1

Ах, как же он был недоволен звонком Белякова! Да, он журналист, профессионал, должен быть готов вылететь куда угодно в любой момент. Да, и Париж не Северный полюс! Чего уж так убиваться! Но донельзя раздражало то, что какой-то человек, только что получивший должность, уже так лихо и даже бесцеремонно командует им, распоряжается его жизнью и временем. Про себя Алексей негодовал: «Вот тебе и медиахолдинг! Фирма! Репутация, размах! И тут такое… Прежнее начальство вело себя с работниками поделикатней!»

Однако досадовать слишком долго было не в его правилах, и вскоре он повеселел.

Климов любил летать. Самолет – хорошее место для раздумий о жизни. Пока сидишь в мягком кресле, посматривая в окно на легкую облачную дымку и на замершие внизу ландшафты, мысли способны обрести кристальную ясность. Сам не заметишь, как все, что запуталось, распутывается, и ни прошлое, ни будущее уже не тяготят, как всего-то каких-то пару часов назад…

Сегодня ему предстояло лететь ночью, в час, когда аэропорт уже выберется из одуряющего водоворота дневной суеты и с наслаждением вдохнет воздух своей настоящей жизни. В этом воздухе будет веять ностальгией, всхлипываниями прощаний и звонкими криками встреч. В темное время суток в аэропортах можно встретить удивительных пассажиров, так уныло и обыденно распивающих виски в пустоте ночных баров, будто их сюда привела не необходимость перебраться в другую точку земного шара, а просто скука и хандра.

В такси, мчавшемся в «Шереметьево» по летним улицам, Климов на всякий случай внимательно изучил билет. «Да! Оперативно сработало новое газетное руководство! Без сбоев. Это им в плюс. Позаботились, чтобы я все успел. Билет, правда, только до Парижа. Почему? Обратный мне выдадут прямо на месте?»

Городской ландшафт, тянущийся за стеклами автомобиля вдоль Ленинградского шоссе, увлекал. Алексей представлял, что может происходить за уютно светящимися окнами, как пахнут листья во дворах…

Климов расплатился с таксистом, вышел, оглядел знакомое здание аэропорта из сероватого стекла. В воздухе аромат близких подмосковных лесов уже смешивался с крепким синтетическим запахом пыли.

Весь багаж Алексея уместился в спортивную сумку.

Аэропорты располагают к суетливости. Климов противился этому как мог.

Он никогда не понимал тех, кто приезжает заранее, мечется в какой-то необъяснимой горячке по огромному залу вылетов, потом плюхается на жесткое сиденье и сидит, постанывая, периодически вскакивая и устремляясь к табло, хотя до начала регистрации остается еще достаточно времени, и никакого смысла так нервничать нет.

Алексей ненавидел тратить время попусту и всегда приезжал в аэропорт без традиционного, почти ритуального «запаса». Получаса, чтобы посидеть в баре после всех формальностей паспортного контроля, вполне достаточно.

Да, денек выдался! Сначала это собрание в редакции, затем становящиеся все более привычными и от этого совершенно невыносимыми выкрутасы Марины, на фоне этих выкрутасов внезапный звонок главного и странноватое редакционное задание. Что происходит с ним? Что происходит с его страной? По его глубокому убеждению, время в его стране и в его жизни давно утратило свои родовые черты, – так мечется птица с подстреленным крылом, когда теряет высоту, так неотвратимо ускоряется к земле падающий самолет. Что может зависеть от одного человека, когда во всем происходящем извне и снаружи неуклонно утрачивается смысл?

После двух глотков горячего густого кофе он полез за сигаретами. Каждый раз, когда он это делал, жалел, что никак не может избавиться от пагубной привычки. Но стоило затянуться, сожаления исчезали. Вместе с пачкой ему попалась визитка той самой французской кофейни, где он встречался сегодня с Мариной и откуда они переместились прямо в его постель. Алексей небрежно окинул ее взглядом, словно что-то припоминая, потом посмотрел пристально, повертел в пальцах и усмехнулся. На обратной стороне карточки каким-то детским, слишком уж аккуратным почерком было выведено «ВЕРОНИКА», а чуть ниже написан номер телефона и адрес электронной почты. «Похоже, девочка по имени Вероника запала на меня! Хочет, чтоб я ей звонил и писал. А на вид такая робкая…» От всего этого ему почему-то стало грустно и не по себе. Пора уже разобраться в своих взаимоотношениях с женщинами, понять, зачем они ему, зачем он им, иначе эти муки не прекратятся и все, что по определению прекрасно, будет без конца оканчиваться раздражением…

Голос диктора звучал грозно. Он сообщал, что пассажиру Алексею Климову надо срочно подняться на борт, поскольку до окончания посадки осталось пять минут…

Земля в иллюминаторе уходила все дальше и дальше, все уменьшалась и уменьшалась. Вот уже были видны только маленькие белые точки огней. А скоро и они исчезнут. Теперь можно откинуться в кресле, закрыть глаза и сосредоточиться. Но нет, сначала надо еще раз прочитать записку от Белякова. Этот стандартный, вдвое сложенный лист Александр Сергеевич вложил в конверт, где находился билет. Вместе с листом бумаги на свет снова явилась прилипшая к нему та самая визитка, и Климов на этот раз испытал при виде ее раздражение.

Уважаемый Алексей Васильевич!

С уважением, Александр Беляков

Я сожалею, что пришлось нарушить Ваши планы, но того требует дело. Концерт Пьера Консанжа, о котором Вы должны сделать материал, состоится в 19.00 в воскресенье в церкви Мадлен. В аэропорту Шарля де Голля Вас будет встречать Эвелина Трофимова, сотрудник парижского корпункта нашего медиахол-

динга. В руках у нее будет табличка с Вашим именем и фамилией. У нее Вы получите все, что Вам необходимо для работы. Ей поручено сопровождать Вас во время всей поездки и оказывать необходимую помощь.

«Да. Лаконично, но вежливо».

Климов сложил записку вчетверо, хотел вернуть ее в карман, но, вспомнив о надоевшей визитке, которую он уже начинал бояться, нагнулся, вытащил из-под сиденья сумку, расстегнул молнию на внешнем кармане и сунул записку туда.

По салону в темпе черепах, но с крайне деловым видом передвигались стюардессы, подталкивая передвижной стол с прохладительными напитками. То и дело слышался вопрос:

– Что желаете? Минеральная вода, соки? Томатный? Апельсиновый? Яблочный?

Когда обратились к Алексею, он отрицательно покачал головой. «До Парижа лета около четырех часов. Надо бы попробовать уснуть. А то завтра трудный день». Климов поерзал в кресле, но принять позу, наиболее подходящую для сна, ему так и не удалось.

Беспорядочные впечатления, обрывочные мысли поднималась откуда-то со дна и лихорадочно крутились в его сознании. Опять, уже второй раз за день, перед глазами с тревожной ясностью встали родные места, щемящий пейзаж русского северо-запада, река Великая с ее зеленоватой водой, неровные деревянные дома. Вряд ли он сможет когда-нибудь жить там, в местах, где родился. Город испортил его, сделал человеком, ценящим прежде всего комфорт. Не его одного… Но как же тянет туда! Может, это годы? Хотя какие у него годы! Вон даже семьи нет. Все какая-то ерунда! Темной удушающей волной врывался образ Марины. Красивая девушка! Почему он не может по-настоящему полюбить ее и быть с ней счастлив? Они вместе уже полгода. Она, несомненно, ощущает себя его гражданской женой. А он?

Толстяк, занимавший кресло рядом с Климовым, вдруг громко захрапел, тяжко, с присвистом, прямо как паровоз допотопного образца. Этого было достаточно, чтобы легкие начала сна, вырастающие неизменно на череде воспоминаний, мгновенно улетучились. Черт возьми! Алексей открыл глаза. Самолет жил жизнью своих отсеков. Где-то кто-то негромко разговаривал, в хвосте нервно рыдал ребенок, не обращая никакого внимания на увещевания взрослых. Стюардессы, обнесшие всех прохладительными напитками, готовились к развозу нехитрого ужина. Дремал он от силу минут пятнадцать.

Алексей вздохнул, досадуя на то, что уснуть до самого Парижа, скорей всего, теперь не придется. В большом кармане на спинке сиденья, находившего перед ним, привычно дожидались своего праздного читателя глянцевые журналы. Климов достал один из них, посмотрел содержание. Материалы откровенно бульварные, но кое-что привлекало. «В последние годы великий русский композитор Сергей Рахманинов часто пребывал в хмуром настроении. Он будто знал, что ему предстоит совершить нечто невероятное». Т а к начиналась статья о последних годах жизни композитора, чью музыку Алексей чувствовал как никакую другую. Даже великий Чайковский представлялся ему местами слишком правильным, чуть схематичным. А вот Рахманинов – само совершенство. Поэтому статью Климов сразу же начал читать, хотя и быстро пожалел об этом. Гнусноватая, надо сказать, была статейка. Автора, по всей видимости, абсолютно не волновала ни музыка Рахманинова, ни его биография. В центре статьи всего один вопрос: почему Рахманинов, в конце жизни ничего оригинального почти не сочинявший и живущий в основном за счет исполнительской деятельности, в 1934 году обратился к творчеству Паганини и создал гениальную «Рапсодию» на одну из знаменитых тем демонического маэстро? Лихой бульварный писака из этого обстоятельства выстраивал невероятную теорию, гласившую, что в этом произведении автор видел некий магический смысл, так и не разгаданный по сей день.

Климов вчитывался в текст внимательно, но так и не понял, на что намекал неведомый А. Коробейников, именем или псевдонимом которого был подписан материал. Он сам когда-то баловался тем, что за неплохие гонорары сотрудничал с подобными изданиями и прекрасно был осведомлен, как лепятся в них материалы. Достоверность и правдивость никогда не ставились во главу угла в журналах с яркими цветными обложками. Доходило до того, что особо предприимчивые внештатные авторы перекачивали друг у друга статьи на схожие темы, чуть меняли способ подачи – и гонорар в кармане. Кто там докопается, что два года назад похожий материал уже появлялся на страницах периодики!

