В мае 1853 г., когда уже расследование дела находилось в руках Дурново, к нему явился мелкий чиновник, коллежский регистратор Вырыпаев и сообщил, что ему, Вырыпаеву, и писцу Кудрявцеву их знакомый, отставной губернский секретарь Крюгер сообщал очень важные по делу сведения, но сам он объявить о них следственной власти не решается, боясь ответственности.

Узнав, о чем Крюгер рассказывал Вырыпаеву и Кудрявцеву, Дурново через этих лиц добился того, что Крюгер все это подтвердил и ему, следователю.

Таким путем удалось выяснить, что Иван Крюгер уже давно питал склонность к иудеям и иудаизму, учился еврейскому языку, интересовался иудейской верой.

Он находился в любовной связи с некоею Олимпиадою Белошапченковой, проживавшей в том же дому, где жил Эздра Зайдман — один из солдат–евреев, принимавших, согласно показанию Богданова, участие в убийстве мальчиков.

С Зайдманом Белошапченкова имела постоянные денежные дела: перезакладывала ему то, что принимала в заклад сама.

Под влиянием Зайдмана Крюгер стал все более и более сближаться с евреями, и на вопросы своих знакомых, не обратился ли он уже в иудейство, отвечал: «Да, я иудей», сознаваясь также, что получает от евреев по 25 рублей в месяц.

Впрочем, по поводу двух последних обстоятельств, удостоверенных свидетелями, сам Крюгер заявил на следствии, что 25 рублей от евреев не получал и свидетелям этого не говорил, а называл ли себя иудеем — не помнит.

Далее, он объяснил следователю, что хотел жениться на Белошапченковой, но препятствием к этому служил бывший при ней малолетний сын. Тогда Белошапченкова сказала, что Зайдман предлагал ее сына взять к себе и отправить далеко от Саратова, а за это даже дал деньги «в задаток» — сто или полтора–ста рублей.

Крюгер вступил по сему поводу в разговор с Зайдманом, который пояснил, что намерен сына Белошапченковой сделать иудеем. Разговор у них перешел на то, можно ли во всяком возрасте перенести обрезание, и Зайдман стал приглашать Крюгера посмотреть на этот обряд и вообще побывать у них в моленной.

Крюгер согласился, был в моленной и, после службы, когда большинство уже разошлось, остался поговорить с Янкелем Юшкевичером о догматах иудейской веры, причем Юшкевичер утверждал, что для умилостивления Бога необходимо приносить даже кровавые жертвы.

Через некоторое время, когда Крюгер еще ближе сошелся с евреями, ему в половине февраля 1853 года Белошапченкова передала от имени Зайдмана записку от Шлифермана, писанную по–еврейски, где просили «придти в моленную с приглашенным».

Крюгер отправился, нашел двери запертыми, произнес по–еврейски условленную фразу, заблаговременно сообщенную ему Зайдманом. Его впустили. В моленной было пять человек: Юшкевичер, Зайдман, Шлиферман, Фогельфельд и сторож Берман, — тот самый, о котором говорилось в начале изложения по поводу показания мальчика Канина и желтого дубленого тулупа, одетого на «сманивателе».

Жиды толпились посередине моленной, вокруг скамейки, перед которой стоял мальчик, лет одиннадцати. Юшкевичер читал молитвы, после которых мальчика положили на скамейку и Шлиферман совершил над ним обрезание особенным ножом дугообразной формы — на конце он несколько толще.

Когда мальчик пробовал кричать, державшие за руки жиды зажимали ему рот.

После обрезания Шлиферман уже другим ножом сделал мальчику надрез на плече и дал крови стечь в сосуд, но несколько капель, вероятно, но неосторожности, лопали на пол и образовали пятно. Затем мальчика, который держался на ногах и даже мог ходить перевязали и отвели в сторожку, под присмотром Бермана. Был разговор, что оттуда его отправят на квартиру Юшкевичера.

Из сопоставления с последующими событиями для Крюгера ясно, что мальчик этот был Маслов.

Возвратись к Белошапченковой, Крюгер от сильного душевного потрясения заболел и пролежал дня четыре, а когда ему стало полегче, то решил сообщить о виденном по начальству,. Однако, Белошапченкова, узнав о таком его намерении, принялась всячески возражать ему, а потом даже грозить и не пускать с квартиры. Тем временем явился к ней сначала Зайдман, а потом Шлиферман и Фогельфельд. Узнав, в чем дело. они пришли в ярость и принялись бить Крюгера. Лишь с большим трудом он вырвался и, окровавленный, избитый, бросился бежать к себе домой, где заболел настолько серьезно, что две недели пролежал без памяти, а когда стал выздоравливать, то решил, что заявлять о случившемся саратовскому начальству нет никакого смысла, так как ходили повсеместные слухи, будто оно взяло с жидов хорошие деньги.

Кухарка Крюгера подтвердила, что на Масленой (конец февраля 1853 г.) он вернулся домой сильно побитый и прохворал почти до Пасхи.

В том доме, где была раньше еврейская моленная, следователь Дурново застал уже частных жильцов–христиан. Он произвел осмотр пола и установил, что в том месте, где, по указанию Крюгера, образовалось пятно от пролившейся крови, доски оказались в нескольких местах довольно глубоко прожженными. Новые жильцы удостоверили, что застали пол в таком виде уже при самом въезде своем в дом после евреев.

Оговоренные Крюгером жиды отрицали даже какое–либо свое с ним знакомство, а Белошапченкова признала лишь, что Крюгер бывал у нее довольно часто.

Это полное запирательство представляется не лишним сопоставить с фактом, о котором упомянуто в предшествующем изложении:

Антон Богданов описывая в своем показании, как вывозили со двора Юшкевичера труп Маслова, рассказал, что водивший его в тот день предварительно по кабакам Зайдман зашел, между прочим, в дом по Сергиевской улице, а когда вышел, то его провожала какая–то женщина, говорившая скороговоркой и прощаясь, сказала: «Бог с вам».

Эту женщину Богданов признал в предъявленной ему Белошапченковой. Она, как оказалось, действительно говорила скороговоркой.