1

Алексей проснулся очень рано. По привычке потянулся к тумбочке рядом с кроватью, где имел обыкновение оставлять на ночь мобильный телефон. На экране сотового светилась надпись: «Принято 2 сообщения». Климов прочитал одно, потом второе. Первое было от Марины. Она всегда писала без знаков препинания. «Привет дорогой без тебя скучно видела твоего друга Рыбкина он ухаживал за мной». На лице Алексею выступила явная досада. Следующее сообщение пришло с незнакомого номера: «Алексей! Я очень рада, что вы мне написали. Берегите себя. Приедете, позвоните. Вероника». Чтение этого эсэмэс доставило Алексею куда большее удовольствие.

Солнце настойчиво пробивалось из-за жалюзи, отражаясь на полу, на стенах. Наверное, Алексей никогда в жизни не встречал такой девушки, как Наташа, наверное, ни с кем он не проводил так время, как вчера с ней.

После ужина они уселись на большой диван, и Наташа принялась показывать фотографии. Вообще-то Алексей ненавидел эту процедуру обязательной вежливости. Что может быть скучнее, чем рассматривание чужих фотоснимков. Но вчера вечером Климов впервые понял, что эта чужая жизнь на снимках может быть захватывающей, может увлечь и от нее невозможно будет оторваться. Сперва Наташа показывала снимки своей ранней поры. Вот школьные подруги, вот ухажеры, вот младший брат. Счастливая жизнь! Ленинград. Как кадры старого кино! Потом шли снимки Парижа, какие-то дома, лестницы, люди. Тон этих фотографий темнее, но заманчивей.

– А почему вас нет ни на одной своей фотографии!

– Я же не могу сама себя снимать, да и не очень это интересно, поверьте! Фотографировать – это мое! Я мечтала поступить на операторский факультет. Но, как видите…

– Да. У вас талант!

– Был талант. Теперь уже можно про него забыть. Брату нужны деньги постоянно. Поэтому я обречена здесь прозябать, танцевать в этом убогом кабаре под сластолюбивые взгляды туристов. – Глаза Наташи увлажнились, но она быстро взяла себя в руки. – Впрочем, что это я совсем перед вами раскисла. Кстати, у меня ведь есть бутылка неплохого вина. Вот я идиотка, забыла поставить его на стол. Погодите, я сейчас…

Вино было очень легким, довольно кислым. Потом они снова сидели на диване, и его развязавшийся от вина язык молол, вероятно, много чепухи. Но Наташа слушала внимательно, чуть снисходительно, не перебивала. Она разрешила ему остаться, позволила долгие поцелуи, но не больше, а спать уложила на диване, сама отправившись на кухню…

Начинающийся день выглядел весьма неопределенно. Надо бы позвонить Трофимовой, осведомиться, когда ему, собственно, улетать домой и чем вообще заниматься в свете отмененного концерта Консанжа. Ох, Пьер, Пьер!

Надо сказать, что вчерашним предположениям Наташи, что рука у Пьера совершенно здорова, Климов не очень-то поверил. В конце концов, девушке могло и показаться, что он причесывался больной рукой! Может, здоровой? Все эти детективные страсти, предположения, версии изрядно уже надоели! Бред какой-то! Все будто посходили с ума. Но он-то здесь причем? Он не Нат Пинкертон и не Ник Картер! Надо домой! Только вот съездить на Пер-Лашез, сделать снимок, о котором просил отец Марины… и все.

 

2

Антуан не стал будить Клодин. Девушка спала крепко, а ему не терпелось поскорее закончить все дела в этом городе. Осталось только навести официальные справки о Леруа, доложить Легрену, поставить в известность Геваро – и можно обратно в Париж.

Антуан тихо поднялся, привел себя в порядок и выскочил из номера. По лестнице он сбежал резво, вприпрыжку. Молодые силы несли его по земле легко и радостно.

Внизу у портье он узнал, где находится мэрия. Выяснилось, что это рядом.

Воздух уже переполнился ароматами кофе, выпечки, уже спешили на работу горожане, а солнце со своей безмерной высоты сдержанно приветствовало их.

В мэрии, как только он предъявил полицейское удостоверение, изъявили желание быть полезными ему во всем. Он сообщил, что его интересуют данные о Жорже Леруа, жившем в Авиньоне несколько лет назад. На вопрос, что именно о Леруа он хочет узнать, Сантини ответил, что все. Его сразу же предупредили, что в мэрии информация о жителях носит весьма общий характер, и приступили к поиску. Вскоре перед Анутаном лежала тонкая стопка листов. Он углубился в чтение…

Читал внимательно, стараясь ничего не пропустить, но от этого сведения не становились более занимательными. Преобладала сухая информация о рождении, о женитьбе, потом о быстром разводе, еще какие-то незначительные подробности. Естественно, никаких сведений о долгах, ничего сколько-нибудь личного! Удивило Антуана, что в деле не было ни одной фотографии месье Жоржа, но, наверное, ничего такого уж необычного здесь не было. Мэрия – это не фотографический салон.

Все то время, что Антуан потратил на ознакомлении с документами по Леруа, он кожей чувствовал чей-то взгляд. Сначала, увлеченный просмотром, он не зафиксировал это ощущение, но, когда поднялся, чтобы вернуть документы служительнице, приметил невысокую, худенькая женщину, сидевшую за столом неподалеку. От Антуана не ускользнуло, что она воровато опустила глаза. Все говорило о том, что именно она изучала его.

Когда Антуан уже выходил на улицу, кто-то окликнул его. Он обернулся. Так и есть. Та самая дамочка!

– Молодой человек! Вы не уделите мне минуточку внимания?

– Я к вашим услугам, мадам.

– Вы не возражаете, если мы немного прогуляемся, не хочется здесь в дверях разговаривать. Я отпросилась на час. – С этими словами незнакомка взяла Антуана под руку, и буквально вытолкала его с муниципального крыльца. – Я слышала, вы интересовались Жоржем Леруа! Вы из полиции?

– Да, – Антуан хотел достать из кармана блестящее удостоверение, но не успел.

– Не надо, не доставайте. Это не так важно. Скажите, что с Жоржем?

– Он найден мертвым в своей квартире позавчера утром. Есть подозрение, что это убийство. В крови обнаружен яд.

Женщина сильно вздрогнула после этих слов. Лицо ее потемнело. Очевидно, ей трудно было сдерживаться. Не ожидавший такой реакции, Антуан занервничал. Только что ему думалось, что он ведет себя как настоящий полицейский, сдержанно, умело, как тут же возникла ситуация, из которой он не очень понимает, как выйти. Женщина, цепко державшая его под руку, вот-вот должна была разрыдаться.

– А почему вас так интересует Жорж Леруа? Меня – понятно. У меня служебная необходимость и задание комиссара. А вы?

Нечаянная спутница Сантини достала из сумочки платок, вытерла им краешки глаз и легко пошмыгала носом.

– Простите. Я забыла представиться. Одетта Леруа. Бывшая жена Жоржа Леруа. Мне очень нужно с вами поговорить. Извините меня, что я раскисла. Все-таки Жорж был моим мужем. Мы жили довольно счастливо. Но потом, знаете, эта извечная усталость друг от друга. Жорж стал погуливать. Он вообще был весельчак, балагур, остряк, можно даже сказать, гуляка. Его легкий нрав – это было главное, что нравилось мне в нем. Но он-то и стал поводом для развода. Я была очень молода, заносчива, и все эти посиделки с друзьями, все эти девки… В какой-то момент я не выдержала. Вы понимаете? В общем, это банально. Но несмотря на то, что нас уже ничего не связывало, Жорж всегда звонил мне, интересовался, как здоровье. У меня не очень здоровое сердце. Он помнил об этом. А с тех пор, как он уехал, от него ни слуху ни духу. Это не похоже на него… Не мог же он так измениться за один час…

– Я соболезную вам, мадам Одетта. Мы расследуем это дело и обязательно все выясним. Меня прислал сюда комиссар Легрен, мой начальник, чтобы я разузнал побольше о нем. Может быть, вы мне поможете?

– Конечно, вы мне сразу показались симпатичным. У вас глаза светлые. Сейчас таких глаз мало. Мы, кстати, почти дошли до моего дома. Вы можете зайти… Я сварю вам кофе!

Одетта пригласила юношу присесть в гостиной, а сама перешла в кухню, где тут же загремела посудой. В комнате было много фотографий. На многих из них рядом с Одеттой был изображен невысокого роста мужчина. Несколько черно-белых снимков запечатлели Одетту в молодости, и Антуан отметил, что она была очень обаятельна. Сейчас это обаяние тоже жило на лице, но следы какой-то неизбывной беды проступали в каждом жесте, в каждом движении. Человек, так часто фотографировавшийся рядом с Одеттой, внешне чем-то походил на нее. Особенно это было заметно на поздних фотографиях, сделанных уже на цветной пленке. Здесь мужчина обзавелся брюшком, на голове появились аккуратные, но весьма очевидные залысины. «По всей видимости, это брат или близкий родственник. Странно, что совсем нет фотографий Жоржа. Видимо, покойный не большой был мастак фотографироваться».

Одетта тем временем закончила приготовление кофе и позвала Антуана на кухню.

После того как юноша с большим энтузиазмом умял несколько круассанов, выпил две большие чашки кофе с молоком, Одетта провела его снова гостиную.

– Ну что ж, теперь вы подкрепились и можете приступать к выполнению вашего задания. Спрашивайте, я отвечу. Я все сделаю, чтобы помочь следствию.

Антуан облокотился на спинку кресла, вытянул ноги.

– Я смотрю, месье Жорж не очень любил позировать перед объективом.

– Почему же, здесь кругом его фотографии. Я думала, вы обратили внимание.

– Позвольте, где же? Я видел только снимки вас вместе с человеком очень похожим на вас. Я даже начал гадать, кто это – брат или какой-то другой родственник.

– Да, вы правы. Многие говорили, что мы с Жоржем буквально на одно лицо.

Антуан похолодел. Он сунул руку в карман, туда, где лежала фотография Леруа в полный рост, сделанная экспертами-криминалистами. Длинное тело лежало на полу очень прямо, и даже живописно; снимок был сделан тогда, когда смерть еще не искажает человека до неузнаваемости.

– Если на фотографиях в этой комнате с вами ваш бывший супруг, Жорж Леруа, тогда это, по-вашему, кто? – Антуан дал фотографию Одетте.

Она всматривалась достаточно долго. Затем пожала плечами.

– Я никогда не видела этого человека.

– Значит, это не Жорж Леруа?

– Это может быть, – кто угодно, только не Жорж Леруа. Жорж – вот он. Одетта подошла к одной из фотографий на стене и ткнула в нее пальцем. – Я надеюсь, вы не сомневаетесь, что я хорошо помню, как выглядел мой муж.

– Посмотрите еще раз, – с робкой надеждой в голосе попросил Антуан, – может быть, Жорж сделал пластическую операцию.

Одетта еще раз бегло взглянула на снимок.

– Это трудно представить. Но даже если поверить в предлагаемый вами абсурд… Человек на вашем снимке совершенно по-другому сложен. Не мог же он изменить себе фигуру! Нет. Это точно не мой муж. Это другой человек.

Дневник отшельника

День и ночь. Две части жизни, темная и светлая сторона. Все, что мы видим при свете, выглядит совсем по-другому в темноте. Зачем-то Господь придумал этот свет так, чтобы свет и тьма все время сменяли друг друга. Днем люди должны бодрствовать, а ночью почивать. Это законы биологических часов, давняя традиция человеческого обихода. И все было, наверное, спокойно и хорошо, если бы людей так не тянуло познать это темное время, эту темную сторону жизни. И человечество изобрело огромное количество видов ночной жизни. Ночь – это что-то запретное, поэтому ночью люди обязаны за все дороже платить. Ночью, когда многие спят, раздолье преступникам, а потому не могут уснуть и те, кто с ними борется и кто их боится. Ночью часто начинаются войны, ночью часто умирают, ночи не дают покоя художникам, писателям и музыкантам. Они тоже хотят познать ночь во всей ее заманчивой силе и прелести. В первой моей жизни мне иногда приходилось жить ночной жизнью, и она всегда приводила меня в ужас. Сколько ненависти в тех, кто ночью бодрствует, сколько лжи и порока. Несчастные обыватели, всю неделю встающие ни свет ни заря и выходящие на поиски хлебов насущных, вожделенно ждут выходного, чтобы наконец столкнуться лицом к лицу с ночью. И тогда они идут в ночные клубы, где платят безумные деньги, способные спасти несколько умирающих от голода, чтобы около них покрутились стриптизерши или побегали официантки. Они орут песни, танцуют, пьют только для того, чтобы познать ночь, показать, что они с ней на ты. Им недостаточно света, им нужна тьма. Если бы они знали, как их ненавидят те, кто обеспечивает их удовольствие. Те, кто ночью выходит на поиски хлебов насущных, поскольку днем хлеба им не хватило. Они старятся, теряют здоровье, думая, что хлебов у них потом будет много, и они смогут жить днем, при свете, ни о чем не заботясь. Но ночь привязывает их накрепко. Тьма заставляет всех, кто поддался ей, жить по своим законам. «Спокойной ночи!» Так люди говорят друг другу. Я думаю, в этом очень большая мудрость. Но мир держится на тех, кто молится по ночам за ближних своих. Они не боятся тьмы. Свет внутри них! Так могут жить единицы. И в этом тоже Божья мудрость. Бога не понять! Если бы все понимали Его замыслы, все были бы Ему равны. Тьма не хотела бы этого, она любит укреплять людей в ложной силе и могуществе. Но Господь мудр! И после Тьмы всегда Свет. Свет и первый, и последний!

 

3

Станислав Рыбкин все-таки изменил жене. Но вовсе не с Мариной, в которую за воскресенье успел влюбиться, потом охладеть, а в конце и вовсе преисполниться чуть ли не отвращением. Акт адюльтера случился в одном из московских борделей, куда нелегкая занесла бывшего безупречного семьянина почти под утро. Сначала он долго, вместе с таксистом отвозил в гостиницу несчастного полубезумного старика. Водитель выбрал довольно прихотливый маршрут, видимо, собираясь по итогам поездки содрать с пассажиров по полной, поскольку предварительная цена не оговаривалась.

Дмитрий Шелестов в машине рядом с Рыбкиным заметно приободрился. Пришел в себя. Правда, он продолжал называть Рыбкина Алексеем, и тот его не поправлял. Какая, в конце концов, разница. Что уж теперь суетиться! Старик ни словом не обмолвился об истории с проститутками из ФСБ и обо всем, что с этим связано. Зато твердил о вещах куда более диковинных. Так, например, он говорил, что очень виноват перед каким-то Кристофом, потому что не нашел Алексея Климова, способного оценить его историю, также он беспрестанно тараторил, что ему немедленно надо в Париж, иначе он здесь пропадет. Еще – что тот самый Климов, которого он ищет, обязательно должен был клюнуть на фамилию Дмитрий Шелестов и что это не его фамилия, а придуманная Кристофом, его фамилия совсем другая, но он ее тоже должен был забыть. Рыбкин про себя не уставал удивляться. «Ну и фантазия!» Во всем услышанном разобраться не было никакой возможности, тем более что дед периодически хлюпал носом, и глаза его увлажнялись. «Его бы в клинику! Да сейчас время такое… Говорят, над психами издеваются врачи, бьют их. Такой там и недели не протянет. Не стоит пока оставлять его одного».

В круглосуточном магазине он взял бутылку недорогого коньяка. Ему почему-то показалось, что этому многофамильному субъекту надо выпить и крепко уснуть. По крайней мере, сегодня! Так будет правильно!

Консьержка пыталась воспротивиться проходу Рыбкина внутрь, верещала обычное в таких случаях и коренящееся где-то в дальнем сознании всех наших сограждан «не положено!», но незначительное финансовое вливание сыграло положительную роль в сближении гостей и персонала.

Рыбкин и его внезапный ночной собутыльник выпили по паре рюмок. После второй старик раскраснелся, приосанился. Спиртное подействовало на него. Он вдруг заговорил по-французски, но вскоре осекся, вернулся к русской речи и ни с того ни с сего выдал целую двадцатиминутную лекцию о русской иконописи, да сделал это так увлекательно, что Рыбкин на время превратился в самого благодарного слушателя.

Время шло. Ночь разворачивала свои тяжелые одежды, трясла ими над городом, чтобы тьма не теряла своей плотности и густоты. Старик все чаще зевал. Рыбкин предложил ему пойти спать, а сам высказал желание откланяться. Стариковский взгляд, который он поймал на себе, мог означать только одно: они прощаются навсегда. Напоследок тот, кто называл себя все эти дни Дмитрием Шелестовым, приблизился к уху Рыбкину и произнес:

– Я не знаю уже, кто вы! Алексей Климов или нет! Но вы явно не тот, кого я ищу. Я очень вас прошу, сделайте все, чтобы найти Алексея Климова, настоящего, того, который нужен Кристофу. Я ничего не понимаю, но мне видится, что ему грозит большая опасность. Найдите, если сможете. Он журналист, лет тридцати с небольшим, он должен как-то отреагировать на имя «Дмитрий Шелестов». Обязательно должен отреагировать.

Рыбкин заверил старика, что приложит все усилия, и аккуратно закрыл дверь его номера. «Марина, наверное, уже дома. Нехорошо, конечно, что я ее так бросил. Ну что уж теперь… И мне пора домой!»

Через сорок минут он уже открывал дверь своей квартиры. Снимая в прихожей ботинки, он весь сжался, готовясь к скандалу, но в квартире не раздалось ни звука. «Трезвонили, трезвонили, обрывали телефон, а теперь даже не встречают. А вдруг со мной случилось что?»

В спальне, на своей половине, широко откинув правую руку, почивала жена. Почивала так крепко и безмятежно, что ее, наверное, не разбудили бы и звуки выстрелов. Из комнаты девочек раздавались два негромких тонких храпа. Заглянув туда, он удостоверился, что оставшиеся без персиков дочурки, так же как и их мама, не страдают от отсутствия отца семейства. В дороге он придумал несколько версий, одну малодушней другой, и, выходит, ни одна не пригодится. Постепенно им овладевала ярость, поднималась от живота, кружила и распирала голову. Она даже взялся за виски руками, словно боясь, что она расплещется ядом по полу… Он вернулся в прихожую и покинул свой дом, свою крепость.

Около подъезда к нему привязался пьянчужка. Рыбкин дал ему денег, хотя обычно старался этого не делать.

Станислав имел смутное представление о том, куда люди в Москве ходят в такое время. Он слышал, что есть клубы, ночные бары, но сам, разумеется, в них не бывал. В годы его молодости в Москве ночная жизнь еще не приняла такого размаха, и он и его сверстники ограничивались сидением на скамейках во дворах и песнями под извечно расстроенную гитару. Но интуитивно он понимал, что ему надо в центр. В центре, в огнях, легче будет забыться, подумать о жизни.

Таксист высадил Стаську, по его просьбе, в начале Тверской. Жара и ночью не спадала, в воздухе висел темный пар. В один момент подул сильный ветер, всполошив на мостовых окурки, бумажки и прочий мусор. Такой ветер может быть предвестником дождя. И точно – минут через пять прыснуло. Рыбкин поежился, оглянулся по сторонам, заприметил яркую вывеску «Латинум. Клуб для мужчин». «Ну что ж, когда-то надо и в клубе для мужчин побывать».

