1

В декабре 1766 года был объявлен манифест, созывавший Комиссию о сочинении Нового уложения.

"Ныне истекает пятый год, - писала Екатерина, - как бог един и любезное отечество чрез избранных своих вручил нам скипетр сея державы для спасения империи от очевидный погибели".

Что царствованию Екатерины истекал пятый год, это было, без сомнения, верно, однако слова о том, что власть вручил ей сам господь бог и какие-то "избранные" люди России, - чистая выдумка. Императрица делала вид, что она снизошла на просьбы подданных и захватила трон, чтобы избавить их от погибели, которую сулило им правление Петра III. Кто знал, как ловко Екатерина выпихнула с престола мужа, которого тут же и придушили ее помощники, тот, читая или слушая манифест, только ухмылялся. Красиво повернуто, что и говорить.

А дальше в манифесте писалось о том, что необходимо узаконить такие государственные установления, которые повели бы к соблюдению доброго во всем порядка, чего в настоящее время не видно в России. Желание монархини - видеть свой народ столь счастливым и довольным, сколь далеко человеческое счастье и довольствие может на земле простираться. И чтобы лучше узнать нужды и чувствительные недостатки народа, распорядилась она через полгода после опубликования этого манифеста привезти в Москву депутатов сочинять проект Нового уложения, с помощью которого законам будет придана сила.

Уложение царя Алексея Михайловича, составленное в 1649 году, с течением дней обросло таким количеством дополнений, часто противоречивших друг другу, что уже сын его Петр I приказал трудиться над новым сводом законов. Однако, занятый множеством предприятий, он забывал подталкивать медлительный Сенат. Императрица Анна Ивановна также указывала заняться приведением в порядок российских законов, но вельможи и чиновники этим поручением пренебрегли.

Елизавета Петровна, посетив Сенат в 1754 году и слушая разговоры о юридических трудностях при разборе, например, дел о беглых крестьянах, пожалела своих подданных, которые по причине коварных и ябеднических вымыслов не могут получить прямых и скорых судебных решений.

Сенатор граф Петр Иванович Шувалов, желая угодить императрице, тут же признал, что каждое присутственное место должно было разобрать указы по своей части, но к тому еще нигде не приступали.

- Ваше величество, - сказал он, - с начала вашего государствования, двенадцать лет назад, изволили приказать нам заняться законами. По несчастью нашему, не сподобились мы выполнить вашу волю. У нас нет законов, которые были бы ясны и понятны всем, а потому верноподданные и по сей день не могут пользоваться этим благополучием.

Государыня, выслушав покаянную речь Шувалова, велела Сенату преимущественно перед прочими делами сочинить ясные законы и тому положить начало немедленно.

Сенат поблагодарил за науку и определил приступить к сочинению законов. Учредили Комиссию, а всем коллегиям, канцеляриям и конторам наказали рассуждать, каждой по своей части, почему в движении дел происходит остановка, оказывается сумнительство, и обо всем том на каждую материю сочинить один указ, выключив излишки законов, а недостатки пополнив.

Через год Сенат начал было слушать некоторые статьи, подготовленные для Нового уложения, но сбился на перестройку учреждений: Штатс-контору соединить с Камер-коллегией, Раскольничью контору влить туда же, Сибирский приказ упразднить, а дела его раздать прочим присутственным местам, взамен Ревизион-коллегии быть при Сенате Счетной экспедиции и прочее в таком роде.

Начавшаяся война с Пруссией и совсем остановила пересмотр законов.

В очередное царствование опять вспомнили о юстиции, но на этот раз Екатерина II взялась за гуж сама, о чем прежде всего сообщила своим заграничным корреспондентам.

В европейских столицах заговорили о мудрости северной Семирамиды, о юридическом блаженстве, которое учиняет она для диких народов России. Екатерина довольно улыбалась: ее законодательное усердие было замечено в свете.

Депутаты новой Комиссии приглашались установить законы для России, руководствуясь Наказом, который сочинила императрица.

