* * *

Просыпался я постепенно и неохотно. Что-то там, за чертой яви, во владениях бессознательного, вцепилось в меня так крепко, что я никак не мог вырваться. И только когда во сне испугался, что проспал, смог все же сбросить с себя тяжелое одеяло дремоты и остался один на один с действительностью. Я полежал немного в темноте, привыкая к тому, что проснулся. Тусклый свет раннего утра почти не доходил до моего окна, был еще слишком слабым, чтобы бороться с темнотой. Надо бы взглянуть, сколько времени. Мобильник, кажется, остался в пиджаке. Придется подняться.

Семь тридцать пять. Слава богу, выпитое вчера никак не сказывалось на самочувствии. Времени достаточно, чтобы привести себя в чувство и позавтракать.

За ночь в номере скопилась духота. Я подошел к окну и приоткрыл его. Утренний воздух ворвался в помещение вместе с неостановимым хаосом звуков просыпающегося города. И тут снившийся мне сон выплеснулся из бездонных ночных омутов, проявился, как старая фотопленка, представ передо мной во всех мельчайших подробностях и заставив меня замереть посреди номера.

Этот сон был из тех, что отличаются стопроцентной достоверностью, заставляя на миг поверить в них безоговорочно. Мне снилось, что я сижу за столом в сельском доме и от стен, на которых висят в ряд украинские вышиванки, несет чем-то теплым и кислым. В избе много народу. Мужчины и женщины сгорбились на лавках, а дети жмутся друг к другу в сторонке. Мой взгляд праздно скользит по окнам с тонкими занавесками, по дощатому полу, грязному от следов, по лицам, некрасивым от страха. Потом я допрашиваю каждого, даже детишек, допытываясь, помогали они русским оккупантам или нет. Все отказываются. Женщины рыдают. Я усмехаюсь и начинаю что-то записывать шариковой ручкой в тетрадку, удовлетворенно подмечая, как ровно ложатся буквы. Я пишу имена, выкликаю их, потом неторопливо изучаю того, кто отозвался, и стреляю ему в ноги – сначала в одно колено, затем в другое. Палю легко и метко, почти не целясь. И неизменно попадаю. Вскоре все, кто только что сидел на лавках вдоль стен, ползут ко мне, оставляя кровавые разводы на полу, и молят меня о пощаде. А я встаю из-за стола, закрываю тетрадь и, отмахиваясь от цепляющихся за меня рук, останавливаюсь у двери: «Меньше надо было помогать русским». Потом я кричу: «Слава Украине!» Несчастные дрожащими голосами отвечают: «Героям слава…» Я стреляю в потолок и ухожу. Я – капитан украинской армии. Я исполнил свой долг.

Какое счастье, что это был всего лишь сон! Я видел картину ада. Ад – это быть капитаном украинской армии, любой армии, стреляющей в своих граждан. «Плохой сон на голый лес», – так бабушка в детстве учила меня избавляться от ночных кошмаров.

Давно мне не приходилось обращаться к этому заклинанию, но сейчас не помешает.

Я прошептал заговор несколько раз подряд, но избавиться от морока этого ужасного сновидения удалось не сразу. Страх отказывался уходить, настойчиво затягивая меня обратно в кошмар.

Я включил свет, и глаза сразу растерялись от неожиданной яркости. Но это помогло отойти от неотвязного сновидения на безопасное расстояние.

Приснится же такое!

И что же произошло со мной вчера? Я прилетел в Киев, снял посредственные невразумительные сюжеты, которые вряд ли пригодятся для эфира, немыслимо много для себя выпил, что заставило меня возмутительно осмелеть, чуть не встрял в драку со знаменитым певцом антипутинских взглядов да еще и влюбился без памяти в девушку, которую до этого едва знал. А через час с небольшим меня ждет Гена, чтоб обеспечить мой контакт с теми, кто обладает сенсационной информацией и хочет передать ее российскому ТВ… А потом мы с Ниной Деминой будем ужинать в баре «Толстый лев». Ну что же! Последнее – это то, ради чего стоит перетерпеть все предыдущее. Да и до этого, чую, скучать точно не придется. Чем кончится сегодняшний вечер с Ниной? У нее муж, у меня Лариса…

И еще неизвестно, как пройдет встреча, которую организует Геннадий! Вроде бы он человек аккуратный и предусмотрительный. За всей вчерашней кутерьмой я как-то не мог впустить в себя важность моей сегодняшней миссии. И это, конечно, скверно.

Я сделал легкую зарядку, растянул мышцы, потом постоял под душем, меняя воду с горячей на холодную, побрился, не спеша привел в порядок обувь, надел чистую рубашку и отправился завтракать. Нервы немного унялись. Я позавидовал Славику, который сегодня весь день проведет без забот.

Когда я нажал кнопку лифта, мой телефон завибрировал в кармане и два раза просигналил. Лариса эсэмэской желала мне доброго утра и спрашивала, как дела. Я написал, что у меня все хорошо и что скучаю по ней. Потом стер вторую часть. Подождал еще чуть и все же отправил. Еще вчера я недоумевал, почему она не тревожится обо мне, а сегодня ее внимание возвращает меня к той реальности, в которую я совсем не жажду возвращаться. Конечно, это скотство с моей стороны… Лариса ни при чем. Нельзя с ней так! Но я никогда к ней не испытывал того, что вчера заполнило меня после встречи с Ниной!

Мечты о Нине нарастали со скоростью звука приближающегося истребителя. Что произойдет сегодня вечером? Спустит она меня с небес или оставит на них и уведет за собой? И что потом? Как потом? Поскорей бы уже увидеть ее! Васильковская, 18. Семь вечера. Осталось одиннадцать часов. Надо запретить себе думать об этом. Но получится ли?

Надо все же сосредоточиться и остановить мысли, прыгающие, как каучуковые шарики. Нельзя выпасть из жизни ради мечты. Или можно?

Лифт останавливался почти на каждом этаже. Выспавшиеся постояльцы отеля спускались к завтраку.

В гостиничном ресторане на стенах красовались лубочные картинки киевских видов. И хоть ничего такого уж примечательного в них не было, один чем-то привлек меня, и я задержался около него. В этом городском этюде, изображавшем какую-то узкую улицу со старинными домами и вывеской «Аптека», художник возвел тихое счастье в такую высокую степень, что каждому, разглядывающему нехитрый ландшафт, хотелось попасть туда. Мне бы сейчас туда… Завернуть за угол этой нарисованной улицы, найти кофейню, заказать кофе…

Вероятно, я остановился слишком надолго, потому что ко мне, угрожающе сверкая глазами, подошла девушка из обслуживающего персонала и довольно строго спросила что-то по-украински. Я попросил ее перейти на русский, и она сердито повторила:

– Вы проживаете здесь?

– Да. – Я примирительно вынул из кармана брюк отельную карточку.

Это несколько смягчило ее.

– Спасибо. Я поняла. Простите. Просто у вас был такой вид, будто вы вовсе не намереваетесь завтракать, а забрели сюда случайно. Поэтому я к вам и подошла. Знаете, сейчас такие времена. Надо быть настороже. Мало ли кто здесь шастает! Вы откуда?

– Из Москвы.

– Скажите, – она напряглась, – почему вы так не любите нас, украинцев?

– Лично я ничего против вас, украинцев, не имею. – Только не хватало сейчас вести такие разговоры.

– Да? А почему тогда вы не даете нам жить спокойно? – По ее лицу едва не покатились слезы. – Крым забрали. Что на очереди? Харьков, Донецк? – Голос ее дрогнул.

Я не успел ответить, поскольку ее позвали: «Наталка, Наталка! Чего ты там застряла?»

Она отвернулась от меня и быстро пошла в глубь зала, а я отправился туда, где возвышались контейнеры с разной едой, а между ними примостились тарелки со стандартными гостиничными закусками.

Разговор с официанткой оставил неприятный осадок и испортил аппетит. Самое обидное, что я растерялся и не нашел, чем ее урезонить. Сейчас это злило больше всего. Отняли Крым! Поди ж ты! Крым – не кошелек! Надо было вести себя прилично! Было бы хорошо крымчанам в Украине, поди, не попросились бы к нам. Но сейчас уже поздно это ей объяснять. Да и, наверное, бессмысленно. Я исподволь наблюдал за ней. Симпатичная девушка! Сколько теперь тут таких славных украинок, уверенных, что русские им враги. И это, похоже, надолго… И мы отчасти сами виноваты…

Кофе показался мне очень невкусным, совсем не таким, каким мог быть на той картине пред входом в ресторан, а из блюд сносными можно было назвать только сосиски.

Чем сейчас занята Нина?

Какая разница?

Сначала дело, потом – лирика.

Скорей бы вечер…

* * *

На улице было значительно прохладней, чем вчера. Хотя и солнечно. Обычная тревожная переменчивость для первой половины апреля.

Геннадий не опоздал. Даже пришел немного раньше. В этот час он был едва ли не единственным посетителем «Двух гусей», и его застывшая фигура напоминала о романтических героях прошлого. Расстегнутый воротник рубашки, разочарованно-безразличная поза…

Скорее всего, он наблюдал за мной уже некоторое время. С того места, где он сидел, подходящие к окнам кафе видны как на ладони. Когда я появился в дверях, Гена вышел из своего загадочного и совсем неуместного в данный момент образа, поднялся мне навстречу, а потом долго и радостно тряс мою руку.

Что это с ним? Не такие мы уж задушевные приятели? Да и встретились ровно как уславливались…

Я огляделся, ища, куда повесить пальто, но ничего не отыскал. Пришлось положить его на стул.

– Кофе? – Лицо его осветилось широчайшей улыбкой, будто он сообщил мне о крупном лотерейном выигрыше.

Я не отказался. Может, здесь его приготовят лучше, чем в гостинице?

Геннадий подозвал официанта. Потом внимательно смотрел на меня и улыбался так беспричинно, что я начал испытывать неловкость.

Я поинтересовался, как у него настроение.

Он, продолжая улыбаться, поделился, что очень беспокоится за меня.

Чего больше в этом волнении? Реальных опасений или внутренней перестраховки? Он чего-то не договаривает?

Кофе принесли быстро.

– Чего мы ждем? – Мне стала надоедать вся эта двусмысленность с рукопожатиями, взглядами, улыбками.

– Значит, план такой. – Гена нервно огляделся. – Вот-вот за тобой приедут и увезут туда, где ты встретишься с тем, кто об этой встрече попросил. Твое начальство, полагаю, тебя ввело в курс. В остальном разбирайся на месте. Потом свяжемся. – Он принужденно засмеялся.

– План понятен. – Я отпил почему-то очень быстро остывающий напиток. – Когда меня заберут?

– Ждем. Должны с минуты на минуту.

В кафе вошел посетитель, и нас обдуло таким сильным сквозняком с улицы, что со стола слетела салфетница.

– Господи! – пробормотал я от неожиданности.

– Холодная в этом году весна. – Гена время от времени поглядывал в окно на Крещатик.

– Ты давно здесь? – Я спросил это потому, что надо было о чем-то спросить.

– Три года.

– А как семья? Привыкли уже? – Вряд ли мне удалось убедить его, что меня всерьез это волнует.

– У семей дипломатов нет иного выхода. Привыкаем. Куда деваться?

– Не страшно здесь сейчас?

– Не особо.

– Как реагируют на вчерашнее объявление АТО?

– Кто как. В целом ликуют. Те, кто против, боятся пикнуть.

– Прямо ликуют? Ведь люди погибнут!

– Они не считают за людей тех, кто был за Януковича.

Кофе совсем остыл и потерял малейшую привлекательность.

– А детишки у тебя есть?

– Дочка. Еще совсем маленькая. Растет себе помаленьку, радуется жизни и… – Геннадия что-то отвлекло на улице. – Ну вот они и прибыли. Поднимайся. – Он явно испытал облегчение оттого, что этот обязательный пустой разговор можно завершить.

И хоть поведение Гены мало в чем изменилось, он почему-то вселял в меня меньше уверенности, чем вчера. Посмотрим, как все пройдет. Может быть, зря я относился к предстоящей встрече так легкомысленно, полагаясь на то, что Геннадий организовал все подобающим образом?

Два молодых крепких парня в камуфляже вошли в кафе, подошли к нам, поздоровались с Геннадием и со мной, затем предложили не задерживаться и скорее пройти в машину. Дипломатический работник на прощание дружески похлопал меня по плечу. Поразило, как он скован и напряжен. Почему? Может, неважно себя чувствует?

У входа нас ожидал джип, выглядевший таким замызганным, будто попал сюда прямо с проселочной дороги, собрав с нее предварительно всю грязь.

– Садитесь назад, – заявил один из моих провожатых, а сам открыл переднюю дверцу. Он выглядел старше и увереннее второго. Я про себя окрестил его Старшой.

Только мы тронулись, мне бросилось в глаза, что на рукавах их курток цвета хаки украинская символика. Старшой, вероятно, проследил в зеркало мой удивленный взгляд и, повернувшись ко мне, объяснил:

– Не пугайтесь. Это для конспирации, чтоб меньше вопросов было. В городе машины сплошь и рядом останавливают то нацгвардейцы, то другая какая-нибудь сволочь. В таком прикиде мы легко сходим за своих для этой шушеры.

От этих двух крепышей веяло какой-то непредсказуемо опасной силой, заставляющей с ними соглашаться.

Довольно долго мы выбирались из города, периодически застревая на светофорах. При каждой задержке водитель вполголоса чертыхался. Меня ни один, ни второй не удостаивали даже взглядом. Я для них пустое место?

– Долго ли еще нам ехать? – Меня раздражало, что они ведут себя со мной едва ли не как с заложником. Честно говоря, я по-другому представлял сегодняшнюю встречу. По крайней мере не мешало бы им поставить меня в известность, куда мы, собственно, направляемся.

– Около часа, – нехотя отозвался Старшой.

Я расстегнул пальто и несколько раз судорожно втянул воздух. В кабине воняло бензином. Одежда теснила меня. Зачем я еще пиджак напялил? Тоже мне – франт! Будто на прием собрался.

Я шумно заерзал, пытаясь усесться удобнее.

– Что случилось? Вам что-то мешает? – осведомился Старшой с плохо скрываемым раздражением. Не хватало еще, чтоб они начали указывать, как мне себя вести.

– Ничего страшного. Потерплю.

Последующие полчаса никто не проронил ни слова. Совсем не к месту ожил мой мобильник. Я вынул его. Лариса! Видно, у нее все-таки выходной и она мается от безделья и скуки. Не привыкла, что я могу быть далеко. «Чем занят мой любимый?»

Я быстро набрал ответ: «Все в порядке». Совсем не отвечать ей неверно. В конце концов, мы можем остаться друзьями. Да и она ни в чем передо мной не виновата. Хотя почему друзьями. Боже мой, что с моей головой? Кем я себя возомнил? Тревога и страх караулили всякую мою мысль.

Манипуляции с телефоном не укрылись от внимания моих спутников. Голос подал тот, кто вел машину:

– Будет правильней, если вы отключите телефон. Мы думали, что вы уже сделали это. Простите. Забыли предупредить.

Кажется, они начали вести себя любезней. С чего бы?

Между тем небо, по которому до этого кочевали лишь аккуратные весенние облачка, нахмурилось, затянулось сплошной пеленой, свет печально померк, а краски за окном потеряли яркость.

Вдали поднимались могучие холмы.

Наконец мы свернули с трассы, проехали немного по узкой дороге, а потом ушли на проселочную, где машину начало ощутимо потряхивать. По бокам потянулись приземистые деревенские дома за невысокими заборами.

И вот джип остановился на обочине около одной из изб, прямо перед старенькими покосившимися воротами. Шофер просигналил несколько раз. Из дома вышел человек и открыл их. Мы заехали внутрь. Мои провожатые как по команде выскочили из машины, потом один из них сделал мне знак, что можно выходить. Наступив на землю, я довольно глубоко угодил в жидкую земляную кашицу. Похоже, здесь недавно прошел сильный ливень.

Наблюдавший за мной водитель сокрушенно покачал головой, рассматривая мой покрывшийся грязью ботинок:

– Не переживайте! Его приведут в порядок, пока вы будете в доме!

Они почти обходительны со мной. Чего это? В городе вели себя так, будто я их пленник, а теперь изображают, что желанней, чем я, гостя для них нет. В Киеве что-то их так сильно нервировало, что они не в состоянии были держать себя в руках? Не исключено. Передо мной явно не сторонники победившего Евромайдана.

Я пошел к дому, хлопцы за мной. В сенях – полумрак, но я все же разглядел, что перед порогом для меня приготовлены мягкие домашние туфли. Я снял ботинки, и их моментально подхватило неизвестно из какой щели выскочившее существо, тотчас так же молниеносно исчезнувшее. Кто это? Служка неопределенного пола, боящаяся привлечь к себе внимание? И что это за дом такой?

Вероятно, с утра хозяева натопили печку с запасом, чтоб хватило на весь день. Куда и зачем меня привезли? Посреди комнаты стоял широкий прямоугольный стол, накрытый белой скатертью с частой бахромой по краям и большим желтым узором посередине, а вдоль белых стен, словно в мебельном магазине, расположились разной высоты комоды и шкафы. Судя по всему, здесь подолгу никто не бывал. Никаких предметов, говорящих о том, что в доме постоянно кто-то живет, не попадалось на глаза.

Хлопцы встали за моей спиной, будто их задача состояла в том, чтоб помешать мне отсюда выйти. Я повернулся и шагнул в их сторону, намереваясь проверить свою догадку, но они, к моему удивлению, расступились.

– Вы ищете удобства? Они во дворе. Проводить вас? – предложил Старшой.

– Нет, спасибо.

Комната на первый взгляд не имела никаких других дверей, кроме входной. Окна были плотно закрыты ставнями, дневной свет через них почти не проникал, а все помещение освещалось огромной люстрой с оранжевым абажуром. По всему выходило, что тот, с кем мне предстоит встретиться, прибудет с минуты на минуту.

– Можно узнать, зачем я здесь?

В ответ на их лицах появились извиняющиеся выражения, а Старшой и вовсе начал оправдываться:

– Мы понимаем, что доставили вам известное неудобство, но придется немного подождать. Присядьте пока за стол. Сейчас вам принесут поесть.

Тут, как я погляжу, все по-военному. Время обеда никак не зависит от пожеланий личного состава. Голоден я или нет, их особенно не волнует. Поглядим, что будет дальше…

Уже знакомое мне существо бесшумно выплыло из дверей с черным подносом в руках. Это была женщина лет пятидесяти пяти с морщинистым лицом и узкими старушечьими губами, одетая в блузу с широкими рукавами и в длинную, ниже колен, серую юбку, которую до половины закрывал праздничной расцветки фартук. Она поставила передо мной кувшин с девственно-белым молоком и тарелки, на которых тускло желтели толстые куски сыра, сочились алые пластины помидоров и нежно розовели аккуратные, с прожилками жира ломти окорока.

– Угощайтесь, – предложил Старшой.

Да уж! Ситуация, мягко говоря, нестандартная. Но деваться некуда…

Я отхлебнул молока, съел несколько кусков сыра и окорок. Что дальше?

И тут мой взгляд словно что-то направило туда, где в избе был уголок для молитв. Как я сразу не заметил, что там, на миниатюрной, привинченной к стене подставке стоит подсвечник, и на нем ровно и горит одна свеча около изображения Богоматери? Я поднялся и подошел ближе. Мне показалось, что на иконе, которую я рассматривал, что-то не так. Когда я наконец разобрался, в чем дело, мне стало не по себе, а внутри все затрепетало. Глаза изображенной на холсте Богоматери выскреб какой-то вандал, и от пустых ее глазниц веяло чем-то непоправимо жутким и в то же время поражающим своей святостью. Повинуясь зову, я встал на колени и стал часто и истово креститься. Раз, другой, третий, еще, еще…

Меня крестили, как положено, на сороковой день от рождения, и я считаю себя человеком верующим, но свои поступки меряю по другим, куда более житейским меркам, чем надлежит настоящим православным. Сейчас, в эти секунды я пережил нечто, прежде никогда мной не испытываемое. Вся моя предыдущая жизнь сжалась до ничтожного и смутного воспоминания о ней, и в этом воспоминании неприятно чернели точки мелкого тщеславия, выгоды, малодушия. Мне не хотелось вставать с колен, во мне крепла уверенность: если я поднимусь на ноги, случится что-то страшное, пространство искривится и уничтожит все дорогое для меня. Я не отрывал глаз от свечи, от ее недвижимого пламени и осознавал, что в этом горении сосредоточилась Божья воля на все, что творится в мире хорошего и дурного, или на то, что нам видится хорошим или дурным. И эта воля бесценна и бесспорна, и все мы это знаем, но почти никогда не в состоянии беспрекословно ее принять, сопротивляясь, бунтуя и совершая ошибки. Чей-то голос откуда-то изнутри шепнул мне, что до начала моих испытаний осталось немного и чтоб я был готов. Потом я отчетливо уловил, что в комнате появился кто-то еще и внимательно за мной наблюдает.

