эб покачивался. Мы молчали. Пылающий злобой Хлайкери, понимающий, что его ждёт смерть. Его будущий палач министр — холодный и сосредоточенный, словно морально готовившийся к своей нелёгкой миссии.

И я с мрачными думами о детях, невиновных в проступках родителей, но жестко за них наказанных.

Наверняка незаконнорожденные дети появляются не только от длоров, но и от простых людей. Сколько этих несчастных, почему им не помогают?

Кэб остановился возле особого отдела.

Открывший дверь офицер отстегнул наручники Хлайкери от сидения. Тот поднялся сам, но колени и пальцы у него дрожали.

— Прощай, — тихо сказал я.

Хлайкери фыркнул, но, ступив на землю, всё же произнёс сиплым, чужим голосом:

— Прощай.

Министр тоже поднялся, замер, глядя вслед Хлайкери.

— Я освобожусь минут через пятнадцать и тоже поеду на остров длоров. Подождёшь?

Странная просьба: министр не отличался компанейским характером. Но если хотел моего общества, то:

— Разумеется подожду… С радостью.

У министра дёрнулся уголок рта:

— Конечно.

Все, кто находился во дворе, смотрели на тёмную статную фигуру министра. Даже в окна за ним наблюдали. Мной овладело нестерпимое желание крикнуть: «Да женат он, женат!» Но столь же быстро прошло: если министр скрывает правду, да ещё при поддержке императора, это зачем-то надо.

Закрыв дверцу, я откинулся на спинку сидения. Снаружи моя химера улеглась рядом с колёсами и замурлыкала.

Скоро поеду домой. Там Саша. И мама, которой больше никто не угрожает. Мой дом. Источник краденой магии.

Жизнь.

Для сотни человек жизнь сегодня оборвалась, и хотя большая их часть преступники, ситуация от этого не менее трагична.

Зажмурившись, я ждал.

Пытался понять, как можно обречь своё дитя на существование, о котором говорила арестованная.

Как можно быть настолько жестоким? В голове не укладывалось. И мороз бродил по коже.

Дверца резко открылась, министр впрыгнул внутрь и рухнул на сидение, где около четверти часа назад сидел вместе с Хлайкери.

Кэб тронулся.

Наше молчание было не таким тяжёлым, как по пути сюда. За стенкой цокала когтями химера.

Я не удержался:

— Как всё прошло?

— Он был осторожен. Если кто из простолюдинов и знает о случившемся, то не с разрешения Хлайкери.

Вспомнил приведённый министром пример, как из крови моей мамы пытаются получить магию, кивнул:

— Хорошо, что это осталось в тайне.

Министр коротко глянул на меня и уставился на зашторенное окошко.

Мы помолчали. Я почесал затылок:

— Надо открыть приют, помощь незаконнорожденным детям оказать. Они же ни в чём не виноваты.

— Знаю.

— Тогда почему бездействуешь?

— Лавентин, — министр поводил плечом сломанной руки, погладил её. — Понимаешь ли, я не просто длор Вларлендорский, который может потакать своим капризам и мчаться воплощать в жизнь даже самые гуманные идеи. Я — первый министр империи, я выражение чаяний общества в целом, а не отдельных людей в частности. И против общества идти не могу, потому что в его поддержке моя сила. Это как солнечному зайчику угрожать самому солнцу.

— Хочешь сказать, общество не хочет помогать детям?

— Таким детям. — Он вздохнул, поёрзал, устраиваясь удобнее. — Да, это жестоко, бесчеловечно. Но общество ценит добрачную чистоту женщин, а незаконнорожденные дети — подтверждение порочности, клеймо. Ты знаешь, что незаконнорожденные девушки не имеют права вступать в брак?

У меня широко распахнулись глаза:

— Что?

