Гродман был препровожден в кабинет, где добросовестно работал министр. Отважный лидер протестующих был, вероятно, единственным человеком, которому нельзя было отказать в посещении. Когда он вошел, на лице министра внутренних дел, казалось, проявилось некое облегчение. Подчиняясь знаку своего начальника, секретарь министра забрал с собой только что пришедшую телеграмму в соседнюю комнату, где он работал. Излишне упоминать, что едва ли даже десятая часть корреспонденции министра когда-либо попадала ему на глаза.

— Вероятно, у вас есть веские основания для того, чтобы беспокоить меня, мистер Гродман? — почти радостно спросил министр.— Конечно, это касается Мортлейка?

— Разумеется, и причины у меня самые веские.

— Присядьте. И продолжайте.

— Не сочтите за дерзость, но вы никогда не интересовались толкованием свидетельских показаний?

— О чем это вы? — недоуменно спросил министр и добавил с меланхолической улыбкой: — Недавно мне пришлось этим заняться. Конечно, я никогда не был специалистом по уголовному праву, как некоторые из моих предшественников. Я едва ли могу говорить об этом, как о науке; для меня это не что иное, как вопрос здравого смысла.

— Прошу извинить меня, сэр, это самая тонкая и трудная из всех наук. Я бы даже сказал — это высшая из всех наук. Что есть индуктивная логика, по утверждению, скажем, Бэкона и Милля, как не попытка оценить значение свидетельств? Ведь это, так сказать, попытка пройти по следам Творца, которые тот оставил за собой. Творец — я говорю это со всем почтением — оставил мириады ложных следов на своем пути, но настоящего ученого они не сбивают с пути, и он продолжает раскрывать тайны природы. Толпы неучей видят лишь бросающиеся в глаза, очевидные факты, но проницательный человек понимает, что поверхностное впечатление нередко может оказаться обманчивым.

— Очень интересно, мистер Гродман, но в самом деле…

— Извольте выслушать меня, сэр. Толкование свидетельств — весьма тонкая наука, которая требует самого критического и квалифицированного умения учитывать факты, всестороннего понимания человеческой психологии. Но это предоставлено профессорам, которые даже не представляют, что на самом деле вещи являются не тем, чем они кажутся, и все обстоит совсем иначе; профессорам, большинство которых всего год протирали штаны за своими столами, и теперь считают, что обладают глубинными познаниями о сложных предметах и человеческой натуре. Если двенадцать таких профессоров посадить вместе, то они называются присяжными; если же одного из них взять отдельно, то он называется свидетелем. Дача показаний — то есть наблюдение за фактами — вверена людям, которые идут по жизни вслепую. Оценка показаний — право судить, важны ли они — вверена людям, которые, возможно, специализируются в отмеривании фунтов сахара покупателям. Помимо того, что они абсолютно не в состоянии выполнять свои роли — наблюдать или судить,— их наблюдения и их судейство подвержены влиянию всевозможных предрассудков.

— Вы критикуете суд присяжных.

— Необязательно. Я готов признать, что с научной точки зрения, как правило, существует всего два альтернативных варианта, и при равной вероятности правильности каждого зачастую все же принимается верное решение. Например, если в деле показания даются экспертами вроде меня, у присяжных появляется возможность взглянуть на дело наметанным глазом.

Министр внутренних дел нетерпеливо топнул ногой:

— Я не могу выслушивать абстрактные теории,— сказал он.— У вас есть новые конкретные доказательства?

— Сэр, все зависит от того, как подходить к этому вопросу. Как по-вашему, сколько процентов показаний должны быть абсолютно простыми, неприкрашенными фактами, «правдой, только правдой и ничем, кроме правды»?

— Пятьдесят? — спросил министр, с проблеском юмора в голосе.