– Это одна из самых старых православных икон, Богоматерь с младенцем. Ей молились в храме недалеко от Полтавы. Две недели назад евромайдановцы надругались над святыней, а потом подожгли церковь. Мой брат, тамошний священник, спас икону из пожара, получив при этом ожоги, несовместимые с жизнью. Я вижу, она произвела на вас впечатление. Неудивительно. В ней огромная сила и огромная боль. Разрешите представиться: меня зовут Дмитрий.

Я поднялся и встретился глазами с улыбающимся немолодым человеком, стоявшим скрестив руки на груди, и весьма благожелательно меня разглядывавшим. Ростом он был, пожалуй, чуть ниже меня, но выделялся некой особенной, горделивой осанкой. Большие серые глаза скорее подошли бы девушке, щеки выглядели несколько обвисшими, брови поднимались под углом, очерчивая снизу очень внушительный лоб, уголки же губ, наоборот, горько клонились к мягкому и широкому подбородку.

– Юрий.

– Будем знакомы. Правильно сделали, что не отказались от угощения. Нам предстоит непростой и долгий путь. Вы готовы?

Его безукоризненная короткая стрижка выдавала в нем военного.

Видимо, нам действительно предстояла трудная дорога. Не зря же меня попросили переодеться, выдав нечто подобное так называемому афганскому хэбэ, не новый, но очень прочный плащ и непромокаемые сапоги!

Куда он меня собирается вести? Почему не отдать мне все здесь? Кто этому сейчас способен помешать?

Неопределенность начинала надоедать мне.

Дмитрий натянул на себя камуфляжную куртку и теперь держал за ремень небольшой рюкзак.

– Вы хорошо выглядите. По-боевому. Пойдемте.

Комплимент по поводу моего внешнего вида – это, бесспорно, то, в чем я сейчас нуждался острее всего. Хм…

Мы вышли из избы. Он сразу же взял очень быстрый темп.

– Мы куда-то опаздываем? – Я едва успевал за ним.

– Можно и так сказать. Не переживайте. Я просто не выношу медленной ходьбы. Если вы устанете, скажите.

– Я не устану. Просто непривычно все время находиться в неведении. Мне поручили встретиться с человеком, который обладает сенсационной информацией. Но никто не предупреждал меня, что мне придется ради этого месить грязь неизвестно где… Цирк какой-то.

– Нам надо добраться до вон того холма. Видите, впереди? А потом мы поднимемся на него. – Он коротко взглянул на меня, но почему-то сразу отвел глаза, словно обнаружил во мне что-то отталкивающее.

– Зачем?

– Нам нужно там кое-что взять.

– Где?

– На холме.

– А вы не могли это забрать сами и отдать здесь мне?

– Нет.

– Очень исчерпывающе. – Я был близок к отчаянию.

– В чем я еще могу удовлетворить ваше любопытство?

– Ни в чем.

– Не злитесь.

– Я не злюсь. Делайте, как хотите. Надеюсь, что вы меня не будете таскать бесконечно.

– Не буду.

О чем говорить дальше?

Дмитрий вдруг засмеялся, раскатисто и звонко.

– Что вас рассмешило? – Глядя на него, я почему-то тоже захохотал.

Самый бесшабашный смех приходит к людям тогда, когда нет ни одного повода для веселья.

– Вы действительно забавный. – Он, успокоившись, похлопал меня по плечу. – Я давно не встречал таких.

– Вы тоже тот еще гусь. – Я, вдруг полностью примирившись с ним, вытирал заслезившиеся от хохота глаза. – Но что вас так забавляет?

– То, что мы идем по деревенской улице в стране, где вот-вот начнется война, нам предстоит дело, которое может изменить очень многое в мире, а тем не менее препираемся о всяких пустяках.

– Есть немного, – согласился я.

– Вы не устали?

– Нет.

– Правда?

– Зачем мне вас обманывать?

– Ну, тогда прибавим шагу.

– Как, еще? Вы издеваетесь?

– Нет. Просто дело безотлагательное.

Он не собирается объяснять мне, зачем они меня сюда притащили. Что за секретность? Неожиданно я подумал, что при нынешней системе компьютерной защиты для обмена информацией вовсе не обязателен живой человек. Так в чем больше заинтересован этот Дмитрий? В передаче каких-то мифических сведений или в том, чтобы тащить меня куда-то? Вдруг он не какой не источник, а обычный похититель? Сейчас на Украине похищение людей – расхожий бизнес. Меня заведут куда-нибудь, посадят в яму. И будут требовать у отца выкуп… Уф! Теперь все ясно. Поэтому он так спокоен. Бежать некуда. Это его вотчина. Его люди наверняка поблизости. Я весь на виду. Скорее всего, у него есть оружие и он прострелит мне руку или ногу без всяких проблем.

Главное, не подать виду, что я обо всем догадываюсь. Спокойствие…

Мы быстро дошли до края деревни. Когда последний дом остался за нашими спинами, Дмитрий обернулся и несколько минут не отводил взгляда от селения, только что покинутого нами. Оторвавшись наконец от созерцания, он потер тыльной стороной ладони подбородок, несколько раз моргнул, словно освобождая окоем от чего-то лишнего, и, не взглянув на меня, двинулся дальше.

– Вас что-то расстроило? – Буду водить его за нос, изображать простачка.

– Вспомнилось кое-что. Не обращайте внимания, к вам это не имеет отношения.

– Это связано с вашим погибшим братом?

– И да и нет.

Каков артист… Или я все же ошибаюсь и он мне не враг?

Погода опять менялась, и хоть небо еще не до конца прояснилось, солнце уже нащупало брешь в плотной осаде туч и отчаянно пробивалось сквозь нее к людям.

Теперь мы пересекали огромное пустое поле. Идти стало тяжелее.

– Ваш голос очень похож на голос вашего отца… – Дмитрий наконец нарушил молчание.

– Никогда не замечал.

– Мы сами слышим наш голос не таким, как окружающие.

– Я знаю, как звучит мой голос. У отца совсем другой тембр.

– Тембр – да. Но интонации у вас его. Как он там?

– Весь в работе. В делах. Сейчас его время.

Он никак не отреагировал на мои слова и опять погрузился в молчание.

Холм приближался.

– Информация, которую я вам скоро передам, очень важна. – Он смотрел не на меня, а перед собой. – Мы должны удостовериться, что нас не выследили. Поэтому мы идем, а не едем. Не удивляйтесь. Я мог бы встретиться с вами где угодно, хоть на Крещатике, но после за вашу жизнь никто не дал бы ломаного гроша. Поле – самое удобное место для выявления слежки. Потому что, если кто-то пристроился у нас на хвосте, он так или иначе себя выдаст. Мои ребята контролируют каждый участок в радиусе нескольких километров. И обязательно заметят соглядатая, если он здесь.

– А если выяснится, что за нами действительно кто-то следит? Нам ползти?

– Пока все в порядке. Если бы ребят что-то насторожило, они бы сообщили.

– Как?

– Выпустили бы три сигнальные ракеты.

– Все прямо как в фильмах. А по телефону нельзя сообщить?

– Нельзя.

– И вот они сообщают, что нас засекли… Что тогда?

– Тогда мы возвращаемся обратно. Передачу придется отложить.

– Пока все по плану?

– Пока да.

Справа вдали виднелся лес, впереди – поросшие редкими деревцами холмы, один из которых выглядел значительно выше других. Тающие клочья белых облаков напоминали местами вату, а кое-где – рассыпавшийся зернистый творог.

– Почему вы не спрашиваете, кто я? – Дмитрий произнес это слегка обиженным тоном.

– Мне как-то неловко. – Я все еще считал нужным притворяться непоседой.

– Не предполагал, что пришлют такого стеснительного человека. Журналисты обычно народ бойкий. По крайней мере, у нас. О приличиях особо не пекутся. И врут с удовольствием и без стыда.

– Я посчитал, если вы не рассказываете сами, значит, не хотите.

– А разве для эфира вам не пригодятся сведения обо мне? Для достоверности. А? – Он повернулся ко мне и подмигнул.

Он на самом деле такой чудной или придуривается? Нет. Врагом он мне быть не может. Просто проверяет меня зачем-то. Вопрос только, зачем мне этот экзамен? Меня об этом не предупреждали. Не я искал этой встречи.

– Когда говорили про холм, вы какой имели в виду? Их впереди несколько.

– Разумеется, самый высокий. То, что я отдам вам, хранится там.

– В тайнике?

– Вроде того. – Он вздохнул обреченно.

Когда, интересно, он там ее спрятал? Вдруг мы поднимемся, а там засада?

– Скажите, а все же, если бы мы встретились в городе, моя жизнь, как вы сказали, сразу подверглась бы опасности? Там что, везде шпионы?

– На тотальную слежку у них сейчас не хватает сил и средств. Но береженого Бог бережет.

– Кто может следить?

– Что за вопрос? СБУ, конечно. Служба безопасности Украины. Хотя сейчас этой службе больше подходит название «служба опасности для Украины».

– Я не очень в это верю. Честно. За каждым не уследишь. Все это из фильмов и книг. Сказки!

– В прошлом году никто еще не верил, что из Украины выкинут законного президента. Так что советую ко мне прислушаться. Я и сам из СБУ. В прошлом. Удивлены?

– Не особо. Вас уволили из СБУ после Майдана? – Я сразу пожалел о своем вопросе, поскольку лицо моего спутника исказила болезненная гримаса. Да. На нем отражалась немыслимая внутренняя борьба и страдание. Вдруг он остановился, причем так резко, что я по инерции проскочил несколько шагов вперед.

– Впечатляет? – он показал рукой куда-то вдаль. – Нравится все это?

– Красиво. – Я насторожился. В его тоне угадывалась агрессия.

– Я всегда считал своей Родиной СССР. И Москву, и Ленинград, и Баку, и Ереван, и Таллин. После 1991 года двадцать лет меня убеждали, что моя Родина – это только территория Украины. А пару месяцев назад я узнал, что и этой Родине я не нужен… – он сглотнул, – что я слуга тоталитарного режима. Предатель… Русский агент. Они посчитали, что я не люблю Украину. Вот так. Украине сейчас грозит большая беда. Ее хотят подменить на другую страну. Ваш отец, – он постепенно справлялся с волнением, – из тех, кто любит Украину и желает ей добра. Я только вчера узнал, что из Москвы прислали к нам вас, его сына. И очень обрадовался этому. Берегите вашего отца!

Пожалуй, зла он мне не желает. Зря я так напрягался на его счет.

Ничего больше не обсуждая, мы дошли до подножия холма. Подъем на него выглядел довольно крутым. Забраться на него будет непросто.

– В начале пути всегда страшно. Но на то и высота, чтоб ее брали, – подбодрил меня мой спутник. – Лезьте первым. А я сзади вас подстрахую.

Я ставил ногу, потом переносил центр тяжести, а руками вцеплялся что есть силы в остатки росшей по склону прошлогодней травы. Выданные подручными Дмитрия сапоги оказались очень устойчивыми.

– Главное, не отклоняйте корпус назад, – наставлял меня Дмитрий.

Я старался следовать этому, но ноги все равно подрагивали от страха. Чем выше мы забирались, тем менее привлекала перспектива полететь вниз.

Злосчастный подъем внезапно оборвался, перейдя в ровное плато. Я обернулся и посмотрел вдаль. На краю поля выстроились крошечные избы села, которое мы совсем недавно покинули.

– Переживаете, как мы будем возвращаться? – Он угадал мои страхи. – Не стоит. Вы спуститесь совсем в другом месте. Вас встретят там, – он махнул рукой в неопределенном направлении, – и отвезут в город. Другим путем. Так безопасней.

Я обозлился. Если есть менее крутой подъем сюда, отчего нельзя было им воспользоваться? Зачем ему потребовалось проверять мои альпинистские способности? Что это за конспирация такая странная?

Но от моего возмущения ничего бы не изменилось. Скорей бы уже он передал мне то, что хранилось, по его словам, где-то здесь.

Дмитрий не торопясь направился к одиноко растущему дереву, очень тонкому, на вид совсем молодому, изгибающемуся то ли от силы, то ли от слабости. Я пошел вслед за ним. К своему стыду, я не мог определить, что это за дерево. Не береза, это точно.

Дмитрий остановился, присмотрелся к стволу, потом удовлетворенно провел по нему рукой и ни с того ни с сего предложил:

– Давайте выпьем.

– Я не пью, – отказался я скорее по инерции, чем оттого, что действительно не хотел выпить с ним.

– У меня с собой домашняя настойка. От пары глотков вреда не будет. Вряд ли мы когда-нибудь еще увидимся… Давайте за этот вяз. Это не последнее дерево в истории человечества.

– Ладно. Уговорили. – Похоже, тайник находится тут.

Выходит, вяз…

Он снял со спины рюкзак, положил его на землю, а сам сел, облокотившись на тонкий ствол. Я устроился рядом.

Дмитрий вытащил из рюкзака темно-зеленого цвета флягу и осторожно пальцами открутил крышку.

– Закуски нет. Уж не серчайте. Хлебните. – Он протянул емкость мне.

Я отпил. С трудом проглотил. Дмитрий забрал у меня флягу и тоже приложился к ней.

– Мы только сегодня познакомились, но я успел заметить, что вы неиспорченный и хорошо воспитанный молодой человек.

Зачем сейчас говорить об этом?

– Спасибо. Хотя я сегодня много возмущался. Но вы сами виноваты. Толком ничего не объясняли.

– Ваше возмущение не испортило общее представление о вас.

– Воспитанность не лучшие качества для журналиста. Предполагается, что лучшие репоретры – люди решительные и нахальные.

– Это спорно.

– Какая вам забота о том, какой я журналист? Я ведь только орудие в ваших руках. Вы через меня хотите что-то донести миру. Разве не так?

Мне нет никаких поводов с ним церемониться. Я ему нужнее, чем он мне.

– Не психуйте. Понимаю, что вы нервничаете. Но не поверю, что вам все равно, что случится с Россией, с Украиной. Вы – сын Василия Громова.

– Я же не знаю, что у вас за информация. – Ему удалось смутить меня. – Дайте еще выпить. – Я приложился к фляге.

– Самое ценное в вас – это способность сопереживать. Вам других жалко больше, чем себя. Прекрасное свойство молодости и добросердечия. А профессионализм – дело наживное. И не всегда, кстати, полезное.

– Откуда вы столько про меня знаете? Мы познакомились только сегодня.

– Я разбираюсь в психологии и типах личности.

– Вы действительно работали в СБУ?

– Вы думаете, в органах безопасности служат одни безмозглые кретины? Поверьте мне, вы ошибаетесь.

– Простите. У меня не было цели вас задеть.

Последние робкие облачка кто-то словно стер с голубого шатра. День опять просветлел до предела. Прояснилась бы еще также моя жизнь…

– В мире давно не было большой войны. Те, кто помнит ужас Второй мировой, уходят. Скоро все они умрут. Вырастают люди, для которых война как футбольный матч, где рьяно болеешь за одну из команд. Бойню ничем нельзя оправдать. В ней гибнут те, кто не может себя толком защитить. Дети, старики, женщины. Извиняюсь за банальность. Но сейчас нет ничего значительней этой банальности. Здесь, в Украине, готовится большой вооруженный конфликт. Все продумано до мелочей. Сценарий запущен. То, что я передам вам сегодня, подтверждает это. Мне надо было, чтоб из Москвы прислали неизвестного журналиста во избежание повышенного к нему внимания. Геннадий помог мне в этом. Я рад, что в Москве остановили свой выбор на вас И не только потому, что ваш отец – Василий Громов. Вы из тех людей, которые могут удержать мир от непоправимого. Для вас противоестественно страдание других. Вас не победили цинизм и расчет. И в этом ваша сила. Сила таких, как вы.

– У меня ощущение, что в вашем СБУ хранилось мое досье и вы заучили его заранее. Нет?

– Нет. – Он грустно усмехнулся.

– Как все эти мои качества связаны с тем, зачем я здесь?

– Все просто. Вы не станете в этой истории искать выгоду для себя.

Он вел себя как обладатель последней правды обо всех людях на земле. Откуда он все это взял? За несколько часов нашего общения он не мог сделать никаких выводов о моей натуре. Ну разве только проверить мою выносливость, психологическую устойчивость.

– Ладно. Времени на разговоры у нас больше нет. – Черты его лица сменили философскую задумчивость на сосредоточенность. – Хотя, мне кажется, мы бы нашли о чем поговорить. В другое время и при других обстоятельствах. Но не сейчас, увы…

Он встал на колени, вынул из рюкзака маленькую лопатку (я слышал, что такие лопатки называют саперными) и принялся быстро рыть около ствола, довольно далеко отбрасывая комья. Через минуту он сунул в вырытую им ямку руку и достал небольшой цилиндр. Я внимательно наблюдал за его манипуляциями. Видимо, цилиндр представлял собой миниатюрный сейф с кодовым замком. Дмитрий поднес его близко к глазам, покрутил, нажал куда-то пальцем, после чего что-то еле слышно щелкнуло. Бывший сотрудник СБУ вытащил из появившегося крошечного отверстия флэшку и отдал мне.

– Здесь вся информация о том, как американские спецслужбы готовили Майдан и как Россию будут втягивать в крупномасштабную войну, чтобы обессилить ее и лишить мирового влияния. Вы, наверное, спросите, отчего мне не передать это коллегам из ФСБ? Скажу вам честно, я не уверен, что, заполучив это, они не захотят сыграть в какую-нибудь свою игру. Если же все это попадет в эфир, американцам придется менять весь план. И Россия по крайней мере выиграет время. До того, как вернетесь в Москву, не пытайтесь ее открыть. Это смертельно опасно. Если почувствуете неладное, первым делом избавьтесь от нее. Любым способом. – С каждым его словом флэшка будто тяжелела в моей руке. – Все время держите ее при себе. Все время. Поняли?

– Понял.

– И еще. Не раскрывайте источник. Намекайте, что он из самых украинских верхов. Пусть люди Наливайченко ломают голову.

– Хорошо.

– Ну а теперь нам пора расставаться. С этого момента все зависит от вас. И еще. Постарайтесь устроить все так, чтобы в Москве никто не смог вам помешать. Одним словом, до эфира никому не показывайте материал.

– Как не показывать? Мы же не можем выпустить в эфир то, что заранее не посмотрели.

– Есть риск, что после того, как это кто-нибудь увидит, эфира не состоится. Попробуйте сделать, как я прошу. Надо, чтобы получилось.

Несколько секунд мы просто смотрели друг на друга, потом молча выпили по очереди.

Странно все это. Выходит, он не доверяет тем, кто меня направил в Киев, но не сомневается во мне. Как-то все сложно и неправдоподобно. Но если предположить, что это не так, то все еще больше запутывается…

– Скажите, а почему в Москве все же выбрали меня? Из-за отца? Сознайтесь.

– Нет. Я же вам уже говорил. Мне нужен был малоизвестный журналист. Чтобы привлекать меньше внимания. И все. Избавляйтесь от мнительности, мой вам совет. Она может сильно навредить вам.

– Хорошо. Буду стараться. – Мне вдруг стало жалко, что придется с ним сейчас проститься. – Можно последний вопрос?

– Ради бога.

– Вы поруганную икону повесили специально, чтоб я ее увидел?

– Нет. Изба, где мы встретились, мой отчий кров. Мы с братом выросли в ней. И я решил, что спасенная им икона будет отныне находиться в доме, где он родился. Может быть, тогда Бог сохранит этот дом.

– Если бы я не заинтересовался иконой, вы бы все равно мне о ней рассказали?

– Может, и не рассказал бы. Какое это имеет значение?

– В общем-то, никакого… Что теперь? Куда мне идти?

– Держитесь вот этой тропы. – Он показал на узкую полосу примятой травы, ведущую вдаль. – Она приведет к пологому склону. Внизу будет ждать машина. Красный «Фиат». На ней вернетесь в Киев. Будьте крайне внимательны и осторожны. Храни вас Господь… Ступайте.

