Зря я боялась выхода из дворца: кажется, вне его величественных стен и роскошного убранства легче дышать.
«Или легче находиться там, где не рискую столкнуться с Императором», — мелькает странная мысль. Или не странная: мне до сих пор невыносимо стыдно за свой полуобморок и ещё больше за то, в каком виде меня застал Император. Ну вот: стоило об этом вспомнить — и щёки залило румянцем, а сердцебиение вдвое участилось.
«Не думай об этом», — приказываю себе и крепче сжимаю руку Сигвальда.
Он улыбается.
Он очень милый, красивый, мне с ним несказанно повезло.
Не будь его глаза так похожи на глаза его отца — было бы ещё лучше.
Мы неторопливо ступаем с дворцовой дороги в город. Это район высшей знати, редкие прохожие церемонно кланяются, улыбаются, сыплют комплиментами. Чувствую себя лишней и, точно попугай, повторяю:
— Благодарю, я в восторге конечно, да, мы будем рады увидеть вас на празднике пресных источников.
И всё в таком духе. Сигвальд ободряюще пожимает мою ладонь, улыбается. Кажется, он действительно горд показать меня этим людям, большинство из которых, судя по возрасту, знали его всю его жизнь.
Друзья детства.
Учителя.
Родители друзей.
Высокопоставленные чиновники.
Родственники высокопоставленных чиновников.
Калейдоскоп лиц мелькает, пока Сигвальд ведёт меня по одной из центральных улиц.
Улыбаюсь, старательно расфокусируя зрение, чтобы не ощущать так остро всеобщее внимание.
Я принцесса.
Теперь я всегда буду привлекать внимание.
Надо привыкать.
В следующий раз буду приветливее и достойнее этого звания.
В следующий раз проявлю искренний интерес к новым знакомым.
Но сейчас я слишком смущена, чтобы…
— Хорошо держишься, — шепчет Сигвальд, дыхание обжигает моё ухо, губы на миг касаются виска.
— Да? — Нервно улыбаюсь: по нашей стороне улицы идут всего два мужчины, но они же на нас смотрят. — Мне кажется… я…
— Держишься прекрасно. — Сигвальд крепче сжимает мою руку. — Поверь.
— Кажется, я всё делаю не так. — Опускаю взгляд, чтобы не увидеть, как проходящие мужчины реагируют на наши нежности.
— Ты выглядишь милой, скромной молодой женой, — так же на ухо поясняет Сигвальд. — То, что надо. Скажу честно, многие опасаются твоего возвышения, ведь ты вела неподобающую жизнь, а к многим из встреченных людей у тебя могут быть личные счёты.
— Разве? — Поворачиваюсь и заглядываю в его мягкие зелёные глаза.
— Конечно, ведь все сдались, никто не надеялся и не пытался тебя отыскать, хотя с помощью семейных артефактов найти тебя было возможно, как и выкрасть артефакты. Но люди предпочли признать моего отца правителем и устроиться возле кормушки новой власти. — Сигвальд с улыбкой поправляет упавшую на мой лоб прядь. — Конечно, они опасаются, что вернувшаяся принцесса может в отместку испортить им жизнь.
— Но зачем? — шепчу. — Ведь это не вернёт моих родителей, ничего не вернёт.
Тёплые ладони Сигвальда накрывают мои плечи:
— А для некоторых это безразлично и главное — отомстить.
Пытаюсь понять, но это не укладывается в голове, совершенно:
— Как так?
С минуту Сигвальд молчит, пристально, с каким-то азартом разглядывая меня. Вдали слышится цокот копыт, Сигвальд сипло шепчет:
— Ты прекрасна… В самом деле, Мун, ты просто прекрасна. Не только внешне, но и…
Цокот копыт нарастает, Сигвальд смотрит поверх моей головы, и его глаза широко раскрываются. Этот грохочущий цокот, чей-то вскрик, взгляд Сигвальда — ужас захлёстывает меня. Рывком Сигвальд прячет меня за спину, я разворачиваюсь: десять всадников с замотанными лицами окружают нас. Звенит извлечённый из ножен меч Сигвальда.
Между всадниками на мостовой лежат люди и стражники. Убиты? Ранены? Сквозь барабанный бой моего сердца пробивается вскрик.
Сигвальд оседает на землю, один из коней взвивается на дыбы, и копыта с хрустом врезаются в ногу Сигвальда. Оцепенев, не в силах даже вдохнуть, смотрю на брызги крови на моём белом подоле, на текущие по мостовой багряные струйки.
Невозможно.
Нет…
Что-то тёмное накрывает мир — мешок опускается мне на голову. Кричу, но не издаю ни звука, сильная рука тянет вверх, сердце вырывается.
