— Хоршед, Хоршед, — шепчет Сефид.
Её зов помогает очнуться. Я дышу. Я вижу лапы, уменьшающиеся и становящиеся моими руками.
Тонкая бело-золотая нить тянется к Сефид, позволяя ей жить вне своего места.
На губах вкус крови и какой-то жгучей дряни.
— Мун? — вскидываю голову, ожидая увидеть Викара, но на искорёженной мостовой только бледная Мун с окровавленной рукой и сидящая рядом с ней блеклая Сефид.
Бросаюсь к Мун, сжимаю её тонкие запястья. Этот ублюдок Викар сосал из неё кровь, чтобы усилиться. Под пальцами ощущаю слабое биение пульса.
Боя с Викаром я почти не помню. Только сейчас осознаю, что сам будто превратился в духа. Я ведь стал не просто животным, я был размером с дом.
Но сейчас не до странностей.
Поднимаюсь, беру на руки Мун.
«Она сказала ему моё имя», — колет страшная мысль, но я выбрасываю её из головы и направляюсь домой.
Уменьшившись до котёнка, Сефид вскакивает мне на плечо. Она очень слаба. Но она без колебаний пошла за мной на бой с Викаром, хотя знала, если я не верну её во дворец — ей не жить.
От сердца старого города почти ничего не осталось, я переступаю обломки и волной застывшие участки мостовой.
«Мун сказала ему моё имя, — терзает меня страх. Но я гоню его. — Даже если так, в первую очередь надо о ней позаботиться, а потом разбираться».
Бреду по руинам старого Викара, а их заливает свет восходящего солнца, слепит меня, смеётся над моими тревогами.
***
«Хоршед, Хоршед, я должна ему помочь!»
Резко просыпаюсь, судорожно дышу, не понимая, где я и что случилось. Руку тянет повязка. Свечи озаряют золотые узоры стен.
Я во дворце.
Одна в постели.
Сигвальда нет.
И только повязка на руке доказывает, что дух Викара и золотой лев — не сон.
Снова оглядываюсь.
Из одеяла поднимается белая кошачья морда.
— Где Хоршед? — сбивчиво шепчу я. — Он в порядке?
— Мурр, да. — Кошка щурит голубые глаза. Вдруг нависает над моим лицом, оскаливает зубы. — Зачем ты назвала Викару его имя?
— Это случайность, — торопливо шепчу я. — Я позвала Хоршеда в кошмаре, и вдруг… вдруг…
Сдавливаю виски ладонями. Глаза жжёт от слёз. Кошка отскакивает и выгибает спину. А у меня сердце разрывается от ужаса: Хоршед мог умереть, мог погибнуть из-за меня!
— Что всё это значит? — бормочу я. — Что произошло?
Облизнувшись, кошка садится. Пристально смотрит на меня. Я утираю слёзы.
— Мы духи мест, — тихо мурлыкает она. — Я, Викар и многие другие вроде нас. Кто-то сильный, кто-то не очень. Мы способны управлять местом, в котором возникли. Твой род и род Императора владеет даром видеть нас, приносить нам питательные жертвы, усиливать своей кровью. Твоя семья была связана с Викаром. Кто-то из ваших предков кормил его кровью, так между вами возникла связь.
Она охватывает лапы хвостом, смотрит на складки покрывала и снова поднимает взгляд на моё лицо, щурится:
— С помощью духов Император захватывал города. Но Викара покорить не смог, поэтому запретил селиться в старом городе, чтобы живущие там люди не питали его силой. Естественно Викар за это возненавидел Императора ещё больше.
— Он называл его сыном… огня и песка.
Кошка закрывает и открывает глаза:
— Викар связан с морем, твои предки по отцу жили на берегах моря, его стихия — вода. Стихия Императора — огонь, солнце. Понятно нежелание Викара отдавать тебя в нашу семью: кровь общих потомков могла стать для него непригодной или недостаточно питательной.
— А теперь Викар…
— Кажется, он уничтожен. Впрочем, о духах трудно сказать такое наверняка.
— Хоршед…
— Лучше называть его Императором, безопаснее.
— Что это за власть имени? Почему она так опасна?
— Потому что вложив силу в чужое имя, можно коснуться магии его обладателя. Ты же видела, как Императора поразила магия Викара. И как Викар поджарился на солнечном огне, — кошка улыбается и издаёт довольное мурлыканье.
Я переползаю по подушкам выше, тяну покрывало на грудь, слишком заметную под тонкой сорочкой.
— А почему Император не убил Викара раньше?
Кошка дёргает хвостом:
— Это трудно. Мы и подумать не могли, что Император способен перейти в состояние духа. К тому же Император вовсе не кровожадное чудовище, он не убивает без необходимости.
