Вместо оцепенения снова возвращается страх лишь когда на горизонте тёмной линией выстраивается ведьминский лес. Где-то там, в его сердце, меня уже ожидают Арна и Верна. Наверное, беспокоятся, сомневаются, надеются…
Уже у опушки леса меня пронзает запоздалая мысль, что лес Октавиана может просто не пустить, и тогда мы раз за разом будем выезжать из него, не в силах отыскать дорогу к кругу.
Под копытами коня тревожно похрустывают мелкие ветки, но в остальном лес кажется обычным: шелестят на ветру листья, бегают тусклые поутру солнечные зайчики, обмениваются трелями птицы, только я почему-то никак не могу отыскать в их голосах знакомых переливов…
И папоротников в этот раз нет, хотя мы с Октавианом въезжаем с той же стороны, где я въезжала с Рейналом. А в самом лесу неожиданно светло, словно сейчас полдень. Что-то эти перемены да значат.
Извернувшись, наклоняюсь посмотреть за спину Октавиана: сквозь деревья покинутое нами поле не просвечивает. Странно, вроде его ещё должно быть видно.
— Что-то не так?
Мотнув головой, снова устраиваюсь на холке коня удобнее.
— Этот лес для каждого принимает свой облик, — тихо произносит Октавиан и плотнее перехватывает меня под грудью. — Внутри него пространство нарушено и запутано так, как ни один леший не может закрутить, и даже они здесь бессильны.
— Я знаю, — тревожно оглядываюсь по сторонам, но светлый, какой-то радостный лес как угрозы будто не таит.
— Так вот он какой, — вдруг тянет поводья Октавиан, конь останавливается.
Переведя взгляд вперёд, я закрываю глаза и провожу по ним ладонью, но когда открываю, от изумления приоткрываю рот.
Перед нами расстилается поляна, с противоположной стороны затянутая туманом. Посередине её дугой пересекает линия из простых на вид камней.
Круг ведьм.
Это на самом деле круг ведьм, и возле него мы оказались удивительно, просто невероятно быстро. Так быстро, что я не успела подготовиться, не успела…
Октавиан ловко соскальзывает на траву и тянет ко мне руки. В растерянности я позволяю снять меня с коня. Подол моего платья и его накидка шелестят о мягкую ярко-зелёную траву.
Сердце заполошно стучит, не хватает дыхания, я не могу втянуть наполненный ароматами цветов и утренней свежести воздух.
— Насколько я знаю, ты должна пройти за линию камней, — напоминает Октавиан, — а потом, если твоему сердцу будет угодно, я тоже смогу это сделать.
Туман клубится по ту сторону поляны, выкатывается на неё, чуть приближаясь к границе круга, будто выходит навстречу. С Рейналом было всё иначе, совсем иначе. Неужели сейчас круг ведьм гневается на то, что я привела сюда светлого? Или на то, что я задумала чувства использовать как оружие?
Но Октавиан прав, мне надо войти в круг, даже если тот захочет меня покарать — всё равно в этом лесу воли круга не избежать.
Кивнув, направляюсь вперёд. Трава стелется под ногами, солнце согревает меня, греет воздух и землю. Октавиан, чуть подождав, направляется следом. Дыхания опять не хватает, я прибавляю шаг — невыносимо хочется понять, что приготовил круг, оборвать томительное, убийственное ожидание.
Лишь чуть медлю перед тем, как переступить выложенную камнями границу. Всё, я внутри, я во власти круга, ему теперь решать, чем всё это закончится.
— Марьяна…
Разворачиваюсь. Октавиан стоит на границе камней, белые нити связей всколыхивают воздух, уносятся прочь, соединяя его с другими проконсулами. Ладони Октавиана будто прижимаются к чему-то невидимому. Круг его остановил, но… Октавиан смотрит на меня, видит меня. Я отступаю в сторону, и он смещает взгляд следом за мной. Он точно видит меня, а это значит…
Сердце ломит, рвёт на части — его чувства, его любовь ко мне настоящая, искренняя, глубокая. Пусть его лицо ничего не выражает, пусть взгляд кажется бесчувственным, но любить он может и любит.