Климову стало обидно за Рахманинова, за то, что треплют его имя, приписывают ему чуть ли не связь с темными силами! «Надо же додуматься до такого! Предположим, что Рахманинов этой «Рапсодией» хотел сказать что-то большее, чем мы понимаем. Но зачем же такую чепуху сочинять». Обо всем этом Климов размышлял, тщательно пережевывая дары общепита, розданные неизменно заботливыми стюардессами.

Алексей взглянул на часы. «Что ж! Скоро половину пути пролетим!» Невыносимый сосед продолжал храпеть, заставляя всех привыкнуть к хлюпающему хрипу. Вид у него был столь внушительный, что стюардесса не решилась его будить.

В иллюминаторе стыла темнота.

 

2

Официант перепугался. В «Ротонде» на его памяти никогда не происходило ничего подобного. Заведение отличалось респектабельностью, сюда захаживали поужинать далеко не последние люди Парижа, а тут стрельба… Что скажет хозяин?

Он растерянно смотрел на Геваро и Антуана, не вполне понимая, что от него сейчас требуется. Они вернулись как ни в чем ни бывало, разместились за столом в другом углу верхнего зала и явно ожидали, когда к нем подойдет смятенный служитель культового общепита.

– Ничто не должно помешать нам поужинать, Антуан! Все надо доводить до конца, – произнеся это, Геваро рассерженно постучал вилкой по краю пустой тарелки. До официанта наконец дошло, он подошел к посетителем и заново принял заказ.

Традиционный французский луковый суп Геваро ел не спеша, с аристократической повадкой, стараясь не производить ни малейшего шума. Трудно было представить, что в этого человека только что стреляли. Антуан старался не отставать от старшего товарища и тоже проявлял самообладание, хотя давалось ему это с немалым трудом. После того как с супом было покончено, Антуан не удержался:

– Похоже, нас только что чуть не прикончили? – Юноша попробовал произнести это как можно небрежнее. Видно, такую фразу он уже где-то слышал или читал.

Геваро рассмеялся:

– Ну ведь не прикончили!

– О чем вы? – Антуан возвысил голос. – Вы только что спасли мне жизнь! Спасибо!

– Благодарности потом, когда будет за что. Сейчас не тот случай. Если бы нас хотели застрелить, то застрелили бы. Думаешь, я зачем по Парижу гулять с тобой решил? Еще когда мы ехали на улицу Булар в гости к покойнику, я хвост за нами засек. Вот и решил проверить, кому это мы так интересны.

– Но нас могли убить! Как же так можно? – Антуан вдруг представил, как плакала бы его бедная мама, братья на его похоронах.

– Так не убивают. Поверь мне. Нас хотели только попугать. Стреляли поверх голов. Но, впрочем, хватит об этом. До конца ужина больше о деле ни слова. На правах старшего я должен заботиться о твоем здоровье. А нет ничего более вредного, чем отрицательные эмоции за едой. Избегай их по возможности. Мой тебе совет. Вот как раз наши антрекоты несут…

Когда ужин завершился, Антуан услышал:

– Эх! Не надо было мне тебя в это впутывать. Но теперь пути назад нет. Они тебя все равно в покое не оставят. Засветился ты!

– Кто они?

– Если бы я знал… Очень мне хочется получить ответ на этот вопрос. Ты, кстати, не сердишься, что я тебя в управлении за нос водил, в базу залезал, якобы информацию о Леруа добывал? По части Леруа, как ты понимаешь, у меня в голове и без базы все по полочкам разложено. И вот что я тебе скажу. Я буду не Геваро, если в этой историю не участвует какая-то могущественная сила, а может быть, и не одна. Но что это за сила?

– У вас уже есть версия?

Геваро опять разразился смехом.

– Какой ты любопытный! Давай-ка выбираться отсюда. Заодно посмотрим на того, кто нас теперь пасет.

– Они что же, не успокоились?

– Выходит, что нет, – Геваро взглянул на Сантини строго, так, будто ему смертельно надоели его глупые вопросы.

Они спустились по лестнице, миновали нижний зал и вышли на улицу. Через минуту из-за одного из столов поднялся высокий парень в джинсовом костюме, бросил на стол мелочь, сделав знак официанту, что это расчет за кофе.

Геваро и Антуан с бульвара Распай свернули на узкую улицу Вавин.

– Мы с тобой сегодня знаменитости. Ни на секунду с нас глаз не спускают, – негромко сказал Геваро, уловив боковым зрением незнакомца в джинсе. – Ты где живешь?

– На бульваре Севастополь.

– Хм. Веселое местечко. Ладно. Дойдем потихонечку.

– Может, на метро?

На это раз Геваро не удостоил Антуана ответом.

Улица Вавин упиралась в решетку Люксембургского сада, совсем уже спрятавшегося в синюю густую темноту.

– Жорж Леруа! Нотариус из Авиньона. Биография чистейшая. Вся жизнь на виду. Честно служил. Гулял. Бражничал. Радовался жизни. Скопил деньжат немного и под старость переехал в Париж. И вот здесь начал чудить. Ты думаешь, такое возможно?

– Выходит, возможно, если так произошло. Но вы же сами говорили, что в его жизни есть какая-то тайна.

– Это только версия. Она имеет право на существование исключительно потому, что ничем другим невозможно объяснить всю эту череду нелепиц. Пожар в квартире Махно… Старика этого сгоревшего… Поведение самого Леруа и его затворничество на улице Булар. Он, кстати, очень умело устроился. Труднее всего найти того, кто на самом виду. Вот он и жил себе преспокойненько почти в центре города. Скрывался от кого-то или понимал, что, кроме меня, искать его некому. Ты, наверно, спросишь, почему я, опытный полицейский, не отыскал его за эти годы? Мне не он был нужен. Мне его жизнь была нужна. Настоящая жизнь! В ней все концы спрятаны. А он если уж тогда не хотел со мной сотрудничать, то, найди я его, думаешь, заговорил бы? Уж точно нет! Еще глубже бы на дно залег и тогда пиши пропало.

– Неужели ни одной зацепки вы за все время не обнаружили?

– Всего одна зацепка. И ты о ней знаешь. Это карточка банка «Клеман и сыновья». Но и с ней пока никакой ясности. А события, как ты видишь, развиваются, и мы должны за ними успевать. А у нас сплошные вопросы без ответов.

– Что же делать?

– Первым делом нам надо понять, зачем кто-то стащил у Леруа третий том писем Рахманинова. Отправляйся-ка завтра в тургеневскую библиотеку и попробуй там узнать об этом издании поподробнее.

– А разве есть такая библиотека? Никогда про такую не слышал.

– Есть. Передай заведующей привет от меня. Я в свое время помог им в одном деле.

– В каком?

– Кража у них произошла. Так, по мелочи кое-что вытащили. Я ворюгу этого поймал. Они должны помнить.

– А что мне доложить комиссару Легрену?

– Доложи, что для выполнения его задания тебе необходимо съездить в Авиньон, на родину Леруа.

– А если он действительно пошлет меня в Авиньон?

– Так нам только того и надо!

Антуан так и не понял, как ему строить свои отношения с комиссаром Легреном, но спросить боялся.

– Если возникнут сложности, сразу звони мне. А в Авиньон ты должен попасть непременно!

 

3

После того как пассажиры допили кофе с бисквитом, в самолете стало совсем тихо. В голову не приходило ровным счетом ничего интересного, и он опять вспомнил о Марине. Как в этом существе уживается совершенное гармоничное тело и невероятная пустота в душе? Или это с его точки зрения пустота, а на самом деле набор совершенно обычных житейских качеств? Ему не нравилось то, что он попадает в зависимость от ее тела, не может долго без него. Еще дурнее становилось оттого, что Марина знала об этой зависимости и наслаждалась властью над ним в моменты близости. Это были единственные минуты, когда она превалировала над его сознанием, порабощала его.

До встречи с Мариной Климов любил абстрактно потолковать об отношениях между полами. У него была даже своя теория. Он хранил уверенность в том, что женщины никогда не влюбляются в мужчин. Все это россказни романистов прошлого века и кинематографистов нынешнего. Особы слабого пола большую часть своей жизненной энергии тратят на то, чтобы подобрать себе мужчину, как подбирают помаду, одежду, собаку. Они ищут в друге набор определенных качеств, в той или иной степени отвечающий их запросам. Такой выдержке и терпению можно только позавидовать. Никто из них не хочет спешить: а вдруг попадется лучше? Чувственный момент для женщин в выборе спутника жизни не главный. Если что, она найдет партнера на одну ночь, чтобы потом забыть навсегда. И никогда этот внезапно брошенный «одноразовый» любовник не поймет, что он просто не рассматривался как предмет выбора, и в этом, на самом деле, большая его удача. Участь тех, кого выбрали, – незавидна. Их заманят как собаку куском сахара, а потом выжмут как лимон вместе с цедрой в любом предложенном качестве – мужа, любовника, покровителя и т. д. Только от женщин можно услышать такую чудовищную в своем цинизме фразу: «он мне подходит». У мужчин все по-другому. Ведь для них в основе отношений всегда лежит страсть, влюбленность, безумие, и сила этих ощущений зависит от индивидуального темперамента, и не отчего больше. В настоящих мужчинах вы никогда не найдете никакого практицизма по отношению к возлюбленной. Женщина понравилась. Надо действовать и пожертвовать всем ради достижения цели. Пока он не добьется ее, страсть будет жечь. Но как только предмет воздыханий сдастся, именно эта конкретная влюбленность в конкретную персону может моментально улетучиться, освобождая место своим стремительным сестрам. Мужчина охладел. Он не отвечает на звонки. Сбитая с толку дама, увидевшая в новом друге весь набор искомых качеств, пребывает в негодовании. Она не в состоянии ничего понять. Подкатывает глухое отчаяние, и она бомбардирует свою цель похлеще любого военного самолета. Но… такова жизнь. Партия проиграна. Ничего не изменится. В итоге женщина страдает и укрепляется в расхожей, жутко банальной сентенции: все мужики – сволочи.