Вдруг сознание накрывает чем-то вязким, мутным, я пытаюсь вырваться из этого чего-то, смутно осознавая, что это похоже на заклинание, и перед тем, как сдаться ему, ощущаю, что меня швыряют на холку коня, лука впивается под ребро, но я уже не могу пошевелиться, я проваливаюсь во тьму, наполненную цокотом копыт и криками.
***
«Спокойствие, — ловлю удар деревянного меча на гарду своей деревяшки, проворачиваюсь, увлекая противника за собой, делаю подсечку и, провожая взглядом падающее тело, повторяю: — Спокойствие».
Сердце даже для тренировки стучит слишком часто.
Не могу избавиться от ощущения, что внутренности сжимает ледяная рука.
— Сдаюсь, ваше величество, — выдыхает с земли недавно поступивший на дворцовую службу стражник.
— Ты сражаешься не в полную силу, — едва сдерживаю раздражение. — Давай, покажи себя.
— Но…
— Не бойся, — улыбаюсь немеющими губами. — Сможешь победить — получишь премию. Остальные подтвердят, что моё предложение — не пустой звук.
И всё равно в его взгляде недоверие. На моей памяти несколько аристократов приходили в безумную ярость, когда в ответ на такое предложение их побеждали, и это плохо кончалось для победителей. Поясняю:
— Лучше я потерплю поражение от своего солдата и стану лучше, чем от чужого и умру.
Миг он колеблется, затем решительно поднимается и подбирает деревянный меч. Теперь поза парня куда увереннее, он твёрдо стоит на песке тренировочной площадки, колени пружинисто присогнуты, и следующий удар отразить труднее — то что надо, чтобы прогнать тревогу.
Но надо ли тревогу прогонять?
Действительно ли моя нервность связана лишь с ревностью?
Поднимаю меч, готовлюсь к удару.
— Ваше высочество! — вопль взрывает хищную тишину тренировочной площадки, повторяется, множится: — Ваше высочество! На принца и принцессу напали!
Деревянный меч выпадает из моих ослабевших пальцев и взрывает песок у ног.
Слова оседают в моём сознании: «На принца и принцессу напали!»
— Сигвальд ранен! — кричит Борн. — Его отнесли в мой дом!
— Принцессу похитили!
Они ещё что-то говорят, но на секунду я отключаюсь от всего, точно молнией пронзённый осознанием — Мун кто-то забрал.
— Всех советников ко мне! — рявкаю из бездны паники и оглядываю замерших стражников, бледного, тяжело дышащего среднего мага Борна, встревоженных слуг. Перевожу дыхание. — Эгиля к Сигвальду, Фероуза и Ингвара ко мне, я буду в доме Борна. Принесите мой меч!
Направляюсь к испуганно расступающейся толпе. За мной бодро звучат шаги стражников.
«Мун, Сигвальд, — мысли бешено скачут. Шагаю через роскошные залы, они кажутся блеклыми и давящими, весть разлетается мгновенно, слуги в смятении, даже караульные у дверей бледны. — Только бы они были в порядке. Кто? Кто посмел?»
Мальчишка-слуга бежит наперерез и с поклоном протягивает ножны с моим мечом. Ухватываю их за болтающийся пояс, на ходу закрепляю. Знаю, выгляжу собранным и устрашающим, а сердце разрывается от ужаса, мысли лихорадит от волнения.
«Соберись! От твоей способности здраво рассуждать зависит жизнь Мун».
Спускаюсь по роскошной лестнице во двор. Рядом семенят советники.
— Объявить чрезвычайное положение и перекрыть городские ворота, — чеканю я, и один из людей бежит к конюшням. — Свидетелей опросить о внешности нападавших и разослать описание всем стражникам, свидетелей привести ко мне в дом Борна.
Ещё один из младших советников мчится к конюшне, первый уже несётся к воротам во весь опор.
— Коня мне! — едва сдерживаю панику. — Хоть не сёдланного! Срочно! И где Эгиль? Почему он не едет к Сигвальду? Где Фероуз?
Я должен собраться.
Со мной случались и более страшные вещи.
Но, кажется, я ещё никогда так не боялся…
С меня сползает вязкий холод, освобождая мышцы от оцепенения. Тяжеленные веки удаётся приподнять, но я остаюсь во тьме.
Уже ночь?
Почему кровать такая жёсткая, ведь во дворце удобная перина и гладкие простыни?
Или жизнь во дворце только приснилась, а сейчас я проснулась в своей рабской комнатушке?
Руки слишком тяжёлые, я с трудом тяну их по гладкой ткани платья к шее — ошейника нет.
