— Что ж, спасибо за службу, Ингвар, — кивает Император (Ингвар принимает благодарность с кислой миной). — Мне нужно обдумать твой доклад и закончить со счетами, — небрежный жест в сторону бумаг. — А тебе надо отдохнуть с дороги. Думаю, мы сможем обсудить дальнейшие меры вечером. Подготовь свои предложения. С чёткой аргументацией.

Гнев Ингвара выдают только затрепетавшие при резком вдохе ноздри, по тонким губам скользит улыбка:

— Да, конечно. Позволь откланяться.

По остановившемуся взгляду, расслабленному лицу и едва уловимому кивку Ингвар понимает, что Император уже погрузился в мысли и не нуждается в нём.

Не нуждается.

«Ублюдок», — стиснув зубы, Ингвар чётким военным шагом покидает библиотеку. Лишь когда между ней и им пролегли пару поворотов, он разжимает кулаки и вдыхает полной грудью, в которой кипит ненависть. Впереди золотым солнечным светом сияет выход на балкон. Не обращая внимания на двух стражников, Ингвар выходит на каменный язык и окидывает взглядом прекрасный сад и ближнюю к дворцу часть города.

Ингвар больше не верит, что родство с завоевателем сделает его хозяином в собственной стране.

Мечты и надежды давно превратились в яд ненависти.

В каком-то смысле, у Ингвара стало даже меньше власти, чем при прежней королевской семье. Сдавая столицу, Ингвар надеялся, что Император отправиться завоёвывать северные или западные королевства, оставив его управлять новой территорией при молодой несмышлёной жене, а Император взял и остался в Викаре. Остался навсегда, а Ингвара то и дело отправлял во всякие захолустья, не позволяя жить в столице больше месяца в год.

И вот теперь это унижение — инспекция северных крепостей, общение со всяким отребьем…

«Ну, ничего, — холодная улыбка змеится по губам Ингвара. — Настало время получить причитающуюся мне власть».

Он стискивает каменную балюстраду.

Ингвар мчался сюда сломя голову не ради знакомства с невесткой, хотя она тоже представляла интерес. Он мчался сюда, чтобы не допустить сближения внука с супругой до того, как Император сдохнет. Больше всего на свете Ингвар боялся, что к его приезду проклятие уже будет снято, но успел.

Ненавистная королева с жёлтыми глазами привезла от своих загадочных родственников много опасных знаний, и теперь это играло на руку Ингвара. Надо только украсть принцессу и держать её вдали от Сигвальда, и тогда не надо наёмных убийц, яда, сложных заговоров — Император просто умрёт, наконец освободит место на троне, а уж с внуком Ингвар найдёт общий язык… а в крайнем случае у него останется принцесса — законная наследница страны, и её супруг, кем бы он ни был, станет полноправным королём.

«Надо только украсть принцессу», — Ингвара охватывает дрожь возбуждения, в его ледяных глазах ураган эмоций: ненависть и надежда, ярость, страсть. Неожиданно он представляет Мун под собой, как он вторгается в неё, глядя в жёлтые глаза королевы, и горячее возбуждение охватывает его пах. Огонь разливается по его телу, заставляя чувствовать себя молодым.

Хищной пружинистой походкой он возвращается в коридор, идёт наугад, высматривая служанок. Перед его мысленным взором — отказавшая ему в близости королева, воплощенная в юном теле своей дочери, перед его мысленным взором Мун, и он сгорает от возбуждения.

Смазливая служанка вытирает листья растущей в кадке пальмы. Ингвар прибавляет шаг, хватает девушку за локоть и тащит в ближайшую комнату. Лица стражников непроницаемы. Наконец девушка понимает, пытается вырваться, но Ингвар валит её на софу.

— Не дёргайся, если хочешь жить, — цедит он и, у испуганно застывшей, задирает подол. — Ноги раздвинь.

Ингвар представляет, что это Мун послушно выполняет его приказ, и возбуждение становится болезненным, он высвобождает жаждущую плоть и торопливо ложится на девушку. Гибкое юное тело, горячее лоно — всё пьянит его, переполняя страстью и ненавистью. Он торопливо наслаждается приливом сил, воображаемым ненавидящим взглядом жёлтых глаз королевы.

Кончив, Ингвар поднимается, сразу забывая о служанке. Он не уверен, что снова хочет рисковать властью, помогая взойти на престол человеку, послушание которого под вопросом (возможно, Сигвальд подчиняется отцу лишь из любви и уважения, а получив корону, может взбрыкнуть), к тому же брак с юной принцессой — это так соблазнительно.

