Натянув поводья, останавливаю белого коня на тракте. Едва успеваю придержать Жора, чтобы не свалился. Сердце колотится, как сумасшедшее, мысли в полном сумбуре. Мне… страшно.

В Окту тянутся лениво поскрипывающие обозы с продовольствием. Возницы посматривают на меня с любопытством, ближний чуть тянет поводья вола, чтобы объехать меня.

Направляю коня на обочину.

Возвращаться в дом Октавиана после побега от Арны и Верны не хочется. Разрывают противоречивые чувства: с одной стороны, я хотя бы в благодарность за поддержку должна рассказать Октавиану об их просьбе, с другой… я ведьма, как и они, и все эти годы они были — и сейчас остаются! — моей семьёй.

«Попроси светлого властелина войти с тобой в круг, — отчётливо, будто на ухо шепчет, звучит в памяти голос Арны. — Приведи его в лес ведьм, туда, где он особенно слаб. Смерть одного вынудит остальных покинуть безопасные места, и тогда…»

Дослушивать не стала — сбежала. Чтобы не спорить, не принимать решения, не услышать прямой просьбы убить…

Убить я бы не смогла, они должны это понимать. Неужели хотят сами на него напасть? Эти старушки, которые с печей-то еле слезают. Как им в голову такое пришло? А если бы они попробовали, кара за покушение на властелина — смерть.

Меня охватывает дрожь.

— Совсем бабки от старости сбрендили, — Жор прижимает ушки. — Им бы травок каких попить от маразма.

Нервно усмехаюсь. Только глаза у них были ясными, и уверенность такая сквозила в словах, будто они правда способны навредить Октавиану. Может, у них с войны остались какие-нибудь магические амулеты или жезлы, которые светлые властелины почему-то не нашли? Не может же быть, что они считают свои силы равными его силам, даже в ведьмином лесу.

Да что там — я же была в том лесу, в самом круге и не ощутила прилива сил, не… Опускаю взгляд на белый браслет на запястье: что, если это пропитанное светлой магией украшение оттолкнуло силу леса? Что, если лес и впрямь сделает Арну и Верну очень сильными… но почему этим усилением не воспользовались на войне? Или пользовались? Или светлые властелины благоразумно не входили в места нашей силы, поэтому и оставили их нетронутыми — просто не стали рисковать?

На это могли бы ответить мои ведьмы — если бы мне хватило смелости остаться.

Катятся мимо обозы, запряжённые спокойными рогатыми буйволами, возницы уже предвкушают отдых в белом городе…

А меня трясёт от жуткого внутреннего холода.

От внезапной мысли: если бы круг ведьм связал нас с Рейналом, он попросил бы меня выманить Октавиана? Просто потому, что не хочет делить с ним… Не на расправу ли с Октавианом Рейнал рассчитывал, делая мне столь дерзкое предложение?.. В день свадьбы Арна и Верна стояли рядом с ним. Что, если это они его надоумили? И уж ему-то, связанному со мной духами супругу, я бы отказать не смогла.

Кровь отливает от лица, сковывает льдом сердце.

— Вы в порядке? — спрашивает проезжающий мимо старичок. — Помощь нужна? Вы так побледнели…

Мотнув головой, припускаю коня вдоль тракта. Обычно докучливый Жор молчит. Тоже в ужасе от просьбы наших ведьм.

В небе чёрным росчерком промелькивают вороновы крылья. Оглядываюсь: несколько чёрных птиц кружат надо мной. Следят? Или случайное совпадение?

— Что делать будем? — тихо спрашивает Жор.

Не знаю, но если продолжу метаться вдоль тракта, метаться в душе, Октавиан заподозрит неладное, а врать совсем не хочется.

Если расскажу Октавиану, он должен будет наказать Арну и Верну за сговор с целью покушения. Возможно, не только их, но и Миру с Эльзой — кто знает, не говорили ли старейшие ведьмы с ними, и как всё повернётся.

И в этом случае я стану предательницей, никогда не смогу вернуться, не смогу общаться ни с кем из них. Они вычеркнут меня из жизни. Навсегда.

А Октавиан не покидает безопасных мест, он всегда в Окте или дома. Правда, выезжал ради меня. Но в лес ведьм он не ходит. Ему ничто не угрожает.

