1

Более двух десятков лет прошло с тех пор, как мальчиком Николай Новиков переступил впервые порог университетского дома у Воскресенских ворот. Он возвратился в Москву известным России человеком, однако вид классных комнат заставил его снова почувствовать себя воспитанником гимназии, напомнил быстро протекшую молодость.

Но содержателю университетской типографии некогда было ворошить память и предаваться мечтам. От него ждали приказаний типографские служители, Херасков справлялся, пущены ли в ход печатные станы, читатель ждал книгу.

Типография осталась на прежнем своем месте, и в смежных с нею комнатах Новиков занял квартиру. Это было близко и удобно.

В сущности, заведение надо ставить сызнова. Шрифта мало, литеры избиты, оттиски их неясные, машины тряслись и дребезжали, как старые таратайки. Наборщики, печатники совсем разленились, норовили отговориться от работы болезнями, выпивали у касс и путали буквы при разборе.

Новиков заказывал шрифты, машины, нанимал работников, увольняя тех, в ком не видел мастерства и желания отстать от пьянства. Он выбирал иностранные книги, раздавал их переводчикам, собирал рукописи у литераторов.

Его необычайная энергия и горячая преданность делу уже через несколько месяцев принесли ощутимые плоды. Типография стала на ноги, появились в конторе заказчики; Новиков едва успевал прочитывать то, что предлагали ему для печати авторы. Сам он, погруженный в ежедневные хлопоты, не писал, но редакторская его рука управляла подготовкой книг, проходивших через университетскую типографию.

За первые восемь месяцев аренды Новиков издал в свет пятьдесят четыре книги. Среди них были пьесы его друзей Хераскова, Майкова, Ключарева, речи и переводы сотрудников университета - Дмитрия Аничкова, Харитона Чеботарева, бакалавра Ермила Кострова, "Эмиль и Софья" Руссо, "Тактика" Вольтера, "Солдатское счастье" Лессинга, наставления о том, как разводить сады, приготовлять фейерверк и даже как лечить подагру.

В следующем, 1780 году университетская типография выпустила семь десятков книг, многие в двух, четырех, шести томах, а "Русские сказки" Левшина - в десяти. Столько же названий издал Новиков и в 1781 году. В числе вышедших книг было десятитомное "Полное собрание всех сочинений в стихах и прозе покойного действительного статского советника, ордена святыя Анны кавалера и Лейпцигского ученого собрания члена Александра Петровича Сумарокова". Новиков по рукописям, отдельным изданиям, журналам впервые объединил литературное наследство Сумарокова, скончавшегося четыре года назад.

Увлеченный работой, Новиков забросил масонские упражнения. Он бывал иногда в ложе князя Трубецкого, посетил два-три раза ложу князя Гагарина, и этим ограничились его занятия в ордене.

У Трубецкого Новиков повстречал племянницу Николая Никитича - Александру Римскую-Корсакову. Она училась в Смольном монастыре, была девица образованная и с интересом присматривалась к гостям дядюшкина дома, сановным и чудаковатым. Ей нравились степенные беседы, что вели они между собою, - о добродетели, о боге, о врагах и завистниках.

Александра Егоровна сразу отличила Новикова. Не то чтобы он был моложе других - нет, он приходился им ровесником, - но в его лице было столько живости, таким умом светились добрые глаза, такой убежденностью веяло от речей, всегда кратких, но основательных, что Александра Егоровна ожидала его приездов. Ей приятно было, что Новиков стал заезжать к Николаю Никитичу и в неназначенные дни, но связать его участившиеся визиты со вниманием к ее собственной персоне робкая девушка долго не осмеливалась.

А это было именно так. Новиков, отлично понимавший светскую науку любви, примеры которой описал он в своих изданиях, сам избегал любовных искушений. Вероятно, Александра Егоровна была первой девушкой, для которой раскрылось его сердце. Намерений своих Новиков не таил. Александра Егоровна воспитана в строгих правилах масонского дома - где искать более надежную подругу?

Николай Никитич Трубецкой заметил склонность Новикова и ей отнюдь не препятствовал. Александра Егоровна была сирота и бесприданница, замуж ее выдавать - дело неминучее, если ждать женихов - непременно спросят они, что дают за невестою, а Новиков о том и не заикнется.

Так оно и сбылось. Новиков сделал предложение, Николаи Никитич его благословил, Александра Егоровна ответила согласием - и свадьбу отпраздновали в 1781 году.

Молодые поселились в университетском доме, при типографии, но скоро пришлось позаботиться о другом жилье. В Москве начали устраивать губернские учреждения, понадобились дома и квартиры. Помещение типографии над Воскресенскими воротами отходило в казну.

Новиков купил у аптекаря Мейера его двухэтажный каменный дом на Лубянской площади, близ Никольских ворот, перевез туда типографию и поселился с семьей. В этом доме открыл он и книжный магазин.

В январе 1783 года объявили указ о вольных типографиях - кто хотел, мог заводить печатный стан и с дозволения полицмейстера издавать книги. Воспользовались этим правом в России немногие, но мог ли упустить его Новиков? Он подал просьбу, вторую написал его друг Иван Лопухин, разрешение было дано - и Новиков оборудовал две типографии. Он знал теперь, как это делается.

2

Андрей Тимофеевич Болотов, отставной офицер и небогатый помещик, служил управителем дворцовой Богородицкой волости, входившей в состав подмосковных царских имений. Он знал толк в сельском хозяйстве, был строг с крестьянами и пользовался репутацией культурного хозяина, вполне оправданной. Болотов следил за иностранными журналами, выписывал и читал их, перенимая то, что подходило и нравилось. Был он тароват на выдумки: разводил сады, сооружал фонтаны и гроты, строил беседки, наблюдая во всем вкус и следуя образцам дворцовых парков. Семилетнюю войну провел он в Кенигсберге, служа переводчиком при штабе русских войск, хорошо знал немецкий язык, дружил с немецкими ремесленниками, научился вырезать и клеить разные игрушки да к тому же еще рисовал и малярничал. Эти маленькие таланты с пользой развернул он, украшая богородицкие сады. Человек был скромнейший, не пил вина, в карты не играл, зато любил читать книги, и сослуживцы решительно не знали, как с ним сходиться, ибо никакого разговора без закуски себе не представляли.

Вольное экономическое общество в Петербурге заметило Болотова и на страницах своего журнала печатало его статейки "О садах и заведении оных", "О хмелеводстве", "О истреблении костеря из пшеницы" и другие в таком же роде.

Сведал затем о Болотове и университетский книгопродавец в Москве Ридигер и надумал дать ему занятие, для себя небезвыгодное. Он предложил Болотову взяться за сочинение журнала "Сельский житель" и назначил за труды двести рублей в год, надеясь, что подписка на новое издание изрядно превысит этот расход.

Болотов охотно согласился поставлять Ридигеру еженедельно по номеру "Сельского жителя" в рукописи, а книгопродавец должен был журнал этот печатать и продавать.

В сельском своем уединении Болотов обложился иностранными журналами и книгами, одну за другой выбирал и переводил статьи, дополняя рассуждениями применительно к русским условиям и обычаям, и вскоре отправил Ридигеру материалов на несколько номеров. Хозяйственные советы не то, что политические новости, - они не стареют.

Первый номер "Сельского жителя" вышел из печати в апреле 1778 года. Выглядел он весьма скромно - тесный набор, никаких украшений, но составитель был доволен - он получил в свое распоряжение почти собственный журнал!

Болотов очень гордился "Сельским жителем", усердно переводил для него и сочинял. Номера выходили регулярно, помаленьку приобретали известность среди помещиков, и некоторые читатели пожелали свести знакомство с редактором. В адрес журнала начали приходить письма с вопросами: как поступить, что сделать? Составитель отвечал корреспондентам и кое-что из присланного печатал в журнале.

В конце августа 1779 года Болотов приехал по своим делам из Богородицка в Москву и зашел в университетскую типографию, желая повидать Ридигера. Он изумился порядку, наведенному в наборной. Кассы со шрифтом заметно возросли в числе и выстроились ровными рядами. За каждой из них стоял мастеровой человек. Болотов засмотрелся на быстрое мелькание рук наборщиков - набирали они споро, изредка поглядывая в листки оригиналов.

- Чему обязаны удовольствием видеть вас? - услышал он за спиной негромкий голос.

Болотов оглянулся и увидел невысокого человека в черном пасторском кафтане и белом жабо. Зачесанные назад волосы открывали высокий, очень высокий лоб и спускались на уши. Глаза, глубоко сидевшие под черными бровями, смотрели проницательно. Нос, может быть, несколько длинноватый, как бы делил пополам лицо, но нимало его не портил. Казалось, именно таким он и должен быть на этом лице.

- Здравствуйте, сударь, - поклонился Болотов. - Зашел я сюда свидеться с господином книгопродавцем Ридигером.

Собеседник Болотова засмеялся.

- Изрядно ж вы опоздали, государь мой! - весело сказал он. - Тому четыре месяца, как типография эта передана мне в аренду, а зовусь я Николаем Ивановичем Новиковым.