Большие города на редкость неожиданны в переменах, отчего напоминают слоеный пирог. Никогда ты не можешь знать, как изменится твоя жизнь за той или иной дверью. Дешевый, омерзительно воняющий «Макдоналдс» и изысканный музей с уникальными экспонатами может отделять друг от друга даже не стенка, а хрупкая перегородка, а окна серийного убийцы могут выходить прямо на храм. Сделал шаг, и ты уже в другом месте. Все скучено, все рядом, каждый пустырь рано или поздно застроят. Как ни прекрасны села с их окрестными полями, свежим воздухом и размеренным здоровым бытом, все равно люди стремятся в города, в этот переизбыток тел, мыслей, дел, денег, все равно им невтерпеж открывать двери и не знать, что за ними.

Станислав не то чтобы не знал, что его ждет за дверьми «Латинума», ему некогда было подумать об этом.

С Рыбкина первым делом взяли плату за вход, которая, кстати, была весьма умеренной. Однако после внесения своеобразного вступительного взноса он не без досады оценил свою наличность, поняв, что больше чем на пару чашек кофе ему не хватит…

На небольшой сцене извивалась около шеста стандартно гибкая и тощая девица. К Станиславу сразу подбежала весьма вольно одетая барышня, улыбнулась всеми зубами и подсунула меню. Цены впечатляли. Станислав даже испугался. Он сроду не видел таких цен. Руки моментально похолодели, он представил, с каким видом он будет уходить отсюда через несколько минут и как про себя, а может быть, и вслух будет хохотать над ним вся эта привыкшая к богатым клиентам камарилья. Он незаметно, подрагивающими руками стал шарить в карманах в надежде отыскать какие-то еще деньги, хотя бы пару купюр, и тут его осенило. «У меня же есть карточка, куда переводят зарплату. В этом месяце я еще не снимал с нее деньги. Н у, слава богу!»

Рыбкин отдышался и властно подозвал официантку. Сегодня он нагуляется здесь вдоволь. За всю жизнь нагуляется!

Он заказал самую дорогую водку, икру, шашлык, овощей. Официантка все аккуратно записывала на листочек и кивала. Когда она удалилась, Рыбкин провалился в кресло и закрыл глаза. Клуб наводняли звуки бессмысленной отупляющей музыки.

Так он просидел, наверное, минут десять, ни о чем не думая, просто погружаясь в пространство, где нет никого и ничего, где нет его самого.

Далее все развивалось по обычному для таких заведений сценарию. Рыбкин выпил, потом к нему пристроились девицы, и с одной из них он через час с небольшим тешился в постели. Цена была названа сразу, и он, не раздумывая, согласился.

…Девица показалась ему вчера ослепительной. А сейчас, когда она лежала к нему спиной, в неудобной уродливой позе, он глядел на нее с ужасом. Голову сдавливала похмельная тяжесть. На потолке выделялись огромные сальные пятна.

Девица вчера сказала, что живет рядом с клубом и можно пойти к ней. «Вряд ли это ее квартира. Съемная, похоже…»

Мужчина, впервые изменивший жене, утром, как правило, размышляет о сущих пустяках.

Весь вчерашний день, против воли, наплыл на него. Утро, Марина, Дмитрий Шелестов, клуб, проститутка. «Сколько, интересно, времени»

Рыбкин полез за штанами, достал мобильник, удостоверился, что не так уж и рано, около десяти. «Надо ли ему сегодня в редакцию?» На этот вопрос ответить не мог никто. Перемны. Новый главный. Может, на него уже не рассчитывают? Кому бы позвонить узнать?

Станислав стал листать телефонную записную книжку и вскоре наткнулся на номер Алексея Климова. Вспомнилась вчерашняя история со стариком, его просьбы и предупреждения. «Позвоню ему ради интереса. Спрошу, слышал ли он когда-нибудь о Дмитрии Шелестове. Марина вчера обмолвилась, что Лешка в Париже. Чего это его в Париж занесло? В командировку, наверно? Он вроде не говорил ничего такого. Хорошо работать в международном отделе, хорошо… Ладно, телефон все равно служебный. Так что его благосостояние не пострадает…»

 

4

Она подошла к нему очень тихо, когда он уже готов был снова задремать. От нее пахло такой свежестью, что хотелось втягивать воздух как можно глубже.

– Привет… – Алексей поднялся на локте.

Она ничего не ответила, а нырнула к нему под одеяло и прижалась всем гибким телом. В ответ Климов очень аккуратно, словно боясь повредить, обнял ее.

– Я почти совсем не спала. Только под утро чуть-чуть вздремнула. А ты?

– Видел тебя во сне…

– Неужели? – Наташа подняла голову и хитро посмотрела него. – Ты это специально говоришь…

– Конечно, специально. – Алексей засмеялся и подвинулся к ней ближе.

– У тебя есть сигареты?

– Где-то были.

– Скажи где, я сама принесу.

– В кармане пиджака.

Пока Наташа искала сигареты, Климов восторженно наблюдал за ее гибкими движениями. Потом они курили, она сидела на диване против него, поджав ноги под себя. Дым поднимался к потолку.

– Ты думаешь, я вульгарная распущенная женщина?

Климов замялся. Взгляд ее обрел в эту минуту такую требовательность, что не ответить было просто невозможно, а что отвечать, Климов не знал.

– Отвечай! Я не обижусь, – настаивала девушка.

– Почему я так должен думать?

– Потому что я почти незнакомого мужчину привела к себе домой и оставила ночевать.

– Нет, не считаю. Мне все равно.

– Все равно?

– Да. Все равно. Такие вопросы задавать глупо. Они все портят. Превращают все в банальность. Я сейчас оденусь и уйду. И мы вряд ли когда-нибудь еще увидимся. Жаль, что не получится сохранить светлые воспоминания. Ты все испортила.

Климов резко поднялся и потянулся за брюками. Наташа тоже встала. Он, старательно не замечая ее маневров, засовывал ноги в штанины. И тут она истово, очень крепко обняла его за шею и бурно заплакала.

 

5

«Ночью выяснилось, что за ними кто-то следит, теперь вот пролился свет на жизнь Жоржа Леруа, причем так пролился, что аж скулы сводит».

Антуан возвращался в гостиницу. Ему нужно было обо всем рассказать Клодин, которая наверняка уже проснулась. Полученную им информацию необходимо было сообщить в Париж, комиссару Легрену! А как же Геваро? Этому ворчуну необходимо позвонить сейчас. Клодин не должна слышать их разговор.

– Алло! Месье Геваро! Это Антуан. Я кое-что узнал. Тот Жорж Леруа, что жил в Авиньоне, не имеет никакого отношения к трупу на улице Булар. Я встречался с женой Леруа, смотрел фотографии настоящего Жоржа. Ничего общего. Вы понимаете? И еще. Здешний, авиньонский, Леруа перед своим внезапным отъездом в Париж очень сильно задолжал банку Клеманов. Все его друзья думают, что он скрывается от кредиторов, поэтому и не давал о себе знать все эти годы. Хорошо. Спасибо, месье!

По тону ответов Геваро Антуан понял, что его информация пришлась как нельзя кстати. Старый полицейский аналитик даже похвалил его и велел быстрее возвращаться в Париж. Теперь надо обсудить все с Клодин и в ее присутствии связаться с Легреном. Он уже прокручивал в голове все детали своего доклада. Легрен, вероятно, тоже одобрит его деятельность. А как не одобрить? Он столько всего узнал…

От этих приятных раздумий Сантини заставил оторваться страшный крик на перекрестке. Антуан поспешил к месту событий. Открывшееся перед ним зрелище выглядело ужасающе. На мостовой, в некрасивой позе лежал тот самый нищий, пристававший к ним в поезде и потом ночью замеченный возле гостиницы. Положение тела, стеклянный взгляд, кровь, вытекающая изо рта, – все говорило о том, что этот человек мертв. К перекрестку уже неслись, яростно сигналя, полицейские машины и машины «скорой помощи». К полной своей неожиданности на противоположном тротуаре Антуан разглядел Клодин. Он побежал к ней, но она свернула в переулок, давая понять Антуану, чтобы тот следовал за ней.

Так, в молчании, друг за другом, они миновали целый квартал. Наконец Клодин остановилась и повернулась к Сантини. В глазах ее еще оставались следы недавно испытанного. Антуан обнял ее, прижал к груди, поцеловал в губы – она не сопротивлялась, но тело ее было все равно что деревянное, не гнущееся, парализованное страхом.

– Боже мой, ты не представляешь, как это страшно… Они сбили его на огромной скорости, буквально смяли. Он умер мгновенно.

– Ты лучше расскажи, как ты оказалась там. Могла бы меня предупредить!

– Я проснулась. Тебя не было. Я спустилась позавтракать и увидела около гостиницы этого самого араба. Вот я и решила проследить за ним.

– Я бы на твоем месте не рисковал так. Надо было позвонить в полицию Авиньона…

– Ты что забыл, что комиссар Легрен строго-настрого запретил привлекать к этому местную полицию?

– Но он не говорил, что за нами будет кто-то шпионить. Это форс-мажорные обстоятельства. Нам элементарно могла бы понадобиться помощь!

– Да брось ты, – Клодин рассердилась. – от провинциальных полицейских немного толку. Полиция Парижа способна управиться со всем сама.

– Ладно. Не будем спорить. Рассказывай дальше…

– Я шла за ним. А на перекрестке на полной скорости в него въехал «мерседес» и тут же уехал.

– Ты номера запомнила?

– Нет. Скорость была чудовищная…

– Интересно получается. Этот араб был явно кем-то послан за нами следить, но, выходит, и за ним кто присматривал все это время. Пора нам связаться с Легреном!

– Я уже связывалась с ним…

Антуан вытаращил глаза.

– И что же ты ему сказала?

– Все, что нам удалось узнать о Леруа вчера.

– И что он ответил?

– Велел немедленно возвращаться в Париж.

– А как он отреагировал на доклад?

– Никак.

 

6

Только что ей доложили, что первая часть операции в Авиньоне прошла успешно. Это заставило ее немного успокоиться. Вчера она своими глазами увидела Его, и это ее взволновало. Она и не могла предположить, сколь сильным будет впечатление. Но нельзя было давать волю эмоциям, хотя последнее время так получалось, что все, против кого она должна была играть, оказывались симпатичнее тех, чьи интересы она выражала. Через несколько минут она получит по электронной почте зашифрованное сообщение от Деда. Мало кто догадывался, что он ей был действительно дед по крови, отсюда так любил и оберегал ее. Если бы не он, служба дознания Ордена растерзала бы ее за недавнюю ошибку. Только на этот раз и ему она не поведала всей правды. Просчетов больше не должно быть. Все ее люди обязаны сработать как надо. Иначе…

Она положила наполовину недокуренную сигарету в пепельницу и пошла к компьютеру читать невинное письмо от дедушки из Москвы, настоящее содержание которого было зашифровано сложнейшим образом.

 

7

Климов ненавидел плачущих женщин. Если при нем из женских глаз проливались слезы, он терялся. А Наташа рыдала по-настоящему, по-бабьи, и при этом прижимала его к себе все крепче, так, что ему становилось тяжело дышать. Он сделал над собой усилие, оторвал ее от себя, посмотрел в глаза. Девушку бил озноб, губы скривились, нос покраснел. Она вся съежилась, смотрелась совсем маленькой.

Алексей уложил ее на кровать, подоткнул одеяло, сел рядом и стал гладить по голове. Что-то очень теплое и родное поднялось в нем к ней, и он сам чуть было не заплакал. Их разные одиночества бились, корежились, перед тем как стать одиночеством на двоих.

Наташа постепенно успокаивалась.

– Прости меня! У меня просто нервный срыв. Я так устала за те годы, что живу здесь. Устала от одиночества, от постоянной борьбы за что-то, от тоски по близким людям. И вот вчера мне представилось, что ты меня понимаешь, вернее, способен меня понять, у тебя такие теплые глаза, руки, тебе хочется доверять…

Наташа подняла голову и опасливо взглянула на Климова. Он в ответ взял ее руку и поцеловал, а сам подумал: «Каждый видит в другом то, что хочет видеть».

– Ты вчера мне так много рассказал о себе, о своей жизни. У тебя все настоящее. А я давно живу, как в дыму. Больше всего я ненавижу свою работу и мужиков, которые пялятся на меня из первых рядов. Ты знаешь, среди наших танцовщиц почти все мужененавистницы, хотя у некоторых есть любовники. Многие думают, что Париж – это рай! Они никогда не видели того Парижа, который знаю я. Здесь можно умирать с голоду, тощать, питаться из расчета одна картошка в день, а все эти изящные дамы и красивые мужчины, живущие по соседству, не поинтересуются, что с тобой. Здесь каждый день дохнут от голода сотни турок, заирцев, арабов из-за ужасных условий работы. А паспортов у них нет! Вот хозяева и закапывают их по ночам в отдаленных местах. Дешевая рабочая сила! На место умерших сразу приедут другие. Таков мир сейчас. Ох, что-то я совсем не то говорю. Правда, Алеша?

Алексей подложил свои руки девушки под затылок и чуть коснулся ее губ. Она ответила очень пылко. Так пылко, что Климов сразу ощутил невероятное желание…

Через минуту они уже занимались любовью, быстро и жадно, боясь не успеть познать друг друга до конца. Дойдя до вершин наслаждения, до вершин проникновения в тайны тел, они лежали рядом, удовлетворенные. Все было стерто: ее слезы, его слова, их предыдущие жизни… Все это проступит, конечно, никуда не денется. Но не сейчас…

Отвечать на звонок сотового крайне не хотелось, но Климов все-таки взял трубку. Звонил Стаська Рыбкин с очень странным вопросом о том, значит ли для него что-то имя и фамилия Дмитрии Шелестов. Да, он знает, кто такой Дмитрий Шелестов! Это его родной дед по матери. Он погиб в Отечественную войну. Его фотографий много в их деревенском доме. Все родственники сходились на том, что Алексей фантастически, просто как две капли воды похож на своего деда. Но зачем это Станиславу?

 

8

– Дорогой мой Кристоф, – Геваро только что закончил разговор с Антуаном и положил сотовый на стол, – вот еще одно подтверждение. Только что один молодой полицейский, которого я вчера отправил Авиньон просто для того, чтобы он не путался под ногами, кое-что раскопал.

– Что именно? – задающий этот вопрос человек, с длинными седыми волосами, сидел в кресле напротив Геваро.

– Жорж Леруа из Авиньона имеет такое же отношение к трупу на улице Булар, как я к китайскому балету…

Когда накануне поздним вечером Геваро увидел на пороге своей квартиры Кристофа Клетинье, он подумал, что перед ним привидение. Тому способствовал не только его демонический внешний вид: длинные седые волосы, горячечно блестевшие глаза, – но и все то, что приписывала молва этому человеку, вплоть до того, как он окончательно отошел от дел и канул в безвестности.

Кристоф Клетинье в свое время был весьма заметным человеком в спецслужбах Франции. В конце девяностых годов он руководил знаменитым подразделением по борьбе с международным терроризмом, и поговаривали, что многие весьма серьезные акции были предотвращены благодаря работе его и его людей. Он создал самую совершенную агентурную сеть, что позволяло узнавать обо всех планах террористов заранее. Кристофа Клетинье боялись как огня, считалось, что террористы не раз назначали высочайшую цену за его голову, но он будто никого не боялся, жил достаточно открыто в центре Парижа и не держал охраны. Всю жизнь он носил длинные волосы, которые в довольно раннем возрасте стали седыми. Он регулярно повышался по карьерной лестнице, его фигура становилась все известней, и уже раздавались голоса, что этот человек может не только претендовать на высокий пост в правительстве, но и побороться впоследствии за президентское кресло. Но вдруг его дела разладились. О нем стали говорить меньше, а в один прекрасный день и вовсе отправили в отставку. По слухам, самому президенту стало не по нраву растущее влиянием Клетинье, а в особенности то, что он и верные ему люди суют нос туда, куда не следует. Но приходилось слышать и другие версии. Одна из них заключалась в том, что якобы Кристоф выступил на одном из закрытых слушаний в парламенте по вопросам безопасности с мягко говоря необычными заявлениями о причинах терроризма и о методах борьбы с ним, чем заставил многих усомниться в здравости своего рассудка.

Прежде жизнь никогда не сводила Клетинье и Геваро вместе, слишком разными были сферы их служебной деятельности, но Геваро, естественно, много знал о Клетинье и все, что тот делал, вызывало у него искреннее уважение, несмотря на известный антагонизм между полицейскими и сотрудниками спецслужб.

Года два как о Клетинье не было ничего слышно. Близились выборы, общество было взбудоражено студенческими и этническими беспорядками. Новые герои выходили на первый план.

Увидев Клетинье перед своей дверью, Геваро аж присвистнул. Он сразу признал во взлохмаченном госте бравого борца с международным терроризмом. Тот мало изменился, только черты его как-то заострились.

– Если я не ошибаюсь, вы Мишель Геваро? – Клетинье произнес это официально, будто принес телеграмму с почты.

– А вы знаменитый Кристоф Клетинье? – Геваро принял тон и манеру собеседника.

– Совершенно верно. Вы позволите мне пройти?

Геваро пригласил гостя.

Клетинье присел в кресло.

Геваро смотрел на него вопросительно.

– Я понимаю, что вас удивил мой приход в столь поздний час и вы ждете объяснений.

Геваро повел плечами в знак того, что церемонии излишни и он готов слушать.

