пятерым кнехтам. Я уважаю их за отличную службу.

— Кнехтам? — с некоторым удивлением произнес Отто Руденштейн. — Я-то подумал, что ты будешь хлопотать за какого-нибудь рыцаря… С кнехтами дело проще. У меня свободно полуподвальное помещение. Удобств там, правда, мало, но зато твои кнехты будут укрыты от ветра, дождя и снега. На улице мерзкая погода. Пусть располагаются.

После этого разговора, в темную комнатенку Васютки и Карлуса явился Кетлер и строго наказал:

— Ведите себя, как кнехты. Ни один человек великого магистра не должен догадаться, кто вы на самом деле. Если проговоритесь, тотчас умрете. Рядом, в соседней комнате, будут жить еще три человека. Подлинные кнехты. Я стану навещать вас каждый день.

— И долго мы здесь будем торчать? — спросил Васютка.

— Не задавай глупых вопросов, — резко отозвался Кетлер.

— А мне где быть? — в свою очередь спросил надзиратель. Обычно он посещал невольника во время его кормления.

— Тебе? — ехидно скривил рот Кетлер. — Ты будешь сидеть с узником. Ведь вы теперь одной веревочкой связаны.

— А кто же будет приносить обеды?

— Опять же ты, наш верный страж, — с тем же ехидным выражением лица произнес Кетлер и удалился из комнатушки.

Узкое помещение тускло освещало лишь одно крохотное оконце. Иногда было видно, как мимо него топали сапоги обитателей замка.

— Это тебе не замок Вернера, — оглядевшись, сказал Карлус.

В комнатушке не было ни очага, ни постели, ни стульев. Даже стол отсутствовал. К тому же было сыро и прохладно.

— Это же настоящий каземат, Васютка. Там хоть соломы бросили. Нам же придется ночевать прямо на каменном полу.

— Всё повторяется, Карлус… Тебя не насторожили слова Кетлера о веревочке?

— Насторожили.

— Неужели это прямой намек на наш неудавшийся побег?

— Быть того не может. Откуда мог узнать Кетлер о побеге? Мы разговаривали только в твоем помещении. О трех же кусках веревки, которые я пронес под курткой, никто не видел, иначе об этом сразу бы доложили Вернеру.

— И всё же Кетлер бросил загадочные слова. А с какой колкостью он их произнес!

— Да он всегда говорит с издевкой, Васютка. Не принимай близко к сердцу.

— Не знаю, не знаю.

К вечеру пришел кнехт из соседней комнатки и сказал Карлусу:

— Забери два ватных матраса. Господин Вернер у нас добрый.

Ночью оба долго не могли уснуть. Тесно прислонившись друг к другу спинами, чтобы не так донимал холод, каждый думал о своем. Васютку преследовала одна и та же мысль: почему командор потащил его за собой в Мариенбург и не оставил в своем замке? Почему он вновь оказался в мерзлом каземате? Если здесь он пробудет несколько дней, то вновь подхватит простудный недуг, кой может привести его к смерти. То же ожидает и бедного Карлуса. Но ему-то за что такое наказание? Он ни в чем не провинился. Вот уж действительно: необычно ведет себя этот Вернер. И все-таки почему, Господи?! Но он так не находил ответа.

Утром вновь заявился Кетлер.

— Еще не сдохли, добрые приятели? Вам крупно повезло. Сегодня выступаем из Мариенбурга.

— Куда?

— Ты слишком любопытен, пленник. Советую тебе как можно реже высовывать язык.

— Язык на замок не запрешь, Кетлер.

— Господин Кетлер… Будь моя воля, я бы твой поганый язык не только на замок запер, но и вырвал из глотки.

— Да уж ведаю тебя, кровавого палача, — зло произнес Васютка.

Кетлер с большим трудом сдержал свою необузданную ярость.

— Скоро я не только вырву твой язык, но и по частям рассеку твоё тело, собака!

С этими словами Кетлер вышел из комнатушки, а Васютка обернулся к надзирателю.

— Куда ж немцы выступают?

— Ума не приложу, Васютка, — развел руками Карлус. — Должно быть, к новому месту сбора.

— Ближе к сече, — предположил невольник.

 

Глава 12

ГРАНДИОЗНАЯ БИТВА

Дружины двигались к реке Кеголе, на коей стояла крепость Раковор.

После морозных дней и неистовых метелей, с 4 февраля 1268 года началась оттепель. Снег посерел, стал рыхлым, на полях появились проталины, а через десять дней снег и вовсе истаял.

Ратники радовались теплу, пригревающему солнышку, щебетанью полевых и лесных птиц. Всем стало гораздо легче: в морозы и метели дневки и ночевки были не сладки. Ныне же и грязь не великая помеха, да и та денька через три-четыре подсохнет.

Когда да Раковора оставалось верст семь, князь Дмитрий вновь собрал военачальников на совет.

— Наступает решающий час, воеводы. Сегодня мы дадим отдых дружинам, а завтра утром облачимся в доспехи и подступим к Раковору. Русь веками грезила Варяжским морем, дабы утвердиться на нем и выйти на морские просторы. Море нам нужно до зарезу. Наши ладьи с товарами будут ходить в северные страны и приносить нам немалую выгоду. И не в одной торговле дело. Утвердившись на море, к нам хлынут не только заморские купцы, но и иноземные зодчие и розмыслы, в коих нуждается Русь. Всё это надобно для процветания нашего Отечества. И чтобы вековые мечты исполнились, ныне мы всем располагаем, — и добрым войском, и горячим желанием победить и осадными орудиями, перед коими не устоять ни одной каменной крепости. Я верю в ваше мужество, воеводы!

На сей раз никто не спорил. Каждый князь заверил большого воеводу, что его дружина не посрамит земли Русской.

Довольный ответами княжьих мужей, Дмитрий Александрович вновь обратился с прежней, настоятельной просьбой:

— После совета прошу всех разойтись по своим дружинам. Надо еще раз проверить всё ли готово к битве, да и воинов подбодрить. Ведаю, что перед сечей у многих ратников на душе неспокойно. Чего греха таить — на легкую победу рассчитывать не приходится. Некоторые ратники с поле брани могут и не вернуться. Война бескровной не бывает. Каждого ратника обойдите. Пусть он почувствует уверенность в своих силах… Я же — к Анисиму Талалаю. От его пороков и метательных снарядов будет очень многое зависеть… В добрый путь, воеводы!

* * *

Утром, облачившись в ратные доспехи, войско потянулось вдоль реки Кеголы. Дмитрий Александрович, как и обещал, не стал одеваться в свой, видный всем дружинам, нарядный и драгоценный доспех. Он отказался и от корзна, кой всегда приметен даже вражеским полкам. Теперь он — обычный воин: медный шелом, простая, но довольно прочная кольчуга, меч в дешевых ножнах, овальный красный щит.

Большого воеводу лишь осудил Мелентий Коврига. Молвил своему ближнему послужильцу Сергуне Шибану:

— И чего придумал, наш стратиг? — последнее слово боярин произнес с насмешливой колкостью. — Де, враг не изведает, если его, князя, с коня свалят. Сгиб-де, рядовой воин, не велика для войска потеря. Да разве так можно? Он же большой воевода. Его каждый воин должен в сече зреть.

— А вдруг большого воеводу со стен стрелой сразят?

— Туда ему и дорога, — глухо, с нескрываемой желчью, отозвался Коврига.

— Да ты что, Мелентий Петрович? — ахнул Сергуня. — Тогда всё войско дрогнет, и не видать нам Раковора. Потеря большого воеводы всегда плачевна.

— Не шибко-то по Митьке и рыдать станут. Не велика потеря. Найдутся и более знатные люди. Есть, кому в челе войска ходить.

Сергуню будто кнутом стеганули, он аж в лице переменился. Добро, Ковригу ратники не слышат, а то бы и не побоялись, что такие мерзкие речи высказывает боярин. Ну и ну!

— На сыновей великого князя намекаешь?

— А что, Шибан? И Святослав, и Михаил — люди именитые.

