— Беги. Ты должна уходить, спрятаться. Трон Викара — не место для чужаков, у них дурная кровь, — шелестит прямо в ухе, зудит, проникает в меня рокочущими волнами. — Император — враг. Беги от него, беги, ты же помнишь тайный ход, убегай!

Меня утягивает во тьму, я дёргаюсь, вскрикиваю и открываю глаза: сумрачная спальня чужого дома. Приходящая за этими мучительными сновидениями тоска льдом вкрадывается в грудь. Как я от них устала.

Тусклый серо-голубой свет проникает между занавесками. Значит, сейчас раннее утро. В доме Октазии я бы уже завтракала перед новым рабочим днём.

Закрываю глаза. То, что меня спасли благодаря бывшей хозяйке, и спустя неделю не укладывается в голове. И невыразимо жаль, что Марсес погиб. Я видела Октазию после этого — резко постаревшую, потухшую. Она приходила извиниться передо мной и Сигвальдом. Он обещал помочь в устройстве браков её дочерей. Октазия благодарила, но вяло, и мне очень хотелось сказать, что ей надо жить ради своих двойняшек. Только в первый момент я на это не осмелилась. Решилась, когда она уже покинула спальню, где Сигвальд принимал гостей.

Я бросилась за ней, догнала в коридоре и порывисто обняла, прошептала:

— Спасибо. У вас остались дочери, будут внуки…

Но Октазия высвободилась из моих объятий и поспешила прочь, шелестя подолом чёрного платья. Я смотрела ей вслед, понимая, что горе потерявшей сына матери слишком необъятно, убийственно и страшно, и никакие благодарности его не уменьшат.

Думать об этом больно, я открываю глаза.

В моём сердце не осталось обид на Октазию. Она могла и, пожалуй, любила унижать, но не продавала нас на потеху мужчинам, а её сын меня защитил, поэтому её расплата за причинённое зло кажется мне чрезмерной. Жалко её.

В надежде избавиться от тоскливых мыслей, поворачиваюсь на бок. Рядом беспробудно спит Сигвальд. Его тоже жалко: он чуть не до слёз огорчился, узнав, что заговор возглавлял его дед. Повреждённая нога лежит в деревянных фиксаторах. Я приподнимаюсь, натягиваю край одеяла на обнажившуюся стопу мужа.

Он причмокивает, пытается перевернуться на живот, но тиски мешают, и он затихает в их непреклонных объятиях. Кости достаточно сцепились для переноса во дворец, и сегодня мы вернёмся под крыло Императора.

Меня будто ударяет, я поднимаюсь. Ноги утопают в мягком ковре, я набрасываю плетёную из белого пуха шаль и прохаживаюсь из стороны в сторону.

Возвращаться страшно, ведь Император злится на меня за этот заговор. Он с таким сердитым выражением лица рассказал о ране Сигвальда и последствиях, был таким мрачным, когда вёл меня сюда. Понимаю, его единственный сын пострадал во время моего похищения, но я в этом не виновата! И так тяжело, что Император, когда навещает сына, меня удостаивает лишь безразличными приветствиями.

Если во дворце Император продолжит вести себя так холодно, я не смогу спокойно жить. Что делать с его неприязнью? Как исправить?

Дверь приоткрывается. Фрида смотрит на постель, тут же шарит взглядом по комнате. Я улыбаюсь бледной, не выспавшейся сестре. Её, похоже, тоже мучают дурные сны. Или она не избавилась от привычки вставать рано.

Подхожу к дверям, шепчу:

— Сходим перекусить?

Фрида кивает. Подхватив её под руку, закрываю за нами дверь. Караульные неподвижно стоят вдоль коридора. В этом доме слишком много охраны, но я начинаю привыкать.

На кухне суетится кухарка и сонм её помощниц. Завидев нас, все склоняются в поклоне. При нас они нормально работать не смогут, и я с сожалением прошу принести нам молоко и что-нибудь сладкое в гостиную.

— Никак не могу привыкнуть есть как хозяйка, — шепчет Фрида.

— Я тоже, — бормочу в ответ, надеясь, что стражники меня не слышат.

В богато обставленной гостиной снова вспоминаю о необходимости вернуться во дворец. Мне страшно, при мысли об Императоре сердце вырывается из груди.

Стискиваю запястье Фриды, не давая ей сесть, прошу:

— Поселись со мной во дворце, мне так одиноко там.

Она странно смотрит на меня, колеблется.

— Пожалуйста, — я жалобно ей улыбаюсь.

— Хорошо, — кивает она.

