Я пялилась на экран своего телефона, пока слово «Мама» не сменилось на «Пропущенный вызов».

Я ни секунды не испытывала чувства вины за то, что отправила ее звонок на голосовую почту. Ни на секунду. Я перезвоню ей. Когда-нибудь. После пробежки я слишком сильно устала.

— Милая, хочешь что-нибудь съесть? — неожиданно донесся голос Зака с его места на кухне.

Когда мой телефон зазвонил, я даже не осознавала, что настолько отключилась. Я подняла голову и увидела, что Зак стоит у кухонного островка, одним бедром он упирался в стойку, а в руке держал лопатку.

Но мой взгляд зацепился за костыль у него под мышкой. Мне не надо было осматривать комнату, чтобы понять, что другой костыль он прислонил к холодильнику. За последние две недели я находила его там раз десять.

Да, костыли. Впервые я увидела их, когда он вместе с друзьями Эйдена приехал домой после того, как несколько часов провел в отделении скорой помощи, благодаря микротрещине в его ноге.

Каждый раз, когда я их видела, мне хотелось разрыдаться. Не потому, что он сломал несколько костей, что само по себе ужасно, а из-за того, о чем это мне напоминало.

Они напоминали мне о лице Диане, которое я увидела, когда мы с Эйденом заехали за ней.

Эйден отвез меня в больницу сразу же, как только я смогла собраться с мыслями и рассказать ему о том, что произошло. Что Диана пошла выпить с коллегами по работе и задержалась. Что посреди ночи к ней в квартиру пришел ее парень и злился из-за того, что она поздно вернулась. Она ему изменила? Сколько членов она отсосала? Почему она не позвала с собой его? А потом она рассказала мне, что он ударил ее и продолжал бить, пока не убежал, а она смогла встать и постучалась к соседу, и тот отвез ее в больницу. И она подала на него заявление в полицию.

Следующие два дня я провела в ее квартире, чтобы она не оставалась одна, и она рассказывала мне, как плохо все было. Как ей стыдно. И какой глупой она себя чувствовала.

После этого я мало что помнила. Мне казалось, будто все это страшный сон. Я чувствовала удушающую, изнурительную вину за то, что не заставила ее рассказать мне, что что-то не так. Почему я ничего не сказала? Ничего не сделала? Она ― моя лучшая подруга. Я должна была знать. Разве я не прожила большую часть своей жизни в родном доме и не скрывала ото всех все, что там происходило?

Ее черный глаз, разбитая губа и синяки, которые я видела на ее запястьях и шее, когда сидела в ванной, пока она мыла мои волосы, застыли у меня перед глазами. И я совсем не удивилась, когда на второй день она сказала, что хочет ненадолго уехать к родителям в Сан-Антонио. Она не была уверена, надолго ли, но знала лишь, что хотела побыть с ними. Я помогла ей упаковать два чемодана.

Когда такси высадило меня у дома, я знала, что друзья Эйдена уже уехали: на подъездной дорожке и на улице не было других машин, кроме моей. Когда я зашла в дом, Эйден сидел в своем углу на кухне. Он без слов подошел ко мне и обнял, позволяя мне прижаться к его великолепной большой груди.

Много раз в жизни я ощущала себя беспомощной — на самом деле, слишком часто — и сейчас, когда я уже взрослая, мне было тяжело это вынести. Потому что ты ничего не можешь сделать, когда случается нечто подобное с человеком, о котором ты заботишься.

А злость и сожаления поедают тебя живьем.

И все следующие дни я не могла стряхнуть с себя вину и разочарование из-за того, что ничего не сделала или не заставила Родриго, брата Дианы, заставить ее открыться.

Когда той ночью я легла в кровать Эйдена, и каждую ночь после того дня, потому что только с ним я чувствовала себя лучше, он приветствовал меня без единого слова или жалобы. Я не хотела говорить, и пошла к единственному человеку, который лучше, чем кто-либо, понимал, что происходит с теми, кого мы любим.

А потом настал день, когда ему нужно было уезжать в Колорадо. Он стоял передо мной в своей спальне, обнимал меня, целовал мои щеки, нежно целовал мои губы, потом надел что-то мне на шею и ушел.

Мой друг уехал. А с ним и мой щенок.

Я еще никогда не чувствовала себя такой одинокой.

И только когда он уже вышел за дверь, я увидела, что он мне оставил. Свой медальон. Медальон Святого Луки, который отдал ему его дед. И я расплакалась.

