Если бы кто-нибудь спросил, что я чувствую, честным ответом было бы — неловкость. Это же относится к моей семье. У мамы до сих пор не просохли волосы, она явно чувствует себя неуютно в расшитом золотом платье и поминутно косится в угол, где сидит Император.

Мне тоже хочется посмотреть туда, но сдерживаюсь. Сижу, точно статуя, придавленная тяжестью золотых украшений. Белая ткань просторного платья, перехваченного на бёдрах поясом с драгоценными камнями, так тонка, что я чувствую себя голой.

Фриде невероятно идёт серебряная витая диадема и шёлковый наряд, сверкающие ожерелья и браслеты, но она страшно бледна, и сжимающие мою руку пальцы холодны.

Огромная комната, в которой мы сидим, больше нашего дома, а мебели, ваз, подушек ковров и драпировок хватило бы, чтобы обеспечить нашу семью пропитанием на много лет вперёд.

В переносном очаге беззвучно горит огонь, распространяя тягучий запах курений.

С улицы несутся крики, музыка.

Выкуп заплачен, и я больше не принадлежу семье, всё остальное — формальность. Отец и принц Сигвальд с гостями приносят жертвы богам, скоро они придут за мной, отец отдаст меня мужу, тот введёт меня во дворец, дальше пир — и брачная ночь.

Украдкой кошусь в угол. Император задумчиво смотрит в окно, поглаживает львиную голову на плече. У Императора красивый профиль, пальцы двигаются, точно перебирают струны. Чёрные вьющиеся волосы густы, как грива льва на алом плаще. Под свободной рубашкой проступают мощные мышцы, но талия тонкая. Император делает движение головой, будто хочет взглянуть в нашу сторону, но останавливается.

За всё утро он ни разу не взглянул на меня, и я… просто не могу понять: он дважды намеревался мной овладеть, но теперь почему-то отдаёт сыну, хотя сам не женат. Стоит подумать об этом — как в груди закипает злость, к щекам приливает кровь. Почему теперь, когда я оказалась ему ровней, он потерял ко мне интерес? Разве я стала хуже только потому, что рождена от короля?

Опускаю взгляд на свои стиснутые кулаки. Фрида поглаживает их, безмолвно предлагая разжать. Разжимаю. Короткие ногти одинаково обточены, кожа после притирок и масел нежная, как у младенца. Мои руки выглядят руками принцессы. У Фриды тоже. Она неотличима от благородной девушки и, кажется, напрочь забыла ужасы побега и нападения. В её ясных голубых глазах и беспокойство, и радость, и неловкость. Нечитаемая смесь чувств.

Страшно колотится в груди сердце.

Заламывая руки, мама подходит к очагу и проверяет факел. Её не успели толком привести в порядок, кожа у неё обветренная, грубая, сгоревшая на солнце, ломкие светлые волосы тронуты сединой. Теперь я знаю, как всё произошло: она и королева познакомились на постоялом дворе, королева умирала от лихорадки и попросила первую проявившую доброту женщину позаботиться о своей дочке. Я была так истощена, что мама поверила, будто я на два года младше, и списала мне ещё несколько месяцев, чтобы со дня её свадьбы с отцом до моего дня рождения прошёл положенный приличиями срок.

Они не знали, кто я, знали мою мать несколько часов, но взяли меня и воспитали, как родную. И я рада, что им не придётся теперь работать, не возникнет больше надобность отдавать кого-нибудь из семьи в долговое рабство.

Возгласы и музыка усиливаются. Я задыхаюсь, у мамы дрожат руки, а глаза Фриды блестят от слёз. Взяв со столика диадему королевского рода, Император надвигается на меня. Его сияющий взгляд обжигает, ноги немеют, я просто не могу вдохнуть, сердце бьётся слишком часто.

Очень медленно Император опускает на мою голову диадему и жмурится от света камня. Не могу поверить, что камень сияет из-за меня.

Император отступает.

