Зазвонил телефон, я поднял трубку. Глухой монотонный голос Писарева справился о самочувствии. Ответил коротко:

— Поганое.

— Юрку из морга привезли, — сообщил он.

Я горестно и шумно вздохнул.

— Еду сейчас туда, — добавил Писарев.

— Давай, я тоже скоро подъеду, — и хотел уже положить трубку, но следом, спохватившись, произнес: — Постой. Что-нибудь хоть прояснилось?

Герка не уточнял, о чем я спрашивал: на двоих у нас сейчас одна боль.

— Пока обобщаем факты и данные экспертиз. Уже есть над чем поразмышлять. Отпечатки пальцев, обнаруженные на посуде в квартире Чегина, и отпечатки пальцев, оставленные на бокале в квартире Алешина, идентичны и принадлежат женщине. Но это еще не все: отпечатки пальцев на ноже тоже принадлежат предположительно женщине, но уже другой. Вот такой выходит ребус. Ну ладно, увидимся.

— Увидимся, — машинально проговорил я и положил трубку.

Гнетущая потеря вновь завладела моей душой. Сидел, тупо уставившись в стол, в голове, как на заезженной пластинке, проигрываются похороны: прикосновение губ к холодному лбу друга, троекратный прощальный салют, раздирающий сердце вопль. И все это рядом, завтра. Легкое покашливание заставило поднять голову. На меня смотрел Ловчила с той самой услужливостью, которая проявлялась на его лице в наши первые встречи.

— Ну, и что надумал? — вернулся я к исполнению своих обязан-ностей.

— Видите ли, — он вывернул перед собой руки ладонями вверх, словно собирался заниматься хиромантией, — бумажка, я имею в виду протокол обыска, она и есть бумажка.

— Хотите сказать, беру на понт и вам нужны результаты дактилоскопической экспертизы в надежде, что она ничего не обнаружила, — догадался я.

— Ну, не совсем так, но где-то рядом, — и он изобразил на лице наигранное смущение.

Я набрал номер телефона трассологической лаборатории. Результаты оказались готовыми, и я попросил доставить их в кабинет.

Минут через пять вошла сотрудница лаборатории, пристально взглянула на Ловчилу и положила передо мной лист протокола.

— В нашем банке данных подобные отпечатки имеются? — спросил я.

— Да, — подтвердила сотрудница. — В заключении указано. Отпечатки пальцев принадлежат Саврасову Георгию Константиновичу, привлекавшемуся ранее к уголовной ответственности за мошенничество.

Женщина вышла, и мой взгляд застыл на Ловчиле.

— Ну, и что теперь? Думали, разыгрываю перед вами спектакль с протоколами и прочими атрибутами? — и тут же перешел, для вразумления, на дружеский тон: — Ты же не ровня крутым мальчикам с бычьей головой и таким же умом. У тебя же соображалка работает, как у профессора математики, и ты уже давно просчитал все варианты возможного для тебя исхода и убедился, что предлагаемый мною — лучший, но почему-то «валяешь ваньку» и надеешься на дурацкое «авось».

— Ну, а если эти драгоценности и валюту меня сама хозяйка попросила надежно спрятать? Опасалась за их сохранность, боялась Леши вашего? — проговорил он ехидным голоском, и я, уже было готовившийся принимать капитуляцию, был буквально обескуражен: в моем распоряжении не имелось веского факта в противовес его заявлению.

Длительная пауза сыграла бы ему на руку, он почувствовал бы мою неуверенность и попытался бы развить успех. Пришлось проявить весь свой артистизм. Я с раздражением задвинул ящик стола, поднялся, насупил брови.

— Все, Саврасов, у меня больше нет времени с вами возиться. Повторяюсь, я свое дело сделал: задержал подозреваемого в убийстве и, возможно, не в одном, ну, а по наркотикам — особая статья. В общем, фактов предостаточно, чтобы избрать мерой пресечения содержание под стражей, — я подвинул к себе поближе телефон и начал накручивать диск. — И пусть теперь тобой занимается прокуратура: уличают, сличают, проводят очные ставки, делают следственные эксперименты. У меня с тобой полный развод!

Я набрал последнюю цифру домашнего телефона Жанны, уверенный, что ее нет в это время дома.

— Вадим Андреевич! Уговорили, я согласен, — произнес он покладистым тоном и поинтересовался: — Под копирочку будете записывать или как?

