…ничего не получается.
Не поднимаются тюки и ткань над землёй и всё. Я и хмурюсь, и пыжусь, и губу кусаю, и топаю — не слушает меня светлая магия, хоть тресни.
— Тебе не хватает дисциплинированности ума, ты думаешь о постороннем.
Конечно, думаю: о том, как бы он на меня руки не разложил.
— У меня всё получится, — сильнее хмурюсь я.
Стиснув зубы, пытаюсь представить эту проклятую светлую магию, собирающуюся под тюками и поднимающую их над землёй хотя бы на ширину ладони!
От напряжения зубы скрипят, кулаки дрожат…
— Расслабься, — тихо советует властелин. — Это никак не связано с физической силой, должен работать лишь разум. Представь магию как густой, текучий свет. Представь, как она стягивается под рулонами, уплотняется…
Представляю.
Послушно представляю.
От напряжения воздух вырывается из носа с сопением. Может, светлый властелин просто издевается надо мной?
— Попробуй собрать магию под один рулон. Поток света собирается в земле, складывается всё плотнее и плотнее, формируя платформу…
Да пытаюсь я!
* * *
Рулон поднимается! Правда, с меня сто потов сошло, но целый рулон приподнимается над землёй! Накренившийся, невысоко, но… поднялся же! А ведь я полчаса назад уже почти решила, что это изощрённый способ издевательства.
Обернувшись к властелину, гордо улыбаюсь. В лёгком вечернем сумраке он кажется особенно светлым, просто сияет.
У него какое-то странное выражение лица, то есть более странное, чем обычно, а это… странно. В общем, что-то с ним явно не то.
— Хорошо, — признаёт властелин. — Теперь мысленно соедини браслет с магией под рулоном и движением руки задай ему направление следования.
Представляю, соединяю, взмахиваю рукой… рулон зигзагами пролетает в сторону и утыкается в осину.
— Движение увереннее, — светлый властелин в три шага оказывается за спиной, обхватывает одной рукой поверх груди, а другой сжимает браслет. — Чётче и увереннее.
От неожиданности я не сопротивляюсь, и его движение моей рукой получается чётким и уверенным, хотя не совсем прямым. Рулон, повторяя движение руки, отклеивается от осины и направляется к башне.
— Вот так, — над ухом шепчет властелин. Уголки его губ снова прижимаются к моему виску. — Просто нужен опыт. А теперь разомкни связь с рулоном.
Размыкаю, я всё разомкнуть готова, только бы…
Властелин выпрямляет мою руку вдоль тела, проводит ладонью от запястья до плеча. Что-то опять мне жарко и тревожно. И его губы скользят вдоль скулы…
— Я устала и есть хочу! — выпаливаю испуганно. — Давай остальные вещи ты сам.
Повисает пауза. Листья шелестят, сорока трещит… светлый властелин придерживает меня за грудь.
— Она не отваливается, — предупреждаю я.
— Кто?
— Грудь.
— Я знаю.
Намёков светлый, похоже, не понимает.
— Хочу есть! — Мой возглас эхом разносится по лесу.
Светлый властелин наконец отпускает грудь, которая не отваливается. Не сразу убирает ладонь с плеча. Спрашивает почти ровно:
— Ты какую будешь, местную еду или нашу?
Они что, питаются как-то иначе? Несколько мгновений во мне борются сомнения и любопытство. Побеждает…
— Вашу.
Встав рядом со мной, светлый властелин выставляет локоть, явно предлагая на него опереться. Ему не требуется смотреть на вещи или взмахивать руками: все оставшиеся покупки, взмыв в воздух, послушной вереницей следуют за нами.
* * *
Еда светлых властелинов — наверное, это что-то особенное, невероятное. Какое-то лакомство, которым они с остальными не делятся. Или, наоборот, гадость.