* * *

Я разнервничался. Оставаться одному в безлюдном поле в чужой стране да еще после такой встречи не входило в мои планы. А вдруг где-то неподалеку засел снайпер с сильнейшей оптикой, готовый в любой момент продырявить мне башку, чтобы забрать флэшку? Буду надеяться, что те, кому Дмитрий поручил следить за происками возможных врагов, выполнили свою работу честно. И меня также не бросят на произвол судьбы, если начнет происходить непредвиденное.

Как назло, солнце ни с того ни с сего опять запуталось в неизвестно откуда налетевших тучах. Мрачность природы не добавляла мне оптимизма. Тишина со всех сторон охватывала меня. Скрип своих сапог я слышал с пугающей отчетливостью.

С этого момента я хранитель бесценной информации. Возможно, единственный. Американский план по ослаблению и уничтожению России – это действительно очень серьезно. После того как я стану тем, кто рассекретит его, многое изменится, а у меня появится шанс вписать свое имя в историю. Однако этим я поставлю себя под большой удар. У американцев контрагенты есть везде. Кто защитит меня в случае чего? Я не Сноудэн! Вокруг меня такой возни не будет. Надежда только на отца. Но по силам ли ему это? Не буду психовать раньше времени. Сначала надо все исполнить в наилучшем виде. Кем все-таки служил в СБУ Дмитрий? В большом ли он чине? И откуда он получил эту информацию?

Как сложно тут теперь все… Те, кто управлял всем, вынуждены прятаться и вершить все втайне с грандиозными предосторожностями…

Есть еще один очень беспокоящий меня аспект. Так ли ценна информация, как уверял меня Дмитрий? То, что американцы сейчас настроены против нас и плетут всевозможные козни, по ТВ твердят ежедневно. Это никакой не секрет. Да и у нас тоже не идиоты в правительстве, чтобы ввязаться в большую и гибельную войну. Хотя спецслужбистам виднее. Последнее время их роль во всем мире все возрастает… Почему Дмитрий так рьяно настаивает, чтобы до эфира никто не открывал флэшку? И что вообще там? Результаты прослушки? Украденные документы? Видеосюжет? Думаю, никто не разрешит мне пускать информацию в эфир, предварительно не проверив что там…

Все-таки очень непонятная у нас состоялась встреча. В ней было столько маскарада, столько пафоса, столько недомолвок, намеков, как будто мной играли, пытались использовать вслепую, заставить действовать так, а не иначе, но при этом ни о чем не говоря в прямую…

А если мне окрыть флэшку сразу, как вернусь в Киев? Нет. Нельзя. Вежливые головорезы, которые везли меня сюда, скорей всего, до самого аэропорта будут приглядывать за мной. А может, и нет. Киев для них самих небезопасен, если они ведут против победивших деятелей Майдана свою войну. Пусть Кабанов решает, как быть. Приеду в Москву и отдам флэшку ему.

Сегодня вечером я встречаюсь с Ниной. Чем все это закончится?.. Так ли я влюблен в нее, как еще недавно считал? Да, меня тянет к ней. Но надо ли, учитывая все, что накопилось сейчас в моей жизни, мне добиваться от нее взаимности. Да ведь у нее семья, весьма крепкая, кажется…

Слишком много всего происходит со мной. И многое из этого я не контролирую. И мне это снова не нравится. Вчерашний вечерний задор не задержался во мне надолго. И зачем меня выбрали для этого дела? Неужели у Кабанова не было других людей для этого? Целый канал репортеров, журналистов…

Вот уже хорошо виден красный «Фиат». Идти до него осталось совсем недолго. Слава богу, хоть не подстрелили…

Ноги гудели, и я мечтал снять с себя отяжелевшие сапоги, теперь уже не нужные. К моему удивлению, за рулем сидела щуплая белокурая девушка в бейсболке с длинным козырьком. Она очень добродушно ответила на мое приветствие и заботливо спросила, не нужно ли мне сразу сменить одежду. Мои брюки, пиджак, пальто и ботинки я нашел аккуратно разложенными на заднем сиденье.

Мы тронулись. Девушка вела машину сосредоточенно и со мной не разговаривала. Я переоделся.

Недолго мы ехали прямо по полю, потом выбрались на какое-то подобие дороги.

Езда немного успокоила меня. Страхи удалось отправить на встречу с разумом, и они присмирели. Что касается вечера… Нина сама ведь меня пригласила. Это значит, что мне не придется ничего выдумать. Просто выясню, какие у нее цели, и далее все как-нибудь разрешится. Приятно проведу время. Настаивать ни на чем не стану.

Наверное, ничего не мешает мне включить телефон. Я читал прежде в детективных романах про террористов, что по включенному мобильнику легко вычислить местонахождения любого человека. Но я все-таки не террорист…

Я вытащил мобильник из кармана пальто, где он пролежал все это время. Неожиданно меня пронзила мысль, что подручные Дмитрия наверняка успели его изучить. На всякий случай. А может, и не прикасались к нему. В конце концов, лучше не гадать. Какая разница. Моя переписка с Ларисой и мамой вряд ли бы их впечатлила.

Хоть это и поразительно, но Интернет в телефоне хоть и очень слабо, но ловился. Без всякого вай-фая. Я нашел на каком-то новостном сайте фото Нины Деминой и стал его рассматривать… Потом забил ее имя в новостной поисковик. Но кроме сообщений о ее увольнении и поездке в Киев с Хороводским ничего нового не нашел. Снова уставился на ее фото. Кого же она мне так напоминает?.. Память расширялась, силилась достать самые свои далекие края и подтянуть на себя. И наконец картинка проявилась. Она очень похоже на одну девчонку, которая безумно нравилась мне в классе пятом. Звали ее Наташа Клюева. Наташа училась в восьмом и, понятное дело, на меня, шкета, никакого внимания не обращала. Да и я никак не проявлял свою вспыхнувшую к ней детскую привязанность. Дружки узнают – засмеют… Той весной я подстерегал ее после школы, выбирал безопасное расстояние и тащился за ней до дома. Благо жила она через подъезд от моего. Мы тогда еще обретались на Юго-Западе, в блочных московских джунглях… Сердце мое баскетбольно прыгало и ухало, ноги и руки слегка деревенели, натертый весенним солнцем асфальт пошатывался, словно был палубой огромного земного корабля. Она шла всегда торопясь, часто перебирая ногами, ее вязаная красная шапочка служила ориентиром всех моих лирических помыслов той поры. У нее была короткая, под мальчика, стрижка. Почему я не сразу понял, как Нина на нее похожа. Вдруг они родственники?.. Надо спросить ради интереса. Во время майских праздников я, гоняя мяч с товарищами в «коробке» во дворе, углядел, как Наташа прошла вдоль нашего дома с каким-то парнем. Двигались они в таком же стремительном темпе, в каком она возвращалась из школы. Все рухнуло тогда во мне… Теперь она уже никогда не ответит мне взаимностью. Даже когда я вырасту… Какое-то время мне понадобилось, чтобы отучить себя думать о ней и представлять, как мы поженимся и эта красавица всегда будет со мной. Осенью следующего года я уже выздоровел от нее, а она после лета, как мне показалось, подурнела. Не скажу, что я не посматривал на нее в школьных коридорах. Но это совсем чуть, а чуть-чуть не считается. Развязка парадоксальным образом наступила много лет спустя, хотя развязываться, собственно, было давно уже нечему. В августе 1998 года я в довольно поздний час возвращался с дачи, оставив там отца и мать. Почему-то мне надо было быть в Москве, теперь уже не вспомню почему. Пару дней назад премьер Кириенко объявил о дефолте. Национальная валюта рухнула…

Я шел по нашему двору, пристально смотря по сторонам. Время тогда было лихое, и ночью расхаживать по городу, особенно по окраинам, было намного страшней, чем сейчас. (Хоть и сейчас не рай, судя по району, где живет Лара.) Вдруг я услышал громкие всхлипывания. В темноте каждый звук острее. Кто это, думаю, так убивается? Всматривался, всматривался и наконец высмотрел согбенную фигуру на краю песочницы. Подойти, не подойти? Гуманизм все же победил осторожность.

Наташа Клюева, повзрослевшая и немного располневшая, безутешно рыдала, потрясывая головой и всхлипывая. Я очень давно ее не видел. Почему-то сразу узнал ее, хотя лицо ее скрывали подрагивающие ладони. Я присел рядом с ней, попытался успокоить, она долго моргала, пытаясь разглядеть, кто это с ней. Я быстро учуял, что от ее пахнет спиртным. Выяснилось, что у ее жениха пропали все накопления и он из-за этого впал в такое расстройство, что выгнал ее на улицу… Отчего она не идет домой? Она в ссоре с родителями, опять-таки из-за этого жениха, и идти ей некуда. Потом все как-то произошло само собой. Мобильники тогда еще мало у кого были. Узнав, что я живу здесь, она попросилась пустить ее позвонить какой-то подруге, у которой можно переночевать. Наверное, она бы могла позвонить и из таксофона, но я пустил ее. У подруги никто не подходил. Я угостил ее чаем с печеньем. Она немного успокоилась. Мы принялись болтать о том о сем. Я разумеется, не открывал, что она совсем для меня не незнакомка. Она робко спросила, нет ли меня чего-нибудь выпить. В глазах ее жила какая-то перманентная шалость и желание осознать все до конца и без стеснения. Я налил ей коньяка. Сам не стал. По-моему, она быстро забыла, зачем напросилась ко мне. Что-то рассказывала, рассказывала. Она умела рассказывать увлекательно… Я и сам разговорился. Мне казалось не удобным напоминать ей о звонке подруге. Когда я все же поведал ей, что закончил ту же школу, что и она, и даже был немного влюблен в нее одну весну, она вскочила со стула и с упоением проверещала:

– Так это ты тот маленький засранец, что следил за мной? Я уже хотела тогдашнему своему хахалю на тебя пожаловаться. Но пожалела тебя… Вот это да… Вот эта встреча…

Уснули мы в одной постели. Неловкие, какие-то с ее стороны дежурно благодарные объятия к сексу не привели.

Ушла она, когда я еще спал. Наташа Клюева… Больше я никогда ее не встречал. В 1999 году отца избрали депутатом Госдумы, и мы переехали на Чистые пруды. Даже развалины моей детской любви исчезли.

Вряд ли она и Нина имеют какое-то отношение друг к другу. Но как же похожи…

Однообразные пригородные виды Киева за окном убаюкали меня, и я задремал. Мне снилось что-то совсем неопределенное, какие-то неряшливые тени, наскакивающие друг на друга, как дерущиеся коты. Иногда во сне откуда-то наплывал отец и разгонял эти тени энергичными взмахами рук.

Очнулся я оттого, что дивчина, перегнувшись через сиденье, трясла меня за плечо. Мы припарковались на Крещатике, почти на том же месте, откуда меня несколько часов назад увезли. Блондинка в бейсболке ласково приказала мне:

– Выходите. Мы приехали.

Кто она такая? Тоже из бывших сотрудников Дмитрия? Или доброволец?

Я, сбрасывая дрему, вылез из машины. Девушка открыла окно, добродушно помахала мне рукой и пожелала мне хорошего дня. «Фиат» сразу же рванул с места и унесся в направлении приснопамятной улицы Грушевского.

Надо проверить флэшку. Она на месте, в кармане. Куда ей, собственно говоря, деться! Уф… Не дай бог потеряю ее. Не должен, конечно. Но всякое бывает. Если послать ее по почте Кабанову? Нет. Что это я? Почту вскрыть ничего не стоит. Буду придерживаться плана Дмитрия. Пока…

Я уже собирался отправиться в гостиницу, чтобы немного перевести дух, но, к моему удивлению, из кафе «Два гуся» выскочил Геннадий и направился навстречу.

Он выглядел очень возбужденным и явно пребывал в приподнятом настроении.

– Я все же решил, что будет свинством не дождаться тебя, а? – Он неожиданно набросился на меня с объятиями.

Я аккуратно высвободился.

– Я очень рад, что ты здесь. – Это единственное, что пришло мне в голову.

– Ничего себе! Я тут жду его. Нервничаю. Умираю от голода. А он просто рад!

– Ну что ж! Давай пообедаем. Я приглашаю. – Мне не очень-то сейчас улыбалось с ним трапезничать, но отказывать как-то неудобно. Чудной он! Утром вел себя так, будто ждет не дождется, чтобы меня поскорей забрали, а теперь вдруг так забеспокоился. Оба они со странностями. И Геннадий, и Дмитрий… Но мне все равно. Флэшка у меня. Они так или иначе исполнили то, что собирались исполнить. Возможно, я их никогда не встречу после того, как уберусь отсюда…

– Не выдумывай. Ты гость. – Он потер ладонью об ладонь, словно у него замерзли руки. – Это я тебя приглашаю.

– Это ты не выдумывай! Ты вчера нас угощал. Может, здесь? – я указал рукой на «Два гуся».

– Нет, проедемся немного. И выкинь из головы свои предрассудки. Я приглашаю. И точка. Покажу тебе одно местечко…

Мы пошли к его «Ауди». Гена как будто слегка суетился. Нервничает?

Проехав по единственной открытой для движения верхней части Крещатика, Геннадий свернул на Владимирский спуск, после чего мы миновали эффектное здание речного порта, проехали немного по Подолу, а потом покатили по просторной и несколько бесприютной набережной Днепра. Затормозил Геннадий около пришвартованного к берегу туристического теплохода. На его верхней палубе прыгающие буквы складывались в слово «Мандарин». Вероятно, так назывался находящийся внутри ресторан. Вот, значит, в каких заведениях предпочитают обедать российские дипломаты!

– Здесь вкусно кормят. Ничего не имеешь против?

– Нет. Доверяюсь тебе.

– Ну, тогда заказывай все, что душа пожелает. Гуляем! Дело сделано.

– Не до конца. Надо еще в эфир выйти в Москве.

Мы поднимались по пологой лестнице, ведущей на палубу.

– С этим, я думаю, справишься. Главное, инфа у тебя. Ведь так? Заказывай.

– Гена, я тебе платить не дам!

– Какой ты упрямый… – Геннадий вздохнул и покачал головой. – Или уже зазнался.

– Я обижусь, если ты заплатишь. – Я немного повысил голос. – Это не в моих правилах.

Внутри «Мандарин» был отделан с не подходящей названию помпезностью гламурных спален из французских фильмов про королей.

– Пошли. Разберемся…

Как только мы сели, официанты засуетились. Принесли меню, винную карту. Геннадий принялся изучать кулинарные предложения. Потом, подняв глаза на меня, он прищурился так, будто страдал близорукостью:

– Как все прошло?

– Порядок.

– Весьма содержательный и подробный ответ.

– Я ничего от тебя не скрываю. Правда, не о чем особо рассказать. Встретились. Он мне все передал. Разошлись. – Что-то подсказывало мне, что во все детали его посвящать не следует. Я уже наболтал Славику в аэропорту перед полетом сюда кучу лишнего. Теперь надо быть осторожней. Все, что Геннадию треубется, он может выяснить и без меня. А если это не в его силах, то это его трудности.

– И когда ждать сенсационного эфира?

– Наверное, завтра вечером. Начальство решит.

Я умышленно зевнул, показывая ему, что немного утомлен. Может, отвяжется?

– Ну и хорошо.

– Спасибо тебе! Мы со Славиком в Киеве были за тобой как за каменной стеной.

– Не преувеличивай. – В кармане у Гены пискнул телефон. Он раздраженно вытащил его и, как мне показалось, выключил звук. – Что делаешь вечером?

– Отдохну, – соврал я. – По возвращении, как ты догадываешься, мне не до отдыха будет.

– Понятно. Рекомендую попробовать здесь ягненка. – Глаза его оживленно блеснули. – Его в «Мандарине» готовят лучше всего в Киеве.

– Ну что ж, ягненок так ягненок.

– Выпьешь что-то?

– Нет. Только воду.

– Молодец. Не то что твой оператор.

– Каждому свое. Он хороший человек.

– Да я не спорю. – Гена усмехнулся. Его усмешка показалась мне недоброй. А как умело притворялся вчера, что мы со Славиком чуть ли не родные для него люди. Дипломат, одно слово.

Во время еды мы вяло обменивались необязательными репликами, в основном по поводу поданных кушаний. Меня поражало, что он ни словом не обмолвился о политике. А ведь вчера объявили о начале силовой фазы АТО! Со стороны хунты – это игра ва-банк. Значит, сегодня на Донбассе уже могут произойти серьезные столкновения. Я знал, что под Славянском бои шли всю предыдущую неделю, но носили пока еще локальный характер. Теперь в города Юго-Востока войдет украинский спецназ, и никто их там с распростертыми объятиями не встретит. А это гарантированная мясорубка. Кровь! Неужели его это не заботит? Наше посольство тут вообще на что-нибудь влияет? Хотя, возможно, ему надоело все это на работе и сейчас он отдыхает. Стоит ли напрягать его? Но ведь я тоже часть его работы. Надо его разговорить.

– Что нового в Незалежной? – Я с удовольствием пил прохладную воду из высокого стакана. – Ягненок и правда удался на славу.

– Нового? Смеешься? Все, как и ожидалось. АТО сразу после объявления вступила в силовую фазу. И те и другие играют мышцами друг перед другом. За стол переговоров никто садиться не желает. Видно, чтоб начались хоть какие-то консультации, им необходимо положить как можно больше людей. У нас в посольстве, скажу тебе по секрету, никто не понимает, как надо сейчас себя вести. Из центра тоже ничего вразумительного не советуют… – Гена поморщился.

– И что дальше? Кровь? – С ним трудно было вести диалог. Он умело оставлял собеседнику минимальное пространство для маневра.

– Кровь уже льется. Что ты, ей-богу! Как маленький… Слишком много тех, кто хотел, чтоб она пролилась. Нацики опьянены тем, что свалили Янека, и теперь жаждут отомстить всем, кто кормился около него. Но на Донбассе ребятам тоже нечего терять. У них там свои самостийные копанки, свой бизнес, свои понятия. Чужаки им ни к чему. Ты не думай, что я такой уж осведомленный! У меня те же новости, что и у всех. А новости сейчас противоречивые. На здешних каналах одно, в наших агентствах – все ровно наоборот.

– И кто больше прав?

– Ты ожидаешь, что я скажу «украинцы»? Хочешь разоблачить меня? – Он коротко хмыкнул. – Здесь, поверь мне, сам черт не разберет, что делается. А ты от меня требуешь политических предсказаний.

– Ну у вас же есть какая-то своя особая информация.

– Толку только от нее никакого. – Он зло улыбнулся. – Видишь, какой я неправильный дипломат. Ведь я не имею права перед тобой открываться. Мне бы дуть в одну дуду про хунту и государственный переворот. Как велят… – Он страдальчески уронил голову на руки и застыл.

– Извини. Не хотел обидеть. – Мне надо было как-то скрасить явную неловкость.

– Да не за что. – Он поднял почему-то покрасневшие глаза на меня. – Если честно, я действительно не знаю, кто прав. У всех свои интересы! И одни прикрывают их пророссийскими лозунгами, другие – антироссийскими. Все имеют убедительные версии того, что их противники изверги. Майдановцы ждут, что Россия введет к ним войска и будет стремиться вернуть на трон Януковича. А они будут геройски сражаться за независимость. Янукович и Россия для многих из них синонимы, да и наши хреновы ораторы твердят повсюду, что он единственный легитимный президент. А Виктор Федорович торчит в Ростове и в ус не дует! И голова у него, судя по всему, ни о чем не болит. Выступил пару раз и унялся. Будто и не было его в природе. Так это ж курам на смех! Какая уж тут дипломатия! По большому счету нам, посольским, здесь нечего сейчас делать. Честно тебе скажу, я уже два раза просил меня перевести отсюда хоть куда, хоть в Центральную Африку. Не переводят. Устал я очень от всего этого… Неразбериха! То одни инструкции, то другие. – Он сжал губы, нахмурился и отвернулся на несколько секунд от меня.

Что-то сквозило в его монологе не совсем натуральное, словно он работал на публику, запамятовав, что из публики остался только один я.

– А как по-твоему, в Женеве договорятся о чем-нибудь? Многие считают, что Женева – единственный выход.

– Договорятся на бумаге. Но выполнять никто не будет. Поверь, по поводу Украины еще встречаться будут раз сто. И в разных местах.

– Почему?

– Посмотришь. Машина уже разогналась, а тормоза не работают. Завершится все в кювете.

– И что? Никто не может это остановить?

– Кто может – не хочет, а кто хочет – не может. Хотя дай бог, чтоб я ошибался. Ладно, выкини все это из головы. Считай, что я тебе ничего не говорил. У тебя на руках невиданная сенсация. Может, она что-то и изменит. По крайней мере, те, кто вызвал тебя сюда, в этом не сомневаются.

