* * *

– А ты никогда не думал, почему утро считается началом дня? – Она оторвала голову от подушки, приподнялась на локте и, настороженно поглядывая на меня, прочертила указательным пальцем на моем лбу неровную линию. – А? Ты же у нас умный?

– Нет, не думал. Так повелось. И все этим довольны. – Я не любил этих бессмысленных разговоров, но всегда почему-то ввязывался в них.

В окно заползал слабый, но уже не безнадежный свет, какой бывает только в апреле.

– А ты доволен? – Она изображала, что не замечает мое нежелание продолжать в таком тоне.

– Ну что за глупости ты спрашиваешь? Я-то здесь при чем? – Я слегка повысил голос.

– Ты меня не любишь. – Лицо ее омрачилось.

– Не говори так. – Мне не привыкать бороться с ее дурным настроением, которое время от времени находит на нее.

– Что хочу, то и говорю. – Она сжала губы так картинно и сильно, что они как будто смялись.

– Ладно. Я с этим не спорю.

– С чем?

– С тем, что ты можешь говорить то, что хочешь. – Я сохранял спокойствие.

– Это отчего же?

– Потому что мне это не интересно.

– Что не интересно?

– Спорить с тобой. – Я не удержался от примирительной улыбки.

– А мне интересно.

– Хорошо, давай поспорим.

Я коснулся губами ее уха, потом шеи, потом подбородка. Похоже, она хотела этого в данную минуту сильнее всего остального.

Несмотря на то что я старше ее почти на двенадцать лет, мы прекрасно ладим. Ее зовут Лариса, а меня – Юрий. Мы вместе уже два года. Я работаю на телевидении, а она в парикмахерской. То, что она якобы девушка не из моего круга, меня не смущает. Попросту, мне на это наплевать. С ней мне намного интереснее, чем с другими. Она заполняет мой мир почти целиком, и с каждым днем я все больше ощущаю необходимость в ней. Хотя, положа руку на сердце, я не такой уж привязывающийся к людям человек и всегда с болезненным рвением охранял свое личное пространство. Рядом с Ларисой в этом отпала нужда.

Она – первая встреченная мной в жизни девушка, в которой меня ничего не раздражает, а ее милые чудачества, вроде таких разговоров, как сегодня утром, я готов выносить терпеливо и не без удовольствия. Когда я просыпаюсь в ее постели, осознаю себя вполне счастливым и удачливым молодым человеком. Возможно, в юности я грезил о другой любви. Но кто о ней не грезил? Много ли тех, у кого такие мечты сбылись? Мы с Ларисой проросли друг в друга и не нанесли серьезных повреждений. По мне, это надежней и лучше разного рода сумасшествий и умопомрачений. Долго ли так будет? Надеюсь, что да. Хотя будущего не знает никто. Всякое может произойти. Мой отец любит повторять: Господь никому не дает непосильного креста.

Я никогда не имел проблем с женщинами и не страдал от отсутствия взаимности. Бывало, кем-то увлекался достаточно серьезно, но ни к кому я так не привыкал, как к Ларисе. Это то, что мне надо. Моя женщина.

При всем том не скажу, что она во всем солидарна со мной. Строптивости и упертости в ней хоть отбавляй. Особенно в том, что касается политики. Но наши разногласия, подчас весьма яростные, – всего лишь пикантная приправа к общей гармонии.

Сейчас между нами частенько разгораются довольно эмоциональные диспуты по поводу ситуации на Украине. Не скрою, меня немного беспокоит, что ее зависимость от либеральных блогеров в последние месяцы превысила все допустимые нормы. Она с завидным упрямством, по поводу и без повода транслирует, что нам, то есть русским, не надо было лезть в дела чужой страны. Меня подобная точка зрения возмущает, и я в красках, пользуясь сведениями наших СМИ, описываю ей зверства «майданутых», то, как они издевались над журналистами, избивали милиционеров, бесчинствовали на улицах, мародерствовали; она же парирует тем, что «беркутовцы» тоже хороши и по части пыток сто очков вперед дадут кому угодно, и, конечно же, как пример приводит раздетого украинскими правоохранителями пару месяцев назад усатого парубка Гаврилюка. Приходится признать, что она сильнее верит в свою правоту, чем я. Плюс ко всему я заранее ей прощаю эти креативные глупости, поскольку все же придерживаюсь мнения, что она скорее отдает дань некой неформальной моде, чем действительно заражена «проевропейским бредом». Она же, как я подмечаю, не теряет надежды перетянуть меня на свою сторону. Чуть тревожно, что в этом году политические страсти в нашем уютном мирке прорастают с неудержимостью нахальных сорняков, но, слава богу, у нас пока еще имеется много занятий. И они гораздо более приятные и увлекательные.

Я догадываюсь по звону посуды, что Ларкина мама хлопочет на кухне. Если выйду из комнаты Ларисы и попадусь ей на глаза, она наверняка предложит позавтракать. Наслаждаться утренней трапезой нам придется вдвоем. У Ларисы сегодня выходной, и она непременно захочет еще понежиться в кровати, а отец моей возлюбленной отбыл на работу час назад. Я слышал, как он с особой, нарочитой отчетливостью проворачивал ключ в замке. Лара как-то рассказала мне, что ее отец пару раз забывал закрывать дверь в квартиру, за что получал изрядную порцию критики, и теперь перманентно старается убедить домашних в своей аккуратности.

Родители моей девушки хоть и были, как говорится, людьми «старорежимными», тем не менее с первого моего прихода не возражали против того, чтобы я остался на ночь. Они сразу же окружили меня заботой, уверенно, хоть и не без осторожности, поднимая мой статус от приятного молодого человека до перспективного жениха. Когда же претендент на роль тестя выяснил, к своей неописуемой радости, что мы болеем за одну футбольную команду, а потенциальной теще удалось удостовериться в моей московской прописке, я стал для них, что называется, «в самый раз». Они были простыми, добрыми, достаточно ясными для меня людьми, прожившими свою жизнь так, как сумели. Совсем недавно с отцом Ларисы мы провели несколько незабываемых вечеров у телевизора в яростном совместном болении за наших олимпийцев. Ох, каким был финиш лыжника Легкова! До сих пор мурашки по коже…

Лариса между тем характером не походила ни на отца, ни на мать. Обычную житейскую логику в ней заменяла какая-то другая, порой необъяснимая. Меня, например, поражало, что Лара, окончив школу с отличием, не пробовала никуда поступать, а пошла на курсы парикмахеров и устроилась в обычную цирюльню. И все пять лет, что она там проторчала, ей ни разу не пришло в голову что-то изменить в своей жизни. Когда я заводил разговор на эту тему, она удивленно поднимала брови и лепетала: «Ну, у меня же есть ты. Зачем мне что-то еще? К парикмахерской я привыкла. Там работают славные девочки. У меня много клиентов. Если станешь знаменитым и разбогатеешь, ты же дашь мне деньги на собственный салон? Да?» Я послушно кивал, хотя совершенно не представлял, каким образом я заработаю столько денег.

Я знал, что она крайне негативно относится к деятельности моего отца, но из уважения ко мне никогда не подчеркивает этого. А при встречах, сравнительно нечастых, общается с ним очень любезно. Отец, скорей всего, не в курсе, с какой ярой «сторонницей либеральных ценностей» связался его сын.

Надеюсь, Лариса скоро многое пересмотрит…

– Кто-то, кажется, собирался вставать… – Она сладко потянулась, слегка задев меня плечиком. – Тебе ведь скоро идти на свое телевидение? Так?

– Ты как всегда права. Сейчас встаю. Тебе хорошо было?

– Не надоело спрашивать одно и то же?

– Не надоело. Отвечай!

– Хорошо, конечно. Сам не видел?

– Ну, я так. Для уверенности. – Я нашел ее руку, положил себе на грудь.

«Эх. Не ходить бы никуда, а пролежать целый день в постели рядом с ней».

– Почему у нас выходные так редко совпадают? – Лариса прочитала мои мысли. – Неужели ты не можешь попросить поставить твои смены так, чтобы мы почаще бывали вместе?

– По-моему, мы очень много времени проводим вместе.

– Это по-твоему. – Лариса опять надулась.

– Не начинай. Я же не сам составляю себе график. Приходится мириться с тем, что есть.

– С тобой невозможно, – выдохнула она разочарованно. – Ладно. Иди. А я воспользуюсь законным выходным и посплю еще, раз ты так бессовестно меня оставляешь.

Я спустил ноги с кровати, нащупал тапочки и отправился в ванную смывать с себя последние остатки сна. Душ и бритье взбодрили меня. Когда я вышел, мне показалось, что в квартире очень холодно. Даже мурашки поползли по спине.

– Юра, вы сегодня чай или кофе? – Это мама Ларисы, Марина Александровна. Голос у нее ровный и приветливый, почти стерильный. – Я погладила вам рубашку и брюки. Они в гостиной, на вешалке.

Привычная, ничего не значащая добропорядочная вежливость. Чем люди старше, тем легче им скрывать свои чувства. Наверное, потому что чувства уже не такие сильные.

– Доброе утро, Марина Александровна. Вкусно пахнет. – Я демонстративно втягиваю воздух. Заинтересованно улыбаюсь. Роль почти родственника меня давно уже не тяготит. Доля лицемерия в наших с ней отношениях не так уж и велика, чтобы раздражаться и что-то стремиться изменить.