Климов, считавший себя человеком, достаточно повидавшим, и многократно проверявший свою теорию о чувственном взаимоотношении полов, с Мариной чего-то не рассчитал. Он расслабился: не перестал отвечать на звонки, думал, что все само собой разрешится. А в отношениях с подругой, запомнившей, как пахнет твоя подушка по утрам, надеяться на это – заблуждение опасное и непростительное. Теперь с каждым днем победа Марины над ним растет и крепнет. Он попался и уже не владеет собой в достаточной мере и, оттягивая каждый день решительный разговор, все ближе подводит себя к нежелательной развязке. А у них уже общие деньги и в его квартире все больше ее вещей. Так, чтобы не носить туда-сюда…

«Неужели придется жениться?» – от этой мысли ему стало невероятно тоскливо. И не потому, что он был таким уж закоренелым холостяком. Угнетала банальность самой ситуации, ее пошлость. «У Марины такой замечательный отец! С ним так увлекательно попить на кухне чайку за необязательной, абстрактной, но крайне интересной беседой! Жалко будет старика, когда тот поймет, что друг его дочери – обманщик. А может, он уже давно все понял. Надо обязательно сфотографировать урну Махно, как он просил. Обязательно!»

Мучивший Климова своим храпом мужик проснулся:

– Земеля? Ты? Ой! Извините. Ну, слава богу. Летим. А то я понять ничего не могу… Куда это, думаю, жена меня опять запихнула. Замучила, ей-богу. То одно, то другое. Вот насилу в отпуск вырвался. Хочу, говорю ей, в Париж. И меня ты не остановишь! Надо их учить. А то совсем от рук отбились!

Он еще где-то полминуты изучал никак не реагировавшего на него Климова, потом придвинулся, обдав перегаром, и доверительно предложил:

– У меня, кстати, имеется. Может, дернем за мягкую посадку?

Климов вежливо отказался. Мужик не расстроился, только выразительно, не зло усмехнулся, достал из недр кейса початую бутылку коньяка и, отсалютовав ей попутчику, изрядно отхлебнул. Минут через пять он снова чудовищно захрапел.

Дневник отшельника

В прошлой своей жизни я часто слышал выражение социальная справедливость. За эту справедливость упорно и много боролись, но еще больше о ней говорили. Попадались и те, кто грезил о ней по ночам, шептал ее имя, был идеально и преданно влюблен в нее. Признаюсь, и у меня время от времени возникали мысли о том, что как-то все не так устроено в обществе. Мне не нравилось, что кто-то может спускать в казино целые состояния, а кто-то подыхает от голода. Как объяснить, что мы, обедая в ресторане, можем не доесть столько, сколько хватило бы кому-то для того, чтобы не умереть с голоду? Сейчас я понимаю, как наивны и беспросветно оторваны от человеческой природы были мои размышления. Никакая справедливость невозможна на земле. Вы спросите почему? Что ж! Слушайте и недоумевайте! Я уже писал о стремлении дьявола классифицировать весь человеческий обиход. Так вот и здесь не обошлось без него. В дело идет все. Сословия, классы, профессии, расы, цвет волос, языковые группы. Это выстраивается в определенной пропорции, главный принцип которой можно выразить весьма вульгарно: подняться повыше и оттуда плюнуть на нижнего. В стремлении совершить это человек готов на все: на хитрость, предательство, измену, упорную круглосуточную работу. Чем выше поднимаешься, тем меньше думаешь о социальной справедливости. Ее же отсутствие беспокоит только тех, кто находится на нижних ступенях лестницы. Причем любопытно отметить, что справедливость они видят исключительно в том, чтобы их личное положение в системе улучшилось. Из этого вытекает колоссальная мировоззренческая цивилизационная ложь. Человеческое сообщество в иные моменты своего развития-упадка усердно радеет за социальную справедливость, но это радение заключается только в одном: во всяческом поощрении продвижения вверх. Стремящегося вверх награждают уважением, формируют вокруг него соответствующее общественное мнение, на него надеются родные и близкие. Но стоит ему остановиться в своем движении, все отвернутся от него, будут терзать его упреками и презрением. Что ты за человек? Каковы твои душевные качества? Есть ли у тебя талант? Эти вопросы мало кого интересуют. Главное, чего ты достиг. По шкале достижений тебе будут выставлять оценки. До оценки «хорошо» мало кто сохраняется в том виде, в котором задумал человека Господь.

Случаются в истории такие периоды, когда борьбу за социальную справедливость начинают понимать как некую идею фикс. Это происходит в том случае, когда отдельно взятая личность уже неспособна самостоятельно восходить к вершинам социальной значимости в силу своей сознательной маргинальности или из-за поколенческой слабости генофонда… Тогда личности сбиваются в революционную стаю, чтобы вместе клевать не устраивающую их систему. Их цель проста: разрушить ту регламентированную структуру, в которой их движение вверх, а порой и существование вообще обречены. Время от времени это приводит к тому, что трухлявое дьявольское дерево обрушивается. Но дьявола это нисколько не заботит и не огорчает. Уж кто-кто, а он прекрасно осведомлен о природе человека. На останках рухнувшего социального древа очень скоро вырастает другое, причем классифицироваться победители будут строго по величине вклада в общее дело. Патетические слова о всеобщем братстве и равенстве вскоре забываются. Идеи истончаются за абсолютной своей утопичностью. Когда дело сделано, первыми уничтожаются лозунги, а бывшие неудачники наслаждаются обретенными привилегиями. А в скором времени новые низы начинают выражать недовольство, заговаривают о справедливости и прочей чепухе. И все повторяется с поразительной похожестью. Справедливости нет, дорогие друзья! И нечего о ней говорить. Все мы равны только перед Богом. А царство Его не на земле. Кто-то подумает, что я призываю к анархии, к некоему идеалу, который попытался создать Нестор Михненко, по кличке батька Махно, в своем Гуляйполе. Но анархисты тоже люди, и кто знает, каким бы буржуем стал Махно, не утопи он свое золотишко в одной из европейских речушек. А вокруг человека не может существовать ни равенства, ни братства, ни справедливости. И слава Богу что не может. Все внутри нас!

 

4

Они шли по городу почти час, и все это время парень в джинсе неотлучно следовал за ними. Вот-вот должна была показаться Сена, сжимающая крепкой петлей левый берег. Огромный лимон солнца был выжат почти до конца. Истаявший на глазах день теперь ползал по самому краю неба, словно просил у кого-то продлить ему жизнь.

– Хочешь, я тебя научу отрываться от хвоста? – из глаз Геваро брызнули озорные огоньки.

– Да, хочу. Но сперва ответьте мне на пару вопросов. – Антуан говорил это без привычной своей живости. – Какой смысл им, то есть ему, за нами следить?

– Трудно сказать. Они прицепились прямо от комиссариата. Это о чем говорит? О том, что пасли они меня. Не тебя же. Ты им зачем? Непростой был тот пожар в квартире Махно, непростой. До сих пор искры от него летят…

– Выходит, что те, кто убрал Леруа сейчас, это те же самые люди, что устроили пожар в квартире Махно? И им известно о вашем интересе к тому делу?

– Может, известно. А может, и неизвестно. Откуда я знаю? Я же не телепат, чтобы мысли чужие читать. Наверняка мы с тобой можем сказать одно: вон тот тип следит за нами, причем не очень умело. Ну да бог с ним… Меня другое волнует.

– Почему они так долго искали Леруа, если им так нужна была его жизнь?

– Не в этом дело. Они не его искали. Видно, им не нужно было Леруа устранять до поры до времени. Не его смерть их интересовала, а что-то другое. Ответь лучше мне, зачем Леруа дверь изнутри на щеколду закрыл? Я читал показания кухарки. Помнишь, она утверждала, что покойник никогда раньше этого не делал.

– Да. Помню.

– Ну вот. Если мы ответим на этот вопрос, кое-что прояснится. Так что думай. А то ты только вопросы навострился мне задавать, с толку сбивать. И запомни одно. В таких делах, как это, случайностей не бывает. Видишь, в следующем доме кафе. Мы туда заходим, садимся и ты, как только я предложу тебе выпить, идешь в туалет. В этом кафе гальюн не в подвале, а прямо в зале. Дверью дергай так, будто она туго идет, можешь даже почертыхаться и хлопнуть ею что есть силы. Главное, привлеки к себе внимание. Часы у тебя есть? Ровно через три минуты после того, как запрешь дверь, ты откроешь ее снова и быстро, как мышь, перейдешь в другую кабинку. Закройся и будь там как можно дольше. Через полчаса ты выходи и иди на площадь к Нотр-Даму. Там я тебя встречу.

– Да. Но как же я научусь отрываться от хвоста?

– Очень просто. Через полчаса я тебе объясню.

В кафе Геваро сразу удостоился бурного приветствия одного из официантов, по внешности явно из мулатов, который в тот момент, когда спутники вошли, убирал посуду. Геваро приложил палец к губам, после чего что-то в течение минуты быстро говорил на незнакомом Антуану языке. Мулат в ответ хитро улыбнулся и кивнул головой. Геваро сразу же принял вид отсутствующий и праздный.

Вскоре появился соглядатай в джинсе.