Он опять подталкивал меня к тому, чтобы я поделился с ним деталями встречи с Дмитрием, а возможно, и характером той информации, что теперь у меня. Ничего у него не получится.

Нам принесли счет. После долгих препирательств мы оплатили его пополам.

Когда мы ехали обратно, я вдруг вспомнил его потерявшуюся фамилию. Сидельников! Безобидная такая фамилия! До этого она зацепилась за какие-то водоросли в памяти и никак не всплывала.

* * *

Гена добросил меня до «Украины», сообщил, что завтра будет ждать нас со Славиком в девять утра, чтоб отвезти в аэропорт, и уехал, зачем-то посигналив мне на прощание.

Я испытал некоторое облегчение от того, что сегодня больше его не увижу. Он все время понуждал меня вести себя внутри некоего обозначенного им коридора, где он ставил метки, за которые я не мог заходить. Теперь все. Я не нуждаюсь в его опеке.

Надо бы проведать Славика! Еще обидится, что я никак не проявляюсь с самого утра.

Я стучался к нему довольно долго, но безуспешно. Где-то бродит, видно, «борода»…

Хорошо, что есть время немного отдохнуть перед ужином с Ниной. После всего, что сегодня испытывало меня, я чувствовал себя утомленным.

В номере убрали. И пахло в нем теперь сиротской стерильностью.

Я разделся, поставил будильник на шесть вечера, чтоб, не дай бог, не проспать встречу с Ниной, назначенную на семь, и сразу же заснул. Флэшку сперва устроил рядом с собой на тумбочке, а затем, поразмыслив, засунул ее под подушку. Так надежней.

Я почти заснул, однако резкий звонок местного телефона вернул меня к действительности. Черт! Я собирался затаиться и переждать, но звонивший не успокаивался. С ресепшена меня просили спуститься по неотложному делу. Я, проклиная все на свете, натянул брюки, надел рубашку, влез в ботинки и отправился вниз.

Дело выеденного яйца не стоило. Вчера, когда мы ужинали, Славик не оплатил счет, записав его на свой номер. Ничего необычного в этом не было, но сегодня в ресторане переучет или что-то в этом роде, и нужно полностью закрыть кассу. Славика они не нашли, а официантка – та самая, невысокая, со вздернутым носиком, что вчера раздражалась от моих частых просьб, вспомнила, что с ним ужинал я. Девушка же с ресепшен, ее подружка, с которой она поделилась своими неприятностями, видела, что я только что вернулся в отель, и решила помочь коллеге. Теперь они умоляли меня заплатить по счету сейчас, щебетали, что я их спаситель, что если я не выручу, курносую могут уволить. А нынче такой бардак, что поди куда-нибудь устройся. Я внял их просьбам, благо счет было довольно скромный. Отчего не внять? Все мы люди.

* * *

Я проснулся в хорошем настроении. До встречи с Ниной оставался ровно час. Надо спешить!

Я посмотрел в окно, кивнул, как старой знакомой, крылатой тетке, олицетворяющей независимость Украины, и отправился в ванну. После водных процедур и бритья я долго осматривал себя в зеркало. Вытащил флэшку из-под подушки, положил в карман рубашки. Физически ощутил ее вес. Потом позвонил на ресепшен и заказал такси на Васильковскую.

Автомобиль прибыл своевременно. Водитель долго петлял по каким-то узким улицам, чтобы довезти меня до места. Один раз пришлось долго стоять, пережидая, когда по улице пройдет группа людей, скандирующих хвалу Бандере и размахивающих факелами. Прохожие на них абсолютно не реагировали. У части этих отмрозков в руках была также символика киевского футбольного «Динамо».

И вот я у цели. Паб «Толстый лев». Входная дверь пряталась в цокольном этаже. К ней спускалась небольшая лестница с широкими ступенями. В самом ее начале, по краям, на гранитных прямоугольниках, охочие, вероятно, до выдумок дизайнеры расположили два горизонтальных цилиндрических фонаря, напоминавших чьи-то внимательные глаза.

Час встречи близился, и я волновался все сильнее, ощущая себя мальчишкой, торопящимся на первое или, в крайнем случае, второе свидание, полным надежд, но в то же время нащупывающим пути к малодушному отступлению в случае провала. Не успел я сделать и пары шагов по ресторанному коридору, как ко мне подбежал усатый и весь какой-то изломанно-длинный гардеробщик и изогнулся в учтивой позе. Я отдал ему пальто и прошел в зал. Меня встретила блещущая очень яркой помадой девушка, прямо-таки горящая желанием выяснить, бронировал ли я столик. Вокруг нас с балетным изяществом сновали официантки. Я не разочаровал ее тем, что оказался из числа простофиль, не резервирующих заранее места в ресторане. Она с еще большим энтузиазмом принялась объяснять мне, где курящий зал, а где нет, и что через час в пабе зазвучит живая музыка. Я на всякий случай поискал глазами Нину. Вдруг она пришла раньше? Но ее еще не было.

Красногубая девица-администратор проводила меня к столику на двоих. Одним своим краем он прижался стене, выложенной из красных кирпичиков. Почему Нина выбрала именно этот паб? Она бывала тут прежде? Что привлекло ее здесь? Как я собираюсь с ней общаться, если мне о ней так мало известно? Что она любит, к чему привязана?

У меня в Москве, на канале, имелась масса возможностей попробовать сойтись с ней поближе, но я никогда даже не пытался. Более того, я не отдавал себе отчета, что она мне симпатична: в столь другом, недоступном для меня мире протекала ее блистательная жизнь, не оставляя мне надежды на взаимность. В моем активе только один короткий разговор с ней на новогодней вечеринке. Да ее сходство с моей детской любовью. Хотя второе вовсе и не актив ни какой. Я уже не юноша. Много чего видел. Что я здесь делаю? Ведь я прибыл сюда совсем по другому поводу. И по очень важному, надо заметить. Где моя голова? Зачем мне все это? Влюбленность – дело короткое. А жизнь – длинная. Да и Нина – замужем. Замужем. Замужем… Хотя сейчас ее семейное положение существовало во мне как некая раздражающая неприятная информация – не более. И уж точно я не видел в нем никакой преграды для своих чувств. Наше пребывание здесь, в Киеве, отделяло нас от всего, что окружало нас раньше. Я ждал свою Нину, Нину, которая лучше всех. Как я, дурак, раньше не догадывался, что она должна принадлежать мне? Почему?

Представьте себе, я задумался так глубоко, что не заметил, как Нина подошла ко мне. Она, видимо, какое-то время наблюдала за мной, потом негромко позвала:

– Обратите на меня наконец внимание, молодой человек!

Она чуть склонила голову набок и улыбалась.

Я схватил ее руку и поцеловал. Она наградила меня улыбкой и пожала мне пальцы. И ни следа от той подиумной напряженности, которая мучила ее вчера вечером в ресторане.

– Привет. – Она была в довольно простом на вид черном платье с глубоким вырезом.

– Привет.

Мы сели друг против друга.

– Я очень рад тебя видеть. – Конечно, я мог бы выдавить из себя что-нибудь пооригинальнее. Зато переход на «ты» произошел сам собой.

– Я тоже. – Она перелистывала тонкими пальцами меню. – Как ты провел день? Я не слишком шокировала тебя вчерашним предложением? Ты, наверное, весь день гадал, почему я тебя пригласила?

– День я провел хорошо. Твое предложение меня удивило. Приятно удивило. У тебя ко мне какой-то разговор? – Пока завести приятную беседу не получается. Но еще не вечер. Не поздний вечер.

– Ничего конкретного. Что закажем выпить? – Она отложила меню и взяла винную карту.

– Я не большой знаток спиртного. На твой вкус.

– Давай красного вина! Я вижу, тут есть испанское. Мое любимое, «Кампо де Ламанчо». Ты не против?

– Нет. Не против. – Вот я и узнал, какое вино она предпочитает. Надо запомнить.

Господи, как же не вовремя позвонил отец! Мелодия моцартовского марша сейчас прозвучала глухо и настороженно, словно кто-то держал пистолеты у висков музыкантов. Но не ответить нельзя. Будет волноваться.

– Да, папа, слушаю тебя. – Я вышел из-за стола и отошел подальше. Нине незачем слышать мой разговор с отцом.

– Почему ты ничего о себе не сообщаешь? – Отец почти кричал.

– Как-то закрутился.

– У тебя все в порядке? Только не ври. – Мне послышалось, что он задыхается.

– Все в порядке. Правда. Зачем мне врать?

– Ты возвращаешься завтра?

– Да, не волнуйся.

– У тебя точно все хорошо?

– Разумеется. С чего ты взял, что может быть по-другому?

– Ну, тогда будь осторожен. Звони. Пока.

– Что у тебя? – спросил я, но он уже отсоединился.

Мд-а… Мог бы ради вежливости поговорить со мной еще о чем-нибудь, что-нибудь еще спросить. Хотя мне показалось, что он очень желал что-то выяснить у меня, но почему-то не осмелился. А может, опасался чего-то. Но чего? Ведь он не знает о моей здесь настоящей миссии. Я говорил ему только о задаче собрать свидетельства того, как после победы Майдана на Украине стало хуже жить простым людям… Его страх за меня, который он не в состоянии был скрывать, как-то не очень характерен для его натуры. Да и для его отношения ко мне. Не буду, пожалуй, сейчас вдаваться во все это. Мне есть чем сейчас себя занять.

Когда я возвратился к столу, Нина легонечко постукивала ножиком по салфетке и смотрела на меня с кокетливым укором.

– Важный звонок?

– Необходимый. Надеюсь, ты не скучала?

– Самую малость.

– Я вчера тебя видел по телевизору.

– В шоу у Рудольфа?

– Да.

Зачем я затеял этот разговор? Чтоб польстить ей? Как можно польстить телеведущей тем, что видел ее в ящике?!

– Это было ужасно. – Она сдвинула брови. – Я Рудольфа чуть не придушила прямо в студии.

– Ты хорошо держалась.

– Лучше бы я вообще к нему не ходила.

Официантка принесла нам вино. Вкус у него был тугой и терпкий. Может, таким и должно быть любимое вино любимой женщины?

– Ему не удалось сбить тебя с толку. Хотя он в этом, как я погляжу, мастер.

– Рудольф – неплохой человек. Интеллигентный. Но всю жизнь делает то, что велит его супруга. Подкаблучник, одним словом. Я ведь действительно ушла с канала по собственному желанию.

– А как же сюжет о Крыме?

– Ты что, поверил, будто я сама, против воли начальства, запустила откровения этого морячка? – Она глянула на меня вызывающе и чуть непонимающе.

– А что тогда?

– Как-нибудь потом расскажу… – Она нахмурилась. – Неохота возвращаться к этому. А здесь я потому, что у меня в Киеве мама. У нее неважно со здоровьем, и я решила, что лучше сейчас быть рядом с ней. А тут Хороводский подвернулся со своим вояжем интеллигенции. Вот все и сошлось.

– А как мама сейчас?

Когда болеют близкие, все остальное перестает быть значимым. Теперь мне яснее, отчего Нина прибыла сюда в такой, мягко говоря, экзотической компании.

– Сегодня навещала ее, – она осеклась, – в больнице. Ей не хуже. Это уже хорошо.

– Она серьезно больна?

– Достаточно.

Она улыбнулась немного натянуто. Я почувствовал себя неловко. Стена межу нами еще сохранялась, хотя и ощутимо утончилась.

– Расскажи лучше, как тебя назначили на эфир? Твой отец попросил Кабанова? Заботится от твоей карьере? – Она непринужденно вытянула разговор из той запруды, куда он попал, еще не осознавая, что снова толкает его в болотистость недомолвок.

– Ты что? Они же ненавидят друг друга.

– А я слышала, что они помирились. Меня ввели в заблуждение?

– Нет. Не может быть. Я бы знал. Мне бы отец сказал. А кто сказал?

– Так. Трепались на канале.

– Почему это вообще обсуждалось?

Она что-то не договаривает.

– Я не помню. Просто говорили, что после Крыма многие преодолевают противоречия. И что наш Кабанов мирится со своими старыми врагами чуть ли не каждый день. И о твоем отце упомянули. Без подробностей. Ну, тебе видней. Тебе нравится работать в эфире? – Ее, похоже, задела такая моя настойчивость в расспросах.

– Пока не пойму. Я никогда не стремился к этому. А несколько дней назад Кабанов вызвал меня и заявил, что начальству требуются новые лица. Старым якобы нет доверия. Вот меня и привлекли как это самое лицо.

– Новые лица? Это что-то новое. Извини уж за тавтологию.

– Я мог отказаться, но не отказался. Не знаю даже почему. Наверное, боялся того, что меня сочтут слабаком.

– Правильно сделал, что согласился.

– Почему так считаешь?

– Не волнуйся. Все будет хорошо.

Так хочется, чтоб она была права…

– А когда твоя мама сюда переехала? – Слова уже не приходилось подбирать. Они сами складывались в предложения.

– Она никогда и не покидала Киев. Это я в свое время подалась в Москву в поисках счастья.

– Нашла?

– Раньше думала, что да. Теперь… не имеет значения… – Она чуть заметно покраснела. – Слушай, мы ведь ничего не заказали из еды. Ты что будешь?

– Я бы съел какой-нибудь бифштекс… с кровью. – С ранней юности мной владело заблуждение, что женщинам нравятся мужчины, которые любят мясо. И хоть все давно развеялось, но сейчас интуиция подсказывала мне, что необходимо сделать именно такой заказ.

– А какой-нибудь салат? Не хочешь? – Она держала себя со мной так, будто мы уже стали близкими людьми и это обязывает ее заботиться обо мне.

– Можно. Что посоветуешь?

Взгляд Нины скользнул по меню.

– Я, конечно, не спец в здешней кухне, но меня привлекает название «Голодный стафф».

– Давай.

Я собирался позвать официантку, но Нина опередила меня, не дав и рта открыть. Сделав заказ, она взглянула на меня победоносно, потом подняла бокал и потянулась им ко мне.

– Давай за тебя. Я рада, что мы сегодня ужинаем вместе. – Она произнесла это просто, почти обыденным тоном.

– А уж как я рад! – Ничего не существовало сейчас для меня диковинее этой ее обыденности.

– Я боялась, что ты не придешь. Найдешь какой-нибудь предлог. Еще раз прости меня за вчерашний мерзкий случай, которому я невольно стала виной. Мне до сих пор жутко неудобно.

– Не стоит переживать. Я, в конце концов, тоже был не слишком деликатен, когда потащил тебя танцевать.

– Это, конечно, было что-то. Но ты хорошо танцуешь.

– Ты первая, кто мне об этом говорит. Здесь, кстати, скоро будет живая музыка. Повторим танец?

– Видно будет. – Она улыбнулась.

– Значит, ты родом отсюда, из Киева?

– Да. Это мой родной город.

– Как ты расцениваешь то, что здесь сейчас происходит?

– Не застольный разговор. Но если коротко: тут происходит то, что должно было произойти.

– А по крови ты русская или украинка?

– Украинка.

– И на мове розмовляешь?

– Размовляю. И тебя научу.

– В смысле?

– Не бойся. Я пошутила. Хотя если ты захочешь…

Салат «Голодный стафф» представлял собой горку из кусков бекона, половинок вареных яиц и разных овощей, изрядно сдобренных майонезом.

– Не очень это полезно на ночь глядя. Но сегодня можно… – Она вздохнула и решительно воткнула вилку в яичный белок.

– Почему сегодня можно?

– Сегодня все можно.

Мы принялись за салаты.

– Значит, ты хорошо знаешь Киев?

– Могу экскурсии водить.

– Проведешь для меня?

Нина положила вилку, вытерла губы салфеткой и откинулась чуть назад:

– Ты не слишком торопишься? Экскурсия – дело серьезное. – Ее глаза сейчас словно наполнялись светом откуда-то изнутри. Как на картинах Куинджи.

– Просто хочу узнать город получше.

– Ну, тогда проведу. Слушай, а у тебя какие планы на, скажем так, дальнейший вечер?

– Никаких. – Во мне затеплилась надежда, что ужин не останется просто ужином. – А почему ты спрашиваешь?

– В девять пресс-конференция Хороводского в «Хайятте». Я должна там быть. Неудобно будет не прийти. Составишь компанию?

– Мм… – Мне нужно было время, чтоб это переварить. – Конечно.

– Правда?

– Были сомнения?

– Разве ты не презираешь Хороводского, как большинство россиян? Или я ошибаюсь? – Она подняла на меня глаза чуть ли не с мольбой.

– Не ошибаешься. Презираю. Но ради тебя я потерплю этого вурдалака.

– Почему вурдалака? – Она засмеялась так, как смеются взрослые, когда дети выдадут что-нибудь забавное.

– Это ему подходит. Столько крови народной выпил!

– Ну, как знаешь. Не буду с тобой спорить. Я, как ты понимаешь, тоже не его поклонница. Хотя если предполагать, что он преступник, то он за это уже отмотал десять лет. В отличие от многих других. Но я не об этом сейчас. Как я тебе говорила, Юлиан Борисович пригласил меня в Киев, и я сочла это очень удачным стечением обстоятельств. Из-за мамы. Плюс его связи с нынешними властями в Киеве мне сейчас необходимы. Мама нуждается в редких лекарствах. И вообще лично мне он ничего плохого не делал. Теперь понимаешь, почему я не могу пропустить его пресс-конференцию?

– Не боишься, что тебя запишут в его команду? Это же клеймо!

– Я боюсь за маму. На остальное мне наплевать.

– Мама – это святое. – Я осознавал свою бестактность и, как мог, спасал ситуацию.

Она оставила это мое заявление без внимания. Взяла бутылку, налила себе полный бокал, нервно и быстро выпила. Вдруг она сейчас встанет и уйдет?

Немного неловкая пауза. Что предпринять? Я растерянно молчал.

Нина тряхнула волосами, приосанилась, подперла рукой подбородок и взглянула мне прямо в глаза с таким выражением, что у меня мороз пошел по коже.

– Ну и где же обещанная живая музыка?

Я достал из кармана телефон, посмотрел на время и ответил ей:

– Через десять минут.

– Хорошо. – Она чуть длиннее протянула последнее «о».

Я растерялся. Непроизвольно забарабанил пальцами по столу.

– Я тебя расстроила? Извини, если что-то не так. – Она накрыла мою руку своей ладонью.

– Нет, все так. Мне показалось, что я тебя огорчил. – От ее руки мне передавалось умопомрачительное тепло.

– Если тебе так противен Хороводский, я могу пойти одна. А ты меня подождешь где-нибудь. Как на это смотришь?

Я не верил своим ушам. Она все же собирается продолжить вечер со мной. Зачем ей это? Я ей приглянулся? Так не бывает. Жизнь не сказка. А почему не сказка?

– Нет уж. Я тебя не оставлю одну.

– Ты такой славный. – Ее рука все еще придерживала мою. – Рада, что ты успокоился и понял меня.

Как жалко, что у нее зазвонил телефон и ей пришлось лезть за ним в сумочку! Я из деликатности старался не прислушиваться к ее разговору. Отвернулся и рассматривал сидящих в зале людей. Все веселились. Похоже, Нина разговаривала с мамой. Когда закончила, я спросил:

– Все в порядке?

– Да. Маме сегодня лучше. Впервые за долгое время. И это очень здорово! Предлагаю заказать еще по бокалу, и надо, наверное, заранее вызвать такси? А то тут движение сейчас непредсказуемое после всех событий.

Официантка прошмыгнула мимо нашего столика как нельзя кстати. Я остановил ее, попросил принести по бокалу вина и вызвать машину на половину девятого. Она изобразила на лице выражение перманентной готовности услужить.

– Слушай, а мой друг Макаров там тоже будет, на пресс-конференции?

– Надеюсь, что нет. У него сегодня, кажется, концерт.

– Концерт. Никак в поддержку новых киевских властей?

– Что-то в этом роде. – Она сделала паузу, словно раздумывая, продолжать или нет. – Если бы ты знал, как он меня достал!

– Вчера?

– Если бы только вчера!

– Вы давно знакомы? Ты не рассказывала об этом.

– Я тебе еще много о чем не рассказывала…

– Ну, так и что Макаров? – Я приготовился выслушать историю, которая наверняка мне не понравится.