– Мне придется на некоторое время злоупотребить вашим вниманием, поскольку рассказ мой начинается издалека… Вы, дорогой Мишель, бесспорно, знаете, чем я занимался до отставки. В сферу моей деятельности входила охрана государства от международных террористов. Я всегда честно служил Франции и ставил ее безопасность превыше всего, в том числе и собственной жизни. Вы профессионал, и мне не надо долго вам объяснять, что борьба с терроризмом – это не гонки за преступниками на машинах и не красивые операции по освобождению заложников. Если случилось так, что какие-то подонки взяли в заложники ни в чем не повинных людей, значит, те, кто отвечает за борьбу с терроризмом в государстве, делают свое дело из рук вон плохо… Все свое время мы посвящали поиску террористических сетей, разгадыванию их планов, внедряли своих агентов в организации. В мировом общественном мнении создан миф о том, что есть некие богатые арабские миллионеры, стоящие за террористами и финансирующие мировой экстремизм. Это стало одним из направлений нашей деятельности. Мои люди взяли под наблюдение всех крупных шейхов, всех влиятельных людей на Ближнем Востоке, тщательно отслеживали все их финансовые операции, но выловить схему, по которой они финансируют террористов, так и не смогли. Однако те мои агенты, что внедрялись в ячейки террористов, сообщали об очень богатом оснащении баз, о самом современном оружии, сопоставимом с вооружением любой ведущей армии мира. Откуда все это берется? Доказательных объяснений мы не находили. Со временем я уверился, что в цепочке моих рассуждений не хватает одного, но чрезвычайно важного звена. Никак не удавалось выяснить подоплеку деятельности этих террористов, в чем, собственно говоря, их цель, кому и чему они или те, кто за ними стоит, мстят. В это время как раз разгоралась Вторая чеченская война в России, и мы следили за всем этим очень внимательно. На стороне боевиков воевали крупные террористы. В Москве и в других городах гибли люди. И опять за всем этим не виделось никакого реального основания. Ведь чеченцы почти получили независимость, на то, за что они воевали в первую войну, никто не покушался. Зачем было нападать на Россию, явно обрекая себя и свои идеалы на поражение? Мы очень тесно сотрудничали со спецслужбами других стран, в том числе и с русскими. Благодаря продуктивной работе моих агентов нам удавалось предотвратить многие террористические акты, но с каждым днем меня все больше и больше мучило то, что причина терроризма не выявлена. А без выявления этой причины победить зло невозможно! Можно только локализовать его проявления. Тогда я решил пойти по-другому пути. Для кого угроза терроризма самая реальная? Кто больше всего страдает от терроризма и каков психологический результат его существования? Ответ на этот вопрос, в принципе столь очевидный, ошеломил меня. Все эти кровавые карнавалы со взрывами, заложниками, убийствами позволяют держать в страхе простое население тех стран, где у власти наиболее «демократические», в общем понимании этого слова, правительства. То есть терроризм стал прекрасным инструментом для удержания народных масс в состоянии, очень удобном для тех, кто пользуется энергией этих масс, эксплуатирует их. Люди живут с ощущениями постоянного страха и неуверенности, перестают реально оценивать ситуацию в окружающем мире. Возможно, вы решите, что я выступаю почти как левый, как коммунист. Но заметьте, левые не очень охотно рассуждают на эту тему. Они уже почти везде – часть капиталистической системы и вся их деятельность далеки от светлых теоретических идей. Нам, изучающим человеческое сообщество изнутри, бессмысленность и декоративность политических партий видна как никому другому. Но впрочем, я отвлекся… Вы никогда не задумывались, почему знаменитые башни-близнецы в Нью-Йорке подверглись атаке в такое время, когда ни один из крупных боссов там оказаться никак не мог? В том-то и дело. Жертвами терактов почти никогда не становятся те, кто правит миром. А только те, кем правят. После таких размышлений меня перестало удивлять, что крупные арабские шейхи никак финансово не причастны к деятельности террористов. Какой им смысл держать в страхе и повиновении народы развитых государств, не имеющих ни по крови, ни по жизни, ни по вере к ним никакого отношения? Это задача людей, чьи штаб-квартиры располагаются далеко от лагерей наемников.

Геваро смотрел на Клетинье с восхищением. Такие люди способны переделать мир! Ему стало неловко перед собой, что он столько лет обуреваем жаждой довести до конца свое дело о пожаре! Сейчас оно выглядело так мелко! Если бы он знал, к чему ведет Клетинье свою речь…

– Вы понимаете, что без конкретных фактов озвучивать мои догадки не было смысла. И вот я, вместе с Интерполом, под предлогом расследования известных финансовых махинаций всерьез взялся за европейскую банковскую систему. Лучшие аналитики моего отдела, лучшие хакеры и программисты принялись за дело. Первое время – никаких серьезных результатов. Я даже начал сомневаться в верности выбранного пути. Но через месяц почти круглосуточной работы мы нашли кое-что. Поначалу я ликовал. Источник финансирования терроризма найден! Я считал, что остается только выявить координационный центр, и со всем этим будет покончено. Представьте, меня ожидало большое разочарование. Все банки, замеченные нами в финансировании международных экстремистских организаций, действовали самостоятельно и преследовали совсем разные цели. В это трудно поверить, но это так. Тогда к нам в поле зрения попал банк «Клеман и сыновья»…

Геваро кивнул.

– Нам стало известно, что через него шло весьма активное финансирование проектов, связанных с деятельностью незаконных формирований в Чечне и вообще на территории России. Мы взяли банк под плотный и негласный контроль. Но чем больше мы вникали, чем больше cобирали фактов, тем удивительней и запутанней выглядела общая картина. Похоже, что банк «Клеман и сыновья» был главной финансовой базой некой весьма могущественной Организации. А вот чем занималась эта Организация, кто ей руководил и какие ее настоящие цели, нам только предстояло выяснить…

Клетинье сделал небольшую паузу, отдышался. Геваро, заметив его усталость, предложил ему кофе. Кристоф попросил еще стакан воды.

После нескольких глотков Кристоф немного воспрял. Голос зазвучал уверенней, в нем зазвенели командные нотки, как своеобразный привет из прошлого.

– Изучив все финансовые транши банка Клеманов в Чечню, я пришел к заключению, что боевики выбирались по определенному принципу. Это были достаточно известные лидеры мощных группировок, до этого очень активно сражавшиеся с федеральными русскими войсками. Но после того, как их начинали спонсировать Клеманы, очень скоро большинство бандитов переходило на сторону федералов. Будучи в горах как у себя дома, они становились бесценными проводниками, мудрыми советчиками, одним словом, во многом благодаря им русские в Чечне смогли навести порядок. Расследование увлекло меня, все другие дела я перепоручил подчиненным, а сам всерьез занялся Организацией, тем самым айсбергом, надводной частью которого был банк Клеманов. Лучший мой агент, первый в мире мастер внедрения и вербовки, стал в ней своим человеком. Но представьте себе, в Организации действовала такая изощренная и совершенная система конспирации, что ни один из ее членов не был до конца в курсе положения дел. Над всей деятельностью витала тайна, несмотря на то что все члены Организации жили как простые неприметные люди и ни от кого не прятались. К таким никогда ни у кого не возникнет претензий, никто их ни в чем не заподозрит. Спустя многие месяцы кропотливой работы мы узнали, что Организация существует много лет, что настоящие цели знает только Глава – так они между собой называли некоего лидера, которого никто никогда не видел. Работа Организации строилась по очень простому принципу. В системе строгой иерархии старший давал указания младшему. Указания могли не поступать годами, но как только они озвучивались, член Организации должен был их беспрекословно выполнить. Что интересно: каждый младший член обязан был выполнить только одно указание старшего, а дальше, под страхом незамедлительной смерти, все забыть и продолжать жить нормальной жизнью. Конечный результат, общая цель всех этих усилий координировалась на самом верху Организации. Сколько мой человек ни пытался выяснить эту главную цель, ему удалось получить только одно весьма туманное сведение. Цель Организации – угадать Избранного. Что зашифровано за этим, мы разгадать не могли. Деятельность агента была на грани разоблачения, и ему пришлось инсценировать собственную смерть. Живым из Организации выйти не удавалось никому. Дисциплина в ней отличалась колоссальной жесткостью, и человеческая жизнь не ставилась ни в грош. Незадолго до выхода из игры мой агент получил еще одну совершенно непонятную информацию. В России, помимо Организации, действует еще одна сила, которую члены Организации между собой называют Орденом. Задача Ордена – во всем опережать Организацию и мешать ей в поисках Избранного. Анализируя все донесения моего агента, ни в коем случае не ставя под сомнение его компетенцию, мне иногда представлялось, что его просто-напросто дурачат. Ведь ситуация напоминала дешевый роман, сказку о ложах и масонах. Но агент был квалифицированный и оперировал только фактами. Фактами, которые, сложенные вместе, ровным счетом ничего не объясняли. Я между тем вплотную занялся банком Клеманов. Вот вы, Геваро, знаете, к примеру, почему этот банк так называется? Вы ведь учились в лицее вместе с Франциском Клеманом?

– Думаю, что это вполне логично. Многие банки называются по такой формуле, – усмехнулся Геваро.

– Не все так просто. Этот банк назывался так не сразу. Первое название банка – «Интреконтиненталь». Никогда не слышали о таком? Это был один из самых надежных банков в начале двадцатого века. Однако в феврале 1918 года хозяин банка погиб при таинственных обстоятельствах, а при обнародовании завещания выяснилось, что наследником является совсем молодой парнишка, эмигрант из России. По документам его звали Георгий Климов, хотя у тех, кто приезжал из России, в то время могли быть любые документы. Надо сказать, что этот русский проявил невероятную деловую хватку и быстро вывел надежный, но довольно средней руки банк в число ведущих банков Европы. Название долгое время не менялось. Сам Климов офранцузился, стал называться Георгом Клеманом, в тридцатые годы женился на одной очень известной певице варьете. У счастливой четы каждый год рождались дети, сначала два мальчика, потом девочка, а вот при рождении четвертого перевенца роженица скончалась. После этого старший Клеман замкнулся, почти перестал появляться на людях, а у банка поменялось название. Так явилась миру фирма «Клеман и сыновья». Этим названием он словно пытался оградить свою фамилию от новых бед. Во время Второй мировой войны Клеман вместе со всей семьей исчез из Парижа, а банк прекратил свою деятельность. Не сохранилось никаких сведений о том, где все это время провели Клеман и его малолетние дети. Но как только Третий рейх с позором рухнул на историческую свалку, Клеманы вернулись. Однако старшего Клемана не каждый узнал бы теперь, нижняя часть тела его была парализована, и он передвигался в инвалидном кресле. С этого момента жизнь семьи Клеманов стала абсолютно закрытой. Хотя банк вскоре снова стал процветать, и сам Георг, несмотря на нездоровье, вел все дела очень активно. Дети постепенно подрастали. Ужасы войны забывались. Именно в эти годы вы и начинали учиться с Франциском в Лицее Монтеня?

– Да, вы правы. О семье он действительно никогда ничего не рассказывал. А мне тогда это ни к чему как-то было…

– А теперь я приступаю, наверное, к главному для вас. Но сначала еще немного о Клеманах. Когда дети повзрослели, Георг Клеман официально удалился от дел, передав все управление своей на тот момент весьма могущественной финансовой империи в руки вашего лицейского приятеля Франциска. Семья Клеманов продолжала оставаться одной из самых замкнутых семей Парижа, и репортеры по крупицам добывали сведения о них. Но и в этих сведениях никогда не находилось ничего скандального. И вот именно в то время, когда я занимался банком вплотную, то есть несколько лет назад, стали происходить некие события, которые я счел весьма знаменательными. Надо сказать, что детей Господь послал только Франциску, остальные два брата и сестра наследников не дали. Но уж зато Франциск с лихвой закрыл эту своеобразную семейную брешь. Пятеро детей и больше десяти внуков. Некоторые из детей и внуков друга ваших детских игр жили самостоятельно, неизменно утверждая себя на самых благородных поприщах. Они свято следовали семейной традиции – не выставлять частную жизнь на суд широкой публики, как и те из отпрысков, что не торопились покидать семейное гнездышко. Вероятно, за семейными обедами и ужинами кухарке приходилось изрядно потрудиться, дабы накормить такую массу народа. Теперь о событиях… Семья Клеманов понесла большие потери: сначала появились извещения о смерти одного из братьев Франциска, Артура, а затем другого, Шарля. Несчастье за несчастьем. Горе, страдание, семейный траур… Но, представьте себе, при внимательном изучении вскрылось, что, кроме некрологов в одной из крупных французских газет, никаких других действий, хоть отдаленно напоминавших похороны и коллективную скорбь, выявить не удалось. Выводов напрашивалась два: Франциск распорядился похоронить своих братьев в глубочайшей тайне или они просто-напросто не умерли. Второй вывод выглядел более правдоподобным, и я пустил по следу исчезнувших братьев опытных сотрудников. Артура через некоторое время удалось обнаружить. Он неосторожно расплатился в одном ресторане банковской карточкой и подписал чек своим именем. Официант был из наших и сразу просигнализировал моим людям. Выяснилось, что в этом ресторане человека, подписавшего чек именем Артура Клемана, знали как кого бы вы думали, милейший Геваро?.. Да-да, я вижу, вы уже догадались… Его знали как Жоржа Леруа. Он не сделал никакой пластики, просто поменял прическу, сбрил привычные усы и бородку, немного осветлил волосы, вместо толстых очков заимел линзы и стал почти неузнаваемым. Впрочем, узнавать его было особо некому, учитывая уединенность и не публичность его прежней жизни. Естественно, этого самозванца мы сразу взяли под плотное наблюдение. Но он, самое занятное, не делал ничего такого, что бы могло вызвать хоть малейшие подозрения. Снимал номер в средней руки гостинице на правом берегу, представлялся нотариусом из Авиньона. Одним словом, зачем Артуру Клеману понадобилось так перевоплощаться, предстояло еще разбираться. Однако события стали развиваться стремительно. Несостоявшийся покойник приобрел квартиру бывшего эмигранта Нестора Махно, собираясь устроить там музей, а потом произошло то, о чем вы осведомлены получше моего.

Геваро сейчас напоминал тигра, перед глазами которого проносят добычу, но наброситься не дают.

– Постойте, значит, тот старик на коляске, что сгорел в этом треклятом доме, Георг Клеман, отец братьев Клеманов?

– Совершенно верно, дорогой Геваро. О Георге изрядно позабыли за это время, но он-то как раз ничего не забыл. Ведь банк – это только прикрытие деятельности Организации, как мы теперь с вами понимаем. И все это время, после формального ухода от дел, Георг очень активно и законспирированно работал на благо Организации, приближая ее главную цель – найти Избранного! Кто этот Избранный, зачем его угадывают, понять невозможно.

Похоже, это связано с какими-то старыми русскими тайнами…

– Неужели Леруа, то бишь Артур Клеман, спалил своего собственного отца? Но зачем?

– Здесь вы не совсем правы, старина. Скорей всего, сына и отца заманили в ловушку. Я думаю, что старик сам отдал приказ сыну выбросить его, уже горящего, из окна, а самому спасаться. Георгу к тому времени было уже около ста лет. Не уверен, знаете ли вы, но в комнату, где находились отец с сыном, залили из окна немало бензина. Вы же тогда докопались, что к дому подъезжал грузовик и из него что-то бросили. Так вам показывали свидетели, вскоре все неожиданно забывшие. Так вот, не бросили, а вылили. Вы этого не учли. Коляска загорелась прежде всего, и, начни Артур вытаскивать отца, погорели бы оба.

– Да. Я-то считал, что пожар начинался постепенно, и все гадал, что помешало Леруа вывезти старика обратно.

– Пожар действительно продолжался долго. Артур, или, если удобно, можем называть его Жорж Леура, специально не вызывал пожарных. По всей видимости, это тоже было указание старика. Что-то было в этой квартире Махно, чему по замыслу Организации или одного из ее лидеров – Георга Клемана надлежало сгореть дотла… Но мы этого никогда не узнаем.

– Вы говорите так, будто видели все своими глазами.

– Так оно и есть. Я со своими людьми был рядом. Но мы не могли вмешаться, дабы себя не обнаружить.

– Жестокая у вас была работенка. – Геваро впервые за время их беседы испытал к Клетинье неприязнь.

– Что делать? С терроризмом не борются в белых перчатках.

– Вы обмолвились, что Клеманов, младшего и старшего, заманили в ловушку. Но кто заманил?

– По всей вероятности, Орден. Та самая загадочная, конкурирующая с Организацией структура.

– В ваших словах сейчас сквозит не свойственная вам неуверенность. Меня это, признаться, удивляет. Вам не удалось это выяснить наверняка? – Геваро почти не скрывал злорадство.

– Я бы говорил более уверенно, если бы мне суждено было довести все расследование до конца.

– И что же вам помешало?

– Наступило время моего выступления на закрытых парламентских слушаниях. Я подготовил емкий доклад, где называл все европейские банки, финансировавшие террористов. Я свято верил в справедливость нашей республики и никого не боялся. Банк Клеманов тоже значился в моем перечне. Я думал, что мой доклад произведет переворот в общественном сознании. Но, как это ни горько сознавать, мои опытнейшие сотрудники где-то наследили, и Клеман успел подготовиться и соответствующим образом настроить парламентариев.

Моя речь была подвергнута жесточайшей обструкции, меня объявили чуть ли не сумасшедшим, сочли опасным для общества клеветником. На следующий день меня уволили, и жизнь моя начала меняться, как в кино. Честно признаюсь, я был настолько потрясен таким поворотом, что некоторое время вообще вокруг себя ничего не видел. Потом, оклемавшись, обнаружил, что за мной следят. Причем эта слежка не была особенно скрытой, кажется, меня просто хотели сломить психологически, показать, что я ничего не могу сделать в тайне от своих Соглядатаев. За всем прослеживался почерк Организации и Клеманов. Мой агент, тот, которому пришлось инспирировать свою смерть, предупреждал меня, что по части загнать человека в угол. Организации нет равных. Слава богу, что у меня тоже есть кое-какой опыт, и мне удалось с помощью не отказавшихся от меня друзей уйти из-под наблюдения. Мы вырвались на машине за город. Надо было что-то решать. Времени у нас было в обрез. Недалеко от Парижа я знал один пансионат, очень хорошо охраняемый, где держали людей с пошатнувшимся психическим здоровьем. Я рассудил, что там меня вряд ли будут искать, и, пользуясь тем, что директор этого дома когда-то слыл моим добрым приятелем, поместил сам себя в добровольное заточение. Там как раз незадолго до моего появления скончался какой-то старик, у которого не было никакой родни, и я занял его место. Директор хоть и неохотно, но согласился не регистрировать меня официально, какое-то время не обнародуя факт смерти бывшего своего подопечного. Я же, в свою очередь, дал слово, что задержусь в его горестной обители недолго.

Тишина, покой, аскетизм во всем, никаких церемоний – вот главные качества этой лечебницы. Сосед попался мне довольно симпатичный, хотя в психике его намечались некоторые серьезные изъяны. Его лицо таило черты как будто знакомые, но я отнес это к тому, что такие утонченные лица, как это ни парадоксально звучит, могут быть весьма типичными. Иногда этот чудак, похоже, вовсе терял ориентацию внутри себя и молол полную чепуху. Только с моей помощью он мог выбираться из поглощающей его тьмы. И вот однажды, как только мы проснулись, он с потешно торжественным видом сообщил мне, что хочет поведать главную тайну своей жизни. Я поначалу усмехнулся про себя, но с первых слов понял, что в его мозгах сегодня на редкость ясно. История выглядела занимательной, почти трагичной, и вдруг… Произошло невероятное. Я вдруг понял, кто передо мной. Бьюсь об заклад, что вы не догадаетесь?

– Оставьте театральные эффекты! Говорите, – вставил Геваро раздраженно.

– Собственной персоной Шарль Клеман, младший из братьев, якобы внезапно умерший!

– Господи помилуй! Прямо фильм ужасов какой-то! – Геваро потер рукой шею.