Возможно, Верна и Арна правда от старости немного тронулись умом? А я их подставлю, хотя они безвредны для Октавиана…

— Промолчим, — с тяжёлым сердцем отвечаю я. — Всё равно они ничего не могут ему сделать, их слова — просто слова. Глупость.

— Промолчишь — нарушишь закон. Кажется, за это тюрьма грозит.

— Никто ничего не узнает.

Тяну коня за поводья, разворачивая его к одной из появившихся недавно просек в лесу возле башни. Деревья шуршат, будто пытаются что-то сказать. Впереди белеет стена вокруг дома Октавиана, в ней уже раскрываются для меня ворота.

Жор, вздохнув, бурчит под нос:

— Мне так не кажется. Это были не просто слова…

Цыкаю на него. Я хочу, чтобы просьба Арны и Верны оказалось глупостью, бредом. Надеюсь на это. И, в крайнем случае, я просто позабочусь о том, чтобы Октавиан никогда не попал в лес ведьм.

* * *

После всего услышанного находиться рядом с Октавианом, ужинать в его доме невыносимо. Даже Жор не пытается ничего умыкнуть из моей почти нетронутой порции, а я ухожу гулять в лес возле башни — подальше от спокойного голоса, ничего не выражающего лица и ощущения, что поступаю неправильно, хотя правильно поступить, наверное, просто невозможно.

Поскрипывают стволы, шелестят листья. Темнеет, но в сумраке всегда можно увидеть белую стену с ожидающей меня аркой.

Свежий, смоляной запах леса, ожидающей ночи земли — они должны успокаивать, а мне так тревожно, что хочется вынуть сердце.

Что же мои ведьмы творят? Зачем предлагают такое?

Снова и снова спрашиваю себя, воскрешаю в памяти разговоры сегодняшний и прежний, когда Верна и Арна уговаривали меня войти с Рейналом в круг, и всё больше уверяюсь, что они подталкивали меня к этому дерзкому решению, они хотели моего брака с ним. А если учесть следующую их просьбу, то хотели ради одного — чтобы я выманила и, возможно, убила Октавиана. Или они рассчитывали, что с Октавианом разберётся Рейнал? Простой человек против мага, сравнявшего с землёй прежнюю столицу? Безумие какое-то…

Лес окончательно накрывает тьма. Небо сегодня беззвёздное, хмурое. Жёлтым огоньком сияет окно кабинета Октавиана. А я всё брожу по широким просекам. Хорошо, что они выровнены — не споткнусь.

— Марьяна, спать пойдём? — шепчет из темноты Жор.

— Не хочу, — откликаюсь я.

Ноги гудят, я всё тут исходила, но во мне всё ещё кипит негодование: на глупость Арны и Верны, на их попытку мной управлять, на то, что не знаю, как теперь быть. Какой тут сон? К утру бы достаточно вымотаться, чтобы усталость тела заглушила переживания.

— Уверена, что не хочешь?

— Да. — Разворачиваюсь и снова шагаю прочь от белой башни и тёплого света в окне.

— Глупостей делать не будешь? — Трава шелестит под лапами Жора.

— Если не станешь надоедать, не буду, — огрызаюсь я: ну не хочется мне ничего ни с кем обсуждать, я не такая болтливая, как он!

Правда… Октавиану я о Рейнале всё рассказала — намного больше, чем следовало бы. И это раздражает ещё сильнее! Та моя невозможность смолчать, непривычная откровенность с тем, кого я даже близким не считала.

— Понял-понял, — ворчит Жор и, судя по шелесту, отступает к белой башне. — Сегодня ты не в настроении.

— Будто оно может быть после всего!

— Хочешь поговорить? — оживляется Жор.

— Нет! Проваливай отсюда!

Стиснув кулаки и тяжело дыша, жду, когда окончательно стихнут шорохи его шагов. Совсем у него ума нет: разговаривать о таком здесь, под носом у Октавиана!

Потерев пылающее лицо, снова бреду по просеке… Далеко бреду, и к ноющим бёдрам добавляется ноющий крестец. Всё же верхом кататься я не привыкла, тяжеленько это даётся, особенно вместе с очень долгими прогулками.