– Я познакомилась с ним несколько лет назад на одной вечеринке, которую устраивал мой муж у нас дома. Он же продюсер музыкального вещания, поэтому время от времени он собирал всех этих звезд, а я должна была играть роль гостеприимной хозяйки и верной жены. Макаров тогда пришел к нам в первый раз, и я сдуру, из вежливости, сказала ему, что каждый день слушаю его песни и они мне очень нравятся. Он впал в такой восторг, что стал целовать мне руки без остановки. Я еле вырвалась. А когда вышла на террасу подышать воздухом, он увязался за мной, стал бормотать, что давно влюблен в меня, что не пропускает ни одной моей передачи, что все его последние песни посвящены мне. Рыдал в голос, умолял поцеловать его. Я была в шоке, не знала, как вести себя, насилу угомонила его тогда. От мужа я, понятно, все это утаила. Однако мои надежды на то, что Макаров протрезвеет и все забудет, не оправдались. Он все время искал со мной встречи. Где-то раздобыл мой номер мобильного и забрасывал меня эсэмэсками. Наконец я решилась. Пригласила его на кофе и весьма резко с ним поговорила, объяснив, что он ведет себя совершенно недопустимо, и если он не прекратит свои домогательства, мне придется сообщить в полицию. Он вроде бы понял. Или сделал вид. По крайней мере, он оставил меня в покое. К сожалению, меня не поставили в известность, что Хороводский пригласил в Киев также и его. Знала бы – ни за что бы не поехала. Здесь все началось заново. Ты это вчера наблюдал. Я согласилась с ним поужинать, предполагая, что рецидива не будет. Как видишь, я ошиблась.

– Савкина ты специально вытащила на ужин, чтобы не оставаться с Макаровым наедине?

– Можно и так сказать. Рудольф просил, чтобы я пообщалась с ним перед эфиром, и я позвала его в ресторан, пообещав, что будет Макаров. Он, понятно, очень обрадовался возможности поужинать с главным антипутинцем страны. Но тут ты вмешался. – Она добродушно поморщилась. – И правильно сделал.

Нам принесли вино.

– А что было вчера после того, как вы ушли?

– Цирк. В лифте он орал, что найдет тебя и убьет, а через секунду стал причитать, что ты хороший парень и надо срочно перед тобой извиняться.

– Ты отговорила его?

– Нет. Но когда мы вернулись в зал, тебя уже не было.

– Ты поэтому мне звонила? Выполняла его просьбу? – протянул я разочарованно.

– Ты думаешь, он просил меня пригласить тебя на ужин? Без него? – Она властно посмотрела мне прямо в глаза.

Я наблюдал, как ее пальцы держат ножку бокала, и поневоле начинал завидовать стеклу, ощущавшему сейчас ее горячее прикосновение.

– Не жалеешь, что согласился?

– Нет. – Ей удается ставить меня в неловкое положение. Я ловлю от этого своеобразный кайф.

Музыка ударила по барабанным перепонкам так внезапно, что я вздрогнул. Музыканты начали свое выступление с оживленной джазовой композиции. Грудной и страстный голос певицы как нельзя более подходил к тому, что зарождалось между нами.

– Любишь джаз? – Нина сказала это громко, чтоб перекричать музыкальный шум.

– Да.

– Я тоже. Хотя наши в нем не разбираются. Лучше черных музыкантов в джазе никого нет. Они живут им, понимаешь?! – Она почти кричала.

Следующие несколько минут мы молчали, глядя друг на друга. Я потянулся к ней, завладел ее рукой и не отпускал.

Быстрая композиция сменилась медленной.

Во время танца мы не произнесли ни слова, вслушиваясь в музыку. Она танцевала очень раскованно, отвечая и подхватывая каждое мое движение, доверяя мне и чувствуя меня. Вчерашний танец вспоминался мне упоительным, но сегодняшний не шел с ним ни в какое сравнение. Откуда такое между людьми, почти незнакомыми? Или я все сочиняю и просто потерял голову? Да бог с ней, с моей головой. Может, она передумает идти к Хороводскому? Я мог сейчас прошептать ей на ухо кучу нежных слов, но не делал этого. Что-нибудь затертое типа «ты мне нравишься» или «ты прекрасна» прозвучало бы сейчас до боли фальшиво и все бы разрушило. Припоминая ее рассказ о первой встрече с Макаровым, я заметил, что о муже она упомянула как о необходимом предмете интерьера, не более. Специально для меня?

Когда музыка закончилась, мы еще немного постояли, легко обнявшись. Потом она оторвалась от меня.

– Ну что, наше такси уже прибыло?

– Вот-вот прибудет, – заверил я ее.

– Боже, тебе же еще не приносили горячее? Что ж они так долго? – Она обеспокоенно поглядывала по сторонам, отыскивая официантку. – Девушка, нам пора идти. А вы еще мясо моему другу не принесли.

У официантки испуганно забегали глаза, она силилась найти оправдание такой задержке, но я избавил ее от этого:

– Не стоит хлопот! Я не голоден! – И потом официантке: – Посчитайте, пожалуйста.

– Я мясо тогда считать не буду?

– Как вам угодно.

* * *

Нас вез таксист картинной внешности. Выпученные свирепые глаза, закрученные усы, хриплый прокуренный голос, впалые небритые щеки, массивный нос и довольно узкий лоб. Нина затеяла с ним разговор на украинском. И, насколько я мог разобрать, они обсуждали, как проехать к «Хайятту» побыстрее. Во мнениях на сей счет собеседники, судя по всему, не сходились, но уступать никто не хотел. Наконец водитель чертыхнулся и замолчал.

Около отеля толпилось много народу. Недавно выпущенного на свободу Хороводского так жаждала лицезреть новая украинская элита, будто он Мессия и сейчас явит миру откровение. Около входа дежурили бравые охранники, пуская внутрь только по специальным пропускам.

Нина взяла меня за руку, потащила сквозь толпу и, добравшись до двери, сунула под нос охраннику, как мне показалось, карточку отеля. Один из мордоворотов взял пластиковый прямоугольник, подозрительно посмотрел на меня и спросил у Нины, кто я такой. Она раздраженно пояснила, что я журналист и сопровождаю ее на пресс-конференцию.

Нас пропустили.

В «Хайятте» конференц-зал на втором этаже. В холле, на лестнице и в фойе перед залом, куда мы поднялись, не протолкнуться от камер. А дорожка на лестнице напоминала ковровую дорожку Каннского фестиваля. Больше всего журналистов скопилось у лифтов. Вероятно, именно оттуда ожидалось явление Юлиана Борисовича. Пока мы томились в очереди к гардеробу, зал открыли и люди потекли туда, как прорвавшаяся в дырявую лодку вода. У лифта осталось довольно много репортеров, но в их глазах уже читалась неуверенность: а вдруг олигарх проберется в зал каким-нибудь другим ходом, мимо них?

– Что ты показала на входе? Карточку отеля? – поинтересовался я у своей спутницы.

– Нет, это специальный пропуск для участника.

– Надеюсь, ты не собираешься задавать Хороводскому вопросов?

– Не собираюсь. Но сесть мне, скорей всего, придется рядом с ним.

– Боже! Зачем тебе это?

– Будешь много знать – скоро состаришься. – В этом ответе больше было раздражения, нежели иронии.

Неудивительно, что нас пропустили сравнительно легко. Моя спутница – сегодня спикер. Так ли искренни ее заверения, что ехать с Хороводским в Киев она согласилась только из-за болезни мамы?..

На сцене вытянулся стол, но таблички на нем стояли всего две: Юлиан Хороводский и Нина Демина.

Необъяснимая и ни на чем не основанная ревность душила меня. Всю пресс-конференцию я не сводил глаз с Нины, будто если я на секунду упущу ее из виду, она исчезнет навсегда. К ней обращались с вопросами едва ли не чаще, чем к бывшему узнику совести. Получается, она звезда едва ли не большая, чем Юлиан Борисович. Уход с нашего канала придавал ей много очков в глазах «свободных СМИ». Надо бы все-таки расспросить ее об истоках этого скандального сюжета…

Нина держалась великолепно и явно разочаровывала корреспондентов украинских изданий. Молодчина! Ни одного упрека в адрес России. Только пожелания, чтобы на Украине, ее родной Украине, куда она вернулась, воцарились мир и покой. Ее провоцировали признать то, что она бежала из России на Родину, чтобы быть с восставшим против русского рабства народом, но она не поддерживала этот тон, настаивая, что приехала сюда по личным и профессиональным соображениям и ее возвращение не имеет никакого отношения к политической ситуации.

Хороводский вел себя совсем по-другому. Он со знанием дела отрабатывал номер. Юлиан Борисович даже пустил слезу, когда говорил о погибших на Майдане украинцах. А потом заклинал Украину выстоять, прогнать русских оккупантов и избавить мир от злодея Путина. На Нину он время от времени недовольно косился. Она явно мешала ему, оттягивая на себя слишком много внимания.

Когда накал уже стал иссякать и мероприятие неизбежно катилось к концу, произошло то, что для телевизионщиков является лучшим подарком. Скандал! В зал ввалился еле державшийся на ногах Макаров. Он прислонился к стенке и громко икнул. Камера моментально нацелилась на него. Любопытно, почему он не на концерте? Отыграл уже? И даже отметил?

Далее все развивалось как в замедленной съемке. Макаров, пошатываясь, направился в сторону президиума, и никто, само собой, не осмелился преградить дорогу заслуженному бойцу с российским тоталитаризмом. А он вдруг ускорился и кинулся к Хороводскому с криками: «Отстань от нее, выхухоль очкастый!» Если бы не охранники Юлиана Борисовича, Макаров мог нанести тому кое-какой ущерб. Хороводский моргал газами под тонкими пижонским очками, Нина хмурилась, фотокамеры щелкали, Макарова волокли к выходу из зала. Ведущий тут же объявил, что пресс-конференция заканчивается. Хороводский встал, легко поклонился всем и спешно ретировался к ближней к нему двери. Я, маневрируя между взволнованной, нервно переговаривающейся публикой, двигался к своей любимой девушке. Она заметила меня, сошла со сцены, подошла ко мне, и мы, выбравшись из людского скопления и успев к гардеробу, пока около него еще не выстроилась очередь, вышли из отеля.

Нина тут же вцепилась мне в руку, головой и глазами настойчиво показывая куда-то в сторону. В нескольких метрах от нас стоял Макаров и пьяно пускал вверх густой сигаретный дым.

– Боже! Избавь меня, пожалуйста, от него. Он невменяем.

Макаров пока еще нас не заметил. Медлить нельзя было ни секунды…

Я увидел, что к тротуару неподалеку от отеля прижалось несколько такси. Осталось только взять Нину за руку, подвести к автомобилю и увезти куда-нибудь, где нам никто не помешает.

– Скорее! – Я потянул ее так сильно, что она удержалась на ногах каким-то чудом и, наверняка упала, если бы я не подхватил ее. Мы забрались на заднее сиденье одной из желтых машин так поспешно, что шофер переполошился. Я сразу же успокоил его, пообещав приличное вознаграждение, если он как можно скорее тронется. Мы рванули с места и понеслись мимо Соборной площади, дальше, вглубь города.

Нина изумленно посетовала:

– Как ты буквально меня понял? Думаешь, Виктор преследовал бы нас?

– Судя по его выходке на пресс-конференции, от него всего можно ожидать… – Меня распирало от гордости, что я все так оперативно решил.

– Как знать! Он сейчас, наверное, бог знает что нафантазирует про нас. Полагаю, он прекрасно разглядел наш побег. Представь, что у него в голове. Вчера – ты танцуешь со мной, сегодня – увозишь… Господин вероломный похититель! Что собираетесь делать со своей добычей? – Она легонько толкнула меня плечиком.

– Что-нибудь придумаем. – Я придвинулся к ней чуть ближе.

– Придумывай быстрее. Время позднее уже…

– Ты, помнится, обещала экскурсию?

– Ты опасный человек.

– Чем же?

– Хорошей памятью.

Таксисту, видно, надоело пребывать в неведении по поводу маршрута нашей поездки, и он встрял в разговор:

– Уважаемый, я, конечно, очень извиняюсь, но куда мы едем?

Я замялся, поскольку не имел ни малейшего представления о конечной цели маршрута, но Нина пришла мне на помощь:

– Высадите нас около Парка Шевченко.

– Будет исполнено, – бодро согласился водитель.

Мы проехали еще минут пять и остановились.

Я щедро вознаградил таксиста, и он, пересчитывая купюры, разразился длинными пожеланиями здоровья мне и всей моей семье.

Молодая ночь дразнила нас бодрящим ветерком. Мимо проезжали машины, их шуршащий шум то нарастал, то ослабевал. В почти всегда серьезных чертах Нины сейчас вдруг проступила девочка, наивная, задорная и мечтательная, та, какой она, вероятно, была в те годы, когда росла здесь, и теперь эта девочка требовала от всего окружающего мира, чтоб ее полюбили.

– Пойдем в парк. Там так хорошо. Тихо. Я, когда была студенткой, часто бродила тут по вечерам. Одна. С некоторыми деревьями дружила как с людьми. Теперь, наверное, и не найду их. Без нас все меняется быстро. Это, кстати, самый маленький парк Киева…

Не дожидаясь моей реакции, она устремилась к загадочно темнеющему памятнику Тарасу, окруженному прихотливыми силуэтами посаженных достаточно далеко друг от друга деревьев. Я – за ней.

В ноздри стал проникать аромат оживших деревьев и дышащей земли.

– Можешь считать, что экскурсия началась. – Она остановилась и повернулась ко мне лицом. Я шагнул к ней и прижал к себе. Он обмякла и тоже крепко обняла меня. Потом я нашел ее губы. И она, к моему восторгу, не уклонилась, не оттолкнула меня, а ответила мягким поцелуем, от которого все мое тело в одну секунду накалилось от желания соединиться с ней.

Когда мы оторвались друг от друга, Нина нервно заморгала, а голос ее чуть дрогнул:

– Что это было?

– Просто я люблю тебя.

На ее лице появилось выражение величайшего удивления:

– Что? Повтори, пожалуйста…

– Просто я тебя люблю.

– Ты сумасшедший?

– Наверное, да…

– Кажется, нам надо остановиться. Ты…

Я не дал ей закончить. Дальше мы утонули в поцелуях, ненасытно торопливых и бесконечно нежных. Она дышала все чаще. Ее ничто уже не сдерживало. Мы, как в бреду, дошли до ближайшей скамейки и, совершенно не заботясь о том, что кто-то нас увидит, занялись любовью…

Я не отнимал своих губ от нее, когда мы возвращались на такси в «Хайятт». От каждого прикосновения мы распалялись все больше. В лифте я вдавил ее в стенку кабины с такой силой, что вся новомодная конструкция едва не вышла из строя.

Она жила в огромном номере с гигантским, во всю стену, окном, в котором отражались городские неоновые цвета.

Мы нащупали путь к возвращению в обычную жизнь только тогда, когда ласки совсем обессилили нас. Нина лежала на спине, прикрыв глаза, а я любовался чертами ее лица. Судя по ровному и безмятежно тихому дыханию, она задремала.

Я тихонечко пробрался в ванну, постоял под душем, вымыл волосы, вытерся одним из множества полотенец и так же неслышно возвратился.

– Теперь тебе лучше уйти. – Она лежала в той же позе, в которой я ее оставил, и смотрела на меня затравленно.

– Что-то не так? Тебе не понравилось? – Такой поворот ошарашил меня.

– Не в этом дело.

– А в чем?

– Не разочаровывай меня. Не заставляй считать тебя идиотом!

– В смысле?

– В смысле, что я замужем и тебе нежелательно оставаться здесь до утра. У меня семья, дети. Ты не знал?

– А… понятно. – Я опешил и не нашел других слов.

– Одевайся!

– Когда мы увидимся?

– Никогда.

– Можно записать твой телефон?

– Нет.

– Что за черт?! – Мне надо было хоть как-то разорвать неумолимо сжимающий круг обиды. – Можешь объяснишь, чем я так провинился?

– Уходи. – Она отвернулась к стене, показывая тем самым, что не собирается больше ничего со мной обсуждать. Я не заставил себя ждать. Мои чувства были столь оголены, что переход от экстаза к катастрофе произошел за считаные секунды. Похоже, мне действительно нечего было больше делать в ее номере!

Первые минуты без нее я с трудом соображал, испытывая лишь одно желание: забиться в какую-нибудь щель и там все это пережить.

Однако пока я как в тумане брел до «Украины», едкая и какая-то выморочная досада постепенно притуплялась. Ну и бог с ней, раз она такая… Не оценила меня!.. Но она и не обещала мне себя навсегда. Жалко, конечно. Но уж точно не повод убиваться! В конце концов, я получил то, чего желал. Любовь? А если я принял за нее острое влечение? Ведь я ни с кем не спал в последнее время, кроме Ларисы… Пожалуй, мне не на что обижаться. Нина замужем. И это не было для меня тайной. Не бросит же она мужа ради меня! Да еще такого знаменитого. Черт! Черт!

Принять с рассудительным скептицизмом то, что жестоко обманулся, что едва вспыхнувшая большая любовь вмиг обернулась мелодраматическим фарсом, не так-то просто. Да и едва ли необходимо. Лучше убедить себя в чем-нибудь другом. Или отвлечься как можно скорее. Все равно горечи наглотаешься ровно столько, сколько положено.

Завтра домой! Ох… Я совсем забыл про флэшку. Все ли с ней в порядке?

Она лежала там же, где и раньше. И хорошо. Теперь я могу целиком сосредоточиться на том, что мне поручил Кабанов.

Снова вспомнилось, как Дмитрий просил меня никому не показывать материал до эфира. С чем все же связана такая просьба? Он никому не доверяет? Но какие у него основания полагаться на меня, человека, которого он видел всего несколько часов? Почему он уверен, что я выполню его просьбу? То, что я сын Василия Громова, для него гарантия моей надежности? Но он сам же убеждал меня, что это случайное совпадение. Темная все-таки какая-то история. Но теперь уже ничего не поделаешь…

«Украина» черной громадой возвышалась над Майданом и выглядела не слишком гостеприимно. Окна излучали какой-то мертвенно-бледный свет. Около входа расхаживал, покуривая, плечистый охранник.

Стриптиз-бар, куда можно было попасть из холла, сверкал синими гирляндами на дверях. Приобщиться к ночной жизни посетителей завлекала высокая девица, одетая весьма вызывающе. Совсем недавно здесь перевязывали раненых протестующих и полы были скользкими от крови. А теперь – запретные удовольствия. Хотя что в этом странного? Жизнь продолжается без всяких скидок на то, как ее оценивают люди. По своим законам.

Нина меня отвергла.

Не раскисать, не раскисать, не раскисать!

Собираясь несколько часов назад на ужин с ней, я так торопился, что оставил окно открытым, и теперь мой номер изрядно выстудился. Я закрыл створку, разделся, закутался в одеяло. Сразу заснуть не удалось. Что-то необъяснимо неприятное поселилось во мне и тревожило. Еще и Лариса прислала нежную эсэмэску со словами о любви… Час ночи! Поздновато. Почему она бодрствует в такое время? Не стану отвечать. Потом объясню, что спал. Чем объяснить, что мне ни разу никто не звонил с канала? Ни вчера, ни сегодня. Или Славик уже доложил всем, кому надо? Или Геннадий?

Лариса… Лариса? Лариса. Все нормально.

Никто никогда ничего не узнает о нас с Ниной.

* * *

До этого мне никогда не снились такие реальные кошмары. Бывали, конечно, достоверные сны, но чтобы так, как будто я и не спал вовсе!..Очнувшись, я не мог разобрать, где нахожусь, что это за комната, где мое тело, куда подевалось все то, что я только что видел, и чем закончилась эта жуткая история.

Несколько секунд мне потребовалось, чтобы прийти в себя. Не было еще и пяти. Я спал совсем немного. Поскорее бы заснуть опять. Но картинки из недавнего сна пробились ко мне из подсознания и взбудоражили до предела.

Передо мной словно прокручивали по второму разу снятый какими-то маньяками ролик… Я занимаюсь любовью с Ниной, но это получается плохо, натужно, мне явно недостает мужской силы, и я сгораю от стыда, но ничего не могу с собой поделать. Нина обнимает меня ногами, и пятки ее так остры, что я ощущаю физическую боль. Она стремится привлечь меня к себе все ближе, но мне уже известно, что это бесполезно. У нас ничего не получится. Около кровати висит огромное зеркало, и я могу видеть, как уродливо сплетены наши тела, как неестественны наши движения; и вдруг в зеркале появляются Лариса, мои мать и отец, а также мать Ларисы. Они тычут в меня пальцами, хохочут и орут: «У него опять ничего не получилось, ничегошеньки, ничего!» Я вскакиваю в ужасе оттого, что меня застали, выследили; оказывается, я нахожусь в комнате Ларисы, но в ней все не так, как обычно. Различаю расплывчатый силуэт детской кроватки и осознаю, что в ней спит наш ребенок. Вцепившись в свои волосы, я пытаюсь вырвать их. Похоже, я проснулся от этой несуществующей боли…

Ощупав рукой голову, я удостоверился, что наяву с ней все в порядке. По крайней мере внешне.