Впрочем, слово "сочинила" не совсем подходит к определению того, что подготовила Комиссии Екатерина. Ее Наказ представлял собою серию выписок из книг европейских политиков и ученых, причем тексты приспособлялись, по разумению составительницы, к условиям самодержавного Российского государства. Она очень свободно обращалась с мыслями авторов, подгоняла их к своему пониманию вопросов, беспощадно кромсала и урезывала. Главными пособиями Екатерины были знаменитая книга Монтескье "Дух законов" - оттуда она списала триста параграфов, половину своего Наказа - и книга Беккариа "О преступлениях и наказаниях", по которой она составила длиннейшую десятую главу "О обряде криминального суда".

В Комиссии участвовали депутаты от Сената, Синода, от коллегий и канцелярий, от каждого уезда и города и по сословиям - от каждой провинции - депутаты однодворцев, казаков, пахотных солдат, государевых черносошных и ясашных людей, некочующих народов, крещеных и некрещеных. Им назначалось жалованье, и были объявлены льготы - депутат, в какое бы прегрешение ни впал, освобождался от смертной казни, пыток и телесного наказания. А тот, кто депутата, пока Уложение сочиняется, ограбит, прибьет или убьет, получал по суду вдвое больше против того, что в подобных случаях следовало. Депутатам раздавались особые знаки - золотые медали с надписью: "Блаженство каждого и всех", и датой: "1766 года декабря 14 дня". Дворянам дозволялось, как закончат проект, поставить изображение медали в свои гербы.

Все сословия были представлены в Комиссии - все, кроме помещичьих крестьян. А ведь они составляли почти половину населения России! Самый многочисленный и бесправный слой русских людей совсем отстранили от обсуждения законов, ибо голоса его боялась императрица, не хотели слушать дворяне.

В мае - июне 1767 года Екатерина со свитой в две тысячи человек путешествовала по Волге, посетила Тверь, Ярославль, Нижний Новгород, Казань, Симбирск, откуда направилась в Москву. По пути жители вручали ей челобитные.

Более шестисот жалоб привезла императрица, и почти все они были от помещичьих крестьян. На воевод просьб не писали, на взятки не пожаловался никто - видно, понимали просители, что сделать тут ничего нельзя. Екатерина осталась очень довольна, когда секретари доложили ей результаты. "Моя администрация хороша, - решила императрица, - и взяток никто не берет, правосудие отправляется бескорыстно". Слезные же крестьянские челобитные с описанием жестокостей, чинимых помещиками, и жалобы на непосильные поборы она распорядилась возвратить тем, кто их подавал, с приказанием, чтобы впредь государыню бездельными просьбами не утруждали.

Можно было делать вид, что крестьяне довольны своими господами, но закрывать глаза на растущее возмущение народа не приходилось. Волновались рабочие на липецких заводах, крепостные Измайловского сержанта Собакина в Шуйском уезде прикончили мать помещика и смертным боем били отца. Крестьяне помещика Фролова-Багреева ушли в лес, и сысканы были из них только два человека. Крестьяне барина Олсуфьева в Кашинском уезде просили освободить их от помещиков, воевода уговаривал быть в послушании, но мужики ответили, что у таких помещиков в послушании быть не хотят, и против них отправили воинскую команду...

Императрица приказала Сенату придумать благопристойные средства утишить беспорядки. Сенат приговорил распубликовать печатный указ и читать его во всех церквах, чтобы крестьяне и дворовые люди отнюдь не осмеливались жаловаться на своих помещиков, а дерзнувших бить кнутом. Но не оставить и господ - секретно поговорить с ними, чтобы они последовали человеколюбию и входили в рассуждение крестьянских сил, накладывая оброки и задавая работу.

Все, однако, знали цену этим разговорам. Роста человеколюбия в России не предвиделось.

2

Через полгода после объявления манифеста в Москву съехались четыреста шестьдесят избранных депутатов, и Екатерина приказала 30 июля 1767 года открыть заседания Комиссии о сочинении Нового уложения.

В этот день депутатов собрали в Чудовом монастыре и парами отвели в Успенский собор. Они принесли присягу, обещав употребить в трудах чистосердечное старание, и под командой генерал-прокурора князя Вяземского строем были отведены во дворец.

Там депутаты выслушали митрополита Димитрия и речь Екатерины, прочитанную князем Голицыным, приложились по очереди к монаршей ручке и были распущены по домам.