Зак, который, как я думаю, не знал, как справиться с состоянием, в котором я пребывала, проверял, чтобы я ела, и время от времени заглядывал ко мне.

Но после того как уехала Диана, ничто не могло изменить правду, живущую в моей душе: я чертовски сильно скучала по Здоровяку. Невероятно сильно.

Хорошие вещи в нашей жизни драгоценны, а я была слишком труслива, чтобы сделать что-то с подарком, который был мне дарован, и, казалось, мне каждый день напоминали об этом.

С того самого момента, как Эйден приземлился в Дюранго, он постоянно писал мне. Сначала:

Прилетел.

Затем он прислал мне фотографию Лео, на которой он сидел на полу арендованной машины, которая стала его на следующие два месяца. А затем как он бегал в снегу у дома в Колорадо.

Неделя пролетела в мгновение ока. В день он присылал мне около четырех сообщений. Два из них всегда были о Лео, а остальные два о чем-то обыденном.

Он проинформировал меня:

Забрал с собой всю твою коллекцию «Драгонболл», если ты задаешься вопросом, где она.

Я даже не заметила, что мои DVD-диски пропали.

Пока я принимал душ, Лео сжевал носок моего кроссовка.

Как твое колено?

Он каждый день посылал мне фрагменты своей жизни, которые разрывали меня, и от этого я лишь сильнее скучала по нему сквозь туман скорби, окружающий мои мысли и сердце.

Через пару дней, скучая по всему, что люблю, я случайно нашла игрушку, которую пару месяцев назад купила детям Родриго. Маленький пластмассовый клоун был спрятан под бумаги, которые я убрала в тумбочку.

Я купила его с намерением в шутку подбросить Эйдену в душ, но совсем о нем забыла.

И из-за этого я разрыдалась так сильно, что оказалась на полу, прижимаясь спиной к кровати. Я плакала по Диане, которая выглядела опустошенной из-за предательства ее парня. Плакала по маме, которой не могла перезвонить. И плакала из-за того, что любила того, кто, возможно, не любит меня, несмотря на то, как бы сильно я этого ни хотела.

И, в конце концов, я встала, убрала клоуна в стол и решила взять себя в руки. Потому что жить по-другому не вариант.

Я с отчаянием углубилась в работу, вернулась к тренировкам, даже если символ моей мотивации уехал в другой штат. Я углубилась в себя, затыкая ту дыру, что появилась в моем сердце, и сфокусировалась на том, что отвлекало меня. И ждала, когда люди, которых я люблю, вернутся ко мне.

К сожалению, в процессе я была не очень хорошим другом для Зака. Я знала, он переживал за меня; это было похоже на то, будто надел обувь не на ту ногу. Я поняла, что он все еще беспокоился обо мне.

Мое абстрагирование на кухне ничему не поможет, и мне пришлось приложить много усилий, чтобы улыбнуться ему.

— Я еще не голодна, но спасибо, Зак.

Он неохотно кивнул, но не стал давить, снова развернувшись к плите.

— Сколько ты сегодня пробежала? Двенадцать километров?

Опираясь локтями в стол, я взглянула на него.

— Ага, и пробежала пять километров в марафонском темпе, — похвасталась я. Он часто бегал со мной и ругался, когда мы начали добавлять к нашему бегу марафонский темп. Зак знал, это чертовски трудно.

Я эгоистична, и разочарование достигло высокого уровня, и я не знала, что с этим делать; реальность была тяжелой и горькой.

После всего, через что мы прошли с Заком, когда нас по очереди выворачивало, когда мы принялись за медленные пробежки в тридцать километров, и когда мы должны были практически нести друг друга обратно, когда мы выдыхались после пятидневных тренировок в неделю, после всей боли, что мы разделили...

Я должна буду в одиночку отправиться в это путешествие без моего самого близкого друга.

Парень, который лишился своего любимого занятия и разрешил мне уговорить себя на тренировки к марафону.

Если это не дружба, тогда не знаю, что это. И я чувствовала себя еще ужаснее от того, что мы почти не общались, но это лишь потому, что я не хотела утянуть его с собой на дно ямы, в которую провалилась, когда ему надо двигаться к выздоровлению и продолжать свою карьеру.

По вздоху, что донесся с его стороны, я уже знала, что он собирался сказать.

— Мне так жаль, Ванни.

И точно так же, как и при остальных его извинениях за то, что он случайно поскользнулся на заледенелом тротуаре, я ответила:

— Все нормально, честно.

