Ещё слышны были их голоса и шаги, когда я сделала первое движение освободиться от диванных оков. Но оказалось, что выползти из-под дивана это ещё полбеды. Потому что едва я попыталась подняться на ноги, как со мной произошло нечто до того страшное, что я, забыв всякую осторожность, готова была звать на помощь хоть Люггера, хоть Ивана Петровича, хоть самого первого встречного. Лишь только я встала, как ноги мои подкосились, и я рухнула на колени. Не успев ещё толком ничего понять, я предприняла новую попытку. И снова упала. Ноги меня не слушались. А точнее, я не чувствовала, что располагаю, как обычно, ногами. Ужас охватил меня. Не было никаких сомнений, что пока я лежала под диваном, у меня отнялись ноги. И теперь я вынуждена буду валяться здесь на полу до тех самых пор, пока не вернётся Люггер и не найдёт меня разбитой, в пыли и полуголой! Хороша соблазнительница! И когда мне придётся объяснять ему всё от начала до конца, какой же смешной и жалкой буду я казаться! Но главное: с сегодняшнего дня моим домом станет инвалидное кресло…

Обливаясь слезами, я решила переместиться на диван – не оставаться же в самом деле посреди веранды. Но только я шевельнулась, как ощутила, будто в ногах, налитых вместо крови каким-то расплавленным металлом, этот самый металл взыграл и забегал вверх-вниз. Я пошевелила ногами, металлическая волна поднялась с новой силой.

Господи! Мои ноги всего-навсего затекли от неудобной позы под диваном. Ужас немедленно сменился стыдом той же силы. Мне отчего-то стало стыдно разом за всё: и за свой визит в этот дом, и за лежание под диваном, и за глупый испуг, и за страх показаться Люггеру больной и смешной – словом, почти за весь свой сегодняшний день.

Спустя пару минут, я пришла в себя. Теперь мне предстояло подумать, как выбраться из дому – ведь на сей раз Люггер совладал с замком. На всякий случай я подёргала дверь. Но задвижка держала её прочно, замок был исправен. И мне ничего не оставалось, как лезть в окно.

Помню, мысль о том, что рядом с окошком не должно быть отпечатков моих пальцев показалась мне удачной и своевременной. Ведь окно найдут открытым. Следовательно, если Люггер вызовет милицию, первым делом станут исследовать окно. Отпечатки в комнате я могла оставить в последнее своё посещение Марии Ефимовны. Но если на оконную раму поверх прочих лягут мои пальцы, я не смогу объяснить это явление. Решение нашлось тут же. Сняв с себя майку, я намотала на руку этот кусочек ткани и принялась орудовать рядом с окном как заправская форточница. Стоит заметить, что под майкой на мне не было другой одежды, однако, воспользоваться банданой почему-то не пришло мне в голову.

К счастью, никаких затруднений не возникло. Я распахнула раму, выпрыгнула на улицу, натянула майку и рысцой побежала к калитке. Уже на улице я вызвала такси «к пересечению Большой Московской и Южной» и сама поспешила к назначенному месту. Мне снова повезло: я никого не встретила, такси – сине-зелёная «шестёрка» – пришло быстро, и очень скоро я была дома.

Первым делом я переоделась и вымылась. Затем прошла в кухню, где столкнулась с матерью. Она гремела какими-то кастрюлями возле плиты, и вид её ничем не выдавал давешнего недуга. Напротив, уже и спина, и затылок выражали настроение воинственное и готовность сию же секунду схлестнуться с кем угодно. Заслышав, что я вошла, мать резко обернулась.

– Ну что? – отрывисто спросила она.

Я усмехнулась: как будто она посылала меня в магазин за кефиром.

– Его не было.

– Что ж ты так долго? – недовольство её возрастало. Мне показалось, что сейчас она прибавит что-то вроде: «Тебе ничего поручить нельзя, хоть самой иди».

– Ждала, – ответила я.

Мать отвернулась к плите.

Мне хотелось спросить о Лизе. Но, не зная, чем может обернуться мой вопрос, я решилась подождать подходящего момента, а пока выпить чаю. Я рассчитывала, что мать сама заговорит. Но мать молчала.

Наконец чай был выпит, а подходящий момент так и не наступил. Я решила действовать напрямик.

– А где Лиза? – как можно беззаботнее спросила я. – Почему она не ужинает?

Мать, не оборачиваясь, чему-то усмехнулась.

– Наужиналась…

– Вы ужинали? – притворно удивилась я.

– Она здесь больше ужинать не будет, – объявила мать. И по её тону, и голосу было понятно, что она необыкновенно довольна собой.

– Почему? – снова притворилась я.

– Значит, так! – наконец-то мать повернулась ко мне, уперев руки в боки. – Здесь вам не малина и не притон. И я в своём доме никому не позволю устраивать преступные сходки! Понятно? И убийц я у себя селить не стану! Не ста-ну!.. Это ж надо… Мальчика убить… больного! Это кем же надо быть!.. А меня-то чуть до смерти не довела!.. Я такие вещи не прощаю!.. И передай им, что они свиньи! Московские свиньи! – на последних словах мать сошла на визг.

– Кто свиньи? Кому передать?

– Все они! И Ольга Петровна, и Татьяна Петровна, и Лизка ихняя… Все свиньи!

– Почему московские?

– А как же? – удивилась мать. – Эта колодница-то давно в Москве. Как сбежала с тем проходимцем…

– А Ольга-то с Татьяной при чём?!