Не выдержав, перевожу взгляд на белые тонкие ленты связей. Белые ленты. Все. Ни одной алой, никаких женщин в его прошлом, даже ради эксперимента.
Первые чувства, первая любовь, первая страсть — это всё для него я. Почему же мне так больно и страшно? Почему хочется подойти и его обнять?
Октавиан опускает руки, и только когда шагает внутрь круга, я понимаю, что он уронил их, когда исчезла преграда. Медленно, шаг за шагом Октавиан приближается. Не может быть! Не должно так быть! Я пячусь, но он всё равно здесь — я, моё сердце пропустило его.
Подхватывая подол, разворачиваюсь и бросаюсь к туману. Последнее испытание — если ведьма не хочет, жених никогда не поймает её в нём, никогда не найдёт, просто выбежит случайно за границу круга.
Ныряю в туман, бегу в его молочном сумраке, натыкаясь на кусты и деревья, глотая слёзы. Как же так? Почему Октавиан в круге?
Сильные руки обхватывают меня. Извернувшись, я снова бросаюсь вперёд, Октавиан хватает меня, вместе мы падаем на удивительно мягкий мох, я оказываюсь под тяжёлым напряжённым телом.
Туман вмиг развеивается, оставив меня лицом к лицу с Октавианом, с его чёрными нечеловеческими глазами.
Нет рядом деревьев и кустов, и мха нет, просто поляна с травой, солнце. И нависший надо мной Октавиан. Мы оба тяжело дышим. Не могу поверить, что это происходит на самом деле. Не может быть, но… это есть, трудно не заметить напирающего на меня Октавиана.
Сила из земли ударяет внезапно, пронизывая мои нервы странным щекотным ощущением. Судя по судорожному вздоху и шире распахнувшимся глазам, Октавиана сквозь ладони и колени тоже прошило этой силой, тоже накаляет его нервы, воспламеняет кровь. Эта сила связывает наши души здесь и сейчас, наполняет тела кипучей энергией жизни, распаляет страсть перед последней, почти формальной частью ритуала.
Октавиан наклоняется, и на этот раз на его поцелуй я отвечаю искренне, без оглядок, больше не думая об отступлении — в этот миг в сердце круга ведьм оно бессмысленно, уже невозможно, и нежеланно, потому что я слепа от другого желания.
* * *
Долго плутают сорок тёмных по лесу, в котором так и не наступает рассвет, прежде чем признать очевидное, прежде чем заговорить об этом и произнести страшное.
— Нужно уходить: лес не позволит нам исполнить задуманное.
— Согласен с Арной, — Шутгар презрительно оглядывает окружающие деревья, — нужно уходить, пока за упрямство с нами что-нибудь не сделали. Давай в вашу деревню, так ближе и быстрее, а то что-то у меня шерсть дыбом от этого места.
Арна и Верна удивлённо переглядываются: Шутгар с ними соглашаться не любил, а тут согласился и обходится без ругательств за проваленный план.
Оставаться здесь и дольше бессмысленно и опасно, поэтому они вкладывают силы в создание тропы, уводящей их из волшебного леса прямиком в тайную лесную деревню, освещённую дневным солнцем.
Оказавшись на земле своего убежища, Шутгар вздыбливает шерсть на загривке, злобно сверкает глазами.
— Я просил в деревню!
— Опасно появляться там такой толпой, — Арна вытирает проступивший пот.
— Давай в деревню вашу всех перекидывай, — взмахивает когтистой рукой Шутгар. — Оттуда пойдём к лесу, поймаем их на выходе.
Все тридцать девять тёмных отряда и выглядывающие из домиков жители недоверчиво смотрят на него.
— Ну что застыли? Если лес отказывается нам помогать, надо напасть вне его пределов! — Шутгар стискивает кулак. — Напасть и убить. Вы же слышали: убрать одного властелина — и связь с их миром оборвётся, потом останется вырезать остальных и освободиться.
— Ты понимаешь, — осторожно начинает Арна, — что значит покровительство леса Марьяне и светлому властелину? Это значит, они могут заключить брак, значит…
Шутгар гневно перебивает:
— Значит, после ритуала он будет расслаблен, беспечен — уязвим. Этот ритуал одуряет — то, что нам нужно!
