Мун слишком близко. И это блаженство. Странное блаженство даже не обладать женщиной, а просто находиться рядом, дышать с ней одним воздухом и, сжимая тонкое запястье, чувствовать трепет её пульса.

Моя страсть захлёбывается в нежности. Страх в глазах Мун пристыжает. Отпускаю её руку, прошу:

— Посиди со мной.

— Хорошо, — кивает Мун и смотрит на стол, на кубок. — Что-нибудь случилось?

Пожимаю плечами. Не объяснять же ей, что я, кажется, способен влюбляться, и это безмерно меня огорчает. Хотя, конечно, пью я не поэтому.

— Сегодня день поминовения моих родителей. — Наливаю вина в кубок. — Выпить достаточно по кубку за мать и отца, но я немного увлёкся.

— Они умерли в один день?

— Да. Их убили мои соперники. И братьев, сестёр, бабушку с дедушкой. В общем, всех ближних родственников, которые у меня были.

Прикрываю глаза. В висках стучит мысль: «Из-за меня погибли все её кровные родственники».

Отставив кувшин, обхватываю ножку тяжёлого кубка и протягиваю Мун. Смотрю на тёмную, мерцающую поверхность красного вина.

— Помяни и своих родителей. Они умерли не в этот день, но… — Снова сжимаю её ладонь. Не хватает только смелости посмотреть ей в глаза. — Прости меня. Если бы можно было победить, не тронув твоего отца, я бы так и сделал.

Мун молчит. Её рука в моей ладони сжимается. Другую она стискивает между колен. Ниже склоняет голову.

— Ты меня ненавидишь? — прямо спрашиваю я. Прикрываю глаза и качаю головой. — Не отвечай. Не стоит.

Даже если она скажет «нет», не поверю: у меня такая репутация, что в ненависти признается лишь безумец.

Ладошка Мун выскальзывает из тисков её колен, ложится на моё плечо, скользит.

— А я ведь не до конца поверила про рабство и клеймо.

По коже бегут мурашки. Закрываю глаза. Глубоко вдыхаю, наслаждаясь заполошным сердцебиением, щекотным ощущением внутри и накатившей на меня лёгкостью. Кажется, будто за спиной раскрываются крылья…

Мой порыв обхватить Мун и прижаться к её губам прерывает громкий стук в дверь.

Открываю глаза, и снова наваливается тяжесть обыденной жизни. Отпускаю руку Мун и громко разрешаю:

— Входите!

***

— Беги! Ты должна сбежать из дворца! — Неведомая сила тянет прочь.

Отбиваюсь со звериным упорством, молча. Знаю, если приложить усилия — вынырну из кошмара.

— Не хочу! — вдруг кричу и просыпаюсь во дворце. Оранжевые блики восходящего солнца покрывают стену яркими пятнами.

Хочется вырваться из туго спеленавшего меня одеяла, но я справляюсь с ужасом и высвобождаюсь медленно, стараясь не разбудить посапывающего Сигвальда.

Сажусь. Руки дрожат. С трудом наливаю воду из графина на столике в кубок. Металлическая кромка несколько раз ударяется о зубы, прежде чем начинаю пить.

Этот повторяющийся кошмар сводит с ума.

Это предупреждение из будущего или отголоски прошлого? Возможно, это кричали моей матери-королеве, когда она уносила меня из дворца.

Сглатываю.

От дурных снов надо искать спасения в храмах или у лекарей, но хочется просить о помощи Императора. Стискивая кубок, закрываю глаза. Разговор накануне был странным, и вроде хорошо, что его прервали какие-то известия с границы, но на сердце осталась тяжесть, и кажется, её можно было развеять, если бы мы продолжили беседу.

Встряхиваю головой: негоже думать об Императоре, наша беседа наедине и так неприлична, ещё немного, и по дворцу поползут слухи.

Поставив кубок на столик, ложусь в кровать. Придвигаюсь к Сигвальду. Его кожа пахнет молоком и розами. В красноватом сумраке раннего утра он красивее, резкие тени придают ему мужественности. Но моё сердце бьётся ровно. Не представляю жизни с этим юношей, не представляю его своим мужем.

А пора бы.

Закрываю глаза в надежде уснуть и не слышать больше рокочущего приказа: «Беги!»