Пытаюсь представить, что это может быть, ожидая возвращения светлого властелина. Оставив вещи в холле у двери, на обед он провёл меня в комнату на первом этаже: белый куб без окон, белый стол посередине, два белых стула. Непревзойдённый стиль светлых. Надо было пару гробов попросить перенести сюда — хоть какой-то отдых для глаз.
Придумать, что же может быть едой светлых властелинов, не успеваю — мой возвращается буквально через пару минут.
С двумя большими белыми стаканами.
Один стакан властелин ставит передо мной, другой — напротив, садится за ним.
Заглядываю внутрь: что-то белое.
Ничем не пахнет. То есть совсем ничем.
Покачиваю стакан: жидкость густая, как сметана.
— Что это? — удивлённо переспрашиваю я.
— Еда.
Серьёзно? Снова покачиваю стакан. Белая густая жижа без запаха неохотно перекатывается.
— Я не отравлюсь? — уточняю на всякий случай.
— Нет.
— Почему ты это не пьёшь? — подозрения меня не покидают.
Помедлив, светлый властелин подносит стакан у губам. Делает первый глоток, второй, третий… пьёт, задирая дно стакана всё выше, пока не выпивает всё.
Ставит стакан на стол.
— И всё? — не верю я.
— Да. До завтра о еде можно не беспокоиться.
С сомнением оглядываю свой стакан. Конечно, если раз выпил и сутки сыт — это удобно. Но… странно.
Осторожно пробую глоточек. Густая тёплая масса на вкус… никакая. Вода родниковая и то вкуснее. Как этим можно наесться на день? Как такое безвкусное можно пить?
Светлый властелин пристально смотрит на меня.
Ладно, почему бы не попробовать?
Выдохнув, смело заглатываю «еду». Выпить залпом такую густую тёплую безвкусную жижу — это ещё уметь надо! Наверное, у меня с непривычки она назад просится, иначе эти властелины совсем больные такую гадость пить каждый день вместо нормальной вкусной еды.
Поставив опорожнённый стакан на стол, я с замиранием сердца вспоминаю о булочках Рейнала. Аж слёзы наворачиваются: там такие корочки были сладкие, а уж если пирожки…
— Как тебе? — интересуется светлый властелин.
— Как вы это пьёте? — с чувством вопрошаю я в ответ.
— Как и любую жидкость.
Понятно…
Что удивительно, образы булочек и пирожков не вызывают желания их съесть… потому что я сыта. Действительно сыта. За какие-то считанные мгновенья.
— Наелась?
— Да, — признаю неохотно: теперь о еде даже думать не хочется, странный эффект у жижи, подозрительный.
— Какие у тебя планы?
— Как какие? — хлопаю в ладоши. — Обустроиться. Драппировочками чёрными всё обтянуть. Начнём с холла. Я буду говорить, что делать, а ты выполнять, как и положено хорошему мужу.
* * *
Мужем светлый властелин оказывается хорошим. Нет, правда, кроме шуток: он переносит ингредиенты и склянки на белую-белую кухню со странной плитой, а гробы, венки и прочие похоронные принадлежности в пустую кладовку, после чего покладисто драпирует холл чёрной тканью.
— Складочки попышнее… — прошу я, изумлённо наблюдая за тем, как по воле светлого властелина разматывается рулон и прикрепляется к стене.
…
— А здесь в два слоя… — пробую с замиранием сердца.
…
— Под потолком сделай провисы. Постарайся полностью закрыть белый.
— Можно сначала цвет потолка изменить, — предлагает светлый властелин, — тогда ничего просвечивать не будет.
Кошусь на него: спокойный. Ему что, безразлично, что тут всё скоро станет чёрным? Или он проверяет мою выдержку?
— Покрась, — предлагаю полушёпотом.
Взгляд светлого властелина слегка плывёт — заметила, что так бывает при обращении к магии. Потолок молниеносно чернеет.
