Наверное, повлияли слова Фриды, но теперь кажется, Император меня ненавидит. Или, по меньшей мере, недолюбливает. Иначе с чего бы ему так быстро уходить, когда он вроде никуда не торопился, минут пять стоял и просто смотрел на роспись. Или я отвлекла его от важных размышлений? Ну конечно! Хлопаю себя по голове: он же Император, у него много дел, а я… глупая девчонка, вот кто я.

Поднимаю взгляд на змею. Принёсший её человек не мог рассчитывать на помилование, а значит шёл на верную гибель в надежде спасти родину.

Мою родину.

Смотрю на фигуры людей, на легендарный Вегард — для меня это только история, а Император… он её вершил. От его величия, от осознания, что нахожусь рядом с таким человеком, сердце обмирает, а потом начинает биться чаще.

Поднимаю взгляд выше, на статную фигуру Императора… он похож на сошедшего с небес бога. Он прекрасен, и приходится сделать усилие, чтобы вдохнуть и избавиться от трепетной, какой-то приятной дрожи.

Император — это Император, он велик и непобедим, а мне надо думать о муже.

С которым предстоит близость. Чувствую, что бледнею. Скоро и меня постигнет эта страшная участь.

«Не бойся», — говорю себе и, чтобы успокоиться, опять бросаю взгляд на изображение Императора. Часть его силы и уверенности, сквозящая даже в этом творении красок, передаётся мне. Я буду смелой, я позволю Сигвальду… Ах, как невыносимо глупы мои размышления: у меня нет выбора, я его жена и лягу под него, когда закончатся красные дни.

***

За сегодняшний день я сделал не меньше сотни распоряжений, прочитал уйму документов, но сейчас, в сумраке ночи, в своей постели думаю не о сне, не о возможности несколько дней провести вдали от неотложных государственных дел, думаю даже не об избавлении от родового проклятия королевы, а почему-то о Мун.

Нежный цветок моего дома.

Способный, впрочем, врезать вазой по голове.

Понимаю, что улыбаюсь. Последний раз девушка разбивала мне голову, когда я был десятником в конных войсках моего первого правителя, владельца земель, по которым из века в век кочевали мои предки. Тогда была славная заварушка в одном из питейных заведений… Как же давно это было.

Честно говоря, не думал, что Императора могут вот так резво отбрить.

Мун…

Ужас пронзает меня: был ли я прав, отдав её Сигвальду? Вдруг я мог бы…

Встаю и обхожу огромную спальню, стараясь выбросить эту мысль из головы. Иду в соседнюю комнату, к зеркалу.

Золотой узор проклятия отступил от почек, редкие лепестки сморщились, бутоны уменьшились.

Отношения между Сигвальдом и Мун развиваются довольно быстро, я должен радоваться, но радость эта с примесью горечи.

«А если всё переиначить сейчас?»

Качаю головой, поражённый собственной глупостью: хочу поставить свою жизнь под угрозу ради страсти. Это ведь страсть, не более: красивая трепетная девушка, привлекательность юности. А может даже побочное действие проклятия, ведь оно создано для того, чтобы связать два рода любовью и брачными узами.

Надо скорее выбросить эти мысли из головы.

Надев халат, иду в своё тайное место успокоения. Как и многие воины, я могу утихомирить чувства в изматывающих тренировках, но упорядочить их лучше получается за делом, почти стыдном для вояки вроде меня.

Моя маленькая страсть, которой удалось развиться здесь, в относительном спокойствии Викара.

Через тайный ход за панелью с цветочным узором я поднимаюсь на одну из башен. В нос ударяют запахи растворителей и красок.

Часто расположенные стрельчатые окна затянуты отполированными слюдяными пластинами, в ночном сумраке едва различаются стоящие вдоль стены пластины и полотна, сундуки с красками и реагентами, стеллаж с принадлежностями.

— Сефид.