Дни первых заседаний Большого собрания посвящались чтению Наказа, выборам маршала и поднесению императрице титула Великой, Премудрой, Матери отечества, ею по рассчитанной скромности не принятого. Затем Комиссия стала слушать чтение депутатских наказов, но сразу выяснилось, что с ними можно просидеть до скончания века. Только от однодворцев, пахотных солдат, государственных крестьян и прочих хлебопашцев депутаты привезли тысячу шестьдесят шесть наказов, пунктов в них, трактовавших каждый о своей материи, набралось больше девяти тысяч! А сколько было еще других сословий, городов, уездов, канцелярий и коллегий!

Екатерина, понимая, что затевает небезопасное дело, - кто знает, как могут пойти разговоры в Комиссии? - установила строгий порядок заседаний и перечислила обязанности руководителей. Депутаты могли только обсуждать статьи Наказа, никаких решений им принимать не полагалось. Генерал-прокурору Вяземскому Екатерина передала "Обряд управления Комиссией" и "Генерал-прокурорский наказ", где все определила подробно: сколько времени говорить ораторам, как записывать их речи и куда отдавать дневные записки, то есть протоколы.

Но и этого ей показалось мало. Она изготовила для директора дневной записки - начальника протокольной части Комиссии - секретный наказ, в котором велела ему следить за протоколами всех частных комиссий, и назначила в Большом собрании место за председательским столом с маршалом и генерал-прокурорам. Маршал Александр Ильич Бибиков был должностным лицом, выбранным депутатами, и хотя Екатерина ему доверяла, но постоянное наблюдение за Комиссией поручила и генерал-прокурору князю Александру Алексеевичу Вяземскому, человеку, ей безусловно преданному. Сначала они командовали вместе, а скоро к ним подсадили и директора дневной записки - графа Андрея Петровича Шувалова: теперь они втроем управляли Большим собранием, и Екатерине стало спокойнее.

Для того чтобы сохранить потомкам речи депутатов о статьях сочиненного императрицей Наказа и вообще вести письменную часть, понадобился немалый штат. Депутаты обсуждали статьи, а при сем присутствовали и слова заносили на скрижали истории сочинители, их помощники, держатели дневных записок и писцы, старшие и младшие. Жалованье: сочинителям четыреста рублей в год, держателям двести либо триста, писцам от восьмидесяти до ста двадцати, смотря по человеку.

Для трудов по Комиссии было велено отнюдь не брать приказных людей, а командировать из гвардейских и полевых полков хорошо грамотных офицеров и сержантов - дворян. И само собой произошло, что среди них оказалось много таких, кто окончил гимназию при Московском университете либо два-три года учился в ней. Пишущего народа потребовалось немало: семьдесят обер- и унтер-офицеров да полсотни студентов Московского университета, а при них восемь сторожей и три курьера. Хозяйственная часть покупала чернила десятками ведер, сургуч - пудами...

К секретарской службе императрица приказала определить особливых людей из дворян со способностью.

В зале Большого собрания для них ставили налои - конторки - перед первым рядом депутатских мест. Каждый записывал все, что ему видно и слышно, - какую статью разбирают, кто что говорит, занося подлинные слова, как были сказаны. Но, кроме того, держатели отмечали, кто в каком часу пришел на заседание и кто когда вышел, тихо ли в покое, как долго рассуждали и прочее.

Свои протоколы держатели представляли Андрею Шувалову, он их редактировал и составлял общий отчет о заседании, прилагая все усердие, чтобы дневная записка была таковой, как желается. Директор внимательно следил за работой всех секретарей, не скупясь на выговоры за неполноту и небрежение.

Во вторую партию отправленных из гвардии сотрудников для Комиссии попал и Николай Новиков. Дежурный генерал-адъютант граф Кирилл Разумовский 17 августа 1767 года сообщил генерал-прокурору Вяземскому, что в его распоряжение назначено еще двадцать два человека для исправления письменных дел у сочинения проекта Нового уложения, в том числе князь Федор Козловский Преображенского полка, Петр Соймонов, Федор Шишков, Петр Толбузин, Николай Новиков - Измайловского, Николай и Федор Карины - Конной гвардии.

