Пора было спать, но не могла. Пританцовывая, ходила вокруг кровати, лёгкая, точно бабочка, свежая после купания в деревянной кадке.

В таверне на первом этаже давно стихли песни. Отбегал по коридору опомнившийся Нья, проклиная сначала всяких девиц, нечистую силу и Тьму, а потом договариваясь об отсрочке оплаты и немедленном отъезде.

Догорели в подсвечнике вонючие свечи, и в комнате воцарилась тьма.

Только тёмного не было.

Что-то тут нечисто.

Ощупью переодевшись в брюки и рубашку, натянув ботинки из мягкой кожи и пригладив просохшие волосы, выглянула в коридор: один светильник едва теплился, и его явно маловато для сгустившейся темноты.

Выйдя, прислушалась: огромный дом поскрипывал, дышал.

И где этот тёмный может быть?

Уехал?

Вещи остались в комнате, но если он отъехал по делу (сбагрив меня идиоту Нья), то должен был прихватить коня. Значит, надо проверить животных.

Придерживаясь за стену, добралась до лестницы, спустилась во внутренние помещения и с третьего раза нашла выход в конюшню.

— …твои глаза цвета льда, твои волосы шёлковые, — донёсся с сеновала бархатный голос тёмного.

Там горел светильник, ещё один слабо теплился у стойл.

— Я странствую уже много лет, но не встречал никого красивее. Твои руки, твои тонкие пальчики — целовал бы и целовал.

Судя по звукам, желание он исполнил.

— А твои глаза — смотрел бы в них и смотрел, гладил бы твои волосы, плечи. Ты — сокровище. А твои губы — эти очаровательные пухлые губки. Готов поспорить, они на вкус слаще мёда, прекрасная моя.

Ну надо же, умел он залить в уши. Жаль, не видно, что там происходит. Зашелестело сено, тихий стон — снова шелест.

— Сладкие, — восторженно заключил тёмный. — А ты такая же сладкая?

Послышался тихий смех, сбивчивое:

— Щекотно, Бей л…

— Сладкая, — отозвался он. — А везде ли ты сладкая?

Снова тихий смех, перешедший в стон. Я поняла, что тяжело дышу и сжимаю свою грудь. Опустила руку.

— Ах, Бейл… Оо…

Звуки жадных поцелуев. Снова охи. Посыпалась труха, Резвый всхрапнул в стойле под ними. Серый в яблоках задумчиво жевал овёс.

— Как у тебя глаза горят, — прошептал тёмный. — Я хочу, чтобы они всегда так горели. Хочу сделать тебя счастливой…

— Бейл, — выдохнула женщина. — Бейл… о даа, о Тьма, о, какой он у тебя огромный.

А вот это уже интересно. Я чуть было на лестницу на сеновал не вскочила. Но пока раздумывала, не прибьёт ли меня тёмный, они там повозились немного и начали самое интересное (спрятав то, на что я хотела посмотреть).

— Оо, аа, даа, оо! — вскрикивала женщина.

— Ты такая красивая, такая горячая, прекрасная моя, — умудрялся вставлять между делом тёмный. — Нет никого лучше тебя, ты вся моя, моя…

Хорошая у него дыхалка.

Скрип-скрип — стонали от мерных движений доски, сыпалась труха, а кони дёргали ушами.

— Иди ко мне, — позвал тёмный.

Небольшая пауза — и скрип возобновился в другом тоне и ритме. Похоже, сменили позу. Женщина застонала громче, запричитала:

— О да, да… Аа!

— Прелестная!

Передо мной заструился чёрный дым и сложился в кривоватую надпись:

«Не стой над душой!»

Вот это концентрация! Я бы в процессе ничего наколдовать не смогла, тем более надпись, даже кривую.

Ладно, потом попрошу показать его большой.

Когда закрывала дверь, восхваления прелестей утонули в животных криках безумной страсти. Горячая тёмному попалась штучка.

И, главное, он ничего тёмного делать не может — занят.

А коли занят, можно в его вещах поковыряться.

Вернувшись в комнату и запалив новые свечи, осмотрелась. Вещи тёмный сложил в углу за столом и прикрыл сереньким плащом. Поставив подсвечник на стол, схватила воротник и дёрнула.

Под плащом были свёрнутые одеяла.

Изумлённо моргнув, бросила плащ на кучу-обманку и заглянула в комод: только старая паутина.

Заглянула под кровать: пыль-грязь, но не поклажа тёмного.

Подстраховался, сволочь, прежде чем на сеновал отправляться.

На всякий случай зашла в соседнюю комнатушку, но там была лишь кадка с остывшей водой да узкая койка для прислуги.

Сплюнула.

Ладно, у меня и свои дела есть. Надо же почитать, что Эсин от меня хочет.