Фамилия эта была неизвестна Болотову, но когда он произнес свое имя, то оказалось, что Новиков знает о нем предостаточно - он читал "Труды Вольного экономического общества", следил за "Сельским жителем" и слышал от Ридигера о его составителе, обитающем в Богородицке.

- Беседовать тут неудобно, - сказал Новиков, - так прошу припожаловать ко мне. Я хоть и не устроился еще за типографскими хлопотами, однако будет где сесть и друг друга выслушать.

Они прошли в квартиру Новикова. Мебели там было маловато, зато книг - великое множество. Книги стояли в шкафах и на полках, закрывая все стены в первой комнате. Вторая, как сообразил Болотов, служила спальнею, и туда хозяин гостя не повел.

Новиков подвинул Болотову кресло и сел к письменному столу, на котором лежали корректурные листы, рукописи, книги и номер "Московских ведомостей" с чернильными пометками.

- Наслышался я о вас, Андрей Тимофеевич, - начал он, - знаю, сколь успешно вы составляли "Сельского жителя", и льщу себя надеждою, что не откажетесь и со мной продолжить его издание. Думаю, что журнал ваш сумею печатать лучше прежнего - шрифт возьмем новый, бумагу - сортом повыше. Признаться, в Москве нужный товар купишь не вдруг. А бумага надобна книжная, первого сорта, без пробоин и без пегих пятен, не пухлая, лист к листу. Ну, да это моя забота.

- Вы и журналы и книги издавать будете, Николай Иванович? - спросил Болотов.

- И газету "Московские ведомости", - добавил Новиков. - А журнал мы издаем один - "Утренний свет", что выходил раньше в Петербурге. Говорю "мы", потому что в этом предприятии участвует наше общество. Предметом трудов своих мы избрали сердца и души наших единоземцев. Мы оставили парикмахерам, портным и изобретательницам новых мод украшать наружность людей, врачам - лечить от телесных болезней, а себе взяли попечение о душе и духе.

- Вот как, - сказал Болотов. Мысль была ему непонятна, и Новиков заметил это.

- Послушайте меня внимательно. - Новиков придвинул кресло ближе к Болотову и посмотрел ему в глаза. Болотов мигнул и стал глядеть в сторону. - Если мы небо, землю, воду, воздух станем исследовать, то в центре всего представится нам кто? Человек. Все три царства природы для нас немного стоили б, если бы опыты не доказали, что человек сотворен владыкой всего. И кто может осудить такое наше благородное самолюбие и порицать за то, что мы почитаем людей за истинное средоточие земли и всех вещей?!

- Не скажите, Николай Иванович, - возразил Болотов. Он опасался метафизических разговоров. - Бывают такие люди, что их называть средоточием всех пороков следует, а не то что венцом создания. Вот я вам доложу. У меня в волости на мельнице поймали вора, а было их двое, люди видели. "Кто с тобой ходил?" - спрашиваю. Молчит. Я его пороть...

Новиков провел рукою по лицу. Болотов не заметил жеста и с воодушевлением продолжал:

- Чем только я его не сек - молчит. Наконец, после новой разделки назвал одного мужика. Взяли его - не признается. Порем - твердит, что напрасно. Я к моему вору. "Скажи, что соврал про мужика!" - "Ошибся, память худая. Не он это, а вот кто..." Что же вы думаете? Пять человек оговаривал, и все они на поверку невинными оказались. Тогда, боясь, чтобы непомерным сечением бездельника моего не умертвить, удумал я испытать особое средство - велел бросить его связанного в жаркую баню, кормить соленою рыбою, а воды не давать.

- И долго так страдал он, бедняга? - спросил участливо Новиков.

- На третий день выдал-таки товарища, бестия! Или другой вам приведу случай...

- Да, да, люди есть разные, - нетерпеливо прервал Новиков, - но мы рассуждаем не о вашем примере, а говорим некоторым образом философски, держим в виду род людской в целом.

- Ну, разве что в целом, - согласился Болотов. - А я вам доложу...

- Погодите, теперь я вам скажу, - перебил Новиков. - Итак, человек, люди. И нет ничего для нас приятнее и прелестнее, чем сами себе. Самое важное - наука познания самого себя. Мы хотим весьма уроненную на свете добродетель снова возвести на ее величественный престол, а порок, яко гнусное и человеческой природе противоречащее вещество, представить свету во всей его наготе. И об этом пишется в нашем журнале "Утренний свет". А тех, кто попирает свое достоинство и противится благородным побуждениям, врожденным у человека, мы наказываем бичом сатиры, однако наказание достается лишь порокам, а не особам, то есть личностям.

- Я понимаю, - сказал Болотов. - Сатира не на лица, а на пороки.

- Нравоучение, - продолжал Новиков, - есть наука, которая направляет нас, ведет к благополучию и совершенству, но предписывает и наши обязанности. Это первая, важнейшая и для всех полезнейшая наука, и больше всех ей должно научаться юношество. Стало быть, речь идет о практическом наставлении, которое мы обязаны носить в сердцах наших, а оно служит мерою поступков и освещает совесть.

- Совесть - это хорошо, - заметил Болотов.

- Вижу, вам наскучили мои рассуждения, - улыбнулся Новиков. - Но я почел долгом дать вам понятие о наших правилах - ведь нам предстоит вместе работать.

- Мое дело маленькое, - сказал Болотов, - присоветовать, как разводить хмель или удобрять землю под плодовый сад. Где уж тут прославлять добродетель!

- Каждому свое, - ответил Новиков, - с разных сторон просвещаем мы читателей, но за исправление их нравов все вместе ответствуем. Значит, по рукам?

- Я от сочинения журнала не отрекаюсь, если вы возьмете на себя печатание. Материи заготовлено у меня довольно.

- О, когда так, - воскликнул Новиков, - за чем же дело стало? Если угодно, мы теперь же можем приступить к обсуждению условий.

Новиков предложил назвать журнал по-другому, "Экономический магазин" вместо "Сельского жителя", и выпускать его приложением к газете "Московские ведомости" дважды в неделю, по одному листу.

- Хватит ли у вас материала?

- Об этом не беспокойтесь, - заверил Болотов.

- А сколько вы получали от Ридигера за свой труд? Двести? Так на первый случай можно положить четыреста, и за прибавкою дело не станет. Сверх того вам пятнадцать экземпляров каждого номера. И начнем с нового, 1780 года.

Новиков был деловым человеком. Он сразу понял характер Болотова, изрядного крючкотвора, расчетливого хитреца, но работника добросовестного, и подробно оговорил с ним все пункты соглашения. Болотов понял, что каждую статью он должен писать на отдельных листах и посылать Новикову, на волю которого оставлялось выбирать материал и располагать статьи в номерах журнала по своему усмотрению.

Болотов был очень доволен знакомством с Новиковым и замечал впоследствии, что журнал сделал его известным в своем отечестве именитейшим экономическим писателем. Он уехал в Богородицк, усердно принялся за работу, в неделю - он отличался трудолюбием - заготавливал статей на полтора-два месяца вперед и скоро обеспечил "Экономический магазин" статьями до конца года.

В следующий свой приезд в Москву Болотов прямо отправился к Новикову и был прошен обедать.

- И всегда, - прибавил Новиков, - если не будете куда званы, приезжайте ко мне щи хлебать. Я в Москве ныне обжился и свой стол имею.

Новиков квартировал на старом месте, при типографии, но в комнатах его убранства прибавилось и полки для книг были заменены шкафами. Хозяин устраивался надолго и прочно.

К обеду собралось несколько человек, в большинстве молодежь, переводчики и авторы из студентов университета. К Новикову относились они с отменным уважением и ловили каждое его слово.

На стол и вправду были поданы щи - Новиков предпочитал испытанную русскую кухню и не любил затейливых разносолов, - потом уха из ершей и два поросенка с кашей. Гости показали изрядный аппетит, и Болотову подумалось, что они, похоже, не каждый день обедали.

- Журнал ваш, - обратился к нему Новиков, - принят публикою благосклонно, и число подписчиков час от часу возрастает.

- Так по этой причине, - сказал Болотов, стараясь придать своим словам шутливый оттенок, - можно бы мне сколько-нибудь и прибавить? Ведь я один-одинехонек, должен писать на каждую неделю по два листа! Такой подвиг награды заслуживает.

- Я не прочь от того, - ответил Новиков, - и прибавлю вам пятьдесят рублей. За мной дело не станет. А вот о чем вас хочу спросить. Не могли бы вы перевести на русский язык одну книгу славного немецкого сочинителя? Я бы хотел печатать ее в виде ежемесячного журнала.

Новиков вышел в кабинет и принес книгу. Была она сочинения господина Тидена и содержала вечерние благочестивые размышления на каждый день года.

Посмотрев книгу, Болотов усомнился, сможет ли ее перевести, но решил все ж попробовать и взял книгу с собой.

По пути домой он зашел к Ридигеру. Прежний университетский книгопродавец держал теперь на Ильинке книжную лавку. Болотов оглядел полки, выбрал кое-что - он любил книги и охотно покупал их - и понемногу расспросил Ридигера о Новикове. Тот отзывался об арендаторе хорошо - типографское дело знает, сам учит рабочих, издает много, очень любезен, - только есть за ним нечто сумнительное. Масон!