Моя барханная кошка выходит из стены, глаза — как сияющие сапфиры.

— Свет.

Окна чернеют, а комнатка озаряется дневным светом, возвращая из сумрачного небытия картины и вещи. Сефид растягивается на коврике под одним из окон и следит за мной задумчивым взглядом. Ночью она мой незаменимый помощник: ни один светильник не способен дать такого чуткого естественного света.

В кончиках пальцах ощущаю покалывание, а в груди — щемящее волнение. Я ещё не вполне знаю, что буду рисовать, но какая-то идея, желание уже просятся наружу, и я ставлю на треногу мольберта одну из прямоугольных заготовок холста. Преимущество Императора — я могу не беспокоиться о расходных материалах, и это придаёт смелости, позволяет выливать переполняющую меня жажду созидания в изображения.

Сжимаю шероховатый стержень прессованного угля, встаю к холсту и делаю первый изящный росчерк, за ним ещё и ещё. Трепет в груди нарастает, я позволяю руке пуститься в пляс, позволяю какой-то глубоко спрятанной части меня действовать в обход разума.

Штрих за штрихом, линия за линией, в чувственных изгибах узнаю стройное девичье тело, разметавшиеся по плечам волосы, лицо. Не позволяя себе думать, вытаскиваю из сундука заготовки красок, готовые к бою кисти.

Стремительными мазками обнимаю фигурку багряным фоном шёлковых подушек и узорчатых ковров, намешиваю матовый бело-розовый с золотистым оттенком цвет и прокладываю на фигурке и лице пятна цвета. Я вижу её перед мысленным взором: нежную и чувственную, обнажённую, во всём многообразии цветов и оттенков, я швыряю их на палитру, на холст, я переношу её из мира моих грёз сюда. Рука движется, движется и движется, выводя из мешанины цветных пятен лицо Мун, жёлтые глаза, соломенное золото волос, её жаждущее ласки тело. В какой-то миг кажется, что сейчас она потянется ко мне и обхватит точёными руками за шею.

В этот миг я выдыхаю, стараясь развеять иллюзию, вырваться из сети грёз.

И только после этого осознаю, что за окнами светло.

— Тебя уже ищут, — мурлыкает Сефид.

А я вновь впиваюсь взглядом в изображённую Мун — она сама чувственность.

Но эта чувственность принадлежит не мне.

***

До сих пор не привыкла к огромным размерам всего.

Ванная… на мой взгляд это целый бассейн, а дворцовые бассейны — настоящие пруды, а то и озёра.

Мою… нашу с мужем огромную ванную наполнили благоухающей водой, добавили алых лепестков роз. Вот и пролетели красные дни, никогда я ещё так не жалела, что они заканчиваются так быстро.

Но теперь я стою на краю ванны-бассейна, укутанная нежнейшим полотном накидки, и понимаю, что после купания надо идти к Сигвальду и исполнить… Ох, при одной мысли об этом конечности холодеют и хочется убежать.

Но я должна.

— Госпожа, всё готово, — произносит одна из двух служанок, брюнетка.

— Можете идти, — мне ещё немного стыдно обнажаться перед ними.

Кланяясь, они покидают просторную ванну. Ткань медленно сползает с плеч, скользит по ягодицам, ногам. Опускаюсь на ступень ниже, вода охватывает стопы, лодыжки, её влажное тепло достигает колен, бёдер. Укладываюсь в уютную ложбинку у борта и запрокидываю голову. По потолку выложены растительные узоры в стиле родины Императора…

Император… внутри зарождается непонятная, но приятная дрожь, отдаёт под полусогнутые колени. Зажмуриваюсь — и представляю его зелёные глаза, как он надвигается на меня. Как он притискивает меня к дивану в ночь бала… Как же изменилось отношение Императора с тех пор, как важно для него происхождение.