За дверями гремят шаги, звенит смех. На глаза наворачиваются слёзы: я не хочу ничего этого. Страшно. Подскочив, прячусь за Императором, впиваюсь в горячую львиную шерсть, она пахнет корицей, как сам Император. Больше всего на свете хочу спрятаться под этот огромный плащ.

— Мун! — охает Мама.

Двери распахиваются. Смех оглушительно гремит. Фрида тянет меня за руку:

— Она здесь.

Гости затягивают песню, но сердце стучит так громко, что я не разбираю слов. Всё сливается: звуки, лица, ощущения. Из размазанных пятен выныривает испуганное лицо отца, мозолистые крупные пальцы стискивают мою ладонь и тяну, тянут.

В моей груди камень — не даёт дышать, тянет вниз. Хочется закрыть глаза.

— Отдаю в вашу власть, — почтительный голос отца.

— Принимаю в мой дом, — нервный голос принца.

Ладонь Императора лёгким прикосновением сжигает меня и толкает в объятия принца. Он укутывает меня своим плащом и ведёт сквозь поющую, танцующую толпу. Несколько раз спотыкаюсь, но принц и кто-то ещё придерживают меня.

Два белых коня бьют копытами, раскачивая украшенную цветами и лентами колесницу. Мама так дрожит, что едва не роняет факел. Я впиваюсь в руку Фриды, увлекая её за собой в колесницу. Стоило взять отца, но только сестра может меня понять: она знает, каково это, когда тебя выдают замуж по расчёту. Я прижимаюсь к ней крепко-крепко, так что принцу приходится обнять нас обеих. Он невозмутимо правит колесницей.

Сквозь чёрные блестящие пряди Фриды вижу маму с факелом, по её щекам текут слёзы. Вижу Императора, идущего в шаге от нас, бросающего на толпу настороженные изучающие взгляды. Фероуз сбоку от него накручивает украшенную золотом бороду на палец и пронзительно взглядывает на меня. Вижу весёлых, предвкушающих пир людей. И хмурую Октазию. Голоса сотен людей и музыка напоминают рёв моря.

Кажется, я упаду в обморок. Хорошо, что жених по традиции вносит невесту в дом: я бы споткнулась и упала. Прошедшая вперёд мама уже развела очаг, придворные и слуги на входе обсыпали нас целым водопадом фиников, орехов и монет — мы бы питались на это месяца два. Фрукты, орехи и монеты хрустят под ногами принца и следующего по пятам Императора, но эти звуки тонут в возобновившейся мелодии.

Точно во сне я смотрю, как мою сжатую в руке принца ладонь обвивают белой лентой, как лента сменяется браслетами, а затем мир отгораживают от меня тончайшей вуалью. Меня усаживают за отдельный стол. С одной стороны — мама, с другой — Фрида. На вопросы их и молоденьких аристократок не отвечаю, и меня оставляют в покое: сидеть, ждать своей участи и краснеть от шуток и песен, доносящихся с большого пиршественного стола, замирать от пожеланий изысканнейших наслаждений и плодовитости.

Ткань тонка, но я не могу разглядеть выражение лица принца Сигвальда. Он тоже шутит, смеётся, смотрит в мою сторону и время от времени поднимает кубки за моё здоровье. Сигвальд хорош, его звонкий голос полон предвкушения, но я не могу воспринимать его мужем, я в это не верю. Может, во время первой брачной ночи всё изменится… Снова краснею.

Наконец слово берёт Император, от звука его мощного голоса сердце замирает, а по телу проходит дрожь.

***

Ночь расправила крылья над белым дворцом, но празднование продолжается в свете цветных огней. Гости прибывают, и слуги с завидным упорством вытаскивают угощения и вино.

С балкона третьего этажа двор и люди, прилегающие части сада видны, как на ладони. Я, скучающий хозяин, смотрю на веселье гостей и работу обитателей дворца — всё просто идеально, особенно если учесть, в сколь краткий срок организовали свадьбу.

Семья Мун держится в стороне. Вспоминаю своё первое появление при дворе: я был куда искушённее их, самоувереннее, но тоже чувствовал себя неловко.