— Только меча на врага не поднимали. Да они князю Дмитрию и в подметки не годятся.

— Ты чегой-то на меня глазами злобно сверкаешь? Давно стал примечать, что не горазд ты стал к службе моей. Не так ли, Сергуня?

— Врать не стану, боярин. Не по нраву ты мне. Худой ты человек.

— Что-о-о? — прищурив глаза, всё также сипло и приглушенно закипел Мелентий. — Да как ты смеешь, свиное рыло? Плетки захотел!

— Руки коротки, боярин! — громко воскликнул Сергуня. — Я тебе не холоп, а вольный человек, дружинник. Ухожу от тебя, клопа вонючего!

Мелентий от дерзости такой разинул щербатый рот, а Сергуня лихо вскочил на коня, гикнул и помчал к воеводскому шатру.

Обозные люди, стоявшие неподалеку от боярина и слышавшие слова Шибана, прыснули от смеха.

Мелентий Петрович разразился бранью:

— Молчать, паскудники! Ну, погодите у меня, недоумки. Прибудем домой — батожьем высеку. Надолго запомните мою порку, псы смердящие!

Мужики угрюмо отошли к своим саням. Емелька Бобок, пощипав заскорузлыми пальцами слежавшуюся, иссиня-черную бороду, глянул на напарника Вахоню и осерчало буркнул:

— Вот те и наставил нас на битву, дьявол брюхатый. Вечно облает.

— А Шибан-то его ловко словцом стеганул. Клоп-де вонючий, хе-хе, — с ухмылкой молвил Вахоня.

— Ловко. Молодцом, Сергуня. Боле к Мелентию не вернется. Поди, к самому князю Дмитрию на службу попросится.

— Дай-то Бог, Вахоня. Дмитрий Лексаныч, чу, никогда воинами не помыкает. Уважают его дружинники.

* * *

Войско вышло к реке и… остановилось от изумления. На противоположном берегу «вдруг увидели перед собою полки немецкие, которые стояли как лес дремучий, потому что собралась вся земля немецкая, обманувши русичей ложною клятвою».

Лицо большого воеводы пошло красными пятнами: он на минуту оцепенел, как и все ратники. Измена, предательская измена! Крестоносцы, не взирая на клятвы великого магистра Руденштейна и дерптского епископа Александра, нарушили мирное соглашение, и вышли на встречу русскому войску.

— Господи! — перекрестился новгородский князь Юрий Андреевич. — Да тут немцев тьма тьмущая. Весь брег полками усеяли… Что делать-то будем, князь Дмитрий?

— Биться! — придя в себя, резко ответил большой воевода.

— Но рыцарей втрое больше. Стоит ли лезть на железную свинью?

Большой воевода глянул на новгородского князя смурыми глазами.

— Аль перепугался, Юрий Андреич?

— Не в испуге дело, князь Дмитрий. Даже батюшка твой, Александр Ярославич, едва ли бы сцепился с такой громадой.

Ливонское войско и в самом деле выглядело угрожающим. Впереди выдвинулись отборные рыцарские полки, поблескивая на солнце стальными шлемами (с прорезями для глаз), прямоугольными щитами, длинными копьями, обнаженными мечами и кирасами. Каждый рыцарь, с головы до ног, закованный в броню, напоминал движущую крепость на сильном, боевом, также бронированном коне. И если вся эта железная махина двинется вперед, то у любого супротивника дрогнет в тревоге сердце. Сомнет, стопчет, раздавит!..

Сколь многочисленных побед нанесло врагам это сокрушительное войско!

«Его не остановить», — побледнев, подумал князь Святослав.

— Надо отходить, — вслух проронил брату, князь Михаил.

Мелентий Коврига как увидел немецкие полчища, так от страха и глаза вытаращил. Пресвятая Богородица, экое войско несметное! Сейчас как хлынет — костей не соберешь. Пропадай головушка… Поворачивать коней надо, пока не поздно. И чего это Митька ждет? Поворачивать!

— Вижу стяг великого магистра… Сам Отто Руденштейн в войске… Да и шатер с хоругвями епископа виднеется. Никак, сам Александр из Дерпта пожаловал, — подъехав к большому воеводе, произнес псковский князь Довмонт.

— Собрались, вороны, — процедил сквозь зубы Дмитрий Александрович.

— Но почему крестоносцы стоят? — недоуменно глянул на большого воеводу Юрий Андреевич.

— Глянь на лед, князь. Оттепель. Рыцари боятся, что лед не выдержит.

Князь Дмитрий не ошибся.

Лед реки Кеголы спутал все планы великому магистру. Он помышлял перейти реку, неожиданно окружить русскую рать со всех сторон, устроить ей переполох и в считанные часы с ратью покончить.

Теперь же всё круто изменилось. Но Отто Руденштейн ничуть не огорчился: князь Дмитрий, увидев перед собой такое огромное войско, с позором повернет назад. Другого исхода и быть не может. Только самый безмозглый человек решится на битву. Но это безумие. Переяславский князь не такой дурак, чтоб как комару кидаться на медведя. Сейчас он еще некоторое время постоит, еще больше ужаснется, отдаст приказ об отходе своих дружин, и навеки расстанется со своей былой славой — покорителя Юрьева.

Князья перестанут почитать Дмитрия, они отшатнутся от него и разбредутся по своим уделам. Русью овладеет страх. А он, великий магистр, всеми силами обрушится на Псков, Полоцк, Новгород и другие северо-западные русские города.

Лишь одно обстоятельство слегка угнетало сердце Отто Руденштейна. Без сегодняшнего сражения князь Дмитрий останется жив. Но, возможно, в другой раз Бруно Конрад не сделает промаха… Да и фогт Вернер пока еще цел. Конрад помышлял незаметно его убить в сражении с русскими. Чертов лед!..

Васютка стоял среди кнехтов и, благодаря своему высокому росту, хорошо видел на противоположном берегу Кеголы русское войско. Своё, родное, отчее войско! Душа его была переполнена ликующим чувством. Сейчас начнется битва, всё смешается, и он постарается оказаться среди своих воинов. Наконец-то он обретет избавление и вскоре увидит своих самых дорогих и близких ему людей — отца и братьев, Никитку и Егорушку. Господи, какое же это счастье!.. А затем, разбив треклятых крестоносцев, ратники разойдутся по городам и весям. Вначале он прибудет в Переяславль к Марьюшке, а затем привезет ее домой, в Ростов Великий и покажет своей ласковой матушке. То-то она возрадуется!

Васютку толкнул в бок Карлус.

— Ты чего улыбаешься? Сейчас русичи побегут вспять.

— С чего ты взял? — недовольным голосом произнес Васютка.

— А ты разве не видишь?

Васютка никогда не был бывалым воином. За рекой он увидел большое войско, кое способно наголову разбить крестоносцев. А то, что и немцев много (он не знал реальных вражеских сил) — не придавал этому значения. Русские воины и не с такими неприятелями управлялись. Разве не Александр Невский побил рыцарей на Чудском озере? Нет, сейчас ратники наберутся духу и пойдут вперед…

Фогт Вернер Валенрод нервно кусал губы. Он, умудренный в рыцарских поединках, мечтал сразиться с самим князем Дмитрием. Пусть все увидят, как он искусно поразит этого русского полководца. Отто Руденштейн лопнет со злости, хотя и не подаст вида, щедро наградив своего первого рыцаря новыми землями. Но этого не произойдет. Тонкий лед Кеголы растопил все надежды Вернера. И надо же было такому случиться. Уж слишком рано наступила весна.

А что получилось с пленником? Все старания командора превратились в пустую затею. Опытный Вернер знал, что если бы не помешала Кегола, княжеские дружины всё равно бы начали сечу: уж такая натура русского человека ничего не страшиться. Это показало татарское нашествие, когда на каждого русича приходилось по десять ордынцев, и всё же они отчаянно сражались, заведомо идя на смерть. Конечно, они бы проиграли и эту битву, но можно было обойтись без лишних потерь крестоносцев, если бы он, Вернер, показал русскому войску знатного пленника. Командору (через своих многочисленных соглядатаев, да и по посольским делам князя Дмитрия) было хорошо известно, что боярин Лазута Скитник пользуется огромным уважением у большого воеводы, и ради этого он прекратил бы сечу и достойно увел бы свои дружины назад. Оценил бы этот шаг Вернера и великий магистр. Выиграть сражение с малыми потерями — дар полководца. Магистр тщеславен!

