Глава первая

Снег еще только-только сошел. На улицах пахло талой водой, и в бесчисленных мелких лужицах отражались облака, а вечерами — звезды и фонари. Анжела возвращалась с работы в самом радостном настроении. Сегодняшний день прошел просто отлично. Погода была солнечная и теплая. Утро началось с того, что она наконец отпустила на свободу подобранного еще в начале зимы и только сейчас совершенно выздоровевшего и окрепшего вороненка. На работе все тоже (видимо, по случаю яркого солнца и безоблачного голубого неба) были в приподнятом настроении, веселы и приветливы. К тому же Анжела сдала сложный проект, доставлявший ей много хлопот и нервотрепки. А дома ожидались гости — должны были приехать дальние родственники, которых Анжела очень любила, но видела, к сожалению, очень редко. И теперь она шла домой, улыбаясь редкой капели, теплому желтому свету уличных фонарей и легкому свежему ветерку.

Вдруг гармонию нежных весенних звуков нарушил жалобный писк. Анжела оглянулась: на узкой пустынной улочке решительно никого не было, а тоненькое пищание не прекращалось. Заглянув во все темные углы и ямы подвалов поблизости, Анжела наконец поняла, что котенок сидит на крыше гаража. Он был еще совсем маленький и совершенно черный, как уголь, так что в темноте, да еще на фоне густо переплетенных веток какого-то кустарника, росшего за гаражом, различить его можно было с трудом. Анжела приставила к стене гаража какую-то не очень крепкую доску и попыталась достать малыша. Но лазание по голым, ничем не укрепленным доскам — это занятие для тридцатилетней женщины, уставшей на работе, да еще и одетой в юбку и ботинки на каблуках, все же не совсем подходящее. И вот, когда котенок, кажется, совсем не разделявший восторгов своей спасительницы по поводу огромного количества луж, холодной капели и промозглого ветра, уже судорожно вцепился коготками в рукав пальто, а ее ладонь держала мокрое, но довольно упитанное тельце, доска медленно поехала куда-то вниз и вбок. Анжела одной рукой попыталась уцепиться за край крыши, но пальцы соскользнули с мокрого железа, и, проехавшись щекой по грязной холодной стене, она упала в самую глубокую (это уж непременно!) лужу. Котенок вырвался и, коротко мяукнув, умчался в ближайший подвал.

«Ничего, я все-таки сняла его с крыши, на которой ему было так страшно, — успокаивала себя Анжела, которой, конечно, очень хотелось взять малютку домой. — Он вроде бы только от этого и пищал: залезть-то залез, а слезть не мог. А так на несчастного он совсем не похож — не худенький и бегает вон как шустро и даже, кажется, попал в свой родной, а не в первый попавшийся подвал».

Анжела еще раз посмотрела в темный провал. Ей показалось, что она увидела там несколько пар светящихся желто-зеленых глаз, и она совсем перестала тревожиться за котенка, который, видимо, нашел своих сородичей. Анжела попыталась встать, но, вскрикнув от боли, как клещами сжавшей лодыжку, снова упала. Посидев какое-то время и попробовав подвигать ногой, она поняла, что, наверное, очень сильно потянула или даже порвала связки. Ждать помощи в этом маленьком переулке, безлюдном даже днем, было бессмысленно. Прикусив губу, Анжела кое-как поднялась и на одной ноге, держась за стены, запрыгала к дому. При каждом прыжке возникала сильная боль. Несмотря на все усилия, Анжела не могла сдержать слезы, покатившиеся по щекам, но не могла и не улыбаться, представляя, как смешно она выглядит: довольно высокая, стройная женщина в элегантном демисезонном пальто и шляпке, левой рукой хватающаяся за стены, а правой закрывающая грязную щеку, как пятиклассница, играющая в «классики». Хорошо еще, что до дома было уже недалеко и дорогу не осложняли шумные перекрестки и людные улицы.

Анжела тщательно вытерла слезы, поправила расплывшийся макияж и с самой непринужденной улыбкой позвонила в дверь. Мама, как она и надеялась, не заметила ни испачканного пальто, ни поджатой ноги — она была занята заботами о гостях и угощениях. Из кухни аппетитно пахло только что испеченными пирогами и зеленью, которую мама обильно добавляла во все блюда, приговаривая, что зелень — это лучшие витамины.

Анжела разделась и даже не вскрикнула, снимая с больной ноги ботинок, но незаметно прыгать по квартире на одной ноге было, разумеется, невозможно. А ей так не хотелось портить вечер ахами и охами мамы и тети Насти, вызывать врача, лежать на диване, вместо того чтобы весело сидеть со всеми за столом, слушать новости и, как в детстве, секретничать с двоюродной сестрой Наташкой, которая была всего на два года младше.

В комнате Анжела даже не успела поцеловать отца и гостей, как всё начали махать руками и громко наперебой расспрашивать о ноге. На шум из кухни пришла мама и тоже запричитала.

— Я-то думала, ты просто упала! Смотрю, пальто грязное — ну думаю, всяко бывает, иногда и поскользнется человек, запнется обо что-нибудь. А у тебя, оказывается, с ногой неладно! Что же ты сразу не сказала! Скрыть хотела?! И не стыдно тебе?! Мы разве чужие?!

Мама быстро и сноровисто осмотрела распухшую лодыжку и только головой покачала: «Без больницы не обойтись!»

Анжела попыталась было сказать, что ничего страшного, что она просто слегка подвернула ногу, но ее и слушать не стали.

— Опять, наверное, полезла на какое-нибудь дерево за брошенной кошкой или кидалась под машину, спасая бездомного пса. Господи, что же мне с тобой делать? Да ведь сама же я и виновата, сама же и воспитала тебя доброй и отзывчивой, научила любить не только себя, но последнего грязного котенка да всякую букашку, — бормотала мама, укладывая протестующую Анжелу на диван и делая для нее горячий сладкий чай, как будто она не связки повредила, а простудилась. Отец же, не говоря ничего лишнего, просто вызвал «неотложку».

— Папа, — укоризненно протянула Анжела, — ну зачем же «неотложку»-то? Достаточно было просто врача, еще принимают вызовы до восьми. Или вообще самостоятельно добраться до травмпункта.

— Вот еще! Ты, видно, совсем заработалась, раз такие глупости говоришь. На вон, выпей-ка любимой наливочки. Может, и в голове прояснится. — И папа подал ей рюмку темного густого «Спотыкача».

— Да ведь врач приедет, — возразила Анжела, — а от меня спиртным пахнет! Что они подумают?

— Ничего особенного не подумают. Скажем, что налили для поднятия духа. Даже в больницах иногда вино прописывают.

— Может, все-таки не надо «неотложку», папочка? Давай отменим вызов.

— Глупости! И не подумаю.

Делать было нечего. Анжела пила сладкий чай, запивая его такой же сладкой настойкой, и думала, как ей стыдно будет перед врачами «неотложки», которых побеспокоили по такому пустяку.

«Неотложка» приехала минут через десять и, хотя врач и санитары действительно удивились, что их вызвали по такому поводу, Анжелу все-таки положили на носилки и увезли в городскую больницу, успокоив разволновавшихся родственников тем, что, как только наложат гипс, девушку сразу отпустят домой.

— Надо бы кому-нибудь с ней поехать.

— Сейчас, — с готовностью отозвался отец, — я мигом, только пальто накину!

— Мама, папа, не надо со мной никуда ехать! Ведь ничего опасного. Не на операцию же меня везут. И гостей нехорошо одних оставлять. Они и так редко приезжают. Мне совсем стыдно будет. Оставайтесь оба, а я вам позвоню, как только что-нибудь выяснится.

— Ну, Бог с тобой! Только позвонить не забудь! И не вздумай стесняться, если понадобится что-нибудь, — сразу же скажи.

— Хорошо. Обещаю. Да не сходите вы с ума! — не выдержала и рассмеялась Анжела. — У вас такие лица, словно вы меня не в травмпункт, а на фронт отправляете.

В машине было тепло, пахло нашатырем и свежими бинтами. Анжела смотрела в темные окна на мелькавшие фонари и весело переговаривалась с санитарами, которые явно учились в каком-нибудь медучилище и были не прочь прокатиться с такой красивой и приветливой пациенткой.

После приемного покоя, где Анжела с пузырем со льдом на распухшей ноге провела несколько неприятных минут среди таких же «убитых» братьев и сестер по несчастью и нервных врачей, Анжелу поместили в палату на втором этаже. Ее соседками оказались две пожилые разговорчивые женщины, сразу же начавшие охать и жалеть новую больную, несмотря на то, что у них были гораздо более серьезные травмы. Через полчаса Анжелу осмотрел дежурный врач, потом принесли ужин, оказавшийся, как ни странно, очень вкусным. К половине девятого в больнице все затихло. За окнами было совсем темно, и Анжелины соседки уже дремали. Девушка приготовилась к томительному бездеятельному и бессонному лежанию, но неожиданно поняла, что тоже засыпает, хотя еще десять минут назад о сне и думать было нечего.

«Наверное, это спокойная больничная атмосфера на меня так подействовала», — подумала Анжела уже в полудреме и погрузилась в грезы — сначала о том, что там сейчас дома, а потом об умном, добром и красивом мужчине, которого она, конечно, скоро встретит и с которым они проживут долгую счастливую жизнь. Этот мужчина почему-то упорно представал перед ней в элегантном белом летнем костюме. На вид ему было около сорока, он был очень, совсем не по-вестюжански, галантен и говорил какие-то странные нерусские слова. Анжела, знавшая только немного английский, не могла их понять, но ей казалось, что именно так, певуче, говорят на родине обожаемых ею Петрарки и Данте. В неразборчивой, но явно поэтичной речи незнакомца Анжеле так и слышались еще чуть ли не в детстве выученные наизусть:

Или:

И еще сотни других чудесных строк, которыми так восхищалась сначала совсем юная девушка, потом очаровательная студентка, не сводившая глаз с преподавателя, а теперь и взрослая красивая женщина.

 

Глава вторая

Утром Анжела чувствовала себя отдохнувшей и полной сил. Если бы не нога, до которой невозможно было даже дотронуться, она непременно поехала бы куда-нибудь за город погулять или на дачу — готовить участок к лету. Тем более что за окном сияло пронзительно голубое небо, а на кустах сирени заливались какие-то небольшие, но очень веселые птички. Но вместо великолепия свежего апрельского воздуха и леса, пахнущего влажной землей, Анжелу ждал кабинет хирурга и унылые прогулки на костылях. Она тяжело вздохнула, когда медсестра посадила ее в кресло и покатила по длинному светлому коридору.

Слева проплыло огромное, от пола до потолка, окно эркера, за которым разливалась синева неба, чернели мокрые, пахнущие весной ветки, а впереди уже белела дверь хирургической. Анжела отвернулась от окна и представила унылую комнату с холодно блестящими инструментами и равнодушным врачом с холодными глазами и руками.

«Боже мой! Ну почему именно весной?! — с тоской подумала она. — Когда столько дел на даче, где родителям без меня не справиться! Когда можно взять не больничный, а отпуск и съездить куда-нибудь отдохнуть! Наконец, именно тогда, когда все оживает, расцветает, когда больше всего хочется быть красивой и энергичной, влюбляться и быть любимой!»

Высокая дверь широко распахнулась, кресло плавно прокатилось по кафельному полу и остановилось напротив окна, у которого стоял высокий худой мужчина в длинном зеленом халате. Он медленно, словно нехотя, повернулся в сторону пациентки и оценивающе посмотрел на нее, потом кивнул медсестре, давая понять, что она свободна, и только потом негромко, но отчетливо произнес:

— Доброе утро.

— Доброе, — ответила Анжела и очаровательно улыбнулась.

Доктор внимательно взглянул на нее и как-то неопределенно, но не очень доброжелательно усмехнулся. Анжела не обратила на это никакого внимания. Она завороженно смотрела на густые черные волосы и горячие, хоть и неласковые, темные глаза хирурга. Все сожаления о невозможности наслаждаться весенней природой исчезли, будто их вовсе и не было. Анжеле сразу же стало казаться, что она обрадовалась своей травме еще в тот самый момент, когда попыталась встать из лужи и ощутила сильную боль в лодыжке. Теперь она свято верила, что все время со вчерашнего вечера было наполнено хорошими предзнаменованиями — просто она их не заметила или неправильно растолковала. И вот теперь сбылось все, что предсказывали ей радостно мяукнувший котенок, забота родителей, улыбки санитаров, чириканье воробьев за окном, звеневшая по утрам капель. Прекрасный принц ее снов и мечтаний был перед ней, и она будет с ним во что бы то ни стало!

От сладостных дум Анжелу оторвала резкая боль, как кинжалом пронзившая ногу. А через мгновенье она почувствовала на щиколотке сильные холодные пальцы, быстро и умело ощупывающие кость.

— Видимо, порвано ахиллесово сухожилие. Скорее всего, придется недели три полежать в больнице, а потом ходить на костылях еще месяца полтора. — Голос врача не выражал ни радости, ни сожаления — он просто констатировал факт. — Вера Николаевна! — позвал он медсестру. — Везите больную на рентген, а потом сразу обратно ко мне.

Анжела поймала себя на том, что вовсе не расстроена перспективой костылей и больницы, а наоборот, сияет от счастья. Три недели! Целых три недели она будет наслаждаться обществом Владимира Анатольевича (имя хирурга она прочитала на дверной табличке).

«Главное — не показывать ему своих чувств раньше времени», — сказала себе Анжела, вспомнив многочисленные советы Полины о том, как надо вести себя с мужчинами, а особенно с теми, кто избалован женским вниманием. А в том, что Владимир Анатольевич именно таков, не могло быть никаких сомнений.

И когда после рентгена Анжела снова оказалась в хирургической, в ее взгляде не было уже и тени восхищения и очарованности. Из-под пушистых ресниц выглядывало только наивное и немного лукавое кокетство. Накладывая гипс, Владимир Анатольевич снова усмехнулся, но на этот раз гораздо приветливее и мягче. В палату Анжела вернулась уже совершенно спокойной, и только воспоминание о теплой усмешке доктора иногда вызывало на ее губах легкую улыбку.

 

Глава третья

С этого солнечного апрельского утра для Анжелы потянулись однообразные, но пленительные дни. Атмосфера в больнице была спокойная, светлые коридоры не наводили тоску, а в большие окна открывался чудесный вид на скромный, но очень уютный и ухоженный больничный садик. Боль в ноге доставляла, конечно, немало беспокойства, но Анжела, которая лет с восьми лазала спасать с деревьев и крыш котят да птенцов, уже давно успела привыкнуть ко всяким травмам и сопутствующим им неудобствам. Но самое главное, что позволяло забывать обо всем плохом, а солнце, напротив, делало ярче и голоса птиц звонче, — это ежедневные посещения Владимира Анатольевича.

Доктор оказался совсем не таким неразговорчивым и мрачным, каким показался Анжеле при первой встрече. Серьезным и равнодушным Владимир становился только во время работы, а закончив осмотр, мог шутить, рассказывать интересные истории, флиртовать. И вскоре обычные процедуры превратились для врача и пациентки в очаровательные, ни к чему не обязывающие свидания. Часто Владимир отпускал медсестру, привезшую Анжелу в хирургическую, и обратно катил кресло сам — но не сразу в палату, а сначала в эркер, к большому окну, до карниза которого дотягивались еще голые, но уже остро предвосхищавшие весну и солнце ветки сирени. У этого окна они просиживали иногда довольно долго, непринужденно болтая и шутя. А соседки Анжелы по палате с трогательным любопытством смотрели на девушку и каждый вечер, когда уже после ужина Владимир привозил Анжелу в палату, начинали причитать:

— Ты за него держись, — говорила одна. — Он человек солидный, серьезный. Только, смотри, не упусти! Глядишь, из больницы да сразу замуж попадешь.

— А уж какой красавчик, — восхищалась другая. — Под стать тебе. Такая вы чудесная парочка — смотришь на вас, и сердце радуется.

— Прямо как в романе, — соглашалась третья. — Доктор-то наш и высокий, и красивый. Сокол — что и говорить! А ты, со своими светлыми пушистыми волосами да румяными щечками, рядом с ним как голубка.

Анжела только смущенно улыбалась в ответ на все эти советы. Она сама и мечтать не смела о замужестве, все силы тратя пока только на то, чтобы при встрече с Володей притушить слишком яркий огонь в глазах и сделать улыбку не слишком нежной, а только прелестной и кокетливой. А когда она уставала от такого поведения, совсем не свойственного ее честной и открытой натуре, перед ее глазами спасительно вставало решительное и энергичное лицо Полины, а в ушах звучал голос, в котором всегда были слышны металлические нотки: «Анжелка-гжелка, радость моя, ну сколько можно тебя учить! Мужчины — это не котята и щенки, не доверчивые бесхитростные существа — они не станут таять от твоей нежности и доброты и не проникнутся за нее горячей благодарностью. Напротив, они обнаглеют и вместо того, чтобы лизать руки или хотя бы просто идти рядом и радостно вилять хвостом, очень скоро начнут рычать и лаять, а то и вовсе, отогревшись да откормившись, пойдут искать чего-нибудь новенького. Их нужно не мясом с руки кормить, а колбасой подманивать, а чуть что — переходить на строгий ошейник».

Это казалось Анжеле ужасной несправедливостью, но спорить с всезнающей и очень любившей ее Полиной было сложно, да и собственный опыт показывал, что подруга и в самом деле права. Но верить в это все-таки не хотелось, и Анжела снова и снова пренебрегала ее советами, ища в глазах мужчин той же бескорыстной любви и теплоты, которые светились в глазах собак и кошек. Ведь людям любовь к ближнему должна быть присуща гораздо в большей степени, чем диким зверям.

Обычно Анжела, попав под влияние подруги, некоторое время слушалась ее и старалась следовать ее рекомендациям, но вскоре сердце брало верх над рассудком, и… И Анжела получала несколько месяцев безоблачного счастья, в котором была полная гармония с собой и с радующимся такой неправдоподобно доброй и ласковой девушке возлюбленным, а потом все по совершенно непонятным для Анжелы причинам так или иначе расстраивалось.

В то, что Владимир честный, порядочный человек с понимающим и нежным сердцем, Анжела верила безоговорочно и с радостью открыла бы ему свою душу, но горькие воспоминания и боязнь потерять любимого сделали осторожной даже ее. Она решила, что ничего не потеряет, если потратит некоторое, пусть даже немалое, время на то, чтобы лучше узнать и, может быть, даже приручить своего избранника, не отдавая ему полностью своего сердца. Пусть сначала все определится и окрепнет, а потом ее получившая свободу нежность и любовь искупят вынужденную сдержанность и неискренность этой поры.

 

Глава четвертая

В конце апреля, когда деревья уже были покрыты светло-зеленой пеленой набухших почек и едва начавших разворачиваться листиков и коты, перестав брезгливо трясти мокрыми лапами после каждой прогулки, важно расхаживали по сухой теплой земле, Анжела как обычно разговаривала с доктором у эркера, на этот раз уже с открытыми окнами.

— Ты, может быть, уже слышала (в больнице пациенты всегда все о врачах знают!) — я скоро, в начале лета, уеду в Петербург защищать кандидатскую.

Анжела подняла на Володю удивленные и мгновенно погрустневшие глаза:

— Нет, не слышала.

«Наверное, мои соседки не хотели меня расстраивать и молчали, — подумала она. — А уж знать-то они, конечно, знали, — такие все всегда знают».

От Владимира не ускользнули искреннее огорчение и тревога, появившиеся в глазах его всегда веселой и чуть насмешливой собеседницы. «Значит, я не ошибся, и все это равнодушие и непринужденное кокетство — только маска!» — Он молчал и ласково смотрел на Анжелу.

— Но ты не беспокойся, нога твоя к этому времени уже заживет и моя помощь тебе уже больше не будет нужна. А вот наших вечерних бесед мне будет не хватать.

— Мне тоже. Но они ведь закончатся даже раньше, чем ты уедешь, и мы успеем привыкнуть к их отсутствию еще до лета.

— Ты имеешь в виду, что тебя через несколько дней выпишут? Ну, это не помеха нашим встречам. Я смогу приходить к тебе домой, если это удобно. Или можно встречаться на набережной. Я буду заезжать за тобой, пока ты не сможешь обходиться без костылей, а уж на берегу нет недостатка в живописных и уединенных скамеечках или маленьких кафе.

— Но после чудесных вечеров на берегу окрашенной закатными лучами Ломни расставанье покажется совсем горьким, — Анжела уже справилась с порывом искренности и попыталась спрятать за шутливо напыщенным стилем сжавшую сердце боль.

— Ты не права! У нас будут воспоминания, которых хватит на лето и осень. А потом я вернусь. Ведь не навечно же я уезжаю. Или ты думаешь, что я, как Женя Лукашин, улечу в Ленинград, влюблюсь там в экзальтированную учительницу и забуду про свою невесту? — улыбнулся Володя.

Анжела похолодела одновременно от радости и от испуга. «Невесту? Он сказал «невесту», — стучало у нее в висках. — Он, разумеется, пошутил, чтобы было как в фильме. Но в каждой шутке, как известно, непременно есть доля правды. Ведь мог бы сказать просто «девушку» или «любимую». Значит, я для него не просто хорошенькая пациентка, о которой он забудет, как только перестанет лечить, но что-то большее, серьезное». — Сердце ее бешено колотилось от восторга, и Анжеле казалось, что его стук слышит не только рядом стоящий Владимир, но и вся больница.

Но чем радостнее было сознавать себя любимой, тем страшнее было представить разлуку и более чем реальную возможность потерять Владимира из-за какой-нибудь модницы.

Последние несколько дней перед выпиской Анжела прожила в каком-то лихорадочном состоянии. Соседки по палате теперь охали и причитали, не умолкая. Им было жаль расставаться с такой милой и доброй девушкой, к которой они уже успели привязаться, но они, конечно же, очень рады, что она поправляется, и дай Бог ей здоровья и счастья, и главное, чтобы мужа она нашла себе хорошего, а всего лучше, чтобы мужем этим стал доктор, который всем хорош и наверняка без памяти любит свою подопечную, а уж то, что она в него влюблена, и гадать нечего — все у нее на личике написано. Все эти речи постоянно звучали у Анжелы в ушах, и иногда ей казалось, что ее уже выдают замуж и причитают по этому поводу, как это было принято в старые времена.

А на ее лице теперь и в самом деле ясно читались любовь и радость. После разговора с Владимиром о его отъезде притворяться было уже глупо, да и невозможно. Это Анжела поняла в тот же вечер, услышав, как неправдоподобно звучат ее слова о закатах над Ломней, которые еще накануне были бы естественным продолжением игры. Но разве можно после хотя бы одного откровенного, полного обожания и тревоги взгляда врать и строить из себя безразличную, избалованную кокетку? Да и незачем — ведь сам Владимир говорит о возвращении из Петербурга, об их будущем, о романтических свиданиях, и говорит так нежно и искренне, что не верить ему было бы попросту черной неблагодарностью.

Весь день Анжела слушала не умолкавшее ни на минуту жужжание соседок, а вечером, когда Владимир увозил ее в хирургическую на осмотр, а потом подвозил к распахнутому окну эркера, наконец наступала тишина. Они теперь почти не разговаривали, не шутили и не смеялись, а только с бесконечной нежностью смотрели друг другу в глаза или в сад, где на распускающихся ветках сирени заливались птицы, сумерки и закат окрашивали небо в мягкие полутона. Анжела иногда с замиранием сердца чувствовала на своем плече руку Владимира. Тогда она старалась не двигаться, почти не дышать, чтобы не спугнуть эту легкую, теплую и удивительно мягкую руку, делавшуюся стальной и холодной, когда нужно было вправлять вывихи или определять переломы.

Ночь же Анжела проводила, наслаждаясь грезами, полными ласк и обещаний, о своем возлюбленном. Но просыпалась она с мокрым от холодного пота лбом, отгоняя от себя образы петербургских кокеток, вертящихся около Володи.

 

Глава пятая

Наконец настал день выписки. Анжелино сердечко тревожно сжималось в груди, хотя Владимир обещал сегодня же заехать за ней, чтобы провести вечер в парке или на набережной. Но не радоваться переезду домой она не могла. Она соскучилась по родителям: они навестили ее всего несколько раз, потому что уже начался дачный сезон и они все время проводили в огороде, а мотаться в душных, переполненных электричках из садоводства в город им было довольно тяжело. К тому же вчера вернулась из поездки Полина, с которой Анжеле не терпелось поделиться своими переживаниями. У подруги оставался еще один свободный день, и они собирались провести его вместе, в пустой Полининой квартире, за бокалом вина, привезенного ею из очередной заграничной поездки, и за бесконечными откровенными разговорами. Но самое главное, что тянуло Анжелу домой, были не родители и даже не любимая подруга, а возможность наконец хорошо одеться и показаться любимому во всей красе, а не в неизменном унылом больничном халате или старенькой футболке или джемпере. Впрочем, за возможность и умение красиво одеваться и не стесняться преподносить себя наиболее эффектным образом Анжела должна была благодарить все ту же Полину, так долго и упорно боровшуюся с комплексами и стеснительностью подруги.

— Как всегда! Я так и знала! — Полина звонко шлепнула себя ладонями по бедрам. — Ты неисправима! Услышала одно ласковое слово — и все, растаяла!

— Но он ведь не соблазнял меня этими ласковыми словами! Мы даже не целовались ни разу! Он их искренне говорил, от сердца.

Подруги сидели на широком мягком диване с бокалами золотистого вина в руках. Полчаса назад Анжела закончила подробный и, как всегда, очень эмоциональный рассказ о прекрасном докторе и теперь не очень успешно пыталась доказать Полине, что та совершенно зря возмущается.

— Не соблазнял! Не целовались! А что ему было тебя целовать да соблазнять, когда у тебя нога в гипсе?! А вот привязать к себе, окрутить, чтобы ты, выздоровев, никуда от него не делась, — это да! Не упускать же такую красивую женщину, особенно если она сама к тебе тянется! Ради этого можно месяц и потерпеть!

— Да что ты! Он сам такой красавец и умница, что если бы захотел себе просто красивую женщину, то нашел бы ее моментально. Не стал бы он месяц ждать, у окошка со мной сидеть, разговоры разговаривать.

— Ох, Гжелка! Какая ж ты все-таки наивная! Ведь не все же мужики такие, как Фомочкин или Ножнов, которым любая красивая баба подойдет. Есть те, кому красота нужна определенного типа, и чтобы барышня романтичная была, как ты, или наоборот — решительная и экстравагантная — кому что.

Анжела, не знавшая, кому верить — опытной подруге или собственному сердцу, — опустила голову и грустно смотрела на вино, отливавшее таинственным светом.

— Ну вот, загрустила!.. — Полина притянула подругу к себе. — Я же не говорю, что твой Вольдемар непременно негодяй и хочет только попользоваться твоей красотой и добротой. Вполне возможно, что он именно такой, каким ты его себе представляешь. Только ты все никак не можешь усвоить: «Доверяй, но проверяй». Ты летишь, как бабочка, на любой огонек, а потом плачешь. А я просто предостеречь тебя пытаюсь, отрезвить немного. Ведь если все окажется плохо, то готовой к этому это и перенести будет легче, а если все замечательно, то все замечательно и останется, и успеешь ты этому вволю нарадоваться.

— Да-да, я тоже именно так и рассуждала, вспоминая твои советы, когда прятала свои чувства и только кокетничала. Но сколько можно? — Полина удивленно вскинула брови. — В какой-то момент, естественно, настал перелом, все стало ясно.

— Да-а-а, — протянула Полина со вздохом. — Ничто тебя, Анжелка, не учит. Ясно стало только одно — то, что ты в него по уши втюрилась. А что у него в мыслях и в сердце творится — пока загадка. Ну да ладно, поживем — увидим. Ты, главное, не плачь и не грусти, а то тебе сегодня еще на свидание идти — надо хорошо выглядеть. Поэтому давай-ка лучше я тебе расскажу солнечную зажигательную эпопею моей поездки.

Полина пустилась в детальный рассказ. Лирические отступления сменялись в нем описаниями самых интимных подробностей, а они в свою очередь прерывались звонким смехом по поводу какого-нибудь забавного поступка незадачливого любовника. Анжела завороженно слушала подругу и только иногда всплескивала руками и удивленно восклицала: «Да ну! Не может быть! Как же ты решилась?!»

 

Глава шестая

Весь май Анжела была вынуждена ходить на костылях. Нога болела, и вставать на нее было пока нельзя. Это лишало девушку возможности гулять по берегу Ломни или по светлым сосновым перелескам, которые она так любила. Зато каждый вечер у подъезда появлялся бежевый «Опель», и Володя увозил Анжелу в одну из маленьких кафешек или трактирчиков на набережной. Там часто играла живая музыка и подавали глинтвейн, который они пили в ветреную или дождливую погоду. А в теплые солнечные дни Владимир выбирал столик на открытой террасе, заказывал легкое вино или коктейль и рассказывал Анжеле увлекательные истории о своих поездках по разным русским и прибалтийским городам, а когда становилось совсем темно, показывал ей созвездия, учил находить их.

Днем Анжела хлопотала по хозяйству, болтала за чашкой чая с Полиной, когда той удавалось пораньше уйти с работы, потихоньку занималась новым проектом, который ждал ее на работе, и возилась с раненой ласточкой, найденной у дома. Казалось, что ничего лучше такой спокойной, размеренной, но не лишенной романтики и любви жизни и быть не может. Анжела расцвела и похорошела, на ее полных губах почти всегда играла улыбка.

Полина, забегая после работы, убеждала подругу в том, что она неотразима и надо ловить момент — выходить замуж за доктора, пока он ослеплен такой неземной красотой и еще не успел ею натешиться. Но о том, чтобы хитростью заманить любимого в ЗАГС, сыграть на его чувствах, Полина даже слышать не хотела.

— Он должен сначала проверить свои чувства, понять, что это не случайное, хоть и искреннее увлечение, а настоящая любовь, и уже тогда говорить о свадьбе. Ведь в конце концов это несправедливо: нам можно испытывать мужчин, а им нас нет? К тому же он даже не пытается затащить меня в постель, «попользоваться», как ты выражаешься.

— У тебя еще нога не совсем зажила, не забывай. А он врач и лучше, чем кто-либо другой, знает, какие последствия могут быть, если повредить не зажившую до конца рану. Потом самому же возиться придется. А ты ему здоровая нужна!

— Но он проводит со мной все свободное время!

— Значит, считает, что ты стоишь того. Но совершенно не говорит о большой любви, а только о хорошем вкусе и привычке делать все качественно.

— Ты говоришь какие-то ужасные вещи!

— Я забочусь о твоих нервах. Лучше знать, что на самом деле происходит, и быть к этому готовой — на всякий случай. Это не должно мешать тебе радоваться жизни и наслаждаться обществом Вольдемара, пока все хорошо.

— Пока?..

— Конечно, хочется, чтобы все было как в сказке — с первого взгляда и навсегда. И ты этого особенно заслуживаешь. Но не стоит впадать в отчаяние, если и эти романтические вечера окажутся всего лишь небольшим приключением. Каждый роман, а тем более такой красивый и интересный, как твой, — это опыт и удовольствие, которыми не стоит пренебрегать. Когда ты научишься смотреть на мужчин как на материал для собственного совершенствования и приятного времяпрепровождения?

— Но как же?!..

— Я имею в виду, разумеется, только негодяев, которые пользуются нами, не очень заботясь о наших чувствах и переживаниях. А отдавать душу можно только настоящему мужчине, с честным и любящим сердцем, мужчине, в котором ты будешь абсолютно уверена, который докажет это не двумя месяцами ухаживаний, а пониманием, терпением, умением прощать и помогать. На то, чтобы он мог все это показать, потребуется много времени. Поверь мне! — Полина тяжело вздохнула, и Анжела, догадавшись, что подруга подумала о бывшем муже, с участием посмотрела на нее. — Ну а пока все хорошо! Так что хорошей, восторгайся Вольдемаром и закатами над Ломней. Только не забывай, что любовь любовью, а жизнь устраивать надо.

Анжела благодарно улыбалась подруге, обещала стать благоразумной и более прагматичной, а при следующей встрече все повторялось снова. Восторженные рассказы Анжелы о проведенных на набережной вечерах, настороженные взгляды Полины, ее упреки, советы и резкие характеристики сильной половины человечества. Последние, впрочем, забывались, как только Анжела встречала Владимира, смотрела в его добрые глаза и слышала спокойный мягкий голос.

Май выдался на редкость теплым и солнечным. Только иногда сильный ветер поднимал на Ломне покрывавшиеся белой пеной волны и городок заливал дождь. Но ведь и он необходим деревьям и травам. В садоводствах ярко зеленели клумбы и грядки, а городские парки наполнились запахом цветущих яблонь. Анжела радовалась этому, как ребенок, и была абсолютно счастлива, видя, что ласточка уже почти поправилась, получая от родителей весточки, что рассада на огороде всходит дружно и быстро, и зная, что каждый вечер ее ждет черноглазый стройный красавец.

Но иногда на уже успевшее загореть Анжелино лицо ложилась грустная тень. Май не вечен, и уже совсем скоро Владимир уедет защищать диссертацию. Анжела даже думать боялась о том, как останется без него, а уж о том, что может случиться в далеком огромном холодном Петербурге…

Предстоящая разлука была не единственной тревогой Анжелы. Часто ее бросало в жар от накатывавшего душной волной желания. Анжела ужасалась собственной развращенности, ругала себя, запрещала себе думать о таких вещах, но когда пальцы доктора касались все еще побаливающей лодыжки, чтобы сделать массаж, девушка холодела и замирала, каждой клеточкой тела чувствуя движения сильных уверенных пальцев. А поздно вечером, оставшись одна, она прислонялась горячим лбом к холодному стеклу или по пояс высовывалась в распахнутое окно, всей грудью вдыхая ночную прохладу, чтобы потушить бушевавший во всем теле пожар. Но от щиколотки, которую несколько часов назад гладили и сжимали руки Владимира, упорно тянулись вверх тонкие язычки пламени.

В первых числах июня Анжеле наконец было разрешено забросить костыли в темную кладовку и разгуливать по городу и лесу сколько душе угодно. Но ей было не до пейзажей и ароматов. Последние три дня она была сама не своя, даже огонь желания потух и не напоминал о себе. Пятого числа Владимир уезжал — сначала в Тюмень к родственникам, а оттуда в Санкт-Петербург.

— Только не провожай меня, ладно? Как говорится, долгие проводы — лишние слезы. Я этого не люблю, да и ты только зря расстроишься. Все эти железные дороги, вокзалы, вагоны нагоняют тоску. Лучше простимся сегодня. Посидим, как обычно, в нашем любимом кафе, посмотрим на закат. А завтра рано утром ты поедешь на дачу к родителям. Они и так тебя уже заждались.

— Хорошо, Володя. Ты прав, так действительно будет лучше.

— Ну вот — голову повесила и слезы вот-вот закапают. Разве так можно? Я ведь не навечно уезжаю. И буду писать тебе.

— Правда? — Мысль о письмах почему-то не приходила Анжеле в голову. Ей все время казалось, что, уехав, Владимир бесследно исчезнет, как сквозь землю провалится. И теперь простые слова о письмах очень обрадовали Анжелу, стали для нее подарком.

Около подъезда было очень тихо и совершенно темно: фонарей во дворе не было, а лампочку у двери опять кто-то вывернул. Над головой едва слышно шелестели покачиваемые легким ветерком ветки клена. Анжела и Владимир уже полчаса стояли здесь, не произнося ни слова, глядя друг другу в глаза или грустно опустив головы. Ни один не решался уйти.

— Можно, я поцелую тебя на прощанье?