Утратила ли я слегка свой дух? Больше, чем слегка. Скажу я ему когда-нибудь об этом? Нет.

— Это было глупо.

Мне очень хотелось потереть местечко возле моего сердца.

— Это была случайность. Я расстроена не из-за тебя, — мой голос надломился, и мне пришлось сглотнуть. — Просто все сразу навалилось. Я в порядке. Обещаю.

Выражение на лице, когда он развернулся, сказало мне все то, что он не произнес вслух: «Ты не в порядке».

У кого вообще сегодня все хорошо?

Я опустила голову, потирая влажную от пота шею.

— Ты же знаешь, что не должен оставаться тут со мной, а можешь поехать домой, правда?

Изначально он планировал уехать домой после марафона, провести там немного времени с семьей, а потом решить все со своим старым тренером с колледжа. Теперь? Ну, не уверена, но я знала, что он должен был уехать, но еще этого не сделал.

Зак посмотрел на меня.

— Что?

— Я не уеду, пока ты не пробежишь свой чертов марафон, понятно? — требовательно спросил он.

— Но ты не должен, ладно? Обещаю, ты не должен чувствовать вину ни за что. Если передумаешь и решишь уехать...

— Не передумаю.

С каких пор в нашем доме появилось уже три упрямые задницы?

— Но если передумаешь...

— Не думаю. Дедуля может подождать неделю. Он, вероятно, и меня переживет, — добавил Зак.

— Если хочешь остаться, оставайся, но если нет, то все нормально. Хорошо? — настаивала я, пытаясь обнадеживающе ему улыбнуться.

Он просто покачал головой.

Как только он открыл рот, чтобы что-то сказать, раздался дверной звонок, и мы нахмурились.

— Ты заказал пиццу?

— Нет.

Я заказала пару книг, которые несколько дней назад вышли из печати, но выбрала бесплатную доставку, поэтому это не они. Я пожала плечами и встала, медленно подошла к двери, пытаясь заставить себя успокоиться. Когда я посмотрела в глазок, то сделала шаг назад и тупо уставилась на дверь.

— Кто там? — спросил Зак.

— Тревор.

— Что ты только что сказала?

— Это Тревор, — ответила я спокойно, уже зная, что он раскрыл себя криком. — Ты игнорируешь его звонки?

— Может быть.

Значит, да.

— Тогда я просто не стану открывать дверь, — ответила я до того, как раздался громкий стук в дверь.

— Я вас слышу! — проревел Тревор.

Мне не хотелось иметь с этим дело сейчас или через десять лет.

— Что ты хочешь, чтобы я сделала? — спросила я, игнорируя мужчину по ту сторону двери, не переживая, слышит он нас или нет.

С кухни послышались ругательства Зака, и минуту спустя его костыли застучали по плитке, когда он направился к входной двери. Обреченно вздохнув, он ответил:

— Я могу открыть дверь.

— Уверен? — спросила я, даже если мысленно целовала его ноги за то, что он не собирался заставлять меня общаться с Тревором.

— Ага.

Я на шаг отошла от двери.

— Хочешь, чтобы я осталась здесь?

На мгновение он засомневался, а потом кивнул.

— Я отведу его в гостиную, чтобы ты смогла что-нибудь съесть.

Кивая, я чертовски быстро ушла на кухню и начала доставать продукты из холодильника, чтобы поесть, хотя все еще не была голодна. Зак открыл дверь. Я очень сильно старалась их игнорировать, но это было тяжело. Фрагменты разговора доносились из гостиной на кухню.

— Какого черта ты думал?

— Что с тобой происходит?

— Что я должен с тобой делать, когда в интернете полно информации о том, что ты упал перед ночным клубом и сломал ногу?

— Думаешь, теперь кто-то захочет взять тебя в команду?

Этот комментарий заставил меня отойти от плиты и двинуться в сторону коридора, что ведет в гостиную, и я уже была готова сказать Тревору, чтобы он заткнулся. Но Заку не нужна моя защита.

Он очень долго избегал Тревора, и даже если он знал, что хочет делать, я знала, что ему нужен кто-то для поддержки.

Я просто не очень хотела, чтобы это был мудак Тревор, но это его карьера, не моя.

Почти час спустя кто-то прочистил горло, и я подняла голову; я сидела за столом для завтрака, одну ногу закинула на стул, на моем телефоне был включен фильм, и я только доела с тарелки рис.

— Удивлен, что ты не поехала с Эйденом в Колорадо, — произнес менеджер, прислонившись к кухонному дверному проему.