И тут в дверь постучали. Это еще что? Загулявший Славик потерял счет времени? Ну и наглец!

Я подошел к двери и строго спросил:

– Кто там?

– Нина.

Сердце упало, поднялось к горлу, рванулось еще выше и снова упало!

Я впустил ее, пахнущую улицей и шампунем. Шагнув в комнату, Нина бросилась ко мне в объятия… Кожа ее была свежа и прохладна, как новое постельное белье в хорошо проветренной комнате.

Потом, когда мы отпрянули друг от друга, я включил ночник.

– И отчего ты все-таки прогнала меня?

– Слишком хорошо было. Побоялась привыкнуть… И так все сложно в жизни. А тут еще ты.

– Глупая девочка. Я же простой.

– Сам глупый. Но я без тебя не могу.

– Не боишься?

– Чего?

– Разочароваться?

– Нет. Не боюсь. Знаешь, в договорах пишут: обстоятельства непреодолимой силы. Ты для меня такое обстоятельство. Не обижайся.

– Я тоже не могу без тебя.

– Ты хорошо сложен. Занимаешься спортом?

– Стараюсь поддерживать форму.

– Молодец. Ты спать сильно хочешь?

– Нет. Не сильно.

– Тогда пойдем куда-нибудь выпьем кофе. На Крещатике обязательно что-нибудь открыто. Мне так хочется сейчас куда-нибудь выйти… В родном городе с родным человеком.

– Пойдем. У меня есть еще пара часов.

– Почему пара часов?

– Потом за мной заедут и отвезут в аэропорт.

– Ты сегодня улетаешь? А почему раньше не предупредил?

– Ты не спрашивала.

* * *

Без двадцати девять. Настроение хуже некуда. Сколько я теперь не увижу Нину? Что ждет меня дома? Как быть с Ларой? Как сложится моя жизнь дальше? Да еще Славик куда-то подевался. Я уже раз семь звонил ему, но неизменно натыкался на механическое «аппарат абонента заблокирован». В номере я его, как и вчера, не обнаружил. Что с ним? На ресепшене сегодня другая смена. Вместо моей почти приятельницы, которая с курносой официанткой умоляла вчера меня выручить их, заступил хмуроватый тощий мужик. На мои расспросы о Славике он выдал лишь сухие сведения, что его номер убрали вчера в положенный срок. Не хватало еще из-за него опоздать на самолет. Не запил ли он «вглухую»? Все предпосылки для этого имелись. Увы…

Я нервно прохаживался по холлу отеля, чем, похоже, раздражал одного из дежуривших около входа охранников, периодически бросавшего на меня зверские взгляды. Чтобы он немного успокоился, я отошел к бару и заказал себе чашку кофе. Позавчера мы здесь со Славиком распивали коньяк. С тех пор я его больше не видел…

Надо написать смс Нине. Я уже невыносимо скучал по ней. Можно, конечно, и позвонить, но смс будет лучше. Я боялся не совладать с голосом. Да и тревожить ее не хотелось. Когда мы прощались, она выглядела уставшей. Скорее всего, сейчас отдыхает.

Мы договорились встретиться в Москве через неделю. У нее оставались еще какие-то дела на канале «Ньюс», связанные с расторжением контракта, и она собиралась приехать. А что потом? Ни я, ни она не обсуждали это, как будто после того, как мы встретимся, жизнь остановится в точке нашего свидания навсегда…

Как я проживу эту неделю? Что мне делать без тебя, любимая?

Когда мы завтракали в единственном открытом в такой ранний час на Крещатике кафе, расположенном почти у самого Бессарабского рынка, передо мной сидела и потягивала шампанское не та Нина Демина, которую я знал до позавчерашнего дня как недоступную экранную диву, а гибкая, живая, чистая девушка, мечтающая не о славе и поклонниках, а об обычном человеческом тепле, доверии и нежности. Такая, какой она была на самом деле. Такая, какой ей предназначено быть со мной.

Пока шли по Крещатику, отыскивая работающее заведение, через каждые десять шагов останавливались и целовались. В один момент Нина робко спросила меня, не жалею ли я о том, что произошло между нами. В ответ я взял ее на руки и закружил с такой силой, что она немного испугалась. Тяжести ее тела я совершенно не почувствовал, вся она, легкая и складная в моих руках, тянула меня вверх, к невесомости нежданного счастья.

– Поставь меня! Я еще вчера поняла, что ты сумасшедший. Больше не буду спрашивать глупости, обещаю.

– Мое сумасшествие началось, только когда позавчера увидел тебя в ресторане с этими «красавцами». До этого я был нормальным.

– Ну уж ладно. Не лукавь. Я помню, как ты пялился на меня, когда встречал в наших коридорах.

– Ну, конечно. Это тебе показалось.

– Такое показаться не может. Я все ждала, когда ты что-нибудь предпримешь.

– Дождалась?

– И ждать уже отчаялась. Ты такой красивый. Постой-ка. – Она остановилась и поправила мне воротник рубашки, потом пригладила мне волосы. – Так лучше.

– Я смотрю, ты выдумщица.

– А ты нет?

– Я реалист и прагматик.

– Оно и видно. О, смотри, вон что-то открыто. И пахнет как вкусно!.. Слушай. Я перехотела кофе. Давай шампанского немного выпьем.

Мы зашли в пустое кафе. В нем пахло готовящимся завтраком, в котором кофе будет подано вместе со свежей выпечкой.

Юный официант с любопытством разглядывал нас, когда мы заказали бутылку «Просеко». Не нас, конечно. Нину.

– Я вас вчера по телевизору видел, – заявил он. – Это же вы?

– Это я. – Нина по-доброму улыбнулась парнишке.

– Супер. А можно автограф? Я сейчас. – Он помчался к бару.

Нина вся светилась:

– Понимаешь, украинцы очень простодушный народ. А из нас делают каких-то монстров. Будто все мы поголовно бандеровцы и только и делаем, что угнетаем русских. Это несправедливо.

– На то есть причины. – Я вовсе не собирался во всем соглашаться с ней.

– Не начинай. У нас так мало времени. Тебе еще вещи укладывать…

– У мужчин это не занимает много времени.

– Смотря у каких.

Как она ловок уходит от тем, которые не хочет продолжать.

Пацан появился вновь. Он поставил перед нами красивую светло-зеленую бутылку с золотистым верхом, при нас открыл ее и аккуратно разлил пенящийся напиток по бокалам. Затем умоляюще посмотрел на Нину и запричитал:

– Я сейчас подойду к вам. Вы мне распишетесь?

Его лицо было усыпано яркими и частыми веснушками.

– Конечно. – Моя любимая обращалась с соплеменником как с младшим братом.

До приезда Геннадия еще минут пять. А Славика все нет. И телефон его по-прежнему недоступен.

Как же хорошо было с ней!

Пока мы завтракали, я никак не мог определить для себя, нужно ли мне заводить разговор о ее муже. Пока между нами его не существовало, его тень мелькнула пару раз и сразу же исчезла. Но это не значит, что пропал он сам. Наверное, если Нина соберется переехать сюда, чтобы не бросать больную маму, семья тоже переберется в Киев? У них двое детей… Но в итоге она сама ответила на все мои вопросы.

Когда официант, осчастливленный росчерком Нины на блокноте с символикой киевского «Динамо», отошел от нас, она немного погрустнела. Заметив, что от меня это не укрылось, моя любимая поделилась со мной тем, что первое время в Москве ей очень не хватало этого киевского уюта: кафешек, людей, улочек, говора. Первопрестольная представлялась ей на редкость неудобной для жизни, холодной и жестокой по отношению к тем, кто в ней живет. И вот теперь, глядя на этого мальчишку в кафе, она вспомнила то, давнее… Детство… Юность… Потом в ней прорвалась какая-то плотина, и она выложила мне всю свою семейную историю. Федор Демин увез ее из Киева в Москву, когда ей было двадцать лет и она училась на третьем курсе Киевского университета. Музыкальный продюсер, углядев в ней певческий талант невиданной силы, собирался лепить из нее новую звезду и верную жену. Однако все пошло не по первоначальному плану. Ниночка неожиданно забеременела, а Федор так вдохновился будущим отцовством, что не принуждал супругу предпочесть карьеру материнству. Беременность проходила тяжело, а после того как на свет появился первенец, случилось непредвиденное. Она больше не могла петь. Нет, голос не исчез, но пение доставляло ей невыносимую физическую боль. Когда говорила, даже громко, все было прекрасно, а как только пробовала взять ноту, начинался кошмар. Муж, пользуясь своими связями, устроил Нину вести музыкальное шоу на одном из телеканалов, а потом ее заметили медийные боссы, и она переквалифицировалась в ведущую информационно-аналитических программ, быстро став заметной фигурой в эфирном пространстве. Второго сына она выносила и родила почти без отрыва от работы. Вроде бы ничего не мешало ей наслаждаться жизнью, пока не выяснилось, что у Федора есть кто-то еще. Ей не составило большого труда докопаться до правды, оказавшейся ошеломительной. Федя завел себе любовницу. Причем любовница эта была старше его и ко всему прочему являлась Нине троюродной сестрой. Нина предъявила ему доказательства супружеской неверности, а он и не отрицал их, признавшись, что давно потерял интерес к Нине как к женщине, что она зациклена на детях и ей нет дела до него, а он нуждается в том, что ему посвящали жизнь полностью. У той, у сестры, вероятно, посвящать ему жизнь получалось лучше. Как ни странно, Нину это даже успокоило. Сама она испытывала к мужу нечто подобное, причем уже очень давно. С тех пор их брак носит формальный характер. Но ни он, ни она не решаются объявить о разводе, щадя психику детей, но оба отдают себе отчет в том, что рано или поздно это произойдет. Мужчин у нее с той поры не было, поскольку при ее жизни она всегда на виду. А слухов и сплетен она бы не перенесла. Да и ее никто всерьез не привлекал. Плюс ко всему еще и обезумевший Макаров в последнее создавал кучу проблем. Пресса вот-вот взяла бы след этой истории и уже не отпустила бы, сплетни и слухи – самый продаваемый медийный товар.

Рассказывая о сыновьях, она растрогалась, достала из сумки планшет и показала мне их фотографии. Ребятишки – копия мамы. Получится ли у меня полюбить их как родных?

Когда Нина упомянула о своей троюродной сестре как о новой пассии мужа, я сразу догадался, о ком идет речь. Робко, чтобы она ничего не заподозрила, я разузнал, как ее звали. Наташа! Наташа Клюева… Моя детская любовь… Не буду ее посвящать в это. Та женщина и так принесла ей немало страданий. А тут еще я со своими воспоминаниями… Любопытно, она подталкивает Федора Демина к разводу?

Не так важно, что привело ее в мои объятия (хочется верить, что любовь), – главное, что я уже не отпущу ее. Я сделаю ее счастливой. Надо только любить ее самозабвенно, без оговорок, и все будет хорошо. Я осторожно выяснил у нее, переберется ли ее семья в Киев в случае, если ей потребуется остаться с мамой надолго. Нина с тоской поделилась со мной, что пока все это не решено и она с ужасом думает о том, что Федор станет чинить препятствия переезду детей, без которых она пропадет. Это, конечно, волновало ее больше, чем то, как она будет без меня. Пока больше…

Между тем пора было расставаться. Я утешал себя тем, что неделя пролетит быстро.

Нина перекрестила меня, глядя мне в глаза очень серьезно…

Гена приближался ко мне, радостно улыбаясь. Чего это он такой веселый?

После того как мы обменялись приветствиями, я пожаловался ему на то, что Славика нигде нет.

– Вот тебе на, – отреагировал дипломат. – Ты ему звонил?

– Не один раз. Все бесполезно.

– И что же делать?

Я впервые видел Гену в таком замешательстве.

– Ума не приложу, куда он мог деться. – Я ненавидел ситуации, когда от тебя ровным счетом ничего не зависит.

– Когда ты видел его в последний раз? – Гена с опаской посмотрел по сторонам, будто окружающие могли иметь отношение к пропаже нашего товарища.

– Позавчера вечером. Мы ужинали здесь, в гостинице. Потом он ушел, сославшись на то, что хочет спать.

– Он был пьян?

– Достаточно. Он же с утра, как ты помнишь, начал загружаться.

– Может, ему плохо стало с перепою? Ты давно с ним знаком? Такое уже бывало?

– Я с ним толком познакомился в этой поездке. На вид он мужик здоровый.

– То есть «впитой». Однако всему может прийти конец. Надо попросить выдать нам второй ключ и проверить. Вдруг он там без сознания? Жди меня здесь. Я сейчас…

– Точно. Черт! Надо было мне раньше до этого додуматься. Вдруг уже поздно?

Можно только догадываться, какие слова для мрачного мужика на ресепшене нашел Геннадий, но ключ от комнаты Славика он получил очень быстро, и вскоре мы уже мчались по этажу.

То, что предстало нашим глазам, вызвало у меня такой шок, что я не удержался от крика. Помещение было основательно и варварски разгромлено. Вещи Славика разбросаны по полу, прикроватная тумбочка опрокинута, матрас с кровати сорван и вскрыт ножом, из шкафов выброшены одеяла.

– Бог ты мой. – Гена застыл на месте. – Что это такое?

– Какой ужас! – только и мог выдавить из себя я.

Очевидно, с моим оператором случилась беда. В его номере что-то искали, причем делали это крайне бесцеремонно. Но присутствовал ли он сам при этом? Никаких следов борьбы на первый взгляд не видно. Но это только на первый взгляд.

– Надо заявить в полицию! Как туда звонить? – Я достал из кармана мобильник.

– Не надо. В этом нет сейчас смысла. Тут милиция, а не полиция. А по большому счету – анархия. Они ничем нам не помогут.

– Но мы же не можем скрыть то, что здесь творится! Славик – сотрудник крупнейшего телеканала. Это скандал!

– Да уж. Такого не скроешь. Но давай не будем горячиться. В номер рано или поздно придут убираться. Так что милиция сюда и так прибудет. Но вряд ли кто-то примется сейчас что-то расследовать всерьез. Тебе надо улетать. Самолет ждать не будет. У тебя же задание.

– Я никуда не полечу, пока не узнаю, что со Славиком.

– Дело твое. – Геннадий сел на развороченную кровать, задумался. – Попробуй ему еще раз позвонить.

Я набрал номер Славика. Он по-прежнему был недоступен.

– Как ты полагаешь, когда тут хозяйничали эти вандалы, Славик был здесь? – Каждое слово сейчас давалось мне с трудом.

– Если он был здесь, то куда потом делся? Вряд ли его могли бы вывести отсюда против воли так, чтобы никто не заметил. Это как-то неправдоподобно. Скорей всего, в номер ворвались без него.

– Как они вошли?

– Мы же вошли. Они не глупее нас. – Гена потер ладонью правый глаз.

– Что у него могли искать?

– Может, обычные воры. Пошли отсюда. Отвезу тебя в аэропорт.

– Ты что, не слышал, что я сказал? Я никуда не поеду.

– Уверен?

– Уверен.

– Неприятностей не будет на канале?

– О чем ты? Главное сейчас – это Славик.

– Погоди, может, еще найдется. – Вряд ли Сидельников сам в это верил. – У тебя, я так понимаю, ответственное задание.

– Задание не важнее живого человека. Подождут до завтра. – Уровень адреналина во мне, вероятно, зашкаливал. – Надо что-то предпринять. Нельзя сидеть сложа руки! Может, ему нужна помощь? – Мне стало вдруг так плохо, что я вынужден был согнуться в три погибели и замереть.

– Что с тобой? – Гена бросился ко мне.

– Сейчас отпустит. – Я старался глубже дышать, к горлу что-то подкатывало.

– Может, воды? Пошли вниз. Идти можешь?

Я с трудом разогнулся. Приступ отступал. Что это было? Раньше со мной такого не приключалось! С другой стороны, прежде мне не приходилось видеть варварски разгромленные номера своих коллег. Ну и ну…

Гена терпеливо дожидался, когда мне полегчает. На его лице ничего не происходило.

Наконец мы спустились вниз. Около ресепшена скопилась плотная группа людей. Я вспомнил, что когда мы вселялись, в холле творилось нечто подобное: суета, скопище народа… По-моему, люди и тогда и сейчас – одни и те же. Наверное, позавчера заселялись, а сегодня выезжают. Какая-то организованная группа! Туристы?

– Черт. Опять они… – досадовал Гена.

– Кто?

– Да баптисты.

– А что они тут забыли?

– Спрашиваешь. А ты не забыл, что один из лидеров революции, Александр Турчинов – баптистский пастор? Как он уселся в кресло спикера, от его единоверцев в Киеве продыху нет. Со всего мира приезжают. Их тут побаиваются. Фанатики…

– Давай все же сообщим персоналу о том, что произошло в номере Славика?

– Да успокойся ты! Думаешь, они все бросят и начнут заниматься нами? Если они на полчаса позже узнают, что один из номеров отеля разгромлен, для нас с тобой ничего не изменится. Здесь революция. А революция – это бардак. До тебя не дошло еще?

– Но они увидят нас и попросят вернуть ключ от номера Славика.

– Им сейчас не до этого. Баптисты выезжают.

– А как же быть?

– Дай подумать.

Меня вдруг осенило, что мне необходимо как можно скорее связаться с Кабановым. О таком ЧП я не могу не доложить ему. Ступор, охвативший меня впервые минуты после увиденного, проходил.

Кабанов взял трубку почти сразу. Я все выложил ему. Босс поначалу, как мне показалось, не разобрал, что я хочу до него донести, а когда ему открылся подлинный смысл моих слов, он начал причитать и чертыхаться. Затем подробнейшим образом расспросил меня обо всех деталях произошедшего, а в конце концов даже чуть воодушевился:

– Мы сейчас объявляем об этом в новостях. Другие каналы, я уверен, подхватят. Готовься к тому, что тебя будут донимать звонками. Ты когда прилетаешь?

– Я не улечу, пока со Славиком хоть что-то не прояснится.

– Похвальная преданность. Вы так подружились за эти дни?

– Я здесь сейчас нужнее, чем в Москве.

– Ты уверен?

– Абсолютно.

– Тебе виднее. Скажи, как прошла встреча вчера?

– Все в порядке. – Странно, что он вчера этим совсем не интересовался.

– Тогда дуй на наш корпункт. – Он перебил меня: – Я позвоню туда. Они выпустят тебя в эфир немедленно. Надо сообщить об исчезновении Раппопорта как можно скорее. Тебе самому не угрожали? Не прессовали?

– Нет. Но что я скажу в эфире? Ничего еще не ясно…

– Как это что? Наш оператор пропал в Киеве, а в номере его разгром. Разве это не информационный повод? Используй свой шанс. Ты там один?

– Нет. Со мной Гена Сидельников из посольства.

– Ну-ка дай ему трубочку…

Дальше я слышал только, как Гена соглашался с тем, что ему рекомендовал или советовал (или просил) Кабанов.

Гена вернул мне мой мобильник. Тут же что-то звякнуло у него в кармане, и он сделал мне знак рукой, что должен незамедлительно ответить на звонок.

По мере того как ему что-то сообщали, лицо его мрачнело все больше.

– Ты не куришь? – спросил он, спрятав мобильник в карман.

– Нет.

– Я тоже нет. Но сейчас бы покурил.

– Что-то произошло?

– Звонили из посольства. Только что совершено нападение на корпункт твоего канала. Слава богу, никто не пострадал. Сейчас там милиция.

– Час от часу не легче… А я собирался сейчас ехать туда. Кабанов настаивает на этом. Наверное, теперь не стоит?

– Пока не стоит. – Гена устало вздохнул. – Зря я тебя послушал. Надо было увезти тебя в аэропорт, – он взглянул на часы, – теперь уже не успеем на твой рейс.

– Предлагаю все же не утаивать от гостиничного начальства исчезновение Славика и разгром в его номере.

– Угу. Только на нас это самое гостиничное начальство все и повесит.

– Как это?

– Так это. Москали здесь сейчас во всем виноваты. Скажут, мы ключ взяли, а потом устроили погром, чтобы обвинить во всем свободолюбивых украинцев. А оператора инкогнито отправили домой. Или еще какую-нибудь чушь выдумают. Лучше нам отсюда сейчас убраться. Пошли.

– Как же так? Надо попробовать отыскать Славика.

– А где ты его отыщешь?