Тихий шорох заставляет его опомниться. Он видит приоткрывающую дверь служанку, понимает — если та расскажет о совершённом им, выволочки от Императора не избежать. А Ингвар вовсе не хочет выволочки от ненавистного дикаря, не хочет, чтобы его снова отослали невесть куда и лишили возможности лично затянуть на шее Императора петлю.

— Пойдём, я заплачу тебе, — Ингвар улыбается, легко скользя к служанке.

Она медлит всего секунду, и этого достаточно, чтобы вогнать ей в почку кинжал. Крови совсем мало, Ингвар бросает тело на ковёр и закатывает, оттаскивает за софу. Осталось позвать верных людей, которые уберут труп и отошлют свидетелей-стражников в восточную провинцию.

***

Конечно же по закону подлости первое, что спрашивает Фрида:

— Ну как прошла первая брачная ночь?

Глаза горят, дыхание участилось от нетерпения, а её пальцы почти больно стискивают мои ладони. Она такая дивно хорошенькая с завитыми волосами, в платье цвета неба, чистая и благоухающая.

О, что мне сказать? Краснею.

— Хорошо, — это ведь почти правда.

— Ну и как… — Фрида заливается краской, взглядом указывает на пах. — Какой у него? Как выглядит? Говорят, он противный, но у принца, наверное, должен быть красивый, да?

Лучше бы я провалилась сквозь землю.

— Точно не противный, — шепчу, задыхаюсь от смущения. Почти хныкаю: — Фрида, мне очень стыдно об этом говорить, давай… дай время к этому привыкнуть.

— О. — В её взгляде азарт спорит с сочувствием. — Ну тебе хотя бы понравилось?

— Да, конечно, — киваю: это тоже почти правда, я ведь не могу сказать, что первая брачная ночь мне не понравилась.

— А как часто вы этим занимаетесь?

— Фрида, — простонала я и закрыла лицо руками.

— Ну ладно-ладно, — она обнимает меня. — Прости. Но мама мне не рассказывает об этом, подруги остались дома, а те, что рассказывали, говорили сущие ужасы. Говорят, это очень больно и крови много и потом неделю всё ноет. А ты не выглядишь несчастной, вот я и подумала, может, они нарочно врали?

Чувствую, как холодеет лицо и кровь отливает от сердца: а если они не лгали? Если это в самом деле так ужасно? И со мной это случится не сегодня-завтра.

— Мун, что с тобой? Тебе плохо? — Фрида тоже бледнеет, её лицо подёргивается дымкой.

Слёзы. Кажется, я сейчас заплачу от страха. Я не хочу первую брачную ночь, не хочу крови и боли и…

— Мун, — Фрида подводит меня к софе и усаживает. — Кого-нибудь позвать? — Она хлопает себя по лбу. — Ну конечно позвать, ты же принцесса, а не простолюдинка…

Она поднимается, но я хватаю её за руку:

— Не надо, всё хорошо, просто… не знаю, что на меня нашло, это от волнения.

Улыбаюсь, а в мыслях крутятся её слова: «Это очень больно и крови много и потом неделю всё ноет». Как мне через это пройти? Не надо думать об этом, не сейчас. Сжимаю руки Фриды и выдавливаю улыбку:

— Лучше расскажи, как вы устроились.

Сначала Фрида тревожно на меня смотрит, но с разговором распаляется, увлекается, и я узнаю о судьбе моих приёмных родителей.

Они выкупили особняк в центре Викара, их завалили приглашениями и просьбами о встречах. Родители очень растерялись, но Фероуз помогает им наладить быт. Я не могла не задаться вопросом, помогал Фероуз от чистого сердца или по приказу Императора. Хотя мне, наверное, стоило думать, что идея помочь моим совершенно не привыкшим к такой жизни родственникам исходила от мужа.

Обрисовав ситуацию в целом, Фрида пускается рассказывать о красоте дома и сада, о новых вещах и одеждах, об уроках танцев и этикета, о том, сколько у неё теперь поклонников и как непривычно, что с утра не надо вставать на заре и идти в поле.

Фрида вновь вцепляется в мою руку и спрашивает:

— А как Император?

К лицу приливает кровь:

— В смысле?

— Ну… он страшный? Говорят, он просто ужасающий.

— Не заметила.

— И он тебя… не притесняет? Всё же ты дочь прежних правителей.

— Нет, он… очень добр.

— А он показывал… ну… сушёные головы короля и королевы?

— Нет. И не упоминал о них. Вероятно, это глупая сплетня.

Наверное, мне должно быть грустно вспоминать, что он виновен в смерти моих настоящих родителей, но мне становится как-то… странно: не грусть, не злость, может, только отдалённое сожаление о потерянной семье. И немного неловко, что я не испытываю гнева или жажды мести.