Среди гостей начинается движение, ропот, музыка меняется. Встав, опираюсь на перила и выглядываю вниз: Сигвальд уводит Мун во дворец. Она кажется маленькой, хрупкой и будто пытается убежать от развязных напутствий. Уверен, под покрывалом она краснеет. Сигвальд по-хозяйски держит её за талию, но мне кажется, что как-то не так: недостаточно крепко, недостаточно страстно. Не нравится, как он кивает в ответ на пожелания.

Они скрываются под крышей портика, и я присаживаюсь на выдвинутую к перилам софу. Мысленно отсчитываю время: они должны пройти холл, уже должны подняться по лестнице, по коридору. Войти в их общую спальню.

Зажмурившись, откидываюсь на подушки. Непривычный ужас охватывает меня, разливается по мышцам, колет кончики пальцев. Я не чувствую знак проклятья на своей спине, но я знаю, что он там, знаю, что у меня только месяц. Если повезёт, печать уменьшится к утру, а если нет?

Стиснув зубы, заставляю себя остаться на софе: я подробно переговорил с Сигвальдом перед тем, как уехать с Мун в её временный дом, и он обещал прочитать раздел о девственницах в трактате любви, который я ему передал. И совершенно точно мне не стоит сейчас ошиваться под их дверью или подглядывать, чтобы убедиться, что всё идёт гладко.

Я должен доверять Сигвальду.

Он уже мужчина.

Это его жена.

— Устал? — спрашивает Фероуз на нашем родном языке.

Улыбаюсь, вспоминая дом, запах раскалённого песка и свежесть оазисов, пёстрые одежды и многоголосые базары.

— Надоел шум. И гости. — Открыв глаза, махаю в сторону двора. — Здешние жители не умеют просто веселиться: каждые пять минут кому-нибудь непременно надо о чём-нибудь попросить. Праздник проводится, чтобы почтить богов, обозначить переход молодых в новую жизнь и повеселиться, а они считают, что для того, чтобы выпросить земли, снижения налогов или пристроить родственника в тёплое местечко.

Фероуз пристально смотрит на меня. Сажусь и жестом предлагаю устроиться рядом. Он опускается в изножье и обращает задумчивый взгляд на небо:

— Я так рад, что мы нашли её. Не представляю мир без тебя.

— Ещё рано радоваться.

— О, ты вроде был уверен в Сигвальде.

— Он мальчишка, — хочу провести по волосам, но пальцы натыкаются на треклятую корону. — Я всё ему объяснил, но вдруг… он сделает что-нибудь не так?

— Она не первая его женщина, — усмехается Фероуз. — Справится.

— Почему создатели проклятья не ограничились просто заключением брака?

— Скажи спасибо, что они не замкнули в условие рождение совместного потомства: тогда бы мы точно не успели.

— Всё это так глупо.

— Ну почему? Загоряне народ воинственный, не исключено, что они вырезали бы друг друга, если бы проклятия не вынуждали их скреплять узы взаимным чувством. Это надёжнее брака и надёжнее общих детей, это позволяет сохранить баланс… и просто приятно.

— Когда это растёт не на твоей спине.

— Ну разумеется… Зато теперь у твоих врагов нет причин именовать тебя узурпатором, совсем не имеющим прав на это королевство.

— Хотя бы у Сигвальда таких проблем не будет. Ему это весьма пригодиться, — вздыхаю. — Но он вряд ли удержит южные земли.

— Возможно, мальчик перестанет витать в облаках. — В голосе Фероуза нет уверенности, и я его понимаю.

Внизу прокатывается волна смеха, перегибаюсь через перила: паяцы разыгрывают сценки. Вновь разворачиваюсь к Фероузу и замечаю, что он едва сдерживает зевок. Совсем старик, не осталось ни одного чёрного, как смоль, волоса.

— Даже не верится, что мой сын женится, — как никогда чувствую свои года. — Сколько раз думал, что не увижу, как мои дети вступят во взрослую жизнь, сколько раз считал, что ни один мой ребёнок не доживёт до такого возраста, и вот… как-то странно.