— Но если властелин женился на ведьме… — пытается возразить Верна.
— Вы можете гарантировать, что ваша девчонка останется на нашей стороне, а не примет такую удобную сторону светлых? Уверены, что он откажется от подмоги своего мира теперь, когда она привязана к нему намертво? Ну же! Мы должны напасть сейчас, решить всё одним ударом, пока он этого не ожидает! — Шутгар оглядывает остальных. — Только подумайте — это может быть последним нашим шансом освободиться от светлых! Или вы так и хотите всю жизнь провести с клеймом на лбу, точно скотина?
— Я не пойду против воли леса ведьм, — Арна отступает на шаг, и Верна пржимается к ней.
Вдвоём они открывают тропу в свою деревню. Синхронно шагают туда, и пространство захлопывается, оставив остальных заговорщиков в тайном селении.
Фыркнув, Шутгар направляется в свой домик.
— Без них обойдёмся: у меня есть пара амулетов тайных троп, на всех хватит.
Участники отряда — маги, лешие, оборотни — переглядываются, невольно скользят взглядами по лбам собратьев с восьмигранными метками. И остаются ждать Шутгара.
* * *
По телу ещё гуляет слабость и сладкая истома, голова слегка кружится, и всё видится в таком радужном свете, что хочется петь и смеяться, хотя стоит думать, как не свалиться с коня. С Октавианом должно твориться то же самое, ведь мы вдвоём напились пьянящей силы круга. Он расслабленно покачивается. Стянув с моего плеча свою накидку, прикусывает шею, целует… Я всё же смеюсь, и разорванное на гуди платье разъезжается.
Только бы по дороге никто не встретился: белая одежда Октавиана вся в зелёных следах травы, моё платье местами порвано, и тонкая белая накидка поверх него ситуацию почти не спасает. Вид для молодых супругов естественный, но… смущающий.
От более ощутимого укуса я вздрагиваю, запрокидываю голову на плечо Октавиана. Он вольно или невольно натягивает поводья, конь останавливается. Октавиан обнимает меня крепко-крепко, шумно выдыхает в шею, и я опять смеюсь. Лес тих, спокоен, дружелюбен, и я больше не опасаюсь, что Арна или Верна внезапно появятся и попытаются провернуть задуманное: они не глупые, если увидят нас, поймут, что в круге ведьм от Октавиана им не спрятаться.
Позже попробую уговорить его разрушить основу башни и разорвать связь с Метрополией, ведь теперь нет сомнений в чувствах Октавиана, даже если они не проявляются в мимике и интонациях голоса. Удивляет то, что и с моими чувствами теперь всё ясно. Не понимаю, когда успела прикипеть к Октавиану, не знаю, хорошо ли, что круг ведьм открыл глаза так резко, не позволив постепенно прочувствовать любовь и смириться с ней, а просто швырнул в водоворот чувств, нежности и страсти.
И я до сих пор не понимаю, как вести себя с Октавианом, как примирить в сознании его внешнюю холодность с довольно… бурную деятельностью наедине. Я накрываю рукой скользнувшую на грудь ладонь и шепчу:
— Не здесь. Давай вернёмся домой.
— Хорошо, — выдыхает в шею Октавиан, почти целомудренно обнимает меня за талию и припускает коня.
Мы проносимся между деревьев, Октавиан всё же умудряется целовать меня в шею, прихватывать губами мочку уха, будто не может насытиться прикосновениями, нежностями. Наверное, и вправду не может — слишком долго в его жизни ничего такого не было, сейчас…
Между стволов вспыхивает солнечный свет, деревья растут всё реже, конь пробивается сквозь небольшие заросли кустов, выбегает в полевую траву, похрапывая, мотая головой.