— Что слышал, Лавентин, что слышал. Это древний закон, но его пока не отменили. Закон осуждает таких женщин и их детей. А я должен служить закону. Поэтому не могу им помогать. А ты, как лицо неофициальное, можешь. Попроси маму этим заняться, она разбирается в благотворительности, сможет и это устроить.

— Обязательно! — я даже приподнялся от возбуждения. — С этим надо что-то делать.

— Да-да, конечно, — устало отозвался министр и потёр переносицу.

В сумраке кэба стала заметнее его нездоровая бледность.

— Теперь сможешь отдохнуть, — подбодрил я.

— Ха, — министр покачал головой. — Я же говорил, через пару часов начнётся самое интересное.

Ах, да, у него же истекает срок, отпущенный родовыми браслетами на заключение брака.

— Неужели никто не догадался, что ты женат? — удивился я.

— За мной даже следили, чтобы я не сделал этого тайно. И за всеми подходящими столичными длороками приглядывали. Но никому в голову не может прийти, что я женюсь на иномирной простолюдинке.

— А я рад, что женился на иномирной простолюдинке.

Что-то изменилось во взгляде министра, он снова отвернулся к окошку. Я тихо произнёс:

— Прости, что так получилось.

— Я сам виноват. Но хоть буйных оппонентов подловлю. — Помедлив, министр добавил с какой-то грустью. — Да и император не против такого развития событий.

— Как твоя жена?

— Не так разрушительна, как твоя. Но время покажет. Женщины умеют притворяться невинными, когда им это выгодно.

Я решил промолчать: опыта у министра больше. Надеюсь, его разрушительная магия не избрала для него самый неподходящий из возможных вариантов.

Кэб остановился.

— Тебе пора, — сказал министр.

— Удачи, — поднявшись, я хлопнул его по здоровому плечу. — Желаю, чтобы у тебя оказалось не так много врагов, как ты думаешь. Ты отличный министр.

Когда я выпрыгнул и начал закрывать дверцу, министр отозвался:

— Спасибо.

Улыбнулся ему, засевшему в сумраке кэба, бледному и усталому.

Закрыл дверцу.

Ящеры тронулись, экипаж покатился дальше.

Химера смотрела на ворота. Я развернулся.

У гладких створок стояла заплаканная Сабельда. Ветер колыхал светлые пряди, кружева на плаще.

Жаль её, но хотелось домой. К Саше.

— Ты… ты ведь примешь меня через год? — прошептала Сабельда.

Очень её жаль, но я помнил не только о том, как она обнималась с кузеном.

Я не понимал другого:

— Ты ведь подруга его жены. Как ты, девушка, могла уехать с ним в загородный дом и позволять ему изменять супруге?

— Это была ошибка. Все ошибаются, — она шагнула ко мне, но, покосившись на створки, остановилась. — Вспомни, сколько ошибок ты совершил в своей лаборатории, сколько взрывов было по твоей вине. И никто не будет попрекать тебя этим до конца жизни, почему же меня так наказывают за одну единственную ошибку?

— Не знаю. Возможно, это несправедливо. Но я люблю жену и даже через год не смогу принять тебя из-за чувств к Саше.

Сабельда сглотнула. Её пальцы дрожали, по щекам текли слёзы.

— Прости, — я двинулся к воротам.

Они распахнулись для меня и химеры, а через мгновение отделили нас от Сабельды, от кузена, которому надо привыкать к жизни без магии. От всего мира.

Жаль, с Индели получилось так грустно.

Но грусть развеивалась на пути к дому с тепло светившимися окнами. Шуршание гравия казалось музыкой.

Там ждала Саша, и все ужасы отступали, а улыбка сама набегала на губы.

Я взбежал на крыльцо, распахнул дверь.

— Саша, я дома!

Передо мной возник привратный дух и, пуча глаза, замахал руками:

— Хозяин, не ходите к ней!

— Что? — у меня засосало под ложечкой.

— Хозяйка в гневе, — шепнул привратный дух и провёл ребром ладони по горлу, заломил руки. — Она… она…

— Да что такое?