 

5

Перед самой посадкой Климов все-таки задремал. Прежде чем провалиться в сон, на короткие мгновения ощущения от прожитой жизни приобрели невероятную пронзительность. Из убаюкивающего тумана Алексею грустным видением явилась Настенька, та девочка с французской книжкой, с которой он много лет назад познакомился в метро. Как же она по-детски, эгоистично полюбила его! И как быстро потом, наверное, забыла!

Видимо, подремал Климов как раз те двадцать минут, что так необходимы для скорого восстановления сил. Теперь он испытывал бодрость, а всю предыдущую усталость как рукой сняло.

Эвелина Трофимова, обещанная Климову в записке Белякова в качестве своеобразного ангела-хранителя, тем не менее, повела себя при встрече вовсе не ангельски. Эта симпатичная, но несколько мужеподобная девушка выглядела раздосадованной из-за того, что ей пришлось торчать в аэропорту ночью, и сейчас свое неудовольствие она не собиралась скрывать за обычной при встрече вежливостью:

– Н у, слава богу, вот и вы! А то я чуть не уснула тут стоя, вас дожидаясь. Следуйте за мной. Интересно, бодрствует ли наш водитель? Ну а нет, придется будить, ничего не поделаешь.

В этих словах слышались и попытка ерничества, и раздражение, и желание дать понять собеседнику, что он заранее виноват. (Женщина в плохом настроении часто прибегает к чему-то подобному и порой добивается желаемых результатов. Собеседник сбит с толку, смущен и не знает, куда себя деть. Все попытки что-либо выяснить натыкаются на глухую стену вежливого молчания или дежурных отговорок.)

Климов всегда остро чувствовавший, когда к нему кто-то настроен враждебно, придумал комплимент:

– И глядя на вас, можно было бы создать новый шедевр – «Спящая красавица-2».

В первую секунду могло показаться, что Эвелина напугана. Она посмотрела на Климова так, будто перед ней стоял не присланный чертовски не вовремя из Москвы журналист, а пришелец из космоса. Климов понял, что инициативу удалось перехватить, поставил на пол свою дорожную компактную сумку:

– Разрешите представиться, Алексей Климов. Прибыл из Москвы неожиданно для самого себя и, думается, для вас.

Климов взял руку девушки и прижал ее к губам.

Эвелина рассмеялась звонко и искренне. Таких гостей из Москвы она еще не видела. Ей многих приходилось встречать – руководство корпункта обычно поручал ей всю самую муторную работу. За эти годы она насмотрелась вдоволь. Все, кто имел так или иначе дело с их медиахолдингом, были скроены по одной мерке. Самодовольные, хамоватые, достигшие всего не сами, а по протекции влиятельных родителей, покровителей, любовников, любовниц и т. д.

Климов производил впечатление человека иного, не похожего ни на кого из тех, с кем Эвелине приходилось общаться.

– Эвелина Трофимова! Работаю в корпункте канала «Плюс два» в Париже и неожиданно для самой себя вызвана на ночь глядя вас встречать.

Климов рванул сумку на плечо и выказал готовность идти.

Новый «пежо» был припаркован недалеко от выхода из аэропорта.

– Вы уж меня извините, что я накинулась на вас сразу. Дело в том, что вчера неважно спала и сегодня легла пораньше. А тут позвонили из корпункта и велели вас встречать. Как будто никого другого нет! В общем, вы здесь не причем, а я как обычно пыталась сорвать злобу на том, кто совершенно не виноват. – Эвелина досадливо махнула рукой и повернулась, чтобы посмотреть Алексею в глаза.

– Не стоит переживать. Я и сам узнал о том, что должен ехать, сегодня днем и был не меньше взбешен, чем вы. Только четыре часа в самолете охладили меня. А то, глядишь, я бы на вас накинулся.

– Не разочаровывайте меня. Я уже уверилась, что вы воспитанный человек и на женщин голос повысить не можете.

– Вы же меня не знаете… так что не спешите с выводами. Се ля ви… так, кажется, говорят французы.

– Так русские говорят, думая, что так говорят французы. Ладно. Мы уже подъезжаем. Скажите, вы первый раз в Париже?

– Нет. Приходилось бывать. И не раз.

– Хорошо. Тогда я не буду долго инструктировать. Номер вам забронировали в отеле «Гавана». Мы будем там минут через десять. Располагайтесь и отдыхайте. Завтра утром ровно в девять я жду вас в отеле внизу… Если что-то понадобится экстренно – вот вам моя визитка. Звоните.

В Париже стрелки только что перевалили за полночь. В Москве был уже третий час ночи. «Марина, наверное, давно уже спит», – подумалось почему-то Климову.

 

6

Примерно за полтора часа до того, как самолет, на борту которого дремал московский журналист Алексей Климов, совершил посадку в аэропорту Шарля де Голля, Геваро и Антуан, как и договаривались, встретились на площади перед входом в знаменитый на весь мир Собор Парижской Богоматери. Сегодня они пустились по следу того, кто совершил преступление на улице Булар, жертвой которого стал скромный нотариус из Авиньона Жорж Леруа. Ни тот, ни другой еще не знали, какое важнейшее значение для их расследования имеет тот факт, что в Париже в скором времени появится журналист из России.

За то короткое время, что Антуан поджидал на площади своего старшего спутника, он изучил все, что можно было изучить вокруг. Каждый прохожий, каждая парочка на скамейках. – все было осмотрено, но парня в джинсе, следившего за ними, не было нигде. Не появился он и тогда, когда рядом с Анутаном уселся чуть запыхавшийся, но находившийся в чрезвычайном приподнятом расположении духа Геваро.

– Ищешь нашего друга? Бесполезно. Он сейчас рыскает вокруг того кафе, где мы с тобой совсем недавно занимали лучший столик, и рвет себе волосы во всех местах, где они у него растут.

– Но как так получилось? Ведь мы не прячемся. Здесь нас видно как на ладони. А он пытается отыскать нас совсем в другом месте.

– Здесь он нас обнаружит минут эдак через двадцать. Если мы конечно, за это время не смотаемся отсюда.

– А мы не смотаемся? – Антуан пока ничего не понимал.

– Это как нам захочется. Ты, наверное, думаешь, что Геваро – обманщик. Обещал научить от хвоста отрываться, а обещание не держит? Так я тебя уже почти научил. Осталось только объяснить… Как только я предложил тебе выпить, а ты отправился в туалет, я начал разыгрывать первый акт драмы «Геваро обознался». Если ты помнишь, мы сели почти у самой двери, а друг наш любезный, модник джинсовый, у стойки. Он таким образам хотел быть самым умным. Мол, и дверь он видит, и весь зал вместе с туалетом и кухней. Знал бы ты, как он внимательно на тебя смотрел, когда ты в туалет отправлялся. Дверью ты хлопнул что надо. Только идиот не запомнил бы, в какую ты кабинку завалился. Прошло две с половиной минуты. Все это время я глядел на нашего друга. Глядел внимательно и неотрывно. И тут поднимаюсь со стула и прямиком к нему. Он смотрит, ничего не понимая. А я обхожу его немного сзади, будто он мне совсем не интересен, а затем резко закрываю ему ладонями глаза. Так делают, когда хотят, чтобы старый друг узнал по рукам, кто же ему сегодня повстречался. В это время ты как раз перебегал из кабинки в кабинку. Он орет, руки мои оторвать пытается, ругается. Я держу крепко, жду, пока ты в новой кабинке разместишься. Потом руки отпускаю. Он на меня с кулаками, а я изображаю, что мне страшно неудобно, что я обознался и нижайше прошу прощения. Парень пребывает в легком в шоке. Ничего понять не может. Потом опомнился. Глаза бегают: то на меня глянет, то на кабинку, где ты, по его мнению, пропадаешь. И каково же было его удивление, когда в дверь, которой ты так смачно шарахнул, зашел один из посетителей. Тот понять ничего не может. Куда же делся бедолага Антуан? Никак сквозь землю провалился? Его задание на грани срыва, ему нельзя терять из вида ни одного из нас, пока мы вместе. Надо рискнуть. Если он пойдет смотреть, куда ты мог деться, то потеряет на время из виду меня. Я, однако, сижу спокойно, никакого волнения не показываю. И вот наш «король джинсы» решился на поступок. Он встает, бросает в мою сторону гордый взгляд и почти бегом несется к кабинкам. Мне этого времени достаточно, чтобы слинять. Ты же видел, как это кафе расположено. Когда темно, из него почти не видно, что происходит на улице. Джинсовый наш тебя не нашел и меня потерял, в результате запаниковал, через стекло ему ничего не видно, он бросился на улицу, думая, что я ушел недалеко, а я просто на второй этаж поднялся и сверху спокойно наблюдаю, как он по улице бегает туда сюда. Побегал немного и вернулся. Стал спрашивать у друга моего, официанта Кайя, куда месье пошел. Тот ответил, что вышел и, кажется, повернул направо. Только он не один был, так я Кайя научил, а со своим молодым приятелем, тот обрадовался и бросился, как угорелый меня и тебя догонять. Цирк да и только. Теперь, наверно, бегает сломя голову и не понимает, где мы. Вот тебе первый урок. Главное, заставить поверить того, кто за тобой следит, в то, чего ты на самом деле не совершаешь. Пустить, как говорится, по ложному следу. Сегодняшний трюк очень прост. Опытный бы человек на него не попался. Кто послал следить за нами такого профана? Еще один вопрос без ответа. Не исключено, что следят за нами совсем не те люди, что предупредили нас выстрелами в «Ротонде»…

– Может, вы знаете, кто они?

– Знал бы, сказал. По-моему, число игроков в этой партии увеличивается быстрее, чем я ожидал…

 

7

В отель «Гавана», уютно расположившемся в самом начале улицы Треви, пришлось звонить минут пять. Наконец заспанный консьерж, очень похожий на Дастина Хоффмана в фильме «Человек дождя», открыл Эвелине и Климову. Несмотря на то что видок у него был тот еще, он вел себя весьма учтиво и выдал Климову гостиничную карточку и ключ от номера. Простившись с Эвелиной, Алексей поднялся по узкой винтовой лестнице на второй этаж. Номер можно было охарактеризовать как более чем неприхотливый. Почти все пространство занимала большая кровать. Шкаф для одежды, тумбочка и прочий гостиничный набор сиротливо жались по углам.