- Николай Иванович масон? - с ужасом переспросил Болотов. - Как же я теперь буду?

Он слыхал о масонах. Таинственная секта со страшными обрядами. Да уж не случалось ли им пить человеческую кровь?

Болотов напугался. Но тут же сообразил, что уж год знает Новикова, ничего худого не видывал, за обедам у него едал поросят, а не человеческое мясо... Деньги же у Новикова настоящие, а выговоренные четыреста пятьдесят рублей весьма кстати. Расставаться с таким доходом Болотову не хотелось, да и журнал свой он любил...

- Будь что будет, - наконец проговорил он. - "Экономический магазин" сочинять не оставлю, от перевода книги воздержусь и в обман не дамся.

На другой день Болотов снова поехал к Новикову, обедал, отказался от перевода Тидена и собрался было домой, как хозяин позвал его в кабинет. Остальные гости продолжали беседовать за столом.

Услышав приглашение, Болотов вздрогнул. Вчерашние опасения охватили его. "Держись, брат Андрей Тимофеевич!" - подбодрил он себя, открывая дверь кабинета.

- Садитесь, пожалуйста, - сказал Новиков, увидев Болотова. - Должен я спросить у вас нечто и ожидаю прямого ответа. Не принадлежите ли вы какому-либо ордену?

"Вот оно как начинается!" - подумал Болотов и поспешил заверить, что не состоит ни в каком ордене, в масонах не бывал и к сектам непричастен.

- Не удивляюсь тому, - согласился Новиков. - Много званых, да мало избранных. Но ежели хотели бы вы увеличить свои силы в общем союзе - к тому дорога открыта. Есть братство, которое охотно примет вас сочленом. А по своим знаниям и качествам вы могли бы получить в этой среде знаменитое достоинство!

- Нет, увольте, Николай Иванович. Дружбу и приязнь вашу считаю для себя драгоценными, а что касается общества - не могу. С молодых лет дал зарок, чтобы отнюдь не вступать ни в какой тайный орден и сокровенное общество.

- Но для чего же?

- А для того, что, зная, чем обязует нас христианский закон, думаю, что нам и тех обязанностей довольно и нет нужды обременять себя другими должностями.

- Наш орден, - сказал Новиков, - христианской вере нимало не противен. Дело идет о том, чтобы помочь каждому человеку стать лучше, совершеннее, а тем и все человечество исправить.

- Пусть, батюшка, будет по-вашему, - упрямо сказал Болотов, - но своей клятвы я держался и держаться буду. А искреннее почтение к вам и дружбу сохраню. И о том перестанем говорить.

Новиков промолчал.

- Ну, так и быть, - наконец вымолвил он. - Что мне с вами делать... Но пусть разговор этот не помешает нам издавать "Экономический магазин".

- О, что касается журнала, то уверяю чистосердечно, будете мною довольны! - с облегчением воскликнул Болотов. - И в залог того - вот моя рука!

Новиков пожал протянутую руку Болотова, и они вышли в зал, где гости уже распивали кофе.

...Возвращаясь на свою московскую квартиру, Болотов перебирал в памяти разговор с издателем и хвалил себя за несговорчивость.

"Нет, милостивый государь Николай Иванович, - думал он. - Не на такого простачка напал! Ты рассчитывал ослепить меня своими россказнями, чтобы я протянул шею, а ты наложил бы узду, сел верхом и приневоливал меня. Не бывать тому никогда! А ежели хочешь - с тобой, как с обыкновенным и равным другом, обходиться буду... Впрочем, что-то засиделся я в Москве. Надобно отъезжать в Богородицкое - оно прибыточнее, и соблазну меньше..."

3

В Петербурге Новиков оставил два созданных им училища - Екатерининское и Александровское.

С отъездом из столицы Новиков не прекратил о них заботиться. Друзья журнала "Утренний свет", выходившего теперь в Москве, по-прежнему охотно помогали детям.

Новиков своими школами опередил правительство в его обязанности насаждать просвещение - это было досадно Екатерине II.

- Не много ли берет на себя Новиков? - негодовала она. - И архиепископ Гавриил хорош - освящает эти училища...

Однако пример Новикова заставил императрицу задуматься. Она в 1782 году выписала из-за границы ученого педагога серба Янковича де Мириево и поручила ему устройство в России народных училищ.

Екатерина считала, что для этого достаточно высочайшей воли. Стоит изъявить ее - возникнут школы, и можно сообщить в Европу, что Россия ныне образованная страна.

Набег на просвещение не удался. Местные власти не видели прока в школах, родители отказывались посылать детей, приговаривая, что можно жить и не зная грамоты. Средства на школы отпускались малые, учителей не хватало. И Екатерина охладела к своей затее.

Но следить за Новиковым императрица не переставала. Как только учредилась Комиссия народных училищ, ее обязали вести надзор за частными пансионатами и школами. Таких в Петербурге насчитывалось около двадцати, а в Москве десять. Члены Комиссии наблюдали, нет ли где разврата, суеверия и соблазна. Но так как эти школы принадлежали иностранцам, а учили в них самой светской науке - уменью танцевать, они проверку выдержали. К училищам Новикова при всем усердии прицепиться не удалось, и потому первый опыт преследования желанных результатов императрице не принес.

В Москве Новиков, сознававший себя сотрудником университета, и притом не последним - в его руках находилось издательство, - в первые же месяцы сблизился со студентами. Он вручал им статьи для перевода и печатал их в журналах, доверял вести корректуру, иного ссужал деньгами, иного подкармливал обедами.

Осенью в первый год своего пребывания в Москве Новиков познакомился с Иваном Григорьевичем Шварцем, только что получившим должность профессора немецкого языка в Московском университете.

Шварц был немец родом из Силезии, служил унтер-офицером в голландской Ост-Индской компании. Он не получил систематического образования и недостаток его восполнил усиленным чтением. Двадцати пяти лет от роду, в 1776 году - по приглашению князя Гагарина - Шварц приехал в Россию и поступил воспитателем к детям в дворянскую семью, обитавшую в Могилеве. Он хорошо выучил русский язык, правильно говорил на нем и писал. Через три года обстоятельства семьи изменились. Шварц приехал в Москву. По масонским связям - он был членом ордена и очень религиозным человеком - Шварц стал известен Хераскову и при его содействии получил приглашение в университет.

Новиков знал Шварца не только по службе. Он встречал его в домах Николая Трубецкого и Василия Майкова. В свою очередь, Шварц, очевидно, был наслышан о Новикове, читал его издания и потому не замедлил завязать с ним личные отношения. "В одно утро, - вспоминал Новиков, - пришел ко мне немчик, с которым, поговоря, стал я неразлучен до конца жизни..."

Шварц оказался весьма деятельным и инициативным сотрудником университета. Уже в ноябре 1779 года, через два с половиною месяца после поступления на новую службу, он открыл при университете педагогическую семинарию для подготовки учителей. Были начаты дополнительные занятия со студентами с целью помочь им приобрести педагогический опыт и мастерство, кроме тех знаний, что получали они в основном университетском курсе. Через год с небольшим возникла и еще одна семинария - переводческая или филологическая, слушателями которой стали шестнадцать студентов университета. В марте 1781 года Шварц основал "Собрание университетских питомцев" - кружок студентов и учеников гимназий, желающих упражняться в самостоятельных сочинениях и переводах. Новиков предполагал издавать лучшие работы. Наиболее способных участников "Собрания" он привлек к сотрудничеству в своих журналах и к переводу книг.

В сущности, эти семинарии и "Собрание" были частью великого плана просвещения России, задуманного Новиковым и Шварцем. Новиков полагал, что исправление социальных порядков в стране, подъем благосостояния народа не могут и не должны быть достигаемы через восстание и революцию. Крестьянская война, поднятая Пугачевым, достаточно, думал он, это показала, и ничего доброго от прямых выступлений народа ожидать не приходилось.

Он избрал другой путь и решил, что изменить общественное сознание можно лишь в результате изменения взглядов каждого отдельного человека.

Шварц, преподававший в университете, должен был вести подготовку будущих воспитателей общества. В большом числе становились необходимыми учителя, хорошо образованные русские молодые люди, способные учить по книгам, что выпускает Новиков.

Сам Шварц отличался огромной волей, непреклонной убежденностью и умением увлекать за собою людей, с которыми он встречался. Шварц обладал педагогическим талантом и славился красноречием. Лекции его собирали много слушателей, и, не ограничиваясь университетской аудиторией, он читал в доме Новикова особый курс для любителей религиозной учености. Идеалист и мистик, Шварц учил, что существует три вида познания: любопытное, приятное и полезное, и последнему, под которым подразумевалось познание христианских догматов, он придавал главенствующее значение.

Московские масоны испытали на себе влияние Шварца, но вспоминали позднее о нем по-разному. В памяти большинства он остался необыкновенно цельным, нравственно чистым человеком, реже отмечались неприятные черты в характере Шварца: суровый фанатизм, деспотические замашки, лицемерие. По словам одного из современников, Шварц открыл ему потаенные цели ордена, клонившиеся даже к тому, чтобы уничтожить православие в России.