— Между провисами можно установить длинные светильники, они подчеркнут красоту ткани и позволят хорошо освещать холл. Белый цвет усиливал свет, но чёрный будет его поглощать.
Сердце гулко стучит в груди. Надвигается вечер, — собственно, он уже наступил, — светлый властелин даже близко не подошёл к точке кипения, а это значит, скоро нас ждёт обещанная брачная ночь.
Сглотнув, киваю:
— Да, сделай светильники.
Сначала светлый властелин собирает под потолком ткань в свободные прогибы. Изящные, какие-то… идеальные, и уточняет:
— Так или изменить их длину, изгиб?
— Так, — роняю бесцветным от внутренней паники голосом.
Ничуть не дрогнув, светлый властелин заставляет ткань собираться под потолком, отчего он становится похож на потолок шатра или опрокинутый траурный парус. Только после этого в местах соединения ткани с потолком вытягиваются белые трубы.
— Всё должно быть чёрным, — придираюсь я.
— Это светильники, если сделать их чёрными, свет через них не пробьётся.
Молчу. В голове стучит только один вопрос: «Как избежать брачной ночи?»
Пропадавший невесть где Жор скептически наблюдает за нами из-под каменной лестницы. В его выпученных глазах читается то же отчаяние, которое когтит моё несчастное сердце.
«В крайнем случае, — заметила на сегодняшних посиделках раскрасневшаяся Мира, — ты узнаешь, как у них всё происходит. Это ведь тоже своего рода… интерес».
Так и хочется прокричать, что неинтересно мне… ну, почти. Было бы интересно, если бы не моё участие в процессе.
— С этой стеной что делать? — светлый властелин указывает на девственно-белую стену…
Так, прочь постельные мысли.
— Задрапировать, — бодро командую я. — Сейчас объясню как.
Объясняю долго. Первый результат заставляю переделать. Второй тоже. И третий. И четвёртый. На пятый предлагаю сделать, как в первый раз, и светлый властелин в считанные минуты восстанавливает первоначальную перекрёстную драпировку полосами ткани.
И смотрит на меня вопросительно, без тени раздражения. У него невероятное терпение. У меня фантазии не хватит постоянно всё переделывать.
Но я сжимаю волю в кулак и перехожу на второй этаж, а затем и в спальню. В ней заканчиваются последние рулоны траурной ткани, а светлый властелин замирает, глядя на кровать. Потом поворачивается к падающему из окна свету. Красноватому свету надвигающегося заката — предвестника ночи.
Властелин оборачивается ко мне, его взгляд застывает на лице. Глаза черны, тонкие круги радужек почти невидны. Он думает о брачной ночи. Жар поднимается от груди по шее, опаляет щёки.
— Не хватает паутины! — отчаянно вскрикиваю я. — Для полной картины не хватает паутины и больших пауков…
Моргнув, светлый властелин уточняет:
— Ты уверена? Они будут ползать везде. Точно этого хочешь?
— Чучела больших пауков. — Сглатываю. Скоро ночь. Дрожь пробегает до кончиков пальцев. — Вот прямо огромных. И паутина. Нужно для полноты преображения.
Ни единый мускул не дёргается на лице светлого властелина, взгляд почерневших глаз по-прежнему устремлён на лицо.
Гигантские силки паутины проступают из стены сквозь ткань, натягиваются, а на них, словно бутоны, набухают тела пауков. Да каких! Я таких монстров размером с ладонь никогда не видела. Лапки мохнатые, тела тоже, глаза блестящие. Я же подразумевала больших пауков размером с ноготь!
Краем глаза замечаю, что паутина стекает вниз, теряя правильный узор, и пауки неестественно выворачивают лапищи, растекаются.
Кажется, у кого-то проблемы с дисциплиной разума. А почему проблемы? Потому что думает о ночи! Взгляд светлого властелина соскальзывает по моей шее на грудь. В воздухе разливается тяжесть, как перед грозой. Взгляд властелина опять плывёт. Плывут и сети паутин, пауки капают на пол тёмными кляксами. Кусок ткани с шелестом отваливается от стены.