Что-то взвизгивает. Воздух гудит, как от удара гонга. Октавиан дёргает коня в сторону, обхватывает меня рукой поверх плеча и пригибает к холке. В нас врезается пласт тьмы, отталкивая вместе с конём, вышибая дух. Вздрогнувший Октавиан отпускает меня, что-то тёплое льётся на плечо. Гул нарастает, хлопают взрывы, качается земля. Колет кожу всплеск светлой магии. Несколько полетевших в нас пластов земли отскакивают обратно, в траву под копытами шатающегося коня впивается арбалетный болт. С треском и воем, окрасив всё багрянцем, на нас падает стена огня и разбивается о светлый щит, лишь чуть опалив жаром. Кожу опять колет от магии. Снова взрыв. Кто-то вскрикивает.
— Держись! — Октавиан даёт шенкелей.
Конь, пошатываясь, припускает прочь. Кажется, упадёт, но он выравнивается и скачет быстрее. Октавиан прижимает меня к холке сильнее. Свистит ветер, грохочут копыта, сердце. От ужаса мысли разбегаются: что случилось? Что это было? И точно молнией пронзает понимание: на Октавиана напали. Напали те, кто знал, что он будет здесь, а об этом знали Арна и Верна… Внутри всё сковывает холодом, я ниже пригибаюсь к холке коня, ощущая спиной тяжесть Октавиана.
На него напали из-за меня. Это всё — из-за меня… По спине и груди струится тёплое, капает на руки. Поднимаю влажную ладонь — она алая от крови.
— Октавиан… — Оглядываюсь, пытаясь разглядеть его рану, взгляд зацепляет движение позади нас.
Волки… нас преследуют огромные волки. Несутся, расталкивая мощными телами траву. Молча. Не сводя с нас горящих взглядов.
— Октавиан, Октавиан, они гонятся за нами.
— Держись крепче, — тихо просит он и вкладывает поводья в мои дрожащие руки.
Освободившейся рукой отмахивается, и за нашими спинами раздаётся глухой рёв. Оглядываюсь: несколько волков отлетают изломанными шкурами и валятся в траву, но четверо избежали удара светлой магией, отчаянно рвутся нас догнать.
Октавиан снова тяжело опирается на меня. Он ведь ранен… От отчаяния хочется кричать, но я заталкиваю этот крик обратно и перехватываю руку Октавиана, заставляя обнять меня за талию.
— Теперь ты держись крепче, — я ударяю коня пятками, прижимаю ладонь к его шее, шепчу заговор на скорость. Текущая по плечу кровь отвлекает, страх отвлекает, хрип коня отвлекает, но я концентрируюсь на ритмичных словах, позволяя силе в такт им перетекать в мышцы коня, и он всё быстрее несётся вперёд, трава мелькает так, что рябит в глазах — отвлекает. Я зажмуриваюсь и продолжаю читать заклинание.
Роняя пену, конь перебегает тракт и ныряет в тень на просеке к белой башне. За нашей спиной взвывают нарвавшиеся на защиту волки. Впереди уже открываются ворота, копыта звонко цокают по каменным плитам двора.
— Октавиан, Октавиан, — сбивчиво шепчу я. Всё моё платье в его крови, её слишком, слишком много. — Держись.
Я будто разделена на две части: одна, насмерть перепуганная, сжалась где-то внутри, отказывается мыслить и действовать, вторая, наоборот, не чувствует ничего, просто понимает, что нужно делать.
— Держись. За гриву держись, — накладываю бледные пальцы Октавиана на холку коня, и он неуверенно её сжимает.
Немыслимым движением выворачиваюсь из-под него, соскальзываю с коня одной ногой, вторую оставляя на нём. Конь храпит, если его не выходить — сдохнет, но мысль об этом проходит как-то в стороне сознания. От сильной растяжки ноют мышцы, но я всё же слезаю с коня, не уронив Октавиана. Весь его изодранный рукав алый от крови и… и… Надеюсь, мне только кажется, что…
Поднимаю взгляд на склонённое к коню лицо.
— Октавиан, — тяну к нему руки.
Он чуть поворачивается — мертвенно-бледный, и будто ко всему безразличный, лишь взгляд — в нём столько всего. Веки Октавиана закрываются, он медленно оседает.
— Тихо! — успеваю подхватить его и падаю под тяжестью безвольного тела. — Октавиан… Октавиан!
Он не слышит меня. И его рука… всё же руки у него нет, только кровоточащий обрубок.