Николай Новиков не считал Шварца повинным в таких замыслах, был дружен с ним, но всегда умел сохранить собственные убеждения и взгляды и не раз, особенно в делах литературных и издательских, выступал его противником, что замечали окружающие.

Возможность объединить культурные силы страны давно привлекала Новикова. Когда удалось поставить занятия в учительской и филологической семинариях, он задумал выйти за стены университета и создать общество, имевшее целью распространять просвещение в России.

Осуществить план мешал недостаток денежных средств. Но вскоре это препятствие пало. Шварц был приглашен воспитывать сына московского богача Петра Татищева и сумел уговорить отца пожертвовать крупную сумму денег для нужд нового общества. Так определился основной капитал, а затем свои доли внесли участники - Новиков, Шварц, Николай и Юрий Трубецкие, Херасков, Иван Тургенев, Алексей Кутузов, брат Новикова Алексей, князь Черкасский. Позднее число членов общества превысило полусотню.

Новиков, управлявший огромным издательством, отошел от масонских собраний. А его друзья продолжали поиски "истинного масонства", старались раздобыть письменные документы, удостоверяющие древность и правильность принятой ими масонской системы, и с надеждой смотрели на заграничные ложи: не знают ли там заветных орденских тайн?

Когда Шварц в качестве воспитателя молодого Татищева в 1781 году отправился с ним в Германию, московские масоны дали ему тысячу рублей на расходы и для покупки книг. Кроме того, они сочинили письма к руководителям немецких масонов с просьбой о присылке истинных масонских актов и о принятии московских лож в общий союз.

Шварц проездил полгода. Ему удалось говорить с герцогом Брауншвейгским, избранным великим мастером всего масонства. Тот согласился признать независимость организации в России и обещал добиться постановления о том на генеральном масонском конвенте.

Выслушав доклад Шварца о связях, установленных им в Германии, Новиков выразил свое неодобрение. Он как будто чуял беду. Поездка Шварца к герцогу Брауншвейгскому оказалась потом одним из главных пунктов обрушенных на Новикова обвинений.

Но Шварц сделал не только это. Он заезжал в Берлин и виделся с начальниками немецких братьев "златорозового креста" - розенкрейцеров - Вельнером и Теденом, ловкими хитрецами. О результатах этого свидания Шварц рассказал только Николаю Трубецкому и Новикову. Он развернул перед ними картину учения розенкрейцеров с таким искусством, что слушатели поверили, будто они подошли, наконец, к единственно верной масонской программе.

Шварц запасся в Берлине документом, именовавшим его "верховным представителем теоретической степени Соломоновых наук в России", и получил право присваивать степени другим масонам. Русские братья обязывались повиноваться Шварцу и передавать ему взносы на бедных для пересылки в берлинскую кассу ордена. Далее Шварц сообщил, что он добыл теоретическую степень и Новикову, только поменьше рангом.

Завезенное Шварцем из Берлина розенкрейцерство пришлось по вкусу московским масонам. В орден были приняты Иван Тургенев, Алексей Кутузов, Семен Гамалея, Иван Лопухин, брат Новикова Алексей, за ними Трубецкие, Херасков, князья Черкасский и Енгалычев. Образовалась ложа, мастером которой был Новиков. Члены ее рассуждали на религиозные темы и отчасти упражнялись в алхимии, к чему, однако, подготовки не имели.

В отличие от других братьев, ничем, собственно, не занятых, Новиков тащил на своих плечах огромное издательское дело и только изредка участвовал в масонских собеседованиях. На этой почве между ним и Шварцем возникали частые неудовольствия.

- Он меня подозревал в холодности к масонству и ордену, - говорил на допросе Новиков, - потому что я, быв совершенно занят типографскими делами, упражнялся в том урывками, а я, ведая пылкость его характера и скорость, удерживал его, опасаясь, чтобы в чем не приступиться, невеликой осторожностью смотрел на все, что он делал, насколько мне было возможно.

В ноябре 1782 года произошло торжественное открытие Дружеского ученого общества.

Новиков к этому дню отпечатал и разослал приглашения. Вероятно, он сочинял и текст.

Люди напрасно губят время, привлекают жизнь в ленивом бездействии, в сладострастиях. Труднее всего расположить праздное время, о чем говорили и древние авторы. Почему же пренебрегать возможностью укреплять свои душевные силы? А к просвещению себя и приведению в большее совершенство много способствуют помощь друзей, их добрые качества, примеры, советы.

Для этой взаимной помощи и создается Ученое общество, чтобы удобнее было труд и упражнение свободного времени обратить в пользу.

Дружеское ученое общество составляется из людей, знаменитых благородством и других, испытанных в науках, известных своими дарованиями и ревностью к просвещению. Их соединяют взаимный союз, услуги, благосклонность, польза. Особенное внимание общества устремлено будет на те части учености, в которых меньше упражняются - например, на греческий и латинский языки, знание древностей, изучение природы, употребление химии.

Общество не замкнется в своих пределах, станет печатать книги и доставлять их в училища. Утверждена уже Филологическая семинария на тридцать пять студентов. Они будут обучаться в университете предписанным им наукам, а в обществе наставляться, чтобы вступить в учительское звание.

Далее сообщалось, что намерения Дружеского ученого общества нахвалены генерал-фельдмаршалом, главнокомандующим Москвы графом Захаром Чернышевым, архиепископом Платоном, университетскими кураторами Мелиссино и Херасковым и многими почетными людьми. Остается только просить высочайшего покровительства императрицы.

Так было задумано Новиковым и его товарищами это Дружеское ученое общество, и при столь благих намерениях, какие нужно чинить ему препятствия? Ведь сама императрица хлопочет о просвещении России!

Открытие общества состоялось в большой зале татищевского дома у Красных ворот в присутствии многих гостей. Читался отчет о том, что сделано членами нового общества до его официального признания, о благах России и ее выгодах, произнесли речи на французском языке профессор Шнейдер и на немецком - господин Баузе, питомцы общества говорили речи и стихи, член общества Ключарев прочитал оду, речь сказал Петр Страхов - все прошло чинно и благопристойно, пожалуй, в первый и последний для общества раз. Члены его, предполагавшие, что императрица их поддержит, совсем не понимали характера Екатерины. Мысль о том, что кто-то без нее нечто придумал и чья-то инициатива может получить осуществление, была ей нестерпима. Советчики царице не требовались.

Дружеское ученое общество было весьма заметным объединением, и к нему старательно присматривались в Петербурге. Масоны были подозрительны Екатерине II. Она приказала следить за их корреспонденцией. Письма распечатывались на почтамте, и с них снимались копии.

Куратор Московского университета Иван Мелиссино не доверял Шварцу и не скрывал этого. После нескольких стычек Шварц в конце 1782 года вышел в отставку, съехал с университетской квартиры и поселился в доме Новикова. В эти месяцы, до своей болезни и смерти, Шварц набирал новых членов ордена.

Непосильные труды расстроили здоровье Новикова. Он проболел несколько месяцев и поправлялся медленно. Семья жила в Авдотьине. Александра Егоровна проводила дни и ночи у детских кроваток - хворали сын ее Иван и дочь Варвара - и у постели больного мужа.

В Авдотьине Новиков узнал о смерти Шварца, приключившейся после долгой болезни. Он умер в феврале 1784 года, ненамного перейдя тридцатилетний возраст. Московские масоны остро переживали утрату. Вдову Шварца и двух его сыновей Новиков приютил в своем доме.

Руководителем московских розенкрейцеров из Берлина был назначен некий барон Шредер. По орденским правилам Новиков подчинялся ему, обязанный представлять отчеты в издательских делах, сообщать о своих переживаниях и поступках. Новиков не уважал Шредера - вскоре обнаружилось, насколько прав он был в своей оценке, - но подчинялся дисциплине и заставлял себя выслушивать поучения начальника.

"Между мною и бароном всегда была холодность, - писал потом Новиков, - а я не имел к нему по молодости его доверия, также и он меня не очень любил. Сверх того как он не знает по-русски ни слова, я ни по-немецки, ни по-французски, мы весьма мало говорили, и то через третьего. Знакомства между нами сделаться не могло".

Это признание, верное по существу, нужно понимать в том смысле, что Новиков не обладал навыками разговорной французской речи, да, вероятно, и уклонялся от бесед со Шредером, прикрываясь незнанием языка.

Дружеское ученое общество объединяло ценителей просвещения, и в издательской деятельности Новиков не рассчитывал на его помощь. Невиданный еще в России размах книгопечатания требовал притока оборотных средств, новых типографий, четкого порядка ведения дел.

Возникла необходимость иной организации общественной помощи. И Новиков такую форму нашел.

1 сентября 1784 года была учреждена Типографическая компания - книгоиздательство на паях вкладчиков. Устроители были все те же - члены Дружеского ученого общества во главе с Новиковым.

Капитал составился значительный. Князья Трубецкие внесли десять тысяч рублей, братья Лопухины - двадцать, Тургенев, Чулков, Алексей Ладыженский по пяти, Кутузов - три тысячи, барон Шредер - три с половиной. Николай Новиков с братом Алексеем передали компании книги по двадцать пять копеек за рубль продажной цены, на восемьдесят тысяч рублей.

В правление вошло семь пайщиков.

Душой компании был Новиков.