Похоже, властелин всё же может потерять контроль над своей силой.
Вздрогнув, он отворачивается. Ноздри его трепещут, губы плотно сомкнуты. Что это за выражение? Блеклое подобие злости?
Отступаю на шаг. С минуту властелин успокаивает дыхание. Он поднимает ладони, и вместе с этим паутина и ненастоящие пауки приходят в движение, снова принимают свою форму, а ткань ползёт по стене, закрывая ослепительно-белый фон.
Чернота стен и потолка усиливает сумрак комнаты, напоминая о скорой ночи. Моё сердце гудит в ушах.
Властелин по-прежнему смотрит на стену, ладони его обращены верх, как и кончики пальцев. Голос непривычно низкий:
— Что-нибудь ещё?
Да: домой хочу. Но пересохшее горло отказывается повиноваться.
Сердце гудит в висках.
Так, успокоиться. Перестановка — это не единственный вариант, были ещё. От взгляда светлого властелина разум плавиться, мысли носятся, как обезумевшие мотыльки вокруг пламени.
Вспомнила!
— Перед брачной ночью я должна сварить зелье!
— Зачем? — так же низко, с хрипловатой вибрацией, спрашивает властелин.
— Примета такая! — выскакиваю из спальни, подальше от места, где у него возникают всякие ненужные мысли. — Примета у ведьм, что перед брачной ночью нужно варить зелье!
Вихрем слетаю по лестнице. Полностью чёрный холлу не идёт, как и чисто белый, я пробегаю на другую сторону, сворачиваю и влетаю в дверь на кухню. Мешки с ингредиентами, инструменты, даже перегонный куб — всё здесь. Но я не знаю, как пользоваться гладким очагом, а мне нужен огонь. Развести прямо на полу?
Неплохая идея, но дров нет, если только не браться за гробы, а они слишком красивые, чтобы их так…
Оглядываюсь на дверь: светлого властелина нет. Зато прокрадывается внутрь Жор:
— Ну как?
— Помоги сварить зелье, — судорожно вытаскиваю мешочки с сушёными ингредиентами, раскидываю на длинном удобном столе. — Срочно.
С зелья-то и надо было начинать!
Жор глаза таращит:
— Чем помогать?
— Дрова тащи, будем костёр разводить.
— В этом нет необходимости, — произносит светлый властелин.
Вскрикнув, отшатываюсь: он появился прямо из стены, не иначе. Другого способа оказаться в углу кухни, при этом не перешагнув через сидящего в дверях Жора, нет.
— Ты сквозь стены ходить можешь? — держусь за сердце, чтобы не вывалилось.
— Нет.
— Тогда как?
— Дом пластичен, он может открывать дверные проёмы по необходимости.
То есть о том, чтобы запереться от него в комнате, можно и не мечтать.
— Хорошо, — уныло подытоживаю это открытие. — Раз ты здесь, объясни, как пользоваться твоим очагом.
— Достаточно… — Светлый властелин чуть опускает взгляд, будто задумавшись. Затем подходит к белому кубу, и на том проступают засечки (их на линии много от низкой и тонкой до самой большой в конце, втрое больше начальной), а под ними — тонкая щель. В ней под самой маленькой засечкой вырастает цилиндр. Ухоженные пальцы властелина смыкаются на цилиндре, он протягивает его по щели до середины шкалы. — Температура регулируется им. От полного отключения в начале и до раскалённого состояния в конце шкалы. Нагревается вся поверхность. Когда закончишь пользоваться — верни в исходное положение.
Странный очаг, но у светлых властелинов всё такое.
— С зельями помочь? Или ещё с чем-нибудь? — властелин сцепляет руки за спиной.
— Где воды набрать?