Медленно вкрадываются воспоминания: улица, смотрящий на меня Сигвальд, ужас в его глазах, всадники. Тела… Брызги крови на моём подоле.
Дрожа от напряжения, подтягиваю подол — он в заскорузлых пятнышках. Кровь. Сглатываю, в животе неподъёмная тяжесть.
Кто и зачем меня похитил?
Где я?
Оставят ли меня в живых?
В памяти всплывают слова Сигвальда (как он там?) об опасающихся меня аристократах и чиновниках.
Неужели меня убьют из страха, на всякий случай? Это так несправедливо! Сердце учащает свой торопливый бег, ком в животе тяжелеет, и я понимаю, что умираю от ужаса.
«Император меня спасёт, — уверяю себя, стискиваю кулаки. — Он сильный, он перевернёт весь Викар, но найдёт меня».
Только мысль об Императоре помогает не расплакаться.
Лежу в темноте, стараюсь дышать ровно.
Где-то наверху ходят люди. В помещении холодно, я не связана, но инстинктивный ужас мешает спустить ноги с койки и ощупать комнату. Почему-то кажется, что на полу, под койкой, таится неведомое зло, которое схватит, стоит оказаться чуть ближе.
Под бешеный стук сердца взываю к Императору: «Забери меня отсюда, помоги… пожалуйста».
Взывая, хочется назвать его по имени, но его имени я, как и большинство подданных, не знаю.
«Император, — молю я, мечтая, что зов прорвётся сквозь пространство и время, направив его ко мне. — Император, найди меня…»
В промежутках между этими отчаянными мыслями думаю о Сигвальде.
Жив ли мой муж? Как перенёс нападение на него Император?
Чувство вины жжёт сердце: это всё из-за меня, Сигвальда ранили или убили из-за меня, ведь это меня хотели похитить. Надо было пойти в город одной, тогда бы никто не пострадал.
Совсем рядом, за стенкой, раздаются глухие шаги.
Сердце заходится от бешеного стука, я покрываюсь испариной. Звук шагов удаляется, но вдруг раздаётся скрежет, будто от поднимаемого засова…
***
Отчаянный крик прорезает гомон сбивчивых голосов. Советники, сотники и высокопоставленные чиновники обмирают, а затем снова склоняются над картой города и окрестностей, обсуждая, куда выехавшие сквозь южные ворота преступники могли спрятать Мун, гадая, почему маги не могут отыскать её след.
Сердце отчаянно колотится, новый крик режет по нервам, точно острейший нож.
Я доверяю Эгилю, но Сигвальд мой сын. Фероуз понимающе смотрит в глаза и кивает на дверь, предлагая оставить организацию поисков ему. Ему я тоже доверяю, но сердце и разум рвутся между желанием поддержать сына и сделать всё возможное для возращения Мун, ведь Сигвальд здесь, рядом, и я ни чем не могу ему помочь, а Мун могу. Замечаю отступающего к двери Ингвара и громко произношу:
— Ингвар, сходи узнай, не нужна ли Эгилю помощь.
Что-то неясное мелькает во взгляде Ингвара, прежде чем тот склоняет голову в лёгком поклоне и разворачивается. По спине пробегает холодок, но зарождавшуюся неприятную мысль прерывает крик-стон Сигвальда, и я с ужасом вспоминаю о его раздробленных костях и о том, что даже магическое вмешательство высокого уровня не даёт гарантии, что Сигвальд не останется калекой.
Неужели Судьба желает поглумиться и над этим моим сыном?
Крик рвётся мне в душу, и в душе зарождается ответный крик, но я стискиваю зубы и подхожу к столу, на котором разложена карта.
Шесть сотен солдат прочёсывают пригород и несутся по тракту и мелким дорогам в надежде отыскать следы похитителей, но весь ужас в том, что Мун могут увезти в какой-нибудь дальний уголок страны, и я просто не успею найти её до того, как проклятие сожрёт мою жизнь.
Что с Мун сейчас? Она красивая девушка, редкий мужчина не захочет её. Меня передёргивает, в груди полыхает огонь из смеси ужаса и гнева. Хочется, чтобы Мун была в пути, ведь в дороге она находится в относительной безопасности, но тогда с каждой минутой она всё больше удаляется от меня и от возможной помощи.
С ужасом смотрю на карту и не слышу, что мне говорят. Нарисованный пригород усеян точками особняков и выселков, широкий тракт и двенадцать мелких дорог вьются во все стороны. А есть ещё море. Лодка на берегу, корабль на выходе из залива — и прощай навсегда, Мун. К горлу подступает ком.