4

Один за другим из типографий Новикова выходили журналы - "Утренний свет", "Московское ежемесячное издание", "Вечерняя заря", "Покоящийся трудолюбец", печаталась газета "Московские ведомости", тираж которой достиг четырех тысяч экземпляров, - цифры для XVIII столетия чрезвычайно значительной. Вместе с "Ведомостями" к читателю шли разнообразные приложения, журналы или серии книг научно-практического и литературного характера: "Экономический магазин", "Детское чтение для сердца и разума", "Городская и деревенская библиотека", "Магазин натуральной истории, химии и физики", "Прибавление к "Московским ведомостям". Каждое издание было рассчитано на своего читателя и представляло ему материал для полезного занимательного чтения.

В этих изданиях сотрудничали многие русские писатели и большое число переводчиков. Новикову удалось создать крупный коллектив литераторов, силы которого он направил на содействие просвещению русских людей.

После "Утреннего света" Новиков с января по декабрь 1781 года выпускал "Московское ежемесячное издание" - журнал, служивший его продолжением, но отличавшийся от "Утреннего света" включением статей по истории, географии и политике.

На страницах этого журнала нередко затрагивались вопросы современной действительности, нравоучения дополнялись критическими наблюдениями над окружающей жизнью. Автор статьи "О главных причинах, относящихся к приращению художеств и наук" - очевидно, Н. И. Новиков - писал о том, что для развития наук необходимы устойчивое состояние политических учреждений, свобода мысли. Так, науки достигли успеха в республиканском Риме, но когда "последовало подлое рабство во времена императоров, то сей благороднейший жар вдруг погас".

О России в статье не говорилось ничего, но мысль читателя невольно обращалась к ней, встречая строки о том, что "нигде, где только рабство, хотя бы оно было и законно, связывает душу как бы оковами, не должно ожидать, чтоб оно могло произвести что-нибудь великое". Автор утверждал, что "народ есть первый собиратель плодов, науками приносимых: к знатным же они приходят весьма поздно".

Политическую остроту имели два "письма", опубликованные в августовской книжке журнала: "О льстецах и о всех людях вообще" и "О государях". В первом из них говорилось, что "счастлив тот, кто не знает знатных, и еще счастливее, когда незнаем ими", во втором определялись качества, необходимые государю, причем слова о любовных страстях, мешающих монархам порядочно править, звучали намеком на поведение Екатерины II. Сделать государя великим могут только премудрость и правосудие.

В "Московском ежемесячном издании" принимали участие А. М. Кутузов, И. П. Тургенев и группа студентов Московского университета, выступавших в роли переводчиков.

Новиков решительно перестроил газету "Московские ведомости". Кроме заметок, переведенных из иностранной прессы, что составляло раньше почти все ее содержание, он стал печатать российские известия, получавшиеся от корреспондентов из разных городов, с которыми Новиков имел деловые связи, ввел отдел библиографии, публиковал статьи и стихотворения. Газета ожила, подписка начала неуклонно расти.

"Ведомости" потянули за собой цепь приложений, с помощью которых Новиков стремился расширять кругозор читателей, давать им практические советы. Так, в течение десяти лет, с 1780 по 1789 год, к "Ведомостям" дважды в неделю прилагались номера журнала "Экономический магазин". Комплект его составил сорок томов, и первые восемь были переизданы.

С 1782 по 1786 год приложением к "Ведомостям" служила "Городская и деревенская библиотека". Новиков стремился заинтересовать чтением русскую провинцию, захолустных помещиков, сидевших в своих усадьбах, уездных грамотеев, и потому заполнял страницы журнальных книжек разнообразной беллетристикой, целиком почти переводной. Он печатал повести "Любовь увенчанная, или Приключения кавалера д'Аблинкурта и девицы де Сен-Симон", "Похождение маркиза де Кресси", "Девица каких мало находится" и т. д. Однако в журнале появились и произведения Дидро - "Два друга", "Разговор отца с детьми о том, сколь опасно поставлять свой рассудок выше закона".

Из оригинальных произведений в трех частях "Библиотеки" - первой, второй и четвертой - были напечатаны "Пословицы российские", шестнадцать нравоучительных рассказов, объяснивших происхождение и первоначальный смысл пословиц "Зиме и лету перемены нету", "Малого пожалеешь, да большее потеряешь", "Замок для дурака, а печать для умного" и др., причем иные имели злободневный сатирический характер. Например, рассказ "Седина в бороду, а бес в ребро" высмеивает стариков и старух, которые на склоне лет "искушением беса" совершают не свойственные их возрасту поступки - влюбляются в молодых, предаются сочинительству, безудержно шутят. Можно усмотреть в этом рассказе намек на Екатерину II, под старость часто менявшую своих фаворитов.

Следующим по времени приложением к "Московским ведомостям" был журнал "Детское чтение для сердца и разума", выходивший еженедельно в течение 1785-1789 годов. Начиная этот журнал, Новиков руководился мыслью о том, что "в нашем отечестве... детям читать нечего" и для разумного воспитания необходимо предоставить юным читателям доступное их возрасту полезное и приятное чтение. Это намерение Новикова определялось его педагогическими взглядами, подробно изложенными им в статьях "О воспитании и наставлении детей", напечатанных в "Прибавлениях к "Московским ведомостям" за 1783 - 1784 годы.

Новый журнал редактировали А. А. Петров и Н. М. Карамзин. Содержание первых частей журнала было достаточно разнообразным и в меру нравоучительным. Начиная с девятой части журнал заполняется длинными повестями, переведенными Карамзиным, и лишь с шестнадцатой вновь возвращается к прежней манере помещать небольшие занимательные статьи и рассказы, способные привлекать детей.

В 1788-1790 годах "Московские ведомости" имели приложением еще один журнал - "Магазин натуральной истории, физики и химии, или Новое собрание материй, принадлежащих к сим трем наукам". Номера его первые два года выходили два раза в неделю, а в третий - еженедельно. Редактировал журнал А. А. Прокопович-Антонский и помещал там переводы из трех французских словарей по естественным наукам. Это издание при всей наивности подхода редакторов к составлению номеров примечательно замыслом Новикова знакомить читателей с начатками естествознания и просвещать умы научными сведениями о строении мира, о свойствах физических тел, о явлениях природы, о Земле, ее животных и растениях. Масонским "таинствам" журнал открыто противопоставлял здравые, основанные на современных научных данных, сообщения, лишенные религиозной окраски, и по одному этому почин издателя заслуживает благодарной оценки.

Одновременно с "Городской и деревенской библиотекой" в 1782 году в университетской типографии Новикова выходил ежемесячный журнал "Вечерняя заря". Он имел сильно выраженное религиозно-мистическое направление и заключал в себе, как говорилось на его титульном листе, "лучшие места из древних и новейших писателей, открывающие человеку путь к познанию бога, самого себя и своих должностей".

"Вечерняя заря" была масонским, мистическим изданием, далеким от политики, от общественной жизни. Редактировал ее И. Г. Шварц. Сотрудники - ученики Шварца, студенты Московского университета: М. Антоновский, Л. Максимович, Д. Давыдовский, А. Лабзин и другие - переводили статьи религиозного содержания из иностранных журналов и печатали свои нравоучительные стихи.

Следующим периодическим изданием, выпускавшимся типографией Новикова, был журнал "Покоящийся трудолюбец". Он издавался не помесячно, а частями, причем две части вышли в 1784 году и две в 1785-м. Журнал этот называл себя продолжением "Вечерней зари", но по сравнению с ней был гораздо меньше связан с мистикой и отличался по литературному оформлению. Участвовали в нем студенты Московского университета: Антон и Михаил Антонские, Подшивалов, Сохацкий, Благодаров, Голубовский и другие. Кроме них, печатались поэт С. Бобров, П. Икосов.

В каждой книжке журнала сначала помещены статьи религиозно-моралистического характера, молитвы в стихах, переложения псалмов, а после них развлекательный материал: небольшие повести, анекдоты, загадки, эпиграммы, статейки для детей. Встречаются сатирические выпады против пороков, правда, имевшие вид чрезвычайно общий и далекие от "личностей" и злобы дня.

В лучшее время своей издательской деятельности Новиков выпускал в год более полутораста книг. Всего же с начала аренды университетской типографии до ареста в 1792 году он издал около девяти с половиной сотен книг, в числе которых были многотомные сочинения.

Разумеется, в этом потоке встречаются и масонские издания, но их было сравнительно мало. Главный же корпус образовали книги, помогавшие просвещению читателей. Новиков печатал сочинения русских авторов: Сумарокова, Хераскова, Николева, Фонвизина, Княжнина, Чулкова, Попова, Аничкова, Десницкого. В переводах на русский язык он издавал произведения Корнеля, Мольера, Расина, Руссо, Дидро, Даламбера, Свифта, Фильдинга, Смоллета, Гольдсмита, Стерна, Юнга, Локка, Клопштока, Виланда, Лессинга и многих, многих других.

Просветительным задачам Новикова было подчинено и художественное оформление его изданий. Он отказался от украшений книги, не связанных с ее текстом и носивших чисто декоративный характер. Новиков стремился к единству содержания книги с ее внешней формой.

