Сводка происшествий по городу удивляла на сей раз своей скудостью, словно вознамерившиеся переступить закон в последний момент то ли по воле Божьей, то ли по собственной превратились в агнцев. Всего три незначительные кражи, разбойное нападение на даму с сумочкой, с десяток хулиганских действий, вовремя пресеченных патрульно-постовой службой. Ни тебе телесных увечий, ни грабежей, ни изнасилований, ни убийств. Если так и дальше пойдет, придется от безделья на работе кросс-ворды разгадывать.

Я уже хотел возвратить журнал дежурному по управлению, как в самом низу мое внимание привлек зафиксированный случай самоубийства — взгляд наткнулся на знакомую фамилию. Пришлось прочитать всю запись: «В 22 ч. 50 мин. обнаружен труп мужчины возле дома номер 5 по улице Заводской. Оперативной группой проведены мероприятия по установлению личности погибшего и полной картины происшествия. По показаниям свидетелей, мужчина упал ориентировочно с высоты девятого этажа, предположительно из сушилки. Установлены родственники погибшего и место его проживания: ул. Заводская, 5, кв. 36. Фамилия погибшего Колмыков, только сегодня, со слов родственников, выписавшегося из больницы. Предварительное заключение: самоубийство».

Ошеломленный новостью, я направился к двери.

— Сухотин! — окликнул меня дежурный.

Я оглянулся.

— Журнал оставь.

Только тут я заметил, что в растерянности уношу рукописное творение дежурной части.

Минут через сорок я уже сидел в районном отделении уголовного розыска и изучал те факты, что дало дознание. Опрос свидетелей и родственников меня не удовлетворил: все проведено как будто ради проформы, а не ради раскрытия преступления, ни глубины, ни тонкости вопросов при предварительном расследовании не обнаружил. Все сводилось к банальным «слышали ли», «видели ли». Возможно, я подходил несколько придирчиво к своим коллегам и поступил на их месте точно так же, но сейчас был убит важный для меня свидетель. Именно убит, в этом я не сомневался и даже видел причину, заставившую обойтись с ним так немилосердно. Случая самоубийства я не допускал. Человек, выглядевший вполне уравновешенным во время нашего совместного рейда по рынку, вдруг через несколько часов решил свести счеты с жизнью. Это какое же должно быть оказано за короткий промежуток времени воздействие на психику, чтобы помутился разум. Мне, конечно, сложно опровергнуть выводы дознания, ко всему, самоубийство — это очень удобная для следствия версия. Все спишут на неустойчивую психику и дело закроют — ни хлопот, ни забот.

Для меня сейчас представляло интерес заключение судебно-медицинской экспертизы, но я сознавал, что едва ли получу четкий ответ на поставленные мною вопросы. К примеру, что стало причиной черепно-мозговой травмы: удар тяжелым предметом по голове до того, как жертву сбросили с высоты, или соприкосновение головы с твердым покрытием пешеходной дорожки. Едва ли такие тонкости, если они имели место, будут установлены. И потому я решил отправиться не в бюро судебно-медицинской экспертизы, а по адресу, где проживал погибший, в надежде разжиться у родственников или соседей фактами, упущенными из виду во время проведения дознания.

Мне было известно, что Колмыков не имел семьи и проживал с родителями и младшим братом. Я, конечно, представлял, в каком горестном состоянии находились близкие погибшего, и то, что им просто будет не до меня. Опасения подтвердились наполовину. Погибший находился еще в морге, и потому, войдя в квартиру, ни плача, ни причитаний я не услышал. На лицах присутствующих печаль и некая растерянность. Меня заметили, но никто не поинтересовался, кто я и зачем здесь объявился. Возможно, меня приняли за одного из жильцов, приходивших с выражениями соболезнования и предложением помощи. Потому-то и дверь не закрыта на замок.

Я увидел Антонину Петровну. Она сидела в кресле, прижав, как тогда, в квартире племянницы, обе руки к левой половине груди. Словно ощутив мой взгляд, она повернула голову. Долго всматривалась. С трудом поднялась и направилась ко мне.

— Это вы? — спросила неуверенным болезненным голосом.

— Да, — кивнул я и уточнил: — Сухотин из уголовного розыска.

— Я помню, — проговорила Антонина Петровна и следом поделилась: — А у нас опять горе, мой сын Миша из сушилки выбросился. Насмерть разбился.

— Примите соболезнования. Я был немного знаком с вашим сыном.

Женщина подняла на меня глаза. В них ни капельки удивления, все съедали печаль и тоска.

— Он не рассказывал, — произнесла Антонина Петровна и тут же спросила: — А вы, похоже, по делу Марины пришли?

Объяснять женщине предполагавшуюся мною связь между двумя трагическими событиями и высказывать свои соображения было, конечно, в данной ситуации неуместно. Ограничился кивком и немногословной фразой:

— Да, и в связи с ее делом тоже.

— Боже, просто не верится, что Миша смог решиться на такое, — не проговорила, а простонала женщина.

— Мне тоже не верится.

По мере того, как догадка занимала в ее пораженном горем сознании главенствующее положение, глаза женщины округлялись, а рот приоткрывался.

— Вы считаете, и его тоже?.. — выговорила она каким-то обессиленным голосом и, найдя рукой опору, привалилась к стене.

— Ничего нельзя исключать, — ответил я уклончиво, ибо опасался ухудшения состояния женщины.