— Слишком грустные мысли для свадьбы, дорогой друг, — наклонившись, Фероуз хлопает меня по плечу. — Ладно мне, но тебе ещё рано жаловаться на возраст.

— Я не жалуюсь, просто не верится. Кажется, только вчера моим домом была пустыня, а сейчас я правитель центра мира. Могли ли мы предположить такое тридцать лет назад?

— Уж кто-кто, а я всегда верил, что тебя ждёт блестящее будущее. — Фероуз стискивает пальцы на моём плече. Оттолкнувшись, поднимается. — Пожалуй, я просплюсь хорошенько, завтра нам утрясать с казначеем последствия внезапных расходов… Восемнадцать мер золота! Будь Сигвальд моим сыном, я бы выпорол его за расточительность.

— Я был близок к этому. Зато её семья теперь имеет средства на комфортное проживание в столице и соответствующее новому статусу содержание дома.

Улыбаясь, провожаю взглядом Фероуза, ворчащего о расточительных юнцах. Но когда он скрывается за дверями, становится невыносимо грустно. Откидываюсь на подушки и закрываю глаза. На веках, точно в театре теней, бесконечное представление с Мун в главной роли: она испуганная, смущённая, недоумевающая, растерянная, прячущаяся за мной от толпы, обнимающая сестру, скрытая вуалью, уходящая с Сигвальдом на брачное ложе…

***

Возле нашей спальни две ванные комнаты. Пока Сигвальд купается в одной, в другой меня омывают служанки, вновь натирают маслами и накидывают лёгкую тунику. Уходя, они игриво улыбаются. Им радостно. Мне — страшно.

Минуты ожидания невообразимо растягиваются, медлить уже неприлично. Отпив немного воды из серебряного кувшина, я, потупив взор, выхожу к мужу в озарённую свечами спальню. Язычки огней тревожно дрожат.

Обычно между помолвкой и браком проходит хотя бы неделя, и разум отказывается признать, что я уже жена.

Не смея поднять взгляд, переступаю с ноги на ногу.

— Не бойся. — Сигвальд подходит. От его прикосновения я вздрагиваю. — Не бойся.

— Всё так внезапно, — сипло шепчу я. — Только вчера увидела вас — а сегодня уже… — судорожно вздыхаю. — Простите, я…

Сигвальд переплетает свои пальцы с моими:

— Для меня этот тоже очень неожиданно. И я… это так странно. Внезапно. Я тебя понимаю. И постараюсь, чтобы ты не пожалела о браке со мной.

Наконец нахожу силы посмотреть на него. У Сигвальда глаза отца — цвет и форма, но не выражение. Их взгляд мягок, полон тревоги. Они яркие, но не горят незримым пламенем. Тонкая туника позволяет увидеть крепкие мышцы Сигвальда, я чувствую силу его пальцев, но сомневаюсь, что он, как отец, способен скакнуть в гущу бандитов и с молниеносной быстротой рубить головы.

Воспоминание о стычке у тракта заставляет сердце биться быстрее.

— Уверена, у вас всё получится, принц, — приободряю я.

— Называй меня просто Сигвальд. Или Сиг — друзья зовут меня так.

— Лучше Сигвальд. Мне… надо свыкнуться. Уверена, что позже…

— Да. Конечно, — он улыбается немного нервно.

Мне становится легче: Сигвальд, в отличие от Императора, не подавляет одним своим видом, взглядом, голосом. Рядом с ним я… не чувствую себя слабой женщиной. Я даже расправляю плечи.

Медленно, будто боясь вспугнуть, Сигвальд обнимает меня за талию, прижимает к себе и касается губ поцелуем. Его язык осторожно пытается вовлечь меня в какую-то игру, и я вспоминаю порабощающий поцелуй Императора, от которого всё внутри переворачивалось.

Переворачивается сейчас, когда я думаю о нём.

Я должна думать о Сигвальде. Обнимаю его за плечи, зарываюсь пальцами в мягкие кудри — и сбиваюсь с ритма поцелуя. Сигвальд останавливается, позволяя мне отдышаться. Вопросительно смотрит. Тёплая зелень его глаз увлекает меня в воспоминания об Императоре.