– Вы недалеки от истины. История его ужасна. Этот бедолага не планировался ни на что серьезное в этой страшной семейке, об Организации и слыхом не слыхивал. Его отправили учиться в Россию, а по возвращению запихнули в один из провинциальных университетов. Бедняга Шарль жил себе припеваючи, изучал русскую иконопись. Ведь по крови он наполовину русский, хотя в семье Клеманов по-русски старались не говорить. На этом настаивал Георг. Видимо, большую обиду он затаил на соплеменников. Но это, впрочем, к делу отношения не имеет. Так вот, однажды Шарль незапланированно вернулся в Париж и решил наведаться в семейное гнездышко, в известный дом на бульваре Сен-Мишель. Там он стал невольным свидетелем встречи Артура и Франциска с Главой. Знаете, что они обсуждали? Они обсуждали имя Избранного, самую страшную тайну Организации. Шарля, само собой, выловили, и далее оба братца подвергли, как я понял из рассказа нечастного, долгим процедурам по снятию из мозга фрагментов памяти. Все это, разумеется, подавалось ему так, что он болен, а братья о нем заботятся. Память целиком ему вытравить не смогли и поэтому поместили в тот странный дом. Изолировали от общества, чтобы он, не дай бог, не проболтался. Судьба давала мне еще один шанс! Я начал действовать. Выбравшись под видом старика-попрошайки в город, я встретился с самыми верными своими агентами, работавшими по делу Организации. Они, несмотря на то что я временно вышел из игры, не прекратили тайно, без ведома нового начальства разрабатывать наше дело. Вы знаете, они многого добились! А совместив их результаты с моими фактами, картина стала ясна. В Париже вот-вот должен был появиться тот, кого и Организация, и Орден величали меж собой Избранным. Также стало известно, что эмиссары Организации выходили на контакт со знаменитым скрипачом Пьером Консанжем, и после этого в его программе появился благотворительный концерт, все сборы от которого, по замыслу устроителей, пойдут на пожертвования в пользу семей, погибших от террора. Этот концерт должен был состояться сегодня вечером, но из-за нападения непонятных бандитов на скрипача отменен с большим скандалом. Кстати, в полицию Консанж не заявлял, только представители организаторов делали заявления для прессы. С этим нам еще предстоит разбираться, любезный Геваро…

Геваро ухмыльнулся правым уголком рта. «Не думал, что Клетинье настолько бесцеремонен. Хоть бы меня спросил, надо мне с этим разбираться или нет.» Однако выказывать свое неудовольствие Геваро не стал, уж очень хотелось дослушать.

– Разумеется, с Консанжа мы глаз не спускали. Нападение на себя он инсценировал, только вот зачем? Может, испугался? Ладно. Теперь о главном моем просчете, за который я себя до сих пор корю. Мне удалось проникнуть на прием в посольство на очень небольшое время. Хотя я и выглядел как нищий, на пропуск у меня был настоящий. За то время, пока охрана решала, что со мной делать, я услышал, как Консанж просит одного из русских, чтобы его концерт приехал освещать журналист Алексей Климов. Алексей Климов – это имя Избранного, которое назвал мне Шарль. Чудак и не ведал, что сам он тоже Климов. Георг никогда не говорил сыновьям о своем прошлом, и они уже знали его как Клемана. Меня тогда вывели из посольства, видимо, за неподобающий внешний вид, но я все уже узнал. Избранный скоро прибудет в Париж. Счет шел на дни.

– А вам не кажется, Клетинье, что в этой Организации и в Ордене всем заправляет группа сумасшедших маньяков? Какой Избранный? Что он должен сделать? И к чему это все?

– Меня самого мучает отсутствие ответа на последний ваш вопрос. Россия – загадочная страна… Но больше меня волновало другое. Появись этот Избранный в Париже, могло бы произойти непоправимое… Сдвинулись бы такие исторические плиты, что нашу обожаемую Францию накрыло бы с головой. Я разработал идеальный, как я сам тогда думал, план.

Надо было во чтобы то ни стало помешать этому Климову попасть в Париж… Через нашу агентуру в Москве, там еще оставались верные мне люди, я получил об этом Климове весьма полную информацию. Я ожидал найти свидетельства его родства с Георгием Климовым, то есть с Георгом Клеманом, но такой информации обнаружить не удалось. В России после 17-го года родственников за границей боялись как огня. И старались оборвать с ними все связи. Биография Алексея Климова выглядела весьма заурядно. Из родственников никто ничем примечательным также не выделялся. Некоторый интерес представлял только дед по материнской линии, Дмитрий Шелестов. Он числился в без вести пропавших в Отечественную войну… В семье Избранного погибшего фронтовика чтили как героя, передавали из уст в уста семейные легенды. Ничего толком о его судьбе мне выяснить не удалось, но я решил использовать его имя как сигнал. Алексей Климов обязан был среагировать на человека, назвавшегося этим именем. Я решил послать в Москву Шарля…

– Господи! Он же, судя по вашим словам, не совсем вменяем.

– Так то оно так. Но во-первых, к тому времени после длительных бесед и психологических тренировок со мной он на глазах оправлялся, а во-вторых, такой человек не вызовет никаких подозрений. Я велел ему ходить по редакциям и спрашивать Алексея Климова. Сначала он должен был по Интернету определить всех журналистов с именем Алексей Климов, а далее представляться Дмитрием Шелестовым и сообщать одну и ту же нелепую историю. Сбоев не должно было быть. Я проделал за Шарлем его путь предварительно, как будто все рассчитав. Я знал редакцию, где работает Климов, но не мог эту информацию в целях безопасности сообщить Шарлю. Его задача в поиске… И он должен был, по моим представлениям, в первый день набрести на редакцию газеты «Свет», где в международном отделе числился Климов, а когда Климов клюнет на имя Дмитрий Шелестов, отвести его по одному адресу, якобы там есть люди, которые могут сообщить о судьбе деда Климова нечто новое и что сам он тоже родственник Шелестова, но по другой линии. Кто устоит перед соблазном выведать у жизни что-то новое о своей семье? Я предполагал, что этой парадоксальной, но, поверьте, психологически безупречной операцией я воспрепятствую появлению Избранного в Париже, а мои коллеги в Москве, не причиняя Климову вреда, на время изолируют его.

У Геваро кончалось терпение.

– Вы меня извините, Кристоф, я всегда питал к вам известное уважение, но эта ваша идея послать Шарля в Москву, да еще с таким прихотливым поручением могла прийти только в больную голову.

Клетинье поморщился.

– Сразу видно, что всю жизнь вы провели в полиции. Это я не в обиду. В спецслужбах, где в свою очередь я оставил львиную долю отпущенных мне Господом лет, методы несколько иные. Шарль был зомбирован мною по особой системе. Люди, прошедшие такую обработку, думают, что выполняют одно, а на самом деле за счет последовательности действий решают параллельную задачу, строго контролируемую теми, кто проводил психологическую и гипнотическую подготовку. Каждые два часа Шарль обязан был звонить мне и сообщать условленные слова, по которым я следил бы из Парижа за его маршрутом. Отсутствие звонков означало, что он в опасности и действует по своему плану.

– Ну если Климов не находился бы в тот день в редакции? – Геваро никак не мог заставить себя всерьез воспринимать всю эту галиматью.

– Вы плохо обо мне думаете. Распорядок Климова к тому времени мои люди изучили досконально. Вероятность осечки был сведена к нулю. Была…

Клетинье вдруг как-то поник и замолчал. Это длилось долго, Геваро забеспокоился.

– Может, воды? Вам нехорошо?

Клетинье будто не слышал этих слов.

– Я не учел одного. Шарль уже подвергался однажды зомбированию, когда милейшие его братья пытались стереть ему память. Вероятно, это привело к непоправимым последствиям. Одним словом, Шарль ничего не смог делать, забыл добрую половину из того, чему я его учил. Его болезнь, судя по его единственному звонку, обострилась, и теперь он один, в Москве, в гостинице, абсолютно невменяемый. А Алексей Климов уже вторые сутки в Париже. Живет в отеле «Гавана». Я пришел к вам, Геваро, потому что боюсь. Вы когда-то расследовали дело о том пожаре и, как я осведомлен, до сих пор хотите понять, почему Жорж Леруа тогда так себя повел. Надеюсь, я открыл вам глаза.

– Премного благодарен, – Геваро поклонился собеседнику и улыбнулся, – хотя у меня, признаться, теперь вопросов еще больше. Вот, например, первый. Кто виноват в смерти на улице Булар?

– Ответа у меня нет. Но я уверен, что эта смерть и появление в Париже Климова связаны самым роковым образом. Теперь к делу. Я все это рассказал вам не случайно.

– Надо думать, – философски заметил Геваро.

– Я должен исправить свою оплошность. Завтра, хотя… – Кристоф посмотрел на часы, – уже сегодня я улетаю в Москву. Я должен забрать оттуда Шарля. А вы должны довести в Париже мое дело до конца.

– Какое дело?

– Организация и Орден должны быть разоблачены.

 

9

Коль уж ребята, следящие за ним, ведут себя так нагло и уверенно, то он им ни в чем не уступит. Легрен подошел вплотную к их машине, не торопясь обошел ее, делая вид, что заинтересованно разглядывает.

– Эй, чего тебе надо? – растерянно крикнул один из парней. В глазах читалось, что им не давали никаких инструкций на случай такого поведения объекта.

– Этот вопрос был бы более уместным в моих устах, господа. Но я, как видите, его не задаю.

Он быстро достал пистолет с глушителем (благо этим искусством старые парижские полицейские владели в совершенстве, поскольку в годы начала их работы можно было выжить в борьбе с уличной преступностью, только делая все быстрее противника) и, как мишени, расстрелял колеса. Через секунду корпус автомобиля преследователей осел, а Легрен беззаботно направился к своей машине.

Через двадцать минут он уже был в управлении, ожидая прибытия личного состава бригады. В связи с форс-мажорными обстоятельствами были вызваны все, не хватало только Клодин и Антуана.

Каждый получил свое, строго сформулированное задание и без лишних вопросов отправился его исполнять. Легрен дал своим подчиненным два часа. После этого все снова должны были встретиться в его кабинете и доложить о результатах. Хотя он и сам мог об этих результатах догадаться, однако он всегда учил своих ребят, что хороший полицейский отличается от плохого тем, что не верит сам себе, пока абсолютно все факты, даже самые незначительные, не будут доказывать единственно правильную версию. Привычно выкурив сигару и заполнив свой небольшой кабинет сладким, приятным дымом, он полез в стол и достал протокол допроса Антуаном Сантини Анастасии Безансон. Похоже, эта добропорядочная горожанка и мать семейства специально навела Легрена на след Гийома Клемана. Может быть, она и книгу специально подкинула? Нет. Это вряд ли. Она же всячески отрицала, что с месье Жоржем у ней сложились какие-то отношения, кроме вежливо добрососедских. Что ж! Пока мои ребята нароют что-нибудь, я изучу биографию этой Анастасии поподробнее. Тут может пригодится база Геваро. Заодно спрошу его кое о чем. Хотя нет! Он способен выдать ложную информацию, ведь его интерес к этому делу очевиден, но каков этот интерес? Не обязательно он такой же, как у полиции. Придется делать запрос через центральную службу.

Центральная справочная служба Министерства внутренних дел с недавних пор, по прямому указанию министра внутренних дел, помешанного на том, что угроза безопасности Франции исходит от эмигрантов из Азии и Африки, работала в компьютерном режиме и доступ к ней у всех сотрудников был круглосуточным. Правда, никаких серьезных сведений там не находилось, зато справки на всех, кто жил во Франции, содержали порой ненужную, но весьма подробную информацию. А Легрену сейчас надо было именно это. Конечно, у аналитиков в управлениях материал куда интересней, поскольку его собирают живые люди, а не компьютеры. Но…

Легрен сделал запрос, и через семь минут на его личную электронную почту пришла подробная справка.

Комиссар погрузился в чтение.

Анастасия Безансон! Вполне обычная для современного мира биография. Родилась в Москве, закончила школу с углубленным изучением французского языка, затем училась в Институте международных отношений, работала во французском представительстве одной из фирм, потом вышла замуж за Алена Безансона и переехала жить в Париж. Ее мать, урожденная Елена Бадмина, была дочерью советского генерала, отец служил по дипломатической линии. Вполне состоятельная семья, вполне удавшаяся жизнь, ни одного, на первый взгляд, темного пятна в биографии. «Да, не много толку от этой службы. Буду ждать, когда ребята вернутся».

Легрен отодвинул в сторону распечатанные листы и снова стал взвешивать всю имеющуюся у него информацию по делу о смерти Жоржа Леруа. Чем больше он размышлял, тем крепче становилась его уверенность в том, что все ответы на его вопросы могут дать два человека – Анастасия Безансон и Гийом Клеман. Правильно он сделал, что дал одному из своих сотрудников фотографию Гийома Клемана из того самого журнала, что попался ему в кафе. Комиссар с разрешения своего друга и одного их хозяев кафе Эме прихватил журнал с собой. Всем, кого можно было добудиться в окрестностях улицы Булар, надо показывать эту фотографию. Особое внимание Легрен просил обратить на показания официантов и сторожей двух кафе, расположившихся напротив дома, где разыгрались трагические события. Ставка была сделана только на удачу. Если выяснится, что Гийома Клемана никто никогда не видел, то расследование зайдет в полный тупик. Но что-то подсказывало комиссару, что, называя имя Гийом, русская сознательно вела Легрена по этому пути. Он пройдет по нему, но по своему плану, а не по ее.

Комиссар предполагал, что Безансон и Гийом состояли в неком преступном сговоре и что результатом этого сговора стала смерть Леруа. Вероятно, они договорились, что всю вину на себя возьмет юноша. Вот Безансон и пускает полицейских по его следу. А может, она просто отводит от себя подозрение?

До назначенного сбора сотрудников оставалась чуть больше часа. Можно немного расслабиться… Мало кто знал об этом, кроме самых близких, но в минуты колоссального напряжения комиссар Легрен спасался от внешнего хаоса классической музыкой.

Любимым его произведением многие годы оставалась «Рапсодия на тему Паганини» Сергея Рахманинова. Вот и сейчас он выдвинул ящик своего стола, достал плеер, одел наушники и замер.

Вот она – главная тема, искристая, то вверх то вниз, а потом цепь вариаций, абсолютно меняющих эту классическую европейскую мелодию, вбирающих ее в себя, поднимающих до Космоса, до Бога, до ощущения безмерного простора и счастья.

Комиссар Легрен всегда слушал музыку с закрытыми глазами…

Последние звуки рапсодии уже затихли, а комиссар все не открывал глаз. Музыка еще продолжала звучать в нем, и он понимал, что в этот раз он совсем не переключился. Среди разнообразных аккордов, пассажей и мотивов ему то мерещились голоса Антуана и Клодин, то возникало лицо Леруа, то звенел красивый голос мадам Безансон…

Подчиненные вот-вот вернуться из города…

Ровно в назначенный час вокруг стола комиссара сидели несколько человек. Результаты превзошли все ожидания. Гийома Клемана опознали несколько человек. Охранник соседнего кафе сообщил, что этот парень каждый будний день вечером приходил в дом на улицу Булар, а домработница одного из соседей Леруа поведала, что тоже видела этого молодого человек несколько раз входящим в их подъезд каждый раз около девяти вечера и даже однажды поинтересовалась, к кому он направляется. По ее словам, юноша очень смутился от этого вопроса, но потом весьма бодро ответил, что он учитель музыки детей Безансонов. Это абсолютно не вязалась с теми сведениями, что были собраны другим сотрудником относительно четы Безансонов. Так, нянька детей, из-за отъезда Алена Безансона с детьми в деревню отпущенная в отпуск, в частности, объяснила, что не видела никогда более нерадивых детей и что сам Ален постоянно ставил в вину своей супруге отсутствие у детей каких-либо увлечений. Об учителе музыки в квартире Безансонов и слыхом не слыхивала.

Выходит, Гийом Клеман ходил не к Безансонам, а к Леруа. А Жорж, чтобы сохранить эти визиты в относительной тайне, договорился с Анастасией, что он может в случае чего назваться учителем музыки ее детей. Третий сотрудник докладывал последним. Ему был дано указание выяснить все, что происходило возле дома номер восемь на улице Булар в день смерти месье Жоржа. Это был один из самых талантливых учеников Легрена, отличающийся прекрасной памятью и умением правильно систематизировать информацию. Ему действительно удалось воссоздать почти всю картину того дня. Он с уверенностью констатировал, что в пятницу Гийом Клеман в дом номер восемь по улице Булар не приходил. Каждый будний день до этого приходил, а вдень смерти Леруа – нет.

Все ждали от комиссара вердикта.

– Завтра утром мы поговорим с Гийомом, а потом навестим нашу «музыкальную мамашу»! А сейчас все свободны до семи утра.

Сам комиссар решил кабинет не покидать и устроился прямо на диване. Он не забыл о сегодняшнем хвосте и счел, что здесь он будет в большей безопасности. Долг велел комиссару допросить Гийома. Без этого нельзя. Но сам комиссар уже сделал свой последний вывод: Жоржа Леруа никто не убивал и между тем его убили…

 

10

Ее глаза по-прежнему таили для мужчин притягательную силу. Особенно когда она улыбалась и слегка щурилась. Пользоваться своими женскими чарами в интересах дела она никогда не считала зазорным. Перед ней мало кто мог устоять. Вот и старик, как она была убеждена, тайно влюбился в нее, поэтому и приглашал частенько на чашку кофе, много рассказывал занимательного, смотрел на нее подолгу. Она уже считала себя победительницей, мысленно играла его жизнью, но… Как она позволила так себя надуть! Хорошо еще, что Дед не осведомлен обо всем!

Из последнего сообщения Центра она не почерпнула ничего нового. План не отменялся, и ее роль оставалась прежней. На этот раз никакой осечки не должно произойти…

Все эти дни она прокручивала в голове свой последний разговор с Жоржем Леура, с тем, кого она считала Избранным и должна была в свой срок уничтожить. Конечно, это не она остановила на Леруа свой выбор. Все службы Ордена работали для того, чтобы не ошибиться и определить правильного человека. На ней лежала самая последняя завершающая миссия – нанести решительный удар. Но только после того, как… Ах Леруа! Как мастерски он обыграл ее. Она поздно это поняла, а поняв, пришла в неистовую ярость. Признать ошибку невозможно, отступать некуда. Теперь она вынуждена вести еще и свою личную игру…

В тот последний вечер старик много рассуждал о Рахманинове, дал ей книгу его писем, тот том, где были письма последних лет. Он проявлял каждый раз очень глубокие познания в том предмете, о котором высказывался. Настя даже полюбила свои визиты к нему. Она всегда приходила поздно. Он сам просил ее об этом. Ему не хотелось, чтобы она сталкивался с Гийомом. Все, что касалось Гийома, месье Жорж держал в полном секрете, только просил ее держаться версии об учителе музыки. Он мотивировал это тем, что семья Гийома против этих визитов, и мальчик очень боится, что их общение вскроется. Настя поначалу решила, что между стариком и юношей некая противоестественная связь, но потом отклонила эту догадку. Леруа так плотски порой глядел ей в глаза, что в его ориентации усомнился бы только слепой. Она пару раз пыталась расспросить Леруа о его юном друге, но Жорж ничего не открывал.

В тот последний вечер его жизни он достал из бара бутылку вина. Она взглянула на него удивленно – ведь много раз говорила, что и капли спиртного не переносит. Но тем не менее Жорж поставил бутылку на стол, подвинул ей бокал. Она отрицательно покачала головой, и он не стал ее уговаривать. Бутылка, это она точно помнила, так и оставалась во время всего их разговора не откупоренной. Речь его лилась особенно гладко, правда, глаза смотрели печально. Знала бы она тогда, какую игру он с ней ведет! Каков притворщик! Он, видимо, с самого начала понял, кто она такая и какова ее цель. Он принес себя в жертву своему делу. В шахматах жертва одной фигуры часто приводит пожертвовавшего к безоговорочной победе. Его целью было заставить всех поверить, что Избранный мертв. Он тонко изучил ее психологию и правильно все рассчитал. Узнав о его смерти, она доложит в Центр, что убрала его. Это на время успокоит Орден, и Организация получит преимущество во времени. Хорошо, что в руководстве Ордена не поддались на уловку. Теперь ее задача все довести до конца…

Вот-вот должны были сообщить о второй части Авиньонской операции. Но эта операция далеко не самое важное на сегодня. Сегодня надо не выпускать из-под контроля Избранного. Она взяла его в кольцо тройной слежки, так, чтобы ничего непредвиденного не случилось. Все-таки гены у нее хорошие. Настоящий ее дед знал толк в розыскной и оперативной работе. А как она классно пустила этого толстяка из полиции по ложному следу! Пока они будут разбираться с мальчишкой, она все успеет!