— Но не пять. Я даже не говорю о провалах в памяти и врожденных дефектах наблюдательных способностей. Впрочем, в сегодняшней юриспруденции самыми удивительными и странными являются подозрительно точные воспоминания на суде некоторых свидетелей о датах и событиях, произошедших много лет назад. Бросаю вам вызов, сэр: скажите, что вы ели на ужин в прошлый понедельник? О чем именно вы говорили, что вы делали в пять часов вечера в прошлый вторник? Никто (если он не машина) не может этого помнить. Разве что, конечно, события эти были чем-то примечательны, но это уже единичные случаи. Весомое препятствие для верного восприятия показаний — элемент предубежденности во всех видах. Вам никогда не приходило в голову, сэр, что мы никогда не знакомимся ни с кем больше одного раза? В первый раз встречаясь с человеком, мы можем представить его себе таким, какой он есть; вторая наша встреча окрашена и видоизменена воспоминаниями о первой. Воспринимаем ли мы наших друзей такими же, какими их воспринимают посторонние люди? Наши комнаты, мебель, прочие вещи  — видим ли мы все это таким же, каким их видит в первый раз посторонний человек? Может ли мать заметить уродство своего ребенка, или влюбленный — недостатки своей возлюбленной, даже если любому другому они бросаются в глаза? Можем ли мы видеть самих себя такими, какими нас видят другие? Нет — привычка и предвзятое отношение все меняют. Наше сознание, как правило, заставляет нас судить поверхностно. Глаза зачастую видят то, что хотят увидеть,— или же то, что они ожидают увидеть. Вы успеваете следить за моей мыслью, сэр?

Министр внутренних дел уже не так нетерпеливо кивнул ему. Его понемногу заинтересовывало то, что он слышал. Они почти не обращали внимания на шум снаружи.

— Могу привести вам конкретный пример. Мистер Вимп рассуждает о событиях, произошедших утром четвертого декабря. Он мыслит так: взломав дверь в комнату мистера Константа и увидев, что основная часть задвижки сломана, я сразу пришел к выводу, что ее сломал я сам. Теперь я признаю, что это было так, но в подобных вещах нельзя делать вывод, что мы двигаемся так же быстро, как нам видится или кажется. С другой стороны, когда вы видите огненное кольцо, создаваемое вращающейся горящей палкой, вы понимаете, что это иллюзия, и не верите в существование сплошного огненного кольца. Это не более чем ловкость рук фокусника. Увидеть — еще не значит поверить, что бы не говорили пословицы, но зачастую мы верим в то, что видим. Это не относится к маленькой догадке Вимпа в отношении двери, тут он был безнадежно неправ, как, впрочем, и абсолютно во всем остальном. Хотя дверь была надежно заперта на задвижку, я считаю, что заметил бы то, что сломал ее, выламывая дверь,— даже если она уже была бы сломана. Ни разу с четвертого декабря и до того момента, как хитроумный Вимп предположил такую возможность, это не приходило мне в голову. И если это произошло со мной, опытным сыщиком, который с наибольшей вероятностью обладает этим проявляемым человеческим разумом неискоренимым стремлением подмечать детали, то как этого можно ожидать от обычного свидетеля?

— Ближе к делу, ближе к делу,— поторопил его министр, нервно протягивая руку к колокольчику на письменном столе.

— Скажем, от такого свидетеля,— невозмутимо продолжал Гродман,— как миссис Драбдамп. Эта почтенная особа не смогла разбудить квартиранта, который намеревался рано встать, несмотря на то, что неоднократно стучалась к нему. Она встревожилась и побежала за помощью — за мной. Я взломал дверь — а как вы думаете, что она ожидала за ней увидеть?

— Мертвого мистера Константа, полагаю,— с удивлением пробормотал министр.

— Точно. Так она его и увидела. Но как вы думаете, в каком состоянии был Артур Констант, когда дверь поддалась моему натиску и распахнулась?

— Неужели он не был мертв? — ахнул министр, его сердце ускоренно забилось.

— Мертв? Такой молодой, здоровый парень! Когда дверь распахнулась, он спал сном праведника. Это был глубокий сон, конечно, очень глубокий, иначе стук в дверь уже давно разбудил бы его. Но за это время фантазия миссис Драбдамп разыгралась, и она представляла себе несчастного квартиранта заснувшего вечным сном, тогда как он спал сном самым обычным.