Новиков очень серьезно отнесся к этой командировке. Работа в Комиссии представлялась ему достойным поприщем общественного служения. Ему доведется быть летописцем депутатских прений по вопросам, жизненно важным для всей страны, он будет разбирать наказы с места, привезенные депутатами, узнает о нуждах и требованиях русских сословий. Он был доволен своим назначением - быть держателем дневной записки в Комиссии о среднем роде людей, а в свободные от ее заседаний дни вести записку в Большом собрании.

Работы будет много, но насколько она дельнее и приятнее, чем хождение в петербургские караулы и маршировка на полковом дворе! Радовало также, что среди сотрудников есть немало друзей по Московскому университету и литераторов, с которыми хотелось встречаться и говорить.

Главным рабочим органом Комиссии Нового уложения была Дирекционная комиссия, пять членов которой избирались на общем собрании депутатов. Она формировала частные комиссии, числом девятнадцать, для рассмотрений вотчинных, судных, земледельческих, до торговли касающихся, к лесам относящихся законов, обрядов и указов. Мнения и протоколы этих частных комиссий поступали в Дирекционную, там сверялись они с Наказом, принимались или переделывались и лишь затем отсылались в Большое собрание для окончательного утверждения.

Комиссия о среднего рода людях начала свою работу в конце сентября. Ее составили пять депутатов: от Главной над таможенными сборами канцелярии граф Эрнст фон Миних, от дмитровского дворянства - князь Иван Вяземский, от Михайловского - Семен Нарышкин, от ярославского - князь Михайло Щербатов и от жителей города Венева Московской губернии - Михайло Степанов. Сочинителем в этой Комиссии был Петр Соймонов, держателями дневной записки - Николай Новиков и Михайло Лыков.

Императрица предполагала, что не всякий депутат может сразу понять и оценить ее Наказ, и потому велела читать его с прилежанием, твердить почаще, дабы он знакомее сделался.

В Наказе она писала:

"Земледельцы живут в селах и деревнях и обрабатывают землю, из которой произрастающие плоды питают всякого состояния людей; и сей есть их жребий.

В городах обитают мещане, которые упражняются в ремеслах, в торговле, в художествах и науках.

Дворянство есть нарицание в чести, различающее от прочих тех, кои оным украшены... Добродетель с заслугою возводит людей на степень дворянства".

Каждому, стало быть, свое - определен крестьянский жребий, и тон, каким это было сказано, не оставлял сомнений в том, что жребий этот непреложен и менять его не будут. Назначение мещан - ремесла, торговля, науки и художества. Дворянам рекомендовалась военная служба, но присовокуплено было, что "однако ж и правосудие не меньше надобно во время мира, как и в войне", а из того следовало, что и оно прилично дворянам.

Обитающие в городах мещане - это и есть средний род людей, которым предписано было заниматься той комиссии, куда назначили Новикова.

Шестнадцатая глава Наказа трактовала о среднем роде в семи параграфах, но в подробности не входила, открывая только дорогу к рассуждениям.

Комиссия приняла определение, предложенное императрицей, и к среднему роду отнесла три группы мещан: упражняющихся в науках и службах, торгующих и занятых в разных приличных мещанству работах.

Долгие часы заседаний Комиссии ушли на то, чтобы установить разделение в каждой группе и перечислить ее права, общие и личные.

Упражнявшиеся в науках и службах, например, были разделены так:

белое духовенство,

ученые в разных науках,

выслужившиеся и приказные служители,

художники.

Статьи своего проекта законов о правах среднего рода жителей Комиссия посылала в учреждения, этими людьми ведавшие, - в Академию наук, Академию художеств, в губернскую канцелярию, в Адмиралтейскую коллегию, в берг- и мануфактур-коллегии. Тамошние начальники сочиняли свои примечания на подготовленные статьи и отсылали в Комиссию.

Новиков, например, так записал мнение Комиссии о правах ученых, поелику они суть среднего рода люди, и кто такой есть ученый:

1. Название ученого придается такому человеку, который приобрел превосходные и основательные познания в некоторых науках.

