Свободное лёгкое платье Фриды белым пятном лежит на полу, серебряный узор на нём кажется тёмным. Сигвальд приподнимается на руках и, глядя ей в лицо, спрашивает:

— Ну что, продолжим?

Он делает осторожное движение бёдрами, и я гляжу на его неудобно вытянутую ногу в лубках и фиксаторах.

«Хромать ведь будет…»

— Да, — выдыхает Фрида и тянется к его лицу дрожащими пальцами.

Осознание происходящего наконец охватывает меня изумлением: как легко моя боящаяся близости сестра легла под мужчину. Ошарашенная, стою, а они продолжают. Сигвальду очень неудобно с его ногой, он смешно краснеет, пыхтит, и мне приходится закусить губу, чтобы не рассмеяться. -К-н-и-г-о-л-ю-б-.-н-е-т-

Зажав рот ладонью, отступаю в сторону, тихонько возвращаюсь в комнату для приёма гостей. Здесь удобные кресла, софа, мягкие подушки. В блюде виноград, персики, абрикосы и яблоки.

После обеда я сыта, поэтому равнодушно прохожу мимо угощений, которые раньше заставили бы исходить слюной, и сажусь в кресло.

Из спальни то и дело доносятся сопения, стоны, охи.

— Проклятая нога, — сердито бормочет Сигвальд, и я едва сдерживаю смешок.

Родители меня убьют за то, что не уследила за Фридой… Это ведь я виновата: распаляла мужа, но не давала ему удовлетвориться, и теперь моя сестра обесчещена.

Наверное, надо вмешаться, но что толку, если дело уже сделано?

Вздыхаю.

Жду.

Жаль, здесь нет бумаги и пера с чернилами, я бы потренировалась писать. Правда, руку и так ломит от усталости, но надо же скоротать время.

Сигвальд начинает очень шумно охать и сопеть. К щекам приливает кровь, мне жарко, неуютно. Вдруг понимаю, насколько неправильно подслушивать их сейчас.

Удовлетворённый вскрик Сигвальда — и тишина. И снова:

— Проклятая нога.

— Не болит? — едва слышен голос Фриды.

— Болит, — рычит Сигвальд.

Щёлкает деревяшка. Наверное, он укладывает ногу в специальную подставку.

Кажется, мне можно заходить.

Или нет?

Как говорить с Фридой? Как её судить, если я ничего в этом не понимаю?

Вдруг становится страшно, я боюсь её слёз, не хочу объяснений. И повинуясь слабости, бросаюсь к дверям. Они тихо пропускают меня в коридор.

Я смущена и растеряна. Не знаю, как к происходящему относиться, как спасти Фриду от позора и стоит ли вмешиваться?

Заламывая руки, направляюсь к Императору. Он взрослый, опытный мужчина. И он единственный, с кем могу случившееся обсудить, ведь родители… ох, я не могу выдать им Фриду: её положение и так шаткое, ещё и они накинутся с упрёками. Я слишком встревожена, я всё острее понимаю, что это попустительство страсти может разрушить жизнь Фриды. А если у неё будет ребёнок? Ох, ох и ох.

Казначей не знает, где Император. Нет Императора и в библиотеке. С каждой секундой держать всё в себе становится труднее: мне нужно-нужно поговорить, понять, что делать с Фридой.

Сгорая от волнения, иду к покоям Императора.

— Император здесь? — резко спрашиваю караульного у дверей, меня начинает лихорадить, срочно надо поговорить, облегчить душу.

— Да, но… принцесса, — окликает караульный.

Толкаю створки и решительно пересекаю гостиную. Я столько раз здесь была, что без малейших сомнений направляюсь в спальню.

На огромной кровати — тела. Император лежит сразу с тремя полуголыми девушками. Они целуют его, гладят его обнажённую грудь, касаются разметавшихся на подушках кудрей.

Меня будто ударяет в живот. Пошатнувшись, отступаю, и всё заволакивает пеленой слёз. В груди горит. Не могу вдохнуть.

Император поворачивает голову, приподнимается на локте.

— П-простите, что помешала, — выдавливаю я и, развернувшись, бросаюсь прочь, нелепо надеясь, что он оставит своих женщин и догонит меня, что начатое в его спальне не продолжится.

Но я бегу, а Император за мной не следует, и от этого в груди жжёт сильней.

***

Первый порыв — отшвырнуть наложниц и броситься за Мун, но меня останавливает нелепость ситуации: мне не в чем себя упрекнуть, не за что оправдываться, и нет смысла объяснять смущённой молодой женщине, зачем мне сразу три не смущённые.

Но и желания предаваться любовным утехам больше нет. Мун была так взволнована…

— Уходите, — приказываю сердито.

Три пары рук последний раз скользят ко мне. Девушки послушно отступают, накидывают лёгкие покрывала и уходят через запасные двери в дальнюю часть дворца.