Голос Владимира прозвучал глухо и так неожиданно, что Анжела, которой казалось, что это стояние в темноте и тишине будет вечным, даже вздрогнула. Она подняла голову и еле заметно кивнула, тут же почувствовав на губах обжигающее дыхание, а потом горячие влажные губы Владимира. Сколько длился этот прощальный поцелуй, Анжела не знала. Она пришла в себя только дома, в своей комнате, услышав, как зарычал под окном мотор и прошуршали по асфальту шины.

— Я никогда, никогда не забуду этот поцелуй, — шептала Анжела, сидя на кровати. — Такой чистый, искренний, нежный! Не зовущий в постель, как почти все прежние, а совершенно невинный, от души! И его глаза! Как он посмотрел на меня в последнюю секунду, садясь в машину! Сколько в его взгляде было любви и грусти!

Анжела уже давно выключила свет и залезла под одеяло, но уснуть не могла. Ей хотелось как можно дольше наслаждаться воспоминанием о прощальном поцелуе и взгляде Владимира, и она сидела, обхватив руками колени, чуть-чуть покачиваясь из стороны в сторону, и время от времени встряхивала головой, чтобы отогнать наваливающийся сон.

 

Глава седьмая

Утро четвертого июня (Владимир специально простился с ней и попросил уехать на дачу не накануне его отъезда, а за день, чтобы он имел возможность спокойно подготовиться, оставить дела в полном порядке, передать пациентов заместителю) выдалось пронзительно солнечным и теплым. На ярко-голубом небе не было ни облачка, деревья и кусты замерли в неподвижности, а от нагретой земли, казалось, шел пар. Анжела встала рано, несмотря на почти бессонную ночь, и быстро собралась. Она тщательно отобрала одежду, которую нужно взять с собой, прибрала в квартире, проверила по списку, все ли куплено из того, что просили привезти родители, и быстро пошла к вокзалу. Там она первым делом зашла в отделение сотовой связи и положила денег на счета себе и родителям, потом купила газету с кроссвордами и свое любимое мороженое. Вся эта суета, тщательный выбор всяких мелочей, масса дел были нужны только для того, чтобы не думать о Владимире. Анжела знала, что уезжает он только завтра, и ей стоило невероятных усилий заставить себя собираться на дачу и сидеть на платформе в ожидании электрички, а не бежать, сломя голову, к больнице, чтобы еще хоть раз взглянуть на него.

«Надо взять себя в руки! Он верит в меня, верит в мою любовь к нему, а значит, в способность пожертвовать мелочами ради целого. Ему и самому сейчас, наверное, так же тяжело. Но работа есть работа. Я ведь давно знаю, что для мужчины важнее всего долг. И это не так уж плохо — что было бы, если бы все потакали своим чувствам?! Тем более те, от кого зависит здоровье других. Он должен быть уверен, что оставляет своих больных в надежных руках, что все нюансы оговорены и ни одна мелочь не забыта. А на это нужно время и спокойствие. Он должен думать только о работе, а не отвлекаться на мечты о вечернем свидании. Каких сил ему, наверное, стоило решение проститься вчера, чтобы сегодня уже не осталось никаких посторонних мыслей. Я тоже должна научиться делать то, чего требует ситуация».

Мороженое уже давно было съедено, и Анжела нервно кусала оставшуюся от него сладковатую деревянную палочку. Она искренне пыталась запретить себе думать о Володе.

«Скорее бы доехать до Коринки! Там родители, расспросы, куча дел в огороде, другая обстановка. А на воспоминания и мечты у меня будет ночь. Будет много-много ночей, полных снов о Володе, я смогу вспомнить каждое его слово, движение, каждый взгляд, чтобы они навсегда остались со мной. И тогда мне будет казаться, что он здесь, рядом. Лето промелькнет быстро, короткие ночи, дневная суета, прополка, заготовки. А по выходным будет приезжать Полинка. Мы будем купаться на озере, болтать, пить легкое вино, я буду угощать ее молодой картошкой и спелыми помидорами… Ну где же наконец эта электричка?!»

Анжела нервно прошлась по раскаленной платформе и бросила в урну искусанную палочку. Она собралась было пойти купить еще мороженого, но тут раздался пронзительный свисток, и Анжела мгновенно оказалась в толпе теток в растянутых футболках, полуголых рабочих, пахнущих лесом и костром охотников с собаками и прокуренных рыбаков с торчащими во все стороны удочками. Выбраться из толчеи не было никакой возможности, и скоро Анжела уже шла по проходу, подталкиваемая женщинами с раздутыми хозяйственными сумками и разноцветными пустыми ведрами. Наконец слева мелькнуло свободное место, и Анжела юркнула туда. Бормоча извинения, Анжела плюхнулась на жесткое сиденье и, уже ни на что не обращая внимания, углубилась в разгадывание кроссвордов и чайнвордов.

Садоводство встретило девушку свежим воздухом, шелестом темных длинных листьев черноплодки, росшей вдоль всех заборов, и то и дело выкрикиваемыми с грядок приветствиями.

— О, наконец-то приехала! Что-то ты в этом году долго!

— Как нога-то? Мать приходила, рассказывала…

— Здравствуй! Что нового в городе?

— Анжела! Здравствуй, дорогая! Как дела?

— Как ты похорошела-то! Или мужик добрый попался?

— Анжелочка, девочка, как хорошо, что ты приехала! Зайди ко мне вечерком кошку посмотреть — что-то она хромает.

— Анжела приехала! Анжела приехала! — кричали мчавшиеся на велосипедах мальчишки. — Пойдем завтра щенят магазинной Жульки смотреть? И птенцов покажем!

Анжела только успевала улыбаться направо и налево и кивать, обещая полечить кошку и посмотреть щенков. В таком гомоне и суматохе стало и вправду не до мыслей о Володе. К тому же вернуться в город до вечера было уже невозможно — электрички ходили по летнему расписанию, с огромным перерывом днем. А уж дома стало и вовсе не до чего. Мама все не хотела верить, что нога совсем зажила и что Анжела может сколько угодно копаться в огороде. Она еле-еле уговорила отца не вешать гамак, который будет только мешать на их не очень большом участке. Но все-таки полностью убедить заботливых родителей в том, что она совершенно здорова и не нуждается ни в лежании среди бела дня в гамаке, ни в усиленном питании, Анжеле не удалось. На газон был торжественно выставлен старенький выцветший шезлонг, а за обедом в Анжелину тарелку были положены пугающе большие порции и самые лучшие куски.

— Мама! — ныла Анжела. — Ну что ты делаешь?! Я же растолстею! Ты ведь знаешь, каких трудов мне стоит держать себя в форме!

— Выздоравливающему организму нужны силы. Поэтому ешь и не капризничай. Не маленькая уже, сама должна знать, как важно для здоровья хорошее питание. А для костей кальций нужен. Вот я вечером пойду к Комновым, возьму творога.

— Мать права, — выглядывал из-за газеты отец, — надо лучше кушать.

— И ты туда же, папочка? — Девушка укоризненно качала головой. — Я же растолстею, стану некрасивая…

— Тебе, чтобы некрасивой стать, еще толстеть и толстеть. А так только округлишься немного, станешь пышечкой. Мать твоя тоже такой в молодости была — и ничего, счастлива.

— Папа! Но сейчас другие времена! Сейчас пышечки не в моде, на меня и смотреть никто не будет!

— Красивые женщины с пышными формами всегда в моде. Уж поверь мне, я тебе как мужчина говорю.

— Да сейчас и мужчины другие, папочка!

— Мужчины всегда одинаковые.

— Да что ты с ней препираешься?! — не выдерживала мама. — Мужчины, женщины, мода!.. Ей здоровье поправлять надо!

Анжела только покорно опустила голову и тяжело вздохнула, представляя, как будет сбрасывать лишние килограммы. Но спорить с мамой, когда она начала так активно заботиться о здоровье дочери, было бесполезно.

«Хорошо еще, что Володя уехал. А то мне ему на глаза показаться стыдно такой толстой, какой я тут стану через неделю, а то и раньше. А к его возвращению я уж точно успею привести себя в норму».

Весь день прошел в хлопотах и огородных делах, так что скучать и страдать Анжеле было просто некогда. Копаясь с клубникой и подвязывая помидоры, она так заботилось о том, чтобы не сломать ни одной веточки, не обрезать ни одного лишнего усика, что забыла и о Володе, и о своих страданиях и тревогах. И только к вечеру, когда стали ходить электрички, Анжелу иногда отрывал от забот об огороде протяжный гудок, от которого сжималось сердце. Но о поездке в город и думать было нечего. Мама ни за что не отпустит ее — не помогут ни слезы, ни обида. А удирать тайно, как подростку, стыдно и глупо.

Но вот стихли свистки электричек, все дела на сегодня закончены, родители негромко беседовали на террасе, а забор и кусты черноплодки потихоньку исчезали в наползающих сумерках. Анжела сидела на веранде и изо всех сил старалась не заплакать. От тоски ныло сердце. Но вдруг Анжела уловила знакомый голос, здоровающийся с родителями, суетливое шарканье мамы и уверенный стук каблучков по деревянному полу.

«Полина! — обрадовалась Анжела. — Конечно, это она — моя верная, находчивая Полинка! Она догадалась, что мне сейчас очень плохо одной, и приехала. На последней электричке, наверное, или на частнике — с нее станется».

— Так я и знала, что мое присутствие здесь совершенно необходимо! — Полина широко распахнула дверь, и в темную веранду ворвался с освещенного крыльца сноп яркого света.

— Ты даже не представляешь, как я тебе рада! — Анжела уже спрыгнула с кровати и подбежала к подруге.

— Очень даже представляю, — Полина уже ставила на стол вино, конфеты и звонко шлепала по клеенке какими-то яркими толстыми журналами.

— Ты что, как мама, хочешь, чтобы я растолстела?! Меня и так сегодня кормили как на убой, а ты еще конфет принесла.

— Сладкое успокаивает нервы.

— Особенно если знаешь, что оно тебе категорически противопоказано! К тому же я сегодня уже и так мороженое ела. А это что? — показала она на журналы, закрывая таким образом обсуждение своей диеты, потому что спорить с Полиной было так же бессмысленно, как с мамой. Да и полгода впереди до приезда любимого — это все-таки не несколько дней. Можно недельку и конфеты, и творожок поесть в свое удовольствие.

— Модные журналы. Надо же тебя как-то развлекать. Да я и сама их еще не смотрела. А на такую прекрасную принцессу, как ты, можно и платье сшить. Тут, знаешь, сколько моделей, и самых модных! Несколько журналов я из Италии привезла. А вот — масса аппетитнейших рецептов, заметь, весьма низкокалорийных, специально для таких, как ты. И, конечно, несметное количество скандальных тайн и романтических историй.

Полина разлила по бокалам вино, раскрыла журналы, зашуршала конфетными обертками, и Анжелка действительно забылась, глядя на умопомрачительные наряды и потягивая терпкое вино, дополняемое тающим на языке шоколадом.

— Вы зря смеетесь! Она замечательная, правда, замечательная.

— Что ж ты тогда до сих пор с ней только закатами любовался?

В комнате было душно и накурено. Открытое окно, выходящее во двор, почти не давало прохлады, потому что снизу доверху заросло плющом. Мужчины громко разговаривали и смеялись.

— К ней подход нужен. Да я и хочу от нее гораздо большего, чем месяц-два постели. Мне кажется, я заслужил немного отдыха и заботы. Анжела — это именно то, что для этого нужно. Добрая, ласковая, горячая, душевная — настоящая русская баба. И внешность тоже очень славянская: длинные русые волосы, крупные черты, высокая и не тощая, как сейчас модно.

— Есть, в общем, за что подержаться!

— Да-а-а, есть еще женщины в русских селеньях.

— Вот именно. Характер исключительный. Тихая и скромная, но уж если полюбит — всю себя отдаст, никаких трудностей не побоится.

— Может, ты жениться на ней собрался, раз так тщательно не только тело, но и характер выбираешь?

— О! Нашли о чем говорить! О женитьбе! Что, повеселей тем нет? А, Володька?

— Это не я, это Пашка про женитьбу спросил. Я ему о прекрасном толковал, а он… — Владимир трагически опустил голову.

— Эй вы, записные сердцееды! Водку будете? Или вам болтовни о женщинах достаточно?

— А кто принес горячие пирожки?

— Тебе бы только поесть — ни водка, ни женщины не нужны. Зайцев пирожки принес, он у нас водку холодным не закусывает.

Над столом, вокруг которого столпились мужчины, повисло облачко дыма и тоненько, зазвенели рюмки.

— Ничего ты не понял, Павлик. Я ее привязать к себе хочу, — продолжал Владимир под звяканье вилок и стаканов, — так, чтобы она на все ради меня готова была, везде бы за мной пошла. Я хочу быть в ней абсолютно уверен. Мне надоели бесконечные постельные и интеллектуальные романы. Хочу отдохнуть. К тому же умственной деятельности мне на ближайшие полгода с головой хватит, а вот тепла, душевности и простого полноценного секса как раз недостает. И, поверьте, лучшего варианта, чем Анжела, мне все равно не найти. Над ней поработать надо, но она того стоит.

— По-моему, ты больше времени потратишь на «работу», чем на наслаждение плодами своих трудов. Ты же в конце августа уезжаешь.

— Я ее и в Питер возьму. Только не сразу, а когда устроюсь. Там она будет просто незаменима. Ведь иногда (особенно, если чем-то серьезно занят и отвлекаться на случайные связи не с руки) хочется, чтобы дома ждала любящая жена, вкусный обед, теплая постель. А искать этого у петербурженок — дело гиблое. Там у меня просто времени не хватит, чтобы приручить какую-нибудь барышню. Да и глупо делать из женщин, самой природой созданных для игр и страстей, домашнюю утварь, когда в российской провинции полно баб, душой и сердцем стремящихся к роли домашней принадлежности.

— Что вы там про вкусный обед из рук столичной кокетки говорили? — вынырнул откуда-то из клубов табачного дыма Димка. — Знал я тут одну барышню, успевшую в Москве пожить и тамошних манер нахвататься. Полина Ордынцева, не слышали? В пединституте на инязе работает. И зачем сюда вернулась, кому она здесь с таким нравом нужна, неужели сама не понимает? Вроде ведь умная баба.

— Это ты про свою последнюю интрижку рассказываешь? — Олег хлопнул Димку по плечу. — Поучительная история, ничего не скажешь. Только для женщин. А нам-то что? Наше дело маленькое.

— Так и что же эта твоя Полина?

— Да вроде всем хороша. В постели — сущий бесенок. И не глупа, хоть, несмотря на свой иняз, и не очень образованна. А только чего-то не хватает. Как бы это сказать?.. В общем, от одного лагеря отбилась, к другому не пристала. Наших обычных баб она явно переросла, а до столичных не доросла. Хотя, может, кто-нибудь из местных выпендрежников с претензиями и польстится на такую экзотику и простит ей неподобострастный взгляд и барские замашки.

— Да-а-а, вот так поживешь, как вы, в юности в столицах, а потом будешь всю жизнь в родном провинциальном городке страдать. Идите лучше водку пить, эстеты хреновы.

— Идем. Володь, так я что-то не понял, если ты свою славянку приручить-привязать хочешь и вся она такая добрая да душевная, зачем же ты ей этот трагический спектакль с отъездом устроил?

— Драмы сентиментальной душе всегда полезны. Сейчас пострадает, а зато когда я через недельку появлюсь и скажу, что отъезд переносится, — так обрадуется!

 

Глава восьмая

Анжела, благодаря стараниям Полины и бесконечным хлопотам на грядках немного успокоившаяся за прошедшие дни, возилась с попорченными какой-то гусеницей кустами крыжовника. Она что-то негромко напевала и с удовольствием подставляла солнцу голую спину. В калитку кто-то постучал. Анжела поднялась с корточек, машинально откинула с лица только что высохшие после купания распушившиеся волосы и хотела было позвать маму, к которой как раз должна была прийти соседка, но вдруг ахнула и прижала руку к груди. У калитки стоял Владимир, а на дороге у забора — его бежевый «Опель».

«Неужели он никуда не поехал?! Остался здесь из-за меня? Или пришел, чтобы забрать меня с собой, в Питер? Или что-нибудь случилось?» — терялась в догадках Анжела, еще не веря своим глазам и не двигаясь с места.

Наконец она сделала по направлению к калитке несколько неуверенных шагов. Владимир широко улыбнулся ей и пошел навстречу. В его улыбке и взгляде было столько радости, столько тепла и ласки, что Анжела не выдержала, подбежала и повисла у него на шее. Тут же она почувствовала, как на горячей от солнца спине сомкнулись прохладные нежные руки, а через мгновенье уже сидела в машине, едущей куда-то далеко из Коринки.

— Мой отъезд перенесся на конец августа. Это стало точно известно только вчера вечером, когда мне удалось напрямую связаться с моим научным руководителем. А так все передавалось через кого-то — там упустили, здесь перепутали. В общем, испорченный телефон. А я, как дурак, всю неделю ни за что не мог толком взяться — ни за работу по-человечески, ни за диссертацию. А уж как с тобой быть, и вовсе было непонятно. С одной стороны, обидно не видеть тебя, если есть еще время до отъезда, а с другой, зачем зря тебя тревожить — приехать раз-два, разбередить душу и опять прощаться? Этого мне тоже очень не хотелось. Вот и ждал, когда все окончательно прояснится, чтобы уж или уехать, или к тебе приехать, но уже надолго.

Анжела почти не разбирала слов, которые говорил Владимир. Она сердцем поняла, что он никуда не исчезнет еще какое-то время, а остальное было неважно. И теперь девушка просто упивалась звуками любимого голоса, не обращая внимания на смысл произносимых им слов, с замиранием сердца смотрела на красивый профиль и наслаждалась ощущением его близости.

— Куда мы едем? — спросила Анжела, растерянно оглядываясь и видя, что садоводство осталось позади, и едут они в сторону города. — Я не одета, я не могу ехать так в город.

Машина неожиданно остановилась, Владимир открыл дверцу и молча помог Анжеле выйти. Они стояли у какого-то поля, колючего от скошенной травы и уставленного небольшими аккуратными стогами, а у самой опушки серел покосившийся дощатый сарай.

— Ты одета как раз так, как надо, — тихо сказал Володя, ведя ее за руку по полю.

Анжела с недоумением посмотрела на свой простенький цветастый сарафан и старые босоножки. Владимир сделал несколько шагов назад и внимательно, посмотрел на девушку, и от этого долгого взгляда ее шея и щеки залились горячим румянцем. На небе не было ни облачка, солнце жгло Анжеле голые плечи и спину, шея и грудь немного вспотели от лежащих на них густых прядей волос, щиколотки покалывали острые твердые стебельки, сарафан, плотно облегающий талию и бедра и колоколом опускавшийся ниже колен, казался сшитым из раскаленных листов железа.

— Ты чудесно одета, — повторил Владимир, — просто изумительно. Этот твой сарафанчик в тысячу раз лучше, чем самые модные платья. Он ничего не скрывает, не раздражает глаз лишними деталями и украшениями, ничему не препятствует — через него даже на расстоянии чувствуется жар твоей нагретой солнцем кожи. — Владимир говорил эти странные слова и медленно подходил к девушке.

Анжела, немного напуганная, сделала несколько шагов назад и уперлась спиной в сухое теплое сено. А Владимир все шел и шел к ней, так медленно, как бывает только в кино или во сне.

«Господи! На что я похожа в этом тесном сарафане! Я же так растолстела за эту неделю! И от меня, наверное, пахнет невкусно!» — с ужасом думала Анжела, боясь пошевелиться и даже взглянуть на себя. Она стояла, прижавшись спиной к колючему стогу и, как завороженная, смотрела в глаза приближающемуся Владимиру. Еще один маленький шаг — и сильные руки вдавили плечи в податливое сено, а горячее упругое тело Владимира коснулось ее покрывшихся испариной от ужаса и стыда грудей, живота и бедер. Потом на мгновение шея и грудь ощутили прохладу — это Володя откинул с них густые волосы. Анжела хотела было свободно вздохнуть, но ее рот залепили горячие влажные губы, а шею и лицо обхватили сухие обжигающие ладони.

Этот поцелуй был совсем не похож на тот, прощальный. Он не убаюкивал и не утешал. От него исходила не нежность и просьба, а страсть и требование, почти приказ. Анжела подчинилась ему. Подняла отяжелевшие руки и, давая Владимиру возможность еще теснее прижаться к большой упругой груди, обняла его стройную гибкую спину и в ту же секунду почувствовала, как подлетел подол сарафана и к обнаженным ногам прижалась шершавая джинсовая ткань. Сено с шуршанием сползало на землю с накренившегося стога, путалось в волосах и лезло в лицо. Анжела еще успела ощутить, как соскальзывают по ногам трусики, а на низ живота ложится горячая, очень тяжелая рука. Все последующее было как в смутном, путаном сне, и, только увидев над головой небо, покрывшееся легкими белыми облачками, и поняв, что лежит на больно колющей спину траве, она окончательно пришла в себя.

Владимир сидел рядом и задумчиво покусывал сухую соломинку. Анжела, все еще стесняясь, посмотрела на его поджарое мускулистое тело, едва прикрытое брошенной на колени тонкой футболкой, и с трудом заставила себя поверить в то, что еще несколько минут назад оно полностью подчиняло ее себе и дарило такое острое наслаждение.

— Ты не сердишься на меня? — Владимир наклонился и нежно, почти неощутимо поцеловал девушку в краешек губ. — Я так соскучился по тебе за эту неделю…

Анжела только улыбнулась в ответ и обняла склоненную к ней голову с чуть взъерошенными черными волосами.

— Я буду часто приезжать, мы будем вместе… и сейчас… и потом…

— Вместе, всегда вместе, никогда не расстанемся, — Анжела тихонько гладила Владимира по голове.

«Боже мой! — думала она. — Неужели я могла верить ужасным Полинкиным предположениям?! Неужели могла сомневаться в Володе?! В нем, который, как ребенок, лежит у меня на груди и спрашивает, не сержусь ли я! И обещает быть всегда рядом! Я ведь с самого начала чувствовала, что он не такой, как другие. Я в первый же момент, там, в больнице, поняла, что вот он — мой единственный и неповторимый, нежный, честный, умный!»

Анжела открыла глаза и посмотрела на небо. Белые невинные облачка сменились темными угрожающими тучами.

— Володя, милый, мы и не заметили с тобой, что уже давно не жарко, и сильный ветер. Посмотри, какие тучи — вот-вот пойдет дождь.

— И правда. Но разве можно заметить что-нибудь плохое, когда ты рядом? Кажется, что вокруг тебя всегда тепло и солнечно, даже если на улице ночь и буря.

— Ты преувеличиваешь. Но надо куда-нибудь спрятаться, не лежать же здесь под дождем.

— Я бы лежал так вечно…

— Но ты простудишься, если промокнешь. И не сможешь тогда приезжать ко мне.

Владимир нехотя встал и помог подняться Анжеле. Держась за руки, они побежали — по стогам уже стучали первые редкие, крупные капли, обещающие через несколько минут настоящий ливень, — но не к машине, как предполагала девушка, а к лесу, туда, где темнел старый сарайчик. И только они успели нырнуть в пахнущий прошлогодним сеном и пылью полумрак, как небо прорезала молния и по крыше забарабанил проливной дождь.

Анжела присела на какой-то чурбан и вытряхнула из босоножек набившуюся в них труху. В сарае было почти темно и сухо, а у задней стенки еще оставалось немного сена. На эту-то высокую, почти по плечи, упругую кровать Владимир и потянул Анжелу. Сухая трава набивалась в одежду, с шелестом целыми охапками падала на пол и царапала кожу, а объятия и поцелуи все повторялись и повторялись, соединенные тела все сплетались и расплетались, задыхаясь от блаженства и пыли.

Когда они вернулись в Коринку, было уже совсем темно. На умытом небе яркими точками светились звезды, дома зазывали уютным светом, а влажная земля источала резкие, с детства знакомые запахи.

— Я приеду послезавтра, в пятницу. Ты ведь не соскучишься до этого времени? — Владимир осторожно вытаскивал из Анжелиных волос запутавшиеся в них соломинки. — У тебя здесь вон сколько дел: и сад, и купанье, и чудесная веранда, наполненная мечтами и воспоминаниями.

— Я все равно соскучусь, но на веранде теперь будет пахнуть твоими цветами, — Анжела прижала к груди букет диких люпинов, нарванных на обратном пути Володей, — и мне будет не так грустно ждать. К тому же я буду загорать и много плавать, чтобы нравиться тебе еще больше.

— Вот и умница! А мне будет не так одиноко в машине, которая уже привыкла к твоему присутствию, потому что там теперь везде сено, осыпавшееся с твоего платья и волос, и я пока не хочу убирать его.

— Тогда до пятницы? — Анжела увидела, что на крыльце зажегся свет, и вдруг, как в юности, отошла в тень черноплодных кустов и побыстрее простилась с Володей, чтобы мама не увидела ее с молодым человеком.

Владимир уехал, а Анжела юркнула к себе, поставила в кувшин цветы и, не зажигая света, забравшись с ногами на кровать, долго любовалась ими — бледно-розовыми расплывчатыми в темноте пятнами на фоне темно-синей ночи. Она чувствовала себя такой счастливой, какой была только в детстве, в те времена, когда ее впервые проводил до дома мальчик, поцеловал в темноте у калитки и впервые она не спала ночь от счастья.

Восторг от этого дня был так велик, воспоминания так ярки, а мечты так пленительны, что Анжела не заметила, как пролетел четверг и утро пятницы. А после обеда, когда жара стала почти невыносимой, на дорожке появился бежевый «Опель». Анжела, как была — в футболке и стареньких коротких шортах — нырнула в душный, пахнущий нагретой кожей салон. Машина плавно покатилась вдоль бесконечных, как показалось Анжеле, заборов Коринки. Но как только они оказались за пределами садоводства, Владимир резко свернул к обочине и затормозил.

— Что-нибудь случилось? — испугалась Анжела.

Вместо ответа Володя быстро откинул спинку переднего сиденья и повалил девушку на щекочущий велюровый чехол. Анжела не успела опомниться, как футболка закрыла ей лицо, и соски обожгли влажные настойчивые губы. А вскоре вместе с шортами и трусиками на пол сполз и мягкий чехол. Спина и бедра заскользили по горячей коже сиденья. А потом, после бесконечно долгого наслаждения, смешавшегося с обостряющим ощущения страхом, что кто-нибудь может увидеть, Анжела сидела на заднем сиденье, слушала рассказ Володи о том, как он провел полтора дня без нее, как он скучал, как хотел ее и какие чудесные сны, озаренные ее присутствием, ему снились. Пальцы приятно холодил пластиковый стаканчик, в котором покачивалось темно-красное терпкое вино, а вдоль всего заднего стекла цветной цепочкой вытянулись фрукты.

— Я хотел устроить пикник. Поехать на дальнее озеро, вдоволь накупаться, набрызгаться, насмеяться, а потом долго и нежно любить тебя на золотом песке под тихий шелест плещущейся о камыши воды.

— Это мы сделаем в следующий раз, а сегодня получилось так, как получилось, и в этом нет ничего плохого.

— Правда? Ты действительно не обижаешься и не расстроена?

— Но разве нам было плохо? Разве у меня вообще есть хоть малейший повод расстраиваться, когда ты рядом и так целуешь меня? — Анжела до сих пор не могла без смущения говорить такие слова мужчине, но решив, что Володе будет приятно их слышать, преодолевала стеснительность и только прикладывала к полыхающей румянцем щеке холодный стаканчик.

И снова была слишком короткая дорога до дома, темный сад, обещание приехать и ночь, проведенная в сладких воспоминаниях.

 

Глава девятая

В субботу утром, как и договаривались, приехала Полина, неизменно веселая и энергичная, в яркой развевающейся юбке и очень открытой блузочке.

— О! Да тебя просто не узнать! — с порога всплеснула она руками. — Что происходит? У тебя новый роман? Или пришло сентиментальное письмо от Вольдемара?

— Он сам! — сияя, ответила Анжела, и всю дорогу на озеро, все купание и возвращение домой она, не умолкая, делилась с подругой всем, что было пережито за последние дни.

Полина только удивленно вскидывала брови, слушая откровенья своей обычно застенчивой и тихой Гжелки-Анжелки.

«Доктор-то, видать, мужчина не промах, раз сумел раскрепостить за два дня эту скромницу. За это ему, пожалуй, стоит сказать спасибо, даже если через месяц он ее бросит. Или это она его настолько полюбила, что так преобразилась? Это, конечно, хуже — в том случае, если доктор окажется очередным негодяем, но приобретенный сексуальный опыт все-таки должен пойти на пользу. Ее теперешняя раскрепощенность и восторженность — это отлично, но лучше не расслабляться». Полина решила не досаждать сейчас подруге практичными советами и не предостерегать от ошибок. «Анжела и так нечасто получала от жизни столько романтизма и радостей. Пусть хотя бы сейчас поживет, ни о чем не заботясь, в свое удовольствие, а если что — я просто окажусь вовремя рядом, помогу и утешу», — рассуждала Полина, не проникнувшаяся доверием к «прекрасному хирургу».

А лето шло своим чередом. Анжела целыми днями помогала маме по хозяйству и возилась на огороде. Но не забывала и о себе. Овощная диета (благо почти все можно было найти на грядках) и обязательное плаванье по утрам давали изумительные результаты. Анжела постройнела, женственно округлилась. Походка ее стала более упругой, движения уверенными, кожа гладкой. А ровный бронзовый загар и ставшие от солнца совсем белокурыми волосы придавали ей почти голливудский шик. Правда, Владимиру больше нравилось сравнивать ее с Олесей в исполнении Марины Влади.

Владимир приезжал каждые среду и пятницу, превращавшиеся для Анжелы в настоящие праздники. Владимир неизменно увозил ее куда-нибудь, где они оставались только вдвоем, и терпеливо и нежно учил все новым и новым ласкам, доказывал, что ей надо не стесняться своего тела, а гордиться им.

Выходные же обычно проходили в обществе Полины, привозившей из города массу новостей, сплетен, модных журналов и рассказов об очередном ухажере или любовнике. Анжела больше не удивлялась и не ужасалась рассказам подруги, казавшимся ей раньше почти фантастическими, а теперь ставшим так похожими на ее собственные (если не считать, конечно, того, что главный герой в них не менялся).

Но любовь к Владимиру делала прекрасным и цветущим не только тело. Анжела научилась видеть много красивых мелочей, мимо которых проходила раньше, не заметив. Она с радостью встречала по утрам восход солнца, а по вечерам провожала его за остроконечные верхушки сосен. По ночам ей перестали сниться печальные сны. А все мечты сами собой начали складываться в длинные плавные стихотворения.

 

Глава десятая

Как-то в начале августа Полина приехала очень нарядная и в удивительно приподнятом настроении.

— Ох, Анжелка! Я никому, даже тебе не говорила, чтобы не сглазить (ты не обижайся, ладно?). Как только можно, я тут же тебе рассказываю.

— Да что случилось-то?! Ты так сияешь, как будто замуж вышла! — Анжела даже украдкой взглянула на правую руку подруги.

— Ну, замуж — не замуж, а парень крепко ко мне прикипел. Я, посмотри, вон на чем к тебе приехала-то!

Анжела выглянула в окно и ахнула: перед домом стояла новенькая вишневая «десятка».

— Это… он тебе?!

— Он, он, — Полина звонко расхохоталась, глядя на удивленно-растерянное лицо подруги. — Он нам еще и квартиру купил. А я ее на себя успела переписать, так что если он вдруг меня и разлюбит — скатертью дорожка. А мне в такой чудной хатке (приедешь в город, сразу в гости — смотреть) и без мужика неплохо будет. Да еще и на колесах!

— Вот это да! — Анжела снова всплеснула руками. — Ну и везучая же ты, Полинка! — она с искренней радостью за подругу крепко обняла ее и расцеловала.

— Э, нет! Везение здесь ни при чем. Просто все надо не только с сердцем, но и с умом делать. Может быть, и ты это когда-нибудь поймешь.

— Может, и пойму. — Анжела потупила взгляд. — Но мне и так хорошо.

— Да знаю, знаю. — Полина ласково потрепала ее по плечу. — Ты души в своем Вольдемаре не чаешь — и счастлива. Похорошела — глаз не оторвать. Ну и хорошо, пусть так и будет: у тебя улыбка на лице и красивый да нежный доктор, а у меня дом, в который ты всегда можешь прийти, как к себе, и прагматичный, но темпераментный (это как раз то, что мне надо) Салик.

— Спасибо. И рассказывай уже, кто такой, где взяла, как вообще все случилось?! — Анжела не могла усидеть на месте от любопытства. — Я сейчас, только салатик накрошу, хлеба нарежу. Еще целый таз крыжовника есть, если хочешь. И наливка где-то в шкафу была.

— Не суетись! Неужели ты думаешь, что я к тебе на машине да без гостинцев приехала?

Полина хитро подмигнула подруге и, махнув широкой юбкой по ступеням крыльца, исчезла в темноте сада. Через минуту она вернулась с большим шуршащим пакетом.

— Неси рюмки и блюдца. Остальное все здесь.

Анжела послушно зазвенела на кухне посудой, а когда вернулась, то чуть не выронила ее из рук.

— Разобьешь ведь! — Полина перехватила у нее подносик и аккуратно поставила его на стол.

— Зачем так много-то?! Или ты считаешь, что я буду есть за пятерых? Полин, я только в хорошую форму пришла, а ты… — Анжела с обидой посмотрела на пирожные, орехи и сыр.

— От одного раза ничего с твоей фигурой не случится. К тому же она у тебя сейчас настолько хороша, что ее вообще сложно испортить. Пара лишних килограммов ей нисколько не повредят.

— Ну да, — с сомнением протянула Анжела и, улыбнувшись, откусила кусочек буше.

За окном стало уже совсем темно. Девушки уютно сидели на диване, придвинув поближе обогреватель, и пили горячий глинтвейн, сделанный из привезенных Полиной вина, специй и фруктов.

— Полностью его зовут так, что и не выговоришь — Салим Назирджонович Турсунов.

— Как?! — Анжела не смогла сдержать смех, которому, впрочем, звонко вторила Полина.

— Салим Назирджонович Турсунов. Уже сколько раз произносила, а все не могу не смеяться. Турсунов у них это как у нас Иванов, самая распространенная фамилия.

— А сколько ему лет?

Полина лукаво улыбнулась.

— Он немного младше меня. Но нам обоим это нравится. Я для него — воплощение идеала европейской женщины. Он о такой любовнице и мечтать не смел. А теперь гордится перед друзьями и счастлив по уши. А я без ума от его восточного темперамента и материального благополучия. И, честно говоря, я знать не хочу, чем он на самом деле занимается. Не ворует и не убивает — это главное. А всякие тонкости и внутренние махинации меня не интересуют.

— А на вид, какой он на вид?

— Ты так спрашиваешь, как будто я с каким-то сказочным существом или с инопланетянином связалась. Но должна тебя разочаровать — ничего особенного. Не очень высокий, черноволосый, смуглый, с черными жесткими усами. Иногда он начинает рассказывать о каких-то легендарных таджикских богачах и великих воинах, вот тогда видно, что он не русский. И еще в постели он не по-нашему неутомимый и страстный. А так — мужик как мужик. Мы с ним и познакомились в клубе, в который полгорода ходит.

«А все-таки хорошо, что мой Володя не таков. И не надо мне ни сказок «Тысячи и одной ночи» в постели, ни машины, ничего мне не надо, кроме его нежных глаз и ласковых рук», — думала Анжела, засыпая. На соседнем диване спала Полина и, наверное, видела во сне своего пылкого Салика. Анжела с любовью посмотрела на подругу и еще раз тихонечко пожелала ей счастья.

Утром Полина предупредила, что в ближайшие несколько недель вряд ли сможет приезжать на выходные, так как Салик обижается, что она уделяет ему слишком мало внимания: на неделе не вылезает из своего института, а по выходным и вовсе уезжает к подруге.