– Доброе, доброе. У вас усталый вид. Работа отбирает много сил? Сейчас ведь такое творится с этой Украиной! Просто страх. Жили себе, жили спокойно. И тут такое! Не высыпаетесь?

– Да как будто выспался. – Я понимал, что к моему виду ее речи не имеют ни малейшего отношения.

– И сколько же спали, если не секрет? – Она ловко, одним движением сняла яичницу с потрескивающей сковородки и положила в мою тарелку. Поджаренная яичная масса издала еле слышной шлепок. Марина Александровна стойко верна заблуждению, что утром мужчины предпочитают яичницу всему остальному, и готовя ее утром, женщины как будто немного им угождают.

– Часов пять или что-то около того…

Какое ей по большому счету делу, сколько я спал?

– Мм… – Она сокрушенно покачала головой. – Маловато. Вам надо себя беречь. Пейте, пейте кофе. Я сварю еще. – Мне стало немного не по себе оттого, как она пристально меня разглядывает. – Вы знаете, я раньше как-то нечасто смотрела ваш канал, а теперь пристрастилась. Мне очень нравится. Вы такие молодцы! Так много интересного.

– От меня не так уж и много зависит. Я обычный редактор новостей. Политику канала формируют совсем другие люди.

– Не скромничайте. – Она улыбнулась почти заговорщицки и встала со стула, чтобы заняться приготовлением второй порции кофе, о которой я ее, между прочим, не просил.

– Я удивляюсь, – она сделала огонь в конфорке совсем слабым, – неужели вам никогда не предлагали работать в эфире? Вы ведь такой фотогеничный! И голос у вас приятный! Думаю, вы бы очень хорошо вписались.

Зачем она это затевает? Не терпится огорошить приятельниц известием, что жениха ее дочери показывают по телевизору? Но я не раз говорил при ней, что совершенно не рвусь в кадр. И щенячьего восторга от причастности к нашему ТВ не испытываю. Не говоря уже о том, что редактор и ведущий – два совершенно разных вида деятельности. Ведущий все время исполняет чью-то волю – продюсеров, начальства, владельцев канала, потенциальной аудитории, вечно подстраивается под прихоти формата и конъюнктуру. Редакторам в этом плане легче. Особенно редакторам новостей. Новость она и есть новость. Отработал смену – и гуляй. Главное, не терять внимания и исполнять все профессионально. Страна тебя не видит, не знает и знать не хочет. А вот тем, кто без конца в кадре, не позавидуешь. Эти несчастные почти не принадлежат сами себе и, постоянно высказывая чужое мнение, перестают в итоге иметь свое. Чужие мнения все вытесняют. Самое любопытное, что у многих из них происходит такая диковинная оберация, что им кажется, будто они высказываются от себя. Мне это ни к чему. Публичность меня не привлекает. И та ответственность и нервотрепка, которые ей обязательно сопутствуют. Мне достаточно наблюдений за отцом, много лет томящемся в тисках бесконечных обязательств и фактически не имеющем возможности вырваться из круга воззрений своих политических единомышленников. НЕ хочу я всей этой кутерьмы. Мне и так хорошо. Меня устраивает то, что у меня есть, и я не жажду что-либо менять. Как это объяснить немолодой уже женщине, ни секунды не сомневающейся в том, что попасть в экран телевизора это мечта каждого человека? И стоит ли объяснять?

– Меня все устраивает пока. Всему свое время, – отвечаю я уклончиво и не конкретно.

– Ну, вам виднее.

Похоже, она убеждена, что я лукавлю или что-то скрываю.

Марина Александровна берет с холодильника пульт от телевизора и находит канал, где я работаю. Зачем она это делает? Хочет таким образом угодить мне? Думает, мне это интересно? Или ожидает, что я обрушу на нее поток интереснейших комментариев? Раскрою всю подноготную эфира? Поведаю об интересных знакомствах? С экрана один из наших корреспондентов на Украине с наигранным воодушевлением на фоне каких-то плохо определяемых рассказывает о народном подъеме на Донбассе. Затем картинка меняется, и только что исключенный из Партии регионов депутат Рады Царев, здоровенный малый с детскими глазами, проклинает новые киевские власти, называя их нацистской хунтой и душителями собственного народа. Марина Александровна тревожно хмурится и покачивает головой.

– Лариса спит еще? – Ее вопрос звучит весьма неожиданно. Украинский кризис взволновал ее совсем ненадолго.

– Сказала, что подремлет. А я побегу сейчас. Мне уже пора… Спасибо за завтрак.

Я решительно встаю из-за стола и ретируюсь в коридор. Сваренный для меня добавочный кофе так и остается на плите.

Перед тем как уйти, заглядываю в комнату Ларисы. Она, похоже, не спит, но хочет, чтобы я думал иначе. Эх, притвора!

Ее лицо повернуто ко мне. Светлые тонкие волосы касаются и ее щек, и примятой подушки. Крылья носа тонки, словно лепестки миниатюрной лилии. Губы припухлые и по-детски наивные. Подбородок чуть велик, на нем сходится движение лица – сходится гордо и независимо, заставляя окружающих предполагать характер неуступчивый и капризный. Она старается дышать как можно тише: боится выдать себя. Я ее разгадал, но пусть она остается в неведении. Это так мило… Хотя… Притворство женщину может далеко завести. Может быть, она притворяется не только в мелочах… Тьфу! Что это я? Не мои это мысли… Правда, время какое-то смутное… Апрель 2014-го… Двадцать четырнадцать, как теперь модно говорить…

* * *

Московский апрель еще не оторвался от проснувшейся земли и пока безнадежно тонул в лужах, которые приходилось обходить или перепрыгивать, чтобы не промочить ноги. Достаточно одного солнечного дня, и все это засохнет, оставив на земле грязноватую сухую корку. В центре города это всегда почему-то происходит быстрее, чем на окраинах. Словно солнечные лучи до городского захолустья добираются в последнюю очередь.

Лариса вместе с родителями обреталась как раз в таком захолустье, в Перове. Райончик этот, даже среди московских новостроек, выделялся особенной какой-то бесприютностью. Я, признаюсь, не трепетал от радости, когда мне доводилось перемещаться по нему пешком в темное время суток. Опасность потенциально исходила от каждого, кто попадался навстречу. Обругать или, что еще неприятней, врезать тебе тут совершенно безнаказанно мог любой, кому ты чем-то не понравился. Со мной, правда, такого никогда не случалось, но несколько раз я видел серьезные пьяные стычки, полные злобы и агрессии. Однажды я даже, преодолев страх, чуть не встрял в историю – так меня возмутило, что трое напали на одного, но как только я попытался урезонить хулиганов строгими окриками, они вдруг разбежались в разные стороны, бросив меня с несчастным, которого до этого мутузили. А вскоре появились полицейские, и мне пришлось потратить изрядное время, чтобы объяснить им произошедшее. Пострадавший же отказался писать заявление и поковылял куда-то, потирая поясницу и поругиваясь вполголоса. Никакой благодарности ко мне он, судя по всему, не испытывал.

Сейчас перовский ландшафт походил на проснувшегося после вечеринки человека, которому необходимо как можно скорее привести себя в порядок. Все было каким-то неряшливым, неухоженным, несчастным, алчущим лучшего и обретающим его. Проходя через двор дома Ларисы, я услышал истерично громкий разговор двух маргинальных личностей: мужика с толстовской бородой и выпученными глазами и тетки с лицом, в чьи поры грязь, казалось, въелась навсегда. Мужчина сидел на скамейке довольно вальяжно, видно было, что он еще не очень пьян и наслаждается своим авторитетом в кругу себе подобных; существо женского пола расположилось на краешке и заглядывало в воспаленные глаза собеседника заискивающе.

Мужик басил:

– В чем я был не прав?

Дама вторила ему:

– Ты во всем был прав. Во всем, – и качала головой с грязными лохмами.

Но он театрально не удовлетворялся ее покорностью и не унимался:

– В чем я был не прав?

Дальше я уже не расслышал. Они были частью того безнадежно печального мира, от которого каждый нормальный человек пытается отгородиться непроницаемой стеной. Вряд ли эти эмоциональные собеседники что-нибудь слышали о готовящемся референдуме в Луганске и Донецке… Какое милое у нас тысячелетие на дворе… Едва ли Пастернак это писал про них… Моя мама обожала Пастернака и всегда пыталась привить это обожание мне. У нас дома в книжных шкафах стояли почти все его переиздания. Разного цвета и толщины корешки… Иногда скромные, а иногда аляповатые… Зачем матери столько книг Пастернака, я не знал. Может, неудовлетворенная в детстве страсть к коллекционированию… Или просто неудовлетворенность жизнью…

Метро, как всегда в этот час, кишело народом. Люди спешили куда-то, нервничали из-за очередей к билетным автоматам, старались как можно быстрее втиснуться в вагоны, заполненные под завязку, а потом хмуро ждали своей остановки, боясь пропустить момент, когда надо будет пробираться ближе к выходу. Час пик! Ахиллесова пята больших городов. А в Москве уже не пята, а какая-то неизлечимая гангрена на органах, отвечающих за перемещение народа. Есть еще и пресловутые пробки. Но это для тех, кто хочет ощущать себя покруче.