— Вы хотите сказать, когда вы обнаружили Артура Константа, он был жив?

— Так же жив, как вы сейчас.

Министр замолчал, пытаясь понять положение вещей. Толпа снаружи снова разразилась приветственными криками. Вероятно, это помогало людям скоротать время.

— Но когда же он был убит?

— Сразу же после этого.

— Кем?

— Это, уж простите меня, не слишком умный вопрос. Наука и здравый смысл тут заодно: в таких случаях следует использовать метод исключения. Это должна быть либо миссис Драбдамп, либо я сам.

— Вы хотите сказать, что миссис Драбдамп…?!

— Бедная миссис Драбдамп! Она не заслуживает такого осуждения от министра внутренних дел! Как вы могли подумать такое о добропорядочной женщине!

— Так это были вы!

— Успокойтесь, мой дорогой министр. Нет причин для волнения. Это был всего лишь однократный эксперимент, и я намерен на этом остановиться.

Шум снаружи становился все громче.

— Троекратное ура мистеру Гродману! Гип-гип-ура! — доносилось до их ушей.

Мертвенно-бледный и крайне взволнованный министр коснулся звонка. Появился его секретарь. Он взглянул на лицо встревоженное лицо министра, подавляя удивление.

— Благодарю, что вызвали своего секретаря,— сказал Гродман.— Я как раз собирался попросить вас об этом, чтобы воспользоваться его услугами. Я полагаю, он может стенографировать.

Министр безмолвно кивнул.

— Очень хорошо. Я намерен сделать заявление, которое должно стать приложением к двадцать пятому — юбилейному, в некотором роде — изданию моей книги «Преступники, которых я поймал». Дензил Кантеркот, который согласно написанному мной сегодня завещанию станет моим литературным душеприказчиком, должен будет обработать его, придав ему литературные и драматические штрихи в том же стиле, в каком написаны прочие главы книги. Я совершенно уверен, что он сможет сделать это как должно — он так же хорош как литератор, насколько вы, сэр, хороши как юрист. Я уверен, что у него получится довести стиль других глав до совершенства.

— Темплтон,— шепнул министр,— этот человек безумен. Попытки разгадать Тайну Биг Боу, вероятно, повредили его мозг. Впрочем,— добавил он в полный голос,— застенографируйте его заявление.