Прикрываю глаза. Мне жгуче, до крика стыдно, что из-за меня Хоршед оказался в опасности.
— Где он? — глухо повторяю я.
— В своих покоях. — Кошка вытягивается на кровати.
Под пристальным взглядом небесно-голубых глаз я накидываю халат. Белый дух меня не останавливает.
***
Вот и третий день беспробудного сна Мун прошёл, а я так и не знаю, проснётся она или подонок Викар утянул её за собой.
Наливаю из кувшина в кубок ещё вина. Пряный запах ударяет в ноздри.
И того, почему Мун сказала ему моё имя, я тоже могу не узнать.
Обхватываю золотую ножку кубка. Драгоценные камни упираются в ладонь. Я поднимаю кубок и пью в надежде изгнать мрачные тошнотворные мысли.
Допиваю до дна. Заглядываю в золотую полость.
Поднимаю взгляд, и сердце пропускает удар.
Мун стоит напротив. Шепчет бледными губами:
— Прости. Это вышло случайно. Я ни за что не сказала бы твоё имя, я просто позвала тебя во сне.
Кому другому я бы не поверил, но ей верю безоговорочно. Потому что хочу, чтобы это было правдой. Потому что иначе будет слишком больно.
Она бледна, и я прошу:
— Садись.
Из всех кресел Мун выбирает софу, на которой сижу я. Какая опасная близость.
С тоской думаю о том, что Сигвальд не казался слишком уж обеспокоенным состоянием Мун, и я не понимаю такой холодной любви, ведь во мне всё кипит и пылает.
— Почему ты пьёшь? — тихо спрашивает Мун.
Пряное вино обволакивает рот терпким вкусом, мутит ум, но не освобождает от мыслей о том, что Мун — вот она, рядом, стоит лишь протянуть руку.
— Я несчастен, — шепчу я.
— Разве ты можешь быть несчастен? Ты имеешь всё, что пожелаешь, и владеешь огромной страной …
Но не тобой!
— Иногда этого недостаточно, — невыносимо тянет к ней.
Так не может и не должно тянуть к женщине. Все мысли заняты ей, она вся передо мной. Смотрю и вижу не только красивую девушку. Совсем не вижу в ней жену сына. Я вижу Мун во все моменты наших встреч реальных и вымышленных мною в часы одуряющей тоски по ней.
Вижу лишь желанную женщину, и это невыносимо, страшно.
— Мун… — рука сама тянется к ней. Позволяю пальцам коснуться её губ, очертить.
Зрачки жёлтых глаз расширяются, её дыхание сбивается. Нутром чую — стоит поцеловать эти губы, обнять тонкий стан — и никаких возражений не будет.
С невыносимой ясностью чувствую, что она тоже хочет меня.
Не верю, но знаю.
— Мун, — зажмуриваюсь, чтобы не видеть её, чтобы бороться… с чем и зачем?
— Хоршед…
Её голос — сладкий мёд и хмельное вино, она…
Моя воля разбивается вдребезги. Открываю глаза и хватаю Мун, притискиваю к себе и целую, целую…
***
Не могу сопротивляться охватившему меня волнению и жару. Не хочу. Плавлюсь в сильных и нежных руках, скользящих по моим бёдрам. Тёплые зелёные глаза неотрывно следят за мной, поглощают.
Не хочу думать.
Не хочу бояться, что он оттолкнёт.
Обнимаю плечи Хоршеда и запрокидываюсь, обхватывая его коленями. Запах пряных трав, вина, корицы, тяжесть его тела разливают во мне пламя немыслимого желания.
Фрида права — с любимым не страшно.
Поцелуй за поцелуем. Теперь я жадна до них, дышу ими. Опираясь на локоть, свободной рукой Хоршед скользит по моей груди, судорожно тянет ткань, точно не может терпеть или боится, что нам помешают.
Прижимается лбом к моему лбу. Дыхание обжигает моё лицо:
— Я хочу тебя больше жизни.
Поцелуй мешает ответить. Но я тоже хочу и немеющими пальцами распутываю золотой шнур пояса, чтобы обнажиться перед Хоршедом. Плевать на всё. Распахиваю халат, подтягиваю тонкий подол сорочки.
— Возьми меня, — не узнаю свой сиплый, томный голос.
Хоршед садится на колени и яростно срывает с себя рубаху и дорогой пояс. Я любуюсь мощными мышцами и ужасаюсь боли, с которой он получил столько шрамов. Его высвобождённая плоть больше не пугает.