Что же теперь делать с пленником? Командору он уже больше не нужен. Убить? Но все рыцари знают, что Вернер — не палач. Уж лучше бы он убежал из замка, вместе со своим надзирателем Карлусом. (Командор знал обо всех приготовлениях к побегу. В помещении пленника было проделано незаметное отверстие, и Кетлер каждый день докладывал, о чем разговаривают русич с эстом)… А, может, когда русские еще не повернули, поторговаться с князем Дмитрием по какому-нибудь важному делу?

Пожалуй, впервые фогт Валенрод не знал, что ему делать со своим пленником.

* * *

Князь Дмитрий стоял в мучительном раздумье. Его слова с нетерпеньем ждут все дружины, а он пока ничего для себя не решил. Нет, о возвращении вспять войска не может быть и речи. Рать проделала огромный путь, перенесла немыслимые тяготы, подошла почти к самому морю — и теперь с великим срамом возвращаться на Русь? Да лучше кинжал в сердце! Он примет сражение, примет!

— Что надумал, воевода? — не выдержав затянувшегося молчания князя Дмитрия, спросил Довмонт.

— Пойдем вдоль реки, подступим к Раковору и станем его осаждать.

— А рыцари ударят в спину?

— Ударят, ударят, Довмонт! — с раздражением отозвался князь. — Но мы прекратим осаду, развернемся и примем бой с рыцарями.

— Рискованно, воевода. Датские крестоносцы выйдут из крепости, и мы окажемся в капкане.

— Да знаю! Мы разорвем этот капкан.

Полководец Довмонт лишь головой покрутил: чересчур отчаянное решение надумал принять большой воевода. Уж на что его, Довмонта, считают храбрецом, но такой приказ он отдавать бы не стал.

К князю Дмитрию подъехал Лазута Егорыч. Видя суровое лицо большого воеводы, он начал без излишних предисловий:

— Я, почитай, всю жизнь прожил на берегах озера Неро. Часто ходил и рыбачил по весеннему льду. Дозволь мне, князь, по Кеголе прокатиться.

— Не провалишься?

— Бог не выдаст, свинья не съест. Дозволь?

— С Богом! — понял задумку Скитника Дмитрий Александрович.

Лазута Егорыч тронул повод коня и спустился на лед. И князья, и ратники, и крестоносцы замерли. Сейчас лед треснет, надломится, и воин с конем рухнут в воду. А Лазута Егорыч неторопливо выехал уже на середину Кеголы.

«Князь Дмитрий выслал ко мне посланника, чтобы запросить от Ливонского Ордена мир. Но посланник, если не утонет, получит твердый отказ», — самодовольно подумал великий магистр.

Но смельчак почему-то слез с коня и принялся долбить лед копьем. Ему, всего скорее, потребовалась лунка.

— Что он делает? — спросил Отто Руденштейн командора Вернера. (Первый рыцарь Ордена, согласно давно принятому обычаю, на время походов и битв должен находиться вблизи великого магистра).

— Рыбки достать захотел, — хохотнул один из рыцарей. — Русичей голод одолел.

— Не до смеха, Карл, — одернул рыцаря Вернер. — Думаю, этот человек проверяет толщу льда.

— Глупо. Мы уже проверяли Кеголу.

Лазута Егорыч пробил, наконец, лунку, смерил толщу льда копьем, затем ловко вскинулся в седло, проехался до вражеского берега и вернулся к большому воеводе.

— Сейчас он доложит своему князю, что по такому льду его дружинам в доспехах не пройти, — насмешливо произнес Отто. — Но меня удивляет сам Дмитрий. Неужели он думает напасть на наше войско? Он что — умом тронулся?.. Сейчас этот конник остудит его пыл.

— Ну что? — остро и напряженно вглядываясь в лицо Скитника, спросил воевода.

— Наше войско, почитай, вдвое легче ливонского. Уверен, лед выдержит, князь.

У Дмитрия Александровича — камень с плеч. С каким нетерпением ждал он положительных слов Скитника!

— Спасибо тебе, Лазута Егорыч… Быть битве! Воеводы — ко мне!

Когда Дмитрия Александровича тесно обступили военачальники, большой воевода, решительно и твердо высказал:

— Идем через реку на крестоносцев!

— Мы не думали биться с рыцарями в открытом поле. Надо собираться в полки, — молвил псковский воевода Довмонт.

— А кому и с кем в полках стоять? — спросил новгородский князь Юрий Андреевич.

— Я уже подумал об этом. Псковичи с Довмонтом встанут по правую руку. Я с переяславцами, ростовцами и дружиной князя Святослава также встану по правую руку, но повыше Довмонта. Князь Михаил с тверичами — по левую руку. А новгородцам, кои не раз сталкивались с крестоносцами, быть в челе железному полку. Не подведи, Юрий Андреевич. Новгородцы, еще со времен Александра Невского, лучше всех знают повадки рыцарей. Вначале будет тяжело, но бейтесь изо всех сил, а затем мы ударим левыми и правами полками…

Великому магистру прискучило сидеть на своем бронированном коне. Ему было хорошо видно, как русские воеводы сбились в кучу. Все они были в дорогих, сверкающих на солнце доспехах, лишь один ни чем не выделялся, облаченный в доспех рядового воина. По-видимому, это был один из мечников большого воеводы. Но который же он? В Переяславле его видел командор Валенрод. Может, он разглядит?

— Ты не узнаешь, господин фогт Вернер, князя Дмитрия?

— В доспехах трудно различить, великий магистр. Одно могу сказать, что Дмитрий — высокого роста, но таким выделяется лишь какой-то простой воин. Всего скорее это его телохранитель.

— Воеводы о чем-то совещаются, а вернее, грызутся, — с насмешкой произнес Руденштейн. — Мне надоело ждать, когда они покажут нам спину… Наконец-то, господин Вернер? Воеводы покакали к своим дружинам. Сейчас русские уберутся прочь.

Но через некоторое время, язвительно улыбающееся лицо Отто Руденштейна круто изменилось: оно стало изумленным: загудели боевые трубы, забили тулумбасы и русские войска начали выстраиваться в полки.

— Князь Дмитрий надумал перейти Кеголу?!

— Да, великий магистр, — повеселевшим голосом отозвался командор. — Русские считают, что лед выдержит их дружины.

— Очередная глупость. Десяток рыцарей уже пробовали перейти Кеголу и едва не утонули.

Еще вчера Отто Руденштей послал на реку десяток конных крестоносцев, но те не успели проехать и несколько шагов, как лед гулко и страшно затрещал, и рыцари начали проваливаться в воду, едва успев выскочить на отлогий берег.

— Сейчас мы увидим вторую Иордань, — посмеиваясь, произнес магистр.

Командор Вернер конечно знал, что доспехи русских воинов гораздо легче ливонских, но он был не уверен, что Кегола выдержит многотысячное войско. Мелкими же группами перебегать реку было бесполезно: их тотчас сомнут конные рыцари. Даже если допустить, что всё дружины переберутся на берег, то и в этом случае их ждет жесточайшее поражение. На что же надеются русичи? На случайную удачу? Но это смешно. Уж слишком велико преимущество Ливонского Ордена. Разгром дружин очевиден, и все-таки они решили переходить опасную Кеголу. Диковинный все же этот русский народ!