— Спасибо, сэр,— сказал Гродман сердечно.— Готовы, мистер Темплтон? Тогда начнем. Моя карьера в бытности детективом в Скотленд-Ярде известна по всему миру. Я говорю не слишком быстро, мистер Темплтон? Немного? Хорошо, постараюсь помедленнее, а вы остановите меня, если я забуду об этом. Когда я вышел на пенсию, то обнаружил, что остался холостяком. Было слишком поздно, чтобы жениться. Мое время принадлежало только мне. Подготовка моей книги «Преступники, которых я поймал» заняла несколько месяцев. Когда она была опубликована, у меня не осталось никакого занятия, кроме размышлений. У меня было много денег, и они были надежно вложены; мне было незачем играть на бирже. Будущее не имело смысла для меня, и я сожалел, что не умер при исполнении своих обязанностей. Как многие неработающие старики, я жил прошлым. Я снова и снова вспоминал свои былые подвиги, перечитывая свою книгу. И я все размышлял, лишенный волнующего ощущения преследования преступника, и рассматривал факты с новой, более верной точки зрения. И чем больше я об этом думал, тем яснее мне становилось, что пойманные мной преступниками были скорее дураками, чем негодяями. Все раскрытые мною преступления были довольно ловко проделаны, но вместе с тем не составляло особого труда их раскрыть. Преступники оставляли за собой следы, отпечатки и «хвосты» — тут и там рваные края, неотшлифованные углы; в общем, небрежно выполненная работа, лишенная артистичной завершенности. Недалекому человеку мои победы могут казаться чем-то изумительным — среднестатистический человек не может понять, как вычислить букву «е» в простой криптограмме, но сам я считаю, что мои победы были столь же банальными, как и раскрытые мною преступления. И тут мне пришло в голову, что я, всю жизнь постигавший науку расследований, мог бы совершить не одно, а тысячу идеальных преступлений, которые было бы абсолютно невозможно раскрыть. Ведь преступники продолжают свои деяния, все еще идя по проторенной дорожке — никакой оригинальности, никакого прорыва, никакого озарения, никакого свежего замысла! Можно подумать, что все они обучались в одной Академии преступников, где было сорок тысяч учеников, и все до одного следуют по изученному пути! Постепенно, снова и снова размышляя об этом, я начал подумывать о том, чтобы совершить преступление, которое поставило бы всех в тупик. Я мог придумать сотни таких преступлений и позволял себе представлять, как я их совершаю. Но получится ли у меня совершить их в действительности? Очевидно, что в эксперименте надо участвовать самому и в одиночку; надо найти жертву или объект преступления. Должен быть вынесен вердикт «смерть в результате несчастного случая». Мне непреодолимо хотелось совершить убийство — сперва заняться самой трудной задачей; мне хотелось запутать, озадачить весь мир — особенно мир, частью которого я перестал быть. Внешне я оставался спокоен и говорил с окружающими как обычно — но внутри меня сжигал огонь горячего научного интереса. Я носился со своими любимыми теориями и мысленно примерял их на каждого, кого встречал. Я перебрал в мыслях всех друзей и знакомых, обдумывая, как их можно убить, не оставив ни единой улики. Среди моих друзей и знакомых нет никого, с кем бы я не расправился в своих фантазиях. Нет ни одного публичного человека — но вы не волнуйтесь, господин министр — я не планировал убивать тайно ото всех. Готов поклясться, на криминальной бирже мои акции дорого бы стоили — никаких избитых мотивов, никаких приевшихся замыслов, никаких банальных деталей с отсутствием артистизма и сдержанности.

Покойный Артур Констант поселился неподалеку от меня, почти что через дорогу. Я познакомился с ним, и он оказался симпатичным молодым человеком, вполне подходящим для моего эксперимента. Я не помню другого подобного человека. С того момента, как я впервые увидел его, между нами появилось нечто вроде симпатии. Нас притягивало друг к другу. Я инстинктивно чувствовал, каким он будет человеком. Мне нравилось слушать, как он с воодушевлением говорит о братстве людей,— мне, человеку, который хорошо знал, что это братство является братством обезьян, змей и тигров. Казалось, ради беседы со мной он с удовольствием выкраивал минуту-другую из определенного им самим рабочего времени.