Не в добрый час я решил расслабиться. И зачем всё это затеял, ведь не больно то и хотелось? Всё это так пресно…

Поднимаюсь с кровати и набрасываю рубашку. Наложницы оставили после себя запахи цветов, и сейчас это раздражает.

Может, всё же найти Мун?

Но что ей скажу? Она должна понимать, что для физического удовлетворения у меня есть женщины, это естественно.

Меня охватывает раздражение, причины которого я не вполне понимаю. Наверное, виной всему затянувшееся воздержание, но, вспоминая наложниц, понимаю, что ни одну из них не хочу.

Заправив рубашку за пояс, отправляюсь к Фероузу, надо попросить его подобрать мне новых искусниц.

Стараюсь не думать о Мун. Не нравится мне, что она видела меня с женщинами, аж мороз по коже, как это не по душе.

И её слёзы, её внезапное появление. Не случилось ли чего?

Провожу по растрепавшимся волосам, вздыхаю и иду искать Мун. Останавливаюсь, зову:

— Сефид, где Мун?

Дух в виде белой барханной кошки на миг появляется из пола и ныряет в стену.

***

Ноги отказывают в саду. Опускаюсь на ажурную скамейку. Солнце печёт, но мне всё равно. Пение птиц, удивительный покой сада не пересиливают охватившей меня тоски.

Не знаю, что делать. Запуталась. Мне больно. Страшно.

Из кустов выглядывает давешняя белая кошка с непривычно вытянутой в ширину мордой и снова исчезает в кустах. Закрываю лицо руками и облокачиваюсь на колени.

Слёзы сочатся сквозь пальцы, щекотно ползут по тыльным сторонам ладоней.

На самом деле мне не о чем плакать, я принцесса, я нужна для подтверждения права на престол, и потому могу рассчитывать на сытую жизнь и преклонение некоторых подданных, а мои дети будут обеспечены. Но почему мне так плохо? Какая разница, с кем спит Император? Разве жалко мне Сигвальда для Фриды, вроде так даже лучше — не буду чувствовать себя виноватой за постоянные отказы.

— Что случилось?

Я едва узнаю голос Императора — столько в нём тревоги. Сильная рука охватывает мои плечи, ладонь прижимает мою голову к груди Императора.

— Мун, что произошло?

Всхлипнув, обхватываю его под мышками. Дрожу в его руках. Бормочу:

— Нога… Нога…

— Что? У тебя болит нога? Я отнесу тебя к Эги…

Рыдания душат меня, оглушают. Я не понимаю, что несу, зачем говорю это, но вдруг меня до истерики огорчает, что Сигвальд, этот почти мальчишка, может остаться хромым из-за своей невоздержанности. И что как женщина я теперь не нужна даже ему.

— Сиг-Сигвальдь, — рыдаю я.

— Что с ним?! — резко выпрямляется Император, но не выпускает меня из своих рук, жар его тела чувствуется через тёмный шёлк.

— Он ногу, ногу не бережёт, — всхлипываю я.

— Сейчас по ушам ему дам, будет беречь, — грозно обещает Император.

Крепче стискиваю его и шепчу:

— Стой… Не надо… не сейчас…

Пытаюсь услышать стук его сердца и наконец улавливаю. От этого становится легче дышать. Император гладит меня по волосам. По коже разбегаются мурашки, и я безмерно рада, что он сейчас здесь, со мной, а не с теми женщинами.

Мне стоило огромного труда уговорить Императора не ругать Сигвальда за небрежное отношение к здоровью. Прежде я должна поговорить с Фридой, понять, насколько у неё с принцем серьёзно.

С неохотой покидаю сильные объятия и иду во дворец, то и дело оглядываясь. А Император — такой большой, вызывающе красивый и притягательный — сидит на скамейке и задумчиво смотрит мне вслед. Белая кошка выходит из кустов и трётся о его ноги. Император слегка касается её макушки, что-то произносит.

Отворачиваюсь. Стискиваю руки. Я будто между двух огней: между постыдным для замужней девушки желанием снова оказаться в объятиях Императора и необходимостью говорить с обесчещенной сестрой.

Что я ей скажу? Как?

Эти вопросы мучают меня весь путь до её комнаты. Во дворце прохладно, но от них мне жарко.

На моё счастье Фрида у себя, иначе не знаю, смогла бы начать этот разговор при Сигвальде или дождаться её ухода.

По домашней привычке Фрида сама вытирает себе волосы. Увидев меня, бледнеет и опускает взгляд. Она никогда не умела скрывать, что виновата.

Фрида садится на кушетку и прячет лицо за полотенцем. Делает вид, что вытирает волосы, но её то и дело сотрясает дрожь. Выглядывающие из-под подола пальцы поджаты.

Сажусь рядом.