Сглотнув, окинув меня болезненно-нежным взглядом, Хоршед склоняется. Стальные мышцы прижимают мои груди. Я растворяюсь в поцелуе и ощущениях. Желание слишком велико, от прикосновения между ног я судорожно всхлипываю и подаюсь навстречу.
Он очень горячий, первое мгновение его движения безумно приятно, и вдруг, точно лопается струна, меня пронзает боль. Хоршед застывает. В его ярких глазах — вопрос. Тяжело дышу. Боль медленно отступает, но немного страшно. Потянувшись, Хоршед целует меня в лоб. Утыкается своим лбом возле моего виска. Тяжёлое дыхание над ухом, я дышу в унисон. Тепло возвращается в меня, жар, желание. Словно чувствуя это, Хоршед продвигается дальше так мягко и плавно, что огонь разливается по всему телу. Запускаю пальцы в чёрные кудри, дышу им. Чувствую каждый изгиб сильного тела, каждый вздох. Пальцы Хоршеда оказываются в моих волосах.
— Хоршед…
Слитые в одно целое, дыша в такт, мы лежим, пока боль не отступает окончательно. Упёршись локтями над моими плечами, сложив ладони на моей макушке, целуя в губы, Хоршед начинает двигаться. То плавно, то чуть резче, мелкими уверенными толчками, и я утопаю в сумеречном жару. От низа живота раскатываются волны жара и сладких судорог, каждый толчок — вспышка удовольствия. Хоршед больше не целует, позволяя хватать ртом воздух, стонать, задыхаться.
Я больше не могу гореть от удовольствия, но хочу продолжать. Толчки всё увереннее, резче, и вдруг меня окатывает удовольствием, волна жара прокатывается долго и протяжно, выгибая меня. Вскрикиваю от страха перед этим ослепительным ощущением, невыносимо сильным от того, что Хоршед продолжает двигаться. Судорога катится по телу, сжимая, и когда она отступает, становится спокойно и хорошо.
Слишком хорошо. Цепляясь за Хоршеда, чувствую, как он наполняет меня текучим теплом, и замирает, хрипло дыша. Обмякает, но не настолько, чтобы больно придавить. Охватившая меня истома очень приятна, но куда приятнее ощущать на себе и в себе Хоршеда, слышать стук его сердца, его дыхание. Обнимаю широкие, стальные плечи — только бы не уходил.
— Если останусь на тебе, — шепчет Хоршед, — захочу продолжения, а тебе надо отдохнуть… привыкнуть.
Киваю, хотя соображаю плохо. Выскользнув из тисков моих коленей, Хоршед вытягивается на краю софы. Сдвигаюсь к стенке, и он придвигается плотнее. Его пальцы скользят по моей груди. Даже лёгкое прикосновение невыносимо приятно.
Заставляю себя сосредоточиться и посмотреть в зелёные глаза. Я должна попросить не прогонять меня, не винить за страсть, оставить рядом с собой, но язык тяжёлый, как и мысли. А мне ведь столько надо сказать.
И страшно тоже.
Хоршед обнимает крепко-крепко, шепчет:
— Не хочу тебя отпускать, не хочу никому отдавать. Ты моя.
— Не отпускай, не отдавай. — Вдыхаю горячий запах его кожи и произношу, вся трепеща от этого блаженства. — Я твоя.
***
Солнце восходит, а я всё смотрю на спящую на моём плече Мун, слежу за движением света и теней на её лице, за блеском золотых волос. Слушаю ровное дыхание.
Думаю о том, какой я дурак, что не сообразил, почему с меня сходила печать проклятия. Радуюсь, что сын оказался таким… слабохарактерным и её не тронул.
Наверное, я даже Викару благодарен, ведь он ускорил то, против чего так боролся.
Закрыв глаза, прижимаюсь лбом к виску Мун. С ней спокойно и хорошо. Я лежу долго-долго, и в мыслях витают немного глупые, но очень приятные идеи.
Чувствую, как просыпается дворец.
После превращения в солнечного льва мои способности усилились. Переживания их обострили или повлиял дар Мун — не знаю, но постараюсь лучше узнать свои возможности, чтобы больше никто не смог украсть её у меня.
Мне достаточно желания, чтобы узнать, когда просыпается Фероуз.
Осторожно высвобождаю плечо из-под Мун. Она крепко спит, но я не боюсь оставить её одну: её сторожит Сефид, её будет сторожить моё нечеловеческое чутьё.
Одевшись, прохожу по тихому, сумрачному дворцу, то и дело возвращаясь мыслями к Мун, убеждаясь, что она спит в моей постели.
Стучу к Фероузу.
Он ещё в халате, завтракает любимыми сладостями. Смотрит на меня исподлобья. Наверное знает, что Мун ночевала у меня.