Я не умею водить машину. Многие мои коллеги-мужчины относятся ко мне из-за этого с тайным презрением. Но мне все равно. В метро хоть и не всегда удобно, зато риск непредвиденных опозданий сводится к нолю.

Сегодня, как и вчера, как и десять дней назад, ничто в Москве не напоминало, что совсем недавно мы стали больше на целый Крым. Люди боролись за жизнь в большом муравейнике и не размышляли о том, кто их в этот муравейник поместил.

* * *

От метро «Парк культуры» до мрачновато-серого и безнадежно казенного здания АПН, где располагался наш канал, мне пришлось идти очень быстро, почти бежать, чтобы успеть к началу смены. Опоздания у нас караются строжайшим образом. Никакие оправдания не принимаются. Медиа – это как армия. У каждого свой маневр. И исполнять его нужно строго, без самодеятельности.

Привычно показав бесконечно напускающему на себя деловитую строгость охраннику пропуск, я устремился к лифту, чтобы подняться в офис одного из информационных сердец страны – телеканала «Ньюс». Выйдя на нашем этаже, попадаешь в другой мир.

Люди перемещаются, на первый взгляд, хаотично, но у каждого своя миссия: кому-то надо встретить гостей, кто-то спешит к рабочему столу, а кто-то в монтажную или на выезд. Секретарши переносят туда-сюда бумаги и кофейные чашки, и все при этом изображают такую занятость, что не обращают друг на друга никакого внимания, и только боязнь столкнуться лбами заставляет все же замечать сослуживцев. Я на ходу обмениваюсь со знакомыми короткими приветствиями и прохожу на свое рабочее место. Классический офисный «триумвират»: компьютерный стул, компьютерный стол и сам компьютер.

Большой зал, или, как его теперь называют, «ньюсрум», пахнет по-особому. Наверное, люди, напряженно выискивающие новости в мировых информационных агентствах и транслирующие в эфир, выделяют ни на что не похожие запахи, которые тут же смешиваются с ароматами разных парфюмерий, офисного пота и казенной мебели.

Мой сослуживец Коля Васькин поднимает руку, приветствуя меня. Это любопытный персонаж. Один из немногих на канале, кого я выделяю. Что-то есть в нем такое, что делает общение с ним легким и ни к чему не обязывающим. В отличие от прочих сотрудников «Ньюса» он, как мне кажется, не утратил живости и не превратился в робота, постоянно ожидающего нажатия начальственной кнопки. Внешностью он тоже отличается незаурядной. Его худоба какая-то острая и интеллигентная. И это при том, что больше всего он любит поглощать пиво и торты. Коля должен был бы давно превратиться в толстяка, но этого не происходит. Кулачок у него маленький, но рука жилистая, с напряженным синими венами; лицо бледноватое, но не болезненное.

– Привет. Как ты? – Вопрос, в наше время почти никогда не предполагающий подробного ответа, но показывающий, что у спрашивающего вполне лояльное отношение к тому, у кого он этим интересуется.

– Терпимо. – Таким ответом я демонстрирую, что все в порядк, е за исключением того, что в общем в мире все довольно дерьмово.

– Ты только пришел? Взмыленный весь…

– Да. Уф… Едва не опоздал.

– Так ты же не за рулем вроде? В пробках не стоишь.

– Ну и что? Те, кто пользуется общественным транспортом, тоже иногда задерживаются.

К разговору начали прислушиваться наши доблестные сослуживцы.

– Ладно, не кипятись. Это не так важно. Ты, похоже, не знаешь, что произошло. – Коля чуть прищурился, будто пытался лучше разглядеть мою реакцию.

– И что же?

– Демину уволили.

– Что? Не шутишь?

– Какие уж тут шутки…

Эта была действительно поразительная новость.

Нина Демина – знаменитая ведущая вечерних новостей, красавица, лицо канала. Можно было представить, что начальство расстанется с кем угодно, только не с ней. Ее позиции выглядели незыблемыми. Она была едва ли не самый популярной телеперсоной в стране и неизменной героиней светских хроник. Ее муж Федор Демин – известный продюсер, один из основателей музыкального вещания в стране. У них счастливейший брак и двое очаровательных сыновей. Условно мы были коллегами, но все мое общение с ней сводилось к вежливым приветствиям при крайне редких встречах и обменом ничего не значащими репликами. Иногда мне было любопытно, известно ли ей, кто мой отец? Но не спрашивать же ее об этом! Совсем недавно я листал оставленный Ларисой на столике в гостиной журнал «Семь дней», где наткнулся на умильно-сладкий материал о семействе Деминых. Текст изобиловал постановочными фото в разных интерьерах. На каждой из них Нина безмятежно, с беспрекословной уверенностью в своем будущем улыбалась, обнимая то мужа, то детей. Кстати, Лариса, заметив, что я остановил взгляд на журнальной странице с Нининой фотографией, отвесила по ее поводу пару язвительных замечаний. Видимо, она запомнила, как на нашем новогоднем корпоративе, куда я в этом году впервые явился не один, а с Ларисой, в один момент я и Нина оказались вместе около столика с бутылками. Она попросила налить ей вина, что я с удовольствием исполнил. После этого мы поболтали несколько минут о том, что вечеринка в этот раз удается на славу. Лариса тогда отходила в дамскую комнату. Когда вернулась, я познакомил ее с Ниной. Девушки не улыбнулись друг другу и даже не покивали. Обе они очень красивы… Нина тогда почти сразу удалилась… Потом Лариса предъявила мне, что я как-то слишком уж нежно разглядывал нашу ведущую… Я только посмеялся в ответ. Она не унялась и продолжила возмущаться. По ее мнению, Нина вела себя со мной на той вечеринке очень не скромно. Я, помню, покрутил пальцем у виска… Чего только не выдумает девушка с обостренным чувством собственности!

– Ты вчерашний деминский эфир не видел? – Васькина увлекала возможность первым сообщить мне сенсацию.

– Нет.

– Хм, все с тобой понятно. Посмотри в Интернете. – Он растянул губы, но улыбки не вышло. Набивал себе цену: мол, нету времени пересказывать.

– Лучше расскажи. Некогда.

– Ну, был в ее программе сюжет о Крыме. Как там все теперь духоподъемно! Сколько все ждали этого чуда! Картинки соответствующие. И в подтверждение этого берут интервью у одного нашего морячка-черноморца. А он возьми да и скажи: хуже, мол, стало. Надбавку за пребывание за границей сняли, на все посты двигают бывших украинских офицеров, перешедших к нам на службу, с жильем проблемы как были, так и остались, и так далее.

– Ого! Круто.

– Похоже, Боссу из Администрации Президента позвонили и хорошенько шею намылили. Говорят, он так орал на Нину, что слышно было чуть ли не на весь этаж.

– А кто же будет ее программу вести?

– Она теперь уже не ее. Привыкай. Откуда мне знать, кто будет вести? Без нас с тобой, поди, разберутся. Может, и закроют совсем ее программу.

– Ну это вряд ли…

Следующий час я интенсивно редактировал тексты новостей и ставил их на ленту. Главные сообщения, конечно, были с грифом «срочно» и касались Украины. Так продолжалось уже несколько месяцев. Юго-Восток пылал, во многих городах противники Евромайдана вступали в уличные схватки с оппонентами. Мы не скрывали своей симпатии к ним. В Киеве бесчинствовали «свободовцы», карая всех, кто был недоволен революцией, а новая украинская власть ударилась в диковинную и бессмысленную ксенофобию. Их мы всячески осуждали. Из США России грозили весьма нервно. Европейцы тоже возмущались тоненькими, петушино-гневными голосами. В воздухе всерьез попахивало порохом. На моей памяти такой заварухи с нашим непосредственным участием еще не было.

Через час у меня выдалась короткая передышка. Я откинулся на спинку стула и в тысячный раз увидел ту же самую картину, что и всегда. Люди, мониторы, экраны, ложная глубокомысленность на лицах, дежурная вежливость коротких реплик, стук пальцев о клавиатуру. Искусственно корпоративный дух, где каждый другому никто, но при этом все делают одно дело.

Я не строю никаких иллюзий по поводу своих коллег, поголовно считающих себя частью некого элитного сообщества. Они любят отдыхать за границей, ходить в дорогие клубы, ездить на машинах, посещать вечеринки. Кому-то это удается в большей степени, кому-то – в меньшей, но все стремятся к такой жизни, полагая, что заслуживают ее. Им все равно, на каком канале работать и что вещать. Лишь бы быть у телевизионной кормушки. И даже те, кого берут на небольшие зарплаты, задирают нос с первого своего телевизионного дня, неумело щеголяя профессиональным жаргоном. (Я и сам, как только пришел на телевидение, чуть было не поддался этой заразе, но быстро опомнился.) Может быть, поэтому на канале нет людей, с которыми я проводил бы время вне работы.

Нина Демина выделялась на общем фоне. В ней не было той взвинченной дисгармонии и неестественности, что корежила многих «эфирных людей». Она не корчила из себя звезду, держалась просто, одевалась неброско и элегантно. Когда она беседовала в студии с гостями, выглядела умнее и просвещеннее иных «спецов» современного разлива. Жаль, что все так вышло… Может, позвонить ей? Нет. Это лишнее. Нас ничего не связывает, кроме того краткого разговора на вечеринке, который так раздражил Ларису. Представляю, как она сейчас переживает. Как же она с ее-то опытом проморгала этот сюжет? Почему не отсмотрела его заранее? Ведь ясно же, что это скандал! Мы не «Эхо Москвы» и не «Дождь». Нам можно только то, что можно. Как получилось, что никто из ее группы не предупредил ее? Хотели подставить? Или здесь что-то другое? В конце концов, правды все равно никто не откроет. Да и какое мне до всего этого дело! Я маленький человек. Редактор. Просто жаль Нину. Хотя ей-то что до моей жалости…

Пока есть немного времени, надо позвонить маме.