Когда все дружины были построены в полки, князь Дмитрий въехал на своем Автандиле в гущу переяславских и ростовских воинов, коих он должен повести за собой, снял с головы шелом и громко произнес:

— Сегодня, други мои верные, наступил решающий час. Немецкие рыцари оказались коварны и вероломны. Они разорвали мирное соглашение и тем самым предали Христа, чей крест они целовали в своей лживой клятве, пытаясь учинить нам ловушку. Но мы-то, православные люди, хорошо ведаем, что тот, кто предает Христа, будет им же и наказан, наказан мечами наших воинов. И ничего страшного нет, что клятвопреступников оказалось больше нас. Бог не в силе, а в правде. От Бога отказаться — к сатане пристать. Так в народе говорят. А посему никогда не будет того, чтоб сатана одолел Господа. Я верю в вас, други мои! Пора покончить с ливонскими набегами на святую Русь. Пора показать нашу русскую силу. С именем Бога мы разобьем сатанинских братьев. Отважно бил их Александр Невский со своими славными воинами, и мы будем немцев изрядно бить! Бить во имя пресвятой Руси!

— Побьем, Дмитрий Александрыч! — горячо грянули дружины.

— Буде немцу по Руси шастать!

— С нами Бог!

Князь Дмитрий смотрел на волевые, непоколебимые лица ратников, и по телу его пробежала та приподнятая, горячая волна, что вносит в душу стойкую уверенность.

— Спасибо, други! — большой воевода благодарно склонил голову перед дружинниками, затем надел шелом и вернулся к новгородцам, кои должны первыми начать вылазку.

Князь Дмитрий и новгородцам сказал напутственные слова, и те прониклись ими, отозвались также решительно и дружно:

— Со щитом будем, воевода!

— Побьем ливонца!

Князь Дмитрий, еще раз глянув на противоположный берег, усеянный крестоносцами, взмахнул рукой:

— С Богом, новгородцы! Впере-ед!

Весь передний полк, с развернутыми стягами, рысью двинулся на Кеголу.

«Только бы лед выдержал», — перекрестился Лазута Скитник.

Рядом с отцом сидели на конях Егор и Никита. Лица их сосредоточенные и напряженные, а по телу пробегает нервный озноб. Когда-то они участвовали в малой сече, разбив в Ростове Великом сотню татар на Ордынском дворе. Но здесь-то не сотня врагов, а несметные полчища, облаченные в такую непробиваемую броню, кою, сказывают, ни стрела, ни меч, ни копье не берут. Попробуй, одолей такую силищу!.. Но страха в сердцах почему-то не было.

— Прошли таки, — удовлетворенно молвил Лазута Егорыч.

— Прошли, батя, — кивнул Никита.

— Сейчас в «свинью» врежутся, — сказал Егор. — Ух, какой звон и рёв пошел! Пора бы и нам с переяславцами выступать. Уж скорее бы!

Лазута Егорыч пытливо глянул на сыновей. Оба нетерпеливые, жаждущие кинуться в сечу. Добро, что не ведают страха. Но в них говорит молодость. Молодой на битву, а старость на думу. А подумать есть о чем. Ливонцы преднамеренно вышли в открытое поле. Вокруг — ни лесов, ни скрытых лощин, ни увалов. Неожиданный удар каких-нибудь из полков напрасен: всё обозримо на многие версты. И другая напасть: крестоносцев, почитай, втрое больше. Перевес противника огромен. Другой бы большой воевода отвел войска, но князь Дмитрий не дрогнул. Он поверил в силу русских воинов и пошел на могучего врага. Похвально, зело похвально, князь Дмитрий! Но битву еще надо выиграть.

— Глянь, батя! Новгородцы полностью зажаты немцами. Ну, чего князь Дмитрий медлит? — встревоженным голосом произнес Никита.

— Князь ждет, когда больше крестоносцев втянутся в битву… Скоро, сыны, и мы двинемся. Держитесь меня и сражайтесь с оглядкой. Не зевайте и не лезьте напролом. Враг может и сзади ударить. Меч притупится — гасилом по шелому бейте. Эта надежная штуковина любую жизнь загасит.

Лазута Егорыч говорил неторопливо и степенно, как будто с сыновьями в лес на охоту снаряжался. Богатырски сложенный, он выглядел Ильей Муромцем с Добрыней и Алешей.

Углядев, что новгородцы уже слишком глубоко врезались в «свинью», большой воевода махнул рукой правому и левому полкам.

— Пора!

И пошли дружины на Ливонский Орден, а вслед за ними и пешие ратники, стремясь обхватить немцев с обеих сторон. Вот тут-то и разгорелась кровавая сеча!

Конники с гиком, ревом и свистом хлынули на крестоносцев. В первом десятке всадников, на своем быстром, черногривом, кабардинском коне летел князь Дмитрий. Обок, низко пригнувшись к буланой, развевающейся гриве, мчал любимый княжеский мечник, Волошка Севрюк — проворный слуга и отменный наездник.

Сшиблись!

Зазвенела сталь, посыпались искры, и загуляла злолютая битва. Свирепая, жуткая. Никто не хотел уступать. В бешеной, звериной злобе рубились с русскими воинами крестоносцы. Остервенело хрипели из закрывающих лицо железных масок:

— На куски порубим!

— Всех до единого уничтожим!

Рыцари хрипели на своем немецком языке, а русские, также остервенело, выплескивал своё:

— Не шарпать наши земли, треклятые ироды!

— Побьем, свиные рыла!

Гул, стон, рев гуляли над полем брани. Ржание коней, звон мечей, щитов, кольчуг и лат, тяжелые, хлесткие удары копий и сулиц, топоров и палиц, кистеней и дубин, обитых железом; ярые возгласы, стоны, крики и вопли раненых.

Сеча!

Ужасающая, грандиозная сеча.

«Ни отцы, ни деды наши, скажет летописец, — не видали такой жестокой сечи».

Неистовствовал князь Дмитрий. Ох, как пригодились ему, да и его дружинникам длительные потешные игры с «ливонскими крестоносцами». Навсегда запомнились ему и ценные наставления отца, Александра Ярославича, кой не единожды рассказывал о знаменитой битве на Чудском озере:

— Крестоносцы любят сражаться на своих длинных копьях. Когда рыцарь, весь в броне, бешено несется наперевес с копьем на противника, то удар его чудовищен и неудержим. Либо от него надо уклоняться, либо будь таким же сноровистым, ловким и могучим. И всё же, надо признаться, рыцарь в таком налете гораздо искуснее. Таранный удар его страшен. У врага и щит треснет, и кольчуга будет распорота, и он, оглушенный, вылетит из седла. Крестоносец приучается к рыцарским поединкам с детства. Русские же воины, к великому сожалению, к оному не приспособлены. Если их доспехи выдерживали, а копья ломались, начиналась рубка на мечах. Вот здесь уже сильнее русский. Его основное оружье — испытанный меч, коим он владеет мастерски. Когда брань идет на мечах, русскому ни ордынец, ни ливонец не страшен. А посему, сынок, когда доведется тебе сражаться с крестоносцами, лучше пускай свои полки в гущу. В ней крестоносцам с копьями не развернуться. Когда начинается свалка, им уже не до копий. Они их даже бросают. Сам видел на Чудском озере. Вот тут-то русскому воину нет цены. Тут не только меч, но и другое оружье в ход идет. Но и про своего коня не забывай. Конь, прирученный к битвам — большое подспорье.

И до чего ж прав оказался отец! Когда дружины и пешцы навалились с обеих сторон на врага, крестоносцам было уже не до копий.

Не случайно говорил Александр Невский и про коня. Привыкший к сечам Автандил и впрямь оказался превосходным конем. Вороной кабардинец, как рассказывали горцы, не только отлично переносил летнюю жару и зимние морозы, долго мог терпеть без еды и питья, но и отлично рысил и переходил в стремительный галоп. Но главное, чему удивлялся Дмитрий Александрович — Автандил был до чрезвычайности надежен и умен. В любом месте оставь его без коновязи — никуда не убежит, будет стоять и часами ждать своего наездника.

В ратных же «потехах» Автандил был настолько послушен, что не отвлекался в самые жаркие минуты, чутко улавливая нажатие колен всадника и, поворачивая, куда нужно было хозяину.