— А мужчин все-таки надо иногда баловать, особенно если они заслужили.

— Ну и побалуй, — с готовностью кивнула Анжела. — Ты ведь нечасто это делаешь.

— Да уж! — Полина сделала суровое лицо. — Ну, счастливо! До встречи.

Подруги расцеловались, и Полина умчалась на своей блестящей «десятке», а Анжела принялась перетаскивать в дом срезанные накануне тыквы.

 

Глава одиннадцатая

Дни становились все пасмурнее, ночи холоднее. Купаться было уже нельзя, но Анжела заменила плаванье велосипедом, и каждое утро начинала с путешествия вокруг садоводства и по берегу Ломни. Ее кожа, все такого же медного цвета, уже не дышала обжигающим жаром впитанного за день яркого солнца. Почти каждый день шел дождь. Но тем горячее казались среди прохлады и сырости объятия Володи, тем уютнее было полулежать, свернувшись калачиком, на мягком велюровом чехле или потягивать горячий глинтвейн, глядя на серую стену дождя сквозь щели в дощатой стене наполненного душистым сеном сарая или в проем открытой двери заброшенной лесной сторожки.

Ночью подул сильный северный ветер. Деревья и кусты шумели до самого утра, и, выйдя на крыльцо, Анжела увидела, что дорожка и газончик усыпаны облетевшими листьями, зелеными, но уже начинающими желтеть. Девушке вдруг стало грустно, как бывает осенью, когда кружатся в холодном воздухе одинокие последние листочки. Но велосипедная прогулка, чистый, пахнущий грибами воздух и свежий ветер сделали свое дело, и Анжела вернулась домой взбодрившаяся и веселая.

Полдня прошло в обычных хлопотах, в доме и саду то и дело слышался голос Анжелы, напевающей что-то, и ее быстрые мягкие шаги. Но часам к четырем песенки стали обрываться на середине, а только что собранные паданцы выскальзывали из рук и с глухим стуком катились по земле. Володя не приехал ни в пять, ни в семь, ни когда совсем стемнело и на небо высыпали звезды.

Анжела через силу улыбалась родителям, чтобы они не беспокоились и не задавали лишних вопросов, и старалась найти какое-нибудь простое разумное объяснение случившемуся. Володя мог простудиться, его могли не сменить в больнице, и он вынужден был остаться дежурить, могли срочно вызвать на операцию или друг попросил чем-нибудь помочь. «Но почему он не позвонил, почему не предупредил? Ведь знал же, как я буду скучать и волноваться!» — тут Анжела вдруг рассмеялась. Она вспомнила, что у него просто нет ее номера! За все время знакомства они не обменялись телефонами! Это открытие немного успокоило девушку, и она, все-таки выпив на ночь несколько таблеток валерьянки, легла спать.

«Бедный, ему гораздо хуже, чем мне. Он не только скучает и переживает за меня, зная, как я буду нервничать, но еще и мучается от чувства вины и страдает от бессилия что-либо изменить, как-нибудь исправить положение, подать мне весточку. А может быть, он еще и болеет. Миленький мой, тебя и лечить, наверное, некому. Хотя он же врач и вылечит себя сам лучше, чем кто-либо другой». Всю ночь Анжеле снился Володя то с обмотанным шарфом горлом, то засыпающий от усталости в приемном покое больницы, то пишущий ей бесполезные письма, не зная адреса.

Анжела терпеливо ждала до пятницы. Копалась в огороде, поеживаясь от порывов неутихающего холодного ветра и накатывающей волнами тревоги. В пятницу Володя опять не приехал, и Анжеле уже с трудом удавалось убедить себя в том, что ничего страшного не произошло, что даже легко простудившийся человек может проболеть неделю.

Впереди ждали бесконечные одинокие выходные. Как нарочно, именно теперь, когда так грустно и тревожно и так не хватает ее звонкого смеха, оптимизма и энергичности, Полина не приедет. Анжела прекрасно знала, что если она позвонит и расскажет, как ей плохо, Полина, не раздумывая, оставит своего Салика и примчится в Коринку. Но позволить себе такую эгоистичную выходку и лишить подругу счастливых часов общения с любовником Анжела никак не могла.

«К тому же и настоящего повода для этого нет. Ведь ничего страшного, непоправимого не случилось и, возможно, в среду уже все выяснится. А я просто не умею держать себя в руках, психую из-за ерунды. Хорошо еще, что я вовремя остановила себя и не поехала искать Володю в больницу. Опозорила бы и себя, и его своим глупым паникерством, да еще подумали бы, что я слежу за ним».

Северный ветер не прекращался, только из порывистого стал ровным. На улицу уже нельзя было выйти в шортах и футболке, даже в рубашке с длинными рукавами было прохладно. Анжела изо всех сил старалась быть спокойной, пила на ночь валерьянку и пустырник, днем как можно больше работала, чтобы не оставалось ни сил, ни времени думать и нервничать, и все-таки к вечеру вторника под глазами залегли темные тени, она побледнела и не могла заставить себя ни есть, ни пить.

В комнате, несмотря на включенный обогреватель, было прохладно. Анжела, закутавшись в одеяло, сидела на кровати и грустно смотрела на увядший букет розовых астр, который Володя подарил ей в свой последний приезд и который так шел к ее загорелой коже и черной шелковой рубашке, бывшей тогда на ней. Володя все просил ее взять цветы так, чтобы их лепестки касались ее лица, обнаженной груди и мерцающей, слегка переливающейся ткани расстегнутой рубашки.

Ветер снова усилился. Анжела отвела взгляд от цветов и уставилась в темноту за окном. Это была уже не темно-синяя пелена июля, а по-осеннему черная, непроглядная августовская ночь. В окно бились давно осыпавшиеся ветки жасмина, и тревожно шелестел высохшими листьями плющ. По крыше и карнизу забарабанил холодный сильный дождь. Анжела вздрагивала от холода и ужаса. В ее сердце было так же холодно, темно и страшно, как за окном. Она больше не сомневалась, что случилось что-то плохое, может быть, непоправимое. Все ее разумные доводы разметал ветер и смыл дождь.

И все-таки в среду, подчиняясь какому-то непонятному мучительному зову, сквозь ледяной моросящий дождик, непрерывно сыплющийся из светло-серых, не пропускающих солнца унылых туч, она упорно смотрела на дорогу и оставалась дома.

А утром, проведя ночь почти в полубреду, осунувшаяся и смертельно уставшая, Анжела собрала какие-то вещи, которые надо было везти в город, и уехала чуть ли не первой электричкой. Трясясь в пустом холодном вагоне, она даже не пыталась представить, что будет делать по приезде, куда пойдет, где станет искать Владимира. Сознание, казалось, было затянуто сеткой дождя и тумана, как мелькающие за окнами поля и перелески.

Наконец электричка резко загудела и, пыхтя, остановилась у городской платформы. Анжела подхватила рюкзак и мешки и неторопливо пошла к выходу. В городе было грязно и пахло машинами, весь двор у дома уже был усыпан желтеющими листьями, в пожухлой траве лениво прыгали притихшие воробьи.

Анжела медленно поднималась, глядя под ноги, на грязно-серые бетонные ступени и ни о чем не думая. Она по привычке взглянула на почтовый ящик, сквозь дырочки в котором всегда было видно, есть ли газета или счет за квартиру, и замерла — из прорези торчала белая полоска конверта.

В этом вроде бы не было ничего особенного. У Флеровых много родственников в других городах, и письма им приходили довольно часто. Но сейчас Анжела ни на секунду не сомневалась, что это письмо может быть только от Владимира. Она поставила вещи на пол и стояла, молча глядя на письмо и не решаясь подойти и взять его. Ей казалось, что в этом конверте заключена ее судьба, ее жизнь, и так просто взять и узнать ее было очень страшно.

Наконец Анжела взяла пакеты и стала подниматься на третий этаж. Непослушными руками она открыла замок, аккуратно разделась, умылась, разобрала привезенные вещи и заварила крепкого чаю.

В уютном домашнем халате она вышла на лестницу, вытащила из ящика письмо и, даже не поглядев на конверт, вернулась в квартиру и положила белый прямоугольник на столик рядом с дымящейся чашкой чая. Анжела поудобнее уселась на диване и, обхватив ладонями горячую чашку, маленькими глотками пила обжигающий чай. В квартире было тепло и душно, но девушка вздрагивала от холода. Согреться не помогал ни горячий чай, ни накинутый на плечи пуховый платок. Прошло уже больше часа, а конверт, все так же нераспечатанный, лежал на столе. Анжела, оцепенев, сидела на диване и равнодушно смотрела в окно.

Небо, как и накануне, было затянуто серенькими тучами, плачущими мелким противным дождем, на деревьях, нахохлившись, сидели воробьи, иногда с какой-нибудь ветки срывался одинокий мокрый листочек. Только когда начало темнеть, Анжела взяла конверт, на котором четким строгим почерком было выведено: «Анжеле Флеровой», вскрыла его и вытащила несколько исписанных ровными строчками прямоугольников плотной белой бумаги.

Первые секунды Анжела ничего не могла прочитать, строчки прыгали перед глазами и расплывались. Анжела постаралась сосредоточиться и начала читать.

Анжелочка, милая, здравствуй!

Сегодня, через час, я уезжаю в Петербург. Мой научный руководитель вернулся из научной командировки раньше, чем предполагалось, и теперь мне срочно нужно ехать. Я не успею даже навестить, как собирался, родственников в Тюмени. Сейчас отнесу тебе письмо — и на вокзал.

Я даже не могу попрощаться с тобой, увидеть твое лицо, услышать твой голос хотя бы на несколько минут. И это сегодня, в день, который мы обычно проводили вместе! Но вместо того чтобы сесть в машину и на всех парах мчаться в Коринку, я вынужден упаковать чемодан и уныло плестись на вокзал.

А ты? Как ты будешь переживать и скучать, моя бедная девочка! Я не могу думать об этом без боли и стыда. Но, поверь, я ничего не могу поделать. Через четыре дня мне нужно быть в Петербурге, а поезд идет только по средам и субботам, и если я не уеду сегодня, то не поспею к сроку. Но я, конечно, все равно кругом виноват. Мог бы пойти за билетами не вчера вечером, а раньше. И, зная, что не смогу приехать к тебе как обычно, постарался бы выкроить время на работе, договориться о замене…

Но ты же у меня умница, ты все поймешь, простишь меня и не будешь слишком сильно тревожиться. Я надеюсь, ты получишь это письмо не слишком поздно — не настолько поздно, чтобы успеть разлюбить и возненавидеть меня за причиненные тебе страдания. Я наверняка знаю, что ты не выдержишь и поедешь в город узнать, что случилось. Прости, что мне приходится рассчитывать на это, но у меня нет другого выхода.

Не могу понять, как могло случиться, что мы не обменялись телефонами. Это какой-то рок, мистика. Ведь, кажется, естественнее некуда — звонить друг другу, когда нет возможности видеться или если надо о чем-то предупредить, договориться. Мы так и поступаем — с родственниками, друзьями, коллегами. И только с тобой, самой дорогой и любимой, этого почему-то не случилось. Мы оба скучали по нескольку дней, мечтая о встрече, и нам ни разу не пришло в голову скрасить это томительное ожидание хотя бы звуками любимого голоса, разговорами, пожеланиями добрых дня и ночи. Я ничем другим не могу объяснить это, кроме как ослеплением, тем самым любовным ослеплением, которое заставляет забывать порой самые простые вещи, но взамен открывает тысячи прекрасных мелочей, которые невозможно увидеть в обычном состоянии. И за это чудо, как и за любое другое, как и вообще за все на свете, приходиться расплачиваться.

Но ты, наверное, уже чуть не плачешь, моя милая. Исписана уже вторая страница, а я все еще ни слова не сказал о том, когда же мы теперь увидимся. Родная моя, я обещал писать тебе, но я не рассчитал своих сил. Мне слишком мало писем, мне нужна ты, ты сама, каждый день, всегда. И как только я устроюсь, сниму квартиру, найду работу, разберусь с самыми неотложными делами (это займет месяца полтора-два), я буду ждать тебя в этом далеком холодном городе, в котором тепло может быть только с тобой, моя девочка.

Мне очень грустно уезжать, не повидавшись с тобой, и на сердце у меня так же пасмурно, как за окном. Но пока тебя не будет рядом, я стану черпать тепло и силы в воспоминаниях о солнечных жарких днях, проведенных с тобой. Мне будет мерещиться на загазованных улицах запах свежего сена, а шелест петербургских дождей, которые здесь почти никогда не прекращаются, превратится в шуршание сползающей под нашими телами соломы.

Тысячи раз целую тебя, моя хорошая! Не плачь и не грусти. Два месяца — это не так уж много, когда впереди вся жизнь. А пока наслаждайся последними неделями лета, вдыхай ароматы пышных осенних цветов и гуляй среди светлых сосновых стволов в твоем любимом лесочке, где я столько раз обнимал тебя.

Твой Володя.

В постскриптуме был номер мобильника и адрес какого-то друга, у которого Володя собирался жить первое время.

Анжела не знала, сколько раз перечитала письмо и сколько времени просидела неподвижно, уже не читая, а просто прижимая его к груди. Ей то хотелось смеяться от счастья, что Володя не забыл ее, не бросил, то на глаза наворачивались слезы, от того, что все так нелепо получилось, что она еще целых два месяца не увидит его… «Но зато потом, потом!..» — И на лице опять появлялась улыбка.

Наконец она очнулась от мечтаний и воспоминаний. За окном было уже совсем темно. Анжела вдруг ощутила ужасную усталость и поняла, что очень хочет спать. Она умылась и со счастливой улыбкой на губах забралась в постель. Единственным, что не давало ей покоя, было непреодолимое желание прямо сейчас позвонить Володе. Номер его трубки так и стоял перед глазами. Анжела не выдержала и взяла телефон. На дисплее высветилось время. Была половина третьего ночи.

«Господи! Он, наверное, давно спит, устал, ведь у него же там так много дел! Хороша бы я была, если бы позвонила ему сейчас! Позвоню утром, когда он будет выспавшийся и отдохнувший».

 

Глава двенадцатая

В эту ночь Анжеле снились ласковые красивые сны, и она сладко проспала почти до полудня. Только проснувшись, даже не вылезая из-под одеяла, она набрала номер Володи, но вместо его радостного голоса услышала только бездушное механическое: «Аппарат абонента выключен…» На мгновение лицо девушки омрачилось, но она тут же одернула себя: «Ведь уже почти двенадцать, в это время он, конечно, занят. Может быть, у него деловая встреча или еще что-нибудь важное и он отключил телефон, чтобы никто не мешал. Да и мне тоже надо собираться и ехать в Коринку».

Анжела решительно откинула теплое одеяло и почти побежала в ванную. Холодный душ и крепкий горячий кофе быстро привели ее в бодрое, деятельное настроение. По магазинам Анжела ходила, чуть ли не приплясывая от переполнявших ее энергии и радости, сменивших мрачную апатию предыдущих дней. Накупив кучу всяких мелочей и вкусностей и с трудом упихав все это в рюкзак, Анжела со всех ног побежала на вокзал, чтобы успеть на последнюю до перерыва электричку.

А вечером неожиданно приехала Полинка. Она, отдуваясь, поставила на стол большой тяжелый пакет и внимательно посмотрела на подругу.

— Ты что-то на себя не похожа, — покачала она головой. — Глаза вроде радостно блестят, и улыбка во весь рот, а сама бледная и осунувшаяся. Что случилось?

— Сейчас расскажу. Только сначала сама ты мне расскажи, почему ты здесь, а не рядом с Саликом, да еще с таким огромным мешком и в таком шикарном платье? — Полина покрутилась, продемонстрировав развевающийся блестящий подол и задорно подпрыгивающие на груди кружева. — Вы что, поругались? Или поженились?

Полина расхохоталась:

— Ни то ни другое! И всегда-то тебе крайности мерещатся! Просто Салик уехал, у него срочный заказ. А я решила купить к его приезду что-нибудь эдакое и наткнулась на это чудо. — Она выразительно взмахнула подолом. — И сразу, естественно, примчалась к тебе, показать приобретение и узнать, как дела.

— Платье — глаз не оторвать, и дела тоже хорошо, правда, с некоторыми изменениями.

Полина испытующе заглянула Анжеле в глаза.

— Я тебе все объясню, только давай сначала разберем твой пакет и дополним твои гостинцы тем, что я привезла сегодня из города — тоже всякие вкусности.

— И что, телефон у него так и не отвечает? — Полина почти час, не перебивая, хмуро слушала рассказ подруги об исчезновении доктора и находке его все объясняющего письма.

— Нет, — Анжела грустно опустила голову. — Но ведь мало ли что может быть: дела, батарейка села, деньги закончились…

— Я не хотела бы тебя огорчать, но, по-моему, он тебя просто кинул. Что, дела длятся беспрерывно целый день, и все такие, что на короткий разговор по трубке отвлечься нельзя? Или денег за целый день нельзя положить, как будто в Петербурге пунктов приема платежей днем с огнем не найти?

— Но если он просто сбежал от меня, тогда зачем было номер и адрес давать и к себе звать?

— Для видимости. Мол, он хороший, честный, не прячется. Только почему-то телефон все время не работает и никого нет дома.

— Нет, Полина, ты не права. Этак можно все что угодно перевернуть. Откуда ты, например, знаешь, что Салик поехал по делу, а не на свидание? У тебя ведь и мысли такой не возникает, правда? Потому что ты не только рассуждаешь, но и чувствуешь. И какие бы предположения ни казались правдоподобными, сердце выбирает безошибочно. Ты бы не говорила так про Володю, если бы знала его так же, как я, и если бы прочитала его письмо. Такие слова нельзя написать нелюбимой женщине, той, от которой хочешь избавиться!

— У тебя слишком доброе сердце. Оно просто не может подсказать тебе ничего плохого. Я знаю, ты всегда чутко реагируешь на несчастья и печали других, но зла не видишь. И если бы с Владимиром что-то случилось, это ты бы почувствовала, а подозрительности, коварства, равнодушия ты в людях не замечаешь и готова поверить всякому ласковому слову, не задумываясь о том, что оно может быть сказано не искренне, а с расчетом или просто в шутку.

— Но невозможно врать систематически и ни разу не выдать себя! Можно поиграть, обмануть, но не продолжать же так месяцами! Все время следить за собой, чтобы, не дай Бог, не забыться! Да кому же и зачем захочется так напрягаться?!

— Ох, Анжелка, не знаю я, кому и зачем, а только доктор и его поведение мне доверия не внушают. Ну да Бог с ним, может, я и не права. Я всегда перестраховываюсь, ты же знаешь. Давай уже спать ложиться. Я, честно говоря, сегодня не выспалась, а завтра надо пораньше встать, чтобы успеть домой к возвращению Салика.

 

Глава тринадцатая

Анжела продолжала хлопотать в огороде и была относительно спокойна. Она каждый день по нескольку раз звонила Володе, но телефон так и не отвечал. Постепенно девушкой начала овладевать апатия, но не та мрачная и истерическая, которая охватила ее, когда возлюбленный просто перестал появляться, а тихая, ровная, умертвляющая все чувства, застилающая туманом мысли.

В конце августа, как будто смилостивившись на прощание, тучи разошлись и выглянуло солнце. Птицы запели радостнее, как пели в июле, цветы стали ярче и ароматнее. Анжела надела топик и шорты. Ее тело, ласкаемое теплыми солнечными лучами, помимо воли вспоминало ощущения середины лета, и по ночам она скидывала одеяло, пытаясь умерить охватывающий тело пожар. Но душа и сердце оставались все так же безучастны. Анжела почти ни на что не обращала внимания, не замечала, что творится вокруг, почти машинально, привычными движениями перебирала клюкву, резала яблоки для сушки, консервировала овощи.

Не заметила она и того, как с некоторых пор смотрит на нее сосед — успешный тридцатилетний предприниматель, еще два года назад купивший два смежных с Флеровыми участка и теперь отстроивший на них стильный домик, а-ля финский коттедж. Анжела не раз мечтательно заглядывалась на этот домик, представляя, как уютно и счастливо, наверное, живут его обитатели, всегда такие приветливые, спокойные и нарядные. И вот один из них, молодой и красивый, уже не один день смотрел сквозь увитую разными вьюнками решетку своего сада на девушку с пушистыми длинными волосами и печальным отрешенным лицом. Она почти весь день проводила на улице, вне зависимости от погоды, в мягко обнимающем стройную фигуру теплом свитере или в простенькой, не стесняющей тела футболке. Это тело, эти пушистые волосы и большие глаза непреодолимо тянули Игоря. Ему было просто необходимо обладать им, ощутить под пальцами гладкую загорелую кожу и зарыться лицом в тяжелые русые пряди.

И однажды, когда Анжела сосредоточенно отбирала те огурцы, что пойдут на семена, Игорь вошел в калитку и, тихо подойдя сзади, обнял ее за плечи. Анжела вздрогнула, обернулась, узнала соседа и хотела что-то сказать ему, но ее рот неожиданно оказался замкнут упрямыми сильными губами. Анжела попыталась вывернуться из объятий или просто оттолкнуть мужчину, но оказалась только теснее прижатой к нему. По лицу девушки текли злые слезы, но как она ни старалась, не могла избавиться от неудобно сдавливающих тело рук и сухих обжигающих губ, оставляющих на лице и шее саднящие, словно порезы, красные пятна. Она, захлебываясь от рыданий, уже не понимая, что делает, впилась зубами в целующие ее губы. Объятия мгновенно разжались, Анжела рванулась и, не оборачиваясь, бросилась к дому. Она закрыла входную дверь на замок и на щеколду, юркнула к себе в комнату и почти упала на диван.

С трудом переводя дыхание от бега и пережитого ужаса, Анжела дрожащими руками налила себе стакан воды и попыталась сделать несколько глотков, но зубы звонко застучали о стеклянный край.

«Спокойно! Спокойно! Ничего не произошло, я дома, в полной безопасности, одна в своей комнате, — Анжела поставила воду на стол и постаралась дышать глубоко и ровно. — Ведь не станет же Игорь ломиться в дом, зная, что здесь родители. Он, наверное, просто очень пьян и сам не понимал, что делает. Его и в саду-то уже давно нет, наверняка он убежал к себе».

Анжела вышла на веранду и залпом выпила стакан воды. Потом разделась и внимательно осмотрела себя. На плечах и спине темнели синяки, оставленные сильными руками соседа. Анжеле вдруг стало себя как-то по-детски жалко, она присела на край кровати и тихонько заплакала.

Она вдруг отчетливо ощутила на своих плечах мягкие, почти воздушные, теплые руки Володи, который никогда, даже в самых страстных играх, не позволял себе забыться настолько, чтобы сделать любимой больно и обезобразить ее тело сине-зелеными припухшими пятнами. Анжела улыбнулась сквозь слезы, но тут же снова запричитала: «Миленький мой, как же я люблю тебя! Если бы ты знал, как мне противны даже поцелуи, даже просто прикосновения любого другого мужчины! Я только тебя все это время вспоминаю, только тобой живу! Почти реально чувствую каждое твое касание и, как сокровища, берегу эти ощущения, чтобы не забылись, чтобы оставались чистыми! А этот!.. Подкрался, подло, тихо, и схватил. Даже опомниться, возразить не дал. А я-то еще жалею, ужасаюсь, что до крови укусила его! И еще сижу реву из-за этого подонка!»

Анжела решительно тряхнула головой, встала, налила себе еще воды и забралась под одеяло. Она только сейчас заметила, что совсем замерзла. Включив обогреватель и поуютнее закутавшись в одеяло, девушка попыталась отогнать грустные мысли и подумать о чем-нибудь хорошем. Но синяки не позволяли забыть о недавнем происшествии, а перед глазами вставало лицо Игоря. Анжела даже вздрогнула от этого видения, и на глаза снова навернулись слезы.

«Полинка на моем месте, наверное, в живых бы его не оставила и не стала бы потом, как я, рыдать в подушку».

В конце концов, думая о том, как в такой ситуации поступила бы ее решительная подруга, Анжела уснула. Ей даже не снилось дурных снов, и утром она была почти совсем спокойна, только очень не хотелось выходить в сад и проводить там весь день. К тому же солнце опять заволокли тучи и подул холодный ветер. Анжела без труда нашла себе целый ворох дел, которыми можно было заниматься дома, и несколько дней практически не выходила на улицу.

 

Глава четырнадцатая

Родители вдвоем уехали в город на юбилей к папиному сослуживцу. По крыше и карнизам ритмично барабанил дождь, и сквозь его мерную дробь Анжела с трудом расслышала, что кто-то стучит в дверь.

«Ой, я же совсем забыла! Мама предупреждала, что придет баба Раиса и ей надо отдать две связки лука!»

Анжела отложила шампуры, с которых снимала душистые, только что высушенные грибы, и, заскочив в кладовку за луком, пошла открывать. Но на пороге стояла совсем не кругленькая седенькая старушка, какой была любимая всем садоводством бабушка Раиса, а высокий молодой человек атлетического телосложения, угадывавшегося даже под толстым пушистым свитером. Анжела чуть не вскрикнула от возмущения, охватившего ее при виде Игоря, который не постеснялся после того, что произошло всего несколько дней назад, прийти прямо к ней домой. Но уже через мгновение праведный гнев сменился паническим страхом, и Анжела что было силы размахнулась одной из приготовленных для бабы Раи связок лука. Но ловкая рука упругим молниеносным движением перехватила тяжелую шуршащую плетенку, казавшуюся девушке довольно грозным оружием.

Анжела уже готова была во весь голос закричать «Караул!», но перед ней вдруг возник огромный, составленный из каких-то невиданных цветов и украшенный кружевами и лентами букет. Ноздри защекотал сладкий, немного душный аромат, а непрошеный гость уже стоял на коленях прямо на затоптанном мокром полу.

— Простите меня, ради Бога! Я сам не знал, что делал. Меня тянула к вам какая-то непреодолимая сила. Честное слово, — говорил мужчина, держа ее за бессильную, похолодевшую от удивления и страха руку. — Вы простите меня? Простите? Я знаю, что мне невозможно найти оправдания, что я не сдержался, чудовищно ошибся.

Анжела опасливо покосилась на лицо Игоря: на его тонких, красиво очерченных губах не было ни царапины — и тихонько с облегчением вздохнула.

— Ошиблись? — рассеянно переспросила Анжела.

— Да-да, ошибся! — с мором подхватил Игорь. — Я сам не понимаю, как мог так поступить. Словно какая-то пелена была на глазах! Но поверьте, я искренне, всем сердцем раскаиваюсь в том, что сделал, и в том, что думал о вас.

Анжела с недоумением посмотрела на мужчину, стоявшего перед ней на коленях. С открытого загорелого лица на нее смотрели большие карие вопрошающе-умоляющие глаза. И ей вдруг стало очень жаль этого высокого красивого молодого человека, так горячо и по-детски просящего прощения, ей захотелось обнять его, погладить по светлым курчавым волосам, сказать ему что-нибудь ласковое и теплое. Но, вспомнив синяки на плечах, свои слезы и бесчисленные Полинины советы, она сдержалась и только пригласила Игоря войти и предложила ему чаю.

Игорь опустил голову и тихо сказал:

— Спасибо. Но вы простили меня? Правда, простили? — Карие глаза снова с надеждой остановились на Анжелином лице.

— Правда. Простила. Ну встаньте же и проходите в комнату. Я сейчас заварю чай, только поставлю в вазу это чудо, — она кивнула на букет и скрылась в кухне.

«Что же он за человек? Как мне вести себя с ним? Чему верить? Чего он хочет, наконец»? — Анжела рассеянно перебирала яркие крупные цветы, потом наклонилась и с наслаждением вдохнула сильный сладкий запах. Лица коснулись нежные лепестки и упругие гладкие листья. — «Полинка бы его в минуту раскусила, да еще и пользу какую-нибудь извлекла из всего случившегося», — вздохнула Анжела, в который раз за последние дни пожалевшая, что подруги нет рядом.

На плите тоненько засвистел чайник. Анжела выключила газ, еще раз поправила букет и, изобразив на лице самую приветливую и вежливую улыбку, прошла в комнату. Игорь сидел на стуле у окна, задумчиво и грустно глядя на поникшие мокрые кусты.

— Вам действительно нравятся эти цветы? — спросил он, увидев, как аккуратно Анжела ставит вазу на стол и как любовно оправляет темно-зеленые листья и кружева.

— Конечно! — искренне удивилась она вопросу. — Разве они могут не нравиться?! А какой у них запах!

— Я очень рад, что угодил вам хотя бы в такой мелочи.

Анжела принесла чай, варенье и пирожки с яблоками, которых мама с утра напекла целую гору. Ей было немного неловко угощать такими простыми домашними лакомствами человека, наверняка привыкшего к изысканным ресторанным блюдам. Но Игорь с таким явным удовольствием поглощал тягучее варенье и румяные пирожки, что Анжела даже залюбовалась им.

— Ешьте-ешьте, — она подвинула к гостю плетенку и вазочку. — Крыжовника в этом году было очень много, а пироги уж если печь — так много, чтобы все, и хозяева, и гости, могли есть вволю! — Анжела задорно улыбнулась соседу, который нравился ей все больше и больше.

«Только как же он мог так поступить, этот вежливый, застенчивый молодой человек?! Что это было? Неужели действительно, как он говорит, затмение? Или это он сейчас прикидывается, ягненка изображает, а тогда выказал свою истинную натуру? Но зачем ему это надо?»

Девушка терялась в догадках и все больше и больше запутывалась. Глядя на красивого спокойного мужчину с открытым лицом и мягким голосом, невозможно было заподозрить в нем ни малейшей грубости и уж тем более того, что он натворил.

«Может быть, он был просто пьян? Но тогда почему бы ему было не сказать об этом сейчас, сразу все было бы ясно и понятно, а не выдумывать наваждение и пелену».

Анжеле очень хотелось разобраться во всем этом, но заговаривать о случившемся самой было неприятно. Игорь посидел еще полчаса, разговаривая о погоде и природе, и собрался уходить. Уже спускаясь с крыльца, он виновато оглянулся и попросил разрешения прийти завтра.

— Конечно, приходите. Я буду рада вас видеть.

Она сказала это совершенно искренне, от всего сердца простив соседу его необъяснимый поступок. Он понял это и улыбнулся ей радостной и благодарной улыбкой.

 

Глава пятнадцатая

Игорь стал приходить почти каждый день и был неизменно вежлив и внимателен. Несмотря на бурные возражения Анжелы, он всякий раз приносил чудесные и, наверное, очень дорогие букеты, с которыми она вскоре не знала, что делать. В каждой комнате и даже на кухне уже витали нездешние ароматы, все вазы были заняты. Выкидывать еще совсем свежие, радующие зрение и обоняние цветы было просто невозможно, а Игорь приносил все новые и новые.

— Подумать только, каким замечательным человеком оказался наш сосед! — всплескивала руками мама после очередного визита Игоря. — А я-то всегда считала его недалеким и заносчивым, как они все. И он так любит тебя, так любит… Ты могла бы быть с ним поласковее.

— Мама! Ну не говори глупостей! Он вовсе не влюблен в меня. Мы просто подружились. Он действительно очень интересный и хороший человек.

— Просто подружились! — мама даже фыркнула от возмущения. — Да что я, маленькая, что ли, что ты мне сказки рассказываешь?! Он скоро сделает тебе предложение, вот увидишь.

— Мама!

— Что, мама?! Вот хоть бы ты ей сказала, — мама обернулась к вошедшей Полине.

— Здравствуйте! Что такое? Что я должна сказать моей любимой Гжелке-Анжелке?

Полина задорно улыбнулась, а Анжела покраснела и недовольно отвернулась.

— Ты краснеешь и отворачиваешься? О! Наверное, здесь какая-нибудь амурная история, потому что это, кажется, единственное, что вызывает твое недовольство и смущение одновременно. Я угадала?

— Угадала-угадала, — ответила за Анжелу мама. — Да и как тут не угадать, когда весь дом цветами уставлен, — она обвела рукой комнату.

— И какими цветами! — Полина восхищенно рассматривала букеты и по очереди нюхала пышные разноцветные лепестки. — Амурная история, видно, весьма серьезная — не просто приключенье, — она лукаво подмигнула Любови Васильевне.

— Да уж куда серьезней, — закивала та, — того и жди, со дня на день предложение сделают!

— Да ты что?! Ну-ка, пойдем к тебе, расскажешь! Извините нас! — И Полинка, схватив подругу за руку, на глазах улыбающейся мамы потащила ее на веранду.

— Да нечего рассказывать, честное слово! Маме кажется! — Анжела плюхнулась на диван и упрямо опустила голову.

— Ну да, нечего! Что я, первый день тебя знаю? У тебя на лице такое смущение написано, что и чужой не ошибется. Да и мама просто так не будет придумывать. А про гору дорогущих букетов я уж и не говорю. Ну, так кто же этот сказочный принц?

— Сосед, — буркнула Анжела и покраснела.

— Сосед?! Тот самый, чей замок виден как раз из твоего окна? Такой высокий стройный красавец?

Анжела молча кивнула.

— И правда, принц, — Полинка даже мечтательно и немного грустно вздохнула. — А ты, значит, скоро станешь принцессой?

— Да нет же! Говорю тебе, все совсем не так!

— А как же? Может быть, ты хочешь сказать, что принцесса у него уже есть, а ты только фаворитка?

— Полина! — Анжела укоризненно посмотрела на подругу.

— Извини меня, пожалуйста. Я не хотела сделать тебе больно. К тому же, ты знаешь, по мне, быть любовницей такого мужчины — это лучше, чем многое другое. Но ты-то у меня ангел. — Полина нежно улыбнулась и погладила Анжелу по волосам. — Но тогда я совсем ничего не понимаю. Что же происходит?

— Понимаешь, недавно он… Боже мой, даже не знаю, как тебе рассказать! Ну, в общем, он…

Полина сделала глубокий вдох и выпалила:

— Попытался меня изнасиловать.

Полина с минуту молчала, а потом растерянно обвела рукой комнату, показывая на цветы:

— И… и что же тогда все это значит?..

— Это значит, что он просит прощения, — тихо ответила Анжела.

— А мама знает? — еще тише спросила Полина.

— Нет.

— И ты простила его?

— Да.

— После того как он натащил тебе все это великолепие?

— Нет, не из-за цветов. А сразу, как только он извинился, в первый раз.

Полина недовольно сдвинула брови.

— Я знаю, что тебе это не по душе. — Анжела поспешила предотвратить вспышку гнева и упреки. — Но ведь он потом пришел ко мне по-человечески, от чистого сердца, просить прощения. И я его по-человечески простила. К тому же он оказался очень милым, интересным, вежливым человеком.

— Хороша вежливость!

— Но ведь со всяким может случиться! Мало ли, какие у человека были обстоятельства. Главное, что он раскаялся, понял свою ошибку…

— Тебе бы проповеди читать или, еще лучше, миссионером куда-нибудь в Африку отправиться. Ну да Бог с тобой — тебя не переделаешь. Жаль только, что меня тогда рядом не было. Уж я бы ему отбила желание не то что насиловать, а вообще!..

— Не сомневаюсь, — улыбнулась Анжела, глядя на сдвинутые брови и сверкающие глаза подруги. — Я тебя вспоминала, когда сидела тут на веранде и рыдала. Все думала, что ты бы на моем месте ему живым уйти не дала, а не слезами подушку обливала.

— Бедненькая моя, — уже без тени злости сказала Полина и крепко обняла подругу.

— Когда он пришел извиняться, я дома одна была… Я, вспомнив тебя и свои слезы, так рассердилась и испугалась, что чуть не ударила его со всей силы связкой лука. Но ведь я еще не знала, что он прощения пришел просить. А когда вдруг услышала, зачем он пришел, и увидела, что он на коленях передо мной стоит, то весь страх и злость прошли. Ты даже не представляешь, каким жалким и грустным он выглядел! Как побитый щенок. Именно щенок, даже не взрослый пес.