Нет, так не должно быть: зажмуриваюсь и тянусь к Сигвальду, он целует, неторопливо стягивая с меня тунику, скользя нежными пальцами вдоль позвоночника. Щекотно, вздрагиваю, фыркаю смешком ему в губы.

— Щекотно, — поясняю в ответ на недоумённый взгляд и опускаю ресницы, чтобы не думать об Императоре.

Сейчас, когда руки Сигвальда скользят по моему телу и не вызывают ничего, кроме чувства тревоги, мне убийственно отчётливо кажется, что я вышла не за того мужчину.

Но, может, я обманываю себя? Может, поцелуи и прикосновения Сигвальда тоже пустят по моей коже огонь, собирающийся внизу живота приятной тяжестью? Надеюсь на это.

Он бережно подхватывает меня на руки и несёт к огромной кровати. Простыни холодят кожу, ползут мурашки. Сигвальд стягивает тунику со своего гибкого сильного тела. Его плоть не вызывает животного ужаса, не кажется такой огромной — возможно потому, что я ожидаю это увидеть.

Сигвальд позволяет мне внимательно осмотреть себя, я сажусь и прикасаюсь к багряной головке. По его телу пробегает дрожь, улыбка трогает пухлые губы. Он резко падает на меня, вскидываю колени — и он вскрикивает, скатывается на бок, сжимается, прикрывая пах. С ужасом и непониманием смотрю на его покрасневшее лицо, слёзы.

— Б-больно?

— Д-даа, — выдавливает он и сжимается калачиком.

— Прости, — прижимаю ладони к губам. — Ты так резко кинулся, я… я… не знаю… Не хотела делать больно, просто…

— Л-ладно.

— Тебе помочь? Позвать кого-нибудь? Лекаря?

— Неет, — Сигвальд фыркает и шипит в простыню. — Само пройдёт.

Перебираюсь на самый край постели, обхватываю колени руками. Дыхание Сигвальда выравнивается, но он по-прежнему лежит калачиком и даже не смотрит на меня.

— Я испугалась, — повторяю я, и слёзы капают на руки. — Я не хотела.

— Я понял.

— Всё слишком внезапно… Я так волнуюсь, что едва помню свадьбу. Такое чувство, что это сон, всё происходит не со мной.

— По твоему взгляду было заметно, что ты будто не здесь. Я даже подумал, что ты не хотела выходить за меня и тебя чем-нибудь опоили, чтобы не взбрыкнула.

— Нет, это большая честь для меня, я бы не позволила себе проявить неуважение к Императору, но я была так напугана, что едва стояла на ногах. Боялась упасть.

— Неужели я так ужасен? — усмехается Сигвальд. Он разворачивается и подпирает рукой щёку. Другой прикрывает пах. — Ты первая девушка, которая боится меня. Обычно отбиваться приходится мне.

Усмехаюсь шутке, но по взгляду понимаю: он серьёзен. Недоверчиво уточняю:

— В самом деле?

— На последнем балу с меня успели содрать пояс. Еле отбился в рамках приличий. Но её безумное лицо и вонь гнилых зубов долго будет являться мне в кошмарах.

— Фу, — нервно усмехаюсь. — Тяжело быть принцем.

— Неженатым — да. Надеюсь, теперь девушки будут вести себя пристойнее. А ещё лучше, если они опять переключатся на папу, он от них хотя бы не устаёт.

— Неужели? — В груди растёт ком, мешающий улыбнуться и свести всё к шутке.

— Да, он как-то умеет их к порядку призвать и угомонить. Может даже с несколькими сразу, и они довольные ходят, смотрят на него с обожанием.

Крепче обнимаю колени. Не хочу это слушать, но и остановить Сигвальда не смею.

— Не переживай, если ты против других женщин в нашей постели — я не буду их приводить.

— Это так великодушно, — шепчу в колени, но не могу избавиться от мысли, что в это время Императора, возможно, ласкают его любовницы, а он целует их, гладит, и его плоть погружается в них.