– Мам, у меня все в порядке. А как у вас? – Все родители, как правило, убеждены, что если ребенок не звонит, значит, у него что-то произошло.

– Да все как обычно. Ничего интересного! Во сколько ждать? – улавливаю в тоне заботу и надежду. Маме не очень-то по душе, когда я остаюсь у Ларисы. Хотя она это, как и положено интеллигентке, тщательно маскирует.

– Я еще не знаю, где буду сегодня ночевать, дома или у Ларисы.

– Приезжай лучше домой. Выспишься нормально. Мы с бабушкой что-нибудь вкусное приготовим…

– Мам! Я и у Ларисы высыпаюсь. Завтра обязательно дома буду. Не волнуйся…

– Ну, тебе виднее… – Мать вздохнула, помедлила, словно ожидая от меня еще чего-то, потом произнесла сухо: – Хорошего дня.

– Спасибо. Пока. Целую.

Моя мама уже несколько лет не работает. Отец ей строго-настрого запретил даже помышлять о том, чтобы ходить на службу, после долгой беседы с лечащим врачом, в которой тот открыл весь ужас переутомления для ее сердечной недостаточности. Она преподавала сольфеджио в музыкальной школе, переживая успехи и неудачи каждого ребенка как свои, что, по мнению докторов, и расшатало ее здоровье. Тем не менее, сидя дома, она стала еще более впечатлительной. Может быть, из-за того, что нас с отцом часто не бывает дома? Или у нее появилось много свободного времени и, кроме тревоги, иногда нечем заполнить жизнь? Хотя, казалось бы, ей не должно быть скучно. Недавно к нам переехала бабушка, и они стараются развлекать друг друга, обсуждают телепрограммы из серии «Давай поженимся» и сюжеты бесконечно клонируемых сериалов. Я обязательно звоню маме хотя бы раз в день. И с работы, и от Ларисы, и из других мест. Без этого я становлюсь сам не свой, будто ее терзания передаются мне. Когда набираю ее номер, кажусь себе хорошим сыном.

Как только я возвратился и сел за свой стол, к нам заглянул Босс, наш генеральный директор, Леонид Сергеевич Кабанов, в прошлом телезвезда, а ныне крупный теледеятель, рослый блондин с волевым подбородком и большими холодновато-синими глазами. Он всегда выглядит очень эффектно. Тщательно следит за собой. Его появления в редакторской комнате – огромная редкость. Что же привело его к нам?

– Громов! Вы мне нужны. Я жду, – отчеканил он и сразу же вышел.

Вот это номер! Я-то ему зачем понадобился?.. Что ему от меня нужно? Сложно даже предположить. Сокращение? Для этого есть другие люди…

Я поднялся и поплелся к двери. Оказывается, он нетерпеливо ждал за дверью. Вот это номер.

Мы в полном молчании пошли в строну его кабинета. Сам пришел за мной! Какая честь. Или просто мимо проходил?

В приемной секретарша Кабанова, миловидная, очень бойкая и проворная натуральная брюнетка по имени Кристина, встретила нас таким радушным взглядом, словно ждала нашего появления всю свою сознательную жизнь. Не нас, конечно. Его. Но и мне от взгляда кое-что перепало.

До этого я бывал в кабинете Босса только один раз, когда меня принимали на работу. Мои будущие сослуживцы тогда удивлялись тому, что Кабанов пригласил меня на собеседование лично. Я претендовал на скромную должность выпускающего редактора новостей, и мою профпригодность вполне мог оценить сотрудник и рангом пониже. Но, вероятно, Леониду Сергеевичу не терпелось взглянуть на сына Василия Громова, своего давнего оппонента. Я опасался, что он захочет отыграться на мне, поставить меня в неловкое положение, создать мне неприемлемые условия для работы, но этого не произошло. Более того, потом я видел его только на общих планерках, да и то издалека. Никакого особого отношения начальник ко мне не демонстрировал. Едва ли Кабанов знал, что я не поставил в известность отца о своих намерениях работать на канале «Ньюс», а тем более – что я вообще давно не делюсь с отцом своими планами. Только ставлю его перед фактами. И то по умолчанию…

Босс пропустил меня вперед, а потом с любопытством смотрел, как я устраиваюсь на стуле около его стола. Видимо, он заметил мое волнение.

– Недоумеваешь? – Он сел на свое место и, облокотившись на спинку кресла, по-хозяйски перешел со мной на «ты». Молва гласила, что это говорило о его хорошем настроении и расположении к собеседнику. «Вы» по отношению к подчиненным в его устах, как правило, таило угрозу.

Я кивнул.

– Ты, конечно, уже слышал про то безобразие, что допустила в эфире Демина?

– Да, слышал. – Мне неприятно было отвечать на этот вопрос.

– И что скажешь?

– Я пока не в курсе всех деталей. Да и не мое дело.

Неужели он ждал от меня, что я стану проклинать Нину?

– У тебя что, своего мнения нет? – вспылил Кабанов. – Отец-то твой вон по любому поводу в любой программе свой пятачок вставляет, а ты – «не мое дело».

– Мой отец здесь ни при чем. Мы разные люди.

Все-таки добрался до отца. Черт! Какой дурацкий разговор! И это, видимо, только начало.

– Ладно, скажу одному тебе. – Он привстал и нагнулся ко мне через стол, добавляя конфиденциальности последующему. – После скандала с Деминой наверху дали указания срочно искать новые лица для эфира. Нужны молодые, не ангажированные, толковые. Я выбрал тебя.

Он сел и шумно выдохнул.

– Шутите? При чем здесь я? – Я не смог сдержать удивления. – Да я же никогда не вел эфиров!

– Ничего. Обучишься. Парень ты молодой. Сметливый. – Он немного, как мне показалось, гаденько улыбнулся. – На войне как на войне. Ты же понимаешь, что война только начинается. И не только информационная. Такие, как Демина, больше не пригодятся. Это вчерашний день. Острота нынешнего момента до них никогда не дойдет. Вы с отцом наверняка обсуждаете дома нечто подобное. – В его голосе появились сахарные интонации.

Не было смысла во второй раз сообщать ему, что отец это отец, а я – это я. Зачем он вообще его приплетает? Внутри зудело «отказаться, отказаться».

– Надеюсь, ты согласен. От таких предложений не отказываются. Такой шанс выпадает раз в жизни.

– Я согласен.

Кто-то это сказал вместо меня… Ужас. Кто-то во мне… Почему? Но у меня вдруг кончились силы, для того чтобы этого другого во мне как-то урезонить.

Кабанов выглядел удовлетворенным.

– Ну вот и славно. Слушай тогда сюда. Черепанов – ты ведь знаком с ним? – тебя проинструктирует, как и что. Постарайся вникнуть во все как можно быстрее. Скажу тебе по собственному опыту: вести эфиры не такое уж и хитрое дело. Обучишься быстро, я уверен. Это еще не все. Завтра пилотно проведешь дневные новости здесь, в студии, а послезавтра вылетишь в Киев. Нужны острые сюжеты о том, как там стало плохо после Януковича, какие безобразия творят нацики – одним словом, полная разруха, бардак, беспредел и так далее. Сообразишь, в общем. И еще… Тебя встретит в аэропорту один товарищ из посольства. У него есть для нас что-то сенсационное. Бомба. Готов ее взорвать? – Кабанов хохотнул.

– Что за бомба? И почему именно я?

– Не именно ты. А свежий корреспондент. К старым, как я тебе уже объяснял, доверия у зрителей немного. Уяснил? А что за бомба – разберемся. Те, кто вышел на посольского и хочет нам что-то передать, пока играют втемную.

– А дипломат почему не может по своим каналам информацию распространить? Зачем нужен эфир?

– Это тоже условие той стороны. Материалы они согласны передать только корреспонденту и только с условием, что они появятся в эфире.

– А если там что-то, что нельзя демонстрировать?

– Сказал же – разберемся. Вопросы есть еще?

– Больше нет. Пока…

– Формальности решим в рабочем порядке. Платить тебе, конечно, теперь будут по-другому. Из Киева сперва выйдешь с парой включений из Рады, потом желательно на улице записать пару-тройку интервью с недовольными Майданом. Потом товарищ из посольства тебя проинструктирует, встретишься, с кем надо, и назад в Москву. Будь осторожен. Если что, соединяйся со мной напрямую. Вот мой мобильник. Безопасный…

Он хмыкнул, что-то черкнул на визитке и протянул мне.

– Ну, конфиденциальность, конечно, полнейшая. Если что, шутки никто шутить не станет.

Я вышел из кабинета. Кристина оглядела меня заинтересованно. В голове негромко шумело. Хотелось кофе.