— Уу… — Дух критично меня оглядел. Хлопнул себя по лбу. — Вы же защищены брачной магией. Ладно, идёмте. Только не попадайтесь ей на глаза, а если попадётесь — не говорите, что вас привёл я.

О том, что дух сам защищён, я напоминать не стал, пошёл за ним по новому коридору. И вскоре услышал звуки ударов.

Озадаченный, заглянул в приоткрытую дверь.

Там оказалась тускло освещённая квадратная комната, но я не успел её разглядеть — внимание приковала Саша.

Она была в коротких шортах и обтягивающей штуке, которую в их мире называют майкой. Кожа блестела от пота, заделанные в хвост рыжие волосы вздрагивали, когда она прыгала и била по груше. Саша осыпала её мощными ударами кулаков в красных перчатках.

Грациозная… Сильная… Ловкая.

Её кулаки крепко впечатывались в грушу. А удары ногами были такими хлёсткими, что звенело в ушах. Какие движения… Как перекатывались мышцы… Не видел никого красивее неё.

Теперь понятно, как она победила сообщника Хлайкери в городском особняке. А от мысли, что в наш первый разговор Саша могла меня ударить, даже челюсть заныла.

Но это — отрывочные, мимолётные мысли. Дыхание перехватывало от восхищения.

***

Я многое могла понять. Очень многое. И что давление коллектива штука серьёзная, тоже, но… Господи, как я зла на того полицейского — словами не передать.

Это ж надо было оправдать своё потворство педофилам тем, что «зато дети от голода не умирают».

Ну как так-то? Как? И это мнение полицейского в третьем поколении! Что б у него его мерзкая ручонка отсохла! Но обещала простить, если поможет этих гадов прижучить, и пришлось простить.

Кулаки гудели от ударов, но я била и била грушу. Потому что зла. Потому что не представляла, что делать.

Потому что слова Бабонтии жгли калёным железом.

И дикое ощущение несправедливости жизни смешивалось с обидой на правоту несчастного родового духа. Но ведь это нечестно! Как я умудрилась довести свою жизнь до того, что стала никому не нужна? Зачем я променяла друзей и всё на Павла?

На ресницах закипали слёзы. Я мутузила грушу до боли в суставах, но это — пустяк в сравнении с ощущением, что сердце разрывается.

Я ненавидела всё. И была невыносимо несчастна сейчас, словно опять стояла на пороге спальни и смотрела, как рушится моя жизнь.

Ещё и Лавентин пропадал неизвестно где, беспокойся тут за него!

И Бабонтия не права: мне есть к кому возвращаться. К партнёрам по спаррингам. Здесь-то не с кем тренироваться. Тут порядочные женщины должны в платьях ходить, а не кулаками махать. Придётся весь год бездушную грушу колошматить.

Била невпопад: врезала коленом, ушла в разворот, рубанула локтем.

Лавентин с приоткрытым ртом стоял в дверях. Живой!

— Это… — он шумно вдохнул. — Это непередаваемо прекрасно. У тебя такие движения… завораживающие.

В его взгляде был чистый восторг… Кровь прилила к моему лицу. Это подстегнуло гнев, и я проворчала:

— Ничего замечательного. Просто движения. Жаль, тренироваться не с кем, за год потеряю форму.

— Можешь со мной попробовать. — Лавентин почесал затылок. — Правда, придётся разрешить друг друга бить.

— Нет проблем. Иди сюда. Я разрешаю. И ты разреши.

— Разрешаю себя ударить, — он приближался, на ходу снимая фрак, рубашку…

Лавентин, что же ты красивый-то такой, а? Какой торс вечно под одеждой пропадает!

— А можно мне такие же? — он кивнул на мои руки.

Я нафантазировала ему перчатки для спарринга и увеличила свои..

И ринг. Лавентин с забавным выражением лица подёргал пружинящий канат и перебрался ко мне.