— Или как, на диктофон. Для контроля, на всякий случай, чтобы не вздумали перед следователем вновь «ваньку валять», невинного из себя корчить.

— Ладно, начальник, — Ловчила махнул рукой. — Условия принимаю, будь моим первым исповедником, не перед кем в жизни еще не каялся.

Я вынул из ящика стола диктофон и, поставив его перед Ловчилой, утопил кнопку.

— Начинай, — и кивнул ему.

— Познакомились мы с ней на центральном рынке, — начал он со вздохом человека, теряющего что-то дорогое. — У нее там торговые точки были. Назвался Кешей. Имелся у меня поддельный паспорт на имя Иннокентия Егорова. И род занятий перед ней обозначил: представитель игорного бизнеса. Сошло. Поверила, видимо, мне на слово. Да я и сам не предполагал, что у нас все так лихо закрутится, думал, очередное кратковременное увлечение: мало ли их, торгашек на рынке, со смазливыми рожицами. Однако увлекся, а тут еще узнал от нее, что она валютой спекулирует во время скачков курса доллара, и у меня появилась мысль о долгосрочной дружбе с этой оборотистой бабой и даже о создании семьи. Ведь если объединить наши капиталы и приплюсовать нашу деловитость, то можно было бы открыть прибыльное дело и отойти от криминальных способов добычи денег. Об этом мечтал я, но тут появился ваш Леша. Марина ко мне охладела, оно и понятно: она жила настоящим, и ей было сподручнее иметь защиту в лице нагловатого сотрудника уголовного розыска. Короче, я понял: моим мечтам никогда не осуществиться и вскоре окажусь третьим лишним. Конечно, все это меня бесило. Вашего опера я готов был сжевать без соли. Виделись мы с ним довольно-таки часто, общались. Марина еще окончательный выбор не сделала, и так получалось, либо я у нее находился и тут он появлялся, либо наоборот. Накрывали стол, сидели, веселились, неприязнь друг другу не показывали. Он даже предлагал мне помощь в случае каких-то неувязочек с законом, со своим другом Чегиным познакомил однажды. Но я-то предчувствовал: наш тройственный союз должен когда-нибудь закончиться чем-то нехорошим. И закончился. В один из вечеров я соизволил расслабиться в компании единомышленников. Потом позвонил из ресторана Марине и напросился в гости. Странно, но она не отказала. Пришел. Посидели, выпили. Я сыпал комплиментами и, будучи пьяным, поделился своими грандиозными планами о совместной жизни, об объединении капиталов и об открытии прибыльного дела. Мне показалось, она заинтересовалась, у нее появилась расположенность ко мне. В общем, мы оказались в постели, но тут ее сотовый запищал. Она аппарат к уху и голосок сразу с раздраженного на елейный съехал. Из разговора понял, что звонит Леша и набивается на свидание. Она в деликатной форме отказала, мол, уже поздно, устала, давай завтра встретимся. Короче, уговорила. Ну, а я, хоть и испытывал ревность, вновь обнял ее и тут почувствовал всю ее холодность, нет, даже омерзение ко мне. Она дернулась, будто гад по ней какой-то полз, оттолкнула от себя и приказала домой собираться. Ну, меня заело. Ну, думаю, шлюшка, еще порядочную из себя корчит. Начал обзывать ее. Она тоже не молчала, пригрозила милицию вызвать и вообще объявила меня нежелательным человеком в своем доме. Ну, тут и ревность круто взыграла, и обида взяла, что менту какому-то — с большим удовольствием, а мне — на дверь. Короче, потерял я над собой контроль, бросился на нее тигром, что-то кричал, бил. Она все брыкалась, ногтями царапалась, а потом задергалась и затихла. Тут-то я и протрезвел. Сижу на ней верхом, а мои руки на ее горле сошлись. Пот меня холодный прошиб. Вскочил, включил свет, над ней склонился, а она не дышит. Ну все, думаю, в мокрушники попал. Оделся по-быстрому, но квартиру не покинул, стал следы свои уничтожать. Всю посуду, которой касался, в пакет сложил, потом выбросил подальше от дома. Дверные ручки протер, стол, стул, на котором сидел. И пока это все проделывал, искуситель мысль преподнес: взять еще один грех на душу, рангом, конечно, пониже. Пришедшей мысли я сопротивляться не стал, начал по шкатулкам, ящичкам и по тайным местам лазить. Усердно трудился, около часа. Наткнулся вначале на ювелирные изделия, а потом в кухонном шкафу доллары обнаружил. Пачки купюр были приклеены скотчем к самому низу. На ощупь обнаружил. Затем потушил везде свет и ушел.

