Голова раскалывается. Перед глазами пляшут круги, пытаюсь понять, кто меня ударил: убийцы давно до меня не добирались. Приподнимаюсь, и цветные круги блекнут. Вижу Мун, ползущую от меня. Её тоже задели? Хочу повернуться и увидеть нападающего, но шею клинит.
Хочу крикнуть: «Стража!» Уже открываю рот, когда в руках Мун вспыхивает холодный свет. Она отшатывается, а свет остаётся — в диадеме прежней династии.
Захлёбываюсь криком: вот принцесса! Мун! Я же так и подумал из-за её жёлтых глаз: королева была загорянкой.
Хлопает дверь. Нахожу силы встать, чтобы защитить себя и принцессу, но в комнате никого. Во рту солоно от крови. Стены пляшут, пол качается. Поднимаюсь, заправляю шаровары под пояс и сажусь на ближайший столик: кругом осколки и цветы. Провожу рукой по мокрому лицу — ладонь и пальцы в крови.
В диадеме медленно тускнеет камень. Смотрю вокруг. На софу. На осколки и цветы.
В гудящей, отупевшей голове скребётся мысль: меня ударила Мун.
Сколько ни смотрю по сторонам — это единственное разумное объяснение тому, что ваза разбилась о мою голову. Но зачем Мун меня ударила? Если не хотела, достаточно было сказать, бить-то зачем? Ох уж эти женщины!
Весёлая музыка раздражающе громка. Раздаётся гул весёлых голосов. Скоро должна начаться проверка диадемы, замаскированная под касание девушками благословляющей статуи Шенай. Но в этом нет необходимости, как и в идиотском балу.
Вытирая рукавом лицо, пошатываясь, иду к дверям. Всё, поиски окончены, осталось поймать драгоценную принцессу и объяснить, как ей повезло. Но меня ведёт, ведёт, и я падаю на колено… о песчаные бесы, я успел забыть, каково это, когда по голове бьют чем-то тяжёлым.
***
«Я убила Императора», — мысль сводит с ума, последствия представить просто невозможно. Чистый ужас. Император знал, кто я, наверное, рассказал и старшему магу, а меня с Императором видели стражники… Я должна предупредить семью. Должна спасти их от расплаты за мою глупость: нам надо бежать из страны.
Забившись в угол коридора, закусив палец, скулю, пытаясь это осознать. Пытаясь найти правильные слова, хотя сейчас куда важнее выбраться из дворца.
Да, надо выбираться, иначе я не успею добраться до семьи раньше стражников.
Оглядываюсь по сторонам: коридор в две стороны, редкие двери. Окна в самых концах. Музыка.
Бал в самом разгаре, есть надежда, что тело обнаружат не скоро.
Справа дверей нет, иду налево и застываю, пронзённая мыслью: «А вдруг Император лишь ранен? Я должна позвать на помощь…»
Делаю два шага назад и вновь останавливаюсь: Император — завоеватель. И хотя я родилась уже в Империи, росла среди людей, помнивших прежнее королевство, воспитывавших меня в ненависти к узурпатору. Вряд ли он оставит удар по своей голове безнаказанным, а пока буду звать на помощь, меня задержат. Нет: бежать, пока не поздно.
Лишь теперь замечаю, что платье распахнуто. Стягиваю его на груди и животе, оглядываюсь. Толкаю ближайшую дверь: комната похожа на ту, в которой я только что была, только здесь вместо окна — выход на балкон. В сумраке различаю на одном из столов скатерть. Сдираю её, шумно роняя вазу с цветами, и обматываю ткань вокруг тела, хватает даже завязать на боку узел.
Торопливо выхожу на балкон: он выходит в сад, а не на площадь, но здесь тоже полно народа: веселящиеся девушки, стража, маги… Я в ловушке. В клетке. Надо скорее бежать, иначе будет поздно. Стараюсь заглянуть за угол дворца, рассмотреть ворота, но соображаю, что в моём виде незамеченной не выйти, обязательно заподозрят неладное… что же делать? Может, если найду ещё пару скатертей, удастся сообразить что-нибудь смахивающее на оригинальный наряд?
Бросаюсь в коридор, в ближайшую дверь. Закрывая, слышу размеренные шаги. Наверное, дежурные. Как можно тише затворяю створку и оглядываюсь.
В этой комнате есть шторы. С диким воодушевлением сдёргиваю их, едва не получив по голове увесистым карнизом. Его звонкий удар о пол заставляет меня в ужасе застыть. От выступившего пота холодно, сердце бухает в груди, я уверена — слуги или стражники услышали и заглянут сюда.
Но время тянется и тянется, а никого нет. Рассматриваю штору: большая, ткань выглядит дорого. Оглядываю комнату, выискивая что-нибудь полезное. Взгляд падает на софу и подушки, и снова вспышка вдохновения: хватаю одну из подушек и пристраиваю к животу, спешно драпирую на себе штору, обвязываю шнуром-подхватом с кисточкой. Причёсываю волосы пальцами и вставляю за ухо алую лилию. Бегло осматриваю себя: выгляжу сумасшедшей. И беременной. Стража ищет не беременную девушку.