Кофе показался ей отвратительно горьким. Обычно этот напиток взбадривал, помогал сконцентрироваться, но сейчас ожидаемого действия не последовало. Наоборот, видение, до этого дремавшее в уставшем подсознании, обрело явственность. Вот Леруа провожает ее до двери, вот сует ей книгу писем Рахманинова, вот нежно целует на прощанье руку. Уже на лестнице она слышала, как закрылся засов…

Надо посмотреть эту книгу, что он ей дал. Может быть, там есть что-то интересное. Где она кстати?

Анастасия Безансон напрягла память, потерла тоненьким пальчиком лобик, обвела глазами комнату и увидела достаточно потрепанный том. Книга распахнулась сразу в определенном месте. Отсюда Анастасия начала читать и увлеклась. Это были письма великого композитора от 1934 года. Да, в прошлом русские умели писать письма так, чтобы в них содержалась бездна духовной информации, даже если это обычная деловая записка. Время от времени в этих письмах Рахманинов сообщает, что работает над одной вещью, ни разу не обмолвившись, что это за музыка. Когда работа окончена, он уже не скрывает. «Это Рапсодия на тему Паганини».

Настя захлопнула книгу. Понять, зачем Леруа дал ей именно это, она отказывалась. А ломать голову желания не было. Да и до этого ли сегодня, в день, решающий для ее жизни все. Кто бы мог подумать, что жизнь даст ей шанс, исполняя замысел тех, кому она служила, поквитаться еще и со своим личным обидчиком?

 

11

Гийом Клеман долго не мог привыкнуть к тому, что дедушку Артура надо называть Жоржем Леруа. Но сам дед строго-настрого запретил произносить свое имя. Гийом никак не мог понять почему, но с самого раннего детства дедушка Артур был его любимцем. С того момент, как он себя осознавал единичным человеком, он верил только Артуру и слушался только деда Артура. В детстве они часто играли в разные таинственные игры, изображали из себя магистров некоего тайного ордена, придумывали себе разные имена. Постепенно игры стали жизнью. И вот теперь деда Артура нет. Все существо Гийома протестовало против этого. Он не понимал, для чего теперь жить. Даже мысли о любимой микробиологии не волновали его. Скоро ли придет к урне Нестора Михненко человек с фотоаппаратом? Дед Артур, прощаясь с ним каждый вечер после долгих бесед, наставлял:

– Как только ты выполнишь миссию, необходимо все забыть. Забыть надо будет и обо мне, будто я умер. Возвращайся к науке и будешь счастлив…

Теперь Гийом совсем по-другому слышал эти слова.

Он привычно ехал в парижской подземке на работу, на кладбище. Ехал, чтобы продолжить вахту.

 

12

Антуан и Клодин стояли на перроне в ожидании поезда на Париж. Стояли, держась за руки. Теплая ладонь девушки служила для Антуана залогом того, что все случившееся здесь не сон, а правда. Они боялись думать и говорить о совместном будущем, но уже врастали друг в друга мыслями, желаниями, подозрениями, взглядами. Здесь им больше нечего было делать, и они ждали парижского поезда так, как дети ждут дня рождения или Рождества.

Антуан заметил этого человека первым. Он сразу показался подозрительным. Вот незнакомец почти поравнялся с ними, глаза пустые, рука в кармане. По его движению Сантини понял, что сейчас произойдет непоправимое. Он что есть силы схватил Клодин за плечи и дернул вниз. Короткий щелчок! Боль! Пустота!

 

13

– Знаешь, кто там, около парадной двери, ошивается? – Наташа вернулась с улицы, где покупала горячие булочки им на завтрак.

– Не знаю, милая! Наверное, твой старый ухажер. – Алексей схватил Наташу и попытался поднять и покружить, но она не позволила.

– Не смешно. Мне не по душе такие шутки. Они меня обижают.

– Прости.

– Так тебе интересно, кто стоит внизу?

– Ты же все равно скажешь. Чего мне гадать…

– Скажу… Потому что ты мне не безразличен, дурачок. – Она подошла к нему и провела рукой по волосам. – Там внизу твой якобы пострадавший друг, Пьер Консанж!

Алексей присвистнул:

– А как он там оказался? Он что, знает, где ты живешь?

– Я ему вчера сказала, так, за разговором. Здесь много музыкантов живет из разных стран мира.

– Интересно, к кому он пришел?

– Может, позвать его?

– Значит, ты говоришь, что рука у него цела-целехонька… И вот он пришел. Понял, что я у тебя…

Наташа рассерженно щелкнула у него пальцами перед носом.

– Эй, ты не сам ли с собой часом разговариваешь?

Климов расхаживал по комнате с видом полного отчуждения от реальности. Туда-сюда! Брови его напряженно свелись к переносице, придавая лицу нечто театрально-трагическое.

– У меня к тебе такое предложение…

Наташа все это время стояла подбоченившись и серьезно наблюдала за ним.

– Ну, говори…

Алексей начал не сразу, а прежде заглянул искательно в глаза Наташи.

– Мы ведь не должны сегодня расставаться, правда?

Девушка кивнула.

– Ну вот. Понимаешь, меня один очень хороший человек просил сфотографировать урну батьки Махно на Пер-Лашез. Неудобно, если я этого не сделаю. Он так просил…

– А как же Пьер? Он наверняка тебя внизу ждет. Сказать что-то хочет…

– Доверься мне. Эту проблему я решу.

Пьер стоял внизу как вкопанный. Видно, уже разошедшаяся во всю богатырскую знойную силу жара подействовала на него. Так спокойно и бесстрастно стоят люди, развлекающиеся медитацией или подвластные лени в такой степени, что каждое движение воспринимаемо ими как пустая трата сил и времени.

Увидев парочку, скрипач безмерно оживился, принял свое обычное любезно-французское настроение и с широкой улыбкой на лице помахал Наташе и Алексею рукой.

– Я вас тут уже давно поджидаю. Вид у вас, надо сказать, такой довольный, что аж завидно. – Пьер с картинной шутливостью потер руки.

Алексей сделал вид, что несказанно обрадовался Пьеру.

– Это называется, давно не виделись…

Наташа только сухо поклонилась музыканту. Он ей не нравился, будто в нем, по ее мнению, было все худшее, что есть во французах: лицемерие, пустозвонство, – и как она себя ни убеждала, что перед ней великий музыкант, это не помогало преодолеть стойкую неприязнь.

– А я вот скрываюсь от назойливых папарацци. Представь, каждый второй журналист во Франции мечтает узнать подробности об отмене концерта. На меня объявили настоящую охоту.

– И почему, можно узнать, вы избрали местом укрытия именно тот подъезд, где живу я? – не выдержала Наташа.

– Вы же сами вчера мне сказали, где живете. Вот я и…

Алексей, поняв, что сейчас создастся неудобная ситуация, перебил Пьера.

– Ты на машине?

Тот кивнул.

– Тогда ты можешь искупить свою вину. Надо отвезти нас на Пер-Лашез Пьер невольно вздрогнул, но быстро совладал с нервами. Однако от Алексея не укрылось его волнение. «С ним и вправду что-то не так…»

– Я попытаюсь искупить, но в чем моя вина?

– А это ты уж сам догадывайся… – Алексей примирительно хлопнул его плечу, специально выбрав больную руку. Пьер от удара даже не поморщился. «Наташа была права. Но к чему весь этот спектакль?»

До Пер-Лашез троица добиралась долго. Сначала Алексей попросил заехать в «Гавану». Там остался его фотоаппарат. Несмотря на то что теперь почти не оставалось сомнений, что Пьер очевидно все это время лгал ему, лгал уверенно и с определенной целью, Алексей не очень из-за этого расстраивался. Им овладела беспричинная веселость. Он даже попытался перекинуться парой ничего не значащих слов с немолодым уставшим мужчиной, сидевшим в холле гостиницы и читавшим газету, но тот ответил что-то не слишком вежливое, а потом скривился в презрительной улыбке на одну сторону и с яростью, достойной лучшего применения, уткнулся в передовую статью «Фигаро».

По дороге Алексей поведал скрипачу о просьбе своего московского старшего друга Бориса Аркадьевича Нежданова, не обмолвившись ни словом о своих отношениях с его дочерью. Пьер слушал с интересом, задал несколько вопросов. Он не очень четко представлял себе, кто такой батька Махно…

– Из Парижа обычно везут духи или вино, ну, в крайнем случае, сыр и шоколад, а ты снимок урны Махно… загадочный вы народ, русские…

– А ты что думал… мы с нашей загадочностью вас в 1812 году, знаешь ведь, как погнали.

Пьер изобразил, что обиделся на эту не вполне тактичную реплику, и до самого Пер-Лашез ехали молча. Длинные тонкие руки музыканта крепко держали руль. Почти у самого кладбище их остановил полицейский. Его прибор зафиксировала превышение скорости, о чем он и сообщил выглянувшему из окна водителю. Пьер вышел и кабины и плотно закрыл дверь и окно. Судя по его виду, он усиленно извинялся перед стражем порядка, но тот демонстрировал образец служебного рвения. Пользуясь тем, что Пьер не может их услышать, Наташа сообщила Алексею, что Пьер кому-то звонил в те двадцать минут, что Алексей провел в своем номере. Алексей только пожал плечами:

– Мало ли кому он мог звонить! Может, любимой женщине.

– Зря так смеешься. У меня дядя был слабослышащий. Мне так жалко его было. И я в детстве учила его понимать слова по губам. Кстати, это ему помогло. Но дело не в этом. Я сама по губам очень хорошо понимаю, и по-французски тоже. Это у меня хобби такое. Иногда в телевизоре специально звук выключаю, а сама по губам стараюсь понять, о чем говорят.

– Да в тебе просто целая куча талантов. Не зря я…

– Я поняла, что говорил Пьер по телефону, хоть он и отошел почти на другую сторону от гостиницы.

– У тебя еще и зрение соколиное…

– Да. У меня небольшая дальнозоркость с детства. Не отвлекай меня, дай сказать, а то он сейчас вернется.

– Ну?

– Он передал кому-то по телефону, что едет на Пер-Лашез с… А вот с кем, я могу только приблизительно повторить по звукам это слово по-французски. Слово мне незнакомо.

Наташа произнесла, специально растягивая по слогам.

Алексей, знавший французский в совершенстве, вскинул брови.

– Вот чудно! Это слово переводится как Избранный. Это я, выходит, Избранный? Ты ничего не перепутала?

На кладбище всегда особенная тишина. Зачем люди ходят на кладбище? Наверное, на это много разных ответов. Одних влечет невозможная боль потери, другие блюдут семейные традиции, но есть и та особая категория людей, что стремится на кладбище без всякой определенной цели: им там спокойно, они обретают уверенность и легкость, смысл жизни. Климов не относился ни к одной из вышеперечисленных групп, поэтому, когда они шли по знаменитому французскому Пер-Лашез, где нашли приют многие великие умы своих эпох, Алексей вовсе не трепетал. Ему бы поскорей сделать снимок и убраться отсюда. Надо, в конце концов, понять, что ему дальше делать. Эвелина Трофимова пока никак не давала о себе знать, что начинало подспудно его тревожить. Он же все-таки в командировке, концерт, из-за которого он сюда прилетел, отменен, и делать ему здесь явно нечего. В таких случаях корреспондента быстро отправляют восвояси, дабы не тратить на него лишних казенных денег. Но сейчас ни ответа, ни привета… Совсем потерла голову? Было у них что-то с Пьером или нет? Надо спросить потом.

Урна с прахом неистового анархиста Нестора Махно находилась недалеко от стены парижских коммунаров и выглядела весьма скромно. Климов знал о Махно немного, всерьез этой темой не интересовался, но здесь, на востоке Парижа, вглядываясь в глаза на тронутом временем портрете, невольно проникался смутным уважением к почившему в 1934 году батьке. Да. 1934 год! В России в это время было уже не до анархистских химер!

Пьер, Алексей и Наташа молча стояли у стены. Пока они шли, им не попалось ни одного человека, и от этого ими овладела некая сопричастность к вечной жизни. Алексей достал фотоаппарат и начал фотографировать. Просматривая снимки в окошке, он убеждался, что они получаются не слишком четкими, и поэтому продолжал тратить кадры. Надо снять хорошо! Борису Аркадьевичу потрафить. Он, наверное, ждет не дождется его возвращения с долгожданной фотографией!

Процесс съемки увлек его, и он то и дело нажимал на кнопку, искал подходящий ракурс, никак не мог оторваться от объектива, пока Наташа не тронула его за плечо. Он повернулся в ее сторону с недовольным видом, а она указала ему на быстро идущего молодого человека. Тот явно направлялся к ним и по виду походил на одного из служителей сей обители надгробных камней и плит. Чем ближе он подходил, тем заметнее было его волнение…

Не произнося ни слова, Гийом Клеман, а это был именно он, встал рядом с Климовым и бесцветно и очень устало посмотрел на него. Он будто стремился узнать его, но не узнавал. Это длилось несколько секунд, но Алексей потом вспоминал эти секунды как самые длинные в своей жизни.

– Махно умер, рапсодия жива! – Гийом произнес это медленно и глухо и вдруг совсем по-детски, беспомощно улыбнулся.

– Простите, что-что? Какая рапсодия? – растерялся Климов.

Гийом ничего не отвечал, только смотрел и улыбался. И тут моментально, как в голливудском фильме, рядом с Гийомом вырос полный человек в сопровождении двоих молодцов.

– Гийом Клеман?

Юноша кивнул.

– Полиция Парижа! У нас есть к вам несколько вопросов, связанных со смертью Жоржа Леруа! Пройдите, пожалуйста, вместе с нами!

Несмотря на формальную вежливость, в тоне комиссара Легрена звучала такая непреклонность, что вряд ли кому-то в голову пришло бы сейчас ему возражать. Гийом Клеман в сопровождении полицейских направился к офису. Видимо, там Легрен собирался его допросить. По отношению к Климову, Наташе и Пьеру полицейские вели себя так, словно их вообще не существовало.

Климов переглянулся с Пьером, тот сделал ничего не понимающее лицо, Наташа стояла в глубокой задумчивости и ни на что не реагировала. Алексей убрал фотоаппарат в чехол. Что-то надо было делать, чтобы преодолеть овладевшее всеми оцепенение…

И вдруг кладбище потряс сильнейший взрыв. Что-то словно подбросило весь мир вверх, а потом погрузило в темноту и тишину.

 

14

Смотрителя охватило бешенство. Услышав из телетайпных агентств информацию о взрыве на Пер-Лашез, который все комментаторы характеризовали как очередную наглую выходку террористов, он все понял. Его указания о невмешательстве до самого последнего момента не выполняются. Хорошая новость за полчаса до начала заседания Синклита! Кто-то из его людей ослушался и решил залить Париж кровью, надеясь, что в этой мутной красной водичке выловится какая-нибудь рыбка. По всему выходило, что из повиновения вышел Дед. Он всегда, как бывший партийный руководитель, недолюбливал людей из Конторы. Рано или поздно Дед предаст! Смотритель давно свыкся с этой мыслью. Теперь понятно, почему он так опекает этого выродка Брынзова. Хочет поставить его на первый пост, а сам тянуть за все ниточки. Но его, Смотрителя, еще никто не обыгрывал. Не с тем связались! Да, ему почти восемьдесят, но сил хоть отбавляй. Сегодня на Синклите он им покажет…

Синклит, по многолетней традиции, заседал в неприметном особнячке в глубине переулков между Остоженкой и Пречистенкой. В этих бывших барских хоромах члены Синклита, выходцы в основном из советской элиты, на время окунались в ту атмосферу, с которой всю свою первую жизнь неистово боролись.

Члены Синклита приезжали по одному, это тоже было традицией. Первым свое место во главе стола занимал Смотритель, затем остальные по старшинству и значимости своего положения в Ордене. Но сегодня обычный порядок вещей нарушился. Войдя в небольшой овальный зал, Смотритель увидел, что Дед уже на месте и неторопливо расхаживает возле стола. Они сухо поклонились, как боксеры за день до решающей схватки, и Смотритель сел на свое место. Дед так и остался стоять.

Заседание началось с привычного исполнения Интернационала, который слушали стоя, однако никто не подпевал. Все члены Синклита лучшие свои годы, полные любви, сил, энергии, оставили в прошлом. В их старческих мозгах ныне жила только одна страсть – страсть управлять миром, отпускать тайные пружины, менять президентов и премьеров только для того, чтобы упиться полной властью над судьбами.

Смотритель начал свою речь. Он долго говорил о том, что Избранный найден и каждый шаг его известен. Как только он обнаружит то, что нам нужно, он будет уничтожен. Но сейчас мы не можем рисковать и должны действовать крайне осторожно. Если что-то помешает естественному ходу событий, то мы проиграем. Так было всегда. Смотритель не мог предположить, пострадал ли Избранный от взрыва или нет. Если пострадал, он задушит Деда собственными руками.

Все слушали внимательно, по желтоватым морщинистым лицам ничего нельзя было разобрать, увидеть хоть какую-нибудь реакцию. Даже Смотритель, умудренный многолетними интригами, не мог до конца понять по своим соратникам, успел Дед провести с ними подготовительную работу или решил сыграть против него в одиночку.

Смотритель закончил. В тишине было слышно только, как кашлянул Дед.

– Вы что-то хотите сказать, Егор Егорович? – Смотритель не хотел упускать инициативу и решил спровоцировать Деда.

– Да, – Дед поднялся. Его плотная, до сих пор коренастая фигура подалась вперед. – Я думаю, что сказанное мной сейчас разделят все члены Синклита. Многие годы мы боролись с Организацией, заманивали в ловушку ее членов, собирали информацию по крупицам. Все эти годы вы, уважаемый Смотритель, не уставали твердить нам, что главное – это не пропустить появление некоего Избранного, которого определит каким-то чудесным образом Организация. Мы жертвовали порой лучшими нашими агентами, чтобы проникнуть в тайну Избранного, строго следуя вашим инструкциям. Но я, как и многие члены Синклита, все чаще задавал себе вопрос: зачем нам этот Избранный и что изменится с его появлением? Как он повлияет на нашу главную цель? Вам, кстати, не откажешь в чутье. Вы поняли, что дальше водить нас за нос нельзя, и открылись на одном из наших собраний: Избранный должен найти свиток Дормидонта, этого тайного русского Нострадамуса. В этом свитке якобы содержится та информация, без которой нам не достичь никогда нашей главной цели – полной власти в этой стране. Год назад вы приказали прекратить явную борьбу с Организацией. Вы доказывали нам, что это может помешать в угадывании Избранного. И вот – ура! Мы искали, искали и нашли Избранного. Невероятных усилий стоили эти поиски, не один и не два человека попадали под подозрения. Одного мы даже отправили на тот свет. И кто бы мог подумать, что настоящим Избранным окажется никчемный журналист, ловелас и бездарь!

Дед произносил все это с такой страстью, словно произносил монолог Гамлета на выпускном экзамене в театральном училище.