— Мун, что-то не так?

Мотаю головой, но Сигвальд не унимается:

— Ты так побледнела…

— Я очень устала. Почти целый день шла пешком, потом на меня напали бандиты, ночью я плохо спала, а затем весь день эта свадьба… Не думала, что на празднике можно так устать.

— У меня самого ноги гудят после походов по храмам.

Его взгляд скользит по моим плечам, ногам. Сигвальд облизывает губы.

Он мой муж, я должна принадлежать ему, он имеет полное право прикасаться ко мне… Хочется сбежать, унестись прочь, как Фрида. Понимаю её, всецело понимаю. Сигвальд приподнимается. Жёлтый огненный свет скользит по его коже, по перекатывающимся мышцам.

Ближе…

Ближе…

Глаза в глаза.

Расширившиеся зрачки поглощают травяную зелень радужек. Запястья касается дыхание, за ним — губы.

«Он мой муж», — повторяю, глядя, как Сигвальд покрывает поцелуями мою руку.

Светлые кудри щекотно касаются кожи, пальцы скользят по бёдрам. Прежде, чем успеваю повторить, что он мой муж, инстинктивно отодвигаюсь.

Сигвальд остаётся на месте, пристально смотрит. Понимаю, что он снова придвинется, продолжит, и меня захлёстывает ужас, дыхание сбивается, наворачиваются слёзы:

— Не могу. С незнакомым — не могу, — бормочу я и зажимаю рот ладонью.

Что делать? Как это пережить? Почему Император не дал нам положенную неделю времени узнать друг друга, прежде чем отдать меня во власть мужа. Это жестоко. Так не поступают даже в бедных семьях: девушка должна накормить мужа ужином, затем его родных, они должны вместе посетить храмы, каждый день встречаться ненадолго, хоть и под присмотром семей.

От прикосновения к руке вздрагиваю, слёзы вырываются неудержимым потоком.

— Мун… Мун… — Сигвальд гладит меня по плечу. — Я не хочу, чтобы ты плакала.

Будто я могу остановиться! Рыдания душат меня.

— Мун… ну… Мун, — он сжимает мои плечи. — Неужели тебе так страшно?

Судорожно киваю.

— Я буду очень нежен, обещаю, — Сигвальд придвигается, обнимает, целует в плечо.

А на меня наваливаются все горести и страхи, и прорываются рыданиями. Я зажимаю рот ладонями, пытаюсь успокоиться, но только громче рыдаю. Не знаю, что со мной, я просто не контролирую себя. Рыдания так перетряхивают меня, что начинает ныть живот.

— Тихо, тихо, — Сигвальд отступается. — Успокойся.

Не сразу я осознаю, что он накрывает меня одеялом. Так мне спокойнее, я уже не трясусь. Но живот по-прежнему ноет, между ног становится влажно. И тут я начинаю догадываться, запускаю руку между ног, украдкой смотрю на мокрые пальцы: кровь.

Меня бросает в жар, пытаюсь сказать, в чём дело, но от стыда немею. А надо… надо действовать, пока я не перепачкала всю постель. Икнув, потупившись, бормочу:

— Простите… прости, сегодня… — задыхаюсь от смущения. — Сегодня не получится. Я… дело в том…

— Тебе нужно привыкнуть, — уныло заканчивает Сигвальд.

В его голосе столько разочарования, что мне его жалко.

— Не только, — шепчу я. — Но… сегодня не получится… даже если бы я хотела.

Сгорая от стыда, я медленно высовываю руку из-под одеяла. Сигвальду требуется минута или две, чтобы понять. Как хорошо, что мне не придётся произнести это вслух.

— Я позову служанку, — говорит он, слезает с постели. — Всё что ни делается, то к лучшему: у нас будет время познакомиться поближе.

Не смея посмотреть на него, вымученно улыбаюсь. Но когда Сигвальд выходит, осознаю, насколько рада отсрочке. И снова заливаюсь слезами — от облегчения.