Осталось найти лестницу вниз.
Та обнаруживается за ближайшим поворотом. Как и патруль из двух стражников. Хватаюсь за живот и жалобно прошу:
— Помогите, мне плохо.
Парни испуганно переглядываются. Продолжаю сочинять дрожащим голосом:
— Я пришла с сестрой, мне стало нехорошо, д-думала посидеть, отдохнуть, но стало хуже… мне надо домой… Кажется, меня стошнит.
Они переглядываются с откровенным ужасом. Круглолицый толкает узколицего приятеля, и тот неохотно подхватывает меня под локоть и помогает спуститься по широкой закругляющейся лестнице. Я лепечу какую-то чушь о папе торговце, о чести, оказанной семье этим приглашением, о том, что надеюсь породниться с принцем и какой у меня замечательный муж. Парень старается держать дистанцию и смотрит в сторону. Ему скучно и неуютно.
— Меня мутит, — стону я. — Выведите меня…
Стиснув зубы, он ведёт меня сквозь толпу гостей к воротом. Перед глазами всё плывёт от ужаса, но ещё сильнее меня захватывает кураж. Я почти верю, что я дочь торговца, пришедшая с сестрой на бал. Я так беспокоюсь о сестре, что прошу стражника о ней позаботиться, прошу найти её и передать, что я жду на другом краю наружной площади.
Он выводит меня мимо караульных в большие распахнутые ворота.
— Сама дойдёшь? Я дежурю на втором этаже, мне надо возвращаться, обход…
Ужас вновь стискивает меня, чувствую, что бледнею:
— О, если пообещаете найти мою сестру…
Стражник недовольно выслушивает причитания, повтор описаний и ретируется во дворец. У него обход… не помню, закрыла ли я за собой дверь, если нет — Императора обнаружат с минуты на минуту.
Держась за живот и морщась, будто от боли, я семеню через наружную площадь, причитая:
— Сейчас стошнит, меня сейчас стошнит…
Гости, маги и даже стража расступаются. Невзирая на маскировку, не могу удержаться и прибавляю шаг. Понимаю, это выглядит подозрительно, но поворот так близко, ещё немного, и скала скроет меня от кордона…
— Эй, — окликает кто-то. — Женщина, стой.
Первый порыв — бежать, но мои ноги спутаны шторой. Сзади топают шаги. Разворачиваюсь: стражник бежит ко мне. Застываю. Он хватает меня за локоть:
— Ты куда бежишь? Украла что-нибудь?
«Императора убила», — мотаю головой, бормочу:
— Сейчас стошнит, съела не то…
— Пойдём на пост, — тянет меня назад. — Имя? Где проживаешь?
Внутренности сжимаются в тугой комок, и я не сопротивляюсь порыву. Скудные остатки завтрака вылетают из меня. Кашляю, содрогаюсь, всхлипываю и бормочу:
— Н-не х-хотела при всех. — Брызжут слёзы. — Я платье испортила.
Подвываю. Хорошо, что здесь сумрачно, и не видно, что на мне лишь кусок ткани, подвязанный шнурком.
— Ладно, иди, — стражник подталкивает меня.
Всхлипывая и причитая о платье, ковыляю прочь. Иду не оглядываясь, пока не перестаю ощущать спиной взгляд. Тогда прибавляю шаг и, когда уже собираюсь бежать, вижу впереди ещё патрульных. К счастью заплаканное лицо, торчащий живот и кислый запах рвоты вызывает у них лишь одно желание — оставаться подальше от меня.
Вскоре передо мной раскидывается столица — город, в котором мне больше нет места.
Город, в котором мне негде прятаться.
Не представляю, как быстро добраться до дома.
Стоит ли возвращаться к Октазии?
***
Боль, отзываясь на прикосновение иглы, огнём бьётся вдоль пореза у темени, живо напоминает о кочевых годах, кровопролитных битвах и походах. Кажется, стоит закрыть глаза, и окажусь в горячей юности. Первый шов мне накладывали в девять, тогда на караван напали кочевники соседнего племени, и я впервые убил человека — юнца, едва не отрубившего мне руку. Тогда было страшно, из-за раны я две недели провалялся в лихорадке, но сейчас это воспоминание вызывает улыбку и тоску по давно минувшему.
Холодная мазь, накладываемая лёгкими умелыми пальцами, забирает боль, и воспоминания гаснут. Я остро ощущаю себя в своей золотой спальне с львиными и зебровыми шкурами на полу, со статуями богов из чёрного дерева, с узорами вышивок.
В открытые балконные двери и окна слышатся короткие, резкие приказы. Значит, Мун ещё не поймали. Бросаю короткий взгляд на диадему: в глубине камня ещё мерцает искра, но сиять ей осталось недолго.
— Через неделю вы даже шрама не нащупаете, — скрипуче объявляет Эгиль. — Рекомендую покой.