Отель расположился в том районе Парижа, что подкупает своей простотой и демократичностью. В нем кофеен и закусочных почти столько же, сколько недорогих отелей. Узкие переулку, все очень тесно, но неповторимо уютно. Одной из главных улиц этого района считается улица Лафайет. От ее края можно смело подниматься на Монмартр – дойдешь отовсюду.

Алексей быстро разложил свои вещи. Что делать? Спать? А может, пройтись по ночному городу? Выбирал Алексей недолго. Париж, несмотря на огромное число тех, кто не упускает случая поругать этот город, забирает в себя любого, кто легкомысленно попадает в его легкие, ни к чему не обязывающие объятия.

 

8

Геваро переоценил способности того, кто за ними следил. На площади, где Антуан и Геваро тщились его дождаться, он так и не появился. Вследствие этого или по какой-то другой причине Геваро после блистательного монолога вдруг утратил свою недавнюю словоохотливость. Казалось, что он забыл о существовании Антуана. Но вот поднялся, Антуан за ним.

– Все. На сегодня все. Ступай домой. Ни о чем не думай. Завтра действуй по плану. Повторяю еще раз. С утра иди в Тургеневскую библиотеку и добудь этот третий том во что бы то ни стало или хотя бы узнай, где он может быть. После этого позвонишь Легрену и скажешь, что должен собрать сведения о Леруа и с этой целью отправляешься в Авиньон. Старая лиса Легрен вряд ли будет тебе препятствовать. Ему это дело, чую, совсем не с руки, и здесь, в Париже, слишком ретивые да еще и бестолковые сотрудники ему без надобности. Он с удовольствием отправит тебя в Авиньон. Там ты обязан показать, чего ты стоишь на самом деле. Выясни об этом нотариусе все, что сможешь. И будь острожен. Но, скорей всего, с тобой там ничего не случится… Ты им не нужен…

 

9

Для Бориса Аркадьевича Нежданова любовь к дочери преобладала над другими чувствами. После смерти жены, с которой Нежданова связывали не только воспоминания о пылкой юношеской любви, но и невозможность обходиться друг без друга во все годы их счастливой жизни, никого ближе Марины для Нежданова не осталось. Горестно было думать, что рано или поздно она обзаведется собственной семьей и, скорей всего, покинет профессорскую квартиру в доме на Фрунзенской набережной, в элитном, как теперь говорят, районе. Эту квартиру когда-то получил отец Бориса Аркадьевича, известный на всю страну кардиолог, лечивший многих влиятельных и высокопоставленных сердечников. В советское время квартира Неждановых была своеобразным домашним клубом, где можно было встретить и академиков, и артистов, и писателей. Но перемены в стране, инициированные реваншистами и трусами, погрузили всю научную и художественную братию в недра маргинальной жизни. В квартире Неждановых давно никто не гостил. Может быть, прежние завсегдатаи этого дома стеснялись своего нынешнего положения или не хотели видеть друг друга в той обстановке, что напоминала им о прошлом.

С завидным постоянством сюда захаживал только один человек, друг Бориса Аркадьевича Саша Беляков. Они всегда уединялись в просторном кабинете и о чем-то секретничали, перед тем как пройти в столовую и отведать приготовленных Мариной домашних плюшек. Марина относилась к Белякову с большой теплотой и называла его дядя Саша, ей по душе был этот благообразный, спокойный человек с приятным голосом, так интересно рассказывавший о самых разных вещах. Зная, что придет дядя Саша, она старалась побыть вечером дома, отменяя все встречи и свидания. Когда чай был выпит, плюшки съедены, а дочь и отец оставались наедине, раздавалась коронная фраза:

– Скоро, дочка, другой будет твои булочки уплетать!

– Ну что ты, папа? Неужели ты думаешь, я тебя брошу на старости лет?

– Обязана бросить. Дети не должны жить долго со стариками. Я тебя сам отсюда вытурю, как только появится тот, с кем ты вступишь в законный брак. И не рассчитывайте до моей смерти, что предоставлю вам жилплощадь. Я очень вредный старик…

Все эти милые шутки перестали быть таковыми нынешней зимой. Узнай Нежданов еще год назад, что его дочь будет замешана в дела Организации, предпочел бы умереть на месте. Всю жизнь он готов был на любые жертвы только для того, чтобы его близкие не были опалены тем страшным огненным пламенем, осветившим однажды его жизнь, сделавшим его добровольным заложником идеи, придавшим всему его существованию нечеловеческий фанатичный смысл. Он порой задавал себе вопрос: что стало с его жизнью после вступления в Организацию? И надо сказать, терялся, не в силах дать точный ответ. Это было и счастье, и невероятное напряжение, и обреченность жить именно так. Но в одном он не сомневался: никому из своих близких он не может позволить соприкоснуться с его тайным бытием. Привыкнув соблюдать конспирацию, осторожность, он владел, как и все члены Организации, актерскими навыками похлеще любой звезды экрана. И тут такой страшный поворот! Лучше уж было оставаться ему одним из Мастеров, он бы ничего тогда не знал и не испытывал таких мук…

Когда Марина впервые привела в дом своего нового друга, Нежданов, как всякий отец, насторожился. Он едва ли решился бы как-то влиять на выбор дочери, но считал своим долгом внимательно наблюдать за всеми перипетиями ее личной жизни, дабы девочка не наделала слишком уж больших глупостей. Сейчас полным-полно бойких юнцов, охотников за невестами. А нужна им только прописка, и больше ничего. Правда, Алексей Климов, новый молодой человек Марины, никак не подходил для такой роли. Интеллигент, к тому же, по словам дочери, сам имеющий хорошее положение, работу и жилье. Вот только любит ли он Марину? Но, в конце концов, это не его стариковское дело.

События между тем развивались стремительно. Особенно после того, как его посвятили в тайну: Избранный скоро побывает в его доме! Тот самый последний Избранный, который будет скоро в центре событий и о ком далекие основатели Организации предупреждали так давно!

Избранным оказался новый друг его дочери, глубоко симпатичный ему Алексей Климов.

И это было ужасно и непоправимо. Это было хуже всего.

Всю жизнь он привык следовать правилу: действуй, пока можешь, ничего не жди, ни на кого не надейся и все будет хорошо… Но в такой ситуации правило могло не сработать… И он спрашивал себя: что делать?

Дневник отшельника

Ничто так не сближает людей, как совместная причастность к какой-нибудь тайне. По сути дела, тайна – это еще одно дьявольское изобретение. Властелин Зла прекрасно осведомлен об особенностях человеческой психики. Любая информация только тогда становится ценной, когда о ней знают как можно меньше людей. Суть самой информации чаще всего ничтожна, значителен только ореол витающей над ней тайны. Ни одна тайна, будучи обнародованной, никогда не переделает мир, хотя те, кто этой тайной владеет, дабы набить себе цену, всегда культивируют утверждение, что, если мир узнает о том, о чем знают они, все мироустройство кардинальным образом поменяется. Как ловко манипулируют тайнами создатели разных триллеров, на время занимающих первые места в рейтингах продаж! Человечество готово выкладывать огромные деньги за то, что ему поведают некую тайну. Это приводит к тому, что тайны множатся с невероятной быстротой, а писательские мозги шевелятся с утроенной энергией. Такое движение позволяет самым главным мировым загадкам оставаться в тени. Ведь если доберутся до них, тайна перестанет существовать как таковая, что приведет к чувствительному поражению сатаны. А Сатана очень не любит проигрывать, и месть его всегда страшна. Стоит ли подвергать слабое и греховное человечество такой опасности?

 

10

Летом в городах, как ни странно, все оживает в темноте. В светлое время жаркое безжалостное солнце заставляет жизнь истомленно замирать, но с его исчезновением за горизонтом запахи, звуки, мысли обретают свою настоящую остроту.

Климов с наслаждением вдыхал ночной воздух Парижа. Стоило ему оторваться от привычного московского ритма, как появилось легкое пьянящее чувство свободы. А что еще нужно молодому человеку, вышедшему ночью погулять по Парижу?

Алексей перешел на другую сторону улицы Лафайет, осмотрелся. Последний раз в Париже он был года три тому назад, сейчас ему требовалось время, чтобы вспомнить причудливую географию правого берега и выбрать маршрут.

В прошлый приезд он жил неподалеку, в старом отеле «Леброн». Тогда у него было достаточно времени, и он изучил эти кварталы основательно, исходив почти каждую улочку.

«Если пойти по улице Лафайет к центру города, в скором времени окажешься на красивейшей площади Оперы с ее правильной геометрией и теплым освещением. Но что там делать в такой час? Рестораны, вероятно, уже закрыты, только нищие, поди, слоняются по близлежащим улицам и не знают чем заняться. Нет. Туда еще успеется. Но в другую сторону тоже не резон, поскольку вскоре нависнет серая громада Северного вокзала, известного тем, что около него орудуют наркодиллеры из Африки да слоняется всякий сброд. Остается подниматься потихонечку на Монмартр, в эту давнюю обитель благородных разбойников, художников, романтиков… Заодно и поужинаю».

С каждым шагом Алексей возвышался над городом, стремясь к самой высокой его естественной возвышенности, которую венчает знаменитая базилика Сакре-Кер. Эта базилика была возведена во искупление грехов парижских коммунаров, и с той поры взгляды на ее архитектурную ценность резко размежевались: сторонники левых наперебой твердили, что Сакре-Кер – воплощение уродства и безвкусицы, а правые находили и до сих пор находят ее очень даже красивой.