2. Таковые суть: богословие, право церковное и гражданское, медицина, философия, стихотворение, реторика, грамматика и прочие письменные науки, геометрия, астрономия, география, оптика, перспектива, механика и все части математики.

Академия наук забраковала эти формулировки:

- В первой статье дано ученому определение несколько пространнее, нежели должно, что впредь может произвести некоторое замешательство.

- Во второй статье науки исчислены не все и пропущены важные. Опираясь на эту статью, грамматик, чье знание никогда в науки не причислялось, может сказать человеку, весьма искусному в натуральной истории, химии или ботанике: "Ты не ученый - твое ученье в законе не считается". Ясно, что все науки исчислить нельзя, а хотя бы и можно теперь было, то впредь родятся неудобства, ибо науки продолжают возрастать и части их способны составить самостоятельные науки. Медицина и хирургия не зависят друг от друга, но имеют общее основание - анатомию. Стихотворение, реторика, грамматика - все принадлежат к филологии, к словесным наукам. По этим причинам науки и достоинства ученых в законе перечислять не стоит.

Академия художеств восторженно приняла статьи о правах художников и назвала их "прозорливым предначертанием".

В проекте было написано так:

1. Под именем художников разумеются те, кои упражняются в таких достойных почтения работах, в которых совершенное искусство рукоделия с довольным познанием наук соединяются.

2. Таковые, соединяющие теорию с практикою, суть живописцы, скульпторы или истуканщики, архитекторы, резчики на каменьях и меди, медалиры, машинисты, часовщики, мастера инструментов математических и физики экспериментальной, химики и аттестованные в сей науке аптекари, сочинители музыки.

Дальше было сделано примечание:

- Не одни художники суть полезны роду человеческому, но часто бывает, что ремесленники или простые люди изображают такие машины или вещи, которые великую пользу могут государству принести, и они хотя и не имеют познаний в вышеписанных искусствах и науках, но могут требовать и получить право художника.

...Дневные записки Комиссии о среднего рода людях велись аккуратно и толково. Когда Новиков уходил из Комиссии, он оставил своему преемнику десятки дел, подшитых и переплетенных.

3

Императрица более полугода назад покинула Петербург и, наконец, стала собираться в обратный путь. Комиссия также начала готовиться в дорогу. Заседания в половине декабря были прекращены и возобновились только в феврале 1768 года.

Новиков ехал в Петербург офицером.

Полковая канцелярия Измайловского полка 15 января известила Комиссию, что сержант этого полка Федор Шишков и каптенармус Николай Новиков по именному указу 1 января выпущены из гвардии в армию поручиками. Новиков получил назначение в Севскую дивизию и штабом этой дивизии распределен в Муромский пехотный полк с приказанием по-прежнему быть при Комиссии и на службу в полк не выходить.

После переезда в столицу Большое собрание принялось слушать законы о юстиции, и чтение велось довольно скучно, пока 2 апреля не пришла очередь указов о беглых крестьянах - о сыске и об отдаче беглых людей и крестьян с женами и детьми по крепостям и об отвозе и о высылке их на прежние жилища. Тема эта, каждого по-своему, задевала всех - пахотных солдат, однодворцев, черносошных крестьян и, конечно же, дворянских депутатов, владельцев крепостных душ: беглые для них составляли прямой убыток.

Правительство часто вспоминало о беглых мужиках - указов и законов набралось около двухсот. Год от года усиливались строгости, а крестьяне все чаще бежали от помещиков туда, где могли чувствовать себя свободнее, - в донские степи, за польский рубеж, в северные глухие леса. Государство теряло сотни тысяч работников. Но как заставить их вернуться и остановить бегство на будущее время?

Депутат города Углича Сухопрудский предложил рассудить, отчего бегут крестьяне: сами ли они беспокойны, или же терпят они у господ своих великую нужду, вымогательства податей и побои, что делает им жизнь в родных деревнях несносною? И речь его клонилась к тому, что дело тут не в дурных крестьянских характерах, а в жестокостях их господ.

Дворянские депутаты Михаил Глазов и Петр Степанов выступали с обвинениями против крестьян, беглецов называли пьяницами, лентяями и уверяли, что жалеть о бежавших не стоит - это вредные и заразительные отрасли народа.