Можно подумать, я могу быть спокоен, пока принцесса не окажется здесь.
— И… — Эгиль складывает разложенные на столе принадлежности в сундучок. — Мне кажется, у вас всё же сотрясение. Постарайтесь больше лежать. И никаких верховых прогулок. Никаких тренировок. Покой и ещё раз покой.
Он поджимает тонкие губы, проверяет пробки баночек. Я знаю, что у меня сотрясение, но старался скрыть этого, чтобы избежать такого вот старческого брюзжания. Не выдерживаю:
— Я после того, как меня ростовым щитом по голове огрели, на штурм крепости ходил — и ничего.
— Тогда вы не были Императором, — царственно замечает Эгиль. — Сотрясение у какого-то старшины варваров — пустяк, сотрясение у Императора — головная боль всей страны.
— Но голова-то одна, — неохотно откидываюсь на подушки.
Комната немного кружится. Тело радостно предаётся недомоганию. Ворвись сюда десяток убийц, недомогание бы как ветром сдуло, но в покое всё кажется во сто крат тяжелее.
— Скорейшего выздоровления, — кланяется Эгиль.
Подхватив сундучок с инструментами и снадобьями, он покидает спальню. Смотрю на потолок в узорах теней и жду.
Всё это время принцесса была под боком.
Я мог бы её уже найти, если бы не поверил её словам, что она родилась во втором году, не списал бы её более взрослый вид на раннее развитие.
О ужас: я мог потерять её навсегда, если бы Ильфусс до неё добрался. Как хорошо, что я заглянул к Октазии, как замечательно, что именно вчерашнюю ночь я выбрал для похода к Викару, как замечательно, что тот обрушил дома…
Морщусь, стискиваю кулаки:
— Вот я идиот!
Викар же признался, что не я был причиной обрушения домов: он лишь хотел изменить мой маршрут, чтобы я помог принцессе! Он не мог разрушить дом достаточно аккуратно, чтобы придавить только Ильфусса, поэтому воспользовался мной. И потом снова обрушил дом, чтобы я оставил Мун в покое. Паршивец!
Тяжело дыша, разжимаю кулаки. Ничего, теперь всё изменится.
Тихий стук в дверь.
— Входите.
Накручивая седую бороду на палец, Фероуз проскальзывает внутрь. По лицу вижу, что дело плохо.
— Похоже, во дворце её нет. Словесное описание разослано всем стражам, город обыскивают. Здесь тоже не прекращают её искать, но… молодая светловолосая девушка, даже с жёлтыми глазами, не слишком надёжное описание для города, наводнённого её ровесницами со всей империи.
— Подожди здесь, — поднявшись, беру подсвечник.
Прохожу мимо Фероуза, мимо караульных у моей двери, дальше по коридору. Дворец наполнен суетливым шумом, и стены пляшут, но я выхожу на потайную лестницу. Путь на башню как никогда тяжёл из-за нарастающей боли в висках. Танец огненных бликов усиливает ощущение нереальности происходящего, и в верхнюю комнату я вваливаюсь злой и измученный.
Вдоль каменных стен полно картин и набросков, столики завалены рисунками, красками, бумагой и свитками, но я иду к мольберту.
С тёмного фона, будто выплывая из тьмы, смотрит Мун. Утром я слегка подправил губы, подбородок и волосы, краска ещё не просохла. И я так и не определился, рисовать её в платье или с обнажённой грудью, но для опознания нужно именно лицо.
Стискиваю подрамник и тащу вниз, радуясь, что поддался вдохновению. Ступеньки пару раз дёргаются под ногами, но из похода я выхожу победителем, снова миную коридор, стражников, всучиваю портрет Фероузу.
— Ищи, — возвращаюсь на кровать.
Кошусь в сторону Фероуза. Он задумчиво смотрит на портрет, в голосе изумление мешается с неуверенностью:
— Это… ты… нарисовал? — Он поднимает на меня округлившиеся глаза. — Сам?.. Э?
— У меня слишком много свободного времени, — подкладываю ладони под затылок и смотрю в потолок. Сердце бьётся глухо и часто. Некоторые удачные работы я вешал во дворце, но ни разу не признавался в своём авторстве. Никому не показывал вот так, сознаваясь, что сам сидел с кистями и красками. Даже тем, кого расспрашивал об искусстве живописи. — Надо же чем-то себя занимать.
— А жену мою… можешь?
Кошусь на Фероуза, он тискает подрамник. Его жена мертва уже десять лет как, но, кажется, я её помню достаточно хорошо.
— Если доживу до возможности это сделать, — напоминаю о необходимости торопиться.
Кивнув, Фероуз исчезает за дверями. На меня обрушивается непривычная усталость. Я не борюсь с ней, позволяя увлечь в сон.
Но перед тем, как тьма накрывает меня, успеваю подумать о собственной глупости: три раза держать искомую принцессу в руках — и все три раза выпустить. Дурак.
Где она теперь?