Приучил его Дмитрий Александрович и к одной весьма полезной новинке — вопреки всем правилам, оставлять врага слева, под неудобную руку. А князь в сече и левой владел, не хуже, чем правой. Вот это-то и пригодилось сейчас Дмитрию Александровичу.

В зимнем походе, большой воевода сидел в красивом, расшитыми узорами, седле, под коим находился чепрак с серебряной бахромой. Конская грива была покрыта особой сеткой из червонной пряжи, «штоб не лохматило». Сбруя обложена золотыми и серебряными бляхами с драгоценными самоцветами; «стремена злаченые», даже ноги Автандила были украшены легкими изделиями из серебра и золота.

Таков был старозаветный обычай: и воевода, и конь его должны выделяться из всего войска. Но перед самой битвой Дмитрий Александрович, как и обещал, снял с коня всё драгоценное убранство. И ни один рыцарь не мог подумать, что неустрашимый всадник, оказавшийся перед ним, оказался простым воином. Это и удивляло крестоносцев. Какой-то обычный, рослый ратник, в заурядном доспехе, так сноровисто, изворотливо и бесстрашно бился, что наводил ужас на рыцарей. Было заметно, что ратник не только обладал богатырской силой, но и был искушенным воином. Особенно поражал его черный изворотливый конь, который крутился ужом и оказывался в самом неподходящем для рыцаря месте, «не с той руки». И русич виртуозно пользовался этим преимуществом, ударяя рыцаря своим крыжатым, тяжелым мечом, да так мощно, что противник валился с коня.

Вокруг могучего всадника, подстать, ему сражались на конях крепкие, хваткие ратоборцы. (Это были отборные мечники князя Дмитрия, во главе с Волошкой Севрюком). Они не только храбро и умело сражались, но и успевали прикрывать большого воеводу от неожиданных ударов рыцарей.

Великий магистр и командор Вернер пока еще не вступали в бой. Они выжидали решающего перелома. Пока всё шло по плану Отто Руденштейна. Если уж русичи и двинулись через Кеголу (что и поразило магистра), то они пошли на явную погибель. Пройдет еще немного времени, и железный немецкий клин раздробит основной полк князя Дмитрия, а затем начнет добивать менее сильные полки — правого и левого крыла. Так было во многих битвах с европейскими войсками.

У Отто Руденштейна даже не было малейшего сомнения, что его рыцари в считанные часы раздавят русские дружины. Никогда еще того не было, чтобы войско, превышающее противника больше чем в три раза, потерпело поражение. Такого чуда Европа не знала, и никогда не узнает!

Но прошел час, наступил другой, а русские и не думали трубить к отступлению. А ведь рыцарский клин давно уже расчленил основной полк на мелкие части и принялся за фланги. Когда же русские «крылья» отпрянут и побегут в разные стороны? В этом злом, гулком, звенящем месиве ничего уже не поймешь. Ясно только одно: льется обильная кровь, гибнут и русичи и непобедимые рыцари.

Еще через час великий магистр окончательно убедился, что перелома так и не дождешься. Русские воины бьются с такой иступленной злобой и необычайной яростью, что трудно ждать оглушительной победы.

Понял это и фогт Вернер. Его изумление было беспредельным. Никогда еще он не наблюдал такой ожесточенной битвы. Чем упорнее шло сражение, тем настойчивее и напористее становились русские воины, как будто и не понимали, что они в меньшинстве.

— Мы слишком много теряем рыцарей. До вечера мы лишимся тысячи воинов Ордена. Не пора ли приостановить битву, великий магистр? — с неожиданным предложением выступил командор.

— Да ты с ума сошел! — недовольно воскликнул Руденштейн. — Как это «приостановить?»

И Вернер наконец-то рассказал о своей давнишней задумке с русским пленным.

— И ты думаешь, что князь Дмитрий пожалеет сына своего посланника?

— Князь Дмитрий будет рад нашему предложению. Он всё равно понимает, что его воины будут рубиться до последнего, и он останется без войска. Принятие же нашего предложение покажется его войску благородным, и князь Дмитрий достойно уйдет с остатками полков на Русь. Его никто не осудит. А мы останемся победителями, и не понесем огромного урона. Соглашайся, великий магистр.

Отто Руденштейн с минуту молча пожевал тугими, обвисшими губами и ворчливо произнес:

— Ты любитель всяких тайн, господин командор, о которых великий магистр должен был знать… Но я принимаю твой план.

Вскоре по всему ливонскому войску звонко запели серебряные трубы и замелькали белые полотнища на высоких древках. Рыцари (хотя и в полном недоумении) поняли, что эти сигналы означают конец битвы, или того хуже: великий магистр отдал приказ о поражении своего войска.

Также поняли сигналы крестоносцев и русские дружины. Но их недоумение было гораздо большим, чем у немцев. Неужели железные рыцари сдаются?

Битва остановилась.

К Васютке, который вместе с Карлусом находился неподалеку от шатра дерптского епископа Александра, подъехали Вернер с Кетлером.

— Переодевайся, русич, — приказал командор.

Кетлер протянул пленнику узел, в котором находилась бывшая одежда Васютки: темно-вишневый кафтан, шапка, опушенная лисьим мехом, бархатные портки и красные сафьяновые сапожки. Вся одежда вычищена, приведена в должный порядок.

— К чему это, Кетлер?

За Кетлера ответил фогт Валенрод:

— Я знаю, что твой отец, посланник ростовского и переяславского князей, Лазута Скитник, находится в этом войске. Я отпускаю тебя, купец, к твоему отцу. Ступай и радуйся жизни.

— И ради этого великий магистр остановил битву? — удивился Васютка.

— Да, купец. У великого магистра доброе сердце.

— Здесь какой-то подвох, Вернер.

— Мне не отпущено время на пустые разговоры, купец. Садись на коня.

Однако у командора была большая проблема: ни Отто Руденштейн, ни он, Вернер, так и не могли определить — кто же из семи князей, приведших свои дружины в Ливонию, является Дмитрием. Пришлось фогту взять с собой глашатая, который, после нескольких гулких ударов в литавры, зычно восклицал:

— Великому магистру нужен для переговоров князь Дмитрий!

Дело оказалось нелегким. Попробуй, услышь слова толмача-глашатая в громадном стотысячном войске.

На драгоценные доспехи фогта Валенрода был накинут на плечи тонкий белый плащ, испещренный черными крестами. Обок с ним ехали глашатай и Васютка в своем русском облачении.

Русичи диву давались:

— Кто-то из наших едет. Чудно!

— Как он среди немцев оказался?

— А, может, какой-нибудь изменник.

Да и сами крестоносцы недоуменно пожимали плечами. Откуда взялся в войске этот русский человек? Зачем первый рыцарь Ливонского Ордена ведет его к князю Дмитрию?

Наконец-то глашатай был услышан большим воеводой. Пока он ничего для себя не уяснил. Остановка битвы была совершенно непредсказуемой. А уж появление русского человека — и вовсе малопонятно. Что же задумал великий магистр?

— Тебе нельзя сказываться князем Дмитрием, — молвил ближний боярин, также участвующий в сече, Ратмир Елизарыч.

О том же произнес и Неждан Корзун:

— Если в тебе, князь, узнают большого воеводу, то рыцари кинут все силы, чтобы тебя загубить. Давай я назовусь князем Дмитрием.

— И не подумаю, Неждан Иванович. Ты уж в годах, а меня рыцари всё еще за юноту принимают… Волошка! Доставь-ка мне княжеское корзно. Приму посла великого магистра по-княжески.

После очередного удара в литавры и возгласа глашатая, кой находился от князя Дмитрия в пятидесяти шагах, большой воевода накинул на плечи княжеское корзно и поднял руку.

— Остановитесь! Я — князь Дмитрий!

Вернер и его сопутники придержали коней. Командор пытливо глянул на князя и тотчас безошибочно его распознал. Он! Князь Дмитрий, которого видел в Переяславле.

— Я приветствую тебя, доблестный воевода, — начал свою речь командор. — Ты совершил поступок мужа, перейдя Кеголу и напав на наше рыцарское войско. Похвально!.. Но вначале скажи, есть ли в твоей дружине твой посланник, боярин Лазута Скитник?