Не важно.
Я сейчас должна думать о другом. Не о том, что он закрыл меня, не о том, что его застали врасплох из-за опьяняющего действия ритуала, не о том, что он умирает, а о том, как довести или донести его в подвал, к целебному постаменту.
— Октавиан, очнись! — С усилием удерживаю его в сидячем положении. — Октавиан, соберись, мы должны спуститься в подвал.
Нет ответа. Так, надо собраться. Остановить кровь. Задираю подол и дёргаю более тонкий подол сорочки. Трещит ткань. Лоскутом перехватываю плечо Октавиана поверх рукава, затягиваю. На пару минут хватит.
Придерживая Октавиана, перебираюсь на другую сторону и ухватываю его за руку, — краем сознания отмечаю, что именно на ней чёрная подвязка, которую я использовала вместо брачного браслета, — закидываю себе на плечо. Я должна его поднять. Другие варианты не рассматриваются. Присев, ухватив получше, дёргаю Октавиана вверх, плечо и рёбра простреливает болью, но я тяну. Без толку! Снова дёргаю, и снова он бессильно валится на плиты, марая их кровью. Её слишком много. И он сам прерывисто дышит, лицо в испарине, губы белые, как стены его башни.
Так, мы в башне Октавиана, значит, тут действует светлая магия, которая всё меняет. Подняв руку с белым браслетом, сосредотачиваюсь на том, что нужен тоннель с гладким полом прямо отсюда до зала с целебным алтарём. Я очень чётко представляю себе этот тоннель и зал, и сам алтарь.
— Что случилось? — взвизгивает Жор. — Что с вами? Как? Кто?
— Молчать! — Усиленно сосредотачиваюсь на тоннеле прямо до лечебного алтаря.
Открываю глаза: у основания дома и впрямь появилось отверстие.
— Марьяна! — У Жора глаза так вытаращены, что кажется, сейчас выпадут. — Ты что? Ты чего? Что? Там Буке плохо…
Конечно фамильяру плохо, если Октавиан в таком состоянии.
— Коня выходи, — требую я и перехватываю запястье Октавиана: не может идти, я его так дотащу.
И тащу. Он неожиданно тяжёлый, оставляет за собой красный след. Какой же он тяжеленный! Но вот и провал в земле. С натугой ступаю в его тень, стараюсь не думать, что рискую не успеть, что проще оставить Октавиана здесь — ведь с его смертью связь с Метрополией разорвётся. Но остановиться, бросить его так я не могу.
Рядом раздаётся сопение — это Жор тащит Октавиана за окровавленный рукав. Я сильнее упираюсь в пол, волоку дальше, почти не замечая ничего за пеленой слёз, задыхаясь от натуги, а ведь вниз тащить легче. Кажется, будто время разрывается, расставлено неровными, не всегда совпадающими фрагментами.
Вот и пол зала с алтарём. Лицо Октавиана в тени или от потери крови приобретает синеватый оттенок. Наконец и сам алтарь. Дёргаю Октавиана вверх. А потом опять разрыв в сознании, и я уже затаскиваю на алтарь его ноги, ещё разрыв — и я укладываю Октавиана на спину.
И что теперь делать? Как заставить работать алтарь? Или он уже действует? Стучу по верхней колонне ладонью.
— Лечи его, — не узнаю свой сиплый голос.
Кажется, Октавиан проводил под колонной рукой. Я поднимаю его целую руку, вожу ей под срезом верхней колонны. Надеюсь, сработает.
Свет падает на Октавиана, озаряет заострившееся лицо с запавшими глазами, маслянистую от крови рубашку, безвольные пальцы. Я опускаю эту руку ему на грудь и падаю на колени, боль в плече и боку, на которые пришёлся удар тёмной магии, набирает силу.
Та перепуганная, бездействующая я внутри меня снова берёт вверх, я сгибаюсь пополам и взвываю от отчаяния: я не должна спасать Октавиана, но больше всего на свете сейчас хочу, чтобы он выжил, чтобы снова… попытался жить по-человечески, попытался понять меня и внезапно настигшие его чувства. Мы ведь там, в круге, так и не поговорили.