И я с воодушевлением объясняю, что вдвоём будет веселее и интереснее изучать правила поведения, привыкать к такой жизни, но Фрида, хотя вроде и слушает, но обмякает, взгляд её рассеивается. Она витает в облаках. Я не очень понимаю, что её так воодушевило, но потом догадываюсь: героини сказок часто попадают во дворец, и Фрида, наверное, чувствует себя в сказке.

А мне почему-то грустно.

***

После двух часов тренировки на мечах я смыл с себя пот и оделся в свежую красную с чёрным одежду. Теперь чувствую себя спокойно: злость на себя, страсть — всё угасло под давлением физической усталости.

Я готов к встрече с Мун. И стыд за мимолётную мысль, что лучше бы Сигвальда не стало, тоже отступил.

Поправив алый пояс, отправляюсь в город. Вокруг меня полно стражи, точно на первых порах образования Империи. Надеюсь, это временно.

Стараясь думать о делах, спускаюсь с дворцовой скалы, иду к дому, окружённому тремя кордонами. Двери уже вынуты, стены вокруг проёмов выдолблены так, чтобы прошла кровать: я не хочу рисковать и лишний раз шевелить ногу Сигвальда.

Специальную платформу уже ввозят в дом. Плотники расстарались, создавая тележку с мягким ходом, её закатят под кровать, зафиксируют ту на скобы.

Внимательно оглядываю и платформу, и выемки в стене, но ловлю себя на том, что ищу взглядом Мун.

От золотого узора на моей спине осталась лишь тонкая веточка, я очень близко к спасению и было бы величайшей глупостью вмешиваться в чувства между Мун и Сигвальдом, рисковать жизнью.

Я не самоубийца, поэтому, когда краем глаза замечаю изящную фигуру с золотыми волосами, отворачиваюсь и с притворным любопытством вновь оглядываю платформу. Заговариваю с плотниками, повторно уточняю все важные моменты перевозки Сигвальда.

Мун возвращается к нему. Вместе с сестрой они сопровождают поднятую на платформу кровать. Мун поправляет одеяло, касается плеча Сигвальда, улыбается ему.

Чувствую себя лишним, для меня это совершенно не свойственно. И даже Фероуза нет, чтобы отвлечь разговором. Подумав немного, беру под руку сестру Мун Фриду. Та ощутимо вздрагивает и смотрит на меня затравленным зверем.

— Как жизнь в столице? — вежливо интересуюсь я.

У Фриды дрожат губы, она выдавливает:

— Спасибо, хорошо, ваше… величество.

Так и хочется сказать, что я не кусаю девушек, если они об этом не просят, но предчувствую, что перепугаю эту трепетную лань ещё больше. Чуть наклоняюсь, вызывая у неё приступ бледности, негромко поясняю:

— Я просто интересуюсь жизнью семьи своей невестки, тебе нечего опасаться.

Фрида судорожно кивает. Вздыхаю: похоже, разговора не получится.

Грустно это как-то, раньше я вызывал у молоденьких простолюдинок более тёплые чувства.

В молчании мы поднимаемся в гору и минуем ворота.

Двери во дворце достаточно широкие, чтобы в них пролезла кровать. На ступенях уже стоят приспособы для плавного поднятия постели, но я неожиданно разворачиваюсь:

— Сигвальд, ты, наверное, устал сидеть взаперти. Может, желаешь провести немного времени в саду?

Сигвальд расплывается в улыбке:

— Это было бы чудесно, просто сил нет сидеть в четырёх стенах.

Улыбаюсь в ответ и наконец отпускаю Фриду. Она выдыхает с облегчением. М-да… что же обо мне такое говорят, что я её настолько пугаю?

***

Всю неделю с Сигвальдом мы провели в разговорах о поэзии восточных земель и Викара, и теперь он меня не смущал. Отчасти потому, что травма лишила его возможности прижимать меня к постели, неожиданно целовать.

Но сейчас, рядом с Императором, я снова ощущаю сногсшибательное смущение. Лишь усилием воли остаюсь сидеть на кровати Сигвальда.

Над нами шелестят кроны больших деревьев. Слишком больших, чтобы вырасти здесь со времени постройки дворца, и я спрашиваю:

— Почему деревья в саду такие большие?

Император сидит напротив нас в плетёном кресле. Ажурная тень листвы и солнечные лучики бегают по нему, свет золотом вспыхивает в глазах, обращённых на Фриду, и в груди у меня как-то неприятно. «Это потому, что Император славится любовью к женщинам, — поясняю себе это мрачное чувство. — Как бы он Фриду не соблазнил».

Она так смущена, так усиленно прячет взгляд, что закрадывается подозрение, не предложил ли он ей что-нибудь неприличное, пока они шли сюда? Обязательно надо расспросить сестру!