Типография Новикова была богата. Разумный хозяин, он понимал, что новый, четкий шрифт, книжные украшения, заставки и гравюры, сопровождающие текст, привлекают читателей. Чисто, изящно напечатанные книги как бы сами просятся в руки, их покупают охотнее.

В типографии стояла сотня наборных касс с русскими шрифтами, полсотни - с иностранными, было девятнадцать печатных станов. Новиков заказывал для книг гравюры на меди, титульные листы, виньетки. Гравировальные доски заполняли кладовую. Лишь иногда он позволял себе повторить книжное украшение, побывавшее в печати, - обычно для каждого издания графические элементы книги обновлялись.

Новиков всегда тщательно следил за оформлением книг, он превосходно знал типографское дело. В его лице счастливо сочетались черты писателя, редактора, типографа, он как бы совмещал их профессии, в дальнейшем ставшие специальностью различных работников книжных изданий. Новиков сам выбирал художников, сообщал им идеи гравюр, внося определенные мысли в сочетания аллегорий и символов, общеизвестных и модных в те времена.

Так, например, виньетка, принятая Новиковым в качестве издательской марки "Общества, старающегося о напечатании книг", включала изображение пирамиды - символ знания, - освещенной вензелем государыни, и двух соединенных в пожатии рук, в кольце змеи, кусающей хвост, а кроме того, рог изобилия, жезл Меркурия, книги, тюки с товарами. Предметов много, но расположены они так, что не производят впечатления громоздкости и тесноты. А надпись: "Согласием и трудами" - это девиз, объединивший членов Общества вокруг печатания книг, несущих людям знания и любовь к искусству.

Массовое производство книги и стремление приблизить ее к читательским кругам побудили Новикова продумать и установить однотипность изданий. Книга, вышедшие из его типографий, имеют небольшой формат, ширина их примерно вдвое меньше высоты. Титульный лист содержит заглавие, часто настолько подробное, что оно служило и аннотацией книги, иногда эпиграф, затем виньетку, связанную с темой сочинения, сведения о месте и годе издания. Цена книги была невысокой - Новиков считал, что книга не предмет роскоши, ибо чтение составляет одну из потребностей человека, и заботился о том, чтобы книги его могли покупать купцы, чиновники, ремесленники, крестьяне.

Карамзин вспоминал, что до переезда Новикова из Петербурга в Москве было только две книжные лавки, продававшие в год книг едва на десять тысяч рублей. В руках же Новикова оборот достиг сотен тысяч. Вслед за ним в книжную торговлю втянулись купцы Кольчугин, Полежаев, Матушкин, Акохов, Козырев, торговавшие поблизости от университета, в лавках на Никольской улице, у каменной стены Заиконоспасского монастыря.

Новиков был в Москве главным распространителем книжной торговли, говорит Карамзин. Он "отдавал переводить книги, завел лавки в других городах, всячески старался приохотить публику ко чтению, угадывал общий вкус и не забывал частного. Он торговал книгами, как богатый голландский или английский купец торгует произведениями всех земель: то есть с умом, с догадкою, с дальновидным соображением".

Не только торговал Новиков. Он рассылал бесплатно свои книги в Московский университет, в духовные училища, школы. Во многих губернских и уездных городах у Новикова были комиссионеры, продававшие его издания, - в Архангельске, Вологде, Казани, Пскове, Риге, Рязани, Симбирске, Смоленске, Тамбове, Твери, Туле, Ярославле, Богородицке, Глухове, Коломне. Покупавшим несколько книг он предоставлял скидку, кто брал на пятьдесят рублей, получал еще на сто рублей даром, - заказывай, читай!

И русские люди по всей стране читали изданные Новиковым книги.

5

Московские журналы и книги беспокоили Екатерину II. Слухи о Дружеском ученом обществе, о Типографической компании доходили до Петербурга и превращались в россказни о шайке безнравственных людей, подрывающих уважение к правительству.

За Новиковым следили, издания его с пристрастием читались цензорами, служившими по должности и добровольцами. Разъяснит же где-то бывший издатель "Трутня", государству небезопасный, свои пагубные замыслы! А тут и поступят с ним по строгости законов. Каких? Будет видно. Если старых для него не хватит - сочинятся новые.

Наконец одна хитрость издателя была обнаружена. Комиссия народных училищ в августе 1784 года уведомила московского главнокомандующего графа Захара Чернышева, что содержатель типографии Московского университета Николай Новиков напечатал две книги - "Сокращенный катехизис" и "Руководство к чистописанию", - ранее вышедшие по контракту с Комиссией в типографии Брейткопфа. Этим, дескать, нарушено право издания и нанесен ущерб экономическим доходам Комиссии училищ. Надо книжки отобрать, а за проданные взыскать с Новикова деньги.

Пока жалоба путешествовала из Петербурга в Москву, Захар Чернышев умер, и Новиков лишился защитника и друга. Главнокомандующим назначен был граф Яков Брюс. Он принялся искоренять раскол и вольнодумство. Со службы ушли правитель канцелярии главнокомандующего Семен Иванович Гамалея, адъютант Иван Петрович Тургенев, советник Уголовной палаты Иван Владимирович Лопухин - товарищи Новикова по Дружескому ученому обществу.

Обороняться пришлось в одиночку.

Новиков ответил, что учебные книги печатал он по приказанию покойного графа Чернышева, продавал копейкою дешевле, чем в Петербурге, и представил тому свидетельства бывших адъютантов главнокомандующего.

Императрица не нашла возможным расследовать жалобу - ей надо было бы осуждать действия Чернышева, - но тотчас изобрела другой повод придраться к Новикову.

В "Прибавлении к "Московским ведомостям" за 1784 год, N 69-71, напечатал он статью "История ордена иезуитов", содержавшую неблагоприятные для этой могущественной организации сведения. Екатерина приказала изъять номера "Прибавлений" по той причине, что, "дав покровительство наше сему ордену, не можем дозволить, чтобы от кого-либо малейшее предосуждение оному учинено было".

Московский обер-полицмейстер арестовал тираж "Прибавлений", приказав отбирать номера у тех подписчиков, которым они уже были отправлены.

Несколькими неделями ранее наложили запрет на другую статью из "Прибавлений к "Московским ведомостям", называвшуюся "О влиянии успеха наук на человеческие нравы и образ мыслей".

Исправно доносил на Новикова протоиерей Архангельского собора в Москве Петр Алексеев. Он следил за тем, что происходило в Дружеском ученом обществе, а затем в Типографической компании, читал новиковские книги и сообщал императрице о том, что в них встречаются мысли, несходные с православным вероучением и противные монархическому правлению. Писал он также, что Новиков тайно печатает развратные книги в доме на Чистых прудах. Алексеев завербовал себе в помощники одного из типографских работников Новикова и через него добывал сведения для своих доносов.

Дальше - больше. В конце декабря 1785 года императрица приказала московскому главнокомандующему, в рассуждении того, что из типографии Новикова выходят "многие странные книги", освидетельствовать их, чтобы впредь "таковые печатаны не были, в коих какие-либо колобродства, нелепые умствования и раскол скрываются". Архиепископа Платона Екатерина просила испытать Новикова в законах православной веры и просмотреть его книги, нет ли в них "всяких нелепых толкований, о коих нет сомнения, что они не новые, но старые, от праздности и невежества возобновленные".

Платон беседовал с Новиковым и доложил государыне, что московский издатель является истинным христианином. Книги также не внушили архиепископу особых сомнений. Из четырехсот шестидесяти названий, вышедших в типографиях Новикова, только двадцать три были признаны "могущими служить к разным вольным мудрованиям, а потому к заблуждениям и разгорячению умов". Шесть из них - масонские, их запечатали, а семнадцать, в числе которых попались произведения Вольтера, сборники сказок и песен, лишь запретили продавать.

Императрица осталась недовольна мягкостью Платона и подала команду гражданской администрации. Она приказала московскому губернатору - главнокомандующий Брюс был в отъезде - проверить больницу, заведенную "от составляющих скопище известного нового раскола", и допросить Новикова, зачем он издает сочинения "для обмана и уловления невежд".

Новиков спокойно прошел и через это испытание. Губернатор должен был донести, что книги печатаются с дозволения цензуры, светской и духовной. Новиков же при издании книг в публику никакого другого намерения не имел, кроме того, чтобы приносить трудами пользу отечеству и честным образом получать законами невозбранный прибыток...

Юридических оснований для расправы с Новиковым не отыскивалось, и вскоре императрица решила не заботиться о соблюдении законности: Новиков превращался для нее в грозную силу.

Не очень надеясь на своих помощников, усердных, но слишком связанных законами, Екатерина попробовала напасть на масонов сама. Ей хотелось возбудить общественное мнение, и к тому был пригоден театр.

Екатерина писала решительно и быстро, с большой точностью определяя литературные мишени.

Один из современников в автобиографии означил 1786 год такой записью:

"Мартинисты начали привлекать внимание правительства. Императрица сама сочиняла комедии, дабы их предать поруганию".