* * *

Около моего рабочего места меня уже поджидал Аркадий Семенович Черепанов, продюсер всего информационного вещания «Ньюс», худощавый дядька с длинным, чуть скошенным вправо носом. Сам пришел. Не позвонил, не вызвал… Какая честь! А как быстро его известили! Или он был осведомлен о своей задаче заранее, еще до моего разговора с Боссом? Он очень давно крутился на телевидении и, как я полагаю, тосковал по тем временам, когда «люди из ящика» в либеральном запале свободомыслия могли почти все, даже снять с работы крупного чиновника. Теперь телевидение служит для другого.

– Громов, пошли ко мне. Буду тебя учить уму-разуму.

Все, кто присутствовал в комнате, слышали это и наверняка, как только я уйду, начнут сплетничать. Ну и пусть!

Телевизионный курс молодого бойца эфира в исполнении Черепанова был кратким, но очень содержательным. Я уяснил за какую-то пару часов, как держаться перед камерами, куда смотреть, как артикулировать, как следить за хронометражем и многое другое. В конце он похлопал меня по плечу и улыбнулся, обнажив прокуренные темноватые зубы:

– Главное, не тушуйся! Все поймешь на практике. Это как машину водить. Пока за руль не сядешь – ничего не поймешь. – Таким было его последнее напутствие. Любопытно, он тоже в курсе, что я машину не вожу. Мне показалось, что Черепанов не особо верит в меня. На мой вопрос, как мне взаимодействовать со съемочной группой, он засмеялся и ушел. Когда я вернулся на свое фактически бывшее уже рабочее место, Васькин оглядел меня подозрительно и даже немного враждебно:

– Тебя переводят в ведущие?

– Быстро тут новости распространяются.

– Мы же информационный канал. Да и Черепанов, пока тебя тут дожидался, кое-что нам поведал. Так что не таись.

– Я не таюсь.

– Ты же никогда ничего не вел! Кому это в голову пришло? – Он был похож на служебного пса, взявшего след. Я не ожидал от него такой явной недоброжелательности.

– Кому-то пришло.

– Понятно. Подменять тебя на ленте пока поручили мне. Если ты только с завтрашнего дня ведущий эфира, не соблаговолишь ли сегодня еще поработать в прежнем качестве? А то мне тяжело за двоих.

– Легко. – Я не настроен был сейчас с ним ссориться.

– Новости будешь вести? Или авторскую программу?

– Начну с новостей. А там посмотрим…

Васькин отвернулся от меня. Обиделся? Вроде не на что…

К концу смены некоторое напряжение, возникшее между нами, рассеялось. Васькин предложил выпить по чашке кофе в нашем буфете. Однако одним кофе мы не обошлись и заказали по рюмке коньяка с разными бутербродами. Васькин сдал свое авто в ремонт и потому мог себе позволить, как он сам выразился, «граммульку». Плюс ему, видно, было охота поболтать со мной, выспросить, что же случилось такое, что меня из редакторов перевели в эфирные ведущие. Выпив, он выждал паузу, пару раз вдохнул, потом изрек:

– Слышал про Нину?

– В смысле? Ты же мне все рассказал уже. Что-то еще? Сенсационное?

– Как сказать. Демина, оказывается, сегодня утром вылетела в Киев.

– Чего она там забыла? – Я насторожился. В Киев нынче просто так не летают. Тем более разжалованные телезвезды.

– Это еще что. Догадайся, в компании с кем?

– И с кем же? Давай не тяни.

– С недавно покинувшим места заключения олигархом Хороводским. Туда целый десант высадился. В основном из тех, кто считает Крым оккупированной Россией территорией.

– А с какой целью?

– Видимо, будут проклинать кровавое гэбье и полицейский режим.

– Странно. Не Нинина это компания. Как они ее туда затянули? Может, это на фоне эмоций после увольнения?

– Не исключено. Кто знает…

– Любопытно это. Но нам-то с тобой до этого что за дело? Я с ней не общался почти. А ты?

– Я тоже. Слушай, а ты не боишься завтра опозориться в эфире?

– Боюсь. – Я вылил остатки своего коньяка в кофе.

– Может, из тебя будут лепить «лицо канала»? А? Вместо Нины?

– Не фантазируй. Босс сказал, что наверху требуют новых лиц. Я сам удивлен, что меня дернули по этому поводу. Сидел себе тихо. Никого не трогал. И вдруг – в эфир…

Чую, что он хочет спросить, не причастен ли к этому мой отец, но сдерживается. Боится, что я рассвирепею.

– Прямо кадровая революция. Давай еще по пятьдесят?

Я отказался. И первые-то с трудом в себя протолкнул.

Постепенно наш разговор расклеился, и Коля засобирался домой. И мне пора!

На выходе мы встретили Кристину. Она курила и мечтательно, сквозь кутерьму машин, разглядывала противоположную сторону Садового кольца.

– О, Крис, – обрадовался Васькин, – ты на руле? В наши края? Подбросишь?

– Поехали. – Девушка затушила тонкую сигарету о край высокой, стального цвета урны.

Со мной они оба простились очень любезно. Я заметил, что Кристина умело покачивает попой, когда идет. Забавно!

На улице заметно потеплело. Луж почти не осталось.

* * *

Я постоял немного, вдыхая весенний воздух пополам с бензином. Мне стало немного не по себе. Во рту не проходил гадкий коньячный привкус. Почему-то резко озябли руки.

Что мне теперь делать? Как пристроить себя и окружающих меня людей к новой ситуации? Проще всего с Ларисой. Она безоговорочно обрадуется моим переменам. Я не забыл, с каким трепетом она рассматривала моих телевизионных коллег, особенно с примелькавшимися на экране физиономиями, когда я взял ее с собой на наш новогодний корпоратив. Только Нина ей тогда не понравилась. Ей, безусловно, польстит, что ее мужчину начнут с экрана демонстрировать всей стране.

Позвонить ей? Или пока подождать? Пока я колебался, мой мобильник воспроизвел игривую мелодию «Турецкого марша». Когда-то мне очень нравился выбранный мной сигнал. Теперь я уже сомневаюсь в этом. Какой-то он тревожный, Вольфганг Амадей. На линии Босс. Такого приветливого голоса я у него не припомню. Или это телефон искажает?

– Юра. Это Кабанов.

– Я понял, Леонид Сергеевич.

– Слушай. Завтра вечером в «Президент-отеле» презентация книги Евгения Примусова. Ты должен там быть. Обязательно. На тебя кое-кто хочет взглянуть, познакомиться с тобой.

– Кто?

– Сам узнаешь. Приглашение для тебя у Кристины. На два лица. Можешь взять кого-нибудь. Можешь не брать.

– А вы там будете?

– Конечно.

– Спасибо вам.

– Не за что. До завтра.

* * *

В каждой весне есть такие дни, когда природа переходит некий рубикон. Вот и сегодня утром еще было толком не различить, апрель на дворе или февраль, а теперь город просох, как-то весь подобрался, облегчив передвижение по своим тротуарам и «собянинской» плитке. Как же негодовали некоторые москвичи, когда в столице по воле нового мэра начали менять асфальт на плитку! Но теперь, в апреле 2014 года, на фоне того, что происходит в мире, все эти мелочи напрочь забылись. Поистине, возмущение граждан по коммунальным поводам – признак стабильности. Знайте, когда в воздухе появятся признаки нового недовольства проблемами ЖКХ в глобальном масштабе – в мире все спокойно.

Если до завтра погода не изменится, надо надеть ботинки полегче. Может, все-такие не возвращаться сегодня к Ларисе, а поехать домой? Дома мне будет легче разобраться с тем, во что я сегодня так опрометчиво ввязался. Да и Лариса чуть-чуть отдохнет от меня… Утром она так тщательно притворялась сонной, лишь бы я скорее ушел. Хотя не исключено, что мне все это показалось и она действительно спала.

Моя семья последние пятнадцать лет жила в Большом Харитоньевском переулке, что отходит от Чистопрудного бульвара и врезается в Садово-Черногрязскую. Красивое место. Патриархальное. Мы переехали туда с Юго-Запада Москвы, когда отец стал депутатом Госдумы. Мэр Лужков, с которым мой папа, Василий Громов, прекрасно ладил, особенно по теме поддержки Севастополя, дал возможность отцу купить ее с большой скидкой.

Во многих книгах, которые мне доводилось читать, говорилось о сложных взаимоотношениях сыновей с отцами. Отцы, мол, закостенели, ни в чем не разбираются, не проявляют чуткости, а сыновья из-за этого злятся, испытывают трудности в подростковом периоде и, перейдя от беспорядочного секса к разным видам допинга, в итоге замыкаются в себе. Меня это не коснулось. Я очень люблю своего отца. Не новость, что в детстве нам трудно рассказывать кому-то о близких, мы еще не в той жизненной точке, с которой можем увидеть и оценить пройденный ими путь. Но рано или поздно приходит объективность, и для нас перестает быть тайной, какие же они на самом деле – родные нам люди. Я уверен, что мой отец достойный человек. Для всех он политолог, специалист по постсоветскому пространству, бесстрашный защитник русских. Его выступления в телевизионных ток-шоу всегда остры и бескомпромиссны. В последние месяцы он вышел в медиаполе на первый план. Его называют одним из архитекторов воссоединения Крыма с Россией. Я – его единственный сын. Когда я окончил школу, он сказал мне: «С этого момента я никак не участвую в твоей жизни. Человек должен добиваться всего сам. Строй себя как захочешь. Я не стану вмешиваться». До сих пор благодарен ему за это, хотя поначалу был поражен его отказом от родительской опеки. Как же он был прав! Он позволил мне быть равным самому себе, а это самая большая родительская мудрость. Да, наверное, я пока не добился чего-то из ряда вон выходящего, но зато никто не может меня упрекнуть, что Юрий Громов – «блатной». Я без всякой поддержки поступил в МГУ, окончил журфак с отличием, тружусь по специальности, что-то зарабатываю. Да и на «Ньюс» я устроился не без умысла: работать на канале, где директор – антагонист твоего отца, это значит заранее отмести все упреки в кумовстве.