Придвигаю кресло и сажусь напротив. Фероуз жестом отправляет слуг прочь. Едва они исчезают, я распоряжаюсь:
— Переговори со жрецами, пусть расторгнут брак Мун и Сигвальда. Организуй нашу с ней свадьбу. С чувством, с толком, с расстановкой, чтобы всё как подобает.
Жду, что он напомнит о возможных проблемах с наследованием, но Фероуз улыбается:
— Казначей нас убьёт.
И я смеюсь, потому что на сердце легко.
***
Снова ночёвка в столичном доме, на этот раз в по-настоящему родительском. Снова суета, шум на улицах Нового Викара, радостные крики. Снова трепет, но не страха, а предвкушения, хотя и первая, и вторая, и далее по списку брачные ночи у меня длились уже две недели. И всё же особая радость — войти в дом любимого мужчины женой и полноправной хозяйкой.
Мама пускает слезу, Фрида сияет от счастья. Мне немного жаль, что её свадьба была скромной, спрятанной за белыми стенами дворца, но эта мысль исчезает, едва на улице усиливается шум.
Подхватив тяжёлый подол золотого платья, бросаюсь к окну, высматриваю Хоршеда среди гостей. Его статная фигура и сверкающий на чёрных кудрях золотой венец с рубинами притягивают взгляд.
На меня надевают диадему, и она разливает волшебный свет, рубиново-бриллиантовый узор на моём платье ослепительно сверкает.
Сердце обмирает.
Мы расстались с Хоршедом вчера вечером, а я уже до безумия соскучилась. Так хочется оказаться в его руках.
От нетерпения чуть не бросаюсь к дверям, но вовремя останавливаюсь.
Створки распахиваются, и всё затмевают зелёные, светящиеся счастьем и любовью глаза.
Не слышу ничего. Весь мир сосредоточился на Хоршеде. Я вся трепещу. Он берёт меня за руку.
Сбоку мелькает факел — это мама собирается нести церемониальный огонь. Я смотрю в глаза Хоршеда, и он смотрит на меня. Мы улыбаемся друг другу и едва не врезаемся в дверь. Нас направляет Фероуз, что-то ворчит. Гости смеются. Но нам с Хоршедом всё равно.
Мы проходим через украшенные цветами комнаты под фонтаны цветов и риса, мы встаём на повозку, и Хоршед везёт меня в наш дом на вершине горы.
Обнимая меня за талию, он склоняется и щекотно говорит в ухо:
— Я так соскучился по тебе за эту ночь.
Смеюсь. Ловлю его взгляд. Одними губами отвечаю:
— Я тоже. Безумно.
С колесницы, остановки которой мы не заметили, нас сводит едва сдерживающий смех Сигвальд.
Наши с Хоршедом руки связывает тот же священник, что заключал мой предыдущий брак и брак Фриды, но только теперь эти связывающие судьбы ленточки на руках действительно меня трогают, кажутся чем-то незыблемым, важным. Нужным.
И даже без них мы с Хоршедом держимся за руки.
В пиршественном зале я недоуменно останавливаюсь: женские и мужские столы стоят вместе.
Хоршед наклоняется, его чёрные кудри ложатся на моё плечо.
— Знаешь, в чём прелесть императорства?
Осторожно качаю головой, боясь уронить сияющий венец.
— Можно менять правила, — улыбается Хоршед и ведёт меня во главу стола. — Не хочу с тобой расставаться.
Если гости и недовольны, то молчат.
Ослепительный венец на моей голове сменяется золотой короной с рубинами.
Столы ломятся от угощений. Музыка заглушает радостные возгласы пирующего за воротами народа, которому выкатили бочки с вином.
Нас с Хоршедом поздравляют и поздравляют, славят наш союз, желают плодовитости, даже не подозревая, что этот пункт мы уже начали выполнять и, похоже, с той самой первой ночи.
Рассеянно улыбаюсь гостям, под столом то сжимая руку Хоршеда, то позволяя рисовать на моей ладони невидимые узоры.
За нас поднимают тосты, но разнузданные пожелания гостей больше не смущают меня, я готова хоть сейчас сбежать с Хоршедом в наши комнаты, упасть в его объятия и выполнить всё, что нам насоветовали.
Только осознание, что скоро окажемся вместе, помогает удержаться среди пьянеющих гостей.
— Это твоя последняя свадьба, Мун, — шепчет на ухо Хоршед. — Наслаждайся.
Понимаю, что он прав. Поднимаю золотой кубок, салютую гостям и наслаждаюсь, ведь мой любимый муж рядом и нам некуда торопиться.