— А ты и растаяла, — вздохнула Полина. — Ну ладно, извинился, получил отпущение грехов, а теперь-то что ходит и цветы таскает? Ведь не за раз же он все это принес!

— А теперь — не знаю. То есть, зачем цветы, я не знаю. А ходит просто так, потому что мы подружились. С ним очень интересно.

— Просто так, для интересной беседы, букеты каждый день не дарят. К тридцати годам могла бы это и сама понимать. Права твоя мама — он жениться на тебе хочет. Уж не знаю почему: чтобы вину искупить или потому что я в самом деле влюбился, а только это так и есть.

— Да с чего ты взяла?! К тому же почему непременно жениться?! Просто роман завести — это я еще понимаю, но при чем здесь брак?

— При том, что таких эстетов, как твой Вольдемар, которые ради романа несколько месяцев в романтику играть будут, — раз-два, и обчелся. Нормальный мужик либо как можно скорее к делу перейдет, либо плюнет. А если букеты носит и с мамой об искусстве разговаривает — значит, не за приключением пришел, а за женой. Да что ты так побледнела? — Полина испуганно схватила подругу за похолодевшую руку. — Ты что это? Неужели от того, что я про доктора сказала? Что он, так и не отвечает на звонки?

— Не отвечает, — Анжела обреченно покачала головой и всхлипнула.

— Ну так и нечего рыдать из-за него! Тем более раз рядом такой жених, как этот любитель цветов. Как его хоть зовут-то?

— Игорь.

— Неужели он совсем тебе не нравится? Не поверю! Этакий красавец даже и нищий кого угодно обворожит, а уж с деньгами, да еще с умом…

— Но я люблю Володю!

— Который уже и думать о тебе забыл! Гжелка, приди в себя! — Полина даже тряхнула ее за плечи. — Ты что, совсем с ума сошла?! Такой шанс раз в жизни бывает! Это же исполнение мечты! Даже если ты совсем его не любишь, развестись-то всегда успеешь. А в этом случае еще и выгодно развестись можно. Я тебя научу, как что-нибудь себе оставить. Только с таким и разводиться не захочется.

— Да не могу я так, без любви! Ты же знаешь!

— Глупости! Вот если бы он тебе физически противен был или уж совсем идиот — тогда я понимаю. А так — это ерунда, инфантилизм. Он ведь тебе весьма и весьма симпатичен.

— Нет, Полин, и не уговаривай. Давай лучше чай пить, у нас свежее варенье из клюквы есть.

— Ой, я тоже кое-чего вам от Салика привезла! Сейчас принесу. Уговаривать не буду, — уже в дверях обернулась Полина, — но ты все-таки подумай. Ты умница, сама поймешь, что такого жениха упускать — самое настоящее безумие.

В этот вечер они действительно больше не говорили об Игоре, а утром Полина укатила к своему Салику, а Анжела осталась рассматривать глянцевые картинки с красивыми платьями и шикарными машинами и думать о том, что все это стало вдруг возможно и для нее, что для этого надо только сказать Игорю «да» и… и выбросить из сердца Володю.

 

Глава шестнадцатая

Анжела честно пыталась доказать себе справедливость Полиных слов, согласиться с тем, что ничего лучше и разумнее, чем выйти замуж за Игоря (а в том, что он вот-вот сделает ей предложение, она уже и сама не сомневалась), и быть не может. Она даже представляла себе, как уютно и комфортно будет жить в его доме, сколько радости будут приносить ей новые платья и как хорошо будет наконец пойти в фитнес-клуб вместо того, чтобы бегать в стареньких кедах вокруг садоводства. Но все эти мечты почти никак не отзывались в сердце, тогда как очередной холодный ответ автомата заставлял его болезненно сжиматься. В конце концов Анжела убедилась в том, что сердцу не прикажешь и никакие гламурные соблазны не в силах заставить ее забыть глаза и ласки Володи. Постоянно выключенный телефон тревожил девушку потому, что она думала, у возлюбленного, наверное, совсем нет денег или что с ним случилось что-нибудь страшное. В его любовь Анжела верила всем сердцем, потому что сама любила до безумия и еще слишком отчетливо звучали в ушах признания и обещания ее ненаглядного.

В воздухе чувствовался теплый запах опавших листьев и астр, когда Анжела поняла, что ждать больше невозможно. Игорь становился все более внимательным и даже нежным, так что Анжела в конце концов поверила в его чувства, и это сильно угнетало ее. Ей казалось, что она задыхается в его обволакивающей вежливости и целомудренной ласке. Но еще больше ее пугала необходимость сделать Игорю больно, сказать в решительную минуту «нет». И она решила уехать как можно скорее, не дожидаясь грустной развязки так нелепо начавшейся любви. Через два дня, договорившись с родителями и собрав только самые необходимые вещи, Анжела уже стояла на унылой серой платформе, с тоской глядя на невыносимо медленно ползущие стрелки больших вокзальных часов. Но когда наконец раздался пронзительный гудок и перед ней появился длинный зеленый состав, на глаза ее навернулись слезы, а сердце болезненно сжалось: «Что там, в этом далеком чужом городе? Ради чего она бросает уютный родной Вестюжанск, синь ясного неба, с улыбкой глядящего на золотистые сосны? Каким предстанет перед ней Владимир, бывший в маленьких тихих кафе и среди сладко пахнущих полей таким добрым и нежным? Остался ли он таким же на широких улицах, освещенных холодными неоновыми огнями рекламы?» Сидя в купе и глядя на проплывающие за окном деревеньки, Анжела чувствовала себя маленькой беззащитной Гердой, отправившейся искать Кая. Но если девочка из сказки, бродившая по незнакомым дорогам, не подозревала о том, в какое злое и холодное существо может превратиться добродушный мальчик с горячим сердцем, попав в ледяные владения, то Анжелу, сделавшую еще только несколько шагов от порога родного дома, уже терзали сомнения и страх.

Полине Анжела решилась позвонить только вечером, с какой-то маленькой станции. Подруга сначала, разумеется, осыпала ее градом упреков и окатила шипящей волной возмущения, но потом все-таки смилостивилась и напоследок даже взяла с подруги обещание звонить каждую неделю, не считая всяких экстренных случаев, и дала ей телефон одного из питерских партнеров своего бывшего мужа, который мог бы помочь Анжеле устроиться на какую-нибудь работу, если возникнет такая необходимость.

Анжела разъединилась и вернулась в вагон. Ей было страшно и грустно, она очень хотела еще поговорить с подругой, но, взглянув на дисплей телефона, увидела, что связи нет. Девушка растерянно взглянула в окно: в темноте не было ни одного огонька, городки, поселки и деревеньки, казалось, закончились навсегда. По обеим сторонам вдруг ставшего маленьким и хрупким состава поднимались только огромные, мрачные, почти черные под ночным небом сосны. Анжела неподвижно стояла в тамбуре, прижимаясь лбом к холодному стеклу, пытаясь увидеть за окном что-нибудь кроме непроницаемой молчаливой стены деревьев. Весь вагон давно спал, было очень тихо, и плавное покачивание поезда вызывало ощущение нереальности происходящего. Анжеле казалось, что пол ежесекундно уходит из-под ног, что она попала в какой-то недружелюбный, заколдованный мир, окруженный непроходимыми лесами, и темнота, нарушаемая лишь узкой полоской приглушенного света, будет вечной.

Было, наверное, уже часа два ночи, когда Анжела взяла себя в руки, тряхнула головой, освобождаясь от наваждения, и пошла спать. Но заснуть ей удалось только под утро. Девушка совсем бы измучилась за долгих четыре дня пути, если бы не словоохотливые пожилые соседки, наперебой рассказывавшие всякие сплетни, восхищавшиеся красотой и решительностью своей молодой спутницы и кормившие ее традиционными яйцами, курицей и пирожками. А по вечерам, когда женщины засыпали, Анжела с любопытством вглядывалась в темнеющие пейзажи, рассматривая непривычные ландшафты и светящиеся, как волшебные замки, города.

 

Глава семнадцатая

Петербург встретил Анжелу мелким холодным дождем, сквозь сетку которого было почти не разглядеть серое здание вокзала — очень запутанное сооружение в современном стиле. Несколько раз спустившись и поднявшись по скользким лестницам, Анжела наконец вышла на полупустую площадь и, присоединившись к толпе шумных людей, нагруженных тюками и чемоданами, медленно двинулась к метро. Адрес приятеля, присланный Володей, как и его единственное письмо, бережно хранились в Маленькой сумочке, крепко сжатой в ее руке. Анжела поехала на «Горьковскую». Стараясь не представлять заранее, как она придет к совершенно незнакомому человеку, где ее совсем не ждут, она стала вспоминать свои предыдущие визиты в Питер. Выйдя под низкий козырек полукруглой станции, она увидела стирающий все краски моросящий дождь, хмурых людей, несколько серых ларьков и грязных собак, клубочками свернувшихся на ступеньках. Анжела спустилась на асфальт, блестевший лужами, обойти которые не представлялось возможным, и прошла к подземному переходу. В гулком переходе было пустынно и чисто, по стенам стояли лотки, увешанные солнечными очками, яркими шарфиками и носками самых невероятных расцветок. Анжела не удержалась и, подойдя к увешанному цветными лоскутами стеллажу, выбрала подходящий к своему светлому костюму платок. Маленькая треугольная площадь, на которой она оказалась, поднявшись наверх, поразила девушку чистотой и парадным видом. Высокий дом, словно обнимающий основание площади, пестрел выставленными на узкие балконы цветами и манил большими витринами ярко освещенных магазинов. С другой стороны возвышался памятник, окруженный клумбами и голубыми елями. Полюбовавшись блестящими витринами и причудливым домом, видным на другой стороне широкого шумного проспекта, Анжела еще раз нашла на карте нужную улицу и свернула на узкий выщербленный тротуар, половину которого к тому же занимали строительные леса, завешанные зеленой сеткой.

Дом был совсем рядом с площадью, но найти нужную квартиру оказалось довольно сложно. Анжела долго бродила по запутанным, пахнущим сыростью и помойкой дворам, пытаясь попасть во все парадные, потому что номера квартир можно было узнать только по почтовым ящикам.

Но вот наконец заветная дверь найдена, и Анжела замерла, прислушиваясь к неровному биению своего сердца и дребезжанию звонка. Вскоре за дверью послышались мягкие неторопливые шаги, что-то щелкнуло, и Анжела увидела худого высокого мужчину лет тридцати пяти в старых джинсах и мятой льняной рубашке.

— Я к Владимиру Анатольевичу, — поспешила объяснить свое вторжение Анжела. — Если он еще здесь. Он давал мне ваш адрес…

— Вы Анжела?

— Да.

— Проходите. Володя мне о вас много рассказывал. Он живет уже не у меня, но должен здесь вот-вот появиться.

— Спасибо.

Анжела робко вошла в коридор и остановилась. Ее переполняла радость от того, что она скоро увидит любимого и что этот любимый, по все видимости, не отрекся от нее. Но в то же время ей было очень неуютно рядом с хозяином квартиры, который смотрел на нее откровенно раздевающим взглядом.

— О, простите, я совсем забыл представиться. Кирилл. — Мужчина, протянув руку, очаровательно улыбнулся.

Анжела коснулась кончиками пальцев его руки и потупила взгляд. Она хотела сказать, что, пожалуй, зайдет попозже, а пока прогуляется, но Кирилл опередил ее и предложил чаю. Девушка решила, что теперь ее уход будет слишком откровенно похож на бегство, и сняла туфли.

Чай оказался очень вкусным, а вот кухня произвела на Анжелу угнетающее впечатление. Стены были просто кирпичными, на толстых деревянных полках тускло мерцали десятки старых утюгов, чайников и мясорубок. Все это, правда, отлично уживалось с самой современной техникой, но от этого казалось только более странным. Кирилл тем временем рассказывал гостье о себе. Тревожиться вроде бы было совершенно не о чем, но Анжела почему-то все никак не могла успокоиться, словно в этой квартире ей угрожала какая-то неведомая опасность. Это чаепитие показалось девушке дурным предзнаменованием. К тому же Володя все не появлялся. Кирилл, замечая, что Анжела украдкой посматривает на часы, уверял ее, что она совершенно не мешает, а Владимир непременно придет.

— Да ведь вам и ночевать, наверное, негде. Вы ведь сюда прямо с вокзала приехали? — вдруг спросил Кирилл.

Анжеле стало совсем не по себе, и в голову полезли нехорошие мысли. На минуту она даже решила, что попала в какой-то тайный притон, и к вечеру здесь начнется настоящая вакханалия, но одернула себя, подумав, что Володя не мог сыграть с ней такую злую шутку. Да и хозяин, по здравом размышлении, ничего подозрительного не делал и вообще вел себя безукоризненно вежливо. Только то, как он смотрел на Анжелу в коридоре, могло настораживать, но ничего подобного больше не повторялось, хотя сидели они уже довольно долго.

— Да, я действительно прямо с вокзала, и у меня здесь никого, кроме Володи, нет, но если он не появится, я остановлюсь в гостинице и зайду потом еще раз. Или вы передадите ему, что я приходила. — Анжела старалась говорить как можно спокойней, но все-таки не сумела скрыть волнение.

— Глупости! Во-первых, Володя обязательно придет, хотя бы для того, чтобы забрать часть своей диссертации, которую ему завтра утром нужно показать научному руководителю, а во-вторых, где вы сейчас собираетесь искать гостиницу? Посмотрите, уже скоро совсем стемнеет… К тому же в это время, летом и в начале осени, все гостиницы забиты туристами. Не пойдете же вы в ночлежку при вокзале или в частный отель, где все втридорога.

— Но ведь я не могу сидеть у вас бесконечно. Что, если Володя придет только завтра утром, перед институтом?

— Ну, если такое случится, — рассмеялся Кирилл, — то вы останетесь у меня, потому что отпустить любимую девушку своего друга ночью искать гостиницу я не могу.

Анжела невольно улыбнулась и покраснела, когда Кирилл назвал ее любимой девушкой Владимира. «Значит, я не зря приехала, — думала она, — значит, он по-прежнему любит меня, обрадуется, и мы наконец будем вместе, всегда, каждый день, а не несколько часов в неделю! Но как же мне здесь ночевать, одной с незнакомым мужчиной?! — Анжела даже вздрогнула, вспомнив взгляд, каким встретил ее хозяин. — А если он придет только завтра?»

— Не волнуйтесь, — Кирилл как будто читал ее мысли, — у меня две комнаты. Я устрою вас в той, где еще неделю назад жил Володя. Он даже вещи еще не все забрал. А точнее сказать, еще почти ничего не забрал.

Наличие двух комнат не избавило Анжелу от страха и сомнений, но возможность провести ночь в комнате, где несколько недель жил ее возлюбленный, среди его вещей, вдыхая наполненный его запахом воздух, была поводом согласиться на любезное предложение Кирилла.

— Ну вот и отлично, — он широко улыбнулся. — Тогда давайте что-нибудь поедим. Вы ведь, наверное, голодны с дороги. Честно говоря, мне ужасно неудобно, что я не догадался об этом сразу и столько времени поил вас пустым чаем.

— Спасибо. Я бы действительно не отказалась поесть. А чай у вас просто замечательный, к такому ничего и не нужно.

Анжела только сейчас, немного успокоившись, узнав, что любима, и почти перестав бояться Кирилла, почувствовала, что действительно очень хочет есть.

— Будете рис под соусом? Это займет около часа, но будет очень вкусно. Или предпочтете что-нибудь попроще, но побыстрее?

— Как вам удобно, — смутилась Анжела.

— Ну, если вы готовы час потерпеть, то я не откажу себе в удовольствии угостить вас по-настоящему изысканным блюдом.

И Анжела с удивлением увидела, как этот неаккуратно одетый, много курящий, обитающий в такой странной, мрачной квартире мужчина принялся тщательно промывать рис, ровными ломтиками нарезать какие-то фрукты, точно отмеривать специи и красиво накрывать стол.

— Я знаю, это многим кажется странным, — Кирилл перехватил удивленный взгляд девушки, — но я очень люблю готовить.

— Это… это так здорово! — искренне восхитилась Анжела. — Я первый раз встречаю мужчину, который не то что любит, а хотя бы просто умеет готовить что-нибудь, кроме пельменей и яичницы.

— Да? А я всегда думал, что это не такая уж большая редкость и что странным это кажется только в отношении меня, потому что я в принципе не похож на человека, расположенного заниматься какими-либо домашними делами.

— Совсем не похожи, — согласилась Анжела. — А давно вы пристрастились к кулинарии?

— Довольно давно, еще в юности, — и Кирилл рассказал несколько забавных случаев, связанных с приготовлением каких-то особо экзотических блюд.

Анжела совсем успокоилась и от души смеялась красочным рассказам Кирилла. А потом, за ужином, который действительно был очень вкусным, они свободно говорили обо всем на свете, и Анжеле казалось, что они знакомы уже давно и что более понимающего и близкого друга у нее нет.

 

Глава восемнадцатая

За окном давно уже стояла непроглядная петербургская осенняя ночь, когда раздался звонок в дверь. Анжела вздрогнула и почему-то умоляюще посмотрела на Кирилла.

— Все будет хорошо. Он любит тебя и очень обрадуется. Успокойся.

Анжела благодарно пожала ему руку — этот человек понимал, казалось, малейшие движения ее души. Кирилл ушел открывать дверь, а Анжела, боясь, что просто потеряет сознание, если встанет, осталась в кухне. Ее сердце бешено заколотилось, а перед глазами все поплыло, когда она услышала голос возлюбленного, произнесший ее имя. Через мгновение Владимир уже обнимал ее вздрагивающие от рыданий плечи.

— Я думала, что-то случилось! Я не могла больше выносить эту неизвестность!

— Я знаю, знаю, моя милая. Но я не хотел попусту тревожить тебя, рассказывая о своих трудностях, которые издалека показались бы тебе гораздо более серьезными, чем были на самом деле. Я ведь знаю твою впечатлительность. А лгать тебе было бы еще хуже. Ты ведь и сама не хочешь никакой лжи, даже если она во благо.

— Не хочу, — кивнула Анжела и подняла на Володю заплаканные глаза. — Но все это позади, правда? Ведь теперь мы вместе, и любые трудности преодолимы, и не будет больше никакой неизвестности, страхов, сомнений?..

— Конечно, не будет. Обещаю тебе. А теперь перестань плакать — ведь больше не о чем. К тому же мы совсем забыли о гостеприимном хозяине. Надеюсь, он хорошо тебя принял?

— Очень! Я не представляю, что бы без него делала!

— Я ему очень благодарен за доброе к тебе отношение, — серьезно сказал Владимир, а потом улыбнулся и добавил: — Но не слишком ли ярко блестят твои глазки, когда ты говоришь о нем?

— Как ты можешь?! Я даже подумать ничего такого не могла! Я…

— Я знаю, моя родная, — Владимир нежно провел рукой по ее волосам. — Я пошутил. А вот то, что между вами завязалась настоящая дружба, — сразу видно. И я очень рад этому. Кирилл — мой близкий друг еще с юности. Он очень хороший человек и прекрасный кулинар, в чем ты, кажется, уже и сама убедилась.

— Ну, довольно меня расхваливать, — вмешался Кирилл. — Все счастливы — и отлично. Давайте пить чай. Мне удалось достать настоящий тибетский. Анжела его уже оценила.

— Здорово! Хотя в такую мерзкую погоду не только настоящий тибетский, а и самый посредственный чай покажется божественным напитком.

— Тогда получается, что мы дней триста в году наслаждаемся напитком богов.

— Садитесь лучше, чайник вскипел.

Совсем расслабившись в объятиях Володи, под звуки его мягкого низкого голоса Анжела задремала, а двое мужчин продолжали негромко разговаривать.

— Да, хороша, ничего не скажешь! И удивительно: ни злости, ни упрека, ни даже вопроса, где ты был так поздно.

— Я же тебе говорил!

— Я бы, наверное, не смог изменить такой женщине.

— Я ее по-своему очень люблю, и мне с ней комфортно и спокойно, как, может быть, не будет ни с какой другой. Но жениться на ней я все-таки не могу, сам понимаешь.

— Понимаю. Но это все-таки очень жаль. Она мне очень понравилась, и я постараюсь быть ей другом настолько, насколько это возможно, не расстраивая твоих планов.

— И я буду тебе очень благодарен за это.

Они еще посидели какое-то время, а потом Владимир отнес уже совсем крепко спавшую Анжелу в комнату. Проснулась она от знакомого, но давно не испытанного ощущения. С минуту она тихо лежала, не открывая глаз, всем существом наслаждаясь разлившейся по телу негой. Но долго оставаться безучастной было невозможно, и Анжела ответила возлюбленному самыми горячими ласками, на какие только была способна.

Следующее утро, пока Володя ездил в институт, она провела еще у Кирилла, а потом они отправились на другой конец Петроградской стороны в недавно снятую Володей квартиру.

— Здесь еще ничего не приведено в порядок, но жить можно, — Володя пропустил ее вперед. — Так что ты не пугайся, весь этот хаос ненадолго.

Анжела включила свет, заглянула в комнаты и ужаснулась. Она, конечно, была с детства наслышана о страшном беспорядке, который бывает в квартирах холостых одиноких мужчин, но совсем не представляла, на что это может быть похоже. В комнатах нельзя было подойти ни к столам, ни к кровати — весь пол был завален книгами, бумагами, одеждой и даже посудой. И без того маленький коридор загромождали какие-то коробки и стопки старых газет. В кухню же Анжела и вовсе не решилась заглянуть.

«Боже мой, неужели в такой обстановке можно не только жить, но и работать?!» Она сама не смогла бы и дня прожить в комнате, где сидеть можно только на одном свободном стуле за столом, заваленном так, что почти не виден даже корпус монитора, а любое движение чревато разбитой чашкой или разлетевшимися в разные стороны листками бумаги.

— Что делать… Извини, я не успел приготовиться к твоему волшебному появлению.

— Глупости! Ты же знаешь — для меня самое главное то, что ты рядом. Все остальное можно поправить… или привыкнуть.

— Да, конечно. Но мне так хотелось привести тебя в чистое уютное гнездышко, а не в эту берлогу, — Володя виновато улыбнулся:

— Милый мой… — Анжела нежно обняла его и потерлась щекой о тонкий шерстяной свитер.

Ее спину тут же обхватили теплым кольцом сильные Володины руки. Вскоре они уже торопливо стягивали друг с друга одежду, катаясь прямо по валявшимся на полу книгам, бумагам и задевая тоненько позвякивающие чашки.

— А эта, как ты выразился, берлога не так уж плоха, — сказала Анжела отдышавшись. — Но я все-таки превращу ее во что-нибудь более цивилизованное. Причем начать стоит прямо сейчас, когда тело и душа полны радости и энергии. К тому же неплохо успеть до вечера.

Анжела легко поднялась и, уверенно ступая босыми ногами по мягким тканям и шершавым переплетам, прошла на кухню. Через мгновение оттуда послышался шум воды и звяканье переставляемой посуды.

«Какая же она все-таки умница», — прошептал Володя, зарываясь лицом в пушистый свитер, пахнущий горячим телом женщины, и с улыбкой заснул.

Когда Анжела разбудила его, было уже около девяти вечера. В темноте за окном по карнизу грустно стучал дождь. Владимир тряхнул головой, прогоняя сон, и огляделся: вокруг было чисто и просторно, лакированный пол тепло поблескивал в неярком свете торшера, из кухни доносился запах чего-то горячего и вкусного, а от Анжелы, смотрящей на него с улыбкой, — какими-то сладкими экзотическими цветами.

— У тебя такой вид, словно ты неожиданно оказался на необитаемом острове, — рассмеялась Анжела и протянула ему халат. — Пойдем ужинать! Ты, наверное, совсем голодный, ведь, кроме чая и бутербродов у Кирилла, больше ничего за весь день и не ел.

— Спасибо, — Владимир взял халат, еще раз огляделся и тоже рассмеялся.

Он и правда выглядел весьма нелепо: голый, сидя посреди чистой убранной комнаты на ворохе одежды, из-под которой то тут, то там торчали чистые или исписанные листки.

 

Глава девятнадцатая

Сытный вкусный ужин, горячий душ и спокойные мягкие ласки на свежих простынях, становившиеся еще уютнее оттого, что по стеклу часто барабанил сильный холодный дождь, обещали Владимиру несколько месяцев жизни, полной любви и тихой домашней заботы.

А для Анжелы наступило время непривычной усталости, перемешанной с горячей любовью и сексуальной удовлетворенностью, а иногда даже и пресыщенностью.

С помощью Полининого знакомого она быстро нашла работу. Правда, без прописки о какой-либо умственной деятельности можно было забыть, но даже уборщицей приятно работать в светлых аккуратных офисах, где и грязи-то почти не бывает и, что самое главное, платят больше, чем в большом продуктовом магазине или на складе.

Работа не пугала Анжелу, даже несмотря на то что приходилось мотаться по городу, успевая убирать в трех местах, а потом еще заниматься домом. Иногда, конечно, становилось до слез обидно, что вместо того чтобы работать квалифицированным инженером, приходится мыть полы, но близость любимого и сознание того, что все это делается ради него, быстро осушало глаза и возвращало на лицо улыбку. Тем более что с деньгами было очень плохо: Володя перебивался переводами и подрабатывал в каком-то медицинском журнальчике — все это приносило небольшой и нерегулярный доход, на который при желании, конечно, можно было прожить, но Анжела не хотела сидеть на чае и хлебе и уж никак не могла допустить, чтобы любимый голодал или не мог себе позволить самых элементарных предметов, необходимых для удобства и комфорта.

Когда это ощущение безвыходности становилось совсем невыносимым, Анжела — одна или с Володей, если он был свободен, — приходила на кухню, показавшуюся в первый день приезда такой мрачной и страшной, а теперь напоминавшую ей кирпичными стенами, темными деревянными полками и старинной утварью небольшую средневековую харчевню, ставшую самым теплым и уютным местом в городе, островком, где можно было спрятаться от страшного, унылого, одинаково леденящего тело и душу ветра.

 

Глава двадцатая

А к концу октября, когда отшуршала неповторимая петербургская золотая осень, настало самое гнетущее, самое тяжелое время — такое привычное для города и такое неожиданное для Анжелы, видевшей Питер только весной или летом. Ее пугали голые черные деревья, потемневшая вздувшаяся Нева и почти не рассеиваемый редкими тусклыми фонарями царящий повсюду мрак. Ей, родившейся и выросшей в маленьком доброжелательном городке, где сразу после ковра из багряных листьев земля покрывается толстым пушистым снежным покрывалом, а река прочно сковывается льдом, было непонятно и страшно это затяжное переходное состояние, когда лужи уже звенят корочками льда, но улицы и скверы не оживляются ни одной снежинкой, и кажется, что никогда уже не будет настоящей весны и жаркого лета, потому что не будет настоящей зимы.

Анжела и так с трудом переносила походы по темному холодному городу, пытаясь компенсировать отсутствие плотно закрытого тучами солнца ярким светом в квартире, а тут еще с Володей стало твориться что-то неладное. Он стал нервным и раздражительным, все чаще подолгу засиживался в библиотеках и все реже сопровождал Анжелу к Кириллу или в парк, куда она старалась ходить каждые выходные, чтобы хоть как-то взбодриваться, совершая долгие прогулки на свежем воздухе. Возвращаясь домой, сама не избавившаяся от тоски и тревоги, которые только усугублялись зрелищем обшарпанных или вовсе заколоченных дворцов и старинных дач, она заставала возлюбленного за книгой, с вечным стаканом горячего чая, мрачным и неразговорчивым.

Бедная девушка совсем извелась, не понимая, в чем причина такой резкой перемены, произошедшей с Владимиром, бывшим всегда внимательным, мягким и ласковым. Сначала Анжела думала, что у него что-то не ладится с диссертацией, но из института он приходил обычно довольный и спокойный. Потом она решила, что во всем виновата погода, и это было бы вполне естественно. Но Владимир никогда не жаловался на дождь, холод или пробирающий до костей ветер. В конце концов, не получая от Володи никакого ответа на свои робкие вопросы, совсем растерянная и измученная Анжела бросилась за помощью к Кириллу. Но и он не смог сказать ей ничего внятного.

— Он много работает, устал, да и наша осень не способствует хорошему настроению. Ты вон тоже побледнела, притихла.

— Да, но Володя провел здесь много лет, он любит этого город и никогда не говорит про плохой климат, а все только про красоту, величественность, таинственность… Да и ты вроде не тяготишься этим кошмаром?

На Кирилла, похоже, и в самом деле не влияла мрачная атмосфера, повисшая в городе. Он по-прежнему, так же, как и в теплом сентябре, беспечно прогуливался по продуваемым сырым холодным ветром мостам, пустынным набережным и пыльным площадям. А потом возвращался в свою полусредневековую квартиру, заваривал душистый чай или открывал бутылку сухого вина и оставался улыбчивым, всегда готовым поддержать разговор или плодотворно поработать.

— Я — другое дело. Я здесь родился, как и несколько поколений моих предков. Для меня это самая естественная атмосфера. Я полюбил этот город, не пленившись его красотой и не польстившись на его интригующую мистику, а всосал эту любовь, как говорится, с молоком матери. Я бы зачах под огромным южным солнцем или ослеп от белизны ваших сказочных снегов. А Володя, как и ты, все-таки существо из другого мира, он не может без вреда для себя так долго дышать нашей сыростью и мрачностью, хотя, может, и сам не осознает, что на него это давит, несмотря на довольно большое взаимопонимание с городом, привязанность к нему, насыщенную интеллектуальную жизнь и даже на твою горячую любовь.

Анжела только тяжело вздыхала, слушая эти объяснения, потому что из них следовало, что помочь ничем невозможно, и, сидя с ногами на высоком стуле, крепче обхватывала руками колени, пытаясь сохранить еще оставшиеся в груди тепло и силы.

Володя становился все угрюмее. Хотя он никогда не позволял себе грубости или пренебрежения и оставался неизменно нежным в постели, Анжелу начал мучить страх, что он больше не любит ее. Может быть, сам он еще этого не понимает, но внутренне уже охладев к ней, продолжает относиться к ней ласково и внимательно просто в силу привычки и воспитания.

Анжела не выдержала и решилась прямо спросить об этом. Шел редкий мокрый снег, мгновенно таявший на земле. Анжела рано вернулась с прогулки, уставшая и печальная более, чем обычно. Владимир просматривал свои записи, покусывая ручку и сжимая в пальцах стакан с крепким чаем. В квартире было холодно, топили плохо, а столбик термометра показал минусовую температуру. Анжела тихонько подошла и положила на плечо возлюбленного едва заметно дрожавшую руку.

— Володя?

— Да, милая. — Он обернулся и, чуть наклонив голову, накрыл высоким пушистым воротом свитера пальцы девушки. — Ты очень рано сегодня. На улице совсем мерзко?

— Да, отвратительно. Мокрый снег, от которого не остается и следа, как только он касается земли. Это очень обидно: вот он вроде уже есть, уже становится капельку светлее от падающих белых комочков, но оказывается, что все это обман.

Анжела смотрела в устремленные на нее черные глаза, полные такого сочувствия и понимания, за которыми просто не могло не быть глубокого чувства, и не могла заставить себя задать такой важный и страшный вопрос, становившийся под этим взглядом бессмысленным и глупым.

— Тебя что-то тревожит? — Володя отложил листки и, повернувшись к Анжеле, обнял ее за талию.

— Ты меня любишь? — сама уже не зная зачем, дрожащим голосом спросила она.

— Девочка моя!

Володя усадил ее на колени и стал жарко целовать глаза, щеки, губы. Анжела несколько минут сидела неподвижно, только слегка поворачивая голову, подставляя поцелуям еще не обожженные его горячими губами островки кожи. И вдруг разрыдалась, крепко прижалась мокрым лицом к свитеру с таким родным запахом и, всхлипывая, глотая слезы, сказала:

— Давай поженимся! Только так я смогу жить спокойно — зная, что я твоя, навсегда твоя, навсегда рядом!

Володя на секунду замер, но тут же еще сильнее прижал девушку к себе, и она услышала его тихий голос:

— Ты и так всегда будешь для меня самой любимой, и все будет хорошо. И мы поженимся, если это так важно для тебя. Дай только сперва закончить с кандидатской, разобраться с работой, чтобы все было надежно и по-настоящему радостно, не омрачалось нервотрепкой и всякими досадными мелочами. К тому же жениться нужно там, где будешь жить, где будут расти дети, где дом.

— Да-да, конечно, это верно — где дом, дети, где все родное, — горячо, быстро шептала Анжела, вытирая слезы и судорожно сжимая пальцами плечи возлюбленного.

С этого дня стало как будто легче. И хотя за окном делалось все холоднее и темнее, а Володя улыбался не больше, чем раньше, Анжела почувствовала себя гораздо лучше. Уверенность в завтрашнем дне, в навсегда обещанной близости Володи придала ей сил и терпения. Теперь его раздражительность она относила на счет усталости и денежных трудностей. Но если раньше это представлялось ей вечным и непоправимым, то теперь, когда так ясно обозначились планы на будущее, они воспринимались как небольшие временные неприятности, которые вполне можно пережить, если немного напрячься и взять себя в руки. Анжела поняла, что больше всего ее давила не пасмурная погода и даже не Володино состояние, а неопределенность, с исчезновением которой даже низко ползущие тучи стали похожи на мягкие уютные подушки.

 

Глава двадцать первая

Несколько недель Анжела наслаждалась умиротворением, тихой радостью и сопутствующей им ровной энергией. Но однажды утром Володя проснулся сильно раздраженным и нервным. Даже не позавтракав толком, он поспешил в институт и уже в коридоре, несвойственным ему резким движением застегивая молнию куртки, он — как показалось Анжеле, очень зло — сказал:

— Я пригласил на сегодня Радзинховского. Это мой научный руководитель, я тебе рассказывал. От него во многом зависит моя защита. Поэтому будь умницей, ладно? Купи вина, лучше испанского, оно более терпкое и не такое сухое, как французское, и что-нибудь к чаю. Да и сама чтобы «на пять» выглядела. Впрочем, этому-то тебя учить не надо! Ну все, я пошел, до вечера.

— Но Володя?!

— Что такое? Ты чем-то недовольна? Ну что ты стоишь с таким скорбным видом и молчишь?! Давай, говори быстрее. Я опаздываю!

— Ты же знаешь, у нас денег в обрез, еле хватает на простенький обед и ужин. Какое может быть вино?

— Значит, завтра поголодаем. К тому же у тебя ведь скоро зарплата в «Игуане», можно в долг взять. Да и, вообще, спорить бесполезно — профессора я уже пригласил и, сама понимаешь, отменить это мероприятие теперь не могу.

Дверь тоненько скрипнула и закрылась. Анжела постояла минуту, прислушиваясь к затихающим шагам возлюбленного. Потом вздохнула и прошла в комнату.

На незаправленной кровати валялась одежда вперемешку с книгами и какими-то записями, под стулом чернели вчерашние носки, а на столе в кофейной луже сиротливо розовел на обкусанной булке ломтик дешевенькой вареной колбасы. И всю эту и без того безрадостную картину заливал тусклый свет петербургского осеннего утра. Анжела взглянула на серое небо, представила, какая на улице слякоть, и вдруг заплакала. Села на пол, прислонившись к облупленной, еле теплой батарее, закрыла лицо руками и стала тихонько поскуливать, как тот щенок, которому она недавно лечила покусанную лапу. Она вспомнила, какие яркие солнечные дни бывают в это время в ее родном Вестюжанске, как аккуратненько выглядит ее комнатка, как ей там хорошо.