На этот простой вопрос у меня не нашлось ответа. Действительно, где сейчас можно было обнаружить Славика? Если его похитили, то рано или поздно бандиты дадут о себе знать. Хотя зачем он бандитам… Неужели он впутался в какую-нибудь фатально-пьяную историю? Бедный бородач! Господи, только бы он был жив… Перед глазами возникло его лицо, когда он рассказывал о сыне, мечтающем еще раз приехать в Киев…

Пришлось согласиться с Геной, что здесь нам больше делать нечего.

– Стоп! Дай я позвоню Кабанову, скажу, что на корпункт сейчас нельзя. Хотя он уже в курсе нападения, наверно.

– Звони. Твое начальство – не мое… – Он безразлично повел плечами.

Я решил пока не звонить. Пусть хоть что-нибудь прояснится.

Мы вышли, спустились по ступенькам. Город всеми своими майданными уступами хранил безразличие к нашим напастям. Нездоровый румянец весеннего солнца покрывал стены домов. Больничная свежесть весны сразу же утомляла, погружая людей во что-то тягостное и неестественное.

– Ключ от номера Славика не будем отдавать?.

– Конечно нет. Чудной ты. – Гена покачал головой.

Я повесил сумку на плечо. Любопытно, что все то время, что мы провели наверху, она так и простояла в холле, где я ее впопыхах оставил.

С майдана в нашу сторону плыл едкий дым.

– Не надоело им, интересно, покрышки жечь? Вроде бы взяли верх, Януковича прогнали, расходились бы уже по домам… Предлагаю немного пройтись. Не возражаешь? – Гена снова обретал свойственную ему в предыдущие дни любезность.

Мы начали спускаться в сторону консерватории, к Крещатику.

Беспокойство одолело меня настолько, что я не мог сообразить, что сейчас следует предпринять и как вести себя с Геннадием.

Ведь совсем недавно я шел тут с Ниной. Это воспоминание я любил теперь больше всего на свете, но то же самое пространство, что еще несколько часов назад тяжелело, налитое нашим тягучим и долгожданным счастьем, превратилось в невидимую кучу металлических шаров с шипами, заставляющих постоянно защищаться от них.

– Куда мы идем? И почему пешком? Ты же на машине? – Я подтянул сумку повыше.

– Не хочу тебя пугать, но я, коли уж ты не улетел в положенный срок, я все еще отвечаю за твою безопасность и вынужден перестраховаться. Моя машина слишком заметна. Я не исключаю, что те, кто причастен к исчезновению Славика, вот-вот доберутся до тебя. Ты же кое с кем встречался. Не забыл еще?

– Ты думаешь, исчезновение Славика как-то с этим связано?

– Все может быть.

– Я никакой связи не вижу.

Гена никак это не прокомментировал, только хмыкнул.

Странно это все! Как же это он обеспечивал мою безопасность? Следил, что ли, за мной? Или кого-то просил следить… Что-то не очень я себя вчера и сегодня утром чувствовал в безопасности. В принципе, ко мне могли подойти на улице, приставить нож к горлу и отнять флэшку… И что бы тогда делал Гена? Такое ощущение, что кто-то водит меня за нос, считает за идиота. Но вот кто? Флэшка со мной… Никто на нее пока не покушался, как и на мою жизнь. А неприятности, и судя по всему крупные, – у Славика, который не имеет никакого отношения к моему заданию. А вдруг он где-то вчера по пьяни проговорился, что прибывший с ним журналист имеет серьезное поручение? И это услышал кто-то, кто никак не должен был услышать? Какой-нибудь майданный осведомитель. Зачем я ему все разболтал в аэропорту? Нет мне прощения. Не дай бог из-за меня Славик серьезно пострадал.

Мы спустились в подземный переход, перешли на другую сторону, потом стали подниматься по бульвару Богдана Хмельницкого, перпендикулярно отходящему от Крещатика. Даже вывески магазинов и кафе выглядели грустно, словно за ними и в помине нет того, о чем они извещают прохожих. Налитые весенней силой упругие деревья устремлялись к небу, стремясь оторваться от земли. Советский Киев окружал нас стенами высоких помпезных домов. Он был бы рад укрыть нас от чего-то, но из него выпустили дух.

Геннадий попросил меня подождать его – ему нужно зайти ненадолго в продовольственный магазин. «Гастроном». Названия такого рода еще какое-то время будут роднить нас с Украиной, напоминать об общем быте, но потом «Биллы» и прочая сетевая лабуда вытеснит все… Батюшки! Как я мог забыть, что мама просила привезти меня киевский торт?! Может быть, он продается в этой лавке? Я прошел внутрь. Сидельников что-то втолковывал кассирше, а она показывала ему то одну пачку сигарет, то другую. Увидев меня, мой провожатый крикнул:

– Я сейчас!

– Не спеши. Я хочу торт выбрать.

– Здесь ничего на найдешь. Надо в специализированный магазин идти. В «Рошен». По дороге есть один. Тебе, наверное, «Киевский» торт нужен? – Он положил мелочь на блюдечко перед кассой, потом взял пачку сигарет, зажигалку и засунул их в карман.

Когда мы вышли, он остановился, посмотрел на меня немного виновато, помялся и попросил:

– Давай постоим. Я хочу покурить. Хоть и бросил два года назад. Сейчас невмоготу.

– Хорошо, давай постоим. Но если бросил, стоит ли начинать?

– Один раз живем. – Он достал курево, неумело раскрыл пачку, вытащил сигарету, вставил в рот, щелкнул зажигалкой.

Затягиваясь, он прищурился.

– Полегчало?

Он курнул еще пару раз и потушил сигарету о край стоявшей у входа высокой и узкой урны.

– Нет. Еще противней стало. Пошли торт твой смотреть.

Что у него в голове? Он собирается как-то действовать или так и продолжит водить меня по городу, ничего не объясняя? Куда он вообще меня тащит?

– Как ты думаешь, наши уже объявили, что Славик пропал? – Я еще не до конца свыкся с вероятностью того, что с моим коллегой могло произойти что-то непоправимое.

– Скоро узнаем. Не бери в голову. Зря я поддался на твои стенания. Надо было везти тебя в аэропорт. Хоть насильно. Чем ты сейчас поможешь Раппопорту? Дашь показания киевской милиции? Бросишься его искать неизвестно где? Поэтому план теперь такой. – Его голос приобрел важность. – Сейчас быстро покупаем торт, после этого следуем на квартиру одного моего знакомого. Там достаточно надежно! Осмотримся, оценим обстановку, а потом я отвезу тебя в аэропорт, и ты улетишь в Москву.

– Это исключено. Я не могу. Без Славика.

– Возражения не принимаются.

– Тебя Кабанов просил на меня повлиять?

– Какой же ты дурной. – Он устало вздохнул. – Поверь, тебе не нужно задерживаться в Киеве. Если ты еще не понял, тут все сдвинулось с места и никто не может чувствовать себя спокойно. Ты нужнее в Москве. Твоему другу ты сейчас помочь не в состоянии.

Я угрюмо молчал, внутренне соглашаясь с ним. Гене опять кто-то позвонил. Я с надеждой поднял на него глаза, ожидая, что сейчас он чем-то утешит меня.

Судя по его репликам, разговор шел обо мне.

– Сегодня же вечером он улетит, – убеждал кого-то Сидельников. – В этом форс-мажоре кое-что вышло из-под контроля. Наберитесь терпения.

Видно, его собеседник не дослушал оправданий и отсоединился.

– Кто звонил?

– Неважно… – Гена ускорил шаг.

– Но ведь ты говорил обо мне?

– О тебе. – Он вдруг остановился и очень зло продолжил: – Слушай, перестань все время задавать вопросы! Соображай хоть немного сам.

Он ушел вперед, словно меня и не было рядом. Что он себе позволяет? Пусть идет куда хочет! Билет себе взять я и сам могу. Как-нибудь разберусь!

Так мы и шли на расстоянии друг от друга, пока Гена не возвратился ко мне.

– Не обижайся… – Он взял меня за локоть. – У меня в голове все перепуталось. Нервы ни к черту. Это звонили от того человека, который вчера передал тебе материалы. Им не нравится, что ты до сих пор в Киеве.

– Они следят за каждым моим шагом?

– Не в курсе. Мне не докладывают. Ты разве не просек, откуда они?

– Что ты им сказал?

– Что отправлю тебя вечером.

– Ты потому меня так торопишь с отлетом, что им обещал это устроить?

– Не только. Стоп. Чуть не проскочили. Тут за углом «Рошен». Пошли за тортом, сладкоежка.

– Меня мама просила купить. Она нездорова и очень любит сладкое. – Я снова насупился. – И еще она сала просила. Но это необязательно.

– А… Понятно. – Гену что-то насторожило на другой стороне улицы, и теперь он пристально вглядывался в скопление прохожих около офиса с зеленой вывеской Сбербанка.

– Что там такое? – отвлек его я.

– Подозрительное сборище какое-то. Но нас это не касается. Не будем терять времени.

В магазине сладкий запах перебивал все другие. Так раньше пахло на стрелке Москвы-реки, пока не закрыли легендарную фабрику «Красный Октябрь». На витринах и полках красовались разных размеров торты, пирожные, коробки конфет…

– Давай живее, – поторопил меня Гена. – Бери любой. Не прогадаешь. Чего тянуть…

– Вам маленький или побольше? – засуетилась до этого безразличная к нам продавщица.

– А средний есть?

– Нет. Только маленький и большой. – Показалось, она расстроилась, что не может предложить мне то, что я прошу.

И тут я услышал тонкий смех. Геннадий хохотал мелко, тонко, неестественно, как шут.

– Ты что?

– Ты отдаешь себе отчет в том, что сейчас происходит?

– Что ты имеешь в виду?

– То, что мы сейчас поднимаем бизнес человека, который спонсировал Майдан. Порошенко! Киевский торт! Вот умора…

Я все меньше понимал его. Что тут страшного? Это всего лишь торт. Но настроение покупать его тем не менее пропало.

– Ну и пошли тогда отсюда. – Я невольно подыграл ему.

– Да брось ты. Покупай!.. Я пошутил.

– Ну и шутки у тебя…

Торт я все же приобрел. Большой. Такой, что он еле-еле влез в сумку.

Пока мы были в магазине, обстановка на улице изменилась. Не зря Гене не понравилась толпа! Теперь из нее неслись возмущенные крики, а какой-то человек в расстегнутом пиджаке с крыльца убеждал собравшихся разойтись, что у него не очень-то получалось, поскольку в одно из мгновений ему пришлось пригнуться, а над его головой глухо треснуло стекло от брошенного булыжника. Несчастный, закрывая голову руками, срочно ретировался в помещение. Это вызвало у хулиганов восторг, и они стали скандировать: «Москаляку на гиляку!»

Воздух между тем уже разрезала милицейская сирена.

– Этого еще не хватало! Пошли скорей. Нам уже недалеко… – Гена потянул меня за собой.

* * *

Гена открыл дверь в квартиру своего знакомого своим ключом. Старомодная дверная обивка в некоторых местах прохудилась. В прихожей пахло какой-то синтетикой. Я заметил, что на вешалке не наблюдалось никакой одежды. Пустовал и обувной шкафчик.

– Твой друг, похоже, давно отсутствует? – Я размышлял, куда мне повесить пальто: на крючок или попробовать поискать «плечики».

– Да. Он в заграничной командировке.

– А кто он?

– Дипломат. Как и я. Мы вместе учились в МГИМО. А теперь представляем внешнеполитические ведомства двух разных стран. Отныне враждебных. Вот такие дела.

– Судя по тому, что он доверяет тебе ключи, вы очень большие друзья.

– Да. Можно сказать, самые лучшие. Жаль только, редко видимся. Я так обрадовался, когда получил назначение в Киев. Думал, друг будет рядом, а его вскоре отправили в Буркина-Фасо. Четыре года ему теперь там, бедняге, маяться. Уезжая, он попросил меня иногда заходить сюда, чтоб проверять, все ли в порядке. Раздевайся. Вешалки в шкафу.

Раздевшись, я прошел в ближнюю комнату, дверь в которую была чуть приоткрыта. Просторная гостиная с двумя длинными диванами по стенам и журнальным столиком напоминала комнату отдыха в офисе.

Гена вдруг чертыхнулся и хлопнул себя рукой по лбу.

– Черт возьми, надо же было купить чего-то поесть! Не морить же тебя голодом до отлета! Ты располагайся пока. А я мигом все решу. Закрой за мной.

Ну что же. Вполне подходящий момент для осмотра квартиры. При Гене это выглядело не совсем удобно, словно я сую нос в дела его товарища. А сейчас никто ничего не узнает. Я заглянул в спальню, прошелся по коридору, постоял недолго на кухне. Ничего примечательного! Обычная квартира в сталинском доме. Потолки высокие, с лепниной, мебель не новая, но прочная и качественная. Ремонта тут не было давно. На обоях кое-где заметны пятна. В кухне – сиротское отсутствие посуды. Большая кровать в спальне убрана и накрыта пледом. На стене в ее изгловье – темный ковер с безвкусным рисунком. А на полу никаких ковров нет, ровный, нециклеванный паркет.

Хозяин жил тут один или с женщиной? Хотя к чему мне это? Вряд ли мне придется побывать тут когда-нибудь в будущем.

Я вернулся в комнату с диванами, повесил на спинку стула пиджак, сел, вытянул ноги. Часы на стене показывали два часа. Правильные ли они? Похоже, что да. Сейчас я мог бы подлетать к Москве, а возможно, уже бы приземлился. Господи, да что я так спокоен! Совсем мозги у меня набекрень. Мама с бабушкой, и отец, и Лариса до сих пор в полной уверенности, что я возвращусь в срок. Надо срочно сообщить им, что я прилечу позже. А чем это объяснить? Тем, что служебная необходимость вынудила задержаться, и мне поменяли билет на вечер… Чтоб никто не волновался прежде времени. Потом все им растолкую. Да что это я? Ведь об исчезновении Славика сегодня обязательно раструбят по всем каналам. Или уже раструбили. Наверняка не преминут упомянуть и имя его напарника. Факты и обстоятельства атаковали меня без передышки… Стоп! Спокойно… Паниковать нельзя. Мой мобильник – не тайна. Если бы я кому-то понадобился за это время или кто-то сходил бы с ума от неизвестности, меня легко бы нашли. Значит, пока до меня никому нет особого дела.

Я подошел к окну. Внизу белокурый малыш в синей курточке и шапочке-петушке методично стучал лопаткой по земле. На скамейке восседала полная бабуля и громоздких туфлях. Я почему-то вспомнил себя в детстве…

В те давние годы меня терзала одна неприятность: почему отец и мать никогда не гуляют со мной вместе. Да, они оба работают, и то, что я в будние дни оставался на попечение няни Светы, большегрудой деревенской женщины, очень заботливой и пахнущей молочной теплотой, меня особо не задевало. Но почему в выходные отец всегда торчит со мной во дворе один? Это беспокоило и не укладывалось в голове. Когда я спрашивал, отчего мама никогда не гуляет с нами, отец объяснял мне, что у нее слишком много хлопот по дому. Мать и отец вообще не очень много бывали вместе. По вечерам мы частенько играли в «Эрудит», игру, где на доске надо было выставлять буквы так, чтобы на тебе не кончилось слово. Я обожал эти часы в столовой, под мягко светящим, желтым со свисающей бахромой абажуром, в нашей квартире на Юго-Западе. Это одно из самых ярких моих детских воспоминаний. Лет с пяти у меня во дворе уже водилось много друзей, и скудность детской площадки, где кроме покосившейся горки, песочницы и пары качелей ничего не было, не мешало нам выдумывать головокружительные развлечения. Когда в 91-м году рухнула страна, осколки той аварии долетели и до нашего двора. В нем то и дело теперь собирались компании какой-то гопоты, оставлявшей на детской после себя горы окурков и пустых бутылок. Няня Света больше не приезжала. Я вырос и мог спокойно оставаться дома один. В 1998 году на краю этой самой песочницы я нашел рыдающую Наташу Клюеву, свою детскую любовь. Теперь я влюблен в ее младшую троюродную сестру. Интересно, они много общались в детстве? Наташа, живущая в Москве, и Нина, живущая в Киеве. Вряд ли. Разница в возрасте слишком уж велика. Что привлекло Наташу в Федоре Демине? Его деньги? Он ее содержит? А что бросило его к ней? Как она сейчас выглядит? Ладно. Хватит думать неизвестно о чем. Главное, я счастлив с Ниной. Остальное, конечно, запутано. И совершенно не ясно, что делать с Ларисой и нашим с ней общим миром. Поскорее бы хоть какая-нибудь ясность наступила в судьбе Славика. Как я хочу, чтобы он был жив…

Я встал, взял лежавший около телевизора пульт и нажал зеленую кнопку. Программы были не настроены, почти на всех каналах помехи бегали туда-сюда по экрану. Более-менее отчетливо транслировался сигнал CNN. На экране возникали на разном фоне лица новых украинских политиков, без конца вещавших о борьбе с сепаратистами на Юго-Востоке и о желании победить сепаратизм на корню. Все одно и то же. Я уже собирался выключить телеящик и попробовать войти в Интернет через телефон, как в кадре появилась физиономия Славика. Бородатая и жизнерадостная. Так. Новость уже состряпали. Оперативно…

Корреспондент с развевающимися по ветру рыжими волосами заклинал: «В Киеве пропал оператор российского телеканала «Ньюс» Владислав Раппопорт. О его изчезновении сообщил корреспондент одноименного канала Юрий Громов, связь с которым после этого прервалась». Я чуть не закричал от удивления.

Как это – связь прервалась?! Но рыжий хладнокровно продолжал: «В Москве Громов так и не появился. Хотя самолет, на котором он должен был вернуться, приземлился более получаса назад. Согласно инсайдерским источникам, на борту его нет. Возможно, оба российских журналиста арестованы СБУ за пособничество террористам».

Что за чепуха? Я же предупредил Кабанова, что никуда пока не улечу. Что такое «связь прервалась»? Кто это выдумал? Гады! Мать с ума сойдет, если до нее эта чушь докатится. Не прощу им… Я набрал номер Кабанова, собираясь разразиться праведным гневом, но он не ответил мне. Никак не отреагировал на мой звонок. Вот это да! Ему наплевать, что со мной, где я? Надо немедленно известить всех, кому я дорог, что прилечу вечером и что со мной все хорошо. Стоит поторопиться. Пусть они хотя бы узнают, что я не арестован. Я уже выбрал номер мамы, но тут меня одолели сомнения. А если опять что-то сорвется и придется остаться тут? Сказать ей, что ничего страшного со мной не случилось и я немного задерживаюсь? Нет, не годится. Дождусь Геннадия и уточню у него все. Улечу я все-таки сегодня или нет? Теперь я уже хотел убраться из Киева как можно скорее. Нет, я не боялся за себя. Но сейчас пришло понимание того, что я нужнее в Москве. А Нина? Может, попробовать увидеться с ней до отъезда? Фу… Сколько же всего… Что будет со мной? Хотя так ли это все важно? Так много загадок. Что искали у Славика в номере? Может, здесь замешана женщина? Нет-нет, куда это меня занесло. Он примерный семьянин. Гена по дороге намекал мне, что неприятности Славика вытекают из моей встречи с Дмитрием, и потому его номер разгромили. Но это так нелепо! А если просто хулиганская выходка? На Украине сейчас криминальные элементы творят что хотят. Их время. Что это я? Надо срочно мать успокоить. Не так важно, когда я вернусь. Главное, чтобы она услышала мой голос.

Звонок испугал меня. Никогда не предполагал, что в мелодии «Турецкого марша» столько агрессии. Отец! Ну, естественно. Из всей семьи новости быстрее всего доходят до него.

– Сынок! Как я рад, что ты взял трубку. Почему сообщают, что ты исчез?

– Да я и сам ума не приложу, папа.

Далее я вкратце пересказал ему все, что произошло со мной за последние часы. Он слушал, не перебивая.

– Как фамилия твоего Геннадия?

– Сидельников.

– Я разберусь. Главное, чтоб ты вернулся. Целым.

– Все будет в порядке.

– Ты и вчера так говорил. Эх, почему я сейчас не рядом с тобой?

– А ты вернулся из Крыма?

– Только что прилетел.

– Ну, пока. Не мучь себя. Я в норме. Позвоню из аэропорта. Маму и бабулю успокой. – Я услышал, как Геннадий открывает дверь.

– Буду ждать. – Отец, судя по голосу, нервничал. – Если что-то будет тревожить – звони. Я сейчас свяжусь с МИДом, чтоб этого Геннадия проинструктировали как следует.

– Я же просил, папа.

– Мне лучше знать. Пока.