На сцене придворного театра была поставлена комедия Екатерины "Обманщик", Некий Калифалкжерстон - под этим именем императрица вывела графа Калиостро, известного авантюриста, приезжавшего в Россию, - представляется знаменитым магом и дурачит доверчивых русских господ. Он делает вид, что беседует с Александром Македонским, варит золото, ворует алмазы у хозяина дома. Плута ловят с поличным. Зритель должен убедиться, что масоны или мартинисты напрасно верят обманщикам, следует разъяснить их заблуждения, а мошенников-магов - наказывать.

Труднее исправить человека, зараженного "мартышкиным бредом", пойманного в масонские сети. Случай такого рода Екатерина изобразила в следующей своей комедии - "Обольщенный".

Для заглавной фигуры она имела образец и не постеснялась в пасквильном виде описать одного из видных московских масонов, Семена Ивановича Гамалею, о чудачествах которого в обеих столицах ходили рассказы. Гамалея был бессребреник, кроткий, не причинивший зла ни одному живому существу человек. Необычность его характера казалась Екатерине подозрительной. Царица никогда не верила, что добрые дела можно творить, не ожидая за них скорой награды.

"Обольщенный" Радотов заставляет родных беспокоиться: он радуется своей болезни, не гневается, узнав о пропаже табакерки и часов, читает книги. Судьба семьи не занимает его: "душевное удовольствие предпочтительно всякой иной связи и чувствам", и заключается оно "во внутреннем спокойствии для испытания того, что от глаз наших закрыто".

Родственник Радотова Бритягин разъясняет его ошибки:

- Это называется, - говорит он, - предпочитать своевольное хотение иным уважениям и, отвратя глаза от всего света, обратить взор на одного только себя.

Так императрица истолковала тезис новиковского журнала "Утренний свет" о том, что для человека нет ничего интереснее, чем он сам, что нужно стремиться к самопознанию, к совершенствованию. Люди, предавшиеся этим занятиям, по мнению государыни, уклоняются от своих гражданских и семейных обязанностей и не могут быть терпимы в обществе.

В пьесе кратко названы причины, по которым следует считать масона обманутым человеком:

"Он доискивается вещей таких, кои давно в свете известны, что найти нет возможности... варит золото, алмазы, составляет из росы металлы, из трав нивесть что; домогается притом иметь свидания неведомо с какими-то невидимками... голову свернули ему кабалические старые бредни..."

Масонам ставится в вину то, что они "в намерении имеют потаенно заводить благотворительные разные заведения, как-то: школы, больницы и тому подобное, и для того стараются привлекать к себе людей богатых". Спрашивается, на что дела такого рода "производить сокровенно, когда благим узаконением открыты всевозможные у нас к таким установлениям удобства"?

Друзья Радотова крадут у него из ящика "не только деньги и векселя, но еще складчину на многие заведения". Радотов признает, что "был обольщен наружностями" - масоны непрестанно твердили, как нужно быть добродетельным... Бритягин возражает:

- Неужто есть добродетели более числом и выше тех, коих от нас требует издревле установленный у нас закон? И неужто развращенный какой ни есть толк замыкает в себе лучшие добродетели?

Екатерина не признает иных мотивов увлечения масонством, как любопытство, легковерие, желание оригинальничать - думать не так, как думают знакомые. На самом же деле все обращенные терпят несказанную скуку, предаваясь масонским упражнениям.

- Надзирание, бесспорно, в руках начальства, - говорит Бритягин, заключая комедию. - Благодарить мы должны провидение, что живем в такое время, где кроткие способы избираются ко исправлению.

"Кроткие способы" таковы: масонов арестует полиция.

По-видимому, наказание в комедии "Обольщенный" было прообразом кары, постигшей Новикова. Его Екатерина считала обманщиком и обирателем ближних, а потому посадила в крепость. Тургенев же и Лопухин прошли по разряду "обольщенных" и отделались высылкой и нравоучением.

Новиков и его друзья, объединившиеся в компанию, располагали типографиями, книжными лавками, домами, где жили служащие и студенты. Это было крупное учреждение, созданное группой частных лиц, единственное в России. Было разумно подумать о покупке или постройке здания, в котором можно собрать предприятия, разбросанные по городу. Задача эта стояла перед Новиковым, но выполнить ее довелось неожиданно и не очень удачно.

Руководитель московских розенкрейцеров барон Шредер приторговал огромный дом графа Гендрикова на Садовой Спасской улице и дал задаток. Он собирался оборудовать там аптеку, больницу и благородный пансион, выписал из Германии провизоров и заказал лекарства. Внезапно Шредеру понадобилось ехать по семейным делам за границу, и он отправился, оставив доверенность на совершение купчей одному из членов Типографической компании.

Новиков узнал о сделке Шредера от князя Трубецкого. Тот просил его посмотреть купленный дом и присоветовать, какая нужна перестройка. Надобно было обдумать, чем заплатить - барон не оставил ни копейки. Без особой охоты Новиков принял это поручение - он Шредера не любил и не доверял его комбинациям, - но добросовестно занялся домом.

Когда ремонт заканчивался, Шредер известил, что отказывается от покупки: дядя лишил его обещанного наследства, платить нечем. Он потребовал немедленно продать гендриковский дом и возвратить деньги, причем не только те, что были даны в задаток, но и весь его вклад в Типографическую компанию.

Положение создалось трудное. Охотников купить дом не отыскивалось. Переделка здания была произведена частью на средства компании, частью в долг. Предстояли платежи за выписанные для аптеки материалы, едут провизоры... Что делать?

После долгих совещаний скрепя сердце члены Типографической компании решили все-таки дом взять на свой счет, заложить его в Опекунском совете и рассчитаться с долгами. Под залог дома удалось получить восемьдесят тысяч рублей, и за возвращение ссуды каждый компанеец поручился личным состоянием. Шредеру выслали его долю, несмотря на то, что Новиков возражал против непомерных притязаний барона. Так гендриковский дом стал собственностью компании - там разместили типографию, аптеку, поселили служащих. Эта вынужденная покупка на десятки тысяч рублей увеличила долги компании, а неисправные платежи угрожали разорить каждого поручителя. Оставалось надеяться, что этой беды не произойдет.

Отпор домогательствам Шредера дорого обошелся Новикову. Коварный немец, зная, что за Новиковым следит правительство России и его переписка просматривается, посылал ему почтой из Германии притворно-дружеские письма. В них он сообщал о масонских делах, тут же им придуманных, чтобы скомпрометировать Новикова, толковал о поручениях, якобы выполняемых им, Шредером, для русских братьев по просьбам Новикова - ведь письма читались на почте и каждое могло служить уликой! Расчет Шредера оправдался: его письма выглядели так таинственно и, казалось, грозили русской монархии такими бедами, что их даже не доставляли Новикову, а прямо сдавали по начальству, и Новиков узнал об этих письмах лишь после ареста на допросах. Он и в самом деле не знал, что отвечать о выдумках Шредера. Это было понято как запирательство и усилило его вину.

6

Пути практического осуществления своих общественных идеалов московские масоны намечали очень приблизительно, не считаясь, во всяком случае, с тем, что реально могли предпринять они в крепостном государстве.

Государство это им не нравилось, его подвергали критике, бичевали сатирой - Новиков показывал ее образцы, - но мысли об уничтожении монархии, о расправе с царем не приходили в голову никому из масонов. Зато об этом отлично знал смелый революционер Александр Радищев, видевший первую цель в том, чтобы разрушить царизм. На этой основе в России существовало крепостное право, и, чтобы освободить народ, надобно было сначала покончить с монархией.

У масонов же был другой план. Ничего разрушать они не хотели и страшились Пугачева. Масоны оставались дворянами и классовыми привилегиями дорожили. В то же время им были ненавистны полицейские, чиновники, ростовщики, взяточники всех рангов и степеней, от подьячего до светлейшего князя.

Но как создать стройное общество благополучных людей, в котором не нужен будет аппарат насилия, отпадет нужда и прекратятся вооруженные выступления народа в свою защиту?

Нужно переделать людей, только и всего!

Силою? Нет, терпением.

Необходимо, чтобы каждый человек начал работать над собой, очищаться от скверны, укреплять свои лучшие задатки, расставаться с дурными. Помочь людям в их нравственном перерождении должны книги. Печатное слово содействует просвещению. Надо больше издавать и рассылать книги по всей стране, чтобы везде, в самом дальнем уголке России, люди могли читать и поступать согласно с обращенными к ним словами. Эту заботу взял на себя Новиков. Ему надобно помогать - он знает, что делать.

Таким образом, был избран самый дальний и трудный путь - каждый должен исправиться сам. О том, что надо изменить условия жизни, речи среди масонов не было. Надежды возлагались на личное самоусовершенствование каждого человека.

"В то время существовали в России люди, известные под именем мартинистов, - писал Пушкин в статье "Александр Радищев". - Мы еще застали несколько стариков, принадлежавших этому полуполитическому, полурелигиозному обществу. Странная смесь мистической набожности и философического вольнодумства, бескорыстная любовь к просвещению, практическая филантропия ярко отличали их от поколения, к которому они принадлежали. Люди, находившие свою выгоду в коварном злословии, старались представить мартинистов заговорщиками и приписывали им преступные политические виды. Императрица, долго смотревшая на усилия французских философов, как на игры искусных бойцов, и сама их ободрявшая своим царским рукоплесканием, с беспокойством видела их торжество и с подозрением обратила внимание на русских мартинистов, которых считала проповедниками безначалия и адептами энциклопедистов. Нельзя отрицать, чтобы многие из них не принадлежали к числу недовольных; но их недоброжелательство ограничивалось брюзгливым порицанием настоящего, невинными надеждами на будущее и двусмысленными тостами на франкмасонских ужинах".