— Мои бояре по хоромам не отсиживаются.

— Отлично.

Вернер сдернул с головы пленника шапку и Лазута Егорыч, бывший неподалеку от большого воеводы, ахнул:

— Васютка!.. Сынок.

— Мы здесь, Васютка! — с неописуемой радостью закричали братья.

— Молчать, купец, — негромко приказал командор. — Ты еще успеешь наговориться с отцом. А если надумаешь без моего дозволения поскакать к своим, то немедля погибнешь. Кетлер проткнет тебя копьем. Да и с коня ты не сможешь убежать.

Ноги Васютки, на всякий случай, были накрепко привязаны сыромятными ремнями к стременам коня.

Из глаз Лазуты Егорыча скользнула в седую бороду скупая слеза. Его душа была на седьмом небе. Васютка, его родной сын Васютка, коего он давно оплакал, жив! Господи, какое же это счастье! Мать-то, Олеся Васильевна, как обрадуется!..

А фогт Вернер продолжил свою речь:

— Я буду говорить от имени великого магистра Отто Руденштейна. Он, как член братства Ордена святой Марии, решил совершить благочестивый поступок и приказал отпустить пленника, сына Лазуты Скитника, к своему отцу.

— Я хорошо ведаю поступки великого магистра. Все его деяния несут своекорыстную цель. В этом мы уже недавно убедились. О каком же благочестии можно говорить, когда Отто Руденштейн нарушил клятву крестоцелования? — сурово произнес князь Дмитрий.

— Я, рыцарь Вернер Валенрод, не уполномочен отвечать за разрыв мирных соглашений великого магистра. Я всего лишь его поданный. Разговор идет о пленнике. Повторяю: магистр отпускает его.

— И что же взамен, рыцарь?

— Магистр освобождает пленника, а ты, князь Дмитрий, прекращаешь битву и распускаешь дружины по своим княжествам.

«Так вот в чем разгадка всех деяний командора Вернера», — пронеслось в голове Васютки.

— Хитро задумано, — с усмешкой проговорил князь. — А если я отклоню предложение магистра и продолжу битву?

— Неразумно, князь Дмитрий. У тебя не хватит сил, чтобы добыть победу. Всё твоё войско останется лежать на этом поле. Да и сын твоего посланника будет незамедлительно убит. Решай, князь!

Большой воевода надолго замолчал. Он видел перед собой окаменевшее лицо Лазуты Егорыча и думал:

«Ныне от моего приказа будет зависеть судьба сына Скитника. Отец мучительно переживает, в глазах его слезы. Аж на душе стало мерзко. Уж так не хочется стать виновником гибели молодого Васютки, об исчезновении коего он изведал еще в Переяславле… Но и уходить с поля брани — отдать победу злейшему врагу, кой двинется затем на Псков и Новгород… Нет, такого он, князь Дмитрий, не допустит. Если уж он и отойдет от Кеголы, то вглубь Руси не двинется, а встанет перед Псковом и побьет ливонца… Правда, сам отход мучителен и бесславен. Ох, как затрубят крестоносцы о своей победе на всю Европу! Русские перепугались и опрометью бежали от необоримых рыцарей! Слава, Ливонскому Ордену!

Князя Дмитрия охватили противоречивые мысли. Неужели отступать? Но это позор.

Большой воевода вопросительно глянул на Лазуту Скитника.

— Что скажешь, Лазута Егорыч?

Скитник пристально посмотрел в глаза князя Дмитрия и, кажется, всё понял. И в этот момент раздался крик Васютки:

— Батя! Не соглашайся! Бейте ливонцев!

— Спасибо, сынок! — утирая кулаком слезу, отозвался Скитник. — То — достойный ответ. Мы тебя, славного сына, будем всегда помнить.

Лазута Егорыч поклонился Васютке в пояс и повернулся к большому воеводе.

— То же самое я хотел сказать и тебе, князь Дмитрий. Нам нужна победа, а не бесчестье.

Дмитрий Александрович крепко обнял Скитника и душевно молвил:

— Вдругорядь спасибо тебе, Лазута Егорыч. Ты вырастил доброго сына.

Затем большой воевода выхватил из ножен меч и громко воскликнул:

— На ливонцев, други!

Командор Вернер тотчас приказал Кетлеру опустить древко с белым полотнищем, что означало: сражение продолжается.

— А с пленником что?

— Уведите пока к шатру епископа, — с раздражением ответил Вернер.

Князь Дмитрий вновь скинул с плеч корзно и ринулся в сечу. Русские воины поперли на немцев с удвоенной силой. Лютый, привыкший к битвам Автандил большого воеводы, храпел и злобно рвал острыми зубами плечи крестоносцев. Вновь «сошлись копье на копье, меч на меч, топор на топор, конь на коня… Кровь не успевала стечь по лезвию к рукояти, брызгалась каплями в стороны и кропила истоптанную землю».

Большую помощь княжеским дружинникам оказали пешие ратники. (Не зря Дмитрий Александрович приказал наковать побольше копий, с длинными, изогнутыми крючьями).

Пешцы стягивали крестоносцев крючьями с лошадей и на земле добивали «гасилами».

— Лупи по «бадьям!» — во всю мочь кричал Аниська Талалай, кой не остался в обозе и прибежал с возницами на поле брани.

— Лупи! — вторил Аниське обозный боярина Мелентия Ковриги, долговязый Вахоня.

— Круши гадов! — опуская тяжелое гасило на «бадью», — орал грузный, чернобородый Емелька Бобок.

Ратники прозвали «бадьями» защитные, железные шеломы рыцарей, надетые на головы и похожие на бадьи и ведра.

Помощь пешцев (а их было довольно много в каждом полку) оказалась настолько неоценимой, что привело великого магистра, наблюдающего с невысокого холма за битвой, в ярость: крестоносцы таяли, как последний апрельский снег.

— Русские сражаются не по правилам, — гневно высказывал он командору Вернеру, вспомнив «Ледовое побоище» — Лапотное мужичье вновь стягивает баграми рыцарей и убивает их коней засапожными ножами.

Когда-то великий магистр клялся, что больше не допустит такого позора.

— Варвары бьются по-варварски.

— Жаль, что нам помешала Кегола. Она спутала нам все карты. Передний полк не выдержал бы «кабаньей головы» и был бы раздавлен.

И чем же помешала река? Повторим. Всё дело в том, чтобы сохранить строй к решающему моменту схватки, конница подходила к противнику шагом, «была покойна и невозмутима, подъезжала не торопясь, как если бы кто-нибудь ехал верхом, посадивши впереди себя на седло невесту». И только подъехав к врагу совсем близко, рыцари бросали коней в более быстрый аллюр. Медленное сближение имело еще и тот смысл, что экономило силы лошади для решающего броска и схватки.

Пожалуй, самым удобным построением был издавна придуманный для тяжелой конницы «клин», «кабанья голова», или «свинья», как называли его русские дружинники.

«Кабанья голова» имела вид колонны, слегка суженной спереди. Давно известно, что конницу водить в колоннах очень выгодно, так как в этом случае лучше всего сохраняется сила её массированного, таранного удара. Это не столько боевое, сколько походное построение, когда «клин» врезается в ряды противника, воины, едущие в задних рядах немедленно «разливаются» в стороны, чтобы каждый всадник не топтал передних, но в полную меру проявил свои боевые качества, равно как и качества коня и оружия. У «клина» было и еще одно преимущество: фронт построения был узок.

Дело в том, что рыцари очень любили сражаться, но совсем не хотели умирать — ни за сеньора, ни за святую церковь. Они должны были и хотели только побеждать. Этому, собственно, и служили их доспехи. Этому служил и «клин». Ведь когда отряд рыцарей медленно, шаг за шагом, приближался к врагу, он становился великолепной мишенью для лучников противника. Хорошо, если у кого нет метких лучников. А если есть? Если у них вдобавок отличные дальнобойные, мощные луки?