Вытаскивая из седельной сумки командировочные документы, ругнулась: а я вещи спрятать не подумала, тёмный в них наверняка покопался.

Ладно, поздно спохватилась. Вынула кожаный пенал с бумагами и, переставив подсвечник на широкий борт изголовья, устроилась в кровати.

Свечи весело потрескивали над плечом, я расстегнула пенал. Чёткий почерк Эсина дышал уверенностью. От тоски перехватило дыхание, я нехотя вчиталась.

Сорта. Сам пресветлый Сорты подозревается во взятках!

Вытаращила глаза, перечитала.

Скользнула взглядом ниже: претёмного Сорты обвиняли в том же. Жалобы от горожан, головы Сорты и от пресветлого и претёмного друг на друга. Прелесть какая. Мне требуется лишь следить за следователем Вейлераном (улыбнулась во все зубы — так вот как моего тёмненького зовут), чтобы он не перекинул вину исключительно на светлых.

В общем, мне надо только бдеть.

Странно.

Эсин, конечно, прав, я должна ему доверять, но задание необычное: я не следователь, с методами тёмных знакома плохо, могу упустить что-то из виду. Или это лишь повод отослать меня из Самрана?

Или Эсин надеется, что я вскружу тёмному голову?

Если так, то почему прямо не сказал? Раньше он сразу говорил, если надо было кого-то из городского управления, столичных проверяющих или аристократов склонить к сотрудничеству.

«Я должна доверять Эсину», — повторила несколько раз. Подействовало.

Взяла лист со следующим заданием.

Передать амулеты в Пир — это просто. Надо в Сорте поспрашивать, не хочет кто- нибудь за умеренную плату отправить в Пир, Агору и Рузу письма и посылки (жаль, дома не успела).

Агору в задание Эсин наверняка включил, чтобы меня побаловать: люблю участвовать в ритуалах. А уж парой на торжество восхода солнца особенно: золотые с белым одежды, весь город на тебя смотрит, мужчины желают так, что воздух трещит… потом только выбирай самого симпатичного.

Закрыв глаза, сползла в горизонтальное положение и представила себя, выходящую на широкое крыльцо белого храма, идущую по улице, и восторженных людей, бросающих мне под ноги лепестки цветов, и полные вожделения взгляды, предвкушение чуда…

Лежала — и представляла, представляла. В разных ракурсах. В подробностях. И пир потом. И как мужчину буду выбирать…

Дверь с грохотом открылась.

Взбешённый тёмный в одних штанах и сапогах влетел в номер и хлопнул дверью, устроив обвал штукатурки. А взгляд такой, что я сжалась и захотела под кровать.

— Зачем ты там стояла? — прорычал он.

Натурально прорычал.

— Тебе жалко, что ли?

— Я не твой пресветлый! Ненавижу, когда посторонние наблюдают! — он так стискивал кулаки, что вены на мускулистых руках вздулись до локтей. — Не ходи за мной, я в ваших играх участвовать не буду!

— Да кто тебя ещё на них пригласит! — подскочила я. — Стесняшка!

Он моргнул.

Игры ему наши не нравятся! Лично я игры Эсина обожаю, особенно летние, начинающиеся в полнолуние последнего месяца на его загородной вилле. Мы, девушки, надеваем короткие платья и рожки газелей, а мужчины — лишь маски хищных животных. Они устраивают на нас ритуальную охоту: мы убегаем по лесу с препятствиями и ловушками, прячемся в искусственных гротах и на деревьях, а те, кто нас поймал, там же нами и овладевают, снова отпускают, ловят. На третий день на рассвете мы собираемся в самом большом гроте и уже все вместе предаёмся совершенно безумным ласкам.

Да к нам из самой столицы приезжают, пороги Эсина обивают, лишь бы поучаствовать! А мы с девочками с начала лета изнываем в предвкушении. Правда, три года назад я неудачно застряла в лазе-ловушке в стене, и один из гостей на четыре часа ко мне прямо приклеился, и хотя в целом было приятно (стоп-печать на плече даже не подсветилась, не то что разгореться и отбросить мужчину), но после как-то предпочитаю забеги на короткие дистанции. И Эсин чутко следит, чтобы меня больше двух часов подряд не трахали, да и больше получаса чтобы на мне не задерживались.

Мм, сейчас бы на игры… в ловушку прошлого года, когда ладони садовой статуи, на коленях которой я решила отдохнуть, сомкнулись на моих запястьях, и каждый пробегающий мимо за кем-нибудь из девушек переключался на меня. Очень волнительные были ощущения от прижимающегося между ягодиц каменного члена, в то время как живой и горячий орудовал внутри. Эх… От воспоминаний даже в животе потеплело.

В общем, тёмный не представляет, от какого удовольствия отказывается. И пусть, ему же хуже.