В защиту крепостных говорили депутат от пахотных солдат нижегородской провинции Иван Жеребцов и депутат Козловского дворянства Григорий Коробьин.

- Что принуждает крестьянина бежать, оставив семью и дом? - спросил Коробьин. - Не могу себя уверить, что только крестьяне виноваты. Есть в свете довольно таких владельцев, что берут с крестьян свыше обыкновенного, подати, другие посылают мужиков на заработки, чтобы их деньгами поправить запущенное хозяйство, но более всего таких, которые, увидев, что крестьяне вошли в достаток, отнимают у них имущество силой.

Депутаты слушали внимательно горячую речь козловского депутата. Новиков схватил новое перо и спешил слово в слово занести на бумагу слышанное.

- Известно, - продолжал Коробьин, - что земледельцы суть душа общества, и если они пребывают в изнурении, то слабеет и само общество. Яснее сказать: разоряя крестьян, разоряем и государство. Нетрудно видеть, что причиною бегства крестьян служат по большей части помещики - они безмерно отягощают своих крепостных. Зло состоит в неограниченной власти господина над имуществом крестьянина. Надобно законом определить, что именно помещики могут требовать от крестьян, и учредить нечто полезное для собственного рабов, то есть земледельцев, имущества. Крестьянин, зная, что у него есть собственность, никуда бежать не станет.

Речь Коробьина заметно оживила прения, депутаты говорили один за другим несколько дней, возражая оратору. С ним согласились только трое, опровергали его мнение восемнадцать. Дворяне никак не хотели признать себя виновными в дурном обращении с народом.

Опытный и дальновидный оратор, неутомимый защитник дворянских привилегий, князь Михайло Щербатов, споря с Коробьиным, убеждал собрание в том, что крестьянам вообще не на что жаловаться и что живется им едва ли не лучше, чем дворянам.

- Я шлюсь на всех находящихся здесь господ депутатов, - говорил он, - и утверждаю, что крестьяне час от часу богатеют и благоденственнее становятся. Наказы, присланные от городов, полны жалобами на то, что крестьяне своими торгами подрывают купеческие торги. Следовательно, они богаты! Где примечено худое состояние помещичьих людей или недоимки по государственным сборам? Нет таких мест в Российской империи! Крестьяне защищены своими господами, которые о них пекутся. Так надлежит ли нам право делать благополучнейшими таких людей, которые все благополучие имеют и коего сверх меры умножение может им во вред обратиться?

Искусная речь князя Щербатова, несмотря на очевидную фальшь его аргументов, была с восторгом принята дворянскими депутатами. Как будто бы поле словесного сражения осталось за ними. Однако неизмеримо более важным оказалось то, что впервые в собрании представителей русских сословий было громко заявлено о нуждах народа, о жестокостях помещиков, о том, как облегчить крестьянские беды.

Эти речи жадно слушали и запоминали секретари Комиссии, молодые люди с отзывчивыми сердцами. Неприкрашенная, страшная картина русской крепостной деревни открылась для них, и самый чуткий, умный и талантливый слушатель Николай Новиков постарался вскоре познакомить с нею читателей своих сатирических журналов.

Депутат от пахотных солдат Иван Жеребцов высказал пожелание устраивать школы для детей этого сословия. Города Пензы депутат Степан Любовцев ему возражал.

- Школы для пахотных солдат весьма излишни, - сказал он. - Земледельцу то и школа, чтобы обучать детей хлебопашеству и прочим домовым работам. А ежели они с малолетства будут употребляться в науки, то уже к земледелию их склонить будет никак невозможно. Земледельцам наук, к состоянию их не принадлежащих, совсем иметь не следует, может быть, кроме российской грамоты, и то по собственному чьему желанию. Так этот и сам выучится. А школы государственной пользы никакой принесть не могут, кроме казенного ущерба, отчего и хлеб дороже нам станет.

Граф Александр Строганов, депутат серпейского дворянства, согласился с Жеребцовым. Он выпевал изящно и долго, но когда Новиков переписывал свою дневную записку, то увидел, что граф также хлопотал не о крестьянских детях и не о просвещении народа, а о благополучии помещиков.