Ночью на парижских улицах, казалось, не было место страху. Легкость, романтика, огни, шепот. Ох уж это вечное заблуждение иностранца в Париже, обычном мегаполисе со средним процентом уличной преступности. Видимо, парижский миф так затуманивает мозги, что люди на время не в состоянии реально оценить происходящее вокруг них. Ну и пусть. Когда-то ведь можно и пожить иллюзиями…

Без приключений Климов добрался до станции метро «Анверс», с наглухо закрытым решеткой входом. Движение вдоль бульвара налево сулило массу острых ощущений. Метров через пятьсот – неспокойный пятачок, известный во всем мире как площадь Пигаль. Думал ли Жан Батист Пигаль, почтенный скульптор, только по случайному стечению и прихоти судьбы не ставший автором знаменитого памятника Петру Первому в Петербурге, что его имя в двадцатом веке прочно будет символизировать распутство, а площадь его имени заслужит столь авантажную славу?

Алексей пошел быстро, прямо по узкой полоске бульвара, засаженного весьма чахлыми деревцами. С тротуаров он периодически слышал призывные возгласы пышных «красавиц» в потрепанных париках. Они бурно размахивали руками, принимали причудливые позы, одним словом, всячески привлекали к себе внимание. Отчаявшись заполучить достойного клиента, эти жрицы любви готовы были броситься в объятия любого, кто по неосторожности проявит к ним интерес. Но увы… С каждым годом таких находилось все меньше, даже среди падких на запретные удовольствия туристов из России…

От линии бульваров наверх уходили малюсенькие бутафорские улицы, очень похожие друг на друга: они неизменно упирались в серые стертые ступени, а по этим ступеням легко можно было забраться на улицы пошире, где призывно светились огни за стеклами, шумели необузданные посетители питейных заведений, а у барных стоек разворачивались диалоги невиданного накала.

Климов уже хотел свернуть направо, проскочить темный переулок и устремиться наверх, к знаменитой базилике, к площади Тетре, вечному приюту живописцев средней руки, но вовремя заметил, что дорогу ему невольно преграждает женщина. Какая же безнадежная тоска застыла в ее взгляде, какое же горе засело в уголках ее глаз! Возможно, это мать, только что узнавшая о гибели сына, или лишившаяся рассудка добропорядочная в прошлом горожанка, живущая по невероятным законам сумасшествия, а может быть, старая куртизанка, давно уже потерявшая веру в то, что мир создан Господом из лучших побуждений… Мало бы кто решился приблизиться к этой фигуре, символизирующей само отчаяние…

Недолго думая, Алексей отложил свой подъем на вершину знаменитого холма до лучших времен и пошел прямо.

От площади Пигаль до знаменитого Мулен Руж ходу было не больше десяти минут. Одно из самых известных в Европе шоу проходило в здании, которое выглядело довольно заурядно, как всякий современный концертный комплекс. Мулен Руж давно уже потерял свое богемное очарование и превратился во вполне обычное, но доходное предприятие. На каждое представление билеты расходились неимоверно быстро, а счастливые их обладатели плотно наполняли просторный зал, а заодно и кошельки владельцев. Только мельница на крыше напоминала о былом и бесшабашном царстве канкана, о знаменитых посетителях и передаваемых из уст в уста легендах.

В этот поздний час около кабаре обретались незадачливые торговцы брелоками с миниатюрной копией Эйфелевой башни. Один из них подбежал к Алексею, на ломаном английском вяло начал объяснять всю привлекательность предстоящей покупки, но Алексей жестко, на чистом французском сформулировал свой решительный отказ.

В предвкушении ужина приятно посасывало под ложечкой.

Небольшое кафе на правой стороне бульвара выделялось среди остальных заведений особо праздничным видом. Туда Климов и отправился.

Первое впечатление не обмануло. Хорошее место! Тихое пение шансонье, лившееся из колонок, показалось Климову почему-то родным, будто вся жизнь его прошла за этими столиками под такую музыку. Хотя, что может быть родного для человека, выросшего в деревне под Псковом, в мягких гортанных звуках, в причудливых переливах гармони? Оказывается, может.

Климов удобно облокотился на спинку большого стула и выразительно посмотрел на официанта. Тот от такого взгляда даже вздрогнул, поскольку до этого внимательнейшим образом смотрел по спортивному каналу запись старого футбольного матча. Для того чтобы понять, что происходит на футбольном поле, достаточно было взглянуть парню в лицо. Там жили все штрафные, угловые, опасные моменты, промахи… Появление Алексея оторвало его от экрана, ему даже примерещилось, что посетитель давно уже смотрит и вот-вот, рассердившись, начнет сетовать на скверное обслуживание.

– Что у вас есть из еды? – Алексей ловил себя на том, что давно уже не говорил по-французски с французами и сейчас получает большое удовольствие от разговора. Лицо официанта озарила сладчайшая улыбка. Он понял, что гость никаких претензий к нему не имеет и настроение, только что встревожившееся, опять успокоилось. А те два стакана аперитива, что уже больше часа отягощали его желудок, добавляли всему его организму изрядную лихость, которая только что не понуждала его сплясать прямо сейчас. «Обслужу клиента по-быстрому и еще успею досмотреть игру», – всем своим видом он изобразил готовность ринуться выполнять любое пожелание Алексея.

– Я буду рад, если вы посоветуете мне что-то из вашего фирменного.

Парень восторженно выпалил названия тех блюд, что считал самыми вкусными. Вдруг он запнулся. Глаза его просияли от счастья. А как же им не просиять! Ведь за окном промелькнула миниатюрная курчавая Марго, его мечта, и, кажется, посмотрела в его сторону и улыбнулась. Он это все видел? Или ему померещилось спьяну? Нет, она точно ему улыбнулась. Это и не удивительно. Ведь они сегодня объяснились. Теперь он готов полюбить весь мир…

Алексей обозначил свои кулинарные приоритеты, и малый пулей бросился на кухню. Незнакомый шансонье между тем завершил одну томную песню и затянул другую, еще более медленную и печальную.

Ночь уничтожила пылающие дневные следы и триумфально шествовала по городу…

Наверное, Климов не обратил бы на нее внимания, если бы не волна легкого цветочного запаха, ворвавшаяся в пустой зал…

– Жером! Ты здесь?

Малый быстро выскочил на зов.

– Да, я здесь.

Он подскочил к девушке и, несмотря на свой невысокий рост, все-таки дотянулся губами до щеки. Она в ответ ласково потрепала его по волосам.

– Как настроение? Что-то ты светишься как кипящий эмалированный чайник…

Жером потупил глаза.

– Просто так.

– Не ври мне! Видно, твоя ненаглядная заходила…

– Ну, было… Только ни о чем пока не спрашивай, ладно? Что будешь? Все как обычно?

– Да. Все как всегда. – Произнеся это, незнакомка гордо проследовала к столику, что находился за спиной у Алексея. Проходя, она коротко взглянула на него. В этом взгляде сквозила настороженность, смешанная с любопытством.

«Интересно, что у нее за духи? Надо спросить. Может быть, я подарю их Марине? Хотя она, кажется, просила что-то конкретное. Но как узнать? Это Франция. Здесь далеко не всегда хорошо относятся к тому, когда незнакомый человек пытается заговорить. Могут полицию вызвать». Размышляя так, Алексей делал вид, что изучает прихотливый узор на скатерти, наброшенной на видавшую виды поверхность стола, а сам представлял, чем занимается девушка.

Жером между тем раскладывал перед Алексеем приборы, не забывая что-то напевать себе под нос. В его ухе поблескивала серьга.

– Ты знаешь, почему в России мужчины носят серьгу в ухе?

Официант насторожился, почуяв в вопросе недоброе, и уже собирался решительно покачать головой, изображая полное недоумение, однако Климов продолжал, не дожидаясь ответа:

– В семьях казаков серьгу в ухе носил единственный в семье сын. Понимаешь? Один сын. Когда ни братьев, ни сестер…

– О, интересно! Месье из России? – Жером, переживший приступ страха из-за такого каверзного, на его взгляд, вопроса, сейчас испытывал несказанную радость по случаю отступившей опасности. Он был весьма трусоват, этот малорослый парижский официант, и привык видеть недругов в тех, кто задает странные вопросы.

– Да. Я из России. А это странно?

– Что вы, что вы… В Париже много русских, особенно в этом районе. Просто у вас отменный французский. Никогда бы не подумал, что вы иностранец. Кстати, девушка, что сидит сзади вас, тоже из России.

Последнюю фразу Жером произнес почти шепотом, а Алексей в ответ изумленно поднял брови.

Шансонье надрывно пел о несчастной любви, и его хриплый голос на высоких нотах очищался, приобретал пугающую звонкость. Жером, обслужив клиентов, снова вперился в телевизор. Алексей приступил к ужину. Девушка позади него потягивала через соломинку мартини, обильно разбавленный апельсиновым соком.

Короткая парижская ночь взирала на все это с привычным равнодушием.

В этом воздухе, заполненном парфюмерными гармониями, в этом зале, где властвовал аромат незнакомой женщины, вот-вот должно было что-то произойти. И произошло.

– Черт, черт!

Это слово, повторенное дважды по-русски, стало для Алексея неким знаком, сигналом, что он имеет полное право обернуться к прекрасной обладательнице потрясающих духов:

– Что случилось? Вам нужна помощь?

– Проклятая зажигалка! Кончилась в самый неподходящий момент.

Алексей не заставил себя ждать. Он ловко вытащил из кармана зажигалку и по всем правилам галантности дал девушке прикурить. Две быстрые и жадные затяжки, потом успокоенность на лице, переходящая в приязнь к тому, кто напротив тебя.

– Приятно встретить соотечественника. Я сразу поняла, что вы не француз!

– Почему? Ваш приятель Жером только что хвалил мой французский и утверждал, что никогда бы не принял меня за иностранца.