Но прежде надо выдержать это странное общение с Императором. Тот взмахивает рукой:

— Эти деревья пересадили из садов некоторых знатных господ старого Викара.

Поспешно отвожу от него взгляд. Уголки губ Сигвальда опускаются, он потирает вышивку на покрывале:

— Из садов тех, кто не принял власти отца.

И я понимаю, что он вспоминает о предателе-деде. На нас тяжёлым пологом опускается молчание. Порывисто накрываю руку Сигвальда ладонью, ловлю его унылый взгляд, ободряюще улыбаюсь. И тут же наваливается смущение, я не знаю, куда себя деть под взглядом Императора. Отдёргиваю руку.

Слуги наконец приносят фрукты, сладости, соки и травяные отвары, ставят на столик. Мне приходится пересесть с кровати на плетёное кресло.

Император садиться рядом, напротив Сигвальда. Кресло Фриды ставят напротив моего. Жалобно поднимаю на неё взгляд: она глядит в серебряное чеканное блюдо.

— Угощайтесь. — Император проводит рукой над столом. — Или вы желаете ещё что-нибудь?

Этот голос — как же он не похож на мягкую речь Сигвальда, который даже боевые сцены поэм умудряется едва ли не нежно.

— Всё в порядке. — Отрываю гроздь медового винограда.

— Спасибо, — чуть ли не шепчет Фрида.

Император жестом отсылает слуг и наливает себе из серебряного чайника отвар. Краем глаза замечаю движение чего-то белого, поворачиваю голову: в пятнадцати метрах от нас под деревьями крадётся белая кошка с тёмными полосами на хвосте. Морда у неё овальная, необычно сильно раздаётся в стороны. Кошка прижимает большие уши и смотрит вверх. Я невольно прослеживаю её взгляд, хотя и понимаю, что увижу лишь птичку.

Но вместо птицы на дереве сидит мальчишка лет семи, в тёмной одежде. Он очень высоко, метра четыре над землёй. Наши взгляды встречаются, и его лицо испуганно вытягивается. Нога мальчишки соскальзывает с толстой ветви, он накренятся… Крик разрывает мою грудь, время замедляется, я вижу, как детские пальчики цепляются за ветки, срываются. Мальчик камнем падает вниз.

И падает в руки Императора. Запоздало кричит.

— Ну тихо-тихо! — приказывает Император. — Всё хорошо.

Он поворачивается ко мне. Его плетёное кресло лежит на боку. Фрида растерянно хлопает ресницами, и только Сигвальд не кажется слишком удивлённым скоростью реакции отца.

Всхлипнув, мальчишка разражается рыданиями, подвывает. И Император, этот почти всемогущий воин, теряется.

— Тихо-тихо, — менее уверенно просит он.

— Меня батя убьёт, — воет мальчишка.

— Не убьёт. — Император хочет отпустить его на землю, но тут на дорожку выбегает усатый стражник и, опустившись на колено, тараторит:

— Простите его, ваше величество. Жена моя умерла, не с кем было оставить, я его в караульной запер, а он… Простите, больше не повторится.

Мальчишка взвывает громче.

— Ничего страшного, — грустно улыбается Император. — Я не возражаю, если он будет иногда гулять в саду или наведываться к кухаркам. Только пусть на деревья не залезает.

— Не будет, — клянётся стражник.

Император ставит мальчика на землю и легонько подталкивает. Тот, шмыгая носом, осторожно идёт к отцу.

— И не надо его наказывать. — Император оправляет рукав. — Он и так достаточно испугался.

Стражник кивает, и мальчишка бросается к нему, повисает на шее. Император провожает семью задумчивым взглядом. Всё же он добрый. И ценит жизнь. Зря говорят, что он кровожадное чудовище. Сколько же гадостей о нём говорят, а на самом деле он… милый. Непонятный, полный силы, порой опасный, но есть в нём что-то до крайности располагающее. И смущающее тоже…

Император проходит пятнадцать метров, отделяющих его от нашего стола, поднимает кресло и садится. Фрида смотрит на него круглыми от ужаса глазами. Император едва заметно ей улыбается.

А я снова смотрю на дерево. Как Император оказался там столь быстро? Это невозможно…

Изумлённо его оглядываю, но Император наливает себе и принцу травяной отвар, будто нарочно избегая на меня смотреть.

И странной кошки нет, будто её и не было.

Желание Императора пообщаться разбивается о сковывающую нас неловкость. Попив травяного отвара, он ссылается на дела и уходит. Мы с Фридой против воли выдыхаем.