Глаза пощипывает от навернувшихся слёз: когда я была простолюдинкой — он и не думал обращать внимание на мои чувства, ему было всё равно, хочу я быть с ним или нет, не имело значения моё имя и сама я — только его желание.

Теперь я принцесса, и Император ни разу даже не намекнул на тот инцидент, не попытался закончить начатое, он даже иногда удостаивает меня ответом или проявляет любезность. Только потому, что я родилась в благородной семье.

Но я-то не изменилась.

Что долговая рабыня, что принцесса — я всё тот же человек из плоти и крови, с желаниями и нежеланиями, с мечтами и надеждами. Разве справедливо, что кто-то считал вправе причинить мне боль и не обратить внимания на меня лишь потому, что у меня не было денег?

Раньше у меня не было времени думать о таких вещах, но сейчас, лёжа в тёплой огромной ванной, лёжа совершенно спокойно, ведь не надо думать о работе, я понимаю почти с ужасом, как несправедлив мир.

Ощущение этой несправедливости наполняет грудь, раздувается там, мешая дышать, увлекая в водоворот воспоминаний: как наяву вижу трудяг нашей деревни, изо дня в день выходящих в поля на тяжёлые работы, занимающихся скотиной, и изнеженных аристократов в доме Октазии: разве последние достойнее сострадания и уважения? Дочки Октазии за свою жизнь не сделали ничего полезного, но они уважаемее почтенного мастера, создающего настоящие шедевры, и куда уважаемее крестьянина, вкалывающего от зари до зари, а раб, даже долговой, и вовсе с ними несравним…

И я теперь тоже уважаема за положение. Всего несколько дней — и я уже выше Октазии и её дочерей, но при этом ни я, ни они, не изменились.

Почему боги допускают такую несправедливость?

Эти мысли не дают покоя, я хватаюсь за оставленные на борту плошки, мочалку и начинаю торопливо мыться. Я должна узнать ответ на мучающие меня вопросы.

Быстро помывшись, выхожу из купальни.

Кажется, моя поспешность пугает служанок, и я улыбаюсь им:

— Всё в порядке, не бойтесь: в вашей работе меня всё устраивает.

Сколько раз я мечтала услышать это в доме Октазии. Наверное, я так же как эти девушки выдохнула бы едва заметно и чуть расслабилась. После этих слов движения девушек становятся более раскованными, плавными. Хоть что-то хорошее я сделала в роли принцессы. Только теперь понимаю, что слуги, наверное, переживали, не зная, какая хозяйка им досталась.

Ещё раз улыбаюсь и с их помощью облачаюсь в красивейшее багряное платье с золотым шитьём в цвет волос. С удивлением наблюдаю в зеркало за своим преображением. Рыжеволосая служанка, закалывающая пряди завитками на макушке, улыбнулась:

— Выглядите, как императрица.

Щёки вспыхивают румянцем.

Так неловко, так… странно. Из зеркала на меня смотрит великолепная девушка, которой пошла бы и корона. Невероятно. Не думала, что моя грудь может смотреться так красиво. А руки — они выглядят такими нежными, словно я никогда не работала. Удивительно просто.

На сцепленные кудри мне прикрепляют диадему из красного золота с крупными огненными опалами. У меня перехватывает дыхание, невольно улыбаюсь, шепчу:

— Спасибо.

— За что? — по-доброму усмехаются девушки.

— За то, что сделали из меня красавицу.

— Э нет, это не мы, — качает головой брюнетка.

— Вы и так красавица.

— Мы просто вас одели.

Я перехватываю их ладони и, глядя на девушек в зеркало, сжимаю их натруженные пальцы:

— Спасибо. Спасибо за вашу хорошую службу.

Они расцветают, рыженькая смущённо краснеет. А я острее хочу поделиться с кем-нибудь мыслями о странностях людских отношений. В первую очередь стоит поговорить с мужем, но Сигвальда в комнате нет. Терпения ждать нет совсем. Где он может быть?