– Да нет. Вы меня неправильно поняли. Дело в том, что французы, несмотря на расхожее представление о них, не отличаются особой заботой по отношению к дамам. Они очень неохотно платят за спутницу в ресторане. А уже если рассчитались, то в следующий раз, не исключено, будут сами претендовать на угощение. О том, чтобы проводить после свидания девушку домой, и речи быть не может. Даже если отношения носят романтический характер, изволь добираться домой сама. Ваше поведение разительно отличается от того, как здесь обычно себя ведут. Увидев, что я не могу прикурить, вы сразу поспешили мне на помощь. Француз, скорей всего, просто не заметил бы этого, а если бы и заметил, то не придал бы никакого значения. Они все убеждены, что помогать клиенту кафе – дело официанта. Если здесь тебе станет плохо на улице, помощи от прохожих лучше не ждать. Так вот… Каждый за себя. Торжество общечеловеческих либеральных ценностей. Есть, конечно, исключения…

Девушка умолкала и вновь глубоко затянулась.

– Да. Я тоже слышал об этом раньше, но верилось с трудом. Ведь мы живем, как правило, не в реальном мире, а в мире своих представлений. А уж как и почему они формируются, никто не задумывается. О французах бытует весьма устойчивое мнение, что они на редкость изысканны и воспитанны. Эдакие полуангелы…

– Если бы… Когда-то, возможно, это так и было. Но не сейчас. Однако я, по-моему, непозволительно разговорилась и мешаю вам ужинать…

– Не беспокойтесь. Мы с вами уже разговариваем о таких серьезных вещах, а до сих пор не познакомились. Меня зовут Алексей.

– А меня Наташа!

– По-моему, просто необходимо выпить за знакомство. – Алексей посмотрел в сторону Жерома и, поняв, что он сам по себе не оторвется от экрана, выкрикнул его имя. Надо сказать, этот отчаянный футбольный болельщик вновь проявил изрядное проворство, почти как его кумир Тьерри Анри, и буквально через несколько минут Алексей и Наташа поднимали бокалы.

– Что вы делаете в Париже? В командировке? – Наташа смотрела на Алексея приветливо, мягко. Было видно, что неожиданный собеседник ей приятен.

– Представьте, еще сегодня утром я и не помышлял оказаться в Париже. Я работаю в одной газете. И вот меня отправили сюда на редакционное задание. Завтра я должен его выполнить… В общем, это все. А вы здесь живете или тоже по случаю?

– Живу четыре года. За все это время не была ни разу в России. Я ведь сама из Питера. Тянет туда невероятно… Там все настоящее для меня, а здесь – словно декорация. Но обстоятельства не позволяют вырваться даже на пару дней.

– Что же это за обстоятельства такие?

– Да это не так уж и важно. Хотя вам скажу. Я работаю танцовщицей в Мулен Руж. По контракту на сцену надо выходить каждый вечер. Жестко, конечно… Но зато деньги хорошие. Мне они необходимы. У меня брат болен. Он живет дома, в Питере. Ему постоянно нужно дорогостоящее лечение. Может быть, вы знаете? Процедура называется гемодиализ. Каждую неделю я перевожу на его счет необходимую сумму. Это пока поддерживает его. Что будет дальше – страшно представить…

Алексей кивнул. Он знал про эту процедуру. Ее прописывали при болезни почек. Стоила она очень дорого, но была единственным способом продлить больному жизнь. После услышанного Алексей не очень понимал, что ему надо говорить, как себя вести. Наташа открылась перед ним, совершенно незнакомым человеком, и ее открытость обезоруживала, сводила на нет ту романтическую, ни к чему не обязывающую подоплеку, неизбежно возникающую, когда в парижском кафе знакомятся ночью мужчина и женщина…

 

11

В апартаментах Клеманов на бульваре Сен-Мишель не скрипели половицы, не доносились из комнат обрывки разговоров, не звякала убираемая прислугой посуда. Можно было подумать, что светлые сны членов счастливой обеспеченной семьи материализовались и неслышно витали по коридорам и комнатам в ожидании раннего летнего рассвета, оставляя легкие ароматные следы. Но вся эта внешняя идиллия была обманчива. Для всей семьи наступали решительные времена, которые неизвестно как могли закончиться.

Поэтому глава банкирского дома Франциск Клеман этой ночью бодрствовал. Вообще-то старый Клеман обычно спал хорошо. Он смолоду следил за своим здоровьем, отличался умеренностью во всем, любил похваляться отменным самочувствием. Иногда он заходил в этой своей манере довольно далеко и становился неприятным, но окружающие в основном испытывали перед ним если не ужас, то определенный трепет, и, понятно, не могли высказать ему неудовольствия. Особенно любил Клеман проходиться на счет тех, кто неважно спит. Он не упускал случая намекнуть, что те, кого мучает бессонница, сами в этом виноваты. «Может быть, совесть у них не чиста? Или нервы чересчур расшатались от табака и алкоголя? Или на ночь наелись так обильно, что несчастный желудок всю ночь подает сигналы о помощи?» – произнося это, Франциск неизменно похохатывал и потирал руки.

Конечно, он не был искренен, когда отпускал свои дурацкие шуточки. Его судьба с самого рождения определялась игрой, сменой масок, неизбывным вниманием к самым мельчайшим деталям, совершенно незаметным и неважным для других. Однако уверенность в том, что ему всегда удастся сохранить самообладание, всегда вовремя сменить маску и без труда вводить в заблуждение окружающих, не покидала его вплоть до того момента, когда пришлось пойти на крайние меры, дабы не поставить под угрозу все…

Окно было открыто, и легкий ночной ветерок чуть шевелил разложенные на столе бумаги и газеты. В окне, в свете белого фонаря, жила темно-зеленая листва одинокого дерева. Листья подрагивали, то касаясь друг друга, то опять расходясь в стороны. Франциск недвижно смотрел на эту листву, будто в ее тишайшем шуме можно было разобрать ответы на мучившие его вопросы. В какой-то момент он поднялся, подошел к стеклу. Тяжелый взгляд вниз напоминал взгляд самоубийцы. После этого знаменитый банкир на цыпочках, боясь кого-нибудь разбудить, стал передвигаться по своим просторным апартаментам. Хорошо знакомый с детства дом, такой любимый и теплый, в котором не жаловали гостей и чужаков, но каждого обитателя окружали плотной избранной заботой, вмиг стал для Франциска местом тоскливого ожидания, ужаса и страха. Он понимал, что ситуация выходит из-под контроля и вряд ли ему удастся что-то изменить. Это понимание будет его преследовать всегда. До самого конца…

Клеман осторожно толкнул дверь в одну из комнат. Она тихо, не издав ни единого скрипа, отворилась. Гийом спал на спине, лицо его как раз попадало в полосу бьющего с улицы фонарного света. Сейчас оно выглядело таким мертвецки бледным, что старик в первую секунду испугался. Ему представилось самое страшное. Он гибко, очень ловко для своих лет, буквально в один прыжок оказался около кровати внука. Приблизил свое лицо к самой голове Гийома, прислушался и облегченно вздохнул. Гийом спал крепко, дышал ровно и спокойно. Франциск машинально оглядел комнату и попятился назад. Главное теперь не разбудить мальчика, не наткнуться на что-нибудь в темноте. Когда старик прикрывал дверь в комнату внука, рука его дрожала, а на лбу выступила испарина. Зачем он пришел в эту комнату? Рассудок на время ускользнул в темноту и не собирался возвращаться. Что это он так озаботился? Надо просто ждать, а потом мальчик вернется к своим привычным занятиям и забудет навсегда эту чертову контору на кладбище и свою работу там. По всему выходило, что для волнений не так уж много причин. Жизни мальчика не могло ничего угрожать. Он все забудет. Но уже произошло столько непредвиденного.

Франциска не отпускал страх…

Он вернулся в свой в кабинет, вытащил из кармана маленький пульт и включил вечерний свет. Снова погрузился в свое любимое кресло. Такое кресло он помнил с детства – большое, кожаное. Когда-то в детстве они с братьями сделали из кресла настоящий корабль. Легко уместившись в нем втроем, представляли, что это их плавучий дом, и они плывут по морям и океанам в поисках новых неведомых земель. Одного боялись до жути – только бы не увидел отец…

Франциск поискал взглядом очки, потом надел их, выдвинул один из ящиков рабочего стола. Из самой глубины был извлечен пожелтевший конверт. Старый Клеман доставал фотографии одну за одной, строго вглядывался в них, откладывал и снова подносил к глазам. Ему чудилось, что, рассматривая эти фотографии, он сможет наконец понять что-то еще. Но он и так знал достаточно. Кому же еще знать, как не ему?

На свет слетелись со всей округи комары и мошки, противно жужжа и норовя залезть в глаза и в нос. Франциску периодически приходилось отмахиваться. Покончив с фотографиями, старый Клеман аккуратно сложил их в конверт. Долгое время он пребывал в задумчивости, такой глубокой, что даже летающие насекомые, видимо, смутились и перестали тревожить его своим отвратительным иезуитским визгом.

Как неживой, Франциск протянул руку к столу, взял с него номер газеты «Bond»… Глаза замерли на одной из заметок вчерашней криминальной хроники. Потом газета скользнула из рук на колени. Мелкая стариковская слеза скатилась по щеке, упала на газетный лист, оставляя соленое пятно как раз на месте, где была набрана равнодушным наборщиком фамилия Жоржа Леруа…

…А Гийом Клеман лежал с открытыми глазами. Хорошо, что дед не заметил его обмана и уверился в том, что внук почивает и преспокойно видит сны…

Гийом Клеман, недавняя звезда биологического факультета Сорбонны, уже отплакал свое. Нынче в его зрачках читалась решимость дойти до конца.