– Что в итоге? Лучшие наши люди все время заняты бесцельным слежением за идиотом, прохлаждающимся без дела в Париже. И все только потому, что он должен найти эту пресловутую вторую часть. А нужна ли нам эта древность? Что в ней такого? Ответа на этот вопрос нет. Я, признаюсь, не мог смириться с подобным и провел собственное расследование. Догадайтесь, к чему я пришел! Правильно. Я задал себе один маленький, но очень важный вопрос: какая главная цель прослеживается во всей этой безумной и дорогостоящей суете-слежке? Мне стало ясно, что задача у того, кто заставляет все это осуществлять, одна: саботировать и прекратить борьбу с Организацией, которая за это время вырастет и окрепнет. А всем вам хорошо известно, что именно Организация все эти годы стоит на нашем пути. Причем тут какой-то свиток? Мы и без свитка способны довершить начатое…

По залу прокатился тихий недобрый шумок.

– Не скрою, я взял всю ответственность на себя. С сегодняшнего дня мною начата операция по уничтожению всех, кто вовлечен в Историю Избранного. Пора с этим кончать! И так немало дров наломано. Мы должны смести с лица земли этих негодяев из Организации, вместе с их мифами и тайнами, и избавиться от тех, кого эти недоумки вовлекли в свой порочный водоворот. А вы, дорогой Смотритель, похоже, предатель! А как назвать того, кто противодействует борьбе с врагом? Ваша игра кончена!

Егор Егорович Кремнев снова кашлянул, и в комнату вошли двое. Они подошли к Смотрителю, подняли его легкое стариковское тело под руки и вынесли из комнаты как большую ненужную куклу.

 

15

Настя Безансон сидела в своей квартире у телевизора и ровным счетом ничего не могла понять. Все телевизионные новости в один голос передавали о взрыве на кладбище Пер-Лашез. Кто организовал этот взрыв? Неужели Организация? Но зачем? Они должны беречь жизнь Избранного как зеницу ока. Пьер Консанж, давно завербованный Орденом, сообщил, что едет вместе с Избранным на кладбище. Она велела пристально следить за каждым его шагом.

Да… Могла ли она подумать тогда, много лет назад, когда в метро к ней приклеился худой студент с несчастными глазами, что будет давать указание не выпускать его из вида… и кому? Одному из лучших в мире скрипачей! В ту пору она была другой, она еще не была знакома с Дедом. Если бы она могла прочитать страшную тревогу в глазах бабушки в день появления этого человека в их доме! Но что теперь…

Дед стал ее самым близким другом, она доверяла ему. Однажды он открылся ей об их с ее бабушкой давней любви, плодом которой стало рождение ее мамы. Поначалу Настя испытала шок, потом облегчение. Тот, кого она все годы считала своим дедушкой, никогда не вызывал симпатии. Он тоже был военным, но совсем другим, чем Дед. Свои генеральские замашки он распространил на всю семью, без конца тиражировал пошлые анекдоты, никого не стесняясь, а когда напивался, громко и яростно ругался матом, бросая в стену всю посуду, что попадалась под руку.

Очень постепенно Дед вводил девочку в курс дел Ордена, говорил о ее решающей роли. Кончилось это все ее браком с французским бизнесменом Аленом Безансоном, человеком приятным, но никак ее не волнующим, появлением двоих детей и жизнью, в которой главным являлось четкое выполнение инструкций и ожидание развязки. И вот развязка наступила. Избранный здесь! Как Леруа ни старался сбить Орден с толку, даже пожертвовав своей жизнью, его план провалился. Избранный – ее давний возлюбленный – Алексей Климов сейчас находится на кладбище Пер-Лашез! Если он, конечно, жив. Ее интуиция, развившаяся за годы работы на Орден невероятно, сейчас подсказывала ей, что на Пер-Лашез произошло нечто важное. Она взяла в руки пульт, переключила на другой канал. Везде новости. Везде взрыв. Подробности уточнялись.

И вот она услышала самая главное для себя сообщение. «Во взорванном офисе на кладбище Пер-Лашез погиб внук знаменитого банкира Франциска Клемана, Гийом Клеман, а также комиссар полиции Легрен. Что их свело вместе в этот день на кладбище – пока не выяснено. По факту взрыва возбуждено уголовное дело».

Она обхватила голову руками. Это почерк Деда! Взрыв могли совершить только его люди, расправлявшиеся таким образом со всеми, кто был не угоден Деду. Так было все время! Одним ударом решить все проблемы. Но ведь это идет вразрез с общей тактикой невмешательства! Когда она докладывала, что убрала Избранного в связи с форс-мажорными обстоятельствами, Дед ее попросту прикрыл, не открывая ее роли в смерти Леруа… Узнай кто-то, что она нарушила инструкции самовольно, ее бы уже не было в живых. Она могла догадаться, как недоволен был всем этим Смотритель, а еще когда выяснилось, что Леруа не Избранный, Дед мастерски все свалил на олигарха Брынзова, именем которого обычно обделывал свои дела, формально возглавляя службу безопасности у этого тщеславного типа, каждое утро, как говорят, начинающего с заклинания высших сил.

Выходит, Дед посчитал, что можно обойтись без нее, и его люди орудуют, уже не беря ее в расчет? Входило в цели Деда уничтожении Избранного? Вряд ли! Он ему нужен живым! Пока! Хотя как теперь его поймешь! Прикрыть-то он ее прикрыл, но из доверия она вышла, и доводить операцию до конца он будет силами других своих агентов. А еще твердил, что лучше и талантливее ее у него никого нет. Ей вдруг по-женски стало невыносимо обидно, и она чуть не заплакала. Но на смену растерянности вскоре пришла решимость. Терять ей нечего. Вся ее здешняя жизнь не более чем пустой антураж, роль, которую следует забыть навсегда, поскольку спектакль снят с репертуара. Теперь она может пренебречь правилами Ордена! Ох, как сладко щекочет внутри от этой мысли… Они еще пожалеют, что так поступили с ней. Всю свою жизнь, ум, талант, обаяние, женскую суть она отдала на службу Ордену, а они…

Телефон Консанжа молчал. «Видимо, от страха этот кретин ничего не соображает! Если бы он пострадал от взрыва, об этом бы журналюги не умолчали… Знаменитость все-таки… Ладно, теперь не до конспирации».

Она собрала в сумку самое необходимое, посмотрела на фотографии детей и покинула навсегда дом на улице Булар.

 

16

Алексей очнулся от пронзительных гудков машин «Скорой помощи» и от того, что его кто-то поднимал на ноги и торопил по-французски. Тело плохо слушалось, в голове отчаянно шумело. Открыв глаза, он увидел, что его в буквальном смысле тащит к воротам кладбища немолодой человек. Знакомое лицо! В воздухе стоял горелый запах, затрудняющий дыхание. Климов попытался что-то спросить, но ему сильно зажали рот рукой. Первым делом он попытался оказать сопротивление тому, кто его волок. Но, как ни странно, его отпустили сразу и не удерживали, словно давали время, чтобы осмотреться. Он увидел, что стоит около машины, а из кабины ему отчаянно жестикулирует Наташа, предлагая садиться рядом. Дверца была открыта. Алексей опять услышал французскую речь. Незнакомец настоятельно призывал его сесть в машину. Климов понял, что в этой ситуации выбирать ему не из чего. Пожилой француз сел за руль и резко тронул машину с места.

Первые минуты ехали молча. Алексей и Наташа крепко держались за руки с таким ощущением, что снова обрели друг друга. У девушки была поцарапана щека, а к коже прилипла грязь. Алексей заботливо потер ей щеку, пытаясь ее очистить, но у него мало что получилось. Руки как-то не слушались. Она хихикнула, полезла в сумочку, сунула ему маленькое зеркальце и шепнула на ухо:

– На себя посмотри!

Он уставился в зеркало. Его лицо украшали мелкие порезы, правая часть вся была в саже. Он отдал зеркало девушке и осмотрел свою одежду. Да! На светский раут так не явишься. И Наташа, и Алексей еще недостаточно оправились от шока и жили пока только той частью сознания, где их человеческие сущности совмещались. Их еще не интересовало, кто их вез и куда. Они остались живы и только свыкались с этой мыслью.

– Вы настолько любезны и деликатны, что не спрашиваете моего имени, но я все же должен представиться. Мишель Геваро, полиция Парижа!

– Вы что, везете нас в полицию? – Алексей придал своему голосу столько уверенности, сколько мог.

– Представьте, нет!

– А куда?

– В безопасное место.

– И какое место сейчас безопасно для нас?

Геваро ответил не сразу, сначала он долго смотрел в зеркало заднего вида, потом выдохнул:

– Вы знаете, во что впутались, Алексей Климов? Вы знаете кто вы?

– В какой последовательности я должен отвечать на ваши вопросы?

– В какой хотите.

– Извольте. Во что меня впутали, я пока не имею четкого представления. Кто я? Этот вопрос для меня не столь актуальный. Несмотря на то что некоторое время был без сознания, память я не утратил. Меня зовут Алексей Климов, я еду с вами в машине, рядом со мной моя любимая девушка, и сейчас я буду спрашивать у вас о том, что произошло на кладбище и где мой друг Пьер Консанж. И еще, если можно, покажите свое удостоверение…

Геваро вынул из кармана удостоверение, не оборачиваясь, передал его Алексею. Тот осмотрел его со всех сторон.

– Спасибо!

– Алексей! Вы хорошо говорите по-французски. Это облегчит наше общение. Прежде чем ответить на ваш вопрос о взрыве, нам придется многое рассказать друг другу. Но сейчас, пока мы доедем до места, предлагаю вам отдохнуть и не разговаривать. Вы все-таки пережили стресс.

 

17

– А вы сами верите во все это? – Алексей сидел напротив Геваро, который только что закончил пересказывать все, что ему стало известно за последние дни.

– Ваш вопрос вполне правомерен. Все это напоминает некое коллективное безумие. И я, как полицейский, должен быть первым, кто посмеется над этой сказкой. Но согласитесь, больно много здесь совпадений. А взрыв сегодня на кладбище, где вы уцелели лишь по халатности покойного комиссара Легрена…

– В каком смысле?

– Те, кто готовил взрыв, были уверены, что полиция приведет в здание всех, в том числе вас и ваших друзей. Тогда все бы кончилось. И мое расследование тоже. До меня они добрались бы вскоре. Судя по всему, и Орден, и Организация не церемонятся ни с кем.

У Геваро зазвонил мобильник. Он взял трубку, и, пока слушал говорящего, лицо его, и без того утомленное, мрачнело.

– Моим словам нашлось ужасное подтверждение. Совершено покушение на двоих полицейских в Авиньоне. Это те ребята, которые отправились на юг, чтобы собрать всю информацию о Жорже Леруа. Вероятно, за ними следили с самого начала. Слава богу, оба живы. Но Антуан в тяжелом состоянии. Клодин отделалась царапинами.

– А где же теперь настоящий Жорж Леруа, тот самый нотариус из Авиньона?

– Я думаю, он убит. А Артур Клеман завладел его документами и жил под его именем. Я же говорю, для этих людей жизнь – ничто…

– Но зачем ему это?

– Не знаю. В этой истории еще много вопросов. И кроме нас, ответить на них некому. И теперь не так важно, отчего умер жилец на улице Булар. Легрен был уверен, что его убил Гийом Клеман, видимо, он докопался до какой-то связи между родственниками, а может, кто-то опознал в Гийоме того незнакомца, что входил к Жоржу-Артуру в день смерти. Тот, кто заставил их всех замолчать, спутал нам карты, но мы должны дойти до конца…

Геваро посмотрел внимательно на Алексея, потом на Наташу. Ни девушка, ни мужчина не опустили глаз. Геваро принял это за желание добираться до разгадки вместе.

– Теперь ваша очередь рассказать мне все, что происходило с вами здесь. Прошу вас не упустить ни одной детали. Все может оказаться важным.

– Послушайте, я вспомнил, отчего мне знакомо ваше лицо. Вы сегодня утром сидели внизу моей гостинице, и мы даже обменялись парой не очень любезных фраз… Это так?

– Я рад, что никаких последствий после шока у вас нет. По крайней мере, с памятью все, действительно, в порядке. А как бы иначе я нашел вас на кладбище? После моего общение с месье Клетинье я сразу приступил к вашим поискам. Клетинье улетел в Москву, вызволять своего несчастного друга, а я, как видите, вызволил вас…

– Мы благодарны вам. Я понимаю, что не должен таить от вас ничего. Попробую ничего не упустить…

Алексей подробно изложил все, что произошло с ним после звонка Белякова и отъезда в Париж вплоть до взрыва на кладбище Пер-Лашез. Геваро, слушая его, что-то рисовал ручкой на красной бумажной салфетке, лежавшей на столе. Закончив, Алексей посмотрел на Наташу; ее и без того большие глаза теперь стали еще больше, в них было столько заботы и сочувствия, что он схватил под столом ее руку и резко пожал. Пальцы девушки до боли сжали его.

– Повторите еще раз, что вам сказал Гийом Клеман на кладбище.

– Махно умер, рапсодия жива!

– Да. Не очень-то понятно. Расскажите мне подробнее о человеке, попросившем вас сделать снимок урны.

– Я не так много знаю о нем. Он отец одной моей знакомой, – Алексей поймал тревожный взгляд Наташи, – он историк, пишет книгу о Махно, хочет иметь нынешний, свежий, снимок в качестве иллюстрации. Вот и все. Обычное желание.

– А ваш родственник, Дмитрий Шелестов? Что вы о нем знаете?

– Я никогда его не видел. Это отец моей матери. Он погиб. В семье это культовая фигура. О нем рассказывают как о самом лучшем человеке на земле. Так, по крайней мере, я помню с детства.

– А где он воевал?

– Он погиб в последние дни войны. Во время берлинской операции…

– Да, сведения весьма обрывочные. Вам не кажется, что в этой истории слишком много Махно. Сгоревшая квартира Махно, урна Махно, «Махно умер, рапсодия жива».

– Не исключено совпадение. Хотя… Но у батьки уж точно ничего не спросишь… Кстати, нам еще не известна судьба Пьера Консанжа.

– Почему же… Мне она известна. Я видел, как он, прикрывая голову, бежал к своей машине. Потом уехал.

– Может быть, позвоним ему?

– Не стоит. Я думаю, он сейчас где-нибудь далеко, дрожит от страха и вряд ли подойдет к телефону. Он, как поведал мне Клетинье, давно работает на Орден, и, по всему, сейчас должен залечь как можно глубже. Думаю, его сейчас многие будут искать. Он совершил много странных поступков, которые придутся не по душе его хозяевам. Волею случая, он обязан был выполнять условия и Организации, и Ордена…

Ему сейчас не позавидуешь…

– Какова же его подлинная роль во всей этой истории?

– Если бы у нас были ответы на все вопросы…

– Я уверен, он все время пытался меня о чем-то предупредить.

– Расскажите подробнее…

– Он твердил, что это странный концерт и что какие-то люди заставили его сыграть его, поставив обязательным условием мое присутствие.

– Здесь все понятно. Вспомните рассказ Клетинье. На Консанжа вышли люди Организации. Им нужно было, чтобы Избранный появился в Париже. И они добились этого. Но они не поняли, что перед ними агент Ордена. Пьер испугался до смерти и неумело изобразил покушение на себя. Думал, что это выход…

– Выходит, он ослушался и тех и других? Тогда ему грозит серьезная опасность!

– Не большая, чем нам с вами. Не беспокойтесь о нем! У нас мало времени. Что вам еще говорил Пьер?

Алексей нахмурился. Чтобы вспомнить, ему надо было представить все в деталях.

– Вот еще что… Пьер рассказывал, что эти люди среди всех условий концерта особо выделили одно.

Он должен был на бис сыграть для меня двадцать четвертый каприс Паганини.

– Час от часу не легче! То Махно, то Паганини. По-моему, нам не обойтись без консультаций культуролога. Сами этой тайны мы не распутаем. Махно, Паганини, рапсодия, Избранный…

– Вы говорили, что Клетинье характеризовал Организацию как систему людей, Угадывателей, каждый из которых должен совершить некое усилие по угадыванию. Так?

– Да. Это еще одна загадка. Что они угадывают?

– А можем мы представить, что Гийом Клеман как раз такой Угадыватель?

– И что же он угадал?

– Меня!

– Перестаньте! В чем его угадывание?

– Махно мертв. Рапсодия жива… Надо разгадывать шифр.

Наташа до этого времени не позволила себе ни одной реплики. Но, видя некое замешательство мужчин, она оживилась:

– Я знаю одного человека, очень большого специалиста по Махно и вообще по русской истории двадцатого века. Есть смысл проконсультироваться с ним.

– И что мы скажем? Как объясним, что журналиста из России и французского полицейского интересует судьба анархиста-атамана? Я сказал про культуролога в шутку. Сожалею… – Геваро грустно улыбнулся девушке, как бы давая понять, что ее предложение прекрасно, но вряд ли осуществимо.

– Я согласна, но есть одно обстоятельство, – не уступала Наташа, – он очень любит меня, относится по-отечески. Первые годы моей жизни здесь он сильно помогал мне. Его зовут Николай Алексеевич Самсонов, он много лет директорствовал в библиотеке Тургенева. Может, попробуем?

В лице Геваро что-то поменялось.

– Боже мой, Николай Самсонов! Ведь я его знаю. Я в свое время расследовал дело о краже в библиотеке. Но я не думал, что он специалист по Махно! Он говорил мне, что его увлечение – музыка…

– И музыка тоже. Его вообще занимает все, что ему кажется важным для истории России, ее искусства, исторической судьбы. Он редкий человек!

– Ну что ж! Тогда поехали. Тем более что вариантов у нас почти не осталось. Да и долго оставаться на одном месте нам не стоило бы. – Геваро удостоил Наташу коротким благосклонным взглядом, но девушка не заметила этого.

 

18

Несколько лет назад Николай Алексеевич Самсонов покинул свой пост директора Тургеневской библиотеки, который занимал больше двадцати лет. Он уехал в Иври и жил в доме, доставшемся его жене, француженке Бриджит, по наследству от отца. Николай Алексеевич и Бриджит коротали старость в этом огромном каменном здании, грелись у камина, изредка принимали гостей, но в основном посвящали себя научным занятиям. Бриджит была известным в Париже искусствоведом от психологии и разрабатывала тему влияния музыкальных фраз на эмоциональное состояние человека. Николай Алексеевич всячески поощрял жену, его самого волновала эта тема, но он сейчас не мог оторваться от изучения чего-то очень важного и таинственного, чем не делился ни с кем, даже с близкими.

Когда Наташа позвонила ему и попросила принять ее вместе с Климовым и Геваро, Самсонов привычно поворчал, что ему не до приемов. Но все, кто знал Самсонова давно, сказали бы, что это ворчание ровным счетом ничего не означает. Старик любил гостей, а в Наташе просто души не чаял, втайне считая ее своей воспитанницей. Он ее встретил когда-то около Сакре-Кер. Она сидела на скамейке и смотрела на Париж, на серые провалы между крышами. Что-то настолько беззащитное, трогательное и детское мелькнуло в ее лице, что Николай Алексеевич поневоле остановился. Они разговорились, с удовольствием выяснив, что соотечественники. Самсонов взялся опекать ее, пока девушка, только попавшая в Париж, еще нуждалась в опеке. Но в последний год они виделись редко, Наташа встала на ноги, жила в бешеном ритме, а он затворничал в Иври.