Мысли накатывают мягкими волнами, в них кружится образ Сигвальда, его улыбка, глаза — пытаюсь отыскать в них хоть что-нибудь притягательное, но сердце по-прежнему ровно стучит. Только угасающее понимание «У них цвет как у Императора» на миг озаряет моё сознание, согревает, но я уже лечу во тьму сна.

***

Голова раскалывается. Смотрю на роспись на потолке, и кажется, узоры по нему ползают.

Фероуз опускается в кресло напротив моей софы, шелест его тяжёлой одежды оглушителен. Вздыхаю. Устало произношу:

— В следующий раз, если буду делать глупости, тресни меня по голове.

— Это ты о том, что послушал Ингвара и не стал усиливать пограничные войска на северо-западе, а теперь племена варваров настолько обнаглели, что напали на наше поселение?

— Нет, я о том, что в следующий раз, если скажу, что не способен влюбиться, можешь ударить меня по голове.

— Аа, — кивает Фероуз. — Непременно учту твоё пожелание.

Головная боль усиливается, мне так плохо, что хочется забыться, но я говорю, чтобы отвлечься от мечтаний о Мун:

— Как думаешь, если один раз влюбился, второй смогу?

— Конечно.

— А когда?

Сухой смех Фероуза бьёт по больной голове. Отсмеявшись, пофыркивая, он выдавливает:

— А я откуда знаю? К тому же это ты у нас признанный специалист по женщинам.

— Если только по любовным утехам с ними. А с Мун иначе. Мне вроде даже страшно к ней прикасаться — такая она хрупкая и нежная. Хочется её защищать, а не гонять в постели. Чувствую себя каким-то девственником трепетным.

— Это к лучшему, если учесть, что жена она не твоя.

В груди отдаётся болью, вздыхаю:

— Я дурак.

— От ошибок никто не застрахован.

Искоса смотрю на Фероуза: он очень серьёзен.

— Зачем ты пришёл? — Приподнимаюсь на локтях. — Что-нибудь случилось?

— О вас с Мун уже поговаривают.

Вскидываю брови. Фероуз продолжает:

— Это так, к сведению. А пришёл я потому, что нашёл тебе придворных магов. Хотел, чтобы ты решил, принимать их или нет.

Неохотно поднимаюсь с софы и направляюсь в комнаты:

— Сейчас приведу себя в порядок и посмотрю твой выводок.

Оказавшись в комнате для одевания, поворачиваюсь спиной к зеркалу, с замиранием сердца смотрю через плечо. В первый миг кажется, что от печати проклятия не осталось и следа. В груди холодеет, вспыхивает надежда: «А не попытаться ли её соблазнить?»

Но в свете солнца золотом вспыхивает тонкая полоса, последний след стебля.

«Сигвальд дурак! Я бы справился лучше».

И как я додумался поручить соблазнение девушки этому мальчишке?

Не попробовать ли всё переиначить в оставшиеся мне почти три недели?

Но страх смерти крепко сжимает внутренности: если сердце Мун будет разрываться между двумя мужчинами, оно может никому не достаться, и тогда мне конец.

***

«Бедная Фрида», — сокрушаюсь я, но сбегаю из наших с Сигвальдом комнат, оставив её с вежливым интересом слушать его, пока дышу свежим воздухом.

Стражники закрывают за мной двустворчатые двери.

Я сослалась на головокружение и желание пойти в сад, но правда в том, что если я ещё раз услышу поэму о взятии Вегарда, меня стошнит.

Да и любовные оды порядком надоели.

Караульные невидяще смотрят перед собой, но мне неловко стоять под их присмотром.

Подобрав длинный шёлковый подол, направляюсь в сад. Золотая вышивка покалывает ставшие слишком нежными ладони, шею щекочут завитки выпущенных из высокой причёски прядей. На душе муторно: почему я не могу полюбить мужа? Он красив, образован, добр, но чем дальше, тем неприятнее мысль о близости с ним, о совместной жизни.

Нет, я не желаю ему ничего плохого, но как же хорошо, когда его нет рядом.

Иду по коридорам, в которых по-прежнему слишком много стражников. Меня надёжно сторожат — не убежишь, не спрячешься. Всегда у кого-нибудь на виду. И в саду будет то же самое, а так хочется уединиться ненадолго.