Обратно к белой башне еле шагаю. Сил нет, но мыслям бешено крутиться это не мешает. Не мешает бесконечно задаваться вопросом, правильно ли я поступаю?

Добравшись до стены, я не вхожу в заботливо раскрытую арку, а вытягиваю руку с браслетом и сосредотачиваюсь на белой магии. Не сразу, но у меня получается вырастить из стены скамейку. Присев на неё, тяжело облокачиваюсь на колени. Волосы свисают, закрывают лицо удушливым пологом.

Сцепив пальцы, сижу. Жду непонятно чего. А глаза жжёт — в них накипают слёзы.

Мягко шелестит ткань. Октавиан садится рядом, бедром касаясь моего бедра. Короткую я лавочку сделала, надо было длиннее.

И надо уйти, пока он не спрашивает, что опять случилось…

Широкий рукав проскальзывает по спине, Октавиан обнимает меня за плечи, притягивает к себе. Горячее дыхание согревает макушку. Октавиан обнимает меня и свободной рукой, прижимая к своей широкой груди. Гладит по волосам.

Ждут вопроса, который заставит солгать или предать ведьм.

Но Октавиан целует меня в макушку и просто гладит волосы, спину. Чуть расслабившись, я опираюсь на него, и до меня доносится частый-частый стук его сердца. Такой быстрый, словно Октавиан куда-то бежит.

Пальцы скользят по моим волосам, проникают сквозь пряди до шеи — горячие, трепетные, ласкающие. Никаких слов, просто прикосновения, просто безумный стук чужого сердца и непроглядная темнота вокруг…

Октавиан крепче прижимает меня к себе и замирает. И следом замирают мои мечущиеся мысли, успокаиваются, прекращают мучить вопросами. И слёз тоже нет, лишь торопливое тук-тук, тук-тук, тук-тук…

* * *

Просыпаюсь в постели… Похоже, так и уснула на лавочке в объятиях Октавиана.

Он не спросил меня, почему переживаю. Наверное, подумал, что опять из-за Рейнала…

Передёрнувшись, зеваю и направляюсь в ванную комнату. Наполняю ванну горячей водой с пеной. Это просто гениальное изобретение, всего несколько дней прошло, а я уже не понимаю, как могла столько лет жить без удобств, таскать воду вёдрами, мыться в холодной реке…

Даже запах мой изменился, сменив привычные травяные ноты на сладко-ягодные, кожа на руках и пятках смягчилась. Тёмные следы травяных соков и так у меня исчезли, пока металась без лицензии, а теперь пальчики совсем светлые стали… У меня руки состоятельной горожанки.

Закрыв глаза, опускаюсь в тёплую уютную воду. Пена шипит, охватывает шею до подбородка, пропитывает волосы. Блаженство… которое было доступно состоятельным ведьмам до прихода светлых.

Несколько раз стукаюсь затылком о бортик: хватит думать об этом, сравнивать. Это бессмысленно. И опасно для нервов.

* * *

Войдя в освещённую солнцем кухню, понимаю, почему Жора не видно и не слышно: Октавиан не отправился в город, а сидит за столом, читает толстый фолиант явно из тех, сложенных в его подвале — наследие старых времён.

Ступаю как можно тише, потихоньку обходя стол и корзинку с завтраком, скрывающую от меня половину распахнутых страниц.

— Круг ведьм? — удивлённо произношу я, наконец увидев заголовок и чёрно-белый рисунок.

Октавиан не захлопывает фолиант, не пытается увиливать, просто признаётся:

— Я не слишком углублялся в этот вопрос. Но теперь появился повод.

Хмыкнув, вытаскиваю из корзины горшочки с кашей, свежий хлеб и крынку молока, приношу ложки и стаканы. Солнце светит Октавиану в спину, золотя его длинные белые волосы.

— Хорошо тебе, — усаживаюсь напротив него, — захотел узнать о круге ведьм — книгу открыл и прочитал, захотел выяснить о наших магах — тоже какую-нибудь книгу открыл и прочитал.

Октавиан поднимает на меня спокойный взгляд удивительных чёрно-голубых глаз:

— Что-то не так?