«Боже мой! Как я устала от этого вечного беспорядка, от этой сырой промозглой погоды, от работы уборщицей, в конце концов!» — всхлипывая, шептала Анжела. А по карнизу барабанил мелкий холодный дождь.

«Да что это я! — Анжела вытерла слезы и огляделась. — Ведь Володя над кандидатской работает, у него много проблем, он устает, нервничает, а я сержусь на него из-за какой-то ерунды — из-за неубранной одежды! Таким злым и раздраженным Володя, кажется, еще никогда не был. Да и на меня вдруг накатила волна того кошмарного состояния, в котором я была до нашего разговора. Надо успокоиться и взять себя в руки».

Она встала, привычным ловким движением собрала в пучок свои мягкие послушные волосы и быстро прибрала комнату и кухню. До работы надо было еще успеть в магазин и в сберкассу.

Вечером, возвращаясь домой под моросящим дождем и тускло вспыхивающими над головой фонарями, Анжела думала о том, какой, наверное, противный этот Радзинховский, надутый и чопорный профессор и сухарь с виду… Она даже вздрагивала при мысли о том, что придется провести в его обществе целый вечер. Но деваться было некуда и, торопясь, чтобы успеть до прихода Володи, девушка принялась накрывать на стол.

Потом она выбрала платье, наиболее подходящее для приема важного малознакомого гостя, и стала ждать. Ей почему-то было тревожно, как будто это не Володя, а она должна защищаться и для этого надо во что бы то ни стало произвести на профессора впечатление. Она даже поймала себя на том, что поправляет волосы, чтобы изгиб их густой светло-русой волны был несколько капризным. Это открытие привело девушку в ужас и, передернув плечами, она пересела с кресла на стул и приняла самую строгую и независимую позу, на какую только была способна.

Через несколько минут Анжела услышала, как поворачивается в двери ключ. Она напряглась и собрала все силы, чтобы выглядеть спокойной, равнодушной и в то же время приветливой. Секунду спустя в коридор к хозяину и гостю вышла очаровательная молодая женщина в подчеркивающем изящную фигуру платье, с падающими на плечи мягкими волосами и непринужденной улыбкой на губах.

— Умница! Ты просто неотразима! — шепнул ей, проходя за Радзинховским в комнату, Володя.

Анжела порозовела от удовольствия и смущения, которые до сих пор охватывали ее от каждого ласкового слова возлюбленного.

 

Глава двадцать вторая

Профессор Радзинховский оказался высоким дородным мужчиной лет пятидесяти с чистой, как у юноши, кожей, пухлыми яркими губами и румяными щеками. Можно было не сомневаться, что в молодости он выглядел этаким красавцем-паном и имел огромный успех у женщин. На это красноречиво намекали и его унизанные массивными перстнями (наверняка подарками бывших любовниц) пальцы. Да и по тому, как он посмотрел на вошедшую с вазой фруктов Анжелу своими светлыми серыми глазами, сразу было видно, что он понимает толк в представительницах прекрасного пола. В общем, этот человек напоминал кого угодно, только не солидного профессора медицины, врача, всю свою жизнь посвятившего науке и людям.

Анжела приложила к щеке похолодевшую ладонь — она почувствовала, что покраснела от одобрительной полуулыбки профессора так же, как всего несколько минут назад от комплимента Володи.

«Господи, неужели я хочу ему нравиться?! Да нет же, не может быть! Я просто перенервничала, устала», — пыталась успокоить себя Анжела, но от случайного прикосновения полных пальцев Станислава Яновича по телу бежали горячие токи.

Впрочем, мужчины, казалось, не обращали на девушку почти никакого внимания. Поговорив с полчаса на общие темы, они занялись обсуждением какой-то части Володиной диссертации и только вежливо кивали и улыбались, когда Анжела подливала чай или накладывала варенье.

Анжела держалась из последних сил, и ей стоило огромного труда не убежать, когда на прощание профессор поцеловал ей руку. От прикосновения его мягких влажных губ она вздрогнула, как будто на ладонь упала гусеница.

Как только Радзинховский скрылся за дверью, Анжела, понимая, что в таком взбудораженном и нервном состоянии не сможет даже улыбнуться Володе, юркнула в ванную. Она брезгливо сбросила с себя платье, еще несколько часов назад выбиравшееся с такой тщательностью, в грязное белье и встала под струю горячей воды. Какое-то время Анжела ни о чем не думала, ничего не чувствовала, только подставляла под теплый дождь голову, плечи, грудь, смывая с себя липкие взгляды профессора. Потом сделала воду немного похолоднее и попыталась разобраться в своих ощущениях. Она совершенно точно знала, что без памяти любит Володю и ни за что бы не согласилась ему изменить. К тому же одно воспоминание о мокрых губах профессора и обо всем его большом, немного рыхлом, несмотря на моложавость, теле вызывало у нее дрожь омерзения. Но что тогда значат горячие волны, накрывавшие ее всю от самого легкого прикосновения этого человека? Почему она так вспыхивала от его улыбок?

«Он же врач! — Анжела чуть не рассмеялась от радости, потому что разгадка вдруг была найдена. — И потому отлично знает чисто физиологические способы возбуждать чувственность. Он просто очень хороший специалист, а его порочность и большая практика развили в нем эти навыки до совершенства, в котором ему никак нельзя отказать».

Найдя такое простое объяснение своим странным ощущениям и почувствовав себя чистой и ни в чем не виноватой, Анжела мгновенно успокоилась, и на ее хорошеньком личике заиграла спокойная радостная улыбка. Она, напевая, с удовольствием понежилась в пене своего любимого геля для душа, вымыла чудесные волосы и выбрала флакончик с самыми обольстительными духами. Она была так счастлива сознанием своей невиновности, что ей хотелось петь и летать, улыбаться и делать счастливыми всех вокруг и особенно Володю — единственного и неповторимого, самого умного, нежного и красивого, ради которого она готова на все.

С такими мыслями и с улыбкой на лице Анжела вышла из ванной и, неслышно ступая, прошла в комнату. Володя сидел в кресле с какой-то книгой, но, кажется, был занят не чтением, а посторонними размышлениями. Он поднял глаза и хотел было что-то сказать, но, внимательно посмотрев на Анжелу, передумал и несколько принужденно улыбнулся.

— Ты устала, дорогая? — ласково спросил он и взял ее за руку. — Наверное, хочешь спать? Ты ложись, я позанимаюсь на кухне.

В голосе возлюбленного не было слышно ничего, кроме нежности и заботы, но Анжела успела уловить принужденную улыбку и насторожилась. К тому же, появившись в облаке чувственных духов и в почти прозрачном пеньюаре, она ждала не слов об усталости, а совсем другой реакции.

— Что-то случилось? — тихо, но настойчиво спросила она. — Что-то не ладится с работой? Профессор чем-то недоволен?

— Нет-нет, все хорошо. Я, наверное, переволновался сегодня и устал. А надо еще исправить кое-что в работе до завтра. Спокойной ночи! — И он вышел на кухню, оставив Анжелу одну, встревоженную и растерянную.

Всю ее веселость как ветром сдуло. Она залезла на кровать и свернулась клубочком, как котенок, оставленный злыми хозяевами зимой на улице. Что-то было не так. Володя что-то задумал и скрывает от нее. Она не могла догадаться о том, что бы это могло быть, но интуитивно чувствовала напряженность и обман. Так она и лежала, одна в темной комнате с распущенными пушистыми волосами и прозрачной рубашке, а ее грусть и тревогу равнодушно и безжалостно раздувал свистящий за окном ветер, то с шуршанием гонявший по пустынной улице обрывки газет и полиэтиленовые пакеты, то царапающий окна голыми черными ветками мокрых деревьев.

 

Глава двадцать третья

«Скажу ей завтра. Утро вечера мудренее, — думал в это время Володя, нервно ходя по кухне из угла в угол и куря одну сигарету за другой. — Она была так по-детски радостна и так обольстительна, когда вошла в комнату, что я просто не мог испортить все такой просьбой. К тому же она и так была не в себе весь вечер. Этот старый черт знает что делает, сволочь! Бедная моя Анжелочка! Но ведь у меня нет другого выхода, а степень мне необходима как воздух. И она знает это и поймет, и поможет. Конечно, поможет! Просто не может не помочь — с ее-то золотым сердечком!»

Утро воскресенья было совсем нерадостным. Не было слышно за окнами веселых голосов детей, не щебетали птицы, и за серыми тяжелыми тучами не было видно солнца. Анжела проснулась не отдохнувшая и не успокоившаяся. Володя уже встал и читал на кухне очередную толстую книгу. Он даже не пожелал Анжеле доброго утра, только рассеянно кивнул в ответ на ее поцелуй. А после завтрака, когда она, по его хмурому виду поняв, что никаких совместных прогулок или других развлечений сегодня не будет, открыла программу TV, Володя вдруг вошел в комнату, тяжело положил ей руку на колено и сказал, что им надо поговорить. Анжела вздрогнула, вчерашняя тревога охватила ее с новой силой, и она со страхом и надеждой посмотрела в глаза Володи. Но он только низко опустил голову и пару минут, за которые Анжела успела несколько раз украдкой вытереть набегавшие слезы, молчал. Наконец Володя прямо взглянул на нее и заговорил, но таким неприятным голосом, что Анжела похолодела и даже не разобрала первых фраз. Когда же до нее дошел смысл сказанного, то несколько минут Володиного молчания, казавшиеся ей такими мучительными, представились теперь почти райским блаженством.

— Но, Володя, как же я могу?! Я ведь люблю тебя. И вообще — не хочу… Он же старый… Или я совсем тебе безразлична… как вещь… — лепетала Анжела, растерявшись и не в силах поверить ни в такой жестокий цинизм своего возлюбленного, ни в возможность выполнить его просьбу.

— Анжелочка, милая, любимая, единственная! Пойми — это мой единственный шанс, — уговаривал ее Володя, целуя волосы, шею, глаза. — Поверь, мне очень больно и тяжело просить тебя о такой услуге, но ты ведь знаешь, как мне нужна эта защита. Я бы, не раздумывая, заплатил какие угодно деньги, если бы они могли заменить то, что потребовал профессор. Но ему ничего, точнее никого, кроме тебя, не надо. И я уверен, что ты все поймешь и поможешь мне. Ведь ты жалеешь даже грязных бездомных кошек и псов и тратишь на них так много сил, уделяешь им столько своего внимания и доброты. Неужели ты откажешь в этом мне? А я никогда тебе этого не забуду… — Володя уже стоял перед ней на коленях и прижимался щекой к обнажившемуся из-под завернувшегося края длинного халата колену. — Ведь это совсем несложно и всего один раз. Ну что тебе стоит? Ради меня! Ради нашего будущего! Это не так страшно, как тебе кажется. Ты закроешь глаза и даже не будешь его видеть. Нужно только немного потерпеть, милая. Представь, что это посещение врача, неприятная, но необходимая процедура. Ну же, Анжелочка, скажи, что ты согласна. Ты же сделаешь это для меня, из любви ко мне. Ты же говорила, что готова ради меня на все, Анжела!

Анжела сидела оцепенев, почти не разбирая слов Володи и скорее чувствуя, чем осознавая, чего именно он требует от нее. С ужасом она ловила себя на том, что уже почти готова сказать «да», понимая, что если не сделает этого, то потом никогда не сможет простить себе, что отказала любимому в помощи. Она судорожно впилась пальцами в мягкие подлокотники кресла, зажмурила глаза и пыталась переубедить себя, доказать сначала себе, а потом и Володе, что то, чего он от нее хочет, невозможно и ненужно, что от этого они оба пострадают, что это наверняка можно чем-нибудь заменить.

Поглощенная этими мыслями, Анжела не сразу поняла, что происходит, и чуть не закричала, почувствовав на своей уже обнаженной груди горячие Володины губы и сильные руки, спускающиеся к низу живота и разводящие ее ноги.

«Господи, неужели он хочет вырвать у меня согласие, затуманив мне голову ласками и страстью?!» — с ужасом подумала Анжела и тут же поняла, что за его поцелуи, за его тонкие длинные пальцы, умело ласкающие каждый миллиметр ее тела, за то, чтобы сжимать в объятиях его сильные упругие плечи, она действительно готова на все.

 

Глава двадцать четвертая

Когда именно прозвучало роковое «да», Анжела не помнила, да это было и не важно. Весь день превратился для нее в смесь блаженства и кошмара. Володя почти не оставлял ей времени для слез и раздумий, снова и снова беря ее, уже почти не отвечавшую на его ласки. А когда она переставала чувствовать рядом его горячее тело, то почти мгновенно проваливалась в страшный полубред, все свои силы сосредоточивая только на том, чтобы не представлять Радзинховского, не вспоминать его взглядов и своих вчерашних ощущений. Она приказывала себе забыть об этом до завтра, а сегодня только как можно полнее наслаждаться Володиной близостью.

Остаток ночи Анжела спала без снов, словно провалившись в черную яму. Она даже не слышала, как встал и ушел Володя. О том, чтобы идти на работу, не могло быть и речи. Анжела с трудом заставила себя встать, когда за окном было уже непривычно светло. Стараясь не замечать царившего во всей квартире страшного беспорядка, она прошла в ванную и приняла контрастный душ, и только после этого решилась взглянуть в зеркало. Она ожидала увидеть что-то страшное, совсем не похожее на обычно румяное приветливое лицо молодой, красивой, довольной жизнью женщины, но отражение удивило ее своей обыкновенностью — не было ни страшной бледности, ни черных кругов под глазами, ни даже выражения ужаса и отчаяния. Только небольшая усталость да чуть-чуть припухшие от поцелуев и недосыпа веки и губы. Но все это легко исправить с помощью охлаждающей маски, стакана сока на завтрак и часа аэробики.

Только уж очень было обидно, что сегодня все делалось не для любимого, которому хочется нравиться от всего сердца, а для мерзкого старого развратника, от которого по какой-то глупой прихоти судьбы зависит Володино, — а значит, и ее, Анжелкино, — счастье. Впрочем, она уже совершенно взяла себя в руки и заставила не думать о предстоящем вечере, не позволять себе заниматься самокопанием и впадать в депрессию. Все это уже было вчера, и, разумеется, ее истерика более чем простительна, но во всем необходимо знать меру и уметь жестко себя контролировать. Такой подход к жизни Анжела выработала для себя еще лет в четырнадцать-пятнадцать, когда поняла, что склонна к полноте и твердо решила не допускать ни одного лишнего килограмма. Все жесткие правила относились исключительно к ней одной, другим же она готова была прощать абсолютно все и бежала на помощь по первому зову родственника, подруги или дрожащего котенка.

И сейчас, подавив все-таки подступавшие к горлу слезы и приведя себя в порядок, Анжела принялась внимательно и аккуратно убирать квартиру. Как часто спасала ее привычка к порядку в самых неприятных ситуациях! Сколько раз она благодарила маму за то, что та с самого раннего детства приучила ее к чистоте и дисциплине! А вечером вернется Володя, и у него, несмотря ни на что, должен быть вкусный ужин, прибранное рабочее место и необходимые мелочи под рукой. Анжела вспомнила, как месяца два назад она простудилась и лежала с высокой температурой, но все равно через силу вставала, чтобы навести порядок и приготовить еду, пока Володя был в институте. Ей было легче ходить несколько часов с головной болью, чем видеть, что беспорядок причиняет возлюбленному массу мелких, но раздражающих неудобств, и что ему приходится отрывать время от занятий, чтобы приготовить себе что-нибудь поесть. А уж если она справлялась с физической болью и слабостью, то свои эмоции она и подавно должна уметь заглушить, если они мешают чему-то важному.

Часов до пяти Анжела хлопотала по хозяйству и была даже почти весела. Когда с делами было покончено, она открыла шкаф, чтобы выбрать какое-нибудь платье: ведь с чем бы ни пришел гость, нельзя принимать его в домашнем спортивном костюме — приличия должны быть соблюдены всегда, при любых обстоятельствах. И Анжела, сдерживая на этот раз уже не беспомощные детские, но злые слезы, с каким-то мучительным удовольствием перебирала свои платья и костюмы. Она даже забыла за этим занятием о времени и только раздавшиеся из соседней квартиры громкие голоса вернувшихся с продленки детей напомнили ей, что надо поторопиться. К семи часам Анжела бросила последний взгляд в зеркало и осталась вполне довольна.

«Теперь главное — не выдать своих настоящих чувств, приветливо улыбаться и чтобы голос не дрожал. Господи, только бы не упасть в обморок!» — думала она, нервно барабаня пальцами по подоконнику и прижимаясь лбом и щеками к холодному стеклу — ей казалось, что она совершенно пунцовая от стыда и обиды.

Но вот на лестнице раздались шаги, и в квартире, как раскат грома, прозвучал казавшийся всегда таким мелодичным звонок. Первые несколько шагов по коридору Анжела сделала на совершенно ватных, подгибающихся ногах, но потом ей все-таки удалось взять себя в руки, и перед входной дверью ее шаг стал уже четким и легким.

Радзинховский учтиво поздоровался (что показалось Анжеле оскорбительным) и поцеловал руку, в то же время протягивая пышный букет роз.

«Ладно, — решила Анжела, которой все эти любезности казались издевательством, — все равно правила игры задает он и деваться мне некуда, так, может быть, соблюдение этикета поможет мне держаться — это ведь тоже своего рода дисциплина».

И она, пригласив профессора в комнату, ушла подрезать длинные темно-зеленые стебли и выбрать подходящую вазу. По звукам, доносившимся из комнаты, она поняла, что Радзинховский принес еще вина и какую-то закуску, поэтому, поставив вазу с цветами в изголовье кровати (уж играть в романтическое свидание, так до конца!), она принесла бокалы и тарелочки. Станислав Янович налил вина и, одной рукой протягивая бокал Анжеле, другой мягко, но уверенно посадил ее к себе на колени, и его рука одним движением погладила все ее высокое стройное тело и скользнула под кофточку. Анжела вздрогнула, но скорее от неожиданности — после такого сдержанного и отстраненного начала она ожидала более долгой прелюдии, — чем от отвращения, которого она так боялась. Анализировать ощущения сейчас было некогда, надо было отвечать на ласки профессора и поддерживать разговор, который ему совершенно не мешало вести ни то, что он целовал ее поднятую к самому его лицу ногу, ни то, что она касалась его шеи уже освобожденной от одежды грудью.

Время, казалось, остановилось или, напротив, летело так быстро, что минуты и часы сливались в одно непрерывное, нерасчленяемое целое. Тяжелые серебряные перстни Радзинховского представлялись Анжеле огромными драгоценными камнями из арабских сказок — так тяжко они ложились на ее живот, — шампанское, ледяными каплями скользящее по шее и груди, одурманивало не только голову, но и тело, а сам Станислав Янович уже был не сладострастным, слегка обрюзгшим от возраста и утех развратником, а темпераментным шляхтичем с горящими глазами и обжигающими пальцами.

 

Глава двадцать пятая

Анжела открыла глаза и прислушалась. В квартире было очень тихо, только ритмично стучало ее сердце. Девушка осторожно протянула руку — рядом никого не было, даже простыни уже остыли. Еще несколько минут она лежала, затаив дыхание и напряженно вслушиваясь в тишину. Наконец она поверила, что профессор действительно ушел, и свободно вздохнула. На какое-то мгновение ей показалось, что все было только сном, но чужой запах от подушки да и воспоминания говорили о том, что произошедшее — страшная и неизменяемая действительность. В бессильном гневе и отчаянии сжав кулаки, она разрыдалась, почти завыла безысходным звериным воем.

Голова невыносимо болела, щеки щипало от слез, опухшие глаза почти ничего не видели. Анжела заставила себя встать и умыться. Плакать больше просто не было сил, а засыпать она боялась, опасаясь, что в полубреду ей привидится Радзинховский, и второй раз этого кошмара она не вынесет. Какое-то время девушка, сдерживая приступы тошноты, бесцельно бродила по квартире. Потом, почти машинально, плавными, как в замедленной съемке, движениями она стала убирать со стола, мыть посуду, перестилать кровать. И только теперь, когда в квартире не осталось ничего, напоминающего о ее жертве, Анжела открыла все форточки и прошла в ванную. Когда она наконец вышла из душа, в окна уже лениво лился бледный утренний свет. «Володя, наверное, у Кирилла, — как-то отстраненно подумала Анжела, — или, может быть, пьет в каком-нибудь баре… Надо приготовить завтрак, уже десятый час, и он наверняка скоро придет». Привычными движениями она взбила яйца для омлета, нарезала ветчину и овощи, заварила крепкого чаю и даже накрыла на стол. Сама она не могла даже подумать о еде и только выпила чаю.

К приходу Володи все было готово, только комнаты еще не успели согреться после проветривания. Анжела включила телевизор, но уже через несколько минут поняла, что не в состоянии спокойно сидеть на одном месте. Больше всего ей сейчас хотелось все бросить и прибежать к Кириллу, в его загадочную квартиру, закрытую для волнений и непогоды, и, ничего не рассказывая, ни на что не жалуясь, просто посидеть, поджав ноги, на высоком стуле, выпить необычного душистого чая и послушать легкие, текучие рассказы хозяина, наблюдая, как он ловко управляется с мисочками, лопаточками и рюмками, готовя какое-нибудь изысканное блюдо. Но ей было страшно встретить там Володю, да и непонятно, чем объяснить такой ранний визит к человеку, который, кажется, никогда не просыпается раньше полудня. Оставаться на месте было слишком мучительно, и Анжела решила, что лучше пойти погулять, чтобы ветер и холод отвлекли ее от ужаса, царящего в ее душе.

 

Глава двадцать шестая

Испытать целительную силу Петербурга Анжеле так и не удалось. Она не успела даже одеться, как пришел Володя. Услышав звонок, девушка вздрогнула и несколько секунд не двигалась с места, потом тяжело вздохнула и пошла открывать.

Лицо возлюбленного было как будто спокойно и приветливо, но видно было, что ему трудно улыбаться и тяжело смотреть ей прямо в глаза. Анжелу тоже охватило смущение, и улыбка вместо ласковой и непринужденной получилась такой жалкой, что дальше можно было только заплакать или убежать. Но она не сделала ни того, ни другого — все слезы закончились еще ночью, а дверь невольно загораживал Володя, все еще стоящий на пороге.

С минуту молодые люди молча стояли друг против друга, не смея сказать ни слова и опуская глаза. Наконец Анжела собралась с силами и почти ровным голосом сказала:

— Там завтрак готов. Ты ведь голодный, наверное.

— Господи! — почти стоном вырвалось у Володи, и он тяжело опустился на низенький табурет.

— Что с тобой?

Анжела, увидев, что любимому плохо, и мгновенно забыв о своей боли, присела перед ним на корточки и попыталась отвести от лица закрывавшие его ладони.

— Володя?!

Но его сильные пальцы судорожно сжимали лоб и виски, и Анжела лишь горячо прижалась к ним щекой. В ответ на это проявление нежности Володя только резко мотнул головой, отряхивая коснувшиеся его рук пушистые мягкие волосы.

— Ты… ты теперь никогда не простишь меня? — холодея от ужаса, спросила Анжела.

— Я себя никогда не прощу, — глухо ответил Володя и, резко поднявшись, не глядя на девушку, прошел в ванную.

Щелкнула задвижка, послышался шелест снимаемой одежды и шум воды душа. Анжела тихо села на пол, прижавшись спиной к двери ванной. Она не плакала и не пыталась заговорить с Володей. Она даже ни о чем не думала. Ей казалось, что вокруг совсем пусто и идеально тихо, а шум воды доносится не из-за тонкой фанерной двери, а откуда-то очень издалека. Произошло именно то, чего она боялась, — в их отношениях с Володей сломалось что-то неизмеримо важное, и теперь никакие взаимные уступки, прощение, ласки, жертвы ничего не спасут. И самое правильное, что теперь можно сделать, — это прямо сейчас встать, собраться и уйти, уехать обратно домой.

Шум воды стих, прошелестела клеенчатая шторка, чавкнули по мокрому полу резиновые шлепанцы, а Анжела так и сидела, не шевелясь, ни о чем не думая, понимая только, что не в силах оставить Володю.

— Анжела?! — вывел девушку из оцепенения встревоженный голос, и она почувствовала, что плавно едет по линолеуму, движимая открываемой дверью.

Володя протиснулся в образовавшуюся щель и попытался поднять Анжелу, с недоумением смотревшую на него.

— Да что с тобой? Почему ты тут сидишь? Почему не давала мне открыть дверь? Ты что, заснула?

— Нет-нет, извини, — она наконец пришла в себя и встала. — Я просто задумалась. Я сейчас подогрею омлет и поставлю чайник, — и, быстро юркнув в кухню, зазвенела посудой.

Володя появился через несколько минут, аккуратно одетый и надушенный, как будто пришел в гости.

— Ты уходишь куда-нибудь? — как можно равнодушнее спросила Анжела.

— Нет, с чего ты взяла? Я просто не хочу отставать от тебя. — Володя даже улыбнулся, окинув ее взглядом.

Она тоже посмотрела на себя и только теперь заметила, что на ней не халат и даже не домашний костюм, а строгое короткое платье.

— Мы оделись так, словно стали друг другу чужими, — грустно сказала она и с тоской взглянула на английский джемпер возлюбленного и свои дорогие колготки.

— Не преувеличивай, — мягко возразил Володя. — Это скоро пройдет, вот увидишь. Садись лучше пить чай. Ты ведь тоже, наверное, не завтракала.

— Да, еще не успела, — и она послушно налила себе чаю и сделала бутерброд.

 

Глава двадцать седьмая

Дни шли спокойные и однообразные. Володя был, как и раньше, внимателен и нежен, даже сделался менее раздражительным. Анжела все так же аккуратно занималась домом и ходила по выходным в парк.

Город вдруг стал к ней более дружелюбным. Или это в ней что-то изменилось? А может, она просто привыкла? Она часто теперь задавала себе этот вопрос, проходя мимо разваливающихся деревянных домиков на Крестовском, лавируя в толпе на проспектах или задыхаясь в до отказа набитом троллейбусе. Рассказы Кирилла, к которому она по-прежнему забегала погреться и попить необычного чаю, девушка слушала с большим пониманием, но менее эмоционально. Несколько раз она даже гуляла вместе с ним по его странным маршрутам, с интересом слушая историю того или иного дома, улицы, сквера и почти не обращая внимания на мрачность и неприглядность осыпающихся балконов и загаженных парапетов.

К середине декабря выпал снег, а над улицами повисли гирлянды разноцветных фонариков. Витрины магазинов запестрели мишурой и объявлениями о новогодних скидках. Предпраздничные суета и возбуждение не миновали и тихую квартирку Анжелы и Володи. На какое-то время они словно вернулись в те счастливые времена, когда в их чувствах и отношениях царила сердечность и эмоциональность, а не спокойствие и сдержанность. Анжела с наслаждением часами бродила по магазинам, выбирая елочные игрушки, подарки и причудливые сласти, вроде большого шоколадного дома или традиционных европейских кексов, затейливо украшенных глазурью и марципаном. Все это отвлекало девушку от грустных мыслей и приводило в восторг, тем более что в своем далеком Вестюжанске она ничего подобного не видела.

Последняя предновогодняя неделя, когда уже почти не надо было появляться на работе, а во всех сквериках беспрерывно взрывались петарды, пролетела, как какой-то сказочный ураган, не позволяя ни на минуту расслабиться и спокойно вздохнуть. Володя каждый день водил Анжелу на какую-нибудь выставку или шоу. Она пересмотрела тысячи старинных и суперсовременных елочных игрушек, восхищалась захватывающими ледовыми представлениями и удивлялась огромным скульптурам из настоящего льда.

Тридцатого вечером Володя принес небольшую пушистую елочку, которую они вдвоем украшали весь вечер, тщательно подбирая шары, шишечки, гирлянды и щедро осыпая все это великолепие новеньким шуршащим дождиком. Протягивая по комнатам нитки серпантина и развешивая резные изящные снежинки, Анжела чувствовала себя почти счастливой, а Володя нежно и радостно смеялся, глядя на ее хорошенькое, порозовевшее лицо и задорно горящие глаза.

Утро тридцать первого Анжела провела в хлопотах по приготовлению праздничных угощений и выбору наряда. А часам к шести, когда все наконец было готово, она поняла, что не хочет, даже боится оставаться в новогоднюю ночь дома вдвоем с Володей. К счастью, он тоже был не прочь пойти куда-нибудь в гости или в ресторан. Посовещавшись, они решили, что возьмут все приготовленные Анжелой вкусности и отправятся к Кириллу, у которого была большая, под самый потолок, елка, а темные полки и кирпичные стены, особенно таинственные в неровном пламени свечей, как нельзя более располагали к появлению Санта-Клауса.

У Кирилла действительно было удивительно красиво, под елкой лежали заботливо приготовленные подарки, а из кухни доносились соблазнительные запахи незнакомых блюд. Было очень уютно и весело, но у Анжелы никогда еще не было такого ужасного Нового года, никогда еще она так остро не чувствовала приближение конца. И она, и Володя отлично понимали, что пришли сюда не за настоящим французским шампанским, подарками и общением, а только для того, чтобы не оставаться вдвоем, наедине со своей отчужденностью друг от друга, с чувством взаимной вины и сознанием, что это их единственный Новый год, потому что вместе они последние дни.

 

Глава двадцать восьмая

Анжела, продолжавшая безумно любить Володю, несмотря ни на что готова была продолжать даже такое тягостное состояние сколько угодно, и ни за что сама не заговорила бы о расставании. В глубине души она надеялась, что и Володя не пойдет на это или хотя бы постарается как можно дольше оттягивать роковой час. Но уже спустя несколько дней после праздника, которые были такими пустыми и холодными, что Анжеле казалось, будто она попала в замок Снежной Королевы, Володя взял ее за руку и, усадив в кресло, тихо сказал, что так больше продолжаться не может и что для их же блага им надо расстаться.

— Прямо сейчас? — только и смогла выговорить Анжела, давно ждавшая этих страшных слов, но все-таки оказавшаяся совершенно не готовой к ним.

— Когда ты уволишься с работы, все там уладишь, соберешься и купишь билет домой.

— Хорошо. — Губы уже почти не слушались девушку, но она, собравшись с силами, постаралась сложить их в подобие улыбки.

— И я думаю, это время нам лучше не жить вместе. Так будет легче.

— Да, конечно, но…

— Не волнуйся. Ты спокойно останешься здесь, пока все не устроится, а я поживу у Кирилла. Ты, разумеется, сможешь приходить туда, как и прежде, когда захочешь. Я ведь знаю, как тебе нравится бывать у него в гостях, да и не сидеть же тебе совсем одной.

— Ты, может быть, думаешь… — Анжела вдруг вспыхнула от пришедшей ей в голову догадки.

— Что ты влюбилась в Кирилла и изменяла мне с ним? Нет. Я ничего такого не думаю и никогда не думал. Нет ничего странного в том, что тебе полюбилась его квартира, рассказы и чай.

— Ты уйдешь сейчас? — Ее голос прозвучал так слабо и так равнодушно, что Володя с испугом посмотрел на ее бледное лицо и торопливо накапал в рюмку с водой корвалола.

— Выпей, пожалуйста, — протянул он ей мутную, пахнущую больницей и мятой жидкость.

— Зачем? Я в порядке. — Анжела попыталась отвести рюмку, но Володя быстро влил ей в рот лекарство.

После этого они часа два почти молча сидели на диване, перекидываясь ничего не значащими фразами и устало глядя в экран телевизора. Анжела успокоилась, к ней вернулись самообладание и здравый смысл, а вместе с ними уверенность в движениях и ровный голос. Она даже приготовила на скорую руку обед и напомнила Володе, что он должен взять с собой книгу и главу диссертации, которые ему нужно было на следующий день отнести в институт. Володя обещал вечером позвонить, ласково пожал Анжеле руку и вышел.

 

Глава двадцать девятая

Первые часа полтора после его ухода Анжела была почти спокойна, вымыла посуду, прибрала разбросанные Володей перед уходом вещи и даже собралась в магазин за продуктами.

На улице уже стемнело, но в небе то и дело вспыхивали разноцветные огни петард, и от праздничных витрин под ноги ложились квадраты яркого света. Анжела подставила ладонь под рой кружившихся снежинок, и они касались ее и таяли, превратившись в крошечные лужицы.

«Вот так и я, — вдруг с тоской подумала Анжела, — покружилась немного в прекрасном танце и растаяла, оставив на сердце любимого только несколько слезинок».

Ей стало невыносимо одиноко на холодной улице среди веселых, празднично настроенных людей. Все вокруг куда-то спешили, покупали вино и сласти, звонили друзьям и любимым, поздравляли, договаривались о встречах, и только она одна была совершенно никому не нужна. Только ей некому было позвонить, некуда зайти, некого поздравить. Анжела грустно шла по улице, забыв о том, что хотела купить. На одном из поворотов она поскользнулась и, чтобы не упасть, ухватилась за ручку какой-то двери, которая тут же стала медленно открываться, тоненько звякнув привешенным над ней колокольчиком. Анжеле стало неловко, но из кафе потянуло таким теплом и насыщенным запахом кофе, что девушка, тряхнув головой, открыла дверь до конца и вошла внутрь. Тем более что домой ей теперь торопиться было незачем.

В ярко освещенном помещении стоял сдержанный гул десятков голосов, в проеме зала для курящих курился сизоватый табачный дым, а из колонок неслась знаменитая, исполненная романтизма и ожидания чуда композиция «Нарру New Year». Анжела огляделась и прошла к самому дальнему столику, стоявшему в углу и почти не видному из-за вешалки, топорщившейся дубленками и пуховиками. Раздевшись и отгородившись от окружающих большой папкой меню, она облегченно вздохнула.

Анжела решительно положила на стол темно-зеленую папку и, откинув с лица волосы, принялась внимательно изучать меню. Через несколько минут к ней подошла миловидная официантка в бело-зеленом платье и, вежливо улыбнувшись, приготовилась записывать заказ.

— Коктейль «Моцарт» и «Шоколадную Матрицу», пожалуйста, — спокойно проговорила Анжела.

— «Матрица», к сожалению, закончилась. Может быть, возьмете «Черного Барона»? — он очень похож, только не с абрикосом, а с грушами.

— «Черного Барона»? — Анжела на секунду задумалась, потом, изящно наклонив голову, еще раз заглянула в меню и уверенно сказала, что, если нет «Матрицы», то она предпочтет «Ветку Сакуры».

Официантка кивнула и ушла, а Анжела снова уткнулась в меню, чтобы подробней посмотреть, что же она такое себе заказала, и немного успокоиться.

«Ветка Сакуры», по крайней мере по описанию, оказалась обычным бисквитным пирожным с прослойками из свежей вишни и взбитых сливок. А вот коктейль привел девушку в замешательство.

«Как же я буду это пить? — ужаснулась она. — И как это на меня подействует?»

Не разбираясь в спиртных напитках, Анжела всегда старалась пить что-то знакомое и проверенное, отступая от этого правила, только когда Полинка привозила из своего очередного вояжа в дальние страны какое-нибудь тамошнее вино. Но такую смесь, как вишневый ликер с сухим шампанским, дополненный вишневый компотом и фруктами, ей приходилось пробовать впервые.

«Впрочем, не все ли равно?» — она покачала головой и грустно улыбнулась.

Минут через пятнадцать принесли заказ. Анжела осторожно поднесла к губам бокал с ледяным напитком и чуть не рассмеялась — то, что должно было напоминать лекарство, оказалось вкуснейшей, чуть сладковатой и приятно холодящей рот смесью.

Анжела старалась ни о чем не думать и с любопытством рассматривала посетителей кафе, вслушиваясь в заглушаемую голосами музыку. За ее уединенным столиком было уютно и спокойно, коктейль приятным теплом разливался по телу, сочные вишни напоминали о лете, а шум вокруг спасал от одиночества. Анжела не заметила, как выпила весь бокал, а пирожное не было съедено еще и наполовину. Доедать его всухомятку не хотелось, и девушка решила побаловать себя еще одним коктейлем. К тому же она совсем не чувствовала опьянения.