Жаль было отнимать у человечества столь ценного представителя — но это должно было произойти. Вечером третьего декабря без четверти десять он пришел ко мне. Конечно, я не упоминал об этом ни на дознании, ни на суде. Он хотел тайно обсудить со мной что-то связанное с некоей девушкой. Он сказал, что как-то неофициально одолжил ей денег, а вернуть их она могла, когда ей будет удобно. Он не знал, для чего ей были нужны деньги — только то, что у нее была некая самоотверженная цель, и на это он сам отчасти вдохновил ее. Но девушка неожиданно исчезла, и он волновался о ней. Он не сказал мне, кто она, но теперь, сэр, вы не хуже меня знаете, что это Джесси Даймонд. Он обратился ко мне за советом, как будет лучше организовать ее поиски. Также он упомянул, что на следующий день Мортлейк собирается поехать в Девенпорт первым утренним поездом. Конечно, я сразу же связал воедино эти два факта. И пока он говорил, мои мысли уже были обагрены кровью. Он заметно страдал от зубной боли и в ответ на мое сочувствие признался, что из-за этого очень мало спит. Это были идеальные обстоятельства для того, чтобы проверить одну из моих любимых теорий. Я по-отечески поговорил с ним, дал кое-какие неопределенные советы насчет поисков девушки. Также я взял с него обещание выспаться ночью (прежде чем утром он отправится на митинг трамвайщиков), приняв снотворное, пузырек которого я дал ему. Это новый препарат, который обеспечивает продолжительный сон, не вредя пищеварению, я и сам его использую. Он пообещал мне принять его. Также я посоветовал ему надежно запереть дверь на замок и задвижку, заткнув таким образом все щели, через которые в комнату может проникать холодный воздух зимней ночи. Я упрекнул его в пренебрежительном отношении к своему здоровью. Он добродушно, мягко рассмеялся и пообещал впредь следить за собой и полностью исполнить все мои советы. Так он и поступил. Я был уверен, что миссис Драбдамп, не сумев разбудить его, запаникует и примется кричать об убийстве. Так уж она устроена. Даже сэр Чарльз Браун-Харланд заметил, что ей свойственно выдавать свои впечатления за факты, свои предположения за наблюдения. Будущее для нее изначально окрашено в мрачные тона. Да и большинство женщин ее положения повели себя так же, как она. Миссис Драбдамп оказалась особенно хорошим образчиком, которому можно было внушить нужную мысль. Впрочем, постаравшись, я мог бы произвести такой же эффект практически на любую женщину в данных условиях. В этой цепочке было лишь одно слабое звено: обратится ли миссис Драбдамп именно ко мне для того, чтобы взломать дверь? Женщины в таких случаях всегда прибегают к помощи мужчин. Я же был ближайшим и уж во всяком случае самым авторитетным мужчиной нашей улице и воспринял как должное, что она обратится ко мне.

— Но что же, если этого бы не произошло? — не удержался от вопроса министр.

— Тогда не было бы и убийства, вот и все. В свое время Артур Констант проснулся бы, или кто-то взломал бы дверь и обнаружил его спящим. Никто бы не пострадал, никто бы ничего не заметил. Я едва ли сомкнул глаз в ту ночь. Мысли о необычном преступлении, которое я собирался совершить… жгучее желание узнать — а обнаружит ли Вимп modus operandi… перспектива поменяться местами с убийцами, которых я выслеживал всю свою жизнь, но ни разу не испытывал того внушающего страх удовольствия, которое их обуревает… боязнь заснуть слишком крепко и утром не услышать стука миссис Драбдамп… Да, все эти вещи волновали меня и нарушали мой покой. Я лежал на кровати, обдумывая каждую деталь того, как умрет бедняга Констант. Время тянулось невыносимо медленно, пока, наконец, не наступил туманный рассвет. Я изнемогал от неизвестности. Может, в итоге мне придется разочароваться? Наконец прозвучал этот долгожданный звук — тук-тук-тук — как призыв к убийству. Эхо этих ударов отзывалось в моих ушах, говоря: «Приди и убей его!» Я натянул на голову ночной колпак и, высунувшись из окна, сказал ей подождать меня. Я спешно оделся, прихватил свою бритву и отправился в одиннадцатый дом на Гловер-стрит. Когда я взломал дверь спальни, где Констант спал, подложив руки под голову, я завопил «Господи!», как будто увидел нечто ужасное. Кровавый туман поплыл перед глазами миссис Драбдамп. Она отступила назад и (как я и предполагал) на какое-то мгновение закрыла лицо руками, чтобы не видеть представляемых ею ужасов. В тот самый момент я и нанес рану, точно по науке. Я сделал глубокий разрез и очень резко вытащил орудие, так быстро, что на нем осталась лишь капля крови. Затем из раны заструилась кровь, но, естественно, взгляд миссис Драбдамп  притягивало зрелище страшной раны, поэтому кровь она едва заметила. Я быстро накрыл его лицо своим платком, дабы скрыть возможные судороги. Но как показали медицинское освидетельствование (и в этом случае они оказались очень точны), смерть наступила мгновенно. Я спрятал в карман бритву и пустой пузырек из-под снотворного. Когда за тобой наблюдает такая женщина, как миссис Драбдамп, можно делать все что угодно. Я позволил ее вниманию остановиться на том факте, что оба окна заперты на задвижки. Какой-то дурень потом заметил расхождение в показаниях, потому что полиция обнаружила запертым только одно окно,— но ведь он совсем забыл о том, что я, в своем невежестве, не запер второе окно, после того как открывал его, чтобы позвать на помощь. Конечно, прежде я повременил, чтобы прошло достаточно времени. Я успокоил миссис Драбдамп и начал делать пометки в блокноте — ведь я же стреляный воробей. Моей целью было выиграть время. Я хотел, чтобы тело успело остыть, прежде чем его обнаружат; впрочем, тут не было такой уж большой опасности — вы сами слышали показания медиков, они не могут сузить наиболее вероятное время смерти до промежутка в час-другой. Я честно им сказал, что смерть наступила совсем недавно, будучи вне подозрений, и даже доктор Робинсон подсознательно определил время смерти (впрочем, мистер Темплтон, здесь поставьте вопрос на полях), исходя из того, что оно наступило до моего появления на сцене.