Камень мудрых, философский камень, что стремились создать масоны во время своих химических работ, вовсе не был в их понимании только средством превращать неблагородные металлы в золото. Конечно, это было очень заманчиво - научиться делать золото, и авантюристы, вроде Джузеппе Бальзамо, известного под именем графа Калиостро, обещали неслыханные богатства тем, кто не пожалеет средств на производство опытов. Камень мудрых означал нечто гораздо большее. С его помощью масоны надеялись уничтожить бедность, внести новый порядок в социальное устройство общества, укрепить экономическое состояние народа, сделать много добра бедным людям. Добровольными жертвами, милостыней всех не насытишь. Философский камень избавит человечество от страданий, голода, от болезней, сделает его богатым и могущественным.

Иван Петрович Тургенев, например, очень надеялся на отыскание камня мудрых. Орден, принявший и охраняющий таинство таинств, думал он, сумеет дать каждому своему сочлену средство против скудости и болезней, против несносной бедности. Но этого счастья будет достоин не каждый. Учение масонства состоит в отыскании великого таинства, однако получит его лишь тот, кто сумеет через исправление своего нравственного характера сделаться столь совершенным, сколь человеку быть возможно. И лишь такой человек удостоится познать тайну ордена.

Масоны не делали секрета из своих надежд и способов. О них писалось в книгах - тех, что были названы Екатериной исполненными "странными мудрованиями, или, лучше сказать, сущими заблуждениями", и запрещены к продаже и распространению.

Одна из таких книг - "Хризомандер, аллегорическая и сатирическая повесть важного содержания" - была переведена с немецкого Петровым, и в 1783 году ее дважды напечатал Новиков в типографиях Лопухина и в университетской. Сатирой в этой повести не пахло, аллегорий же было множество. Читателю объясняли, как важно уметь переделать свою природу и возродиться духом для жизни на пользу человечеству.

Пример тому подавал изображенный в повести король и государь Гемонских и Скардских гор Хризомандер. Он мог бы превращать все простые вещи при своем дворе в золото и отказался это делать: золото ему не надобно. Однако умение его полезно другим.

- Много есть бедных и несчастных, - говорит Хризомандер, - которым малая частица желтой сей земли при умеренности их доставила бы великую выгоду. К чему такое безумие?

Хризомандер становится хранителем всех земных сокровищ. Намереваясь облегчить жизнь своих подданных, он решил было освободить их на десять лет от всех податей. Государь щедр, но неблагоразумен, и первосвященник Гиперион его останавливает. Так делать нельзя: если исчезнут у людей заботы, они привыкнут к лености и праздности, а в них начало многих пороков. Но сократить подати на треть или вполовину можно. А случаи показать щедрость себя ждать не заставят. Ведь почти каждый год какая-то из провинций государства подвергается "жестоким несчастным приключениям", например неурожаям, и обитателям пострадавших местностей надо помогать.

То, что советует Гиперион государю Хризомандеру, представляет собой как бы пункт масонской экономической программы, которой нельзя отказать ни в человеколюбии, ни в практической сметке.

- Старайся о том, - учил Гиперион, - чтобы обработаны были пустые поля, высушены гнилые болота и сделаны плодоносными; раздели их потом по бедным или по утесняемым иностранным подданным. Заведи большое количество хлебных магазинов; наполняй их в благословенные годы, а во время голода разделяй паки по неимущим.

Как видим, в голодный год Новиков исполнял именно эти советы: раздавал хлеб, заводил магазины, ввел общественную запашку земель. Оказалось, что "бредоумствования" масонов вовсе не так далеки от жизни, как думала Екатерина. {Ю. М. Лотман, "Сочувственник" А. Н. Радищева. А. М. Кутузов и его письма к И. П. Тургеневу. "Ученые записки Тартуского государственного университета", вып. 139. Тарту, 1963, стр. 290 и cл.}

Истинным бедствием для русского крестьянства были постоянные неурожаи. Голодовки возникали то тут, то там, но год 1786 оказался очень тяжелым для всех внутренних губерний России. В Москве четверть ржи в январе стоила два рубля двадцать копеек, в июне - три, а в декабре - четыре рубля. Правительство запретило вывоз ржи и ржаной муки за границу, однако помещичьи запасы не облегчали народных страданий.

В следующем, 1787 году неурожай был повсеместным и в России и на Украине. И произошло это в юбилейный год, когда праздновалось двадцатипятилетие счастливого царствования Екатерины II. Четверть ржи в московских лавках поднялась до восьми рублей. Да что рожь - лебеда продавалась по четыре рубля за четверть!

Крестьяне ели солому, листья, мякину, толченое сено.

В Петербурге по именному указу была собрана Хлебная комиссия. Открыли запасной хлебный магазин для продажи населению, но его содержимого хватило лишь на два дня. Обер-провиантмейстер Маврин продал казенный хлеб поставщикам, положив в карман изрядный процент. О воровстве Маврина писали своим государям иностранные послы, плутовство его раскрылось, однако царица не наказала грабителя.

С первыми известиями о неурожае Новиков отправился в Авдотьино. У крестьян не было ни хлеба, ни корма для скота. Первым долгом он роздал своим крестьянам хлеб и часть его уделил соседним мужикам, приходившим за помощью. Потом, собрав наличные деньги - их нашлось не более трех тысяч рублей, остальные были вложены в дело, - Новиков купил хлеба, чтобы кормить народ.

Потрясенный картинами голода и вымирания крестьян, Новиков, возвратившись в Москву, рассказывал о виденном в таких сильных и живых выражениях, что заставил друзей содрогнуться от ужаса. Среди слушавших его был Григорий Максимович Походяшин, сын богатейшего уральского заводчика, почитавший Новикова образцом человеколюбия и доброты. Через несколько дней он приехал к Новикову и предложил ему десять тысяч рублей на покупку хлеба, обязав не называть его имени и распоряжаться единолично.

Новиков снова поехал в деревню и купил крестьянам ржи для прокормления и на семена. Походяшин вскоре передал Новикову новую сумму денег, затем еще, а всего до пятидесяти тысяч рублей.

Хлеб выдавался при свидетелях и с расписками, взаймы до следующей осени, чтобы вернули деньгами или хлебом. Новиковской помощью было охвачено до ста селений государственных и помещичьих крестьян. Благодаря ей вся окружность в тот несчастный год прокормилась, и весною поля были засеяны.

Долги возвращались туго, осенью вернула ссуды едва ли третья часть мужиков. Новиков сообщил о том Походяшину, но щедрый богач не огорчился и посоветовал хлеб ссыпать в особый магазин, на случай, если недород, - в запасном магазине всегда хранились с тех пор хлебные запасы на пять-десять тысяч рублей. Кто не мог возвратить долг, приходил его отрабатывать, расчищать заброшенные поля, распахивать целину. Сбор хлеба в Авдотьине возрос и каждогодно увеличивался.

Правительство отступило перед голодом. На спасение подмосковного народа пришел Новиков, накормил и дал семян засеять поля.

Екатерина восприняла поступок московского издателя как вызов. Частный человек осмелился находить ее распоряжения недостаточными и поправил императрицу! Кстати, откуда же у него деньги? Может быть, он вместе с книгами печатает фальшивые ассигнации или в самом деле научился варить золото? Во всяком случае, верно то, что Новиков обирает богатых людей, выманивает у них тысячи. И это вздор, что он бескорыстно помогает бедным. Расчеты его коварны, пусть конечный замысел и не открыт. Впрочем, не думает ли он освободить русский престол для более удобного ему государя, например для великого князя Павла Петровича? Что-то слышно о поездках масонов к цесаревичу...

Так или иначе, надобно с Новиковым кончать.

Летом 1787 года Екатерина подписала указ "о запрещении в продажу всех книг, до святости касающихся, кои не в синодальной типографии печатаются". В книжных лавках Москвы произвели обыск. Духовные цензоры нашли триста тридцать книг, подпадавших под этот указ. Более половины их вышло из типографий Новикова, университетской и компанейской. Книги отобрали и сожгли.

Подходил к концу срок аренды. Екатерина заранее предупредила кураторов Московского университета, чтобы они типографию Новикову не отдавали. Он и сам понимал, что договор возобновлен не будет.

Непрерывные преследования утомили Новикова. Здоровье его ухудшилось. Он переселился в Авдотьино и почти не выезжал оттуда. Хворала и Александра Егоровна. Доктора называли болезнь чахоткой и лечить ее не умели. Больная угасала.

Дела компании покатились под гору. Был продан дом у Меньшиковой башни, но долги возрастали.

Университетская типография и "Московские ведомости" с 1 мая 1789 года достались на торгах купцу Слепушкину. Он сдал их в аренду отставному подпоручику Окорокову.

Десять лет расцвета русского книгопечатания кончились.