Ноги сами понесли меня по Кольцу в сторону Остоженки, над которой в самом ее начале нависает автомобильный мост. Я люблю этот момент: когда с шумного и не очень уютного Зубовского бульвара поворачиваешь на патриархальную Остоженку. Идешь немного вдоль моста, а потом погружаешься в неспешную московскую старину. Напротив, на другой стороне, два чудесных одноэтажных желтых особнячка. В одном из них, кажется, жил Тургенев, в другом, как я слышал от отца, располагалась чуть ли не штаб-квартира нашей разведки. Но сегодня мне не до созерцания городских красот. И Остоженка кажется вовсе не такой уж сказочно-гармоничной.

Я – телеведущий. Как это все приключилось? Еще утром возможность вести эфиры казалась мне до жути нелепой, а уверения Ларисиной мамы, что мне пора на экран, раздражали до колик. Почему не отказался? Чем я соблазнился? Стормозил? Босс загипнотизировал меня, лишив воли? Или все же я преступно не знаю сам себя и мои амбиции ожили от первого неожиданного прикосновения к ним? Ответов на эти вопросы не находилось. Не поздно еще набрать Кабанова и отказаться. Да. Это выход. Пусть ищет другое новое лицо! Не один же я такой подходящий! Надо только выдумать вескую причину. Или просто отказаться без всяких объяснений. Нет. Это все же слишком. Решит, что я невменяемый… Опять «Турецкий марш». Кто это так не вовремя? Папа? Неужели?

Он нечасто звонил мне, поэтому я удивился. Но когда я услышал первые его слова, удивление усилилось многократно. Оказывается, он уже в курсе моего повышения и боится, что я из скромности откажусь. Из скромности! Во как загнул! Ушам своим не верю. Он решил все же вмешаться в мою жизнь? Не поздновато ли? Раньше о таком нельзя было и помыслить. Когда я однажды по какому-то весьма значимому для меня поводу позволил себе вполне невинный вопрос: «Доволен ли он мной?» – получил резкую отповедь: его это не касается, моя жизнь – это моя жизнь, и доволен он мной или нет, не должно меня волновать. С тех пор я зарекся не только спрашивать его о чем-то по поводу себя, но и вообще чем-либо делиться. И несмотря на все это, наши отношения оставались идеальными: мы живо обсуждали все, что не касалось напрямую меня; вместе выбирали подарки близким, а по выходным, если представлялась возможность, ехали в теннисный клуб, где играли до полного изнеможения. Мою игру он никогда не оценивал. И вот теперь он как ни в чем не бывало уговаривает меня не отклонять предложение руководителя канала «Ньюс» Кабанова, которого он к тому же, мягко говоря, недолюбливает, считает лицемером и перевертышем. Да еще и твердит о моей скромности, которая сейчас якобы неуместна.

Я промямлил в трубку что-то маловразумительное, но из чего отец смог сделать вывод, что я не собираюсь отказываться от предложения Кабанова. Потом я спросил его, откуда он знает о предложении Кабанова. Он неловко кашлянул, а потом, фальшиво посмеиваясь, заявил, что напрасно я думаю, будто такие вещи можно в наше время сохранить в тайне. Пожалуй, он прав. Хотя – не факт. Какая теперь разница?

– Думаю, тебе сегодня надо появиться дома пораньше. Мать что-то неважно выглядит и постоянно спрашивает о тебе. – В мастерстве непринужденно менять тему ему не откажешь.

– Хорошо, папа.

После того как мать захворала, отец принял все заботы о ней на себя, тем самым ограждая меня от них. Он снисходительно относился ко многим ее капризам, оберегал, опекал. Единственное, чего он ей не спускал, это высказываний о политике, которые считал вредными и неправильными. Так, на днях мать за ужином пожалела певца Макарова, резко выступающего против вхождения Крыма в Россию. Она осуждала тех, кто призывал бойкотировать его, не посещать его концертов и не покупать дисков. Настаивала, что это недемократично и даже подло. Что талантливый человек может заблуждаться, что не по политическим взглядам следует оценивать людей искусства. Папа резко одернул ее. По его мнению, Макаровым руководит только страх потерять свои винные заводы в Крыму, а не убеждения. И что вовсе не такой он суперталантливый. Мать не унималась, раскраснелась, доказывая, что заводы – это выдумки кремлевской пропаганды и что на песнях Макарова выросло целое поколение, и не самое плохое поколение. В конце концов папа просто махнул рукой, замолчал. Обижаться на нее он не мог, но согласиться был не в силах. Мне это напоминало наши споры с Ларисой. Разве что отец был намного более убежден в своей правоте, чем я.

Я пообещал отцу, что сегодня обязательно вечером приду домой. Вспомнил, что днем мать меня уговаривала не ночевать сегодня у Ларисы. Они сговорились, что ли?

Я никогда не задумывался, какие у матери с отцом по-настоящему отношения. Они супруги и, значит, обязаны любить друг друга. Отец человек публичный. Это всегда вносит в семью нечто несемейное. Но мне виделось, что папа и мама все это успешно преодолевали… Но так ли это? Чего больше сейчас между ними? Подлинных чувств или привычного уважения? Мать намного более закрытый человек, чем папа. Хотя в папиной открытости не так уж много очевидного.

По Остоженке ползли автомобили, разрезая темный весенний воздух внимательными огнями фар. От «Кропоткинской» мне до дома по прямой… В вестибюле метрополитена я почувствовал себя лучше. Нет ничего более определенного в городе, чем метро.

* * *

Ларисе я позвонил сразу после того, как вышел из метро «Чистые пруды». Находя в «контактах» ее имя, неизменно гадаю, где застанет ее мой звонок. На кухне, в обществе мамы за милой семейной болтовней? За чтением модных журналов? Или в постели перед телевизором? Или в парикмахерской, колдующей над прической очередного клиента? Или в магазине, разглядывающей срок годности так любимых ею молочных продуктов?

– Привет, милая.

– Привет, дорогой. А мы только что говорили о тебе с мамой. – В ее интонации мне почудилось что-то карикатурное.

– К чему-то пришли?

– Что ты должен в скором времени начать вести эфиры. Ты такой умный, красивый.

– Это она так решила? Или вы вместе?

– Не заводись. Я знаю, как ты относишься к этому. Капризничаешь. Но, по-моему, тебе надо кое-что пересмотреть. Надо двигаться вверх. Такая сейчас жизнь!

Боже! Какая банальность. Но иногда за эти банальности я так люблю ее.

– Уже пересмотрел. Вернее, пересмотрели за меня.

– В каком смысле?

– В таком, что с завтрашнего дня я буду вести новостную программу.

– Правда? Супер! Как круто! Я поздравляю тебя. – Она, как я и ожидал, возликовала.

– Особо пока не с чем.

– Когда тебя смотреть? – Она словно не услышала мою реплику. Ну да и бог с ней.

– Сообщу. Слушай, мне по работе на одну презентацию надо завтра вечером. Пойдешь со мной?

– А что за тусовка?

– Евгений Примусов представляет книгу своих воспоминаний.

– Примусов? Это старенький такой? А… Вспомнила. Солидный человек. У него еще мешки огромные под глазами.

– Да. Это он.

– Фуршет будет?

– Думаю, да.

– С тобой хоть на край света.

В конце разговора я сказал ей, что сегодня ночую дома, и она, судя по спокойной реакции, не очень огорчилась. О командировке в Киев я решил пока умолчать.

Вокруг памятника Грибоедову толпились какие-то сомнительные личности, и я поневоле ускорил шаг. На лавочке грязноволосый пацан фальшиво распевал под гитару песню Макарова «Мы охотники за удачей». Вскоре с бульвара я свернул в переулок. Из домов уютно проливался свет. Я поднял голову и увидел, что в нашей квартире горят все окна.

Правильно, что я не поехал к Ларисе.

За ужином отец выглядел взволнованным и счастливым. Стало понятно, почему он так зазывал меня домой. То, что мать якобы все чаще спрашивает обо мне, было очевидной натяжкой. Сегодня он участвовал в совещании у президента по вопросам безопасности. Его предложения об изменении внешнеполитического курса восприняли очень хорошо, и не исключено, что многое из высказанного им войдет в новую международную доктрину России, которую обнародуют в самое ближайшее время. Мать никак не комментировала эту новость, зато бабушка все время одобрительно кивала, хотя я не побьюсь об заклад, что толком разбиралась в том, о чем он говорит. Видимо, сам факт, что ее зять был у президента, поражал ее воображение и примирял с действительностью. Я вглядывался в лицо матери и с огорчением подмечал, что она стала заметно сдавать. Ее все сложнее чем-то увлечь, на лице ее все чаще появлялось бесстрастное выражение. Вот и сейчас она, как только мы закончили ужин, удалилась в спальню. Папа с тревогой посмотрел ей вслед.