— Маря, — тихо зовёт Жор.
— Коня выходи! — сипло приказываю я. — Уйди! Уйди!
Даже перед фамильяром стыдно за слёзы, за то, что Октавиан ранен по моей вине или, скорее, глупости. Сердце разрывается из-за долга перед миром, страхом за Октавиана, боли предательства — Арна и Верна предали меня, возможно, они и не собирались договариваться, сразу планировали Октавиана убить.
Камень алтаря тёплый, я прижимаюсь к нему лбом, шепчу сквозь сдавленные рыдания:
— Пожалуйста, пожалуйста, помоги ему…
Меня трясёт, запах крови невыносим, давит, удушает, как и чувство вины, как мерзкий липкий страх. Мы связаны с Октавианом и в этой жизни, и в посмертии, но я так невыразимо хочу, чтобы он сейчас остался со мной, чтобы он… просто жил.
* * *
Шерсть Шутгара слиплась от крови. Пошатываясь, он с трудом переставляет немеющие лапы по траве. Его тело жаждет жить, бредёт в сторону ведьминской деревни в надежде на помощь, а его разум, не чувствуя боли, вязнет в воспоминаниях. Перед остекленевшими жёлтыми глазами снова и снова всплывает образ выехавшего из леса Октавиана, который был так близко, так одуряюще близко, что Шутгар, лежащий в созданном лешими клапане подпространства, нажал на спуск арбалета, хотя первыми должны были атаковать маги.
«Так близко, — крутится в голове оборотня. — Он был так близко, если бы я прицелился лучше, не торопился, дождался…»
Стрелять оборотни должны были после того, как лешие вернут их в нормальную реальность. Искажение пространства нарушило траекторию болта, тот просвистел над плечом Октавиана, предупредив его об опасности. Объединённый удар восемнадцати магов, для которого все эти искажения не помеха, задержался на какие-то доли мгновения. Такая маленькая задержка, и невероятной силы удар почти увяз в разворачиваемом щите светлой магии. Растянувшееся для Шутгара мгновение, когда казалось, что не вовремя спущенный болт будет стоить им победы, и потом — всплеск крови на белом. Металлически-медный запах — сладкий запах приближающейся смерти врага.
Но чем дальше Октавиан отступал от леса, тем сильнее становился, и его щит уплотнялся. Удары магов, швыряемая лешими земля, выпущенные из арбалетов болты — всё было напрасно, а ответный удар смёл нападавших.
Только оборотни — самые резвые — увернулись, они-то и бросились за раненным, по ним пришёлся ещё один удар. Шутгар не обернулся взглянуть на убитых отлетающих назад соратников, он мчался за белым конём на запах крови, уже не думая ни о чём, кроме того, как будет рвать зубами глотку светлого властелина. Эта мысль толкала вперёд, ослепляла, придавала сил. Вчетвером оборотни мчались за ним, уже видя, что у Октавиана не хватит сил защититься, их цель была так сладостно близка, что все с разбега врезались в защиту белой башни.
Их отшвырнуло, точно щепки, обломки старого мира. Перебросило через тракт и почти размазало о землю. Шутгар долго не мог вдохнуть, осознать, а когда вдохнул, понял, что добыча ушла, опять светлый властелин улизнул — и теперь из-за ведьмы, что не помогла своим, не сбросила его с коня. Маленькая паршивая ведьма…
Захлёбываясь кровью, Шутгар бредёт к другим ведьмам, не в силах даже понять, что это бессмысленно. Он идёт, снова и снова переживая момент приближения к мечте и её крах, и порой в надвигающемся бреду ему кажется, что он всё же сомкнул зубы на ненавистном горле, разорвал его, вырвал из светлого властелина жизнь, как тот вырывал её своей магией из других тёмных.
Взойти на крыльцо первого попавшегося домика ведьм у Шутгара не получается. Он падает на траву, хрипло, прерывисто дышит. Закрывает глаза, и снова ему кажется, что его челюсти сжимают горло Октавиана.