Татары при Лигнице именно из луков буквально расстреляли прекрасно защищенных доспехами рыцарей. А при построении «клином» перед вражескими стрелками оказывалось только несколько всадников в самом надежном защитном снаряжении.

— Князь Дмитрий перехитрил нас. Он понял, что наш «клин» не может сползти к реке. Поэтому мы не смогли показать преимущества «кабаньей головы». Всё наше построение сломал этот переяславский князек, — сказал командор.

— Будь он проклят! Кто мог знать, что он рискнет пойти через Кеголу? Кто? — великий магистр был вне себя. — Вернер. Хватит тебе любоваться, как погибают наши славные рыцари. Хватит! Кидай свой отряд в сражение! Пробейся к Дмитрию и убей его. Убей!

— Я давно жду твоего приказа, великий магистр. Я постараюсь разыскать князя Дмитрия, хотя он и сбросил свой плащ.

К Отто Руденштейну приблизился член братства «Карающий меч» Бруно Конрад. Тихо спросил:

— Не пора, великий магистр?

— Не спеши, Бруно. Может, ему и впрямь удастся убить Дмитрия. Не упускай фогта из виду. Он не должен вернуться с битвы, — едва слышно произнес Руденштейн.

После свидания с сыном, Лазута Скитник с таким ожесточением набросился на рыцарей, что крестоносцы отскакивали от него в стороны. Вид русского боярина был страшен. Его удары мечом были настолько могучи, что они рассекали шеломы и латы, и поражали рыцарей насмерть. Богатырски сложенный Лазута Егорыч лез в самую гущу врагов, не думая о своей гибели. Он неистово мстил за своего сына Васютку, забыв даже о своих остальных сыновьях, кои шли за ним, и коим приходилось очень нелегко в этом кровавом месиве.

После одного из ударов, у Скитника сломался меч, но ему вовремя подкинул с земли оглоблю один из обозных людей, сам орудовавший длинным увесистым багром.

— Держи, ямщик!

Это был мужик Вахоня, кой признал-таки в знатном человеке бывшего ямщика, и кой когда-то ночевал в его избе.

— Спасибо, друже! — выкрикнул Лазута Егорыч. Привычное когда-то «оружье» ему крепко пригодилось: оглоблей он сшибал с коня железного всадника с первого же удара.

Ловко бились и ростовский князь Борис Василькович и боярин его Корзун, и неистовый псковский воевода Довмонт, и сыновья великого князя Святослав с Михаилом…

А вот новгородский посадник Михаил и тысяцкий Кондрат были убиты. Новгородскому полку было нелегко: он самый первый принял бой «кабаньей головы», и сдержал напор крестоносцев; не случайно здесь всех больше полегло дружинников и пеших воинов.

Несколько легче пришлось правому и левому крыльям, но и они постепенно были втянуты в «кабанью голову». Однако стенка на стенку — не получилась. Как-то само по себе произошло, что русские и их неприятели сбились в отдельные гигантские группы, где творилась полная неразбериха, и рекой лилась кровь. Но вот на эту-то «неразбериху» и рассчитывал князь Дмитрий, хорошо зная, что когда рыцари теряют свой строй, то становятся неуправляемыми и нарушают дисциплину. Но пока они еще понимают, что их большинство, и что русских с каждым часом сечи будет всё меньше и меньше, и что скоро наступит момент, когда они полностью полягут на поле брани. Но миновало не менее пяти часов, а русские бились всё упорнее и ожесточеннее, и всё больше падало на землю рыцарей.

Командор Вернер, лучший рыцарь Ордена, искусно сражаясь с русскими воинами, искал глазами князя Дмитрия. Ему очень хотелось победить именно этого ратоборца, большого воеводу, чья слава гремит уже с 12 лет. Но как отыскать его в таком огромнейшем войске, которого Европа еще и не видывала. На переговорах о пленнике князь Дмитрий сидел на удивительно красивом коне в окружении некоторых князей и бояр в дорогих, сверкающих доспехах. Особенно он приметил отца узника, Лазуту Скитника, высоченного витязя в серебристой кольчуге и в шеломе с бармицей. Вот его-то и надо найти в этой оглушительной сече. Всего скорее, где-то неподалеку бьется и большой воевода.

Не меньше часа, прорываясь, то к одной группе воинов, то к другой, высматривал фогт Валенрод посланника князя Дмитрия и все-таки заметил его. Ринулся к нему и увидел наконец-то рослого всадника в простом доспехе. Он! Князь Дмитрий. Его обличье, которое он хорошо запомнил еще в Переяславле. Слава тебе, дева Мария!

Вернер начал исподволь прорубаться к большому воеводе. Поединок с опытным врагом — его страсть, его жизнь. Скольких храбрых рыцарей он поверг наземь, изумляя своей непревзойденной ловкостью и отвагой орденских братьев!

И вот он в трех шагах от Дмитрия.

— Защищайся, князь! Я бросаю тебе перчатку! — в предвкушении от неминуемого поединка, в радостном упоении воскликнул командор.

Большой воевода, увидев перед собой закованного в броню ливонца, сразу узнал его. Это был тот самый рыцарь, кой назвал себя Вернером Валенродом, и кой привел с собой сына Лазуты Скитника. Возможно, этот крестоносец со своими «купцами» и захватил его в плен.

Возглас «бросаю перчатку» (Дмитрий об этом ведал) означал вызов на поединок, при котором никто не должен вмешиваться в бой ратоборцев.

На Вернера накинулись, было, мечники во главе с Волошкой, кои не ведали смысла вызова на дуэль, но князь остановил их:

— Прочь от рыцаря! Я сам с ним поквитаюсь. Сам!

И поединок начался. Командор пожалел, что ему пришлось оставить копье, но он обладал неоспоримым преимуществом. Во-первых, его латы намного крепче, чем кольчуга князя, а во-вторых, его защищенный броней конь, более тяжел и сам по себе представляет движущуюся крепость. Да и разница в мечах была ощутима. Меч рыцаря был чуть длиннее, уже и легче русского меча. С таким мечом гораздо искуснее сражаться.

От первого же удара Вернера князь умело защитился своим красным овальным щитом, а когда рыцарь замахнулся для второго удара, конь Дмитрия (на удивление командора очутился с другой стороны, под левую, неудобную руку крестоносца). Такого трюка командор явно не ожидал. Князь же, как уже говорилось, лихо бился как с правой, так и с левой руки.

При первом же наскоке фогт убедился, как со страшной силой обрушился о его крепкий щит вражеский меч. Фогт сразу же понял, что перед ним отважный воин, обладающий богатырским ударом.

Крестоносцы ждали победы своего прославленного рыцаря. Она вселит в их сердца бесстрашие и мужество, придаст новые силы для битвы с врагом. Поражение — повергнет в уныние, вызовет ужас и смятение перед грозным противником.

Русские же ратники, раскиданные по всему немецкому войску, лишь немногие знали, что их большой воевода рубится сейчас с первым рыцарем Ливонии. Об этом не знал и сам князь Дмитрий, приняв отважного крестоносца за обычного рыцаря. (Он, конечно же, не слышал о доблестных победах Вернера).

Воины вновь сшиблись. Вернер успел отскочить под удобную для себя правую руку. Прикрываясь щитами, взмахнули мечами. Зазвенела сталь, посыпались искры. Так продолжалось несколько минут, пока князь не обнаружил слабое место вражеского коня, а именно его шею, прикрытою легкой, не такой уж прочной железной сеткой. Он вдругорядь направил Автандила в левую сторону от рыцаря и, пока тот заслонялся щитом, мощно рубанул мечом по шее коня крестоносца.

Конь вместе с рыцарем рухнул на землю. «Бадья» свалилась с головы. Князь спрыгнул с Автандила и только сейчас хорошо разглядел лицо противника. В глазах его застыло и удивление, и ужас. Непобедимый Вернер впервые повержен на землю!

Князь Дмитрий вновь взмахнул мечом, но опускать его на голову рыцаря так и не стал, памятуя русскую пословицу: «лежачих не бьют».