Ловчила приостановил свою плавную речь и вдруг на эмоциональном подъеме, на грани крика, стукнул себя в грудь:

— Не хотел я ее убивать! И в мыслях не держал! Все подлая ревность сделала, в неуправляемое состояние меня бросила!

Я не столько понимающе, сколько успокаивающе кивал. Помогло. Его голос вошел опять в спокойное русло.

— Макаров меня шантажировать начал. Не знаю, имел ли он против меня какие-то улики или просто на понт брал, но сначала намеками, а потом и открытым текстом обвинил меня в убийстве Марины и потребовал поделиться взятыми у нее драгоценностями и валютой. Поделиться я мог бы, но понимал, что это может оказаться ловушкой, чтобы взять меня с поличным, а в лучшем случае, отдав долю и тем самым признавшись в причастности к убийству, я попаду в полную зависимость от него. Потому-то я твердо отвергал все его намеки и предложения. Казалось, он отстал, и вдруг, встретившись со мной, предъявил ультиматум: или дележ, или я сушу сухари. По его словам, у него имелись факты, чтобы обеспечить мне статью за умышленное убийство. На раздумье он отвел мне великодушно три дня. Я не ведал, имелось ли у него что-то против меня, но уяснил одно: он от меня так просто не отстанет. Выбор выпадал небогатый: либо сделаться его рабом, либо освободиться от него. Вот тут-то и пришла идейка использовать двоюродного брата Марины. Он после смерти сестры каждый день на рынке появлялся. В тоске ходил, свою вину первому встречному высказывал. Провел я с ним пробный разговор. Стал внушать потихонечку, что, мол, для того, чтобы вину с себя снять, надобно замочить убийцу сестры. Смотрю — прислушался. На следующий день я ему еще внушение провел, затем сказал, что знаю адрес, где убийца проживает, и свою помощь предложил. Не таким уж он и чокнутым оказался, сразу уразумел и даже нетерпение стал проявлять. И решил я рискнуть. Позвонил Леше, сказал, что принимаю его условия и что завтра в одиннадцать вечера буду у него с его долей. Самоуверенным человеком, видимо, был ваш опер, не засомневался, не перенес ни время, ни место встречи. Сложность для меня в чем заключалась? Чтобы Леша пустил меня в собственную квартиру. Решил, как только дверь откроет, в живот ножом его ударить, а затем этого придурка, брата Марины, в квартиру затащить и заставить добивать моего бывшего соперничка. Ну, пока он обидчика сестры разделывал бы, я бы быстренько ушел, дверь захлопнул и с ближайшего телефона в милицию сообщил. Если они застали бы его там, на месте преступления — все прекрасно. Узнают, что он состоит на учете в психдиспансере, и все его россказни будут восприниматься как бред, а останется один голый факт: его причастность к убийству опера. Но если бы он даже и покинул квартиру Макарова, его все равно быстренько нашли бы по моей осторожной наводке. Вот такой у меня был план. Как я уже говорил, ваш Леша не усмотрел подвоха и согласился на встречу. Но зато мне его покладистость стала казаться подозрительной. В целях безопасности он мог запросто пригласить своих дружков. И решил я за-явиться к нему не вечером, а ранним утром, без всякого предупреждения, сославшись на то, что срочно отбываю в другой город. Правда, опасался, что придурка к назначенному времени из дома вытащить не смогу. Но все обошлось.

Дверь в квартиру, как ни странно, была приоткрыта. Такого везения и предположить невозможно было. Казалось, мне помогал если не Всевышний, что в подобных случаях маловероятно, то сатана — точно. Приготовил нож и ступил за порог. В спальне горел свет. Я увидел ужасную картину. Леша лежал в окровавленной постели с выпученными глазами и ножом в животе. То, что он мертв, не вызывало сомнений. Естественно, я задался вопросом: кто опередил меня, избавив от излишних хлопот? Выискивать же следы неведомого помощника я, конечно, не стал, нужно было по-быстрому и незаметно уходить. Не получилось. Этот псих, которому приказал стоять за дверью, объявился в квартире. Увидел мертвого Лешу и к нему. Оцепенел над телом. Я его за руку потянул, и мы по-быстрому исчезли.