— Еще один «Моцарт», — с улыбкой сказала она подошедшей официантке и непринужденно углубилась в изучение поданного ей листка со специальным новогодним предложением, действующим до восьмого января с восьми часов вечера и до закрытия заведения.

«Неужели уже так поздно?! — удивилась Анжела и достала из сумочки телефон, действительно показывавший пять минут девятого. — Сколько же я здесь сижу? Часа два? — она пыталась припомнить, во сколько вышла из дома, но, поняв, что это невозможно, махнула рукой. — Володя должен вечером позвонить, — с тревогой вспомнила она и чуть не заплакала, но сдержалась. — Теперь это, конечно, уже неважно, но что он подумает, не застав меня дома? Что я только и ждала, когда мы наконец расстанемся, и в первый же день воспользовалась полученной свободой? — Анжела даже покраснела от одной мысли о том, как она, никого в этом городе не зная, могла бы этой свободой воспользоваться. — Да нет же, не может он такого подумать! Он просто станет волноваться, потому что найти разумное объяснение моему отсутствию, кажется, невозможно. Впрочем, здесь совсем недалеко до дома, и часам к девяти я уже вернусь», — в конце концов попыталась успокоить себя Анжела.

Вскоре принесли коктейль, и девушка с удовольствием, но все-таки немного нервно принялась поскорее доедать пирожное и пить ледяной коктейль.

Когда Анжела расплатилась (и ей хватило денег!) и вышла на улицу, было всего без пятнадцати девять, и она уверенно зашагала по узкому, белевшему только что выпавшим снегом тротуару. За то время, что она просидела в кафе, заметно похолодало, и у девушки начали мерзнуть руки в тонких кожаных перчатках. В сумочке запищал телефон: пришло новое сообщение. Непослушными пальцами Анжела открыла молнию и нажала нужную кнопку. Ничего интересного. Вдруг она увидела, что часы показывают семнадцать минут десятого.

Девушке стало страшно. Она никак не могла идти до дома так долго. Остановившись, Анжела растерянно оглянулась: вокруг были незнакомые дома, а впереди чернела, отражая желтые пятна редких фонарей, река. Постояв несколько минут и чуть не плача, Анжела пошла вдоль дома, высматривая табличку с названием улицы, но ее, как назло, нигде не было. Наконец, пройдя еще два дома и какой-то темный сквер, она с трудом нашла табличку, на которой разобрала в темноте: «пер. Петровский».

«Господи! Где это?! Куда я зашла?! — Она оперлась о стену, потому что после напряженного рассматривания высоко приделанной таблички у нее вдруг закружилась голова. — Неужели я все-таки пьяная? Что же мне теперь делать?»

На улице, кроме нее, никого не было, а звонить Володе и спрашивать, как идти до дома, ей было стыдно. Анжела еще раз огляделась и решила, что лучше всего пойти на набережную, так как там скорее можно встретить какого-нибудь прохожего, чем в этом глухом переулке. Неуверенными шагами она медленно пошла к набережной, которая к ее ужасу оказалась совершенно пустой и к тому же почти не освещаемой.

Холодный ветер обдавал и без того замерзшее лицо. Анжела поежилась и, поглубже засунув руки в карманы, пошла почему-то к видневшемуся впереди мосту. Это был горбатый узенький мостик, за которым, на другом берегу, чернели деревья, мирно и привольно росшие то тут, то там. Анжела, словно притягиваемая какой-то неведомой силой, упрямо шла к мостику, отворачиваясь от ветра и стараясь не поскользнуться на обледеневшем асфальте. Наконец она ступила на деревянную ступеньку, сухим, морозно-гулким стуком ответившую на вторжение поздней гостьи. Анжеле очень хотелось попасть в сад, раскинувшийся на том берегу, но, дойдя до середины моста, она поняла, что должна остановиться. Тонкий деревянный настил уходил из-под ног, а сам мостик, казалось, плавно раскачивался, как колыбелька. Анжела подошла к перилам и чуть наклонилась. Перед глазами зарябила черная вода, поблескивающая светлыми пятнами. Голова ее закружилась, и девушке показалось, что мостик стремительно опускается, падает к самой воде, еще чуть-чуть — и она сможет ополоснуть ее мягкими темными волнами горящее от мороза лицо. От предчувствия этого по всему телу разлилось тепло, почудилось, что вокруг звучит смех и играет музыка. Эти пахнущие кофе и пирожными уют и тепло могли остаться навсегда, надо было сделать еще только одно, последнее усилие — наклониться и отпустить перила.

— Вам нехорошо?

Голоса и серебристая рябь стали стремительно удаляться, вместо них перед Анжелой возникло бледное небритое лицо. Мгновение спустя девушка почувствовала, что сильная рука трясет ее за плечо, которое от этого даже болит.

— Зачем вы не дали мне войти? — В голосе девушки прозвучало возмущение.

— Вы хотите сказать — утопиться? — поправил ее неожиданный собеседник.

— Утопиться? О чем вы? Ах, да… — Анжела огляделась и виновато посмотрела на мужчину. — Наверное, вы правы. Но у меня так щипало лицо от мороза, а вода была такой ласковой и мягкой…

— Что смягчила бы даже истерзанное сердце…

— Да, — послушно согласилась Анжела.

— Тогда позвольте попросить вас поверить, что это далеко не единственный эликсир для исстрадавшейся души. Например, время — бальзам не менее древний и тоже вечный, как и вода.

Плечо перестало болеть, зато теперь стальные пальцы сжимали локоть.

— Осторожно, ступенька. Еще. Вот так, отлично. А теперь скажите мне, где вы живете?

— Рядом с домом с мозаикой, я вдруг забыла адрес. Там, где полукруглый балкон и маленькие круглые окошечки. А вся стена — цветная мозаика, — лепетала Анжела. — Он очень красивый, необычный…

— Дом герцога Лейхтенбергского?

— Я не знаю, — девушка опечаленно опустила голову.

— Дом этот действительно удивительный, начала двадцатого века, — и незнакомец пустился в длинный цветистый рассказ. Анжела почти не слушала его.

Они шли по скользкой улице, и девушке казалось, что фонари, витрины и разноцветные огни на темном небе плывут мимо, не имея ни к ней, ни к ее спутнику никакого отношения. Локоть ныл от сжимавших его пальцев, но Анжела даже не пыталась высвободиться — чувствовала, что это сейчас ее единственная опора.

— Дайте ключ.

Анжела беспрекословно повиновалась и протянула мужчине сумочку, чувствуя, что не в силах даже открыть ее замерзшими пальцами.

— Проходите.

Вокруг вспыхнул свет, от которого девушка болезненно поморщилась и закрыла глаза. Было тихо и тепло. Не хотелось ни шевелиться, ни говорить — просто стоять так вечно. Это блаженное состояние неожиданно нарушил резкий дребезжащий звук.

«Володя звонит», — отстраненно подумала девушка и не двинулась с места. Звонок повторился еще два раза, а потом Анжела услышала низкий голос незнакомца:

— Добрый вечер! Вам Анжелу? Это русая красивая девушка в коричневом пальто, которую я только что привел сюда в почти бессознательном состоянии? Если вы ее друг или хотя бы просто знакомый, я очень прошу вас приехать, потому что оставлять ее одну в таком состоянии просто немыслимо. А я ей чужой, незнакомый человек, к тому же не смогу остаться с ней долго.

Анжела почувствовала, что ее усадили на стул и расстегнули на ней пальто. Глаза открывать не хотелось, но ее настойчиво трясли за плечо и звали по имени.

 

Глава тридцатая

— Вам лучше? — спросил мужчина, когда она наконец разлепила ресницы и взглянула на него.

— Да, спасибо.

Голова перестала кружиться, свет меньше резал глаза, и сознание потихоньку прояснялось. Анжела поняла, что находится в своей квартире и что привел ее сюда наклонившийся к ней высокий мужчина с бледным небритым лицом и глубоко посаженными черными глазами.

— Что со мной было? — решилась она спросить у незнакомца.

— Вы пьяны и чем-то сильно расстроены. Чуть не упали с моста. Я случайно увидел вас на Ждановской набережной и поспешил помочь.

— Спасибо. Спасибо вам, — пролепетала Анжела, благодарно пожимая ему руку и бледнея от воспоминания о черной воде, чуть было не поглотившей ее.

— Ну, что вы, не стоит, — смутился мужчина. — Любой порядочный человек сделал бы на моем месте то же.

— Может быть… Но порядочных людей, кажется, так мало… — Анжела тяжело вздохнула и опустила голову.

Весь ужас ее положения снова четко обрисовался перед ней, и девушке захотелось безудержно разрыдаться, уткнуться лицом в темную куртку незнакомца и все-все ему рассказать. Но тут она вспомнила, что ей послышался телефонный звонок, и она с тревогой спросила:

— Скажите, с тех пор, как мы пришли сюда, никто не звонил?

— Звонил, — почему-то радостно ответил мужчина. — Какой-то молодой человек. Спросил Анжелу. Вы ведь и есть Анжела, да?

— Да. — Она со слабой улыбкой протянула ему руку.

— Сергей, — пожав руку и чуть поклонившись в ответ, представился собеседник и продолжил: — Я объяснил вашему приятелю, что нашел вас на улице в полубессознательном состоянии, и попросил его приехать — не оставлять же вас одну, сам я должен скоро идти, да и знакомый человек все-таки лучше. Так что он должен вот-вот прийти.

— Спасибо.

«Господи, что он подумает: «Нашел на улице в полубессознательном состоянии», — какой позор! Что я ему скажу, зачем он придет? Нам не о чем говорить, это будет только мучением!»

— Вы огорчены? — забеспокоился Сергей, внимательно наблюдавший за выражением ее лица. — Я неправильно сделал, что пригласил этого человека?

— Нет-нет, вы ни в чем не виноваты! Вы так много для меня сделали! Да и что еще вы могли предпринять в такой ситуации?

— Вот и хорошо. Но если я все-таки сделал что-то не так, то прошу простить меня.

— Мне нечего вам прощать. Я испытываю только благодарность. — Анжела постаралась придать лицу приветливое выражение, но улыбка вышла измученной и слабой.

На лестнице послышались шаги. Анжела невольно вздрогнула и напряглась, а Сергей поспешил к двери.

— Ну вот, уже идут. Это наверняка к вам. — Через мгновение действительно раздался звонок.

— Добрый вечер, — Володя протянул гостю руку. — Позвольте выразить вам нашу искреннюю благодарность.

— Что вы! Я ни за что не возьму! Как вам не стыдно!

— Да перестаньте, какая ерунда! Нам просто приятно сделать вам подарок.

Анжела с радостью услышала веселый голос Кирилла, означавший, что не придется оставаться наедине с Володей, что никто не будет подробно расспрашивать ее и можно будет скоро забыться.

Наконец мужчины закончили обмен любезностями и вместе подошли к Анжеле, пунцовой от стыда.

— Ну, теперь вы в кругу друзей, и я со спокойным сердцем ухожу. До свидания и будьте здоровы. — Сергей опять учтиво поклонился и исчез за дверью.

— Ты в порядке? — мягко спросил Володя, присев перед ней на корточки. — Можешь идти? Мы сейчас заберем тебя к Кириллу, ты там хорошенько выспишься, отдохнешь и придешь в себя, а потом уже спокойно займешься делами. Впрочем, обо всем этом завтра.

Мужчины помогли ей подняться и вывели на лестницу. Анжеле стало смешно от такого с ней обращения: она совсем не чувствовала себя настолько слабой.

— Я вполне могу идти сама, — с улыбкой сказала она.

В машине Кирилла было тепло и уютно. Из радиолы негромко лился какой-то блюз, а от сидений пахло свежей замшей. Анжела даже пожалела, что ехать им предстояло всего минут пять. Дома Кирилл напоил ее сладким горячим чаем, отвел ее в ту самую комнату, в которой она провела первую, самую счастливую, ночь и ласково, как маленького ребенка, уложил спать.

Едва закрыв глаза, Анжела провалилась в тяжелый крепкий сон без сновидений. Часа через три ее разбудил какой-то грохот — это взрывались под самым окном петарды. Полежав несколько минут, Анжела натянула джинсы и свитер и, стараясь не шуметь, вышла в темный коридор. Из-под кухонной двери просачивался свет и раздавались приглушенные голоса. Не в силах преодолеть вдруг вспыхнувшее любопытство, девушка притаилась у самой двери и прислушалась.

— Так получилось даже лучше, естественней. Правда, на пару месяцев раньше, чем я думал, но это уже детали, — говорил Володя.

— Хороша естественность! — возмущенно восклицал Кирилл. — Заплатить взятку любимой девушкой!

— Ты же знаешь, это не моя идея. Этого действительно требовал Радзинховский. И мне очень жалко Анжелу, она настоящий ангел. Для нее гораздо лучше так, чем если бы я ей просто сообщил, что женюсь на другой.

— Ну, может, ты и прав. Для Анжелы любой разрыв — катастрофа, и, конечно, лучше, чтобы она была стихийной, а не заранее рассчитанной. И давай закончим на этом грустный разговор.

— Закончили.

— А что еще замечательного в твоей Ирине, кроме того, что она дочь главного врача вашей горбольницы?

— В первую очередь — воспитание и образование. К тому же она весьма недурна собой, умна и не страдает наивным идеализмом.

— Как Анжела, хотел ты добавить.

— Да, как Анжела. В общем, то, что мне надо для нормальной жизни и работы.

До Анжелы, сначала просто не поверившей своим ушам, со всей ясностью дошел смысл услышанного. И это было уже выше того, что она могла вынести. Ахнув, она тяжело сползла по стене и повалилась на холодный пол.

— Что это? — Кирилл насторожился и прислушался, но из коридора не доносилось ни звука.

— Кажется, это Анжела, — усмехнувшись, ответил Володя. — Значит, зря она страдала от такого расставания, если ей все равно предстояло узнать правду.

— Да уж! И за что это ей? — искренне вздохнул Кирилл и открыл дверь в коридор.

— Принеси нашатырь или хотя бы холодной воды. — Володя наклонился над неподвижной девушкой.

— Возьми, — Кирилл протянул небольшой пузырек. — Только, может, лучше сначала перенести ее на кровать?

— Пожалуй, — мужчины подняли безжизненное тело.

Аккуратно уложили Анжелу на кровать, и Володя уже собрался открыть нашатырь, но Кирилл остановил его:

— У меня есть морфий. Может, сделать ей укол? Да не смотри ты на меня так! Я же не убить ее предлагаю, а только дать ей возможность выспаться и отдохнуть. А то ты представляешь, что сейчас начнется. Тяжело будет всем, и ей в первую очередь.

— Да уж! Честно говоря, я не думал, что это выльется в такие формы. Давай морфий. Только привести ее в чувство сначала все-таки необходимо.

Кирилл быстро распаковал шприц и ловко вытянул из ампулы жидкость. Володя поднес к носу Анжелы пузырек. Через несколько секунд она глубоко вдохнула и тут же поморщилась от резкого запаха. Потом открыла глаза и огляделась. Щеки ее слегка порозовели, она уже хотела что-то сказать, как вдруг кожу на руке пронзила какая-то боль. А еще через несколько минут она поняла, что не в силах бороться с одолевающим ее сном.

— Ну и что мы теперь будем с ней делать? — мужчины вернулись на кухню и посмотрели друг на друга.

— Я завтра же постараюсь уладить все дела с ее увольнениями и куплю билет до Вестюжанска, — высказал предложение Володя. — А ты посидишь с ней, попробуешь как-нибудь отвлечь, поддержать. Оставлять ее одну, думаю, никак нельзя.

— А как же она поедет одна?

— Ехать все-таки проще, чем сидеть на одном месте. Смена обстановки, необходимость что-то делать, а потом родной город, друзья, родители.

— Что же четыре дня в поезде делать? Давай лучше позвоним ее лучшей подруге — Полине. Она тебе наверняка тоже про нее рассказывала.

— Угу, наслышан. И что мы ей скажем? Что у Анжелы депрессия и суицидальные настроения, потому что я ее бросил? И чтобы она приезжала сюда и забирала свою подругу?

— Я могу позвонить, как хороший друг Анжелы, не сумевший предотвратить катастрофу, и попросить встретить ее хотя бы на середине дороги.

— С одной стороны, мысль вроде хорошая, но что-то здесь не то. К тому же из Вестюжанска поезда ходят не каждый день, можно и не пересечься.

— А самолетом? У вас там есть аэропорт?

— Да ты что, совсем с ума сошел, что ли?! Может, сразу МЧС вызвать? И вообще, это бред какой-то — двое взрослых нормальных мужчин не могут разобраться с одной не очень умной, но доброй истеричкой.

— Согласен, выглядит это по-идиотски. Но проблема-то от этого меньше не становится. Ее обязательно надо куда-нибудь отправить — желательно туда, где она будет не одна, а с настоящими друзьями. А это только в Вестюжанске. Все вроде просто, но проблема в том, чтобы она до Вестюжанска доехала живой и невредимой.

— Неужели ты действительно думаешь, что ей придет в голову что-нибудь с собой сделать?

— А почему нет? Ты разве не видишь, что она совершенно не в себе? Сам несколько минут назад сказал про суицидальные настроения.

— Допустим. Но через день она, скорее всего, несколько успокоится и уже вряд ли захочет вешаться. У нее слишком здоровая натура для этого.

— На нее неожиданно свалилось слишком много незаслуженного горя — это может и сломать. Если бы постепенно, то она скорее всего только согнулась бы, а потом распрямилась. А так… Меня, честно говоря, очень интересует, что с ней было, отчего она сама не могла дойти до дома. Как-то не верится, что она просто напилась с горя. Что-то здесь не так. Где ее нашел этот Сергей? Он ведь сразу сказал, что она не пьяная, а чем-то сильно расстроена.

— Этого мы уже, к сожалению, не узнаем. Но я не думаю, что все так плохо. И все, хватит, давай попробуем поспать хоть немного, а утром я займусь ее работами и билетом.

 

Глава тридцать первая

Анжела открыла глаза и некоторое время лежала, не понимая, где она, и настороженно вслушиваясь в доносившиеся из-за двери звуки. Голова не болела, но была словно свинцовая, очень хотелось пить, и чувствовалась ужасная слабость. С трудом приподнявшись, девушка попыталась сесть на кровати, прислонившись спиной к стене, и сосредоточиться. Комната была явно знакомой и даже угнетала смутными воспоминаниями о каком-то кошмаре. За стеной кто-то, видимо, говорил по телефону. Анжела внимательно прислушалась и узнала веселый голос Кирилла. Губы девушки невольно сложились в улыбку, которую всегда вызывал у нее этот мягкий обаятельный человек, но через мгновение она вспомнила все и побледнела. Ей очень хотелось снова провалиться в забытье и ни о чем не думать, но спать совсем не хотелось. К тому же нельзя оставаться на этой кровати вечно — надо что-то решать и делать.

Анжела потянулась за лежавшим на стуле мобильником — было уже два часа дня. Девушка собралась было встать и одеться, но, поняв, что не может сделать и нескольких шагов, ограничилась пока тем, что натянула свитер и причесалась — благо сумочка висела совсем рядом, на спинке стула. Что делать дальше, было совершенно непонятно. Теперь, после того, что она услышала, не могло быть и речи о том, чтобы оставаться в квартире Володи или здесь, у Кирилла, который тоже предал ее, ничего не сказав о Володиных планах, о которых наверняка знал с самого начала. Но денег на гостиницу не было, а уехать сегодня же, не разобравшись с работой, — невозможно. К тому же пока она даже не могла встать — не то что заниматься делами.

«Боже мой! Какая мерзость! И я еще вынуждена пользоваться гостеприимством этих людей! И зачем только вчера появился этот Сергей?! Нет, к нему у меня, конечно, не может быть никаких претензий, он поступил как истинно порядочный человек, но мне было так хорошо на том мостике… И я бы никогда не узнала правды…»

И то, что еще недавно наводило на девушку ужас, теперь стало казаться ей чуть ли не счастьем. Она с удовольствием вспоминала, как стояла, склонившись над темной водой, готовой принять ее. Хотя сейчас река уже не представлялась ей теплой и ласковой, возможность навсегда избавиться от слез и предательства оставалась очень соблазнительной.

Но сейчас нужно было набраться сил, чтобы иметь возможность хотя бы дойти до реки. И Анжела сделала еще одну попытку подняться, оказавшуюся столь же неудачной, как и первая. На глаза навернулись злые слезы, и девушка от досады даже стукнула кулачком по стулу. Вдруг на пороге комнаты возникла высокая фигура Кирилла.

— Наконец-то ты проснулась, — сказал он. — А то я думал, не разбудить ли тебя.

Анжела вспыхнула при появлении этого псевдодруга, но не нашлась, что сказать, и только опустила голову. Да и что она могла ему сказать, находясь в его доме и будучи не в состоянии не то что уйти из него, а даже одеться.

— Надо поесть что-нибудь и выпить сладкого чаю. Я сейчас принесу.

— Спасибо, — с трудом выдавила Анжела и еще ниже опустила голову.

Минут через десять, в которые девушка тщетно пыталась успокоиться и решить, как ей теперь вести себя с Кириллом, он вернулся с чашкой горячего бульона и чаем.

— Сначала лучше только пустой бульон, — сказал он, ставя посуду на стул у кровати. — А потом, если захочешь, уже что-нибудь более плотное.

— Спасибо, — повторила Анжела, так и не подняв головы.

Кирилл, видя, что контакт не налаживается, вышел, а Анжела с жадностью и удовольствием, которых совсем не ожидала от себя, стала маленькими глотками пить бульон, оказавшийся, как и все в этом доме, очень вкусным. Девушке стало даже по-детски досадно, что не к чему придраться, когда в душе так и кипят негодование и жгучая обида. Но ароматный сладкий чай, давший усталому телу расслабиться, немного ее успокоил. Вскоре снова вошел Кирилл и, убрав со стула посуду, подвинул его так, чтобы смотреть Анжеле в лицо, и сел.

«Как доктор около больной», — подумала Анжела и приготовилась слушать.

— Послушай, я понимаю, что тебе неприятно говорить со мной и вообще находиться здесь, но надо как-то это пережить, к тому же осталось не так долго. Володя сегодня же разберется с твоими делами и купит тебе билет домой. Можешь даже постараться понять и простить его, хотя бы для того, чтобы самой было легче жить. Это, разумеется, не сейчас, не сразу, а когда-нибудь потом…

— Спасибо за помощь, — прервала его Анжела. — А зла я и сейчас ни на кого не держу. Мне просто очень больно и тяжело.

— Это, наверное, звучит издевательски, — на этот раз настал черед Кирилла опустить голову, — но я от всего сердца готов помочь тебе, чем могу.

— Ты, то есть вы оба, и так уже сделали все, что могли. Мне ничего от вас не надо. Я уеду сразу же, как только это будет возможно.

— Конечно, я понимаю, но если тебе все-таки что-нибудь понадобится… — Анжела сделала протестующий жест, и Кирилл оборвал фразу. — А теперь тебе лучше всего еще немного поспать, и к вечеру ты совсем поправишься.

— Хорошо. Я так и сделаю.

Кирилл поднялся и, внимательно посмотрев на девушку, вышел, аккуратно закрыв дверь.

«И все-таки я не могу не поддаваться его мягкости и обаянию», — с грустью подумала Анжела, потеплее закутываясь в одеяло. Горячий бульон и сладкий чай сделали свое дело, и уже через несколько минут Анжела, несмотря на горе, заснула крепким здоровым сном.

Разбудил девушку звонок в дверь, за которым последовали быстрые шаги Кирилла, а потом низкий голос Володи:

— Ну, как она?

Анжела вздрогнула и натянула одеяло до самых глаз, чтобы не слышать Володин голос. Это было слишком тяжело для нее. Понимая, что встреча с ним неизбежна, она хотела хотя бы отдалить ее.

— Получше. Поела бульон, выпила чай и теперь спит. Я сказал ей, что ты все уладишь и с работой, и с билетом.

— А она?

— Ничего. Сказала «спасибо» и добавила, что ни на кого зла не держит, что ей просто очень больно и плохо. Я таких потрясающих женщин никогда не встречал и понять, как можно было ее бросить, все-таки не могу.

— Но тебе и в голову не придет оставить ее у себя, ведь так?

— Так. Но я и не заводил с ней романа, не влюблял ее в себя.

— Просто она тебе не подвернулась в нужное время.

— Да, — вздохнул Кирилл, — в этом ты, к сожалению, прав. Но я бы устроил безболезненное расставание.

— Ты вообще гораздо более мягкий и спокойный человек. Но давай закончим этот бессмысленный разговор.

— О'кей. А как дела с работой и билетом?

— Все в порядке, даже отлично. На работе ей сразу же выплатили оставшиеся деньги, а билет я купил на завтра, на утро. По-моему, самое подходящее время. Как она себя чувствует?

— Она пока даже не вставала. Но к утру, думаю, будет совсем здорова. Анжела и сама хочет уехать отсюда как можно быстрее.

— Ну, значит, все не так плохо, как мы боялись. У тебя есть что-нибудь поесть?

Настроение у мужчин явно улучшилось, и они с аппетитом принялись поглощать тушенное в каком-то экзотическом соусе мясо.

С того момента, как пришел Володя (непонятно, зачем он вообще приходил — странная любовь какая-то), Анжела уже не могла спокойно спать, но, чтобы предотвратить встречу с ним, лежала тихо, как мышка, почти с головой накрывшись одеялом, в любой момент готовая притвориться спящей.

Часов в девять вечера в дверь постучали. Девушка вся напряглась, но, услышав голос хозяина дома, успокоилась и сказала, что он может войти, если он один.

— Ты совсем не хочешь видеть Володю? — тихо спросил Кирилл.

Анжела, уже простившая ему его предательство, доверчиво взглянула на него и покачала головой.

— Хорошо. Тогда я скажу ему, чтобы он не пытался тебя увидеть.

— Спасибо.

— Не за что, — вздохнул Кирилл и протянул ей какие-то бумажки.

— Что это?

— Билет на поезд, завтра в одиннадцать утра, и деньги.

— Спасибо, — Анжела сунула в сумочку билет, оставив деньги на стуле. — Сколько он стоит?

— Неважно. Даже не пытайся спорить! Лучше убери деньги, они тебе пригодятся. Ты же собираешься что-то есть в дороге, да и дома надо же как-то жить, пока не вернешься к прежней работе. К тому же тут совсем немного.

Анжела послушно взяла деньги.

— Я вышлю примерно через месяц.

— Глупости. Ни я, ни Володя ничего не возьмем. Лучше скажи, что тебе принести поесть? Есть мясо в соусе и креветочный салат. Но я бы тебе посоветовал лучше какую-нибудь кашу. Ее тоже можно сделать очень вкусно.

— Как скажешь. К тому же ты одинаково изумительно завариваешь чай, жаришь мясо и делаешь торты, — Анжела даже улыбнулась, что необычайно обрадовало Кирилла.

— Хорошо. Тогда рисовая каша с изюмом и корицей. Надеюсь, тебе понравится. И немного красного вина. В качестве лекарства совершенно необходимо хотя бы полстакана, — добавил молодой человек, увидев, как Анжела болезненно поморщилась. — Кстати, — обернулся он уже от двери, — ты, наверное, хочешь пойти умыться или в туалет? Володя сейчас уйдет в мою комнату, и ты сможешь даже поужинать на кухне. Крикни, если тебе еще тяжело идти самой.

Дверь закрылась, и девушка, откинув одеяло, стала натягивать джинсы. К ее огромному облегчению она спокойно встала и без каких-либо особых усилий прошлась по комнате. Осторожно выглянув в коридор и убедившись, что там никого нет, она проскользнула в ванную. Зажурчала и полилась на руки теплая вода, запахло апельсином мыло, и захолодила рот мятная зубная паста.

«Как хорошо! — Анжела с наслаждением окунула лицо в полные воды ладони. — Такое ощущение, словно я не умывалась неделю!»

Из ванной она вышла взбодрившаяся, улыбаясь. Понимая, что ни в коем случае нельзя сейчас позволять себе расслабиться, она принялась разбирать свою сумочку.

На ее счастье, она могла позволить себе не заезжать на Володину квартиру. Все, что там осталось, кроме какой-то одежды, было куплено в Петербурге, а не взято из дома. А несколько привезенных из дому платьев она все равно уже не смогла бы носить — с ними теперь связаны слишком горькие воспоминания.

— Кушать подано, — заглянул в комнату Кирилл. — Я вижу, ты совсем молодцом. Принести кашу сюда или придешь на кухню?

— Приду. — Анжеле за последние сутки уже очень надоела эта комната.

На столе красовался аккуратный глиняный горшочек, от которого поднимался горячий пар и вкусный сладкий запах. Анжела взяла легкую деревянную ложку с длинной ручкой. Но прежде чем приняться за кашу, ей пришлось выпить полстакана вина.

Девушке очень не хотелось возвращаться в комнату и сидеть там одной. Кирилл понимал это и, почти не умолкая, как раньше, рассказывал ей всякие забавные истории. А Анжела слушала его, глотая душистый чай и уютно устроившись на высоком стуле. Несколько раз она слышала, как из комнаты выходил Володя, и каждый раз ей становилось страшно, что он сейчас войдет в кухню, но Кирилл взглядом успокаивал ее и для верности даже как будто случайно вставал прямо у двери. Анжела за все это была благодарна ему и изо всех сил старалась забыть о том, как дурно он с ней поступил. Девушка готова была сидеть в этой замечательной кухне и слушать ее хозяина до самого поезда, но часа в два ночи Кирилл все-таки отправил ее спать, сказав, что это ей совершенно необходимо, если завтра она хочет спокойно уехать и нормально перенести дорогу.

— Я не засну, — упорствовала Анжела.

— Это тебе сейчас так кажется, а как только ляжешь — сразу заснешь. Природа свое возьмет.

— Допустим. Но мне будут сниться кошмары — я же себя знаю.

— Я сейчас накапаю тебе пустырника или, если хочешь, снотворного, при котором вообще никаких снов не бывает.

— Снотворного, — быстро кивнула Анжела, с ужасом думавшая о том, как будет лежать без сна в комнате.

 

Глава тридцать вторая

Утро шестого января было хмурым и тихим. Небо было затянуто серыми рыхлыми тучами, из которых лениво падали редкие крупные хлопья снега. Петард еще не было слышно, кое-где тускло светились вывески и реклама. Анжела выглянула в окно и грустно усмехнулась: город провожал ее так же угрюмо и равнодушно, как и встречал. Анжела задернула занавеску и прошла в самое теплое место, какое только могло быть в этом лабиринте домов и серых улиц — в ту самую кирпично-красную кухню, в которой по капризу судьбы ей выпало выпить первую и последнюю в этот приезд в Питер чашку чаю.

Кирилл был необычно притихший, и даже завтрак приготовил самый обыкновенный, без изысков и экзотики, хотя все равно вкусный. Они быстро поели и допили чай. Анжела еще раз заглянула в комнату и, торопливо одевшись, вышла на улицу. Дул не очень сильный, холодный и влажный ветер. По почти пустым улицам с шуршанием летели обрывки ярких бумажек. «Как в день моего приезда, — невольно подумала Анжела. — Только тогда тепло было, а теперь холодно, как и у меня в сердце».

Кирилл молча шел рядом, неся пакет с приготовленными на дорогу вкусностями.

В метро почти никого не было, и Анжела с тоской и наслаждением вдыхала так понравившийся ей запах и слушала гулкие звуки. На «Ладожской» девушку окружила, как казалось, ничуть не изменившаяся за полгода толпа и плавно повлекла за собой к платформам.

— Остановимся здесь. Отсчет вагонов начинается с хвоста, — Кирилл, потянув ее за руку, вытащил из безостановочно текущей ленты людей и отвел к дальнему краю платформы. — Еще десять минут до поезда. Может быть, купим мороженого?

— Зачем? — удивилась Анжела.

— Не знаю, — пожал плечами молодой человек. — Просто такая традиция. С самого детства. На вокзале перед отъездом всегда очень хочется купить мороженого — может быть, чтобы запомнить его вкус перед разлукой. Ведь в каждом городе мороженое особенное. Да посмотри вокруг, видишь, многие его едят.

Анжела с любопытством оглянулась: действительно, почти все дети и многие взрослые держали в руках стаканчики, трубочки или эскимо.

— Нет, — Анжела печально покачала головой. — Я лучше куплю себе мороженое дома, когда сойду на своей станции. А запоминать вкус Петербурга… Я и так его никогда не забуду…

— Прости меня, я не хотел…

— Да ничего.

— А вот уже и поезд.

— Да. Ну, спасибо тебе за все. — Анжела пожала молодому человеку руку. — И не красней — тебе не за что. В конце концов, ты все равно не смог бы ничего изменить, а если бы и предупредил меня — я вряд ли поверила бы. А вот без твоих рассказов, без твоей кухни, без твоего удивительного чая я, наверное, сошла бы с ума. И за последние сутки спасибо. Я не знаю, что бы без тебя делала. Если я когда-нибудь буду с радостью или хотя бы без боли вспоминать время в Питере, то мои воспоминания будут связаны только с тобой — с единственным другом, которого я нашла здесь. Прощай, — она еще раз пожала Кириллу руку и, в последний раз заглянув в его большие темные глаза, нырнула в тамбур.

 

Глава тридцать третья

Вагон плавно качнулся, и за окнами медленно поплыли люди и дома. Анжела махала Кириллу до тех пор, пока все, кто был на платформе, не слились в однородную темно-серую массу, почти не отличимую от таких же мрачных вокзальных стен. Тогда девушка вышла в коридор и так же, как когда-то, прижалась лбом к холодному стеклу. Она смотрела на заснеженные петербургские окраины и прокручивала в памяти все эти пять месяцев, проведенных под этим низким небом.

Наконец поезд выехал за пределы города, и потянулись унылые поля и перелески с разбросанными вдоль насыпи ветхими домиками. Анжела вернулась в купе и, поудобнее устроившись на своей верхней полке, уткнулась в какой-то журнал. Кроме нее в купе ехали еще две болтливые пенсионерки и тихий мальчик лет двенадцати, видимо, возвращавшийся домой с каникул. Девушка была очень рада присутствию этого ребенка, которое освобождало ее от забот хлопотливых соседок.

Анжела заставляла себя смотреть в журнал, а не в окно, но краем глаза все-таки замечала убегающие вдаль замерзшие речушки, деревеньки, дымящие трубы городов, наводящие на нее тоску и вызывающие грустные мысли. Только когда уже почти стемнело и разглядеть что-нибудь стало невозможно, она решилась оторваться от надоевших сканвордов. Сходив за чаем и достав первый попавшийся сверток из кирилловского пакета, она села за столик. Чай показался девушке безвкусным и пустым, зато лазанья, еще хранившая тепло и запахи уже далекой кухни, была так изумительна, что Анжеле даже показалось, что жизнь не так беспросветна, как ей представлялось последние трое суток. Но волшебство продлилось недолго — за чудесными запахами всплыли с таким трудом запертые в сердце воспоминания, а с ними — боль и отчаяние. Анжела убрала за собой и опять залезла наверх, отвернулась к стене и, закрывшись с головой одеялом, тихонько заплакала.

Она не знала, сколько прошло времени, когда резкий толчок поезда, остановившегося на какой-то маленькой станции, вывел ее из полузабытья. Девушка выглянула в окно. Было, видимо, еще не очень поздно. На платформу из поезда вышло довольно много людей, поспешивших к еще работающим вокзальным ларечкам и кафе, а к вагонам подбегали торговцы мороженым и горячими пирожками.