— Поднимайся, немец. Продолжим рубку без коней.

И начался пеший поединок.

Блистали мечи, лязгало железо. Вернер бился жестоко. Обозленный своей неудачей, фогт хотел побыстрее уложить князя и вновь поднять в глазах рыцарей свою пошатнувшуюся славу.

Однако более гибкий и верткий юный князь на земле держался цепко. Вернеру никак не удавалось поразить врага своим мечом. Князь ловко защищался и выжидал удобного момента.

Бились отчаянно, долго. Фогт всё время что-то гневно и воинственно выкрикивал, а Дмитрий сражался молча, стиснув зубы, сурово поблескивая из-под шелома зоркими глазами.

Вернер, уверившись в своей победе, всё наседал и наседал. Его узкий меч, словно молния, сверкал в воздухе, тяжело опускаясь на русский щит. Вот-вот князь дрогнет и обретет смерть на поле брани.

Но Дмитрий сам продолжал наносить могучие удары. Он знал, что его меч хоть и вынут из простых кожаных ножен, но сработан из знаменитой, крепчайшей дамасской стали. И этим надо воспользоваться.

Князь стал лишь изредка обмениваться ударами, и вот, улучив момент и, собрав воедино всю оставшуюся силу, Дмитрий неожиданно для крестоносца взмахнул тяжелым мечом и обрушил его на кирасы рыцаря, да так мощно, что кирасы лопнули, обнажив на груди окровавленную белую рубаху. Тяжело раненный Вернер побледнел, зашатался и в другой раз оказался на земле.

— Слава князю Дмитрию! — закричали мечники большого воеводы и немногие ратники, кои оказались неподалеку от полководца.

Князь Дмитрий не стал добивать крестоносца.

— Взять рыцаря в плен! — последовал его приказ.

Рыцари, наблюдавшие за поединком своего прославленного командора, сникли, чем не преминули воспользоваться русские ратники.

— Бей ливонца!

— За работу, крючники!

Бруно Конрад, увидев поверженного командора, скривил в довольной ухмылке тонкие губы.

«Скоро он сдохнет. Туда ему и дорога, выскочке! Сама дева Мария способствует тому, кто не захотел помогать «Карающему мечу».

Рыцари пятились от дружинников и пешцев, и Бруно Конрад поспешил незаметно выскользнуть из жестоко дерущегося клубка. Ему надо принести хорошую весть великому магистру, который, конечно, так и не увидел пешего поединка.

— Ну? — выжидательно выдавил из себя Отто Руденштейн.

— Думаю, великий магистр, тебе важнее гибель нашего властолюбивого фогта, чем какого-то русского князя. Их на Руси, как блох на паршивой собаке.

— Вернер убит?

— Да, великий магистр.

Бруно решил немного приврать, увидев, как, обливаясь кровью, фогт даже не мог приподняться с земли. Его поволокли за ноги.

Отто Руденштейн оцепенел. Юнота Дмитрий победил несокрушимого рыцаря! Плохой знак. Теперь русские воины еще больше воодушевлены и с неукротимой злостью накинутся на крестоносцев. И откуда у них столько сил?! Рыцарей становится всё меньше и меньше. О, пресвятая дева!

Бруно Конрад, глядя в помрачневшее лицо Руденштейна, догадался о его чувствах.

— Я понимаю, о чем ты думаешь, великий магистр. О Пирровой победе. Но если бы фогт остался жив, то рыцари не потерпели бы таких потерь. Они бы…

— Замолчи, Бруно! — словно змея прошипел Руденштейн.

Живой Вернер, несомненно, стал бы великим магистром, но это никак не входило в планы главы Ливонского Ордена. И хорошо, что фогт погиб. Однако его не устраивала и «Пиррова победа». Руденштейн всё еще надеялся на крупный успех рыцарей. Отменно, что лишь немногие крестоносцы видели неудачу командора Валенрода.

Но неблагоприятная удручающая весть вскоре загуляла по всему немецкому войску. А русские (они тоже мало помалу изведали о блестящем подвиге своего большого воеводы) всё лезли и лезли, словно у крестоносцев и не было численного превосходства.

Сеча продолжалась еще три часа. Чувствуя, что вот-вот наступит перелом, и рыцари уже готовы к бегству, на поле брани выехал сам великий магистр и, не удержавшийся в шатре, епископ Дерпта, Александр. Размахивая золотым нагрудным крестом, владыка закричал:

— Братья! С нами Христос и пресвятая Мария! Истребим поганых русичей во славу католической веры! Смерть язычникам!

— Смерть! — отозвались крестоносцы, но ответ их был слаб, недружен и вял, будто листья деревьев робко на ветру прошелестели.

Увидев, как в задних рядах немцев заколыхались стяги и хоругви с изображением Христа, князь Дмитрий понял, что великий магистр и епископ решили вступить в битву. Ну что ж? Пора и ему, большому воеводе, показаться всему войску в своем княжеском облачении.

— Волошка! Доставай корзно!

Вокруг князя сражались десятки молодых, но крепких дружинников. Дмитрий Александрович накинул на широкие плечи своё приметное алое корзно, застегнул на золотую пряжку и привстал на стременах.

— Мои славные и верные други! Мы бьемся уже целый день. Изрядно бьемся! Рыцари же сражаются через силу. Они уже почувствовали, что победа выскальзывает из их рук. Нужно одно решающее усилие и враг побежит. Да будет еще яростней ваш меч. Впере-е-ед, други! За святую Русь!

Русичи отозвались зычными, оголтелыми возгласами:

— Вперее-е-ед! Побьем немца!

— За святую Русь!

И этот удар был настолько яростен, и силен, что рыцари дрогнули и побежали.

Васютка и Карлус стояли неподалеку от шатра епископа. Вначале они находились в окружении десятка немцев, но когда дерптский владыка сел на коня и вытянул из ножен меч, то он позвал с собой и кнехтов.

— А рыцарям-то не до нас стало. Лихо же русичи бьются, — повеселевшим голосом сказал Васютка.

— Лихо, — кивнул Карлус.

Еще через некоторое время Васютку и вовсе озарила радостная улыбка.

— Бегут рыцари… Не помочь ли им? Давай к нашим пробиваться.

— Да мы же в одежде кнехтов.

Крестоносцы, доставившие пленника к шатру епископа, вновь сняли с Васютки его родную одежду и вновь облачили в коричневую куртку кнехта.

— Таков приказ фогта Вернера, — пояснили они. — Здесь, среди немцев, нечего тебе красоваться в русском кафтане. Рыцари злы, могут и копьем проткнуть. А надо бы.

Теперь возле шатра остались лишь три священника, кои неустанно молились за победу Ливонского Ордена.

— Вот и добро, что мы в одежде кнехтов, — молвил Васютка и, оглянувших на святых отцов, добавил. — Как до наших доберемся, куртки сбросим. А оружья на поле хватает. Да и коней без всадников не перечесть.

Ни великий магистр, ни епископ Александр не смогли остановить крестоносцев. Рыцари не любили умирать. Их обуял страх. Еще больше они перепугались, когда их владыку, который с мечом попытался отбиться от русских, кто-то из ратников убил увесистым «гасилом».

«Русские сломили немцев и гнали их семь верст вплоть до Раковора».

Удалось повоевать и Васютке с Карлусом. Пленник, очутившись среди русских, нашел на поле брани не только меч и копье, но и доброго коня, на коем и поскакал за рыцарями. Бронированные рыцари и кони убегали тяжело. Их быстро достигали более легкие русские всадники и крушили врага.

— Молодец, Васютка! — закричал, скакавший обок Карлус, когда увидел, как его бывший пленника поразил копьем голову рыцаря, и тот повалился с коня.

И сам Карлус без удачи не остался…

Всё больше и больше рыцарей, с гулким звоном грохались на землю.

«Русская конница не могла пробиться по их трупам».

Победа была уверенная и грандиозная. Западные историки и хронисты назовут битву под Раковором предвестницей Грюнвальда , а князя Дмитрия станут именовать лучшим полководцем Европы XIII века.