- До каких бедств доводит нас невежество! - говорил он. - Без ужаса представить себе не могу плачевное зрелище умерщвленных собственными крестьянами помещиков. Года еще нет, как подобный умысел почти на глазах наших произошел: эти злодеи, словно дикие звери, господина своего, размучив, убили, и жену его, и нерожденного еще младенца из недр ее вырвали. Я уверен, что если бы сей род людей был просвещеннее, то, конечно, мы бы не стали свидетелями таких свирепств. Итак, вы видите, сколь училища для крестьян полезны, - заключил он с нескрываемым торжеством.

Участвуя в разборе наказов депутатам от избирателей, Новиков прочитывал их и сортировал, раскладывая по кучкам, - какие от дворянства, какие от городских жителей, от коллегий и канцелярий.

Шуйские дворяне наказывали депутату князю Оболенскому, чтобы он добивался особого знака для вышедших в отставку из службы дворян. Они получают патенты на свои чины, но не всегда оные при себе иметь могут, а с прочими людьми отличность иметь должны. Так не угодно ли будет повелеть таким дворянам носить на ленте сверх кафтана знак, а какого вида - определить указом?

Благородное дворянство Кадуйского уезда было обеспокоено недавним запрещением возить в города вино и водку собственной выделки. Потому штаб и обер-офицерские чины из дворян за неимением при себе домовой водки принуждены бывают покупать напиток в городах, с противными и непристойными специями и запахом. Дворянство, по характерам их, видит в этом себе недостаток.

Дворяне Пронского уезда сообщили о том, что воровство и грабежи происходят в России по большей части от множества безместных церковников. Земли у них мало, детей много, доходов нет, в работе же, как всем известно, сей род ленив. Не поведено ли будет, безместных церковников верстать в солдаты, а негодных к тому - в подушный оклад? Тогда и воровство уняться может.

Ярославское дворянство в наказе своему депутату князю Щербатову жаловалось, что главный чин Российской империи, удостоенный особливой поверенности от монархов, теряет свои права, которые от перемены обычаев или от захвачения других чинов ныне совсем в забвение пришли или затушены подкопами под законы. От Щербатова требовали, чтобы он старался в Комиссии возвести дворянство на прежнюю степень преимуществ.

Избиратели князя Щербатова протестовали против указа Петра I, подписанного в 1721 году: "Все обер-офицеры, которые произошли не из дворян, равно как и дети их и их потомки, суть дворяне, и надлежит им писать патенты на дворянство".

Через год в табели о рангах - лестнице военных и гражданских чинов, от коллежского регистратора до канцлера, - Петр снова подтвердил: "Дослужившиеся до обер-офицера и их дети суть дворяне". Это значило, что дворянами становились те, кто получал чин прапорщика, поручика и капитана. В штатской службе было труднее: дворянство присваивалось более старшим чинам, соответствующим штаб-офицерским званиям.

Итак, ярославские дворяне, а вместе с ними представители этого сословия из многих других мест Российской империи требовали отменить жалованное дворянство или награждение этим званием за личные заслуги. Только те, кто происходил от благородных предков, могли пользоваться привилегиями, доступ новых людей в первое сословие государства дворянам желательно было прекратить.

Такова была главная просьба русского родовитого дворянства, привыкшего по праву рождения пользоваться тем, что по своим личным качествам многие члены этого сословия получить не могли. Дворянин - ему открыты все дороги к административным постам и почестям. Мещанин - будь он семи пядей во лбу - мог рассчитывать только на небольшую должность под командою дворянского сына, пусть хоть вдесятеро его глупее и невежественнее.

В Комиссии закипела борьба между "породой" и "чином". По проекту о правах благородных выступали депутаты от дворян, от городов, казачьего войска, от коллегий и департаментов.

Депутат города Рузы Иван Смирнов говорил:

- Надобно, чтобы дворянство и преимущества оного не доставались по наследству, но чтобы всякий старался достигать их по заслугам. За преступление же или за небрежность к своей должности нужно отнимать и самое дворянство. И судить дворян следует по законам, которые установлены для всех других людей в государстве.