Ловчила как-то строго посмотрел на меня и, по-видимому, заметив на моем лице признаки недоверия, оскалился, как хищник при виде добычи.

— Сомневаешься, начальник, — произнес он, — а между тем все — чистая правда. У меня ведь дальше нервные дни наступили, боялся, что псих придет в милицию, расскажет все. Как было, и попаду я в подозреваемые. Вот, думал, с одной стороны сильно подфартило, а с другой — невезуха. Знал бы, что дело такой оборот примет, не связывался бы с ним. Пришлось затаиться, из дома не высовываться. И тут через несколько дней читаю в газете, что этот ненормальный пришел с повинной в милицию и признался в убийстве сотрудника уголовного розыска.

— И ты не внушал ему по телефону мысль о якобы совершенном им убийстве? — прервал я связный рассказ Ловчилы.

— Какие звонки? Я затих, как карась в тине.

— Ну-ну, продолжай.

— А чего продолжать-то? Все.

— А убийство Колмыкова? Ты же позвонил ему по телефону и от моего имени вызвал из квартиры, чтобы расправиться. А причиной, повторяю, послужило то, что ты заметил нас с ним на центральном рынке и догадался, чем это тебе может грозить.

Ловчила вдруг вытянул руку и, оттопырив палец, стал показывать им вниз, давая понять, что нужно выключить диктофон. Я подчинился его жесту.

— А насчет психа у вас против меня ничего нет, — заявил он. — Я же не святоша чужие грехи на себя брать. И так на мне заработаете прибавочку к зарплате, очередное звание. Хватит и признания в убийстве Маринки, подчеркиваю, в состоянии аффекта.

— Значит, будешь ждать очередной порции доказательств?

— Мне теперь спешить некуда, время терпит. Да, — он коснулся рукой лба, — не забудьте, пожалуйста, согласно нашему джентльменскому соглашению, уведомить господина следователя о моем добровольном признании, ну, и можно даже о добровольной явке.

— Уведомим, — пообещал я и начал подводить итог нашего общения: — Мерой пресечения вам наверняка изберут содержание под стражей.

— Стопроцентно, потому считаю неуместным просить о какой-то там подписке о невыезде, — в его голосе зазвучали ироничные нотки — знак уравновешенности.

— Да, чуть не забыл, — я постучал пальцем по столу. — У нас ведь еще один вопрос остался открытым. Итак, откуда у вас в записной книжке номера телефонов сотрудников правоохранительных органов?

— Кажется, я уже говорил откуда.

— Мало походит на правду, — мне пришлось загадочно ухмыльнуться и сделать намек: — Есть другие предположения, и даже имеются доказательства об ином происхождении записей в вашей книжке.

Сказать, что он купился на мой намек, было бы неверным. Поменять показания его заставил, конечно, расчет, который он быстро произвел, взвесив все «за» и «против», и, не увидев в этом ничего усугубля-ющего своего положения, Ловчила признался:

— Ну, хорошо, я нашел их в записной книжке Макарова, которую взял в то приснопамятное посещение квартиры.

— Откуда и зачем взял?

— Она лежала на виду, рядом с телефоном. Подумал, что в ней могли оказаться и мои координаты, а это значило наверняка подвергнуться проверке и попасть под подозрение.

— Выходит, никакого разговора с Макаровым о человеке из прокуратуры не было?

— Не было. Придумал я.

— И с Алешиным не знаком?

— Нет.

— Откуда же узнал, что он из прокуратуры?

— В записной книжке было сказано.

— Опять какая-то неувязочка выходит, — попытался я запутать Ловчилу. — С человеком не знаком, а номер его записал. Для чего?

— Про запас, — повысил он голос. — Мало ли что могло произойти при моей профессии. Козырнуть при случае никогда не помешало бы. Понятно?

— И где же записная книжка Макарова? — я оставался чужд эмоций.

— Сжег. Нужное выписал и сжег, а пепел… — он потер ладонь о ладонь. — Не мог же я оставлять у себя такую улику. Понятно?

— Логично, — я согласно кивнул, а сам думал, что сидевший передо мной человек для собственной безопасности мог запросто уничтожать важных, по его разумению, свидетелей и основательно зациклиться на этом, и одному Богу известно, как далеко продолжалась бы эта цепная реакция убийств и на ком она оборвалась бы. Вопрос достойный, чтобы поломать над ним голову, и не только мне одному. Пусть над ним помучаются люди из прокуратуры.