Встречая гостей, Самсонов сперва обнял Наташу и крепко прижал ее к себе, что-то по-стариковски приговаривая, потом радостно поприветствовал Геваро и после познакомился с Алексеем.

К гостям вышла Бриджит. Она также крепко, как муж, обняла девушку и повернулась к мужчинам. И Алексей, и Геваро церемонно приложились к ручке, после чего хозяин пригласил всех в гостиную.

– Угощение у нас скромное, не готовились мы к гостям, но уж не обессудьте, – Николай Алексеевич обладал очень бархатистым тембром голоса.

Уставленный едой и бутылками стол опровергал утверждение хозяина о скромности застолья: в середине возвышался изящный графин с настойкой приятного светло-коричневого света, в белых, с крутыми краями блюдах – закуски на любой вкус, а самое главное, рассыпчатая, по-русски сваренная картошка. Внутри дома ничего не напоминало о жаре, каменные стены держали естественную температуру, и после душных улиц и разогретой машины гости ощутили долгожданное облегчение.

Бриджит, за долгие годы совместной жизни приученная мужем к национальному гостеприимству, все время подкладывала что-то гостям на тарелки. Все, кроме Геваро, с аппетитом выпили водочки, и не по одному разу. Атмосфера не располагала ни к чему серьезному, однако каждый участник застолья держал в голове ту минуту, когда придется начать важный для гостей разговор. Уже было покончено с горячим, хозяйке оставалось предложить всем кофе, и тут Николай Алексеевич поднялся и предложил прогуляться по саду. Как выяснилось, садом Самсонов называл крошечный дворик с задней стороны дома, сплошь засаженный деревьями. Вся прогулка по нему заняла бы не более трех минут. В лиственной тени друг против друга стояли садовые скамейки. На одной из них уселся Климов с Наташей, а на другой Самсонов и Геваро.

– Ну, теперь, когда желудки наши спокойны и душеньки светлы взаимной дружественностью, начнем нашу беседу. Вы ведь приехали что-то у меня спросить?

Геваро чиркнул глазами по Климову и, убедившись, что тот не горит желанием первым брать слово, приступил к рассказу. Время от времени он просил Алексея подтвердить тот или иной факт, и тот подтверждал. Чем дальше речь заводила Геваро, тем больше хмурился Самсонов, а после рассказа о взрыве на кладбище губы Николая Алексеевича мучительно дернулись.

– «Махно умер, рапсодия жива!» Мы хотим узнать, что это может означать. И здесь, в Париже, нам не к кому в данный момент обратиться, кто бы лучше вас разбирался во всех закоулках русской истории, в ее тайнах.

Самсонов долго смотрел куда-то вдаль. Его молчание так затянулось, что собеседникам впору было подумать, что над ними издеваются, ломают комедию.

– Знаете, что самое удивительное в вашей истории? – Голос бывшего директора Тургеневской библиотеки словно обесцветился. – То, что все вы до сих пор живы и что я вижу вас у себя. Думаю, вам надо убираться из моего дома, причем побыстрее!

Сказано это было таким резким и нелицеприятным тоном, что гости начали подниматься, хоть и несколько ошарашенные. Геваро попробовал выправить ситуацию, пустив в ход свою фирменную улыбку одной стороной рта:

– Вы изменились, дорогой Николай. Прежде были посмелее!

Глаза Самсонова налились гневом.

– Если бы вы имели хоть малейшее представление, какую вы чушь сейчас несете, вы бы извинились. Но я ничего не требую от вас. Только уходите!

Он повернулся к ним спиной, ожидая, что они, наконец, оставят его дом.

Геваро и Климов уже прошли в дом и направились к выходу на улицу. Наташа задержалась и бросила в спину своему прежнему опекуну:

– Вы говорите, что нам угрожает опасность, и в то же время гоните нас из дома. Это благородно, Николай Алексеевич! Я не ожидала этого от вас! Прощайте! Навсегда!

Старик тяжело повернулся к ней. Во всем его облике читалось страдание. Они встретились глазами, два русских человека, в пригороде Парижа.

– Верни своих дружков! И пусть проходят ко мне в кабинет! Только пеняйте потом на себя!

 

19

Бриджит уже приготовила кофе и собиралась угостить гостей необыкновенными французскими пирожными. К появившемуся из сада Самсонову она бросилась с вопросом: ну где же все? Но Николай Алексеевич только коротко цикнул на супругу, и она скрылась в дальних комнатах.

Кабинет Самсонова находился на втором этаже, и вела к нему очень прихотливая лестница. Чтобы без помех подняться по ней, нужна была некоторая сноровка. Первым в свой кабинет вошел хозяин, зажег свет, потом туда легко впорхнула Наташа, а уж последними пересекли святая святых дома Геваро и Климов.

– Я сюда никого не пускаю. Заходите, только вот присесть здесь негде, так что будете слушать меня стоя.

Дверь сама собой неслышно затворилась.

– Я, если хотите знать, ждал вас всю жизнь. Но я не совсем готов. Я уже старый, и тайны хранить не моя забота. Сколько мне Господь отпустит, никому неведомо. Но не уверен, что я проживу слишком уж долго. Вы не должны были ко мне приходить. Я здесь отшельничал все это время, чтобы меня не беспокоили, не нашли, чтобы забыли меня здесь. Ну ладно. Давайте к делу…

…Когда-то Орден и Организация были едины, и члены их называли себя «судьбоносцы». Первые упоминания о деятельности судьбоносцев относятся еще к временам царя Ивана Грозного. Цель у судьбоносцев всегда была одна. Во что бы то ни стало сохранять Россию, не дать русской государственности погибнуть. Почему они исповедовали эту идею и какими методами воплощали, никому не было известно: судьбоносцы жили по законам полной тайны, связанные клятвами на пролитой крови. Никто не упоминал и не брал в расчет их деятельность, но они направляли русскую историю так, как им было нужно, имея во всех сословиях своих людей. Первым Главой судьбоносцев был старец Дормидонт. Он среди посвященных считался русским Нострадамусом, но свои пророчества никогда не озвучивал. Считалось, а потом передавалось судьбоносцами из поколения в поколение, что он главное свое предвиденье изложил в неком свитке, который при жизни никому не показывал. В нем этот доморощенный пророк предсказал якобы историю России. Когда старец преставился, свиток нашли в его келье. Но только первую часть. А была и вторая – о том говорило завещание Дормидонта. В первый части свитка было сказано, что Россию всегда будут спасать Избранные, но их нелегко будет угадать, а последний Избранный принесет в мир вторую часть свитка. Весьма туманно, не правда ли? Но судьбоносцы обладали умением понимать под словами именно то, что им хотели сказать. Так, после смерти Дормидонта главной доктриной судьбоносцев стала теория Угадывания Избранных. Избранный – это тот, чьи действия и поступки становятся решающими для спасения России в ключевые моменты истории. Каким образом судьбоносцы угадывали Избранных – тайна за семью печатями. Могу сказать – только, что выбор всегда был удачен. Но вот ведь какая штука – судьбоносцы не могли открыть свои усилия ни миру, ни Избранным, иначе всему конец. Поэтому Избранного вели люди их братства, создавая ему такие жизненные обстоятельства, что тот, сам того не ведая, осуществлял их стратегию. Именно судьбоносцы направляли Кузьму Минина, благодаря чему Россия отошла от гибельной пропасти. Их заслуга – угаданный Кутузов, да и много еще кто. Многие Избранные совершали свои деяния, оставаясь при этом не отмеченными историей, но сделавшими свое дело. Как я уже сказал, в завещании Дормидонта были слова о последнем Избранном, миссия которого в том, чтобы найти вторую часть свитка. Но вот беда – там не было ни малейшего указания, когда этот Избранный должен появиться. Каждый Глава считал, что этот последний Избранный придется на его время. Но свиток так и не находился. Хочу отметить, что судьбоносцы, несмотря на весь свой практицизм и почти безупречную внутреннюю организацию, фанатично верили в силу Неба. Вполне допускаю, что в руководстве братства всегда были настоящие медиумы, читавшие тайную высшую волю. Иначе невозможно объяснить, почему они опережали историю на шаг, словно заранее зная то, о чем на тот момент никому не было известно.

Все изменилось в 1917 году… В этот год произошел трагический раскол. Взгляды на судьбу России разошлись среди тех, кто стоял во главе братства. Одни посчитали, что Россия спасется через Красную империю, другие увидели в большевизме грех и гибель. О компромиссах не могло быть и речи. Начался полный бардак. Одни выбрали своего Избранного, другие – иного. Красная часть поставила на Махно, белая – на Колчака. Угадали, как позже показал ход событий, первые. Но надо знать судьбоносцев, чтобы понять: такие люди поражений не признают. Так появились сцепившиеся в кровавой схватке Организация и Орден. И те и другие очень скоро полностью исковеркали изначально светлые общие цели. Братство мистиков, колдунов и предсказателей превратилось во враждебные преступные группировки. Пролились первые капли крови. Вражда, как известно, дорогое удовольствие. Орден и Организация обзавелись капиталами, стали подкупать политиков и бизнесменов. Организация (это те, кто ставил на Колчака) продолжала по традиции находить Избранных и вести их, но это часто кончалось фарсом, поскольку Орден постоянно вмешивался, и затевалась беспрецедентно жестокая игра с взаимными потерями. Если раньше целью судьбоносцев была судьба России, то и Орден, и Органиазцию волновала власть в России. Только власть, и ничего более. Им иногда удавалось продвинуть своих людей очень высоко, казна постоянно пополнялась, методы ведения войны становились изощреннее. Но все же… главным оставалось другое. Появление Избранного и судьба второй части свитка! Кто будет знать судьбу России, тот будет владеть ею безраздельно. В работе двух конкурирующих фирм по-прежнему участвовали медиумы и экстрасенсы, но теперь их уже нанимали за большие деньги. Именно такой экстрасенс и указал им на вас, Алексей Климов!

Климов спокойно вынес тяжелый взгляд старика. Только чуть кивнул головой, давая понять, что для него это не новость.

– Все это время вы находились под жестким контролем Организации, вас вели, заставляя производить те или иные действия. Пример – просьба снять урну Махно. Ведь члены Организации должны действовать разрозненно, только Глава может видеть общую картину. Вот он и подводил вас к урне Махно. А все эти месяцы Гийом Клеман-младший, не имея никакого представления об общем замысле, торчал в кладбищенском офисе, ожидая вас. Его покойный родственник, к которому он приходил на улицу Булар под видом соседского учителя музыки каждый вечер буднего дня, внушал ему то, что он должен подойти к вам и сказать некие слова.

– Махно умер. Рапсодия жива, – прошептал Климов…

– Да. Именно так. Артур Клеман, как собаку, натаскивал Гийома на человека, который будет фотографировать урну Махно. Юноша обладал очень тонкой душевной организацией, Артур боялся, что он в последний момент сделает что-то не так, разволнуется. Вы спросите, к чему такая сложность?

Все очень просто. Никто не должен был даже помыслить, что вы Избранный и найдете свиток. Все детали головоломки сходились только в одной голове. В чьей, вы, надеюсь, поняли. Чтобы обезопасить вас, была разработана операция прикрытия. Суть ее в том, что людям Ордена подавался как Избранный Жорж Леруа, под именем которого скрывался Артур Клеман. Клеманы вообще одна из центральных семей Организации, таких от силы еще десять. В двадцатом веке Организация многое переняла по структуре у западных мафиозных кланов, добавив к этому восточный фанатизм. И на первое место вышла кровная, а не идейная и духовная связь. Орден работал по похожему принципу. Замечу еще, что Орден и Организация могут дать фору многим самым известным спецслужбам мира. К тому же они по-прежнему существуют в полной тайне, хотя никто не прячется. Дьявольский принцип: труднее всего найти то, что лежит на самом видном месте.

Исходя из того, что вы мне поведали о смерти загадочного Жоржа-Артура, могу согласиться с тем, что он сам инсценировал свою смерть, дабы дать понять Ордену, что Избранный мертв, и игра окочена. Вам, таким образом, давалось время на поиски второй части свитка, после чего вас наверняка устранили бы. Никто, кроме Организации, тайной свитка владеть не должен! Вам остался последний шаг! Дерзайте, если хотите!

Геваро, которого так давно уже подмывало встрять, все-таки нашел паузу:

– А кто взорвал офис на кладбище?

– Думаю, это сделано людьми из Ордена. Похоже, трюк с Жоржем Леруа не сработал, и Орден, быстро осознав свою ошибку, идет по пятам за Избранным, то есть за вами, Алексей. Все вы в большой опасности! Трудно представить, что вас оставят в покое. Это одержимые люди, потратившие жизни ради воплощения своих идей. А я свой долг перед вами выполнил. Вы хотя бы имеете представления о том, что с вами на самом деле происходит! Мой вам совет! Исчезайте! Побыстрее и подальше. У вас еще есть мизерный шанс и крохотная временная фора. И покиньте наконец мой дом!

– Николай Алексеевич! А вы-то откуда все это знаете? – Климов спрашивал так, словно пытался обвинить старика во лжи.

Старик улыбнулся.

– Вы очень много от меня хотите… Но, как говорят у нас на Родине, откровенность за откровенность. Любые, даже самые тайные Организации нуждаются в тех, кто фиксировал бы их деятельность. Это вроде того, как отъявленные злодеи ведут дневник, где описывают в деталях свои злодеяния. Вот и я что-то вроде летописца… Вы удовлетворены?

– Так выходит, вы открыли нам секреты Организации? – Геваро быстрее всех осознал только что услышанное. – Вы уверены в том, что мы оставим наш разговор в тайне?

– Вы очень однобоко мыслите, Геваро! Хотя вас отчасти оправдывает ваша профессия…

– Тогда вам грозит не меньшая опасность, чем нам! – Геваро не поддался на провокацию.

– Может быть. Но это уже не ваше дело, господа. Уходите!

– Хорошо. Мы уйдем, – Наташа взяла инициативу в свои руки, – но вы уж откройте нам, что значит фраза: Махно умер, рапсодия жива. Мы же все-таки за этим к вам ехали. Теперь вы не убедите нас, что не в состоянии объяснить ее кодовый смысл. Вы же посвящены в такое…

Самсонов молчал очень долго. Смотрел на всех присутствующих, оглядывал с ног до головы, словно примерялся к чему-то или пытался запомнить навсегда.

– Если бы не вы, Наташа, я не вел бы сейчас этих бессмысленных бесед. Я не смельчак и не герой. Переворачивать мир – не моя цель. Почему вы считаете, что я знаю значение этой фразы? Я простой человек, к тайнам не причастен…

– Не лукавьте, – Геваро учуял, что Самсонов настроен уже не так агрессивно, – это смешно, после того, что вы нам только что рассказали…

Николай Алексеевич Самсонов страшно устал. И конечно, утомили его не нынешние гости. Многие годы он выполнял функции летописца Организации и в то же время создавал под страхом смертельной опасности свою собственную тайную летопись. Зачем он это делал? Трудно сказать. Возможно, понимал, что деятельность этой прежде благородной группы людей стала сектантской и направлена на разрушение, то ли в его честолюбивых жизненных планах пунктиром значилось закончить земное существование дерзко и величественно, не исключено также и то, что им двигала некая неведомая, непонятная, необъяснимая сила, какая двигает каждым человеком хоть раз в жизни.

Перед ним определенно был последний Избранный, чей путь жаждут проследить столько людей. Имеет ли он право помогать ему, или тем самым он разрушит фетиш Организации – слепую веру в стечение обстоятельств? А если их встреча и есть часть подобных обстоятельств? Времени на колебания оставалось все меньше. Он летописец! Он не может думать, он обязан только записывать то, что через строго определенные промежутки времени сообщает ему Глава. Главное его оружие – это память. Его работа – запоминать все с первого раза и потом фиксировать на бумаге. За это его умение Организация положила крупную сумму на его счет, и он все эти годы был спокоен за будущее своей семьи. Но… Он слишком о многом осведомлен! А вдруг его сегодняшние посетители – агенты Главы, и все это банальная проверка! Тогда он уже пропал, и терять нечего. В другом случае терять нечего тем более. Явление второй части свитка ждут и мертвые и живые. А вдруг история закручена в такой узел… Дальше он думать боялся. Несмотря на его полное знание об Организации и весьма серьезные, собранные под страхом разоблачения сведения об Ордене, он не верил в мистику, в тайные знаки, в связь с Небом. В душе он давно уже помышлял об освобождении… Хотя сейчас он еще колебался. Он уже много открыл этим людям, тем самым отрезав все пути назад. Надо рискнуть и попытаться помочь этим славным ребятам, в надежде, что они покончат со всей этой чертовщиной.

– Хорошо! Вы, я вижу, все равно не оставите меня в покое! Махно умер, рапсодия жива! Алексей, скажите точно, что вас просил снять ваш друг. Только урну Махно?

– Да. Он пишет книгу об атамане. И ему, как он объяснял, нужна свежая фотография для иллюстративного материала.

– Понятно. Этот человек, бесспорно, выполнял волю Организации! Первое звено у нас есть. Махно мертв.

– И что это нам дает? – Наташа нетерпеливо постукивала пальцами по коленке.

– Не торопите меня! И не сбивайте с толку! В Организации обожают символы. Фраза «Махно мертв» на что-то указывает. Махно умер в 1934 году. Положим пока что первая часть кода указывает на эту цифру. Теперь, Алексей, расскажите мне все, что вы знаете о несостоявшемся концерте.

Алексей, хмурясь, пересказал еще раз всю свою парижскую эпопею. Когда он дошел до нападения на Пьера, старик напрягся, потом перебил Алексея на полуслове:

– Значит, те люди настаивали, чтобы для вас был сыгран двадцать четвертый каприс Паганини. Забавно, забавно. Это, наверняка, какой-то знак! Музыка и вправду очень известная. Что может означать Каприс Паганини? Рапсодия жива! Боже мой! Как это просто!

Николай Алексеевич победоносно улыбнулся.

– Рапсодия на тему Паганини Сергея Рахманинова! Вы слышали когда-нибудь о таком произведении?

Все одновременно закивали головами, а Геваро воскликнул:

– В квартире Леруа были письма Рахманинова на русском языке. Там еще не было третьего тома!

– Это Артур сбивал кое-кого с толку, – Самсонов улыбнулся шире прежнего, – наверняка в этих письмах ничего нет… хотя Клеманы знали об Организации куда больше, чем я. Возможно, отсутствие третьего тома еще какая-то игра. Клеману нужно было кому-то на что-то указать… Не могу быть уверен…

– И половицы он зачем-то перед смертью в одной из комнат отодрал. Тоже случайно? – Полицейский не умирал в Мишеле Геваро никогда.

– Не кипятитесь так, Геваро. Я-то здесь причем? Наверное, оставлял вам, полицейским, какие-то зацепки, намеки. А сейчас послушайте меня! Знаете, в каком году написана рапсодия? В 1934-м! Это год смерти Махно. Вот все и сошлось. Махно умер, рапсодия жива…

Некоторое время все молчали. Первым нарушил тишину Алексей:

– Как я понимаю, кто-то упорно пытается обратить мое внимание на эту рапсодию? Но почему?

– Молодой человек! Вы слишком много хотите от меня, старика. В конце концов, вы Избранный. Вам и решать почему.