За кофе отец заставил меня во всех подробностях рассказать о моем разговоре с Кабановым, что я и исполнил, умолчав только о встрече с таинственным информатором. Отец, по мои наблюдениям, остался вполне удовлетворен услышанным и даже произнес нечто подобное речи о том, что сейчас решающее для Отечества время и если мы, государственно ориентированные люди, не возьмем все в свои руки, это сделают наши враги. С учетом того, что слушал его только я, пафос выглядел несколько чрезмерным. Я не стал допытываться у него, кого он подразумевает под врагами. Это ни для кого не секрет… Василий Громов имел репутацию закоренелого консерватора, приверженца имперских взглядов. Соответственно врагами его автоматически становились либералы всех мастей, особенно розлива «проклятых девяностых». В последние месяцы его точка зрения предельно сблизилась с официальной. Боюсь, он не догадывался, что я не так уж убежден в правоте нынешних государственников, особенно новоявленных. Многое в нашей политической жизни, на мой взгляд, выглядело карикатурно и бесцельно, особенно бездумные патриотические декларации тех, в ком отец видел соратников, наивно иногда полагая их столь же искренними, как он сам. Однако его презрение к тем, кто за иноземные деньги расписывается в ненависти к своей Родине, я разделял полностью…

Засыпал я долго. Все мерещились то какие-то пугающие шорохи за окном и в комнате, то всхлипы мебели, тревожили пробегающие по потолку отражения огней проезжающих по двору машин, мысли теряли наполнение, оставляя лишь взбудораженность, сердце стучалось куда-то, где никто не собирался открывать. Сон долго путался на подступах к моему сознанию, но наконец, усталый, добрался до меня.

* * *

Сказать, что следующий мой день был суматошным, значит ничего не сказать. События развивались с такой скоростью, что я не успевал перевести дух. За завтраком мы с отцом обсудили мою предстоящую поездку в Киев… Папа довольно подробно описывал мне украинский политический истеблишмент. В его речах хватало сарказма и презрения. Особенно досталось представителям тягнибоковской «Свободы». О бывших «регионалах» он говорил с горечью, нарекал трусами, преступными соглашателями.

– И как только европейцы не видят, что перед ними отпетые, не скрывающие этого фашисты, – сокрушался он. – Они устраивают нацистские шествия, а Лоран Фабиус заявляет, что «Свобода» чуть правее европейских правых. А я вспоминаю, как выступал однажды на Михайловский площади, в центре Киева, еще до всех событий, а молодые отморозки-«свободовцы» окружили нас и кричали: «Москаляку на гиляку!» Я как сейчас вижу их лица. Эти никого не пожалеют. А как они лупили это несчастного Пантелеймонова с телевидения! Он, кстати, тоже хорош. После избиения заявил, что претензий ни к кому не имеет, потому что все конфликты играют на руку врагам Украины. А враги понятно кто – Россия и русские.

Отец вел себя не так, как я привык. Он наставлял. Даже поучал. Повторялся, словно стремился что-то вдолбить в меня. Говорил о том, что я везунчик, ведь руководство канала выбрало меня для командировки на Украину, а там сейчас решается очень много и я буду этому свидетелем. В конце концов я не выдержал:

– Папа! Ты же всегда презирал Кабанова. Обзывал перевертышем и проституткой. А в Киев меня посылает именно он. Тебе это уже все равно?

– Посылает он. А едешь ты. Это важнее. – Он раздраженно поднялся и недовольно повел плечами. – Мы до твоего отъезда не увидимся. Я сегодня днем улетаю в Крым. Я уверен, ты сделаешь все как надо и ни на кого не станешь оглядываться.

– У тебя там есть какие-то свои люди, на всякий случай?

– Сейчас такое время, когда свои становятся чужими в одну секунду. Сам понимаешь, в Киеве я теперь персона нонграта. Если случится форс-мажор, звони Олегу Цареву. Вот его телефон. Запиши. – Он взял мобильник, нажал несколько кнопок и протянул его мне. Я переписал. – Это надежный человек и мой друг.

Отец вышел в коридор. Я видел из кухни, как он подошел к зеркалу и поправил галстук. Он всегда перед уходом так делал. Состояние галстука не имело к его действиям никакого отношения. В детстве мне виделось в этом ритуале нечто мистическое.

Мама к завтраку не вышла. Неважно себя чувствовала. Отец уезжает сегодня. Я – завтра. Мы оставляем ее на попечение бабушки. Правильно ли это?

Вести «Новости» – это не так уж страшно. Я волновался сильнее, чем предполагал, но в итоге справился, как сказал не щедрый на похвалы Черепанов, на «отлично». Вся бригада приняла меня как родного. Раньше я с ними не сталкивался близко, и со стороны они выглядели очень уж деловыми. Но при более близком знакомстве мои коллеги проявили себя как вполне нормальные люди. Особенно понравился мне оператор Славик Раппопорт. Хотя поначалу он испугал меня. Пока я вел свой первый эфир, он без конца поднимал лицо от камеры и кривился. Я, разумеется, решил, что он таким образом выражает презрение ко мне, новичку. После съемок он подскочил ко мне и не без радости объявил, что в Киев нам предстоит завтра отправиться вдвоем. Потом подмигнул и отчеканил:

– Хочется верить, что вместе с Януковичем оттуда не убежала горилка. Любишь горилку?

– Я особо не пью. Да и, возможно, нам не до питья будет. – Перед глазами у меня все еще стояло его искривленное лицо.

– Скучный вы народ, редакторы. Ладно, перевоспитаем. Станешь королем новостей.

– Уж перевоспитайте. И не обязательно было так кривиться. Я ужасно выглядел?

– В смысле.

– Ты всем своим видом изображал, как тебе отвратительно мое неумение вести передачу…

Славик непонимающе уставился на меня, потом захохотал.

– Так это у меня ботинки новые. Жмут, заразы. Прям сил нет. А ты придумал, что я по твоему поводу? Ха-ха! Ну ты даешь. Это надо будет отметить завтра по дороге. Такой прикол!

– Нет уж… – Я успокоился. Значит, ничего такого позорного я не изобразил.

Я действительно очень редко и неохотно употреблял спиртное. В детские годы я ходил в футбольную секцию да и сейчас стараюсь поддерживать хорошую форму. Я был пьяным, наверное, всего пару раз в жизни и не могу без отвращения вспоминать об этом. Лариса, кстати, любит выпить вина и обижается, что я никогда не составляю ей компанию. Единственное, что я могу себе позволить, – рюмка-другая коньяка с кофе. Это, как говорит отец, поднимает тонус. Но коньяк не должен быть таким противным, как нам с Васькиным подали вчера в буфете.

Того адреналина, что попал мне в кровь во время эфира, хватило до конца рабочего дня. Я не ходил, а летал. Часов в пять мне позвонил Кабанов. По его словам, он даже не ожидал, что у меня получится все так складно.

– Ты как будто всю жизнь эфиры вел. Рад, что я в тебе не ошибся.

Не скрою, я растаял от такой оценки. Глупо это, конечно. Но факт.

Около шести меня нашла по телефону мама. Сказала, что отец сообщил ей о моей предстоящей командировке и она от этого в ужасе. Она плакала, уговаривала меня никуда не ехать, бормотала, что не переживет, если со мной что-то случится. Я ее утешал как мог. Но едва ли это возымело хоть какое-то действие. В конце разговора она ни с того ни сего жалобно попросила:

– Купи там, пожалуйста, киевский торт и кусочек сала.

Когда женщины понимают, что ничего нельзя изменить, у них проявляется командирская четкость формулировок.

* * *

До презентации книги Примусова оставалось чуть меньше часа. Все дела на канале на сегодня были закончены. Я прикинул, что вполне могу дойти до «Президент-отеля» пешком. Благо погода стояла на редкость тихая, запах весны перебивал все другие запахи города. Вчера я выходил из нашего громоздкого и жутковато казенного здания со всем с другим настроением. И чего я так переживал? Наверное, права Лариса. Надо идти вверх. Ведь если всю жизнь отсиживаться, тебя обгонит всякий…

Сегодня я не повернул на Остоженку, а, миновав два светофора, вошел на Крымский мост. Внизу чернела освобожденная от зимнего морока вода. Москва всеми своими крышами ловила внезапную весну, не совсем ей еще доверяя, но надеясь, что она не обманет. С моста я спустился по лестнице и пошел по набережной, недавно проросшей новыми фонтанами и аллеями. Много лет уже пришвартованный тут теплоход «Валерий Брюсов» напоминал безразличного сторожа всей этой дизайнейрской красоты. По правую руку вытянулся сад «Музеон», полный старых, никому уже не нужных скульптур. Мы часто прогуливались тут с Ларой. Я любил целовать ее в этих аллеях. Она брала меня за руку и, прижимая ее к сердцу, спрашивала: «Слышишь, как бьется?» Вариаций у этой сцены не существовало. Мы будто условились всегда исполнять ее одинаково…

После парка я взял направо. Один из Голутвинских переулков поднимал меня в Замоскворечье. Чуть правее высился «Президент-отель», массивное здание угрюмо-красного цвета и умеренного шика, совсем не органичное для замоскворецких ландшафтов.