Зеркально скопировал позу.

И понеслось.

Взгляд у Лавентина был добрым, но двигался он с ловкостью хищника. Не знаю, какую военную подготовку он проходил, но суть кикбоксинга уловил быстро, и через десять минут я дралась с ним нормально. И это было… здорово! И удивительно легко, словно что-то наполняло меня силой и выносливостью.

Через четверть часа я расслабилась, понимая, что не смогу ему навредить, по взгляду чувствуя, что сама могу не бояться сильного удара, и просто отрабатывала приёмы, подстраиваясь, сливая гнев в короткие броски атак. С живым человеком состязаться — это не грушу мутузить.

Пот струился градом, пульс учащался, и на душе светлело. Я чувствовала, как становится легче дышать, как тело наполняется лёгкостью.

— Интересная техника, — кивнул Лавентин.

Мы обменялись парой ударов.

И остановились, глядя друг на друга. У Лавентина раскраснелись щёки, глаза сверкали.

— Ты самая красивая девушка в мире, — прошептал он и шагнул ко мне.

Он был горячим-горячим. К нему тянуло. Поцелуй захлестнул нестерпимым жаром.

Наши перчатки растворились, пальцы Лавентина пробежались вдоль моего позвоночника, зарылись в волосы.

Я тонула в ощущениях. Голова кружилась. И в какой-то момент бесконечно приятного поцелуя я поняла, что падаю на спину.

Разобьюсь!

Пол стал мягким, как перина, и мы утонули в его объятиях. Лавентин продолжал целовать.

А в горизонтальном положении поцелуи опаснее, чуть забудешься — и всё… Да что я теряю? Перепишу собственность на племяшку или дядю, пусть разбирается с Павлом.

Лавентин оторвался от моих губ, посмотрел в лицо. Выглядел он восторженно-ошалевшим. И вообще лежал между моих ног.

Быстро сориентировался.

— Приятно как… — тяжело дыша, прошептал он. — Очень… яркие ощущения.

— Мы ещё даже не начали.

Обхватив его шею и притянув к себе, я выбросила лишние мысли из головы. Будь что будет.

Было уже утро. А может день.

Оглядела освещённую солнцем импровизированную спальню. На краю мягкого ринга лежала лупа. Притащил всё же! Изучал меня, пока я спала.

Искоса глянула на обнимавшего меня за бёдра Лавентина. Он улыбался во сне. А я чувствовала себя немного объектом исследования. Или даже не немного.

Запустила пальцы в мягкие всклокоченные волосы Лавентина. А он хорошо справился для первого раза. Потом и для второго. И для третьего тоже. И даже что-нибудь вроде «ты лучшая полость для моего цилиндра» не сказал. Он лучшей из всех возможных жён меня назвал. Улыбнулась.

Приятно всё-таки, когда тебя ценят…

Невыносимо милый спросонья Лавентин перебрался выше, прижался к виску и прошептал:

— Как хорошо, что ты теперь никуда не уйдёшь.

Очень приятно.

Устроившись в его горячих объятиях, я решила поспать, всё равно торопиться больше некуда.

— Хозяйка, — жалобно позвал привратный дух. — Простите, что отвлекаю, но к вам длорка Сарсанна Мондербойская. Говорит, её сам император прислал учить вас этикету.

— О нет, — я уткнулась лицом в подушку.

Лавентин поцеловал моё плечо, лопатку, шею.

— Хозяин… — простонал привратный дух.

— Саша, — Лавентин обхватил меня за талию. — Преврати этого надоедливого духа в меня, а духа порядка — в себя. Пусть уважат Сарсанну, пока мы занимаемся исследованиями.

— А так можно?

— Да, — прошептал Лавентин. Провёл носом у меня за ухом. — Только это большой секрет.

От его прикосновений и поцелуев стало жарко.

Отдуваться за нас пришлось духам.