***
«Ненавижу, ненавижу», — мысль лупит по черепной коробке Ингвара, силясь вырваться через рот. Но молчание — золото, Ингвар слишком хорошо это понимает, и молча стискивает кулаки, глядя как зажмурившийся Эгиль чуткими светящимися пальцами шупает распухшую, багряно-фиолетовую ногу Сигвальда.
Глядя, как покрытый потом внук, закусывая деревяшку, мечется по подушкам под гнётом четырёх стражников, притиснувших его руки и здоровую ногу, Ингвар окончательно понимает, что совершенно не любит этого отпрыска безродного завоевателя.
Абсолютно никаких тёплых чувств.
Впрочем, к родным детям Ингвар тоже ничего не испытывал, стоило ли ожидать, что к внуку что-нибудь проснётся?
«Не мог сразу сдохнуть, — Ингвар скрежещет зубами, предвкушая, как накажет бестолковых исполнителей, и их не спасёт то, что добить Сигвальда им помешало появление его прогуливающихся неподалёку друзей. — Могли бы гулять в другом месте и в другое время».
Теперь эти нечаянные нарушители плана носились по окрестностям вместе со стражниками и просто пылали энтузиазмом. Это Ингвар должен был выехать из Викара и заниматься поисками, а на деле доехать до дома Марсеса и заполучить, наконец, принцессу.
Именно Ингвар должен был руководить поисками в том районе, «обыскать» их особняк и отчитаться перед Императором, чтобы место заключения принцессы оставалось в безопасности, а что теперь? Как защитить дом от тщательного обыска и не привлечь к этому излишнего внимания?
Как не кричать от негодования и ужаса перед разоблачением, ведь у Ингвара нет уверенности, что сообщники достаточно хладнокровны, чтобы обмануть действительно ищущих принцессу стражников.
Стон-плач Сигвальда отрывает Ингвара от судорожных размышлений, его передёргивает от гнева: «Что б ты сдох!»
Эгиль дышит так же тяжело, как трясущийся от боли Сигвальд. Тот снова пытается загасить крик, сжимая зубами круглую деревянную палочку, но не справляется, и крик пронзительно вырывается. Стражники надавливают сильнее. У Эгиля светятся даже запястья, он едва касается вспухшей посиневшей кожи, но под ней что-то шевелится и перетекает, будто там ворочаются змеи.
— Ещё вина, — хрипло шепчет Эгиль и отводит сияющие пальцы.
Стражник вынимает деревяшку и приподнимает голову обессиленного Сигвальда, другой вливает из кубка в рот креплёного вина с дурман-травой.
Появление Императора Ингвар ощущает кожей, всем напряжённым в предвкушении телом. Сигвальду снова просовывают между зубов деревяшку, он смотрит в потолок мутным взглядом и едва дышит, но стоит пальцам коснуться опухшей кожи, а невидимым змеям заворочаться под ней, как Сигвальд выгибается, кричит с новой силой, даже не пытаясь сжать челюсти.
«Что б ты сдох», — Ингвар едва сдерживает дрожь ненависти, уже не понимая, кому больше желает смерти, опасно задержавшему его здесь Сигвальду или Императору. Давясь ругательствами, шепчет:
— Позволь мне заняться поисками.
— Нет. — Император медленно подходит к постели. — С ним должен остаться кто-нибудь из родных.
Стражник сдвигается, уступая ему дорогу. Склонившись, Император что-то шепчет на ухо Сигвальду и накрывает его грудь широкой ладонью. Ингвар мечтает сломать эту руку, которую пришлось поцеловать, принимая присягу.
Император прижимается губами к мокрому лбу Сигвальда, и Ингвару вдруг кажется, что между ними проскакивает искра.
«Я должен успокоиться», — Ингвар ненавидит себя за это буйство эмоций. Когда направившийся к двери Император оказывается рядом, Ингвар гневно-просяще уверяет:
— Я должен найти жену моего внука, это мой долг, пусти меня…
— Нет. — В голосе Императора звучит сталь. — Ты должен охранять его. Отвечаешь головой.
С губ Ингвара срывается короткий стон.
— Да. — Император поворачивается к нему.
В зелёных глазах полыхает такой гнев, что у Ингвара подгибаются колени. Ненавидя, презирая, кляня и боясь его больше смерти, он склоняет голову:
— Я позабочусь о безопасности Сигвальда.
Ингвар бы рассмеялся, какая это нелепая шутка Судьбы, но страх так велик, что он не смеет посмеяться даже мысленно.
Не смеет поднять взгляд, пока за Императором не затворяется дверь.
Ингвар остаётся наедине с обезумевшим от боли Сигвальдом, Эгилем, сжигавшим жизнь ради принца, стражниками и своим страхом, смешанным с невыносимой ненавистью.