Мы молчим. Фрида неистово трёт волосы.

— Ты же боялась близости, — произношу я.

Она вздрагивает всем телом. Застывает. Поникает. Полотенце выскальзывает из её ослабевших рук. Бледные губы едва слышно произносят:

— С тем, кого любишь, не страшно.

Мы снова молчим. Через невыносимо долгий промежуток Фрида поворачивается ко мне. Её глаза полны слёз, губы трясутся, она хватает меня за руку и молит:

— Пожалуйста, не прогоняй меня. Я люблю его, я жить без него не смогу. Я готова быть служанкой, наложницей, ты меня даже не увидишь, только позволь хоть иногда видеть его, быть с ним.

Отодвигаюсь от неё, оглядываю. Зло произношу:

— Как тебе могло в голову придти, что я позволю тебе стать наложницей? А если ты понесёшь, но надоешь Сигвальду, он сможет забрать твоего ребёнка, а тебя выгнать!

Её трясёт сильнее:

— Он так не сделает. — Она обхватывает себя руками, мотает головой, и капли срываются с растрёпанных волос, падают на её и мой подол. — Нет, он так не поступит, он… он…

Она закусывает губу и снова мотает головой. В её глазах — ужас.

— Подожди. — Сжав её плечо, поднимаюсь и решительно направляюсь к себе.

Влетаю в спальню. Сигвальд сидит на постели в одной рубашке. Он не кажется виноватым, лишь с болезненной гримасой растирает закованную в лубок ногу. Не мог потерпеть до тех пор, пока не поправится!

— Ты должен жениться на Фриде.

У Сигвальда округляются глаза. Складываю руки на груди:

— Ты её обесчестил, теперь должен взять в младшие жёны.

Поморгав, Сигвальд осторожно уточняет:

— И ты не против?

— Я против того, чтобы моя сестра спала с чужим ей мужчиной. К тому же сестёр часто берут младшими жёнами.

— Но Фрида тебе не сестра…

Стискиваю зубы до скрипа. «Надеюсь, он не заупрямиться только потому, что Фрида дочь земледельцев». Вкрадчиво поясняю:

— Сестра, пусть и не по крови. И я не позволю её позорить. Вызывай жреца и исправляй то, что натворил. — Киваю на кровать, хотя простыни там уже сменены и крови нет.

— Х-хорошо… — бормочет Сигвальд.

Несколько секунд он мрачен, и в душу закрадывается подозрение, что он просто воспользовался неопытной девушкой и теперь откажется жениться, но Сигвальд неожиданно лучезарно улыбается:

— Спасибо. Я с радостью возьму Фриду младшей женой.

Выдыхаю. Рада, что он лучше, чем я только что о нём подумала. Мягко улыбаюсь ему:

— Пойду её обрадую. Но чтобы больше такого не повторялось, ты можешь взять только одну младшую жену.

— Не повторится, — серьёзно поясняет Сигвальд. — Я не отец, мне двух достаточно.

Сердце пронзает иглой. Пытаюсь выбросить из головы облепивших Императора женщин, но не могу, не могу, и от этого тошно.

***

Я часто сижу на балконе, скрестив руки на перилах и опустив на них подбородок. В такие минуты меня одолевают печальные мысли, это способ побыть с ними наедине, разобраться и победить. Но сегодня я бессилен справиться с тоской.

Смотрю, как сменяются караульные, как переползают по плиткам во дворе тени.

«Наверное, мне тоже надо жениться. Обзавестись женщиной, которая внесёт в мою жизнь разнообразие, которая будет…»

Как-то я уже забыл, что там должны делать в жизни мужчин жёны. Надо жениться на вдове. Вдова должна знать свои обязанности.

Глупые какие-то мысли, сам себе удивляюсь. Поднявшись, потягиваюсь.

Лучше пойти мечом помахать, а то напридумываю какого-нибудь бреда, потом расхлёбывать. Не создан я для созерцательной жизни.

На мгновение хочется пойти в башню, рисовать, но понимаю — там, под прицелом жёлтых нарисованных глаз, снова буду думать о Мун.

Ступаю в тень внутренних комнат.

Двери распахиваются, влетает бледный Фероуз с округлившимися глазами.

«Война?» — думаю я.

— Сигвальд взял младшую жену, эту девчонку Фриду, — выпаливает он.

Первый порыв — ринутся к сыну за объяснениями. Меня накрывает воспоминание о слезах Мун. Не из-за женитьбы ли Сигвальда она плакала? Если он её обидел, если разрушил её чувства, если он её не любит…

— Надо было сказать ему правду, — Фероуз склоняет голову. — Прости, что настоял на его неведении о проклятии. Но я считал, обязанность полюбить помешает его чувствам.

Судорожно стаскиваю с себя рубаху и несусь в комнату с зеркалом.