Из стены над столом вылезает загнутая вниз трубка с двумя цилиндрами по бокам. На левом — красное навершие, на правом — синее. Под трубкой стол углубляется полусферой, и на дне открываются точечки дыр.
Светлый властелин надвигается на меня, смотрит в глаза. Мурашки бегут по коже и волосы встают дыбом. Ноги будто прирастают к полу, а рука не поднимается, чтобы отгородить меня от властелина пучком трав.
Остановившись, властелин проворачивает цилиндр. Из трубки вырывается вода, шумно ударяется о выемку, бурлит. Мелкие брызги сыплются на руку.
— Красный вентиль открывает горячую воду. Голубой — холодную. Что-нибудь ещё?
— Уединение. А то вдруг отвлекусь, испорчу…
Шум воды прекращается. Рука светлого властелина вдруг оказывается возле моего лица, кончики тёплых пальцев скользят по скуле.
— Надеюсь, ты выберешь зелье самого быстрого приготовления.
Пальцы соскальзывают на шею, под затылок, и губы властелина прижимаются к моим. Оцепенение сковывает тело, сердце выпрыгивает, и глаза широко-широко раскрываются. Тёмные длинные ресницы светлого властелина близко, белые веки. Дрогнув, они распахиваются, являя почерневшие глаза с тончайшими ободками радужек. Несколько мгновений мы смотрим друг на друга, и властелин, судорожно вдыхая, отстраняется.
Кончики его пальцев чуть вздрагивают, когда он проводит ими по моим губам, голос сипл:
— Скоро ночь.
А то я не знаю!
Обойдя меня, светлый властелин шагает в стену и, ударившись, отшатывается. Потирает лоб, пока перед ним раскрывается выход на светлую лестницу.
Стена за властелином смыкается, но моё сердце колотится так же бешено, как и при нём. Глаза по-прежнему вытаращены. И губы горят. Прижимаю ладонь к груди — так, на всякий случай, чтобы сердце не вылетело.
— Марьяна, — шепчет Жор, — кажется, у нас проблемы.
— Как будто минуту назад у нас их не было, — мой голос тоже слегка сипит.
— Ты не понимаешь: похоже, он серьёзно на тебе женился.
— Как будто можно жениться несерьёзно! — Выронив пучок трав, судорожно дёргаю цилиндр-вентиль с голубым навершием. Не сразу, но проворачиваю, и холодная вода вырывается струёй. Зачерпываю её трясущимися руками, — ледяная! — брызгаю на лицо, умываюсь… но даже так мне жарко.
— В том смысле, — продолжает испуганно Жор, — что он брачной ночи хочет. Сильно. Как обычный мужчина. Он тебя так просто не отпустит.
Умеет Жор утешить!
— Отпустит, — шепчу, утирая губы, но даже после ледяной воды они горят. — Никуда не денется!
Пригладив волосы, заставляю себя глубоко дышать.
Жор правильно сказал: как обычный мужчина. А обычного мужчину можно отвратить от женщины разными способами, недаром они являются за средствами, помогающими вернуть расположение супруга или любовника. Хотя, порой, видят духи, они сами виноваты в их охлаждении.
Отдышавшись, оглядываю мешочки и мешки с ингредиентами.
Я родилась после установления власти светлых, и с арсеналом ведьминских гадостей меня не знакомили, обучали лишь полезным и не причиняющим вреда заговорам и зельям. Мира с Эльзой отказались учить меня вредоносным вещам даже в сложившейся ситуации, Эльза объяснила это так: «Замужество не повод нарушать закон, а близость с мужчиной… с большинством это случается рано или поздно».