 

12

Эвелина Трофимова курила на маленьком балконе в своей небольшой служебной квартирке на авеню Трюден. Внизу аккуратным прямоугольником настороженно, будто живой, хранил молчание небольшой Антверпенский сквер. За последний час она приняла два очень странных звонка. В каждом из них в отдельности не было ничего тревожного, но вместе они создавали картину довольно нелепую. Теперь Эвелине предстояло принять решение…

Сначала позвонил человек и представился как Александр Беляков, новый главный редактор газеты «Свет». До сегодняшнего дня Эвелина ничего не слышала об этом человеке. И сто лет ей бы не слышать. Но его фамилией были подписаны сообщения из Москвы, благодаря которым ей пришлось среди ночи переться в аэропорт. Так вот, этот самый Беляков неожиданно потребовал, чтобы Климов немедленно возвращался в Москву. Изъяснялся он коротко, нервно и быстро отъединился, не позволив Эвелине никаких комментариев. Видать, мыслит себя больно большим начальником! Она мысленно чертыхнулась в адрес бардака, царившего в их ведомстве, и уже собиралась связываться с ночными службами аэропорта Шарля де Голля, дабы заказать Климову билет на завтра, как ее мобильник снова заверещал. Звонили из службы безопасности холдинга. Ей объявили, что она должна сделать все, чтобы Климов остался в Париже как минимум до среды. Эвелина, понимая, что абонент сейчас отключится, перехватила инициативу и быстро затараторила. Сначала она сообщила, что благотворительный концерт Пьера Консанжа, осветить который прибыл Климов, назначен на воскресенье и что потом делать Климову в Париже? Надо придумать какую-то причину! Потом она чуть не скороговоркой выпалила информацию о звонке Белякова, который просил ее об обратном. Ответом ей было короткое:

– Делайте, как велят. А мы уж с остальным разберемся…

Эвелина затушила одну сигарету и сразу же сунула в рот другую. Ее терзали сомнения. С одной стороны, выход был совершенно ясен. Ослушаться службу безопасности холдинга – значит потерять работу. А ей, несмотря ни на что, вовсе не хотелось так скоропалительно покидать парижский корпукнт. С другой стороны, она своей развитой репортерской интуицией понимала, что зреют в Париже события, которые могут серьезно изменить ее жизнь. Не стоит торопиться. В такой переплет она еще не попадала. Все бы было хорошо, если бы она не знала, кто руководит службой безопасности их медиахолдинга. Это серьезные люди! Что ж! Она, конечно, исполнит все, что от нее требуют. Беляков, в конце концов, не ее прямой начальник, и она не обязана бросаться выполнять его дурацкие указания. И вообще… Но следить за Климовым надо попристальнее… не втянул бы она меня туда, куда не надо…

 

13

Так бывает между мужчиной и женщиной, что судьба отношений зависит от сущего пустяка. Алексей и Наташа находилось на той грани, когда могли мило распрощаться, даже не обменявшись телефонами, а могли завязать нежную дружбу на долгие годы. После того, как Наташа поведала о болезни брата в Петербурге, Алексей вместо того, чтобы посочувствовать девушке или хотя бы изобразить сочувствие, стал с жаром рассказывать о жене своего знакомого, которая уже пять лет живет на гемодиализе и полна жизненных сил. Наташа грустно улыбалась, кивала головой, отчего прядь ее русых волос сползала на глаза, и она нервно возвращала ее обратно. Алексей, видя, что его слова никак Наташу не трогают, отхлебнул из бокала и замолчал.

– Говорят, что Париж похож на Петербург. А вы как считаете? – Наташа, спросив это, давала разговору новое направление, позволяла Алексею показать себя.

– Трудно сказать. Я люблю оба этих города. Они как люди, со своими характерами, чудесными привычками…

– Несмотря на все мерзости?

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду грязные наркопритоны Питера, где малолеток сажают на иглу, чтобы сделать потом из них дешевых шлюх, я имею в виду бандитские разборки, когда пули летают возле памятников архитектуры, совершенно не уважая их историческую память, и проливают возле них реки крови…

– Ну, это о любом большом городе можно сказать. Надо видеть хорошее…

– Да, вы правы. Это я не в упрек вам. Но имейте в виду, Париж уже давно не город поэтов и мечтателей. Я-то знаю…

– Вы так молоды и прекрасны, и у вас такой взгляд на жизнь. Жаль…

Наташа рассмеялась.

– Со мной давно так никто не разговаривал. Вы мне нравитесь, Алеша… Ничего, если я буду вас так называть?

– Пожалуйста…

 

14

Когда Альфреду Брынзову снилась брынза, он всегда просыпался. Этот соленый кошмар мучил его с детства и был одной из главных причин его хронический бессонницы. Детский комплекс, связанный с неблагозвучной, как он был уверен, фамилией и изжитый давно в реальной жизни, во сне настигал, растекался соленой липкой влагой в нос, в уши, душил, вылеплял из себя жуткие рожи, которые хохотали и высовывали белые, шершавые, влажные языки. Последние месяцы брынза никогда не снилась по субботам. Часы, проведенные в его любимом баре «Альмавиво», положительно сказывались, и он засыпал сразу, как только касался подушки. Но после сегодняшнего разговора и новой ошеломляющей информации Брынзов сам не хотел засыпать. Он был уверен, что брынза снова ему приснится. Неужели его люди ошиблись? Похоже, что да. Иначе бы с ним так не разговаривал Смотритель. А уж Смотритель всегда прав. В Ордене бытовала жестокая дисциплина, и сомневаться в верности слов Смотрителя никто не мог. Удалось ли ему исправить ошибку сегодня и что вообще теперь будет?

Поворочавшись в постели, Брынзов поднялся, надел свою любимую пижаму и задумался. Сна как не бывало.

Городская квартира Брынзова располагалась в одном из пентхаусов на Остоженке. Внизу, не стыдясь никого, бражничал город. Брынзов любил вот так выйти ночью на лоджию, взять из бара порцию изысканного спиртного, сидеть потягивать напиток и представлять себя властелином города, страны, мира. Настроение моментально улучшалось. Но сейчас Альфред был не настроен на подобное времяпрепровождение.

Последние несколько лет жизнь Альфреда Брынзова достигла одной из высших своих точек. Он богат, известен, достаточно еще молод да еще и поддерживается могущественной силой. Немного портила картину жена, известная эстрадная певица и красавица. Все было бы хорошо, если бы она не пристрастилась к алкоголю, и после трех лет их совместной красивой жизни, полной дорогих удовольствий, начался ад. Алла постоянно приходила домой подшофе, а то и в стельку пьяная, устраивала скандалы, а как-то заявилась с одним известным продюсером, думая, что мужа нет дома. Брынзову пришлось отселить ее, но развод не входил в его планы, да и раздел имущества – процедура неприятная, поэтому приходилось формально хранить статус женатого человека.

Почему операция, о которой ему докладывали ежедневно и которая так блестяще завершилась, признана Смотрителем ошибочной? За операцию отвечал Дед – так Брынзов называл начальника своей службы безопасности, бывшего одновременно его старшим другом и советчиком. Дед не мог ошибиться с его опытом и чутьем. Он гений своего дела. Это общеизвестно… Странно и то, что он так легко признал свой просчет. Такое на памяти Брынзова впервые. Обычно Дед сухо и уверенно убеждал всех в своей правоте, даже когда всем казалось, что ситуация на грани провала. Непонятно, непонятно…

Дед, кстати, был первым, кто порекомендовал Смотрителю Брынзова в качестве Будущего Наместника. Брынзов помнил это и был благодарен. Однако сегодня впервые в жизни он позволил себе грубо поговорить по телефону с Дедом. Удивительно, но Дед не выказал голосом никаких эмоций. Он отчеканил, что проверит всю информацию и примет меры. И еще добавил, чтобы Брынзов не беспокоился. Вскоре он перезвонил и доложил:

– Мы нашли его!

 

15

Алексей спускался с Монмартра. Усталости как не бывало, хотя он уже почти сутки как на ногах. Неожиданное знакомство с Наташей и все, что за ним последовало, будоражило. Что-то в этом было звеняще литературное! Он – молодой журналист из России, она – русская танцовщица из Мулен Руж. Между ними обязательно завяжется нечто головокружительное… Светлой точкой в конце следующего дня маячила встреча, о которой они условились, прощаясь. Условились очень легко, без намеков на что-то конкретное. Просто договорились, что встретятся.

Портье в гостинице спал глубоким сном и видел, наверное, во сне свою кормилицу, полную женщину с огромной грудью. Дверь почему-то была не закрыта. Алексей тихонечко проскользнул в холл, на цыпочках прошел к лифту. В темном коридоре долго не мог попасть ключом в замочную скважину.

Сняв одежду и аккуратно развесив ее в шкафу, Климов заглянул в ванну. В недорогих парижских отелях ванная обычно примыкает к номеру, являясь как бы его продолжением, своего рода смежной комнатой.

Сильный поток воды из душа – вот что сейчас нужно было Климову.

Вода принесла облегчение и успокоение. Откуда-то из глубин памяти вспылили гумилевские строки:

Эти стихи очень нравились Насте, той его давней студенческой любви. Они, бывало, подолгу бродили по Москве и мечтали, как когда-нибудь окажутся в Париже вдвоем. Оба изучали французский язык, читали французскую поэзию и самого Леконта де Лиля. Но эти русские строки, которые Алексей однажды нашел в томе Гумилева, после чего сразу же выучил все стихотворение наизусть, так отвечали их надеждам, их любви. Они стали для них своеобразным паролем, неким символом…

Алексей выключил кран, тщательно растерся. В номере поискал глазами пульт, включил телевизор. По всем каналам шли какие-то бесконечные шоу, дергались размалеванные девицы, сладострастно задыхались популярные ведущие. Порыскав по эфирному пространству и не найдя ничего для себя интересного, Климов нажал кнопку выключения и мгновенно уснул.