— Если захочу узнать о светлых властелинах, почитать мне негде. — Берусь за ложку. — Нечестно как-то.

— Если хочешь знать о проконсулах, спроси у меня, я отвечу.

От неожиданности промахиваюсь ложкой мимо горшочка.

— Что, прямо ответишь?

— Да.

— На любой вопрос?

Взгляд Октавиана слегка рассеивается, выражение лица едва уловимо меняется, словно он задумывается. Я жду со странным замиранием сердца: мне не особо нужны тайны светлых властелинов, но… их ведь никто не знает. А я могу выяснить.

Мне, наверное, лучше не знать, но… это так интересно!

— Есть законодательные ограничения на разглашение некоторой информации, но она настолько техническая, что ты вряд ли этим заинтересуешься. Спрашивай. Я отвечу.

Он чуть склоняет голову набок, словно ему любопытно, что я спрошу. А я теряюсь: слишком много непонятного, с чего начать? Наверное, с чего-то нейтрального, такого, чтобы не навлечь на меня гнев остальных властелинов или любопытство ведьм.

— Ну… Твои родители тоже были све… проконсулами? — правда ведь интересно, в кого он такой.

— У нас дома детей воспитывает общество, поэтому не имеет значения, кто родители, мы их не знаем. — Выражение лица Октавиана не меняется, словно его такая ситуация ничуть не трогает.

У меня же мороз по коже, я зябко передёргиваю плечами и опускаю взгляд на кусочек подплавленного масла в горшочке с кашей.

— Это ужасно.

— У нас так принято.

— Но как можно отдать своего ребёнка? — снова передёргиваюсь. — Неужели вам всё равно? А у тебя дети есть? — только брякнув это, осознаю, насколько это личный вопрос. К лицу приливает кровь. — Прости, что спросила.

— Проконсулы получают право на продолжение рода после полного завершения трансформационного цикла их провинции. Агерум не прошёл путь изменений даже на треть.

— Что это за цикл и путь? — хмурюсь, ощущая в этих словах смутную угрозу. — Куда вы ведёте Агерум?

Зрачки Октавиана расширяются, почти изгоняя яркие радужки, он опускает взгляд на книгу в своих руках и роняет:

— К сходству с моей родиной.

У меня нервно дёргается уголок губ. Втыкаю ложку в кашу и уточняю:

— Той родиной, в которой детей отрывают от родителей?

— Нас не отрывают, нас отдают добровольно, прекрасно понимая, что мы получим возможность полностью реализовать свой потенциал. Само наше рождение спланировано так, чтобы мы получались… эффективными. Никаких больных детей, никакого голода, мы с детства знаем, какую ячейку займём в обществе, готовимся к этому. У нас очень осмысленная, здоровая и благополучная жизнь, — рассказывает он чудовищно спокойно. — Агерум уже знает эту модель: скорняки, портные, пекари, мясники, плотники — все гильдейские с детства изучают ремесло. Ведьмы воспитываются ведьмами. Маги магами. Тебя же это не смущает.

Хмурюсь, но тут он прав. И всё равно мне тревожно, неприятно, как-то паршиво на душе:

— Но отнимать детей…

— Нас не отнимают. Просто… — Вздохнув, Октавиан закрывает фолиант о ведьмах и откладывает на край стола, придвигает горшочек с кашей и берётся за ложку. — Мы привыкли, что все дети наши, общие. Поэтому все дети в безопасности, ведь никто не станет вредить своему ребёнку, и ни один ребёнок не может лишиться родителей, потому что их больше, чем двое или трое. Разве это плохо?

На словах вроде нет, но… что-то тут не то, не так, хотя я пока не знаю, что возразить.

— Это как-то… не по-человечески. Словно у зверей в стаях.

Октавиан резко поднимает голову, радужки опять почти исчезают за расширившимися зрачками. Я невольно откидываюсь на спинку стула, чтобы оказаться хоть чуть дальше.

— Прости, не хотела обидеть.

— Ты не обидела… просто неожиданный взгляд на вещи.

Мне такое сравнение кажется очевидным, но я не спорю, утыкаюсь в свой горшочек каши, и разговор стихает сам собой. Только кажется, что Октавиан почти неотрывно на меня смотрит.