«Я убью, убью тебя», — крутится в затухающем сознании, и Шутгару кажется, что стекающая в горло кровь — кровь Октавиана, и чудится, что всё получилось, что, несмотря ни на что, Шутгар прыгнул, поймал, впился зубами в горло и, смертельно раненый, утаскивает в посмертие своего врага.
Веря в это, очарованный собственным бредом, Шутгар умирает счастливым.
* * *
Крик будит меня, и лишь несколько мгновений спустя понимаю, что это мой крик. Надо мной — срез колонны. Я лежу на целебном алтаре. Плечо и бок, противно занывшие, когда страх за жизнь Октавиана отступил, теперь не болят.
В подвальном зале я одна. Кровь на платье застыла коркой. Похоже, времени прошло прилично. Приподнимаюсь. Ткань мерзко колет, я, подумав, сдёргиваю с себя изорванное, истлевшее на боку и рукаве платье. На сорочке тоже кровь, но её не так много.
Зато на полу и плите крови нет. Похоже, башня работает, как прежде.
Октавиана нет… а кажется, что он должен быть здесь. Сердце сжимается. Он может отчитываться перед Метрополией, может искать нападавших, но сгущающийся внутри холод подсказывает, что Октавиана здесь нет потому, что он догадался, откуда тёмные узнали, где его искать.
Трудно не догадаться, что без меня планирование покушения не обошлось.
Придётся всё рассказывать.
Не хочу. И в то же время хочу скорее убедиться, что Октавиан в порядке, всё ему объяснить. Касаюсь брачного браслета — Октавиан его не снял, значит, объясниться ещё можно.
Под коленками тянет от слабости и тревоги. Держась за стену, я поднимаюсь по лестнице. Лестница выводит на второй этаж, и дверь меня пропускает — значит, я не под арестом.
В башне тихо. Постояв на площадке между левым и правым крылом, направляюсь к комнатам Октавиана.
Одетый в белоснежные одежды, он с открытыми глазами лежит на постели. Обе руки сомкнуты на животе. Перед тем, как задремала, я заметила, что культя удлинилась, и надеялась, что руку можно восстановить. Теперь облегчённо перевожу дыхание: ничего физически непоправимого не случилось.
С ним не случилось. Что там с остальными тёмными — большой вопрос.
Будто не заметив моего появления, Октавиан продолжает разглядывать изрисованную нами стену — цветные отпечатки рук, криво намалёванные цветы и деревья.
Так и не найдя, что сказать, захожу в спальню и ложусь рядом. На запястье Октавиана по-прежнему чернеет моя подвязка. Это ведь хороший знак, да? Я на это надеюсь.
Прижимаюсь к плечу Октавиана лбом. Надо объясниться, но едва открываю рот — дыхание перехватывает. Я не знаю, как начать.
— Это ведь ты им сказала, что мы будем там, — по ровному голосу Октавиана, по спокойному выражению его лица не понять, какие чувства он испытывает, говоря это, осознавая это.
— Да. Но план был другим. Я обиралась попросить уничтожить основу твоей башни, чтобы разорвать связь с Метрополией. Если бы ты не согласился, я вошла бы в круг и там меня взяли в заложницы, потребовали бы от тебя уничтожить основу башни или выманить туда другого проконсула.
Не так страшно признаться. Страшнее молчание Октавиана и невозможность даже примерно понять, что он чувствует.
— Разумный план. А если не соглашусь — можно убить, потому что в лесу ведьм мои силы ослаблены, даже на его опушке я слабее обычного. И слишком расслаблен близостью и чувствами, не ожидаю нападения.
Приподнявшись, склоняюсь над ним, прижимаюсь лбом ко лбу.
— Октавиан, я не хотела твоей смерти, я не думала, что так получится.
Он просовывает между нами выращенную заново руку и так резко откидывает меня на кровать, что дыхание выбивает. Я растерянно смотрю в забрызганный краской потолок. Октавиан продолжает не сразу:
— Это… ощущение в груди сейчас… оно больнее, чем оторванная рука.
— Октавиан…
Подняться мне он не даёт, а когда я пытаюсь снова, встаёт с постели сам. Мне теперь тоже больно в груди: из-за того, что больно ему, из-за того, что он стоит ко мне спиной, уходит, а я не знаю, что сказать…