- Жаловать дворянством никак невозможно, - возражал депутат Ржевы Володимировой Игнатьев. - Многие из подьяческих, посадских и прочих подобного рода людей, вышедшие в обер-офицерские и штатские чины, покупают деревни, размножают фабрики и заводы, а чрез то делают подрыв природному дворянству в покупке деревень. Надо запретить покупать деревни тем, кто выслужил себе дворянство, а если у них есть деньги, пусть отдают их в рост за проценты и тем довольствуются вместо доходов от крестьянства.

Самый велеречивый оратор дворянского сословия в Комиссии, князь Щербатов, доказывал, что права "природы" нарушить нельзя.

- Самый естественный рассудок убеждает нас, - говорил он, - что честь и слава наиболее действуют в дворянском сословии. Честь прививается дворянам с рождения, с воспитания. Надобно потому установить, чтобы никто из разночинцев в право дворянское только по чину обер-офицерскому вступить не мог. Лишь один государь может награждать по своему соизволению этим правом того, кто окажется достойным.

Обсуждение вопроса о правах благородных людей снова взбудоражило Большое собрание. Проект, составленный в частной комиссии, был одобрен затем Дирекционной комиссией и вынесен на общее обсуждение. Обладать крепостными желали купцы, промышленники, казаки и даже духовные лица! Дворяне отстаивали свое исключительное право иметь крепостных рабов и потому решительно возражали против награждения дворянским званием вместе с чином.

Споры в Комиссии стали тяготить императрицу. Она лучше всех знала, что никакого практического смысла эти словопрения не имеют: как захочет русская самодержица, так и будет, что бы там ни говорили черносошные крестьяне или купеческие головы. Оставлять же в столице это собрание ораторов не было расчета: политический горизонт омрачался.

Турция, подталкиваемая своими европейскими покровителями, напала на Россию. Война требовала энергичных распоряжений, денег, людей, продовольствия, оружия. С Комиссией надобно было кончать.

В четверг 18 декабря 1768 года Бибиков прочитал в Большом собрании именной указ. Начинался он титулом Екатерины:

- Божею поспешествующею милостью мы, Екатерина вторая, императрица и самодержица Всероссийская, Московская, Киевская, Владимирская, Новгородская, царица Казанская, царица Астраханская, царица Сибирская, государыня Псковская и великая княгиня Смоленская, княгиня Эстляндская, княгиня Лифляндская, Карельская, Тверская, Югорская, Пермская, Вятская, Болгарская и иных... Маршал перевел дух:

- Государыня и великая княгиня Нова-города, Низовския земли, Черниговская, Рязанская, Ростовская, Ярославская, Белозерская, Удорская, Обдорская, Кондийская и всея Северныя страны повелительница и государыня, Иверския земли, Карталинских и Грузинских царей и Кабардинский земли, Черкасских и Горских князей и иных наследная государыня и обладательница.

"А теперь, - подумал Новиков, - желает она расширить свой титул и вписать еще строку: "великая княгиня Молдавская и Валашская, Крымских ханов наследная государыня". Какой же ценой мы заплатим за новые титулы?.."

- Ныне учинено от вероломного неприятеля нарушение мира и тишины, - читал Бибиков, - столь нами желаемых, сколь они нужны для приведения к окончанию предпринятого нами поправления гражданских законов. При таких обстоятельствах нам теперь должно быть первым предметом защищение государства от внешних врагов. От сего же самого Комиссии о сочинении проекта не малая приключится остановка, по причине, что многим депутатам к своим должностям надлежит отправиться.

В Петербурге были оставлены только члены частных комиссий, которым отдали приказ продолжать труды по-прежнему. Остальные депутаты разъехались по своим полкам, усадьбам, городам и канцеляриям. Императрица обещала созвать их вновь, когда окончатся дела, порученные частным комиссиям, но, сказать правду, исполнять свое обещание не думала: для нее вполне хватало первого опыта.

Штаты Комиссии были сильно сокращены, и через несколько дней, 26 декабря, прикомандированные к ней обер-офицеры полевых полков отправились по своим частям.

Новикову не пришлось уйти вместе со всеми товарищами - сдача дел Комиссии о среднего рода людях задержалась.