Наверное, я должна ненавидеть Императора, а не тонуть в его насмешливых глазах.

— А принц похож на отца?

И хотя внешне они похожи, я почему-то отвечаю твёрдое:

— Нет. — Пытаюсь осознать. — Они как огонь и вода.

— О. Не ладят друг с другом.

— Нет. — Мотаю головой. — В сравнении с Императором при… мой муж… — с губ чуть не срывается «блеклый», краснею, — он более размеренный, мирный.

Хотя и Император вроде не воинственный сейчас, но не могу объяснить ощущение, всё как-то… неопределённо и странно, и хочется скорее закончить этот нелепый разговор:

— Хочешь посмотреть дворец?

Глаза Фриды вспыхивают от восторга, и мы одновременно улыбаемся.

***

Иногда я задаюсь вопросом, зачем мне Империя. Я не желал её, я просто хотел свободы, мечтал о безопасности для себя и семьи (очередной семьи, которую отнимали мои враги или болезни), мечтал просто вырастить детей в мире, и вот сейчас я не свободнее мальчишки кочевого племени, которым родился много лет назад.

Я не смог защитить двенадцать из тринадцати своих детей, не смог защитить ни одну из шести жён, и вот теперь пытаюсь защитить подданных невообразимо огромной Империи, и будто мало мне забот — они сами норовят повредить себе или мне. Я так устал, что уже не уверен, справлюсь ли с этой непомерной задачей.

Я больше не могу думать о разворованных деньгах, о дорогах, которые снова надо строить, о северных крепостях, обираемых их же комендантами. Оставив документы на помощника, я покидаю библиотеку.

Справлюсь ли я с правлением?

Зачем мне это всё?

Закрыв глаза, потираю переносицу и почему-то вспоминаю Мун, её взгляд испуганной лани. Она теперь тоже моя семья. Сигвальд — он достоин такой заботы, достоин усилий по сохранению мира. И Мун. У них ведь будут дети, им тоже нужны покой, мир, защита.

Мун… Я слишком много о ней думаю. Это и понятно: жена единственного сына, принцесса. Её родителей погубил я. Наверное, она считает меня властолюбивым тираном, жадным до чужих земель.

Сам не заметил, как подошёл к росписи о взятии Вегарда. Славное было сражение. А ведь меня устраивала граница по горной гряде и этой стене-крепости. Мои владения как раз приобрели компактную почти круглую форму, достойных соперников по мою сторону гор не осталось, меня устраивал мир.

И ведь, главное, король видел, что за каждое вероломное нападение на границу своих земель я рано или поздно отвечаю завоеванием, а всё равно попытался оттяпать у меня долину. И тогда я уже был не властен над ситуацией, мне надо было ответить или позволить созданному разваливаться от мелких ударов соседей, от неуверенности людей в их правителе.

Я смотрю на змею, вылезающую из фляги на поясе одного из пленных. Воспоминания о том дне и кинувшейся на меня песчаной гадюке становятся такими яркими, что я почти слышу крики сражающихся. Тянусь рукой к изображению, чтобы убедиться — это только картинка. Краска холодит пальцы, подушечками ощущаю шероховатость стены.

— Эта змея… — от голоса Мун внутри всё сладко сжимается.

«Ненавидит ли она меня?» — вопрос и глупый, и важный.

Вроде она всего лишь девчонка, и в то же время от неё зависит моя жизнь.

Разворачиваюсь, она вздрагивает. Изящная, соблазнительная, настолько притягательная, что от одного её вида я горю от страсти и с трудом сдерживаюсь. Жена моего сына. А я смотрю на неё и думаю о её нежной коже, о форме плеч, по которым приятно скользнуть ладонями, о грудях, будто просящихся удобно лечь в мои руки, о её тонкой талии и широких бёдрах, о лоне, которое чуть не стало моим, о её ногах, о женском запахе, который мне до крика хочется почувствовать.

Горячее, тягучее возбуждение сгустило мою кровь и наполнило тяжестью мышцы и чресла.

Я хочу её, невыносимо хочу прямо сейчас, но права на это не имею.

В висках гудит взбудораженная кровь, я не сразу услышал её вопрос:

— Вам правда подсунули змею?

— Да, — сипло бросаю я, широкими рукавами прикрывая пах, чтобы она не заметила, как сильно я её желаю. — Мне надо идти.

Разворачиваюсь и ухожу, понимая: ещё немного рядом с ней — и не сдержусь.

Глупо, глупо это всё, но… В Мун есть что-то такое, что заставляет разум умолкнуть, а сердце трепетать. Крайне опасное состояние для Императора.