И вроде я принцесса, а настоящего спокойствия нет, ведь слуги всегда находятся поблизости, чтобы исполнить любой мой каприз. И это раздражает. Из-за кошмаров последнее время я слишком часто злюсь, это бесконечное требование «Беги!» даёт плоды — я хочу бежать из дворца, меня тянет прочь. Может там, за его пределами, я наконец высплюсь спокойно?

Желание сбежать ослепляет меня, я иду в сад, но почему-то оказываюсь возле библиотеки.

Мне нечего там делать, ведь я не научилась. Собираюсь развернуться, но так не хочется выглядеть глупо перед стражниками, сторожащими коридор, и я решаю для вида заглянуть внутрь, может даже прихватить для Сигвальда что-нибудь непоэтическое.

Библиотека пронизана солнечным светом. В запахе книг есть что-то умиротворяющее. Свет золотит вереницу столов вдоль окон. Тихо и никого нет.

Как выбирать что-то, если я не могу читать?

Взять наугад?

Подхожу к полке. Осторожно касаюсь переплётов. Их кожа приятно льнёт к пальцам, я почти сожалею, что неспособна узнать тайны этих кладезей мудрости.

— Ищешь, что почитать? — Властный голос Императора пронизывает меня до мурашек, до дрожи.

Невольно стискиваю корешки. Не оборачиваясь, но чувствуя спиной близость Императора, поспешно мотаю головой, и пряди снова щекочут шею:

— Я… н-не умею.

— Сигвальд разве не учит тебя грамоте?

Сдерживая дрожь, качаю головой. Император вздыхает:

— Да, он довольно нетерпелив и непоследователен во всём, что не касается поэзии… Ладно, садись, будешь учить алфавит.

Резко оборачиваюсь: Император уже отступил в сторону. На этот раз он не в привычных шароварах, а в длинной рубашке с золотой бахромой, через плечо перекинуты складки пёстрой накидки до середины колена, она держится на могучем теле широким поясом с драгоценными камнями. Наверное, Император принимал послов или был в храме. Он указывает на свой стол за стеллажами.

— П-прямо се-сейчас? — Ненавижу себя за этот трепет.

Нужно справиться, справиться с эмоциями. Опускаю взгляд и, сцепив пальцы, произношу:

— Простите, вы сильно меня испугали.

Император молчит. Вздыхает:

— Прости, больше не буду подкрадываться сзади… Хорошо, что под рукой у тебя не было ничего тяжёлого.

Щёки обжигает румянцем:

— Вы долго будете припоминать мне вазу?

— Это были незабываемые впечатления, — насмешливо произносит он своим чарующим сильным голосом. — Идём.

Нет сил противиться, я следую в его укромный закуток. Император указывает на стол рядом со своим:

— Садись.

Усаживаюсь на предложенное место. Одежда Императора шуршит совсем близко. Мне так тревожно, неловко, — «А не выбились ли волосы из причёски? Не помялось ли платье? Идёт ли оно мне?» — странно, что не могу повернуть голову, просто смотрю на столешницу. На неё ложится лист с тремя буквами, разобранными на чёрточки по очерёдности их написания и картинками под ними. Листок придавливают пальцы Императора — ухоженные, а на тыльной стороне ладони — едва заметная полоска шрама.

Неожиданно для себя касаюсь этого слабого следа и шепчу:

— А это откуда?

Помедлив, Император отвечает:

— Не помню, если честно.

Он очень близко ко мне, я чувствую плечом жар его тела, запах корицы и пробивающееся через него отголоски винных паров. Воспоминание о том, как мы сидели на одной софе, и я касалась его горячей кожи и следа клейма, вырывают меня из реальности. Мы были так близко…

— Начни с этих трёх букв, — будто издалека доносится голос Императора. Его рука высвобождается из-под моей, на столе появляются листы бумаги, письменные принадлежности. — Попробуй их писать. Пару страниц — и научишься.

— Это очень дорого, бумага… — бормочу я, чтобы как-то усмирить чувства и мысли, сосредоточиться на делах.

— Ты принцесса, тебе можно. Это «Ала» «Бэр» «Вей», пиши их и повторяй названия. Читаются в текстах они по первым звукам названия. Дерзай, я в тебя верю.