Если Сигвальд и замечает наше состояние, то никак этого не обозначает. Он снова заговаривает о поэзии, о любовной лирике.

«О любви он лучше декламирует», — невольно думаю я, ведь голос и внешность Сигвальда созданы, чтобы говорить о любви.

С полуулыбкой слушаю переливы сладких слов. В саду щебечут птицы. Так спокойно, что на какое-то время забываю о заговорах, о страхе Фриды перед Императором и даже о том, что он оказался под деревом невозможно быстро, хотя, наверное, он просто увидел мальчика раньше и пошёл к дереву, просто я этого не заметила.

Один на один с Фридой мы оказываемся только вечером, когда я провожаю её в приготовленные ей покои напротив наших с Сигвальдом.

Отпустив служанок, усаживаю Фриду на полную подушечек софу, сажусь в кресло напротив и прямо спрашиваю:

— Император делал тебе непристойные предложения?

В ожидании её ответа сердце пропускает удар. Тёмные глаза Фриды широко раскрываются, она мотает головой:

— Нет, конечно, нет.

— Тогда почему ты его так боишься? Почему дрожишь?

Она ещё сильнее округляет глаза и испуганно шепчет:

— Это же сам Император. Он… он… такой страшный, аж мороз по коже.

— Страшный? — Отодвигаюсь от неё. — Разве? Он вроде…

Не договариваю «красивый». Фрида хлопает ресницами, наклоняется ко мне и шепчет:

— А ты не боишься, что он и тебя убьёт, как короля с королевой?

Мотаю головой.

— А я бы боялась, — шепчет Фрида и сжимает мои пальцы. — Особенно теперь.

— Почему?

— Мне кажется… — Воровато оглядевшись, Фрида приникает к моему уху и жарко шепчет. — Я думаю, Император владеет даром магии.

— Что?!

Фрида зажимает мой рот ладонью и снова шепчет:

— Когда он рванул к мальчику, он на несколько мгновений почти растворился в воздухе, а потом оказался под деревом. Обычные люди так не могут.

Сердце холодеет: если Фрида права, то Император скрывает свой дар, и что он сделает с ней если поймёт, что она видела его тайные способности?

— Ты будешь молчать? — Вглядываюсь в её глаза.

— Конечно. Я же не дура.

Крепко накрепко обнимаю её и громко произношу:

— Как хорошо, что ты здесь.

Мы ещё немного болтаем о нарядах, тканях восточных провинций, и я покидаю комнаты Фриды.

Застываю в коридоре между двумя постами стражников, приставленных к спальням моего мужа и сестры.

Император догадался, что она видела его силу? И если да, что сделает?

Я должна защитить сестру, но если он всё же не понял? Не сделаю ли просьбами хуже?

Постояв в нерешительности, я всё же направляюсь в покои Императора. Они так близко, что я не успеваю передумать, прежде чем стучу в золочёные двери и слышу глухое:

— Войдите.

Стражники раскрывают створки, и я шагаю в переполненную запахами благовоний комнату. Сотни свечей стоят на столиках, стекая в полукружья подсвечников ароматным воском. Несмотря на буйство огня, в комнате будто темно, всё в тревожном багрянце.

Император сидит на софе напротив двери. Сидит в одних шароварах, облокотившись на широко расставленные колени. Перед ним стол с огромным золотым кубком и кувшинами. Потемневшие глаза Императора странно мерцают.

— А, это ты, — тянет он и откидывается на спинку софы.

Мускулы перекатываются под испещрённой шрамами кожей. Я должна смутиться, но вспоминаю рассказ о рабском клейме, и меня невыносимо тянет подойти и увидеть его своими глазами.

— Я не помешаю? — тихо произношу я.

Но Император слышит, глухо отзывается:

— Ты мне никогда не мешаешь, Мун. Мы же семья. — В голосе чувствуется насмешка.

Делаю несколько шагов к нему. Улавливаю среди дыма благовоний яркий запах вина. Останавливаюсь.

— Что-нибудь случилось? — продолжаю подходить, выискивая на его плечах подходящий по размеру шрам.

— Нет.

— Когда всё в порядке — не пьют в одиночестве. — Останавливаюсь рядом с софой.

На плече Императора застарелое пятно шрама размером с яйцо. «Значит, не солгал», — думаю со странным, непонятным чувством.

Моё запястье оказывается в тисках сильных пальцев. Рывок — и я уже сижу рядом с Императором.

— Выпей со мной, — глухо просит он.

И его голос утопает в бешеном стуке моего сердца. Кажется, оно выскочит из груди. Глаза Императора слишком близко, в них нет легкомысленной яркой зелени, они тёмно-зелёные, сумрачные, бездонные…