Гена, судя по звукам из прихожей, раздевался. Потом донеслись его шаги, и вскоре мягко хлопнула дверца холодильника. Может, чем-то помочь ему? По CNN начался сюжет из разгромленного киевского офиса нашего канала, где мне так и не довелось побывать. Кадры впечатляли. Я спросил себя самого, почему так получилось, что я туда не попал. Выходило, что Гена с первой минуты нашего пребывания в Киеве все обставил так, чтобы ни я, ни Славик туда не добрались. Зачем? Кто-то дал ему такое задание? Или я чересчур мнителен? А может, моя встреча с Дмитрием столь судьбоносна для тех, кто ее инициировал, что они сознательно отгородили меня от коллег-журналистов, чтобы избежать утечки? Что за время такое! Никто никому не доверяет…

Рыжий с экрана тем временем продолжал историю о том, как активисты «Правого сектора» проникли в здание офиса телеканала «Ньюс», где повредили оргтехнику, требуя, чтобы продажные журналисты из России убирались восвояси. Хоть бы одно слово этот холеный европейский наймит вымолвил о недопустимости давления на журналистов! Нет… Как будто нападения на корпункты – это обычное явление, более того, примета демократии.

Гена возник в дверях в расстегнутой рубашке и с подносом в руках.

– Кушать подано. Я тут коньячку взял. Полагаю, что нам не повредит.

– Наливай.

Он открыл коньяк, разлил по стопкам.

– Что сообщает доблестное CNN?

– Врут, что связь со мной оборвалась. В остальном ничего для нас нового.

– Это их обычный прием: нагнетать событийность. Если никаких комментариев о тебя не находят, делают вывод, что с тобой никто не может установить контакт, следовательно, ты скрылся, из чего вытекает…

– У тебя никаких новостей? – оборвал я его.

– Никаких. Увы. Предлагаю дернуть.

Мы выпили. Закусили сыром.

– Я связался с посольством. Тебе взяли билет на восемь вечера. В пять за нами заедут. Может, хочешь вздремнуть? Что-то выглядишь неважно.

– Тут уснешь, пожалуй…

Геннадий зачем-то купил две бутылки коньяка. Я только пригублял, а мой дипломатический друг налегал со всем свойственным русским людям лихим отчаянием, проявляющимся обычно в таких переделках, в какую мы с ним попали. Язык у Сидельникова развязался. Я выслушал историю его жизни с весьма эмоциональными замечаниями и отступлениями. Его биография сейчас занимала меня меньше всего, я иногда терял нить его повествования, отвлекаясь на свои размышления, но все же совсем пропустить мимо ушей Генины откровения не мог.

Гена, как следовало из его рассказа – по крайней мере, из той его части, что мне запомнилась, родом из Брянска. Родители учительствовали и все детство не могли нарадоваться на способного сынишку. Отпрыск действительно, окончив школу с золотой медалью, поступил не куда-нибудь, а в МГИМО. Несколько путаных новелл из его общажной одиссеи, связанных в основном с финансовыми тяготами, почему-то подвели его к злобно-пьяному признанию в ненависти к Замоскворечью весной. Хмелел он все больше, несколько раз просил разрешения закурить, а в финале своего прерывистого монолога стал поддевать меня тем, что я сын знаменитого отца и мне многое далось само собой, а ему пришлось всего добиваться самому. А если бы мидовское начальство было бы чуть поумнее, его давно бы назначили послом. Улучив момент, когда он на время замолк, я написал эсэмэску Нине, поскольку меня все больше беспокоило ее молчание. Хотя, возможно, она еще не видела сюжетов обо мне и Славике, занятая чем-то другим. Она ответила сразу. Спрашивала, как у меня дела и хорошо ли я долетел. Как я и надеялся, она не в курсе моего мнимого исчезновения или ареста. Я попросил ее не верить новостям, сообщил, что со мной все в порядке, но вылет в Москву, по понятным причинам, задержался до вечера. Естественно, через минуту она проглядела новости и забросала меня в смс вопросами. Я обещал все подробности открыть потом и умолял не переживать. Как-то по умолчанию и я, и она утвердили эсэмэс общение между нами. Почему нельзя было позвонить? Наверное, нам еще требовалось время, чтобы привыкнуть в нашему общему счастью, а в разговоре так легко все разрушить одним небрежным, неправильным словом. Когда пишешь смс, есть возможность все выверить. Хотя нет ничего более невозвратного, чем смс, отправленное не той девушке. Но это уже из другой оперы…

В аэропорт Гена проводить меня не сподобился. Алкоголь после недолгого, но упорного сопротивления сломил его. К моменту, когда мне надо было уезжать, он уже еле ворочал языком. Дипломат Сидельников полностью утратил интерес к судьбе Славика, к моей судьбе и ко всему окружающему. Его сознание глухо и болезненно ухнуло в собственное прошлое и, похоже, там ужасно мучилось. Вероятно, он скрывал в нем что-то, страшившее его. Но, собственно говоря, это уже не мое дело.

Для меня так и осталось непонятным, что он за человек. Мутный какой-то. Вроде бы и неплохой малый. Но какой-то ненатуральный. То так себя ведет, то эдак. И безо всякой мотивации. Хотя я слышал, что для дипломатов это вполне естественно. Профессия не располагает быть самим собой.

Когда он провожал меня до двери, еле держался на ногах. Он тут будет ночевать? Или пойдет к семье? Какая у него жена, какая дочка? Обычно люди, которые используют для сношения с внешним миром россыпь масок и личин, в семье такие, какие они есть на самом деле.

Доехали без приключений. Шофер не произнес по дороге ни одного слова. Его скалообразный подбородок все время надвигался на руль, словно он не обычный посольский водитель, а участник какого-то ралли и каждый маневр автомобиля требует от него предельной сосредоточенности.

Пристроившийся ко входу в аэропорт длинный людской аппендикс медленно вползал в двери. Я стал на время частью этой унылой и в то же время раздраженной очереди, впитал в себя нетерпение коллективного ожидания. Чтобы достоять до ее конца, пришлось потратить почти полчаса. И вот цель близка. Скоро можно будет просочиться в терминал. Хоть я и вывернул из карманов их содержимое, все равно остался подозрительным пассажиром для хмуроватой женщины в темной форме. Сколько ни проходил через рамку, каждый раз слышался бдительный звон. Наконец я сообразил, что звенит спрятанная в нагрудном кармане рубашки флэшка. Наигранно улыбнувшись и вслух сетуя на свою рассеянность, расстегнул пуговицу и вытащил ее. На лице охранницы сохранялось безразлично-строгое выражение. Теперь я «не звенел». Можно выдохнуть. Никто не преследует меня и не жаждет отнять бесценный носитель.

На регистрации и на паспортном контроле народу скопилось не меньше, чем перед входом. Как будто сами обстоятельства пытались задержать меня в мятежном городе, не пускали в Москву, туда, где все должно сдвинуться в сторону равновесия. Или нет?

Я скучал по Нине. Недельный срок вынужденного расставания страшил. Как я вынесу такую долгую разлуку? Хорошо бы ее маме стало получше. Тогда у меня появился бы шанс уговорить ее не перебираться в Киев. И тогда… Даже представлять боязно, как все будет прекрасно. Нашей любви суждено захватить в свой страстный водоворот другие судьбы: Ларисы, Наташи Клюевой, мужа Нины Федора Демина, и в итоге всем станет хорошо так, как они и не предполагали. Мы превратимся в лекарей чужих недугов, чистотой и высотой своих отношений залечим всем раны, которые наносили сами, которые наносили нам…

Таможенник так долго крутил перед глазами мой паспорт, что можно было предположить какое-то тайное удовольствие, доставляемое ему этим процессом. Наконец он со всей силой вдавил в страницу документа печать.

Нина не ответила на две мои последние эсэмэски, и я начал из-за этого переживать. Набрал ее номер, надеясь, что она не сочтет это за наглость. Пора уже услышать ее голос. Конфетно-эсэмэсный период больше не актуален. Она очень быстро взяла трубку и, назвав меня «мой хороший», извинилась, что сейчас не может поболтать со мной, поскольку у нее начинается запись на ТВ. Я шутливо осведомился, не Савкин ли опять ее зазвал, и она абсолютно серьезно ответила, что нет, не Савкин, сегодня она героиня какого-то вечернего женского шоу.

«Мой хороший». Кажется, меня так никто никогда не называл. Даже мама. А Лариса? Какие эпитеты употребляла по отношению ко мне она? «Милый, любимый, дорогой». Ничего оригинального. В наших с ней отношениях так много общих мест, как я теперь вижу. Каждый из нас вел себя так, как к тому располагает существование двух людей в паре. И я и она не сомневались в том, что только это единственно верная модель. Сколько же всего нам навязывает «цивилизованный мир», чего нам не нужно, что искажает нас, отдаляет от своей сути и от своего предназначения. Чудо, что я встретил Нину и благодаря нашей любви мы оба спасаемся от мертвечины, которая в современных людях занимает куда больше место, чем живое, трепетное, настоящее…

Перед тем как войти в салон, я захватил несколько лежавших на столике газет. Скоро, вероятно, русскую прессу тут запретят. Видно, руки пока еще не дошли. Меня во всей этой украинской кутерьме больше всего поражает то, что патриоты Незалежной сочли пророссийским президентом того, кто вышел почти из всех совместных с Россией проектов.

Самолет, немного посопев на месте, не торопясь покатился по полосе, потом сделал несколько неуклюжих поворотов и застыл, чтобы приготовиться к решающему рывку. И вот моторы взревели, и тяжеленная махина понеслась вперед, чтобы оторваться от земли. Как только это произошло, стало как будто тише. Я смотрел в иллюминатор на все уменьшающиеся строения и на тающие огни внизу, пока все не утонуло в вечернем мареве высоты. Пора приводить мысли в порядок.

Итак.

Я возвращаюсь в Москву, домой, где я не был каких-то пару дней. Но как же за эти дни все изменилось! Лариса, которой я привык отводить роль своей второй половины, в будущем, возможно, жены, теперь вызывала во мне страх, недоумение и даже раздражение. Страх за то, что не получится безболезненно расстаться с ней, и она неизвестно что еще выкинет. Недоумение от того, что в ней не нашлось ничего такого, что удержало бы меня с ней. Прежде я полагал, что она заполняет меня целиком, но в Киеве открылось, что свободного места для новой любви во мне накопилось с избытком. А раздражение вырастало из самого факта ее существования, отныне превратившегося для меня в проблему, в живой укор, в гнетущее прошлое. Мне бы раскаяться, но я, против всякой логики, винил во всем ее. Как я встречусь с ней? Хватит ли у меня духу все рассказать ей? Конечно, не хватит. Да и не нужно это. Ведь признаться – равносильно тому, чтобы предать Нину. Раскрыть нашу с ней тайну. А ближе Нины у меня сейчас никого нет на свете, и я не могу ее подвести. А отец? Его поведение поражало меня. И если с Ларисой я рано или поздно что-нибудь придумаю, то как быть с отцом? С ним не расстанешься. Он навсегда. Нарушивший всю нашу систему взаимоотношений, которую сам же много лет назад ввел, он сбил меня с толку, и я до сих пор не мог свыкнуться с его новой ролью по отношению ко мне. Куда делось былое невмешательство? Я никогда прежде не мог заподозрить его в неискренности, да и он не давал для этого никаких поводов. Но сейчас меня терзали догадки, что он заранее был осведомлен о моей встрече с Дмитрием, равно как и о том, что меня, его сына, выбрали отнюдь не случайно – возможно, с его согласия, а может быть, и по его просьбе. Вчерашний, почти панический, звонок во время моего ужина с Ниной выдал его. Ведь тогда со Славиком еще ничего не случилось, и обо мне ничего не говорили в новостях. И как относиться к намекам Нины на то, что, по ее сведениям, Кабанов и мой отец помирились? Причастен ли Кабанов к вбросу дезы о том, что я исчез, или это дело рук кого-то другого?

Наверное, что-то прояснится только тогда, когда материалы, переданные мне Дмитрием, попадут в эфир. Я словно наяву услышал его голос: «До того, как вернетесь в Москву, не пытайтесь ее открыть. Это смертельно опасно».

Выходит, я только один знаю, что Дмитрий стоит за всей этой операцией? А если нет? Тогда кто еще может допустить утечку, а подозрения лягут на меня? Как же все нервно и бестолково. Обо всем этом мне надо было беспокоиться заранее. Я же полез сломя голову в пекло. На это и рассчитывали те, кто все это затеял. На мою неопытность и управляемость.

Конечно, Сидельников пару часов назад успокоил меня тем, что тиражирование сведений о моем исчезновении, скорей всего, медийное недоразумение, но сейчас я не очень во все это верю.

Стюардесса предложила мне выбрать что-нибудь из привычного набора напитков аэробара. Я попросил томатного сока.

Проглотив тягучую светло-красную жидкость, пристроил пустой стакан в специальное приспособление на спинке впереди стоящего кресла и взялся за сегодняшний «Московский комсомолец». Тон материалов относительно спокойный. Про АТО и бои на Донбассе не нашлось ни слова. Один из авторов рассуждал, за кого будут голосовать жители Донбасса на предстоящих в конце мая выборах президента Украины, другой пытался предугадать, чем закончится встреча в Женеве. В еще одном материале рассказывалось, как в Николаеве напали на Олега Царева. Олег Царев! Как я забыл про это! Ведь отец наставлял меня, чтобы в случае непредвиденных обстоятельств я связывался с ним. И телефон его у меня имелся. Почему я не вспомнил об этом? Хотя чем он сейчас мог мне помочь в поисках Славика? В Киеве к нему, судя по всему, не очень прислушиваются.

Я отложил газету. Странно. Наши журналисты пока пишут о событиях на Украине как о том, что нас напрямую не касается. Завидная позиция. Но дальновидная ли? Крым нам никто не простит. А значит, у нас под боком толпы людей, готовых вцепиться в глотку всякому русскому. Или не всякому? Припоминая разговор с Ниной, я подумал, что она так и не объяснила мне причину появления в ее сюжете этого крымского моряка. Ушла от разговора. А потом не вернулась к нему.

Самолет споткнулся в воздухе и накренился вперед.

Скоро посадка. Мое внутреннее состояние сейчас напоминало аэроплан, который никак не может приземлиться, уносимый потоками воздуха неизвестно куда. Лететь бы так и лететь. Но Киев и Москва слишком близко друг к другу…

* * *

Меньше всего я ожидал, что отец встретит меня в аэропорту. Как он узнал, что я лечу этим рейсом? Он сигнализировал мне так энергично, словно без этого я бы его не признал. Когда папа обнял меня, я почуял, что от него крепко пахнет спиртным.

– Как ты долетел?

– Без происшествий, как видишь. Как ты узнал мой рейс?

– В посольстве дали информацию.

– Оперативно. Ты прямо сыщик.

– Пойдем скорее. – Он пропустил мимо ушей мою шутку.

Я предполагал, что в машине он вынудит меня дать ему подробный отчет о поездке, но батя, как только мы тронулись, почти сразу же заснул. Зачем он приехал встречать меня? Что его тяготит? Сейчас, с чуть запрокинутой головой, он выглядел непривычно беззащитно.

Проснулся отец почти одновременно с тем, как автомобиль притормозил около нашего подъезда. В первый момент он взглянул на меня испуганно, словно не узнавая. Потом потряс головой, протер глаза, зевнул и обратился ко мне:

– Прости, сынок. Я что-то устал сегодня. Вот и отключился. Возраст сказывается. – Он улыбнулся немного виновато и открыл дверцу.

– Не стоило меня встречать. Ты и так еле живой. Я бы и сам добрался, – попенял я ему, когда мы поднимались в лифте.

– Не терпелось скорее тебя увидеть, я так волновался…

– В последние годы я отвык от того, что ты за меня беспокоишься.

Отец в ответ как-то тревожно и печально посмотрел на меня и промолчал. Может быть, ему что-то мешает быть со мной искренним?

Лариса позвонила совсем не вовремя. «Турецкий марш» сейчас на редкость неуместен.

– Ты прилетел?

– Только-только, – соврал я.

– Как только-только? Ты же должен был утром? Я что-то перепутала?

– Мне пришлось поменять билет. Были дела. Всякие обстоятельства… Ты новости не смотришь?

– Как-то не до этого было. Сегодня столько клиентов! Недавно закончила.

– Ты где?

– Хочешь увидеть меня?

– Нет. Давай завтра. Я без сил. У меня такое произошло…

– Что? Тебя еще повысили?

– Я тебе перезвоню минут через десять. Хорошо?

– Но ты в порядке?

– Все расскажу. Не волнуйся.

– Буду ждать.

После этого короткого разговора настроение вконец испортилось. Я залез в меню телефона и поменял звонок с «Турецкого марша» на обычный сигнал. Моцарт мне надоел. Слишком навязчивый и беззаботный. Как мне теперь обращаться с Ларой? Любопытно, что она ничуть не обеспокоилась тем, что я не прилетел вовремя, попросту говоря, не обратила на это внимания, словно так и надо. А позвонила, скорей всего, из вежливости. Как я мог так долго заблуждаться, что нужен ей?

На лестничной клетке запах свежей выпечки. Неужели мама с бабушкой затеяли пироги?

– Мы пришли! – прокричал отец.

– Мыть руки и к столу, – мгновенно откликнулась мать.

Все почти как в детстве, когда мы с отцом откуда-нибудь возвращались, а мама ждала нас и готовилась побаловать чем-нибудь вкусненьким.

Сняв пальто, я прошел на кухню, где мама и бабушка усердно хлопотали. Обнял их. Они одновременно прижались лбами к моим плечам и замерли.

– Как здорово, что вы так быстро доехали, – запричитала бабуля.

Я шутливо попенял ей на нарушение режима: ведь с ее давлением никак нельзя бодрствовать в такой поздний час. Бабушка только задорно хохотнула в ответ. Мама непривычно раскраснелась и выглядела оживленной. Такой я давно ее не видел. Она предупредила меня и отца строго-настрого, что через пять минут все будет на столе и опоздавшие пусть не рассчитывают на снисхождение.

Зайдя в свою комнату, я зажег прикроватную лампу, поставил сумку на пол, переоделся в домашнюю одежду, открыл форточку, чтобы проветрить перед сном. Флэшку я положил в ящик тумбочки и на всякий случай задвинул ее поглубже. Но потом снова вытащил и принялся разглядывать, словно на этом крошечном, умещающемся на ладони носителе что-то можно было рассмотреть. Ну вот. Я в Москве. Не открывать и никому не показывать до эфира! Но самому-то можно ознакомиться? Нет. Не буду. Что от этого изменится? Не я отвечаю за ее содержание. А если Кабанов потребует показать ему перед программой? Скорей всего, так оно и будет. Придумаю что-нибудь. Поздно уже. Уже за полночь. Стоп! Ведь Лариса звонила не больше четверти часа назад. А что она так поздно делала в парикмахерской? Она, помнится, уверяла меня, что только освободилась. Их салон перевели на круглосуточный режим? Вряд ли. Похоже, моя девочка, моя бывшая девочка мне врет. Но зачем? Даже любопытно проверить, отреагирует ли она как-то, если я пропаду на время для нее. Будет или она умирать от нетерпения и тревоги или спокойно уснет? А Кабанов каков? Ни слуху от него, ни духу. Наверняка видел мой звонок. И не один. И даже не перезвонил. Полагает, что это нормально? Увлечен чем-то более важным? Или Гена его уже обо всем проинформировал. Если протрезвел, конечно… Я набрал номер Кабанова еще раз. Он снова был вне зоны доступа.

Я закрыл флэшку в ящике и вздохнул с облегчением.

За столом мы сидели недолго. Никто не расспрашивал меня о поездке, будто я отлучался к другу на дачу, а не в город, где, мягко говоря, неспокойно. Отец выпил несколько рюмок коньяка и весь как-то обмяк, расплылся. Не дождавшись чаю, он удалился в спальню. Когда мать разлила заварку по чашкам, я вспомнил о приобретенном мной киевском торте и сразу же сказал ей. Как же мама обрадовалось ему!

– Неси быстрее. Что же ты раньше молчал?

Мы все отведали по большому куску. Торт не подкачал. Можно было бы решить, что ужин прошел идеально, если ли бы один раз я не поймал встревоженный взгляд матери, говоривший, что она частично в курсе моих киевских проблем. Отец наверняка строго-настрого запретил ей вмешиваться, и она безупречно исполняет свою роль.

От Ларисы ничего. Наверное, оскорбилась, что я обещал перезвонить и обманул. Ну и хорошо. У меня есть Нина.

После того, как чай был выпит, я ушел к себе.