– Да как при чём… – возмутилась мать. – Они родня, одним миром мазаны! Они и Лизку свою привечают – душегубицу… охлынщицу… вшивую биржу!.. Одна шайка! Я и не удивлюсь, что это они её подучили-то… чтоб меня только извести…

Мать, по своему обыкновению, несла ужасную чушь. Но весь её вид кричал о том, что ей необоримо хочется разогнать всех злодеев, провозгласить что-нибудь и навести кругом себя идеальный порядок. И всё упирается лишь в то, где взять злодеев и что бы такое провозгласить. Конечно, проще всего в этом случае обидеться.

Я дождалась, когда мать отвернётся к плите, и, ни слова не говоря, выскользнула из кухни.

Мне нужно было увидеть Лизу…

Постучав и дождавшись Лизиного приглашения, я вошла во флигель. Лиза в каком-то смешном, старомодном сарафанчике с крылышками на бретельках сидела на кровати, ссутулившись и сложив по-турецки ноги.

– Входи, – безучастно повторила Лиза своё приглашение и отвернулась от меня к окну, располагавшемуся как раз напротив входа.

Флигель наш богат всего лишь одной вытянутой от двери к окну комнатой. Впрочем, довольно большой. По левой стороне от входа стоит кровать, маленький письменный столик и старая софа. По правую – секретер и ещё софа.

– Можно сесть? – спросила я у Лизы.

– Да, – она недоуменно дёрнула плечом, точно удивляясь, зачем я спрашиваю.

Я присела на софу напротив. Лиза не сводила глаз с окна. Рассматривая Лизу, я подметила, что она удивительно вписывается в обстановку. Ни царские покои, ни роскошные наряды не пошли бы к ней так, как её сарафан и железная койка, на которой она восседала. Такая странная и смешная, такая одинокая и маленькая и оттого ещё более одинокая.

– Ну как ты? – тихо спросила я.

Лиза снова дёрнула плечом.

– Хорошо, спасибо.

– Что тут было?

– Ничего…

– А мать?..

– Твоя мама говорит, что это я убила, – помолчав немного, сказала Лиза.

– А ты что?

– Я сейчас соберусь и пойду к тёте Оле… а там уеду…

– Нет, я про то, что убила…

– Я никогда и никого не убивала, – спокойно отозвалась Лиза и повернулась наконец ко мне.

Пока она смотрела в окно, я старалась перехватить её взгляд и беспокоилась, оттого что не вижу её глаз. Но стоило Лизе повернуться и спокойно взглянуть на меня, как беспокойство моё возросло. Под её взглядом я смутилась и начала ёрзать.

– Ты что же, думаешь, это он сам? – спросила я.

– Я ничего не думаю, потому что ничего об этом не знаю, – так же спокойно проговорила Лиза.

– А я знаю, – тихо сказала я. Мне снова захотелось поразить Лизу, произвести на неё впечатление.

Я всё ждала, что она начнёт выспрашивать, но она молчала и разглаживала сарафан у себя на коленях. И мне вдруг показалось, точнее я поняла, что Лиза всегда была где-то очень далеко от меня, гораздо дальше архангельской деревни или даже Америки, там, куда мне нет доступа. И меня охватила какая-то жгучая зависть – до тоски, до злобы. И недавняя жалость к Лизе сменилась злорадством и садистским желанием жестокости.

– А знаешь, Лиза, кто убил-то? – оскалилась я.

– Нет… – Лиза удивлённо подняла брови. – Откуда же мне знать…

– Я! Лиза…

Вскочив зачем-то с места, я расхохоталась. Мне было не смешно, но я хохотала как безумная. Больше всего на свете мне хотелось тогда испугать Лизу, хотелось насладиться сполна подстроенной мною же пакостью.

Лиза внимательно и несколько удивлённо следила за мной.

– Зачем? – вдруг совершенно спокойно спросила она.

Меня задело, что она не усомнилась в моих словах и как-то сразу приняла их на веру.

– Не знаю, Лиза! – вскричала я. – Не знаю… Из-за тебя, может… Из-за Ильи, из-за Абрамки, из-за меня самой…

И, помолчав немного, добавила:

– Скучно, Лиза.

И уселась обратно на софу.

Мне, правда, вдруг сделалось скучно. Но главное, страшно. Именно в тот момент я поняла, что в действительности я пришла к Лизе потому только, что меня давно уже перестала забавлять подстроенная пакость.

– Зря ты, – сказала Лиза.

– Понятно, зря… – усмехнулась я, но тут же сообразила, что Лиза говорит о другом.

– Зря ты так себя выворачиваешь, – пояснила Лиза.

– Как это… «выворачиваешь»?

– Ты свою изнанку за лицо принимаешь. Вот и всё. Вот и вся ты. Оттого и скучно.

– Не понимаю я тебя, – вздохнула я. – Всё, что ни скажешь – ничего не понимаю.

Лиза дёрнула плечом и отвернулась к окну.

– Что же… ты и в суд на меня не подашь? – точно, надеясь на что-то, спросила я после короткой паузы.

Лиза усмехнулась.

– Я-то уеду. Тебе с этим жить. Ты сама на себя в суд подала.

Я ещё посидела немного, но было уже понятно, что все слова с этой минуты будут не просто лишними, но и вредными. Тихо, словно опасаясь, что Лиза повернётся ко мне, я поднялась и крадучись вышла из флигеля.

Лизы я больше не видела.