Прежде чем я закончу рассказ о роли миссис Драбдамп в этом деле, я хотел бы обратить внимание еще на один момент. Вы столь терпеливо выслушали мои научные лекции, сэр, полагаю, вы не откажетесь от того, чтобы выслушать последнюю. Весьма важно указать на тот факт, что миссис Драбдамп проспала лишних полчаса. Это событие (как и безвредный туман, появившийся независимо от моих замыслов, однако сыгравший определенную роль) было совершенно случайным и никак не относится к делу. Во всех трудах по индуктивной логике признается, что лишь некоторые обстоятельства явления имеют причинно-следственную взаимосвязь. Всегда существует некоторое количество событий различного рода, не имеющих прямой связи с рассматриваемым делом. Все-таки наука рассмотрения доказательств пока еще не развита в должной степени, и всякую подробность рассматриваемого дела стремятся представить важной и привязать к цепочке доказательств. Я считаю, что попытки объяснить все и вся — удел новичков. Итак, туман и то, что миссис Драбдамп проспала — это не более чем случайность. Всегда имеют место совпадения, и настоящий исследователь должен иметь в виду наличие подобных факторов. Даже я никогда не рассчитывал на серию случайных совпадений, которые привели к тому, что Мортлейк был заподозрен в убийстве. С другой стороны, моя служанка Джейн, которая обычно уходит домой около десяти часов, вечером третьего декабря ушла несколько раньше обычного и не узнала о визите Константа, и эта случайность имела отношение к нашему делу. На самом деле, искусство художника или редактора по большей части состоит в умении понять, какие элементы следует оставить, а какие нет. Подобно этому искусство научного расследования состоит в умении распознавать, какие детали происшествия можно игнорировать. Вкратце, чтобы объяснить все, нужно объяснить слишком много, а объяснить слишком много — хуже, чем объяснить слишком мало. Но вернемся к моему эксперименту. Мой успех превзошел самые смелые мои ожидания. Никто не имел ни малейшего понятия о том, что случилось на самом деле. Неразрешимая загадка Биг Боу взволновала самые проницательные умы Европы и всего цивилизованного мира. То, что человек, судя по всему, был убит в комнате, куда не было никакой возможности попасть, напоминало о магии средневековья. Грозный Вимп, ставший моим преемником, начал рассматривать версию самоубийства. Тайна оставалась бы тайной до моей смерти, но, боюсь, лишь благодаря моей гениальности. Я попытался посмотреть на дело со стороны, глазами постороннего человека или глазами себя прежнего, того, каким я был раньше. Я обнаружил, что данное произведение преступного искусства настолько совершенно, что допускает лишь одно верное решение. Сами условия задачи настолько невероятны, что если бы я и не был убийцей, то заподозрил бы себя самого, конечно, вместе с миссис Драбдамп. Первые вошедшие в комнату люди прежде всего попадают под подозрение. Я сразу же написал в «Пелл Мелл Пресс» — разумеется, изменив почерк и подписавшись, как «Человек, смотрящий через собственные очки» — и предложил эту версию. Таким образом, я объединил себя с миссис Драбдамп, и людям стало трудно по отдельности рассматривать нас, вошедших в комнату вместе. Сказать людям полуправду — отличный способ скрыть правду, сбив их с толку. На следующий день я подробно ответил на это письмо, начал противоречить самому себе (уже подписываясь своим именем) и привел новые доводы против версии о самоубийстве. Меня раздражал открытый вердикт суда, мне хотелось, чтобы меня хотя бы попытались найти. Я хотел насладиться охотой. К сожалению, Вимп, начавший погоню после моего письма, из-за неудачного переплетения случайных обстоятельств заподозрил Мортлейка и упорствовал в своем заблуждении, идя по ложному следу. Этого я никак не мог предвидеть, но весь мир верил в то, что это верный след. Мортлейка арестовали и осудили. Вимп только подтвердил свою репутацию, и это было уже слишком. Своими хлопотами я лишь упрочил его репутацию, тогда как хотел разрушить ее. Достаточно плохо было уже само то, что должен был пострадать невиновный человек; и к тому же Вимп создавал себе репутацию, которой он не заслужил, и исключительно вследствие чудовищной ошибки должен был затмить всех своих предшественников — это показалось мне невыносимым. Я горы свернул, сделал все возможное, чтобы изменить вердикт суда и спасти обвиняемого; я выявил все слабые стороны обвинения; я переполошил весь мир, направив его на поиски пропавшей девушки; я подавал петиции и проводил агитацию. Все напрасно. Я ничего не добился. Теперь я разыгрываю свою последнюю карту. Зазнайка Вимп не должен остаться в памяти потомков человеком, разгадавшим эту страшную тайну, а обвиняемый будет спасен благодаря моему заявлению. Это причина того, почему я делаю заявление сегодня — пока еще не поздно спасти Мортлейка.