Его горячая ладонь скользит по моему плечу, и Император отступает. Садится за свой стол рядом с моим.

Сглотнув, беру перо дрожащей рукой и пытаюсь сосредоточиться на деле. Буквы скачут перед глазами, но я делаю усилие, и начинаю повторять письменные упражнения.

***

В который раз я поражаюсь многообразию чувств, ранее мне неизвестных или просто забытых. Казалось бы — я взрослый мужчина, мои отношения с женщинами должны носить определённый интимный характер, а я наслаждаюсь возможностью просто находиться рядом.

Удовольствие отрываться от бумаг и видеть Мун, старательно выводящую буквы, беззвучно шепчущую их названия, оказывается слаще наслаждений, которые дарят искусные наложницы.

Кстати, я их давненько не навещал. Кажется, с нашего памятного знакомства с Мун. Может, поэтому её близость действует так сильно?

Время идёт уже за полдень. В очередной раз поднимаю взгляд, чтобы полюбоваться Мун: высокая причёска делает её старше, но выпущенные пряди добавляют образу лёгкости. Белоснежное с золотой вышивкой платье подчёркивает высокую грудь… Мун уже несколько часов сидит рядом, пора отпустить её к Сигвальду, но вместо этого я спрашиваю:

— Отобедаешь со мной?

Мун приподнимает голову. Закусывает соблазнительную губу.

— В саду, — поясняю я. Неохотно добавляю: — Если хочешь, можем вынести Сигвальда. Свежий воздух пойдёт ему на пользу.

— Не хотелось бы его тревожить. Вдруг что-нибудь сместится…

Его кости уже достаточно срослись, чтобы не слишком этого опасаться, но я сам не хочу видеть рядом с нами Сигвальда, поэтому киваю:

— Ты права, Мун… Ты хорошая жена.

Она шире раскрывает глаза. Неужели уловила невольно прозвучавшую в последних словах горечь? Непривычный стыд захлёстывает меня, говорю:

— Если не хочешь…

— Для меня будет честью отобедать с вами, — церемонно соглашается Мун.

Протягиваю ей руку. Сердце трепещет, прикосновение маленьких пальчиков, испачканных чернилами, ускоряет его стук. А я счастлив, по-глупому счастлив просто потому, что ещё на какое-то время Мун будет принадлежать мне, будет сиять для меня.

***

Чувствую себя пьяной, хотя не пила ни капли вина. Хмель странного восторга гуляет в крови, и я почти бегу по коридорам. Хочется кружиться, и я кружусь, тяжёлый подол взвивается, локоны выпадают из причёски, щекочут лицо. Я отдохнула от любимых поэм Сигвальда, и рассказ Императора о взятии Вегарда в сотни раз интереснее песни об этом.

Медово-ореховый вкус сладостей ещё живёт на языке, внутри всё трепещет, а в голове плещутся невероятные истории Императора. У него была просто волшебная жизнь, а Фероуз… даже не думала, что старый маг такой весельчак и язва, и ни за что бы не поверила, что однажды он, изображая безумца, вошёл в город голым, облепленным дёгтем и перьями — только чтобы обмануть бдительность врагов и потом снести ворота.

Слушала бы и слушала об их приключениях, но Императора с обеда в саду увёл казначей, а я… я…

Чем ближе к своим комнатам, тем меньше становится в груди лёгкого счастья: в покоях красиво, я рада обществу Фриды, слуги готовы исполнить любой мой каприз, но… мысли о Сигвальде вызывают тошноту.

Останавливаюсь перед дверями и приглаживаю волосы, одёргиваю подол, поправляю сбившийся поясок под грудью.

Караульные бесшумно открывают передо мной створки, я вхожу в богато украшенную комнату, ступаю по мягким коврам. В спальне раздаются тихие голоса. Похоже, Фрида ещё не ушла. И хорошо — может, Сигвальд не заметил моего долгого отсутствия.

Подхожу совсем близко.

— Вот видишь, я же говорил, что ничего страшного в этом нет, — говорит Сигвальд.

В первое мгновение я не вполне понимаю, что вижу, потом осознаю: он лежит на Фриде, между её обнажённых ног. Сам обнажённый.