Губы Климова сжались. «Встать сейчас и уйти от всего этого бреда! По-моему, я и сам рехнулся, как и все сидящие в этой комнате».

– Николай Алексеевич, – голос Наташи впервые за все время зазвучал примирительно, – вы же всю жизнь занимаетесь Рахманиновым! Кто, как не вы, способен разгадать этот ребус!

Самсонов молча поднялся, вышел из комнаты, оставив всех в недоуменном ожидании. Возвратился он с книгой в руках.

– Ну вот. Это третий том писем Рахманинова! Я не вижу другого пути, как искать разгадку на его страницах. Артур оказался прозорливее всех нас. Он не сомневался, что до Избранного дойдет информация о пропаже этой книги. Да. Геваро! Не машите так уверенно головой! Он предвидел, что вы вмешаетесь в это дело и что встретитесь с Алексеем! По всему, так выходит.

– Но как? – Геваро чуть не задохнулся от удивления.

– Это уж вам виднее. Я же рассказывал вам, что судьбоносцы испокон веков верили в мистику, в предвидение, в вещунство. Не только верили, но и применяли на практике. Вдумайтесь! Артур словно запрограммировал весь ход расследования его смерти! И вся эта программа нацелена на одно: Избранный должен выполнить свою задачу – отыскать вторую часть свитка. Он будто предвидел каждый шаг всех действующих лиц. И пока его план, кажется, работает… Клеманы очень талантливая семья, ничего не скажешь.

– Но причем здесь рапсодия и вторая часть свитка? – видно было, что Наташа так разволновалась, что с трудом усиживала на месте.

– А вот это мы сейчас будем совместно выяснять. Мы же обязаны, – старик многозначительно посмотрел на Геваро, – осуществить план Артура до конца. Он не сомневался, как я уже сказал, что вы, Геваро, влезете в это дело! Вам казалось, что это вы следили за ним, а выходит, что следил за вами он! Это неоспоримый факт. Он нехотя обыграл вас, заставил действовать так, как нужно ему и Организации.

Не обращая внимания на то, что Геваро покраснел от злости и всячески кривит рот, собираясь высказать нечто крайне презрительное, Самсонов открыл книгу и стал листать.

Весь разговор до этого шел на французском, но теперь Самсонов зачитывал отдельные куски из писем гениального русского музыканта по-русски, не беря в расчет то, что Геваро не понимает ни слова. Наконец Самсонов снова перешел на французский и сообщил:

– Как видите, в записях за тридцать четвертый год нет ничего необычного, кроме одного. Во время работы над рапсодией он в письмах ни разу не открывает того, над чем трудится. Возможно, это обычное авторское суеверие. Или он действительно держал свой замысел до конца в строжайшей тайне?

– Я кое-что вспомнил, – оживился Алексей, – мне в самолете попался один журнал. Там была напечатана довольно пошлая, бульварная статья о Рахманинове. Я помню, она меня дико возмутила. Я ведь очень люблю Рахманинова… – Климов осекся, словно признался в чем-то запретном.

Самсонов зааплодировал кому-то неведомому.

– Мудрости и прозорливости Организации остается только восхищаться! Избранный без ума от музыки Рахманинова! Браво! И что же в этой статье вас так насторожило?

– Представьте себе, речь в ней шла именно о рапсодии. Автор доказывал, что это сочинение исполнено мистики, тайного смысла и чуть ли не надиктовано темными силами.

– Автор в чем-то прав, – Самсонов держался все увереннее. – Рахманинов определенно был одним из членов Организации. Причем из самой верхушки. Рапсодия на тему Паганини – это сложная система символов, сейчас не время это объяснять, но главный ее пафос – торжество России. Вы помните эту музыку? – сейчас Николай Алексеевич обращался непосредственно к Климову. – Если да, тогда вы не можете не оценить, что происходит в итоге с темой Паганини. Она становится абсолютно русской. Это музыкальное подтверждение философии судьбоносцев. Россия впитывает все лучшее из всех культур, ассимилирует это и делает подлинно национальным. Поэтому Россию невозможно уничтожить. По всей видимости, Рахманинов не пережил раскола судьбоносцев, не принял его. Я это только сейчас понимаю! И в рапсодии спел своего рода лебединую песню русских мечтателей и колдунов!

– Мне сдается, что вы, любезный, водите нас за нос, а сами знаете все наперед. Все эти ваши «вероятно», «по всей видимости» – не что иное, как игра втемную, – вскипел Геваро.

Самсонов молитвенно воздел руки к небу, собираясь что-то сказать, но в этот момент раздался тихий стук. Самсонов осторожно приоткрыл дверь, и на пороге появилась Бриджит.

– Там много людей, они стучат в дверь и требуют тебя! – несмотря на спокойный тон, женщине трудно было скрыть волнение. – Они очень настойчивы, Николя!

Самсонов весь как-то подтянулся, веки напряглись, скулы задвигались под старческой морщинистой кожей.

– Моя партия подошла к концу. Ваша еще в дебюте. Уходите через сад и помните: вам нужны оригинальные ноты Рапсодии. Они хранятся в русской консерватории им. Рахманинова. Постарайтесь успеть! Счет идет на часы! Я сделал для вас больше, чем мог. Прощайте!

 

20

Наташа запыхалась ужасно и теперь жадно втягивала душный воздух. Алексей снова, как и несколько часов назад, держал ее за руку. Геваро стоял рядом и сосредоточенно смотрел перед собой. Пока их никто не преследовал.

В саду Самсонова оказалась хорошо законспирированная в заборе калитка с кодовым замком. Бриджит проинструктировала гостей, как им выйти и куда двигаться. Она рекомендовала бежать быстрее, чтобы выиграть время. Само собой, что возвращаться к машине значило добровольно сдаться в лапы преследователей. Теперь кому-то предстояло принять решение. Стоит ли им двигаться дальше вместе или разойтись и никогда больше не видеться…

– Что вы стоите! Надо срочно ехать в Рахманиновскую консерваторию. Здесь должна быть поблизости остановка такси! – Наташа еще не вполне пришла в себя, отчего голос ее срывался. Геваро и Алексей внимательно посмотрели друг на друга. Выбора ни у кого не было.

 

21

Охранник в здании на набережной долго не мог понять, зачем троим неизвестным понадобилось воспользоваться консерваторской библиотекой в этот жаркий день, когда никаких занятий в классах не намечалось. Пришлось Геваро сунуть ему под нос полицейское удостоверение. И только тогда он уступил.

В библиотеке было прохладнее, чем во всем здании, остро пахло старой бумагой, пылью. Ноты рапсодии нашлись быстро, но это был конечно же не оригинал. Более того, на полке в ряд стояло около десятка изданий. Как же понять, где искать? У Николая Алексеевича теперь не спросишь!

Климов почти автоматически перекладывал ноты разных редакций рапсодии, складывал их в стопку, выравнивал, потом снова раскладывал по столу. Одна из тетрадей выскользнула от неловкого движения рук Алексея и шумно шлепнулась о паркетный пол. Алексей, не вставая со стула, нагнулся за нотами, но стул издал сильный треск, ножка подогнулась, и девяносто килограммов климовского веса потянули его вниз.

– Черт возьми! – Климов потирал ушибленное место и непонимающе смотрел на опрокинувшийся стул.

– Тебе не очень больно? Ты ничего не сломал? – взволнованно спрашивала Наташа. – Бедный…

– Потом поворкуете, – Геваро поднял стул и принялся внимательно осматривать сиденье, – взгляните-ка лучше сюда. Вы когда-нибудь видели, чтобы на сиденьях с обратной стороны ставили кнопки?

В самом углу с обратной стороны сиденья действительно разместилась неприметная кнопка, издалека похожая на пуговицу.

– Ну что, нажмем? – Геваро подмигнул заговорщицки и, не дожидаясь одобрения, надавил.

Крохотный, чуть слышный щелчок, и деревянная панель отвалилась, открывая тем самым своеобразный продолговатый тонкий сейф с кодовым замком.

Для открытия требовалась набрать определенную комбинацию цифр.

– Я думаю, что не стоит сомневаться, какие цифры составляют искомую комбинацию, – Геваро торжествовал. – 1934. Ну-ка, попробуем…

Попытка полицейского не увенчалась успехом. Сейф остался глух к дате смерти неистового Нестора Махно. Геваро потер глаза, потом опять принялся устанавливать цифры, но Алексей остановил его.

– Вы уверены, что нам надо открывать это? К чему вам, и мне, и Наташе эта треклятая вторая часть свитка? Может быть, мы отступим, а те, кто так жадно алчет столько лет вторую часть свитка, обойдутся в своих поисках без нас?

Геваро, до этого быстро поглядевший в окно, усмехнулся:

– Возможно, вы и правы. Я открыл для себя все тайны, вы, наверное, тоже. Вы любимы и любите, – Геваро грустно посмотрел на Наташу, – но обстоятельства не оставляют нам, увы, даже времени на раздумья.

Геваро знаком руки обратил внимание Алексея на то, что происходило на улице. Около подъезда припарковались три машины.

– Я думаю, эти люди уже не дадут нам возможности выйти из игры, как бы мы этого ни хотели. Мы слишком много знаем, и поэтому смертельно опасны. Они не отступят.

– Почему они не выходят из машин?

– Они намерены дождаться нашего появления на улице. Силы будут явно не равны, и шансы наши я расцениваю как ничтожные. И уж тем более глупо будет, если мы выйдем к ним с пустыми руками, не правда ли? Не стоит так их разочаровывать… Я не большой любитель всякой мистики, но, похоже, в нашем случае этот шифр достается угадывать вам. Вы же Избранный…

– Да уж, – Алексей покачал головой, – здесь с вами не поспоришь… Однако я призываю вас на помощь. У нас, у русских, есть пословица: одна голова хорошо, а две лучше. У нас же целых три головы. 1934 нам не подошло. Я в детстве очень любил комбинации из цифр. Мог часами складывать, вычитать, менять их местами. Эту любовь привил мне учитель математики в моей сельской школе… Давайте попробуем. Итак… девять плюс один – десять, три плюс четыре – семь. Так! Боже… Десять плюс семь – семнадцать. 1917 год! Нет более знаменитого года в истории моей страны! И в этот же год раскололись судьбоносцы… Все сходится.

Алексей набрал 1917 на кодовом замке. Код сработал и сейф открылся. Геваро и Наташа, затаив дыхание, смотрели на то, как Алексей доставал пожелтевшую бумагу. Рукописный экземпляр рапсодии! Бережно разложив ноты на столе, Геваро, Алексей и Наташа осторожно листали страницу за страницей. И вот между страницами вложен совсем старый листок, исписанный мелким почерком на старославянском языке.

– Что здесь написано? – торопил Геваро своих русских друзей, но те только пожимали плечами.

– Должен вас огорчить. Мы это не можем прочитать, – заключил Алексей. – Нужен специалист по языку того времени, когда написан документ. – Игра на этот раз окончена, и мы доиграли ее, как могли. Будем выбираться?

Алексей сложил ноты, зачем-то взял их со стола, опять положил, провел пальцем по обложке, снова потянул к себе, словно ждал, что произойдет чудо. И оно действительно произошло. Из нот выпал небольшой клочок бумаги, неровно сложенный вдвое. Геваро и Алексей одновременно бросились поднимать его и чуть было не столкнулись лбами.

Последнему Избранному!

Тот, кто найдет вторую часть свитка, ни в коем случае не должен пытаться прочесть ее. Это воля монаха Дормидонта. Эту волю всегда несет в себе один. С 1917 года судьбоносцев больше нет. Две тайные половины смертельно грызут друг друга, оставляя следы на теле Родины. Избранный, твоя миссия в том, чтобы отбросить завесу тайны и прекратить жизнь обеих гадин. Две головы должны быть отрублены. Вторую часть свитка немедленно уничтожь. На все должен пролиться Свет! И тогда Свет вернется в Россию навсегда.

Нетрудно было догадаться, что эти буквы вывела на бумаге рука Сергея Васильевича Рахманинова. Климов все слово в слово перевел Геваро. Между тем тишина в остальном доме нарушилась, слышны были тяжелые, но быстрые шаги. Вскоре кто-то стал с силой дергать дверь. Алексей находился в полном оцепенении, глаза широко раскрылись, губы подрагивали, на лбу выступили капли пота. Геваро пытался что-то донести до него, но вскоре отчаялся. Климов сейчас был ему уже не помощник. Из-за двери кто-то по-французски настойчиво требовал открыть.

– Стала известна тайна отмены концерта Пьера Консанжа, а также то, кто взорвал кладбище Пер-Лашез. В деле замешаны конспиративные русские Организации, – Геваро говорил в трубку так громко, чтобы слышали все в доме и даже на улице. Он методично звонил во все крупные французские газеты и говорил один и тот же текст. – Сегодня в консерватории имени Рахманинова состоится сенсационная пресс-конференция русского журналиста Алексея Климова!..

Когда у здания появились первые журналисты, в доме уже не было никого, кроме Геваро, Наташи и Алексея Климова – последнего Избранного.

 

22

Щелкали объективы фотоаппаратов, темнели стекла телекамер, били в глаза софиты, словно орудия возмездия выставлялись вперед диктофоны. Пресс-конференция шла уже второй час, и ее участники свято исполняли волю Сергея Васильевича Рахманинова. Все, что они знали об Ордене и Организации, становилось достоянием прессы, а значит, и всего мира. Несколько раз, когда вскрывались подробности особенно неожиданные, по залу прокатывался шумок…

Анастасия Безансон сидела почти в самой середине зала, который не был, конечно, предназначен для проведения пресс-конференций, тем более таких, и звуки музыки, жившие здесь доселе дружно и комфортно, теперь шепотом рассказывали друг другу о таинственных пришельцах и прятались в самые дальние углы. Настя впервые, наверное, за много лет не знала, что ей делать. Логика всей ее работы в Ордене диктовала одно решение: надо встать, уйти, скрыться, поменять имя, залечь на дно, а потом попытаться восстановить связь с теми, кто уцелеет. Орден слишком могуществен для того, чтобы его уничтожили целиком. Дед не позволит этого… Хотя для Насти и было очевидно, что Дед водил ее все последние дни за нос, беззастенчиво использовал, она все же не могла пока изжить в себе уважение и преклонение перед этим человеком…

На сцене сейчас сидел ее бывший возлюбленный, Алексей Климов. Они познакомились в метро, много лет назад. Этот человек пробудил тогда в ней огромное чувство, поглотившее весь ее прежний мир. Она потом уже никогда не была так счастлива и так… несчастлива… Он оставил ее как раз в тот день, когда она собиралась сообщить ему, что вот уже месяц носит его ребенка. Сказать не успела… От переживаний случился выкидыш. В ней вдруг что-то непоправимо треснуло, жизнь завернула на другой бесконечный круг, круг ада, когда все существование лживо и каждый день приходится играть роль. Вся ненависть, что она накопила за эти годы к Алексею, теперь мягко и небольно уходила от нее. Она внимательно смотрела на него, на его мягкие черты, умные глубокие глаза, на повзрослевшую фигуру, и старая любовь, которая, как выяснилось, никуда не делась, а только была погребена под бедовыми днями, поднималась теперь в полный рост. Есть такое свойство у любви – возвращаться в тело, когда все уже бессмысленно, в том числе и ее появление…

Пресс-конференция подходила к концу. Настало время задавать вопросы журналистов. Первым поднялся корреспондент одного из ведущих французских телеканалов:

– Все, что вы здесь рассказали нам, месье Климов, впечатляет. Но где доказательства? Кто подтвердит нам, что все это не плод вашего воображения?

Климов молчал. Он уже узнал в зале Настю и категорически не мог понять, как она сюда попала. Геваро, видя, что его товарищ в затруднении, попробовал было ответить вместо него, но вдруг раздался женский голос:

– Я могу подтвердить! – все взоры обратились на молодую, хорошо одетую женщину, поднявшуюся со своего места. – Меня зовут Анастасия Безансон. Я последние годы возглавляла всю резидентуру Ордена в Париже.

Настя прошла по рядам, вышла на сцену и, встав неподалеку от стола, продолжила:

– Господа Геваро и Климов говорят чистую правду. Они не знают только одного… Мои люди следили за Климовым и всеми, кто был замешан в этой истории, до самого конца. И вот конец наступил…

Шум в зале усиливался. Алексей от изумления готов был закричать. Неожиданно дверь в зал открылась, и в нее неспешно вошел Пьер Консанж. Его рука уже не болталась на перевязи, а была глубоко засунута в карман. Длинные волосы беспорядочно растрепались. Несчастные телерепортеры и фотографы газет не понимали, на кого обращать больше внимания: на участников пресс-конференции, на знаменитого музыканта или на женщину, только что сделавшую сенсационное заявление. Скрипач подошел к сцене, вынул из кармана пистолет и выстрелил в Настю. На ее лице не отобразилось боли, она умерла мгновенно, и лик ее был спокоен и красив. Консанжа не успели скрутить и отдать в руки полиции. Вторым выстрелом он пустил пулю себе в лоб.

Дневник отшельника

Люди живут очень быстро. Теперь уже, наверное, в миру мое имя начинают забывать. А ведь сразу после пресс-конференции в Рахманиновской консерватории не было более знаменитого человека, чем я. Моя фотография красовалась на первых полосах газет. Я, Алексей Климов, стал настоящим героем. Ордену и Организации были нанесены ощутимые удары. В дело вмешался Интерпол. Вернувшийся в Париж вместе с младшим Клеманом Клетинье обнародовал все собранные им документы о деятельности Организации и ее заклятого врага – Ордена. Это послужило поводом для многочисленных арестов, финансовых проверок и вновь арестов, как в России, так и во всем мире. Под подозрение попали многие высокопоставленные чиновники. Карательная машина завертелась сама собой. Во мне постепенно отпадала необходимость. Пробыв в Париже еще несколько дней, я вернулся в Москву. Там меня ждали новости. Медиа-холдинг Брынзова обанкротился, и все мы оказались выставленными на улицу. Мои коллеги довольно быстро устраивались, начинали что-то заново, а во мне поселилась такая пустота, что я целыми днями сидел дома, анализировал то, что мне довелось пережить. Марина и ее отец без объяснения причин прервали со мной все отношения. Однажды утром мне позвонила Вероника. Я к тому времени уже успел основательно забыть ее, но все же решил с ней встретиться. Надо было как-то побеждать захватившее меня бессилие. Вероника стала первой женщиной в моей жизни, которая поняла меня и приняла таким, каков я есть. Между нами не возникло никаких лирических отношений. Нет. Случилось нечто более важное. Вероника представила меня своему отцу. Как это ни странно, он был священником. Настоятелем одного из храмов под Москвой. Мы часами беседовали, я принял его как своего духовного наставника. Вскоре он знал обо мне все. Он выгнал из меня пустоту, показал, как в принципе ничтожна была моя безбожная жизнь, жизнь без настоящей любви и настоящего счастья, жизнь, из-за которой погибло столько людей. Мы вместе с ними пришли к выводу, что мои грехи можно искупить только обетом монашеского молчания и многолетней отшельнической жизнью. Я был готов к этому. В мирской жизни меня уже ничего не держало. И вот я живу в келье. Аскетично. Молчу, думаю, что-то записываю. Никто не знает, где я. Да. Я думаю, что никто этим и не интересуется. Для всех я умер, исчез…

Этот дневник и есть теперь моя жизнь. И такая жизнь для меня сладостней самого прекрасного мирского удела…