— По этой причине? — спросил министр подозрительно насмешливым голосом.

— Только по этой единственной причине…

Говорившего перебили еще более громкие одобрительные возгласы, доносившиеся до кабинета с улицы. Разгоряченная толпа решила, что отсутствие новостей предвещает хорошие новости. Чем дольше затягивалась встреча министра внутренних дел с председателем комитета по защите Мортлейка, тем меньше люди верили в то, что министр останется непреклонным. Кумир народа будет спасен; выкрики «Гродман» и «Мортлейк» в толпе чередовались со взрывами бурных аплодисментов.

— Темплтон,— спросил министр,— вы дословно записали признание мистера Гродмана?

— Да, сэр.

— Тогда принесите телеграмму, которую вы получили, когда мистер Гродман входил в дом.

Темплтон вышел в другую комнату и вернулся с телеграммой, которую он показывал министру, когда вошел Гродман. Министр молча передал ее гостю. Это было сообщение от начальника полиции Мельбурна, в котором говорилось, что ни о чем неподозревающая Джесси Даймонд только что прибыла в город на парусном судне. После того как она подтвердила версию защиты, она была немедленно отправлена обратно в Англию.

— Ожидая продолжения расследования, я помиловал обвиняемого,— сказал министр, видимо, находивший некую мрачную насмешку судьбы в сложившейся ситуации,— и всмотрелся в посеревшее лицо Гродмана.— Мистер Темплтон собирался отправить посыльного с этой новостью к коменданту Ньюгейта, когда вы вошли в комнату. Карточный домик мистера Вимпа развалился бы на части и без вашей помощи. Но известие о вашем неразоблаченном преступлении подпортит его репутацию, как вы того и хотели.

Внезапный грохот оглушил людей в комнате и смешался с ликующими криками толпы на улице. Гродман застрелился и сделал это по науке — в сердце. Мертвое тело рухнуло к ногам министра внутренних дел.

Несколько рабочих, дожидавшихся его у экипажа, помогли нести носилки с телом.