В прихожую из кухни вышел молодой человек лет двадцати пяти. Почему-то я сразу решил, что это младший брат погибшего, и не ошибся.

— А это мой меньшенький, Володя, — представила Антонина Петровна. Ее лицо сморщилось, глаза закрылись, по щекам потекли слезы.

— Ну, мам, не надо, мам, успокойся, — молодой человек обнял мать за плечи, проводил в зал и усадил на прежнее место. Налил в бокал сердечных капель, заставил выпить.

— Володя, вас можно на минуточку? — тихо позвал я.

Он услышал и, оглядываясь на мать, подошел ко мне.

Я в очередной раз представился и предложил уединиться.

Едва ли наша беседа получилась бы многословной и продолжительной, не прояви я дотошность. Самоубийство брата для него, как и для его родителей, стало полной неожиданностью, тем более до этого за братом не замечалось никаких склонностей к суициду. Какой-то другой информацией я уже и не надеялся разжиться. Скорее ради проформы, а не в расчете на удачу я попросил его как можно подробнее расписать весь вчерашний день брата. Как и предполагал, все уложилось в несколько коротких предложений: пришел из больницы, позвонил кому-то, договорился о встрече, ушел, возвратился через пару часов, отдыхал, затем поздним вечером разговаривал с кем-то по телефону. После, предупредив, что отлучится ненадолго, покинул квартиру и больше не вернулся.

Меня заинтересовал факт вечернего телефонного разговора, ибо в первом случае, в этом я был уверен, погибший звонил мне. И ко всему, сей факт не фигурировал в протоколах дознания. Обозначилось нечто реальное, от которого, не исключено, можно будет оттолкнуться в дальнейших поисках, и я поспешил с вопросом:

— Вы можете уточнить: звонили брату или он сам набрал номер?

— Звонили брату, — ответ прозвучал твердо. — Я сам брал трубку.

— Звонил мужчина?

— Да.

— О чем с ним говорил брат?

— Он сказал всего два слова: «Сейчас выйду» — и начал собираться.

— Брат не назвал причину столь поспешного ухода?

— Назвал, хотя я и не интересовался.

В этот момент мои глаза открылись шире, ибо удача пока явно благоволила мне.

— И что же он сказал?

— Что идет на встречу с работником уголовного розыска, который ищет убийцу нашей двоюродной сестры.

— Почему вы не рассказали об этом следователю? — вопрос прозвучал не без укоризны.

— Меня не спрашивали, а родители об этом звонке не знали, они ложились спать. Да и я, честно говоря, был сильно растерян, чтобы догадаться рассказать самому.

После разговора с братом погибшего исчезли последние сомнения по поводу того, что произошло убийство. Ко всему, я сделал очень важные выводы. Определенно по телефону звонили от моего имени, а отсюда следовало, что преступник знал не только мою фамилию, но и место работы. И еще: нас наверняка заметили на рынке, и заинтересованное в сокрытии преступления лицо, другими словами, возможный убийца молодой женщины-коммерсанта догадался, что идет розыск и чем он может для него закончиться. Потому и такая поспешность в ликвидации Колмыкова. Кто же он, воспользовавшийся расположением женщины, убивший ее и завладевший деньгами и драгоценностями, а теперь умело маскирующий следы? Ловчила по имени Кеша с малозапоминающейся внешностью или кто-то другой? Есть над чем поразмышлять. Хотя я больше склонялся к варианту с убийцей, которому знакома моя внешность и с которым, не исключалось и такое, каждое утро здоровался, и возможно, даже в тесноватых коридорах управления. Припоминался намек Алешина на преступника в милицейской форме, и хотя та догадка относилась к другому случаю, она нет-нет, да посещала меня, порождая чувство досады и бессилия. После не очень длительных размышлений я исключил из подозреваемых в убийстве женщины, в связи с последними трагическими событиями, Макарова, но даже в мыслях извиняться перед покойным не стал: на его совести остались другие мерзкие дела.

На работе связался по телефону со своим основным поставщиком информации из мира криминала. Как всегда, был краток: назначил на завтра встречу.

Приятное, после насыщенного беготней и делами дня, ждало вечером, когда я переступил порог собственной квартиры. В кресле сидела Жанна. Изумление было настолько велико, что я лишь улыбался. Восторг при виде любимой женщины лишил меня дара речи. Да и нужны ли в эти мгновения слова, когда все написано на лице? Она поднялась из кресла. На ее лице, несмотря на улыбку, — настороженность, словно ожидала порицания за свой поступок. Я вытянул руки, чтобы заключить ее в свои объятия.

— Кто-то говорил, что меня будут ждать здесь даже через годы, — голос Жанны звучал трепетно и обворожительно нежно. И эта трепетность, несомненно порожденная сильным чувством любящей женщины, достала до сердца, выбивая его из колеи размеренности, наполнила душу таким же волнением.

И все! Исчезли неприятности минувшего дня, будто их и не было, упала с плеч, словно накидка, усталость. Я терся щекой об источающие аромат лета волосы, касался губами шеи, вдыхал тонкий, уже знакомый до головокружения запах тела. Я ощущал ее жаркое сбивчивое дыхание и пьянел. Пьянел в объятиях дурманящего, как вино, чувства. Для нас опять перестало существовать время. Нас окружала вечность любви.