«Надо бы выйти, купить анальгин — на вокзале наверняка должен быть аптечный ларек, — подумала девушка — голова ее очень болела от слез, но тут же спохватилась, что с таким лицом и с полки-то слезть нельзя, не то что выйти на улицу. — Что же делать? Может, спросить у бабушек — у них с собой всегда целый арсенал лекарств? Но ведь потом от них не отвяжешься — замучают советами».

С трудом повернувшись на спину, Анжела без особой надежды пошарила рукой в сумочке — могла же там заваляться пара таблеток, которые она брала с собой на работу еще осенью, во время простуды. Пальцы нащупали мини-флакончик дезодоранта, тонкие цилиндрики помады и туши, шайбочку румян, ручку, какие-то бумажки, гладкие кнопки телефона. Больше ничего не было. Анжела обреченно вздохнула, как вдруг за подкладкой что-то негромко брякнуло. Девушка, ругая себя за неаккуратность, нашла дырку в тонкой ткани и вытащила баночку американского аспирина, про который она совсем забыла. Этот аспирин Анжела купила чуть ли не в первую неделю в Петербурге — так, на всякий случай. И насморк действительно не замедлил появиться, но Володя сказал, что аспирин никуда не годится и лучше покупать современные шипучки или, если совсем плохо, новейшие сильные антибиотики. Так эта баночка и провалялась все время в сумке, даже не открытая.

Обрадованная находкой, Анжела немного приободрилась и приняла две таблетки, перевернулась на живот, подложила руки под голову и стала смотреть в окно, провожая взглядом желтые фонари и темные силуэты домов и деревьев. Вскоре головная боль немного прошла, и девушка задремала под мерный перестук колес. Сначала ей снился родной город — тихий, уютный, окруженный светлыми сосновыми лесами, потом в этом спокойном мире что-то нарушилось, в нем беспрерывно бушевала гроза, и в резком свете молний Анжела видела горящие черные глаза на красивом вытянутом лице, а сквозь шум дождя и грома слышался мягкий, но леденящий душу смех. Сильный ветер неумолимо толкал девушку все ближе и ближе к жуткому призраку и в конце концов закружил их, прижав друг к другу, и понес над широкой свинцового цвета рекой, пересеченной множеством черных мостов, высокими домами, складывающимися в длинные прямые улицы, пышными дворцами и причудливыми парками. Но вдруг вихрь стих, а призрак, поддерживающий холодными и жесткими, как сталь, пальцами Анжелу в воздухе, отпустил ее и взмыл ввысь, скрылся в серых тучах и завесе дождя. Девушка стремительно полетела вниз, зацепилась за что-то подолом платья и обнаружила, что висит вниз головой на каком-то гнутом мостике, и ее волосы безжизненно покачиваются на темной воде, лижущей горячие виски и лоб. Затрещала рвущаяся ткань, и Анжела, поняв, что сейчас упадет в воду, закричала и проснулась.

В купе было темно и тихо. Только едва светилась под потолком желтоватая полоска лампы да с нижних полок доносились приглушенные голоса пенсионерок.

«Господи, какой кошмар! — Анжела провела рукой по лицу и почувствовала, что оно мокрое. — Наверное, от ужаса. Температуры вроде бы нет».

Анжела повернулась на другой бок и постаралась снова уснуть. Но страшный сон не давал ей покоя, и из головы не шли мрачные мысли. Убедившись, что спасительный сон недоступен, девушка, чтобы отвлечься от терзавших сердце воспоминаний, стала прислушиваться к разговору соседок.

— А она, девушка-то эта, такая хорошенькая была — просто цветочек! — таинственным голосом рассказывала та, что лежала наискосок от Анжелы внизу. — И вот парень этот решил во что бы то ни стало сделать ее своей любушкой. А она все не хотела, все говорила, что он не обычный парень, а чуть ли не сам черт!

— Так уж и черт! — возмутилась слушательница. — Где это в наше время черти-то водятся? Да и девушек таких, чтобы о чертях помнили, что-то нынче не видать.

— Ну, где черти водятся, я не скажу, а девушка эта из нашей деревни была. Вот только год как похоронили. И такая она в гробу красивая лежала, улыбающаяся, словно рада была своей смерти. А до этого с полгода ее только в слезах и видели. Да и то сказать, не повезло девке, было с чего жизнь клясть, смерти искать.

— Так что ж парень-то? — прервала соседка рассуждения забывшейся рассказчицы.

— А парень-то от своего отступать не хотел. Уж черт там он был или не черт, не знаю, а упорство и терпение у него и впрямь были дьявольские. Он и так к девице, и сяк подходил. И с лаской да с подарками, и с угрозами, всех подруг ее, шельма, обворожил, чтобы они ее уговаривали да рассказывали, какой он хороший. Один раз даже ссильничать пытался бедную, да на счастье мимо пастух шел, коров заблудившихся искал, вот он этого бесстыдника кнутом-то как вытянул, так тому не до девок стало. Долго все это длилось, да, видать, и впрямь какая нечисть этому парню помогала, потому как сдаваться стала девка. И самой несчастной от этого плохо, а поделать ничего не может. Сначала было подумали, что, может, оно и к лучшему, потому как, пока он ее своими ухаживаниями-то мучил да проходу не давал, все она суровая, хмурая ходила, а тут вроде как улыбаться стала, а иногда и засмеется, да звонко так, радостно. Но вскоре стало твориться что-то непонятное. Парень к ней ходил, как и прежде, да и она не жаловалась ни на что, даже улыбаться и смеяться не перестала. Сама смеется, а личико бледное, и глаза на нем нехорошо так блестят, лихорадочно. Так она и чахла, день ото дня глаза все печальнее делались, а улыбка такая жалкая стала, что смотреть без слез нельзя. А потом выяснилось, что парень-то в город собирался ехать, учиться там или на заработки, а может, так — легкой жизни искать. А ее с собой не брал, все говорил, что нельзя ей туда, что он ненадолго: мол, скоро вернусь, а ты меня жди. А ей город чудищем страшным казался, она его отпускать не хотела, не верила, что вернется ее милый, думала, у него там другая любушка есть, что к ней-то он и торопится. А городские-то девки, и впрямь, известно какие — окрутят, что и охнуть не успеешь — ни стыда, ни совести у них нет. Вот так девушка-то и изводилась: отпустить по-хорошему парня не может, все плачет да просит, чтобы не бросал ее одну, а он из жалости или еще почему и не едет, да ведь сердце-то не обманешь, оно чует, что не удержать ненаглядного, что он все равно уедет. Эдак и маялась она, каждая свиданка ей последней казалась: он уйдет, а она плачет-убивается до следующей встречи. А как увидит его — так вся зардеется от счастья, румянец словно огонь горит, будто черти ее изнутри адским пламенем мучают, и глаза вспыхивают. И до того она сделалась нехорошая, совсем не в себе. Тут-то и вспомнили, что она все про него говорила раньше, будто он черт. Тогда-то не верили, конечно, посмеивались, особенно подружки ее, все потешались да насмешничали, что она, мол, просто трусиха или бережет себя, а ради чего, и сама не знает, только молодость свою зря губит. А теперь и эти хохотушки притихли и подругу свою привечать перестали. Ей, бедной, и из дому-то стало не выйти — все на нее пальцем показывают и перешептываются, ведьмой называют, а ведь к колодцу да за хлебом — хочешь не хочешь, а пойдешь. Вот она и заглядывала в магазин перед самым закрытием, когда там и нет никого. Робко денежку на прилавок положит, буханку заберет и домой бредет по самому краешку дороги. А воду и вовсе по ночам носила. А тут еще на беду парень этот исчез, как сквозь землю провалился, никто его днем не видел, не слышал, а ночью, говорили, он по деревне шастал, крался к окну своей чертовки. Эти слухи и до нее, конечно, дошли. Она хотела было объяснить, что он в город уехал, на заработки, да только кто ж ей поверит. Как видели ее, бледную, с румянцем неестественным да глазами горящими, так только шикали и шипели. Ей ничего и не оставалось, как повернуться да и пойти обратно, домой. А сил-то уже почти и не оставалось у нее тогда, шла она медленно, пошатываясь, словно пьяная или помешанная какая. До сих пор сердце обмирает, как вспомню: утро было раннее, только коров выгнали, да и собрались чуток поболтать, тут-то она и вышла — худая, мрачная, волосы не заплетены, так по ветру и развеваются. Хотела что-то сказать, голову подняла, пряди русые со лба откинула и руку к нам протягивает, словно просит о чем-то, губы шевелятся, а голоса не слышно — такая она уже слабая была, только шепотом и говорила. Потом постояла, посмотрела на нас, грустно так и со страхом в глазах, да и пошла назад. А мы-то, бабы, стояли и смотрели ей вслед, бедняжке. Не знали тогда, что в последний раз ее видим, ангела невинного, злыми языками оклеветанного. Кабы народ-то от нее не отвернулся, может, и не погибла бы девка-то. А одной в деревне выжить сложно, бежать надо. А куда ей бежать-то было? Да и силенок не хватило. С того дня она и совсем выходить перестала, уж не знаю, как и жила бы, да нашелся добрый человек — старик восьмидесятилетний одинокий (жена у него уже лет десять как померла, сам уж на ладан дышал) — стал он к ней ходить: то хлеба принесет, то молока, а в деревне рассказывал, что она не ведьма никакая, а просто очень несчастная, обманутая девушка. Ему понемногу верить начали и успокаиваться, да случилась новая беда. Девке столько наговорили про то, как парень по ночам к ее дому подкрадывается, что она в конце концов в это сама поверила. И стало ей по ночам казаться, будто милый ее вокруг дома ходит, в окна стучит, зовет ее и что он уж не в прежнем своем обличье приходит, человеческом, а в дьявольском: с хвостом, с рогами, с пламенем адским за плечами, а лицом до того красив и страшен, что и смотреть нельзя, и глаз не оторвать. Вот она ночь-то мается: то от окна оторваться не может, все возлюбленного своего ждет, а потом любуется им, то перед иконой упадет на колени, грехи свои замаливает да просит сил, чтобы не покориться бесу, не выйти к нему. А утром ее частенько без сознания находили у окна или в красном углу, а то и у двери. И так эта вера в свою связь с чертом в ней укоренилась, что сколько божий старичок ее ни переубеждал и святой водой ни кропил, не помогло. Совсем девка измучилась, глаза ввалились и только блестят ярче прежнего, лицо уже даже не бледным, а землистым каким-то стало, губы бескровные — ну чисто покойница. А вскоре ее мертвой и нашли. Сначала подумали, что обморок, а как подошли, смотрят — личико белое, щечки румяные, губки налились и улыбка такая радостная, спокойная. Сбежались все, ахают, охают, старичок на коленях около нее стоит, причитает. Но делать нечего, мертвую не воскресишь. Похоронили ее, оплакали. А про парня потом узнали, что он на другой женился, а про эту, обманутую, и думать забыл.

— А отчего она умерла-то? Неужто и правда черт сгубил? — шепотом спросила соседка.

— Да кой черт! Угорела она, душечка, угорела. А уж случайно так вышло или сама того захотела — не знаю. Ну, спать давай, чай, уж часа два ночи-то, — зевнув, закончила рассказчица и, тяжело поворочавшись, затихла.

 

Глава тридцать четвертая

Анжела, слушавшая рассказ, затаив дыхание и прижав ладонь к колотящемуся сердцу, ткнулась лицом в подушку.

«Господи! — шептала она. — Да ведь это ж как про меня! Даже уж и призраком он мне являлся, вот только сейчас, во сне, прекрасным и жутким, только что без хвоста! Что ж теперь делать-то, как жить со всем этим?! И я, как эта девушка несчастная, вся измаялась, он меня извел! И на другой женится! И дома ведь одни слезы ждут — опять брошена, обманута, попользовались и выкинули. А дальше опять все сначала, все то же самое! Не могу больше! Нет уже сил никаких! — Анжела тихо всхлипывала в подушку, а из головы все не шел образ замученной бесчестьем девушки. — А вдруг я еще что-нибудь о Володе узнаю, вдруг он мне изменял все это время или еще что… — она даже задрожала от такого предположения. — Я не перенесу этого, я с ума сойду. Боже мой! И зачем я не осталась навсегда у этого мостика?! Неужели только для того, чтобы узнать, что у Володи есть невеста?! Зачем я еду в родной город?! Чтобы он открыл мне еще какую-нибудь страшную тайну?! Да нет же! Не будет этого! — Анжела судорожно смяла пальцами подушку. — Никогда! Никогда больше ни он, ни кто другой не причинит мне боли! Хватит! Натешились!» — и она уверенной рукой достала из сумки тихонько брякающую баночку спасительного аспирина.

Гладкие белые таблетки прохладными кружочками падали на ладошку. Анжела любовно смотрела на каждую и нежно брала ее с ладони губами. Но вскоре глотать их, не запивая, стало тяжело. Девушка свесилась с полки и втянула наверх пластмассовую бутылку с каким-то компотом или морсом, принадлежавшую одной из соседок. Несколько секунд девушка колебалась, но потом, подумав, что теперь уже все равно, и что эта вода ей сейчас гораздо нужнее, чем болтливой соседке, отвинтила крышку. Компот оказался не приторным, а даже с кислинкой — очень вкусным. Только пришлось накинуть на голову одеяло, чтобы никого не разбудить бульканьем — в тишине эти звуки казались девушке очень громкими. Таблетки одна за другой выкатывались из баночки, становившейся все легче и легче.

«Только бы хватило воды, — думала Анжела, стараясь делать глотки как можно меньше. — Без запивки я не смогу проглотить ни одной таблетки, даже если разломать ее напополам».

На ладонь выкатился последний белый кружок, и Анжела сильно запрокинула голову, чтобы допить остатки компота. Баночку и бутылку она сунула за прикрепленный к стене резиновый ремень, поудобнее легла и стала смотреть в окно. Сначала почти ничего было не разглядеть, и девушку с новой силой начали одолевать воспоминания и мысли. Но вскоре что-то неуловимо изменилось. Мысли стали как будто не такие грустными, а воспоминания гораздо ярче и все больше о хорошем. Захотелось даже выскочить из поезда и пробежаться по белому искрящемуся снегу, прижаться щекой к шершавой коре дуба или клена, погладить гладкую ольху или нежную березу. Анжела даже протянула руку к окну, как будто в нем не было стекла, и можно было ухватить гроздь красной, покрытой пушистой шапкой рябины или уколоться о тихонько покачивающиеся лапы елок. Тем более что кусты и деревья, мелькавшие за окном, почему-то росли теперь так близко от дороги, что почти царапали своими голыми, удивительно отчетливо видными ветками стены вагона. Иногда Анжеле даже казалось, что она видит притаившихся в снегу зайцев или выглядывающих из чащи лосей, а то и хитрую рожицу бородатого гнома, живущего под корнями одной из проплывающих мимо огромных елей.

«Как здорово! — девушка чуть не захлопала в ладоши от восторга. — Как их много и какие они все забавные! Такой живой, полный всяких зверей и других существ лес я, кажется, видела только в детстве, очень давно… Только где же это было?.. В какой-то книжке… Да-да, точно! Там еще убегала в страшный дремучий лес тоненькая, еле заметная дорожка. По ней можно было дойти до избушки младшей Бабы-Яги. Такой хорошенький домик был, словно пряничный. Или и в самом деле пряничный? Не могу вспомнить. Но сидеть там на лужайке на солнышке на прохладной траве или, если становилось жарко, на мягком зеленом мху под сосной было до того хорошо, что забывалось про все на свете, даже про румяные медовые яблоки, которых у старушки всегда была полная корзина. А уж если она разрешала поиграть с волшебным клубочком!.. Его и толкнуть-то надо было всего один раз, а дальше он сам катался по всей поляне, так что в глазах начинало рябить и вертеться все, вот, как сейчас, все кружится, кружится и расплывается, как будто в тумане… Это, наверное, от перегрева, нельзя так долго на солнышке… Надо пойти вон под те деревья, туда и клубочек покатился… Там еще гул какой-то, как будто море… Вот бы сейчас выкупаться, только кружится все, никак не выйти на тропинку… А ведь совсем близко, наверное — так громко шумит… Если банку пустую к уху приложить… Очень страшно, как зверь, ревет под мостами… Дождь шумит, шумит, всегда… И небо все опускается… тучи темнее, темнее… мама уже погасила в комнате свет…»

 

Глава тридцать пятая

— Ну что? Все в порядке? — На Володином лице читалось явное облегчение.

— Да вроде бы. Но мне, знаешь, все-таки неспокойно.

— Ты что, хочешь сказать, что она может вернуться?!

— Нет. Этого как раз можно не опасаться. А вот ее душевное состояние мне очень не нравится. По-моему, ей может прийти в голову что угодно. Особенно за четыре дня утомительного и однообразного сидения в купе.

— Да брось. Она же там будет не одна. Ее все время будет что-нибудь отвлекать от переживаний.

— Возможно, ты и прав. Хотя дорога — это самое что ни на есть подходящее место для раздумий и самокопания. Может, все-таки позвоним этой ее Полинке, а? — Кирилл посмотрел Володе в глаза.

— Я бы не стал. Уж больно это глупо, да и незачем. Но если ты без этого не можешь спокойно спать, то позвони. Я только не понимаю, чем она может помочь. В Вестюжанске они и так встретятся, а по дороге Анжелу не перехватить.

— Можно все-таки попробовать. Так спокойнее, хотя бы потому, что ответственность будет уже не только на нас.

— Ну звони. — Володя пошел в комнату за трубкой и уже из коридора крикнул: — Кстати, а откуда у тебя телефон?

— Ради общего блага я позволил себе порыться в Анжелиной сумочке, пока она спала.

— На! — Володя протянул трубку.

Кирилл вытащил из кармана смятую бумажку, несколько секунд подумал и повернулся к другу.

— Как ты думаешь, куда звонить в такое время — на работу или домой?

— Попробуй домой. Эта Полина, насколько мне известно, не любит рано вставать и не имеет такой необходимости. К тому же мы ведь ни отчества ее не знаем, ни фамилии — на работу неудобно.

Кирилл взял трубку и набрал номер. Через секунду послышались гудки, а потом уверенный женский голос:

— Алло!

— Добрый день! Вас беспокоит из Санкт-Петербурга знакомый вашей подруги Анжелы Флеровой.

— Здравствуйте, — голос мгновенно стал жестким и настороженным.

— Понимаете, так получилось, что Анжела разошлась с Владимиром Анатольевичем и сегодня села на одиннадцатичасовой поезд до Вестюжанска. Я ее провожал, и мне внушило огромное беспокойство ее состояние. Бедная девушка, как мне кажется, на грани нервного срыва. Я решился позвонить вам, потому что Анжела очень много о вас рассказывала и говорила, что вы ей самый близкий человек. Ваш телефон, — предупреждая естественный вопрос, объяснил Кирилл, — я, честно говоря, взял сам, тайком, из Анжелиной записной книжки.

— Это все отвратительно. У меня огромное желание свернуть этому Владимиру Анатольевичу шею. Я готова сделать все для Анжелы, но не понимаю, чем могу помочь, кроме как встретить ее с поезда. Неужели нельзя было не отправлять ее одну, раз она в таком критическом состоянии?!

— К сожалению, нет. У меня работа, которую я не мог бросить, а больше у нее здесь никого нет.

— Хороши мужчины! Только о деньгах и карьере думают!

— Я думал, что, возможно, вы могли бы выехать ей навстречу и перехватить хотя бы на середине пути. Или, если это невозможно, попробовать объяснить на вокзале в диспетчерской ситуацию и попросить проводников проследить за пассажиркой.

— Как же, будут они о какой-то девице беспокоиться! Ладно, что-нибудь придумаю. Спасибо, что хоть позвонить догадались. — И в трубке послышались короткие гудки.

— Претенциозная хамка, — заключил Володя.

— Согласен. Но в энергичности и в любви к подруге ей не откажешь.

 

Глава тридцать шестая

— Эй, Валентина Ивановна, проснись! Эй, слышишь! — Любительница страшных историй трясла за плечо похрапывающую соседку.

— Ой! Что ты, Андреевна? С ума спятила, среди ночи будишь? Сама своих рассказов напугалась?

— Что-то с нашей девушкой, с Анжелой, неладное делается. Ты послушай-ка! — И она, приложив в знак молчания палец к губам, подняла голову и замерла, Валентина Ивановна последовала ее примеру.

Несколько секунд женщины ничего не слышали, кроме перестука колес, а потом с полки, где лежала Анжела, донеслось тяжелое хриплое дыхание. Пенсионерки вздрогнули и переглянулись.

— Давно это с ней?

— Не знаю. Я минут с десять как проснулась и услышала. А когда началось — не знаю. Да не очень давно, должно быть. Я когда засыпала, ничего еще не было, а проспала-то я, вроде, недолго, часика, может, два или три.

— Она простудилась, наверное. Вон бледная какая была, еще когда села, верно, хворая. Надо бы глянуть, нет ли температуры.

— Точно. Да и лежит она лицом вниз — так при кашле-то совсем тяжко.

— Да ты ей лоб потрогай — нет жара-то?

Антонина Андреевна протянула руку, коснулась виска девушки и тут же отдернула пальцы.

— Батюшки светы! Да она вся мокрая, словно выкупанная! Только пот-то холодный, — с недоумением добавила женщина, — словно от ужаса, как бывает от кошмара ночного, а не с жару.

— Может, ее разбудить?

— Да еще свет бы хорошо включить, где тут кнопка-то?

— Да вон же, в головах у каждой постели! Да потише ты, смотри, мальчонку не разбуди.

Щелкнули выключатели, и обе женщины, приподнявшись на цыпочки, заглянули на верхнюю полку.

— Ох, мама родная! Что это с ней такое сделалось-то, а? Да ты глянь, глянь в ноги-то! Там кровь!

— Беги к проводнице скорей, пускай поезд останавливают! Скажи, помирает девка! А я пока мальчонку в другое купе пристрою, не смотреть же ему на такие страсти-то.

Анжела лежала покрытая капельками холодного пота и такая бледная, словно в ней не осталось ни единой кровинки. Из носа и влагалища почти безостановочно текла кровь, уже насквозь пропитавшая простыни и одеяла, а кое-где на коже вздулись жуткие синеватые геморрагии.

Антонина Андреевна, переваливаясь и тяжело дыша, насколько могла быстро побежала к купе проводника и принялась что есть силы стучать в дверь и кричать, что у них в купе пассажирка умирает. Через минуту не спал уже, кажется, весь вагон. Из соседнего купе кто-то привел врача, седого сухонького старичка. С минуту он осматривал шумно, со страшными хрипами дышащую девушку, а потом покачал головой и обратился к подоспевшему начальнику поезда:

— Надо остановить поезд в первом же пункте, где есть больница. И как можно скорее. Еще минут сорок — час, и ее не спасти. А я ничем помочь не могу, — он виновато развел руками и печально вздохнул.

— Остановим, — кивнул начальник, — даже и график не придется нарушать. Через десять минут остановка в Перми. Город большой, больниц много. Темешков! — крикнул он дежурному проводнику. — Беги, дай на Пермь сообщение, чтобы к нашему поезду, к двенадцатому вагону «скорую» вызвали. Пассажирку снимать будем — при смерти!

— А что с ней сделалось-то? Ведь вечером еще нормальная была, только грустная и бледная. Мы думали, простыла. Да, видать, посерьезней что?

— Посерьезней, — кивнул старичок. — Грустная, говорите, была?

— Очень, — согласились обе пенсионерки.

— Я, если позволите, посижу у вас тут, пока «скорая» не приедет, так, на всякий случай.

— Сидите, сидите. И нам не так боязно будет, при докторе-то. А то вон она какая страшная сделалась, — Антонина Андреевна суеверно покосилась на хрипящую девушку.

Минут через пять поезд остановился. Сразу же в вагон вошли санитары с носилками. Пассажиры, все еще толпившиеся в коридоре, поспешили скрыться в купе, чтобы освободить проход, но дверей не закрыли и с любопытством выглядывали, ждали, когда понесут больную. Санитары, двое рослых хмурых парней, быстро прошли в нужное купе и осторожно переложили девушку на носилки. Здесь же приложили ей к носу и животу принесенный из машины лед, завернули в одеяло и унесли. По коридору их сопровождал сдержанный гул, превратившийся, как только они скрылись, в разноголосое жужжание.

Потом врач «скорой помощи» быстро расспросил обеих соседок больной и старичка-доктора. От словоохотливых, но напуганных и растерянных пенсионерок не удалось добиться ничего толкового. К и без того сумбурным рассказам они все время добавляли какую-то бессмыслицу про чертей и умершую от любви девушку из какой-то деревни. Отпустив женщин и устало вздохнув, врач обратился с вопросами к коллеге.

— Да тут и думать нечего, — уверенно сказал старичок. — Отравление аспирином. Симптомы все налицо. Да там и баночка пустая есть, совсем новенькая. Даже ватка осталась, абсолютно белая и чистая, видно, что в руках почти не держали. С самого начала, от Ленинграда, она, по словам соседок, была грустная и бледная. А тут еще история какая-то про трагическую любовь, да про смерть. Вот девушка и не выдержала, сорвалась, бедняжка.

— Ясно, — кивнул врач. — А времени сколько прошло, не знаете?

— Часа с два с половиной — три, судя по состоянию. Спасти еще можно, если поторопиться.

— Спасибо, — врач пожал старичку руку и вышел.

В окна купе было видно, как он сел в машину, и та, включив мигалку и сирену, промчалась по пустой платформе и исчезла за углом здания вокзала. Через полчаса в вагоне снова стало тихо и погас свет.

 

Глава тридцать седьмая

Где-то непрерывно и однообразно, как океан, шумели деревья. Иногда этот монотонный гул нарушали более резкие звуки, напоминавшие крики чаек. А потом постепенно, сначала робко и невнятно, а потом все более уверенно и явственно послышались человеческие голоса: кричали дети, ворковали старушки, смеялись девушки. Из мрака стали медленно проступать высокие деревья, какие-то крупные цветы и фигурки людей. Вскоре стало можно разобрать слова, произносимые людьми, а их бесшумные шаги заменились четким стуком каблуков, шарканьем и шлепаньем старых тапок, еле заметным скрипом новых ботинок.

— Кажется, приходит в себя! — произнес энергичный молодой голос.

— Дай Бог, дай Бог, — вздохнул более низкий и неуверенный. — А то уж совсем плоха была, что хоть плачь, как привезли. Да и сейчас еще личико-то без кровинки.

— Ну, Елизавета Ивановна, это быстро поправим! Сами знаете, как Георгий Геннадьевич умеет на ноги ставить.

— Волшебник, что и говорить, истинный волшебник.

Океан и чудесные деревья отступили куда-то на задний план, а потом и вовсе исчезли. Вместо них Анжела увидела светлые зеленые стены и голубоватый высокий потолок. Она несколько раз моргнула, и над ней тут же наклонилось молодое приветливое лицо.

— Ну, вот и молодцом, поправляетесь, — улыбнулась женщина.

— Что со мной? — одними губами спросила Анжела.

— Уже все хорошо. Вы в больнице. Беспокоиться больше не о чем. Отдыхайте и попробуйте уснуть. Хороший крепкий сон для вас сейчас самое лучшее.

Анжела с недоумением посмотрела на медсестру и растерянно улыбнулась.

— Вот и отлично, — похвалила та. — А теперь спать! — И исчезла, стуча каблучками.

— Спи, милая, спи. — Где-то сбоку возникло доброе старушечье лицо, и Анжела почувствовала, как ее укутывают одеялом.

Некоторое время девушка прислушивалась к ласковому бормотанью сиделки, которое становилось все тише и тише и вскоре вовсе прекратилось.

Анжела открыла глаза и огляделась. Она лежала в светлой палате с большим квадратным окном. В углу стоял столик, а напротив него поблескивала металлом раковина. Девушка попыталась приподняться, но ее тут же начало подташнивать и закружилась голова, и она снова легла. Через несколько минут в палату вошли улыбчивая медсестра и серьезный молодой врач.

— Добрый день. Ну, как вы себя чувствуете? — Мужчина сел напротив кровати.

— Здравствуйте. Спасибо. Кажется, все хорошо, только очень сильная слабость.

— Это не страшно и быстро пройдет. Скоро вам уже будут позволены прогулки на свежем воздухе и практически любая пища. Но пока нужно еще полежать и потерпеть некоторые ограничения в меню.

— Да, конечно, я понимаю, — поспешила согласиться Анжела. — Скажите, — она робко взглянула на медиков, — в каком я городе и какое сегодня число?

— Сегодня десятое января. Вы в Перми, в пятой городской больнице. Я, — доктор слегка поклонился, — ваш лечащий врач, Игорь Николаевич. А это, — он с улыбкой указал на хорошенькую стройную женщину, — Виктория Альфредовна, старшая медсестра отделения.

— Очень приятно. Анжела, — смущенно улыбнувшись, представилась девушка. — Хотя вы ведь, наверное, и так знаете мое имя, из документов.

— Разумеется. Но это никак не отменяет личного знакомства, полезного для взаимопонимания, а значит, и для вашего быстрейшего выздоровления. Ну, а теперь вы поешьте и отдохнете. Если не хотите спать, мы можем принести вам книги или журналы из нашей библиотеки. Но я посоветовал бы вам еще несколько дней ограничиваться музыкой, чтобы не напрягать глаза.

— Хорошо.

— Тогда мы принесем вам несколько дисков со спокойной музыкой. А теперь — до свидания, — доктор поднялся, — мы и так говорили слишком много, а вы еще слишком слабы.

— До свидания, — Анжела с улыбкой посмотрела вслед молодому высокому врачу и изящной медсестре.

Но как только они скрылись за дверью, улыбка пропала с бледного лица девушки.

«Господи! Да что же это такое?! Меня, значит, сняли с поезда, потому что кто-то заметил, что со мной что-то не так, привезли в больницу, откачали… — Анжела почувствовала, что при воспоминании о том, как она ела аспирин, к горлу подкатывает тошнота. — И теперь все знают, что я пыталась отравиться. Боже мой, какой позор! Лучше бы я умерла! Или все-таки не знают? Ведь никто не видел, как я глотаю таблетки, никто не знает моих обстоятельств… Да нет, что я себя обманываю, как маленькая! Конечно, знают. Я ведь и баночку не выкинула… А обстоятельства… Верно, соседки рассказали, что я весь день была грустная, а врачи документы смотрели, могли навести справки, позвонить по телефонам, найденным в мобильнике и в книжке… — Анжела обреченно вздохнула. — Господи! Если знают, что это была попытка самоубийства, меня поставят на учет в психиатрической больнице! Может быть, я и сейчас в ней! — Она с ужасом посмотрела на зарешеченное окно и стоявшие на нем в изобилии горшки с цветами. — Столько цветов, наверное, чтобы отвлекать больного. Как же я домой-то покажусь, Господи?!» — и, не имея сил плакать, Анжела просто отвернулась к стене.

Но вскоре из охватившего ее спокойного равнодушия ко всему, какое бывает у обреченного на казнь или позор человека, девушку вывел старушечий голос, звавший ее по имени. Анжела заставила себя взглянуть на вошедшую и увидела ласково улыбающуюся пожилую женщину, катившую столик с тарелками и чашками.

— Проснулась! — обрадовалась старушка. — Вот и умница, вот и умница. Сейчас покушаешь, и полегчает. Ну, давай, приподымись чуточку, я тебе подушку под спинку подложу. Вот так, вот так, хорошо, — приговаривала она, усаживая Анжелу на кровати.

— Я не хочу есть, — попыталась было возразить Анжела.

Но старушка не слушала ее и уверенными движениями делала свое дело. К удивлению девушки, ее в этот раз действительно не тошнило, и она даже вдруг почувствовала, что действительно голодна. Больничная еда, всегда казавшаяся ей такой неаппетитной, не вызвала никакого отвращения. Напротив, Анжела с удовольствием съела жиденькую овсянку, выпила чашку бульона и сделала несколько глотков еще теплого компота.

— Ну, наелась? — заботливо спросила старушка, так и сидевшая возле девушки весь обед.

— Да, спасибо большое.

— Ну и чудненько. А теперь, если не хочешь спать, я могу тебе рассказать что-нибудь, пока музыку тебе не принесли. Так, может, и уснешь, под мое бормотанье-то старушечье. А спать тебе сейчас много надо. Сон лучше всех лекарств силы восстанавливает.

— Не надо мне ничего рассказывать, — торопливо сказала Анжела и даже замахала в знак протеста руками — воспоминание об услышанном в поезде рассказе было еще слишком свежо, и девушка инстинктивно испугалась истории, которую могла бы ей рассказать эта старушка. — Я с детства не люблю ни сказок, ни всяких историй, — солгала она, пытаясь смягчить свой отказ. — Лучше скажите мне, что это за удивительная больница? — Анжела надеялась, что старушка проговорится, и она узнает, действительно ли ее положили в психушку.

— Спасибо тебе на добром слове, ласточка моя, спасибо, — еще пуще заулыбалась старушка. — А больница обычная, пятая городская больница города Перми. Ничего особенного. Если не считать нашего волшебника — Георгия Геннадьевича, — старушка даже гордо подняла голову, — главврача нашего. Это он все сделал, все его, голубчика, стараниями. И цветы в каждой палате, и едой чтобы пациенты довольны были — ведь и от этого здоровье зависит, не только от пилюль всяких. И если врач к больному с лаской да вниманием, да с улыбкой — все на пользу идет. Вот оно как! Таких, как наш Георгий Геннадьевич, больше не то что в Перми, а и в целой России, наверное, нет.

— Так у вас везде так?! Во всех палатах?! А я думала, что это мне так повезло, — удивлялась Анжела, надеясь узнать все поподробнее.

— А как же! — подтвердила старушка. — Не только в палатах, где это просто необходимо, а и в коридорах, и на лестницах, и в процедурных. Везде чисто, светло, цветы, кресла удобные стоят. У нас и библиотека своя есть, и эта, как ее, все не могу слово-то запомнить, ну, где музыка всякая собрана…

— Фонотека?

— Точно, она самая. Вот и тебе оттуда музыки всякой принесут, какая тебе положена.

— А что, разве для разных болезней разная музыка есть?

— Как не быть! Ведь если, к примеру, у тебя уши болят, не слушать же тебе громкое и резкое, барабаны там или тарелки. Или наоборот, если кто вялый очень, так ему надо бодрое что-нибудь, веселое, для поднятия настроения. Я уж тут чего только не наслушалась!

— А мне что полагается?

— А тебе, душенька, не знаю, — развела старушка руками. — Тебя к нам без сознания привезли, да сразу же под капельницу, да кровь переливать, так что я и не поняла, чем ты хворала. Но теперь-то уже все позади, ты теперь просто еще слабенькая, ну да это кашей, бульончиком да свежим воздухом скоро вылечится. У тебя уже и так щечки порозовели, а привезли — белее простыни была. Мне-то ведь не докладывают, кто чем болен. Мое дело маленькое — накормить, посмотреть, чтоб все было в порядке, да посидеть иногда с больным, развлекать, как умею, если лечащий врач считает, что это надобно. Да ты меня не слушаешь. — Елизавета Ивановна внимательно посмотрела на отсутствующее выражение лица девушки. — Задумалась о чем-то или, может, спать хочешь?

— Пожалуй, я бы поспала немного, — рассеянно ответила Анжела, уже почти не разбиравшая, о чем говорит добрая женщина.

— Ну тогда спи, милая, спи. А я повяжу здесь тихонечко, пока доктор твой не придет. Оставлять-то тебя не велено.

— Почему? — снова насторожилась Анжела.

— Да как почему?! — удивилась старушка. — Слабенькая ты еще, кушаешь вот в первый раз сама. Мало ли что? Вдруг не примет организм пищи или голова у тебя закружится… На то нянечки да сиделки и есть.

— Спасибо. Так я тогда посплю.