* * *

«Сравнить идеальное построение общества со звериными стаями», — эта мысль не даёт Октавиану покоя, он в очередной раз отвлекается от проверки налоговых документов.

Облокотившись на стол, потирает лоб. Краем глаза зацепляет изображение в белой сфере: мэр собирается на обед.

Постоянное поддержание следящего заклинания начинает утомлять Октавиана, но он слишком упрям, чтобы отступить без веской причины.

Усилием воли вытряхнув из головы надоедливую мысль, он снова углубляется в бумаги: у него обед позже, чем у мэра, чтобы кто-нибудь из управляющих городом всегда был на месте. Правда, за всё время никто не воспользовался этой возможностью обратиться к Октавиану напрямую.

Он считает. Сбивается. Устало вздыхает и, снова облокотившись на стол, закрывает глаза руками. Сидит так минуту, две… пять… десять.

Октавиан просто не знает, что ему сейчас делать. Его учили выживать в незнакомом мире, учили завоёвывать мир и управлять его частью. Но завоёвывать любовь его не учили. Её просто отрицали в той форме, в которой он испытывает её сейчас.

Вздохнув, Октавиан отнимает руки от лица и устало смотрит на опостылевшего мэра.

Тот бледен и пытается заткнуть ладонью рот Палши. У той съехала набок ведьминская шляпа, волосы растрёпаны, глаза вытаращены от ужаса.

Лёгким движением руки Октавиан присоединяет звук.

— Тихо-тихо-тихо, — шипит мэр и вталкивает её в отдельную кабинку ресторана. Воровато оглянувшись, подхватив с пола упавшую ведьминскую шляпу, заходит внутрь и швыряет шляпу Палше. — Ты с ума сошла?

— Да! — Палша вытирает слёзы. Шляпа соскальзывает с её колен на пол. — С ума сошла, когда тебя послушала. Что, если Марьяна расскажет светлому властелину, что, если он всё узнает?

— Он знает, — шипит мэр. — И ничего не делает. Он просто забрал её дело, считай — закрыл. Ему нет дела до обвинения. Прекрати истерику. И прекрати искать встречи, иначе нас могут заметить вместе, возникнут вопросы, и всё выяснится.

«О да, — думает Октавиан. — У меня сейчас возникло очень много вопросов».

— Но ты же отказывался со мной встретиться, объяснить!

— Да заткнись ты! — Мэр снова выглядывает в коридор, закрывает дверь и, наступив на чёрную ведьминскую шляпу, приближает лицо к лицу Палши. — Слушай меня, ведьма, ты нарушила закон, поэтому тебе надо сидеть тише воды…

— Но это ты меня попросил! — Её лицо вспыхивает. — Даже потребовал. Ты меня нанял, чтобы я оставила на Рейнале след чёрной маг…

Мэр опять зажимает ей рот ладонью.

— Молчи об этом, дура. Исчезни из Окты, даже близко к городу не подходи, иначе я скажу, что ты просто хотела подставить Марьяну. Как думаешь, кому быстрее поверят, тебе, грязной ведьме, которая никогда не питала к ней добрых чувств, или мне, мэру города и безупречному служителю светлых?

Подхватив сферу на ладонь, Октавиан вылетает из кабинета, проносится по второму этажу. Пока он входит в портал, перемещается, Палша под напором мэра сдаётся, обещает вести себя осторожно, молчать, как рыба, и забыть об их уговоре.

«Поздно», — думает об этом её обещании Октавиан, ступая на улицу, где расположен ресторан, в котором мэр напяливает на растрёпанную голову Палши её измятую, грязную шляпу.

С ведьмой Октавиан встречается на лестнице. Схлопывает белую сферу.

Побледневшая Палша, поникнув плечами, разворачивается и направляется обратно к кабинке, где устроившийся на диванчике мэр рассматривает новое меню этого сезона. Увидев Палшу, мэр взвивается:

— Ты что, не поняла, дура?

И тут же бледнеет, падает обратно на диванчик.

— На выход, — спокойно произносит Октавиан.

Но это его спокойствие пугает мэра и ведьму до дрожи.