Но даже у самых благотворно действующих зелий и настоек бывают ужасные недостатки. Например, почти все косметические при изготовлении невыносимо воняют. Даже если готовить их на улице, одежда и волосы надолго пропитываются мерзким запахом. А какой мужчина возжелает воняющую женщину? Никакой. К тому же я сделаю ещё страшнее: сварю их в доме. Глядишь, выкурю светлого властелина отсюда на неопределённый срок…
* * *
Луна делит сад на серебристое и чёрное. Из окна кабинета Октавиан неотрывно смотрит на бледнеющий диск, пытаясь понять, пора или не пора идти к Марьяне, ведь ночь перевалила за середину и стремительно идёт на убыль. На фоне завывает Бука:
— Что она сделала с домом! Ты видел! Видел! Всё вверх дном! Просто ужас! Гнать её взашей! Выселить! Она… она… она само зло!
Причитает он добрых три часа, но однообразно, поэтому Октавиан давно не вслушивается в жалобы, молчит, и это раздражает Буку ещё больше, он уже шерсть на щеках и голове рвёт, жёлтые клочки покрывают белый ковёр…
Мысленно Октавиан проверяет неистовую работу вентиляции. Избранные Марьяной зелья настолько вонючие, что сработали охранные чары, но система дома справляется, ни один миазм не покидает кухню, и в ней самой, спасибо очистителям, тоже почти не пахнет.
«Зачем ей это? — не понимает Октавиан. — Если это просто примета, можно было сварить быстрое зелье и не такое пахучее… и почему Марьяна не возвращается в спальню, почему не зовёт?»
— Она нас погубит! Высели! Разведись! — Бука стучится полысевшей головой о ковёр.
Октавиан отворачивается от окна, минует свой огромный, рассчитанный на работу со множеством документов, стол, переступает клочки шерсти. Дом сам выстраивает лестницу из коридора у кабинета на кухню. Едва в неё открывается проход, шелест одеяния утопает в бульканье.
Лишь ступив на кухню, Октавиан улавливает отголоски неприятного запаха. Марьяна сидит за столом, уронив голову на руки. Рядом поблескивают ступки. Стопкой лежат опорожнённые мешочки. Два котла булькают на плите, ещё два полных остывают на столе. Но это Октавиан едва замечает, приближаясь к Марьяне. Он касается её блестящих чёрных волос, плеча, и кончики пальцев обжигает этим прикосновением, сердцебиение учащается.
Замерев, Октавиан наслаждается острым ощущением. Наклоняется, утыкается носом в спутанные пряди. К их травяному запаху примешались горько-гнилостные нотки, но даже это воспринимается, как перчинка в блюде — нюансом, подчёркивающим прелесть основного вкуса.
Шевельнувшись, Марьяна причмокивает. Октавиан склоняется к столешнице, заглядывает в сонное лицо. Густые тени залегли под её глазами.
«Устала…» — понимает Октавиан и проводит ладонью по волосам, снова прижимается к ним, вдыхая её запах.
Осторожно оттягивает Марьяну от стола, запрокидывая себе на руку, другой подхватывает под колени. Для Октавиана Марьяна легче пёрышка, совсем иная, томная тяжесть охватывает его тело, разливается огнём по жилам, заставляя зрачки распахнуться на всю ширину, а мысли путаться.
Эта путаница в мыслях вынуждает Октавиана отказаться от прокладывания короткого пути до спальни, он подниматься по длинному: через чёрный холл, по широкой лестнице. В спальню, туда, где по бокам удобного ложа алеют цветы — его собственный вызов белизне.
Опустив Марьяну на кровать, Октавиан не спешит выпрямляться. Он смотрит в безмятежное, но усталое лицо, ловит ощущение её дыхания на своих губах…
Закрыв глаза, Октавиан пытается усмирить частый стук сердца.
«Она слишком устала, не стоит её будить…»
Но разбудить хочется. Он борется с этим желанием, с этой жаждой.
«И спать в одежде неудобно, надо её раздеть», — мысли такие же алые, как цветы у постели.
Кончиками пальцев Октавиан проводит по кружевам у декольте, скользит по груди, и стук сердца в его ушах превращается в бешеный рёв разгоревшейся крови…