Лариса ждала у входа. Завидев меня, она спрятала мобильник в сумочку. Вероятно, собралась звонить мне и выяснять, далеко ли я. Она сделала себе какую-то особенную прическу…

Моя девушка звонко чмокнула меня в щеку и сразу принялась расспрашивать, как прошел мой первый эфирный день. Я старался изобразить безразличие, но все же не выдержал и похвалился тем, как хорошо со всем справился. Она удовлетворенно кивала с видом женщины, чьи ожидания и предсказания сбылись на сто процентов.

Презентация проходила на втором этаже, в большом конференц-зале. В фойе накрыли столы, около которых толпился народ. Кое у кого из гостей в руках уже поблескивали бокалы с шампанским, мужчины посолиднее опрокидывали по рюмочке «беленькой», дамы пока что демонстрировали свои туалеты, оценивая окружающих и то, как оценивают их. Мы с Ларисой пристроились около одного из столов, моя подруга потянулась к шампанскому, но передумала:

– А можно мне водки? Почему-то хочется…

– Ради бога.

Я никогда ничего не запрещал ей. Она спрашивала лишь для проформы.

Она взяла приземистую стопку, выпила и смешно поморщилась. Сразу же потянулась к стакану с вишневым соком, таким темным и насыщенным, что при его виде во рту сразу же возникал вкус вишни.

– Как люди это пьют? – Она смешно морщилась. – Не понимаю.

Мне неизменно доставляло удовольствие быть рядом Ларисой, ощущать себя ее мужчиной. Сейчас, при таком скоплении народа, это чувство усилилось. Она надела изумительное темное платье, подчеркивающее ее стройную фигуру, ее узкие ступни облегали красивые туфли, а сумочка была подобрана ко всему остальному с большим вкусом. Во всем этом не было ни капли вызова, только естественное неброское благородство. Я не мог не заметить, что взгляды мужчин жадно устремлялись к ней, а затем скользили по мне с ехидным вопросом: «А это еще кто?»

Гости разбивались на группки, порой от одной откалывался осколок и прибивался к другой. Кто-то смеялся, кто-то жестикулировал, кто-то обсуждал нечто с собеседником с предельно деловым видом. Я начинал немного скучать. Когда к нам подходили слишком близко, Лариса жалась ко мне, как ребенок при виде незнакомых взрослых. Не думаю, что она всерьез кого-то стеснялась, просто ей хотелось сейчас быть поближе ко мне, показать всем, что она с мужчиной, что она чья-то.

Кое-кого из гостей я знал в лицо. Здесь были депутаты, чекисты в отставке, несколько крупных бизнесменов. Восьмидесятилетний Примусов в свое время занимал ключевые государственные посты в СССР и в постсоветской России. Ни для кого не было секретом, что он до сих пор сохраняет немалое влияние на политические процессы, хотя держится в тени. Перед самым началом в сопровождении Кабанова и еще нескольких директоров крупных каналов появился Максим Крестовский, чиновник, курирующий СМИ в Администрации Президента. Вероятно, его и имел в виду Кабанов, когда говорил, что кое-кто хочет на меня посмотреть. Они миновали фуршетные столы и прошли прямо в зал. Вскоре туда потянулись и все остальные.

Презентация длилась около часа. По-стариковски неспешно выступал сам Примусов. Затем его дежурно хвалили те, кто с ним работал, а под самый конец в зал влетел министр Сергей Лавров, только что, как он сам сообщил, вернувшийся с очередных переговоров с американским госсекретарем Джоном Керри. Он расцеловался с Примусовым и вручил ему памятную мидовскую награду. Затем извинился перед аудиторией и мгновенно исчез.

Когда все закончилось и мы уже шли к выходу из зала, к нам подошла девица, одетая в униформу сотрудников отеля, и пригласила пожаловать на ужин.

Вскоре мы попали в небольшой зал для избранных. Столы в нем были накрыты с размахом, а между ними сновали официанты с подносами. Никто не садился. Ждали виновника торжества, задержавшегося для раздачи автографов почитателям своего беллетристического таланта.

Я почему-то чувствовал себя немного скованно, чего нельзя было сказать о Ларисе. Она вся светилась. А когда к нам подошел Босс и галантно попросил у нее разрешения ненадолго меня отпустить, она завела с ним несколько игривый разговор и взяла с него обещание вернуть меня к ней как можно скорее.

Когда мы вышли из помещения, в холле отеля Крестовский о чем-то разговаривал с Примусовым. Чуть поодаль от них скучали два скалообразных человека, в которых легко угадывались сотрудники федеральной службы охраны. Кабанов тихо сказал мне, что Крестовского срочно вызвал к себе Сам и он не остается на ужин, но все же хочет коротко познакомиться со мной перед отъездом.

Максим Крестовский относился к тем высокопоставленным чиновникам, которые не любят красоваться на экране, почти не выступают публично, но имеют решающее влияние на тех, кто все это делает. Немногие знали его в лицо. А лично общались только самые приближенные к мейдиным высотам. На политической кухне Крестовский был одним из поваров. Остальным он позволял только чуять запах на разном расстоянии, не посвящая в секреты рецептов.

Надо сказать, что со мной Крестовский повел себя мягко и обходительно, что меня немного удивило. С его-то влиянием? Кто я для него и в сравнении с ним? Он весело поинтересовался: готов ли я быть среди тех, кто будет менять имидж нашего ТВ? Не дожидаясь моего ответа, попросил Кабанова опекать молодое дарование в моем лице, а меня – передать привет отцу. Видел он мои сегодняшние выходы в эфир?

Кабанов при Крестовском вел себя как человек, готовый исполнить любой каприз. Когда мы возвращались к трапезе, он заявил, что, по его наблюдениям, высокому чину я понравился, добавив не без бахвальства: «Уж я-то его знаю».

Ужинали скучно. Кабанов уселся рядом с нами и все время предлагал Ларисе что-то попробовать. Я даже начал чуть-чуть злиться. Вскоре стало видно, что многие торопятся поскорее убраться. Да и мне хотелось быстрее остаться наедине со своей девушкой. Мы улучили момент между тостами и тихонечко вышли. Лариса выглядела оживленной. Раскраснелась. Когда я подавал ей пальто, почуял какой-то особенный запах, разгоряченный и пряный. Новые духи?

На улице поднялся ветер, с неба что-то мелко брызгало, тучи сходились на середине неба на свое грозное толковище.

О завтрашнем отлете в Киев я поведал Ларисе уже в такси.

Она удивилась, что я только сейчас рассказал ей об этом, но я оправдался тем, что не хотел ее раньше времени огорчать.

– Почему я должна была, по-твоему, расстроиться?

– Ну, все-таки разлука.

Она смутилась, потом быстро перевела разговор на другое:

– Значит, тебе завтра рано вставать? А вещи собраны?

– Все, что мне нужно, есть у тебя. Надеюсь, ты не отправишь меня домой? Я хочу наглядеться на тебя впрок.

– Впрок – плохое слово. Мне не нравится, какое-то оно торговое, неласковое.

– Ну, не обижайся. Ты же догадалась, что я имел в виду. – Я посмотрел на нее с выражением еще более преданным, чем в свое время кавалер де Грие на Манон Леско.

Когда мы подъезжали к ее дому, я спросил, что у нее за новые духи. Она сперва еде заметно насторожилась, потом сделал непонимающее лицо:

– Мама подарила. Армани. Из новых. А что тут такого? Ты ревнуешь?

– Ничего. Не ревную.

* * *

Марина Александровна приготовила праздничный ужин в честь моего неожиданного повышения. Как мы с Ларисой ни отказывались, говоря, что только что из-за стола, она все же усадила нас. Я с трудом осилил салат, но еще большего терпения стоило выслушать восторги мамы Ларисы по поводу меня, моих талантов и моих перспектив. Она, конечно же, смотрела сегодняшние новости. И я ей очень понравился в новом качестве. Несколько раз она припоминала не без удовольствия наш недавний утренний разговор, полный ее сокрушения, что меня несправедливо не замечает телевизионное начальство. В каждом ее слове таилось: вот какая я прозорливая…

За чаем мы с Виктором Сергеевичем обсудили в деталях российский чемпионат по футболу, дружно повозмущавшись тому, какие деньги «Зенит» тратит на иностранцев. С человеком, который не очень тебе близок, проще всего обсуждать очевидные вещи. Он предлагал выпить коньяка, но я отказался, и он дернул в одиночку под неодобрительные взгляды жены и дочери. В итоге Лариса утянула меня в свою комнату, обняла и прошептала:

– Ты законченный негодяй, вот что я тебе скажу. Ты не похвалил мою новую прическу. Ты, как всегда, думаешь только о себе, а на меня – ноль внимания. – Она взяла меня за уши и несколько раз шутливо дернула.

– О! Она прекрасна. Я сразу заметил. – Это было правдой.

– Врешь. Ты ничего не заметил. Меня, кстати, скоро на курсы посылают. Как ты думаешь, куда?.. В Прагу, представь себе. Так что у меня тоже новости. Не такие, конечно, значительные, как у тебя…

Шепча все это, она расстегивала мне рубашку, а ее губы приближались к моим.

Я почему-то подумал, что никогда не слышал, чтобы парикмахеры стажировались за границей. Но не обманывает же она меня? Прага – красивый город…

Утром я уходил очень тихо, чтоб никого не разбудить. Рейс был ранний.