«Библиотека!» — я чуть не подпрыгиваю, вспомнив его слова о любви к книгам, и решительно направляюсь туда.

Подкладка платья нежнейше обнимает тело, никак не могу привыкнуть к этим волшебным ощущениям. Мчусь через дворец баргяно-золотым вихрем и чувствую себя сильной, ощущаю себя настоящей принцессой. Диадема помогает держать голову высоко поднятой, а спину прямой. Мне такое даже не снилось!

Ошеломлённая непривычными чувствами, я влетаю в библиотеку и громко зову:

— Сигвальд!

И тут же смущаюсь своей шумностью.

— Его здесь нет, — отзывается сбоку Император.

Сердце ёкает. Император выходит из-за стеллажа, и у меня подгибаются колени.

***

Мун, только что властно звавшая Сигвальда, краснеет и становится как-то меньше, ниже. Смотрит на меня огромными жёлтыми глазами и молчит. Не понимаю: боится она меня, что ли? Хотя, учитывая обстоятельства нашего знакомства… Вдруг становится стыдно за своё поведение тогда.

— Мун, — мой голос звучит странно.

— Д-да?

— Ты хорошо себя чувствуешь? Хочешь присесть? — Указываю в сторону своего рабочего стола, скрытого стеллажами.

Она молчит. Смотрит пронзительно. Такое ощущение, что краснеть сейчас начну я. Воспоминание о её портрете в обнажённом виде не добавляет уверенности.

— Пожалуйста, — прошу я, привыкший приказывать женщинам.

Кивнув, она мелкими шажочками идёт в указанную сторону. На миг замирает, глядя на меня с ужасом.

— Что-то не так?

— Один… — Язык скользит по её пухлым соблазнительным губам. — Стул только один.

Стою, охваченный жаром, точно мальчишка, а кончик её языка вновь проскальзывает по губам, будто призывая к поцелую. Но это, конечно, глупость: состояние золотой печати на моей спине красноречивое доказательство того, что её сердце, симпатии и поцелуи принадлежат Сигвальду.

В сердце вспыхивает жар безотчётного гнева, ворчу:

— Садись.

Вздрогнув, она поспешно проходит к стулу и садится, кладёт ладони на колени и выглядит такой беззащитной, что щемит сердце.

На нас падает молчание, давит, точно мраморная плита.

О чём с ней говорить?

Как?

По её телу пробегает едва заметная дрожь, и я невольно подаюсь вперёд:

— Замёрзла?

Она поспешно мотает головой, в этом жесте столько отчаяния, что мне неловко. Так странно ощущать неловкость от близости женщины. Я уже забыл, каково это. Забыл, как может трепетно сжиматься внутри, когда на тебя умоляюще смотрит красивая девушка.

— Я хотела кое-что спросить… — едва слышно произносит она, я смотрю на движение её губ, на плавное скольжение языка и с трудом осознаю смысл фразы.

Смотрю. Она молчит. Смотрю на её губы и представляю, какие они на вкус… Молчание затягивается. Слишком затягивается, она снова проводит языком по губам, и я резко отворачиваюсь, чтобы избавиться от пошлых мыслей.

— Какие-нибудь проблемы? — Присматриваюсь к расставленным на стеллажах книгам. «Искусство любви!» — буквально кричит один из корешков, и я представляю содержимое этого тома.

Мун что-то говорит, но её слова тонут в гуле учащённого сердцебиения. Перевожу взгляд на стол, пытаясь изгнать из мыслей чувственные образы. О боги, за что мне это наказание — желать жену собственного сына.

Накрываю лицо рукой и пытаюсь сосредоточиться. Я всегда славился способностью управлять страстями, и сейчас самое время их укротить. Но единственное, чего я хочу — развернуться и стиснуть Мун в объятиях, целовать её… Сердце бешено стучит, в мысли рвётся крамольное: а может попробовать?..