Решила добить, хмыкнула:

— А ты романтик: столько нежных слов.

Он с видимым усилием разжал кулаки, но вздутые вены рассасывались медленно. Голос звучал холодно:

— Я просто сказал то, что она хотела услышать.

Вообще-то Эсин говорил, такое поведение — женское дело, я осклабилась:

— Это так благородно с твоей стороны.

— Хватит издеваться, — тёмный сжимал и разжимал пальцы. — Её муж просто задирает ей подол, делает своё дело в минуту и отчаливает. Нет ничего странного в том, что я дал ей почувствовать себя желанной.

— Как бы она за тобой не увязалась.

— Не увяжется, — он мотнул головой и пригладил растрёпанные волосы, вытащил сухую травинку. — Я же не идиот, знаю, что и с кем делаю.

Что-то в его взгляде заставило меня удержаться от язвительных замечаний. Тёмный поморщился.

— Помоги, а, — развернулся.

Вся спина алела свежими глубокими царапинами.

— Ты там кошку на сеновале трахал?

Тёмный вытащил из кармана флакон со светящейся жидкостью. Я мстительно улыбнулась:

— Ложись.

Ожидала возражений, но тёмный бросил мне флакон и, перекинув волосы вперёд, послушно растянулся на мехах. Шкуры были так себе, но мощное тело на них смотрелось соблазнительно.

Усевшись на крепкие ягодицы тёмного, я откупорила флакон и щедро плеснула на лопатки. Запахло горькой мятой. Пару мгновений спустя точёные мышцы вздулись от напряжения, заходили под кожей. Закрыв флакон, в котором едва осталось на донышке, опустила ладони в вязкую холодную субстанцию и стала втирать.

Лишь по каменной твёрдости мышц я понимала, что тёмному больно, а так — ни стоном, ни сбивчивым дыханием он не выдал своих ощущений, даже пальцы не сжал.

Растирать его светлую кожу без единой родники было приятно, поблекшая жидкость разогрелась, раны затянулись, а я, точно зачарованная, продолжала очерчивать лопатки, плечи, капюшонную мышцу, бока… шею, плечи, снова лопатки, вдоль позвоночника.

Тёмный напоминал статуи в загородном доме Эсина: развитая мускулатура, идеальные пропорции… и холодность.

Любой другой нормальный мужчина на его месте хотя бы немного возбудился, а в тёмном желания я не ощущала. Он дышал размеренно. Прижав ладонь у лопатки, я ощутила ровный, спокойный стук сердца.

И только теперь осознала, что мазь давно впиталась, а я по-прежнему наглаживаю тёмного…

— Всё равно не уснём, — вдруг сказал он. — Поехали сейчас? Как устанем, остановимся в придорожном селении и поспим.

Он, пожалуй, прав: я точно вряд ли засну ближайшие несколько часов. Спрыгнула с него и потянулась:

— А давай!

Вскоре мы выехали, провожаемые растерянным хозяином постоялого двора (вещи тёмный, кстати, прятал в его сейфе, надо будет учесть на следующей стоянке).

Ощутив спиной взгляд, оглянулась: в окне второго этажа белело лицо и сорочка. Судя по плавности изгибов, там стояла женщина.

— Кажется, там кошка на тебя смотрит, — хмыкнула я.

— Знаю.

Искоса глянула на тёмного. В сумраке удалось разглядеть поджатые губы.

— Неужели она тебе приглянулась? — я даже рассмеялась.

Он глубже натянул капюшон и, проверив, хорошо ли закреплён повод вьючного коня, дал шенкелей. Я тоже.

Стук копыт разносился по влажному холодному воздуху, мешался с соловьиными трелями, и лишь когда постоялый двор исчез за изломом дороги, я подумала: а что, если не только светлые хотели что-то незаметно вывезти из Самрана? Вдруг у тёмного был свой «браслетик», от которого он избавился на постоялом дворе или, наоборот, не смог избавиться?

Кстати, мой теперь не мешал.

Небо на востоке стало наливаться багрянцем. Мы мчались по тракту, вокруг — поля, перелески. Впереди путь раздваивался, но указатели терялись на фоне начинавшегося леса.

Сердце сжалось. Вдруг я поняла, что не слышу ни соловьёв, ни стука копыт, хотя кони бегут… С неба сошла восходная краснота. У самого горизонта ярко-ярко вспыхнули белые звёзды.

— Быстрее! — глухо закричал через плечо тёмный, его лицо было изумительно белым.

Он стегал коня, и смотрел назад. Давая шенкелей, я обернулась, но сзади была лишь непроглядная тьма.

Грань так близко от Самрана? Странно…

И тут меня захлестнул ужас осознания: грань, грань! Светятся не звёзды, а Гранографы!

Я стегнула Резвого.