Я устало посмотрела на него и покачала головой.

— Я не могла, через пару дней мне надо кое-что сделать, — объяснила я, специально не упоминая о Диане и о моем марафоне. Ему не надо знать, да и в любом случае, что он сделает?

Выскажет свои вымученные извинения, в которые я не поверю?

— Нет смысла летать туда и обратно, — добавила я сухим безэмоциональным голосом. Плюс, Эйден не приглашал меня. Он едва говорил об этом каждый раз, когда я поднимала тему его отъезда.

Из-за его смешка я выпрямилась.

— Он может себе это позволить.

Вот оно. Я заморгала.

— Я зарабатываю собственные деньги и не собираюсь тратить его или мои.

— Ты в этом уверена? — у него хватило наглости приподнять бровь.

Он мог не говорить, что это последнее, чего мне хотелось?

— Да, уверена. Хочешь проверить мой банковский счет? — я уже отправила копии своего банковского счета правительству, чтобы доказать, что могу содержать нас с Эйденом, менее расточительно, но могу, если буду экономить, по крайней мере, так думает правительство.

Тревор издал странный звук, и я смерила его взглядом.

Я не хочу разговаривать с ним; сейчас он просто выводит меня из себя.

— Все из-за этого? Ты думаешь, я здесь ради денег Эйдена? Думаешь, я пыталась заполучить его из-за этого? — спросила я медленно, наконец, пытаясь понять, может, он стал так враждебно относиться ко мне из-за моей личности.

По тому, как он оттянул мочку своего уха, по нервному тику, что я заметила у него еще несколько лет назад, который начинался у него, когда он был раздражен, я поняла, что попала в самую точку.

— Правда? Ты проводил интервью и нанял меня. Я даже не знала, кто он, пока ты мне не сказал, — ага, мой тон был оборонительным. — Если у тебя было со мной так много проблем, ты мог уволить меня.

— Уволить тебя? — он провел рукой по своим стильно подстриженным, подернутым сединой волосам. — Я пытался уволить тебя около четырех раз.

Что?

Тревор поджал губы.

— Ты не знала?

— Когда? — закашлялась я.

— Разве это важно?

Не должно, но...

— Это важно для меня.

Озлобленный, наполненный горечью мужчина посмотрел на меня, как на идиотку.

— Он не позволил мне.

Ты ничего не знаешь, Ванесса Мазур.

Я не понимала. Ничего не понимала.

— Когда я в последний раз предложил ему найти кого-то другого, он сказал, что первым человеком, кто уйдет, буду я. Я.

И вот кое-что встало на свои места. Почему Тревор вел себя со мной как мудак — прима-балерины не любят танцевать, когда внимание сосредоточено не на них. Поэтому он так сильно пытался отговорить меня от ухода — чтобы сохранить собственную работу. Вот почему он был на грани, когда узнал, что мы поженились и не сказали ему — потому что ему казалось, что мы объединились против него, что, отчасти, правда.

Но эти новости сбили меня с ног.

Будто у меня из-под ног вырвали коврик.

Я ему нравилась. Я, мать твою, нравилась Эйдену. Он не шутил, когда говорил об этом пару месяцев назад.

То, как Тревор прочистил горло: грубо, вынужденно, будто пытался взять себя в руки после того, как вышел из себя.

— В любом случае, скажи Эйдену, что я скоро ему позвоню. Вам обоим, возможно, скоро надо будет собирать вещи и переезжать на более холодные пастбища, — произнес он. — Увидимся.

Я не сказала ему ни слова. Что еще, черт побери, я могла сказать?

Дрожащими руками я подняла телефон и написала сообщение Здоровяку.

Я: Не знала, что Тревор хотел меня уволить.

Час спустя я получила ответ.

Эйден: Он приходил домой?

Он даже не пытался увиливать.

Я: Ага.

Эйден: Да, он хотел тебя уволить. Я не позволил ему.

Он был на наркотиках?

Я: Ты ничего не сказал, когда я ушла. Я просто думала... что тебе плевать.

Эйден: Я не собирался заставлять тебя оставаться, если ты не хотела этого.

Я: Но ты мог что-то сказать. Я бы проработала дольше, если бы ты только попросил.

Я едва отправила сообщение и поняла, какой глупый это аргумент. Если бы он попросил. Эйден ―как я, он никогда не попросит. Никогда.

Эйден: Но я получил тебя на более долгий срок, не правда ли?