— Спи, спи, — закивала Елизавета Ивановна и, достав из необъятного кармана халата вязанье, ловко замелькала спицами.

Анжела отвернулась к стене и почти с головой закуталась в одеяло. Спать совсем не хотелось — вопрос о том, где она, не давал девушке ни секунды покоя.

«Если прямо у врача спросить, он, наверное, не скажет. Сумасшедшим не говорят, что они сумасшедшие. А если я все-таки не в психиатрической, а в обычной больнице, то, верно, там окажусь, если вдруг спрошу, не в психушке ли я, — рассуждала Анжела. — Надо бы познакомиться с другими больными, посмотреть, какие они. А может быть, это просто отделение психологической реабилитации или что-нибудь в этом роде. Сейчас ведь такого много».

Анжела еще долго рассуждала подобным образом, но сон все-таки одолел ее.

 

Глава тридцать восьмая

Девушке снились далекие берега Ломни, ее неспешное течение, отражения сосен и неба в синей воде. Проснулась она успокоившаяся и посвежевшая. По щекам разлился румянец, появился аппетит, желание общаться с людьми и двигаться. Сомнения, порожденные болезненностью восприятия и непривычной обстановкой больницы, исчезли. Для Анжелы потянулись тихие однообразные дни. Она рано ложилась и рано просыпалась. Ей принесли несколько дисков с классической музыкой и один сборник медленных композиций французских шансонье, которые ей очень понравились. Она так же попросила что-нибудь почитать и, к своему огромному удовольствию, получила несколько томиков прозы — Тургенева и Куприна.

Анжела с жадностью погрузилась в чтение удивительных, перечитываемых в первый раз после школы «Записок охотника» и рассказов Куприна, пятнадцать лет назад казавшихся такими занудными и неинтересными, а теперь вдруг расцветшими потрясающими красотами.

А вскоре девушке уже разрешено было гулять в больничном парке, где она по нескольку часов неторопливо бродила по липовым аллеям, иногда присаживаясь отдохнуть на массивные деревянные скамейки, стоявшие через каждые метров пять. Погода стояла хорошая, ясная. Под ногами поскрипывал утоптанный снег, а на деревьях и газонах он лежал пушистыми шапками, весело искрившимися на солнце. Небо было ясным и пронзительно синим.

Все это было так не похоже на печальные прогулки по петербургским паркам, что первое время Анжела каждый раз, выйдя на улицу, удивлялась и, как ребенок, радовалась синему небу, пушистому снегу, яркому солнцу и веселому щебетанью птиц.

Анжела не понимала, как могло так получиться, но она думала теперь о Петербурге совершенно спокойно, без боли и обиды. Правда, и радости эти воспоминания не доставляли, хотя все чаще появлялся в них Кирилл, всегда веселый, улыбающийся, пахнущий смесью табачного дыма и разных приправ. О Володе она не думала вовсе, словно его и не было никогда или он был героем чьей-то чужой истории. О нем сохранилось только воспоминание, а все эмоции, все чувства — словно отрезало. Анжела ощущала только некую пустоту в душе.

Анжела, освобождаясь от воспоминаний, все с большим удовольствием гуляла по парку. Она от души радовалась играм с трехмесячным щенком, недавно подобранным больничным сторожем, заботливо присматривала на прогулках за худенькой шестилетней Любочкой, лечившейся от туберкулеза, с живым любопытством слушала рассказы пожилой интеллигентной женщины, коренной жительницы Перми, знавшей про город абсолютно все. Все это доставляло Анжеле радость, придавало уверенности, но внешний мир еще оставался для нее далеким и чуждым, вызывал страх и напряжение. Девушка была спокойна здесь, в этом маленьком замкнутом кругу, где никто никого не обманывал и не предавал.

Так тянулись тихие, однообразные дни. Остаться здесь навсегда было невозможно, и Анжела потихоньку старалась приучить себя к мысли о необходимости снова оказаться в полном опасностей и печалей большом мире. Вскоре она уже начала тосковать по родителям и по любимой подруге. Ей стали все чаще сниться родные, до последнего кустика знакомые пейзажи. Вспоминались коллеги из института, дачные соседи и вежливый, спокойный Игорь, о котором она совсем забыла, окунувшись в горечь отношений с Володей.

 

Глава тридцать девятая

Однажды, возвращаясь из дальнего корпуса, куда она только что проводила нагулявшуюся Любочку, Анжела заметила на аллее знакомую фигуру, шедшую ей навстречу легким размашистым шагом. Первые секунды девушка не могла поверить своим глазам и даже остановилась от удивления. Как?! Откуда?! Не может быть! Но сомнения быстро таяли — не узнать уже почти бегущую к ней Полинку в очередной невероятной юбке, развевающейся над изящными модными ботинками, было просто невозможно. Подруги обнялись и расцеловались. Полина даже покрутила похудевшую почти на десять килограммов и ставшую совсем легкой Анжелу, а потом огорошила ее словами:

— Можешь начинать собираться. Завтра поедем домой. Я уже и билеты купила. И вообще у меня для тебя куча подарков! Пойдем скорее смотреть — все в палате.

— Разве меня уже выписали? — растерянно спросила Анжела, у которой сообщение о таком скором возвращении домой после первых секунд шока вызвало радостную улыбку, а сердце, еще так недавно болезненно сжимавшееся при мысли об этом, радостно забилось.

— Еще нет, но завтра утром вы уже нисколько не будете нуждаться в нашей опеке, — незаметно подошедший с боковой аллеи Игорь Николаевич, как всегда улыбающийся, вежливо поклонился.

Анжела переводила радостный взгляд с подруги на врача.

— Спасибо, — наконец решилась она. — Спасибо вам огромное! Вы столько сделали для меня, Игорь Николаевич, что я, честное слово, не знаю, как вас благодарить. Это удивительная больница, с удивительным персоналом, — объяснила она подруге. — И ты, Полина, как я тебе благодарна, что ты приехала в такую даль, чтобы встретить меня! Я так вам обоим обязана! — Анжела едва сдерживала слезы горячей признательности.

Она бы и расплакалась, если бы доктор и Полина вдруг не рассмеялись.

— Мы оба только выполнили свой долг и свою работу, — наконец сказал Игорь Николаевич. — И мы просто радуемся, что спасли для мира такую отзывчивую девушку.

Анжела залилась краской смущения и, широко улыбнувшись спешившему по делам доктору, взяла Полину за руку.

В палате девушку ждала целая гора свертков, вываленных на кровать, по-видимому, из большой сумки, пустой валявшейся на полу. А на столе в вазе красовались нежно-розовые (любимого Анжелиного цвета) розы.

— Ты что, с ума сошла?! Тебе больше не на что тратить деньги? — накинулась на Полинку, с довольной улыбкой наблюдавшей за подругой, Анжела, даже не прикоснувшись к подаркам.

— Ты лучше посмотри, что за подарки, а не возмущайся попусту. К тому же, это почти и не я — это Салик, уже успевший полюбить тебя по моим рассказам, придумал сделать тебе небольшой сюрприз.

— Небольшой сюрприз?! — Анжела указала на заваленную кровать.

— Ага. Я хотела было хотя бы половину оставить и вручить тебе уже дома, но он и слушать не стал — сам собрал сумку, велел обязательно купить цветов и привез на вокзал.

— Да вы, видать, оба не в себе, — уже мягче сказала Анжела и взяла лежавший сверху самый маленький сверток.

— Это мне?! Да куда же я это надену? — Анжела так и сияла от восторга, примеряя золотую цепочку с крошечным, очень изящным кулончиком.

— Нравится? — улыбнулась Полинка. — Это Салик из Новосибирска привез. Просил передать, что это лично от него.

— Как это? Да зачем же? — растерялась Анжелка, но Полина уже решительно сунула бархатную коробочку в Анжелину сумку, которую та только сейчас заметила.

— Откуда она здесь? — удивилась девушка.

— Вот глупенькая! — рассмеялась Полина. — Так тебя же утром выписывают! Или ты собиралась ехать домой прямо так, без вещей?

— Ну да, конечно, — спохватилась Анжела. — Послушай, там тогда должен быть еще и ярко-оранжевый пакет со всякими вкусностями…

— Которые уже давно испортились за те три с половиной недели, что пролежали на складе.

— И правда. Что же это такое получается? — Анжела вдруг помрачнела и, тяжело вздохнув, присела на край кровати. — Я приезжаю из большого далекого города и, вместо того чтобы самой всех одаривать гостинцами, получаю подарки.

— Ты сама лучше всяких подарков, — Полина нежно обняла подругу.

— Ну, ты, предположим, и сама в столицах бывала, все видела, все пробовала. А мама, папа?.. Я ведь даже им ничего не везу… — Анжела готова была заплакать. — Что же делать-то? Как я к ним приду?

— Ну, этому горю мы вмиг поможем. Ты пока сиди, смотри остальные гостинцы, а я пробегусь по здешним магазинам, выберу что-нибудь подходящее. Пермь город большой и, кстати говоря, очень красивый (завтра проведу тебе небольшую экскурсию) — сюда и из Москвы, и из Питера много чего привозят.

Полина ушла, а Анжела еще долго ахала над подарками, примеряла кофточки, пробовала косметику и с детским восторгом разворачивала шуршащие конфетные фантики. К шести пришла прибрать и принести полдник неутомимая Елизавета Ивановна, которую Анжела тут же принялась угощать сластями.

— Ты словно маленькая девочка в праздник, — смеясь, покачала головой старушка.

Анжела смутилась, но нисколько не огорчилась такому сравнению — она и в самом деле чувствовала себя такой счастливой, какой бывала в детстве на Новый год или на день рождения.

— Ах, как же я могла забыть! — Анжела даже руками всплеснула и стала торопливо надевать пальто и ботинки, в то же время рассовывая по карманам конфеты.

— Да ты куда, ведь темно уже? — удивилась нянечка.

— К Любочке. Пойду отнесу ей гостинцев. Вот она обрадуется! — и Анжела бегом помчалась через темный парк к дальнему корпусу.

К восьми вернулась Полина, которой разрешили пробыть у Анжелы до десяти.

— Я купила Елене Сергеевне новгородских берестяных шкатулок, — очаровательные вещицы, а Анатолию Петровичу — историческую книжку про современный Петербург с отличными фотографиями, ну и прихватила еще пару бутылочек какой-то новой «Балтики», — подмигнула Полина.

— Что бы я без тебя делала… — Анжела благодарно прижалась щекой к плечу подруги.

Весь вечер Полина рассказывала Анжеле про житье-бытье ее родителей, с которыми не теряла связи, про свою на удивленье спокойную жизнь, про то, что вообще творится в городе. Все, что касалось Анжелы и ее приключений, они пока обходили молчанием. В десять вечера, пообещав приехать к выписке — к девяти утра, Полина ушла. Анжела аккуратно собрала вещи и легла спать. К ее удивлению, несмотря на возбуждение от такого количества новостей и событий, случившихся всего за один день, она довольно быстро заснула и прекрасно проспала до семи часов. Позавтракав, переодевшись и попрощавшись с доброй Елизаветой Ивановной и Игорем Николаевичем, Анжела побежала поцеловать в мокрый нос веселого Тузика, отнесла еще сластей Любочке, которая радостно сообщила ей, что она завтра тоже отсюда уедет, только не домой, а в санаторий, куда с ней отправится и мама и где будет много детей ее возраста. Это известие обрадовало Анжелу, очень переживавшую, что девочке без нее станет скучно и одиноко. Розы, которые все равно бы завяли в поезде, Анжела вместе с коробочкой миндального печенья отнесла Людмиле Юрьевне, со слезами на глазах прощавшейся со своей внимательной слушательницей. Ровно в девять Анжела взяла справку о выписке и обняла уже ждавшую ее в вестибюле Полину.

 

Глава сороковая

Мир за больничными дверьми сиял пушистым снегом, ярким солнцем и огнями рекламы.

— Сейчас мы закинем твои вещи ко мне в гостиницу и пойдем куда-нибудь пить кофе, — распорядилась Полина, таща с любопытством оглядывающуюся в незнакомом городе Анжелу к остановке автобуса. — Здесь несметное количество уютных и недорогих кафешек. Да пойдем же скорее, у нас целый день впереди — успеешь налюбоваться! Вон наш идет!

Девушки побежали к остановке и успели заскочить в уже закрывающий двери автобус. Всю дорогу Анжела смотрела в окно и просила Полину рассказывать ей про то, мимо чего они едут.

— Ты ужасно нетерпелива, — рассмеялась подруга. — Подожди немного, я попью кофе, проснусь по-настоящему и все тебе расскажу. Я ведь обещала экскурсию. А рано утром, ты же знаешь, я не очень хорошо соображаю, в отличие от таких жаворонков, как ты.

Кафе, куда они зашли, действительно оказалось очень уютным. Анжела с наслаждением пила горячий кофе, вкус которого уже почти забыла за последний месяц, и даже позволила себе целых два пирожных.

— Возьми еще! — смеялась Полина. — Ты так похудела, что теперь целый месяц можешь себе ни в чем не отказывать.

— Не говори глупостей! — в шутку сердилась Анжела. — Ты прекрасно знаешь, что лишние килограммы набираются за несколько дней, а не за месяц. К тому же мне очень нравится, как я похудела. Остаться такой, конечно, не получится, — вздохнула она, зная, что при нормальной обычной жизни непременно поправится, — но толстеть до неприличных размеров на радостях от вновь обретенной возможности лакомиться пирожными я не собираюсь.

— Тогда допивай кофе и пойдем. Нам предстоит довольно много пройти, потому что по-настоящему оценить город можно только ходя пешком, а не глядя на улицы сквозь запыленные окна городского транспорта или даже такси.

Девушки расплатились и вышли из маленького тихого кафе на шумный оживленный проспект. Энергичная деятельная Полина уже успела отлично изучить город, по крайней мере, основные его магистрали со всеми крупными магазинами и клубами и достопримечательности, и теперь уверенно вела подругу по продуманному еще накануне маршруту. Анжела же не переставала всему удивляться и радоваться, словно никогда не бывала в большом городе и впервые видела широкую набережную, яркую рекламу, большие магазины и красивые дома.

— Да что с тобой?! — удивилась Полина. — Что ты уставилась на этот сквер? В нем же нет ничего интересного! Лучше посмотри вперед, мы как раз подходим к дому начала девятнадцатого века, построенному по проекту Свиязева — главного архитектора города.

Анжела увидела нарядное ярко-красное здание с портиком, колоннами, палисадником и массивными воротами. Дом очень понравился Анжеле какой-то своей домашностью. Потом Полина повела ее к кафедральному собору Спасо-Преображенского монастыря и дому архиерея. У девушки даже дух захватило от открывшегося ей зрелища. Они стояли в самом центре города на вершине горы Слудки. За спиной возвышалась шестидесятисемиметровая колокольня, а далеко внизу, под ногами блестела ровной полосой припорошенного свежим снегом льда Кама. И это тоже привело Анжелу в восторг — все было так радостно, так вольно. Анжела полной грудью вдыхала свежий морозный воздух и готова была стоять на этой горе до вечера, но неугомонная Полина торопила ее смотреть Театр оперы и балета, известный своими танцорами и хореографами. Анжела с тем большим сожалением покинула Слудку, что театр совершенно разочаровал ее — он был выстроен в том же стиле, что и столичные, и так же, как они, дышал унынием и скукой. Полина не понимала, что Анжела невольно сравнивает города. Девушки посмотрели еще несколько небольших старинных церквей и решили, что, пожалуй, пора уже возвращаться в гостиницу и собираться в дорогу, если они хотят еще успеть пообедать перед отъездом.

Как ни странно, вещи были в основном Полинины, у Анжелы же была только маленькая дамская сумочка да большая сумка с подарками. Увидев разбросанные по всей комнате вещи подруги, Анжела приготовилась к долгим суматошным сборам, но Полина, умевшая за минуту навести ужасный беспорядок где угодно, умела так же оперативно и без суеты все собрать, так что подготовка к отъезду заняла у девушек не больше получаса. До поезда оставалось еще два с половиной часа, и подруги, как и собирались, отправились в главный ресторан города «Камский».

Прогулка по городу завершила то, что начали прогулки по больничному парку, — окончательно стерла с Анжелиной души пыль, и Анжела чувствовала себя легкой и свободной как никогда. Ей казалось, что она никогда не ела с таким аппетитом и таких вкусных блюд. Девушки заказали себе обычные десерты и привычное красное полусухое вино, а вот первое и второе выбрали из национальной кухни коми.

На вокзале было шумно, проворно сновали по платформе носильщики с тележками, громко объявлялось о прибытии, отбытии и посадках, голосисто предлагали купить горячих пирожков бегающие вдоль вагонов бабы. Девушки пробрались в купе, оказавшееся, к их радости, полностью в их распоряжении до самого Вестюжанска.

Поезд пронзительно загудел и, качнувшись, поехал. Пока не выехали из города, Анжела молча смотрела в окно, а потом повернулась к подруге и твердо посмотрела ей в глаза. Обе девушки понимали, что настало время рассказать все без утайки, потому что именно на абсолютном доверии и открытости держалась их долгая горячая дружба, потому что только зная все, они могли действительно помогать друг другу. Полина, понимая, как тяжело, должно быть, подруге начать свою исповедь, решила сперва сама рассказать, как она узнала о том, что Анжела в пермской больнице. Благодаря вопросам, которые неизбежно возникнут по ходу рассказа, монолог мог легко превратиться в гораздо более легкий для обеих диалог. После первых, самых сложных, фраз разговор вполне наладился.

— Ты можешь себе представить мое удивление, — рассказывала Полина, — когда вместо обычного твоего звонка мне вдруг позвонил из Петербурга какой-то мужчина, да еще начал так официально разговаривать: «Вас беспокоят из Санкт-Петербурга…», а сам как будто улыбается.

— Это, наверное, был Кирилл. — Анжела даже улыбнулась при воспоминании об этом человеке и его доме.

— Не знаю. Он не представился. Просто назвал себя твоим хорошим знакомым и рассказал, что ты, как он выразился, разошлась с Владимиром Анатольевичем и теперь, как ему кажется, находишься на грани срыва, что он сам посадил тебя на поезд, но, несмотря на то, что твое состояние внушило ему серьезные опасения, не смог сам проводить тебя из-за работы, и решил позвонить мне, чтобы я сама, раз уж я твоя лучшая подруга, что-нибудь придумала. Тоже мне, хорош друг и мужчина: отослал — и в кусты, переложил все на слабые женские плечи, — не удержалась от возмущения Полина.

— По-моему, ты слишком много хочешь. Кирилл замечательный человек, он и так очень много для меня сделал. А из того, что он мужчина, совсем не следует, что он может бросить работу и поехать через всю Россию сопровождать девушку, которую знает всего несколько месяцев и которой никогда ничего не обещал. Кстати, откуда у него твой телефон? Я действительно очень много рассказывала о тебе, но никаких координат не давала.

— Ты, как обычно, слишком добра. И, честно говоря, ничего замечательного я ни в его интонациях, ни в его разговоре не заметила. — Полина презрительно пожала плечами. — А телефон он, по его же собственному признанию, взял тайком из твоей записной книжки. Уж не знаю, при каких обстоятельствах.

— Наверное, когда я спала, — догадалась Анжела. — Понимаешь, последние две ночи перед отъездом, когда я уже разошлась с Володей, — она покраснела, произнося эту не вполне правдивую фразу, — я провела у него почти в бессознательном состоянии. Вот он, видимо, видя, как мне плохо, и решил подстраховаться.

— Ужас какой! А сама ты не могла мне позвонить, если все было так критично?

— Я, честно говоря, ни о чем не думала. Я и у Кирилла-то оказалась случайно, только благодаря одному незнакомцу.

— Ясно. Ты, конечно, как всегда, потеряла голову. Так вот, — вернулась Полина к своему рассказу, — этот твой Кирилл ничего лучшего не придумал, как посоветовать мне перехватить тебя по пути. Может быть, в Петербурге поезда и ходят по десять штук в день по всем направлениям, но из Вестюжанска так просто до Питера не доедешь. Другое его предложение было теоретически уже более реально, но хамства и безразличия в большом городе, думаю, не меньше, чем у нас, а то и больше, так что он мог бы и догадаться, что пойти на вокзал к диспетчеру и «попросить его связаться с нужным поездом», а там, в свою очередь, попросить проводников последить за одной из пассажирок, причем не ребенком, а взрослой нормальной женщиной — дело гиблое. На этом его идеи иссякли.

— Ты зря его обвиняешь, — перебила Анжела, — Кирилл действительно считал, что в нашем городе вполне можно прийти на вокзал и договориться с кем угодно о чем угодно.

— Он что, идиот?! — искренне удивилась Полина.

— Нет. Это я его запутала, — Анжела виновато опустила голову. — Мне было так плохо в Петербурге от его чопорности и холодности, что наш Вестюжанск казался мне оттуда таким уютны, душевным, словно это и не город вовсе, а одна большая семья, и все родные, все все понимают и участливо входят в чужое положение. Я ему таким Вестюжанск и изображала. Он, наверное, решил, что он вообще больше похож на деревню.

— И в самом деле! Только ты-то не очень похожа на деревенскую жительницу. В конце концов, очень многим людям, всю жизнь прожившим в больших городах, все остальные кажутся деревнями. Но делать что-то было надо. Разговор по душам с диспетчером, разумеется, ни к чему не привел бы, а вот некоторое количество денег и умение Салика договориться с кем угодно сделали свое дело, и я имела возможность получить некоторую информацию о твоем поезде. Я рассчитывала, что если все будет хорошо, то я просто встречу тебя, а здесь уж как-нибудь все уладим. А если случится что-нибудь экстремальное, то об этом будут знать на станциях, а значит, узнаю и я, и тогда уже нужно будет действовать сообразно случившемуся.

— Какая ж ты все-таки молодец! И Салику твоему спасибо!

— И вот не прошло и суток, как с пермского вокзала сообщают, что с твоего поезда, с двенадцатого вагона сняли пассажирку и на «скорой» увезли в больницу. Ну, думаю, это точно ты, больше некому. Мне сердце-то еще с самого утра нашептывало, что быть беде. Я, естественно, стала звонить по всем больницам Перми, узнавать, где ты, что да как. Спасибо опять же Салику — у его ребят есть, кажется, абсолютно все телефоны. Больницу, куда тебя отвезли, я нашла быстро, а вот что с тобой, мне долго говорить не хотели, пока не поняли, что я могу быть им полезна, так как являюсь твоим близким другом и могу прояснить ситуацию.

— И что тебе сказали? — не скрывая волнения, спросила Анжела.

— А что было, то и сказали. Лекарственное отравление. На девяносто девять процентов — попытка суицида. А когда я рассказала что знала, то и последние сомнения исчезли.

Анжела облегченно вздохнула — самое страшное из предстоявших признаний было позади. Теперь она могла спокойно смотреть подруге в глаза, поняв, что Полина уже приняла и обдумала этот факт и не будет читать ей мораль и мучить ее бессмысленными упреками.

— А у меня этих сомнений не было с самого начала, как только я узнала о том, что тебя с поезда сняли. Сутки я места себе не находила, — продолжала Полина, — пока наконец не стало точно известно, что опасность миновала и твое выздоровление теперь только вопрос времени. С легким сердцем я позвонила твоим ничего не знавшим родителям и, как обычно, заверила их, что ты звонила и что с тобой все в порядке.

Анжела снова облегченно вздохнула, но потом нахмурилась и напряженно спросила:

— А разве при попытке самоубийства человека не ставят на учет в психиатрическую лечебницу, и разве об этом не сообщается ближайшим родственникам?

— Ты совершенно права. Ставят на учет и сообщают родственникам. Но, к счастью, у нас все ленивы и торопиться не любят. И пока в психиатрической клинике, где на тебя и в самом деле, завели карточку, собирались да копались, я успела завести небольшую интрижку с главврачом и… — Полина победно и лукаво улыбнулась. — Не то что родителям не сообщили, а и записи о тебе не осталось.

— Ты просто гений, Полинка!

— Нет. Я просто женщина! Немножко более решительная и наглая, чем некоторые. Так что с психушкой все уладилось, а вот к тебе в пятую городскую меня раньше, чем разрешил главврач Георгий Геннадьевич, на которого они там все чуть ли не молятся, и не пустили. Эта больница оказалась каким-то удивительным местом! Я нигде еще не видела такой чистоты, такой заботы о пациентах и такой неподкупности всего персонала — от дворника до главврача. Мое невмешательство, кажется, и в самом деле пошло тебе на пользу.

— Больница действительно потрясающая, и Георгия Геннадьевича они все очень любят и уважают. Наверное, в любой другой клинике я бы за три с половиной недели с тоски умерла, а отсюда даже уходить не хотелось. Я сейчас, когда уже все позади, начинаю понимать, как хорошо у них продумана система реабилитации. Потом как-нибудь обязательно попробую тебе объяснить.

— Да уж я и сама поняла, что не из тупого упрямства там люди с такими лицами работают, что ни в тупости, ни в упрямстве их обвинить и в голову не придет. В общем, ожидая твоего выздоровления и улаживая дело с психушкой, я три недели прожила в Перми и, честно говоря, очень довольна. Отличный оказался город. И красивый, и музеи с театрами есть, и клубов всяких полно, и климат чудный. Это тебе не наши морозы. Здесь зима — просто праздник. И снега куча, и не холодно.

— Да, климат прекрасный. — И Анжела уже спокойно, без всякого стеснения или напряжения стала рассказывать подруге о своей жизни в Северной столице.

Девушки засиделись далеко за полночь и легли спать уставшие, но зато с чистыми легкими сердцами, не скрыв никаких тайн. Впереди было еще трое суток пути, в которые можно было теперь беззаботно болтать о чем угодно, читать или просто смотреть в окно — любоваться пейзажами.

 

Глава сорок первая

Анжела вслед за Полиной выскочила на заснеженную платформу и поежилась — в Вестюжанске, как и всегда в начале февраля, был мороз. Девушки нырнули в ветхое здание вокзала, прошли по пустому гулкому залу ожидания и вышли на площадь. Не успели они сделать и нескольких шагов, как к Полине кинулся радостно улыбающийся черноволосый смуглый мужчина. Он подхватил Полину на руки и весело закружил свою звонко смеющуюся подругу по всей маленькой привокзальной площади.

— Да пусти же, сумасшедший! — наконец не выдержала Полина. — Как тебе не стыдно! От восторга ты забыл про Анжелу! — И она потянула смутившегося Салика к одиноко стоявшей подруге. — Вот, познакомься, это и есть мой Салик. И прости его за бестактность, но он просто ошалел от радости, как ребенок.

— Здравствуйте! — Анжела протянула руку и встретила мягкое пожатие сухой ладони.

— Я очень рад с вами познакомиться. Полина так много о вас говорила, что я уже заочно проникся к вам самыми теплыми дружескими чувствами.

— Спасибо, — Анжела смущенно опустила глаза, — я очень вам благодарна. Вы столько сделали для меня, совершенно вам чужой и незнакомой женщины… И подарки…

— Ну что вы! Как не совестно! — Салик даже притопнул от возмущения. — Какая же вы мне совершенно незнакомая и чужая, когда вы — самая близкая подруга женщины, которую я люблю больше всего на свете?! — Он нежно притянул Полину к себе и поцеловал ее.

— Ну, хватит любезностей и нежностей, — скомандовала Полина. — Считайте друг друга друзьями и обходитесь без лишних церемоний, а то мы так все трое замерзнем и умрем с голоду.

— Конечно, конечно, извините, — засуетился Салик, — пойдемте скорее в машину. — И, подхватив все вещи, быстро пошел вперед.

— Ну как? — подмигнула Полина подруге.

— Здорово! Он просто прелесть! И так тебя любит!

Девушки нырнули в теплый салон «Форда», и он, заворчав, мягко тронулся с места.

— Ты, наверное, хочешь скорее домой, — скорее утвердительно, чем вопросительно сказала Полина. — Поэтому мы сейчас привезем тебя прямо в объятия соскучившихся родителей, а уж завтра ты, без всяких разговоров, идешь с нами в «Сибирэллу» отмечать свое возвращение.

— Да что отмечать-то? — Анжела опустила голову. — Ведь никакого триумфа, даже наоборот.

— Глупости какие! Ты столько времени не была в родном городе, что одного этого уже было бы достаточно, чтобы устроить праздник. А ты еще и рассталась наконец со своим Вольдемаром, оказавшимся, как я и думала, редкостным подонком. И не просто рассталась, а выбросила его из своего сердца, залечила рану и теперь открыта для новой жизни. Это ли не повод для радости?! Ты вспомни, когда я из Москвы вернулась, так чуть не месяц гуляла.

— Приехали! — радостно воскликнул Салик, затормозив у Анжелиного дома.

— Ну, до завтра. — Полина поцеловала подругу. — Я уж не пойду с тобой, а Салик поднимется, донесет сумку. И не возражай! На то он и представитель сильного пола.

Дома мама и папа заохали и заахали в два голоса, с полчаса не могли наобниматься и нацеловаться с любимой дочерью, для которой, конечно же, был приготовлен праздничный ужин. Полина, разумеется, не преминула предупредить их о дне прибытия Анжелы, потому что была уверена, что даже радостные сюрпризы плохо отражаются на здоровье пожилых людей.

— Боже мой! Как ты похудела! — всплеснула руками мама, когда Анжела вышла из душа в своем стареньком домашнем спортивном костюме. — Ну ничего, мы тебя здесь быстро приведем в порядок, снова станешь гладкой да пригожей. А то что это такое, одежда как на вешалке болтается! На женщине все должно исправно сидеть, фигуру подчеркивать. Ну, садись-садись, ешь. Вон сколько мы наготовили-то. И «Спотыкач» твой любимый, и пирожки с мясом, с вареньем, и рыба запеченная…

— Хватит-хватит! — смеясь, замахала руками Анжела. — Этак ты только перечислять до утра будешь. А я, если все это съем, — она кивнула на уставленный угощениями стол, — стану не то что гладкая да пригожая, а жирная да противная.

«Да, как бы не растолстеть до такой степени, что всю одежду новую покупать придется! О том чтобы остаться такой, как сейчас, и думать нечего», — вздохнула девушка, зная, что мама не успокоится, пока не увидит, что привела дочь в нормальное, по ее представлениям, состояние. А худощавых она не любила. Даже в молодости, будучи пухленькой, она нисколько не страдала от этого обстоятельства и никогда не могла понять стремления Анжелы похудеть. Девушка еще лет в пятнадцать с трудом добилась права заниматься специальной гимнастикой и придерживаться диеты, которую мама до сих пор старалась нет-нет да и нарушать. Семейные застолья были для этого самым удобным предлогом — ведь не станет же Анжела привередничать при гостях или обижать маму, отказываясь от ее блюд, с такой любовью приготовленных.

— Да садитесь же, — вмешался в разговор папа. — Не знаю, как вы, а я, например, голодный — мать, пока пироги-салаты делала, и про обед забыла. Да и давно уже пора за приезд выпить, а потом уже и болтать сколько душе угодно.

Женщины уселись, и отец уже начал разливать наливку, как Анжела, ахнув, снова вскочила.

— А подарки-то! — спохватилась она. — Я совсем про подарки забыла! Сейчас достану! — И прежде чем родители успели возразить, выбежала из комнаты.

«Господи, только бы не покраснеть, — думала девушка, роясь в еще неразобранной сумке и спешно придумывая короткие истории про то, как были куплены подарки. — Папа точно спросит, где я книжку купила, да дорогое ли пиво, и мама, наверное, тоже захочет узнать, почему в Питере бересту продают — придется про Новгород говорить. А я там и не была! Как здорово, что Кирилл мне много о нем рассказывал! — она благодарно улыбнулась, вспомнив хозяина чудесной кухни. — Хорошо еще, что я про них сейчас вспомнила, а то, выпив, совсем соврать не смогла бы», — вздохнув, она подхватила свертки и вернулась к столу.

С подарками все обошлось благополучно: Анжела очень правдоподобно рассказала, где что купила и почему именно это выбрала, мама не могла наглядеться на изящные, словно кружевные, шкатулочки, а папа, с трудом вытерпев часа полтора общей беседы, не выдержал, извинился и отошел на диван читать книжку («Балтика» была торжественно отнесена в холодильник до ближайших выходных, когда можно будет похвастаться — угостить заходившего почти каждое воскресенье приятеля). А Анжела с мамой еще долго, до глубокой ночи разговаривали о том, что произошло за последние полгода в Вестюжанске, что интересного в Петербурге и почему надо было уйти от доктора. Этот последний пункт был, разумеется, самым сложным и болезненным для обеих женщин, но Анжеле все-таки удалось совершенно успокоить маму относительно разрыва с Володей, представив все в самых выгодных и, главное, совсем не тревожных красках.

На следующий день, выспавшись, разобрав вещи и решив, что надо возвращаться на работу на следующей неделе, с понедельника, Анжела отправилась гулять по городу. Каким крошечным и по-домашнему милым предстал он перед ней после нескольких месяцев жизни в большом городе!

«Кажется, я была не так уж не права, описывая его Кириллу как тихое уютное гнездышко, — подумала девушка. — Люди и организации, конечно, не совсем такие душевные, как казалось из Питера, но в целом образ города вышел верный».

Отношение к Кириллу сложилось у нее странное: она была благодарна ему за теплые вечера и помощь перед отъездом, и воспоминания о нем неизменно вызывали у нее улыбку, но писать или звонить ему, поддерживать какие-то дальнейшие отношения она не хотела, все-таки в глубине души не простив предательства: он превратился в человека, о котором всегда приятно вспомнить, но который навсегда остался в прошлом и которого уже не должно быть в настоящем и будущем. Поняв это и таким образом избавившись от последнего, что еще реально связывало ее с Петербургом и тянуло назад, Анжела почувствовала такую легкость и свободу, что ей казалось, будто она не ходит, а летает по родным улицам и скверам. По дороге она, махнув рукой на диету, соблюдать которую в ближайшие дни все равно не было никакой возможности, несколько раз покупала сливочное в вафельном стаканчике мороженое — самое обыкновенное, какое всегда было в детстве. Вдоволь нагулявшись и начав мерзнуть, но все еще не желая уходить с любимых улиц, она решила пообедать не дома, а в уютном и не очень дорогом трактирчике на набережной, где заказала пельмени — настоящие, сибирские, совсем не похожие на суррогатные и какие-то пустые «Колпинские», рюмку кедровой водки, чтобы согреться, традиционный местный пирог с брусникой и горячий чай на десерт. Наконец уже часов в пять, выпив несколько чашек чаю и насмотревшись на Ломню, скованную льдом и пестреющую весело катающимися на коньках детьми, Анжела поспешила домой приводить себя в порядок и одеваться к обещанному Полинке походу в «Сибирэллу».

 

Глава сорок вторая

Полина приехала к восьми, и началась суматоха, которая всегда немного раздражала спокойную от природы Анжелу и от которой она за последние несколько месяцев уже успела отвыкнуть.

— Ну что ты надела?! — с порога возмутилась Полинка. — Здравствуйте, Елена Сергеевна, добрый вечер, Анатолий Петрович, — улыбнулась она родителям и снова накинулась на Анжелу: — Ты как будто не из столицы вернулась, а из глухой деревни. Это не я сейчас должна бы тебя учить, а ты мне рассказывать про новейшие моды. Ох, Гжелка-Анжелка, ничего-то ты не умеешь. — И Полина потащила смутившуюся подругу в комнату.

По-хозяйски открыв шкаф и, к ужасу аккуратной Анжелы, все вывалив оттуда на кровать, Полина принялась энергично перебирать наряды, прикидывая и комментируя. Конечно, почти все Анжелины наряды надеть было невозможно — так они были ей велики.

— Послушай, ты так будешь до ночи выбирать. А там Салик в машине ждет, неудобно, — нерешительно и больше для порядка, так как давно знала, что это бесполезно, протестовала Анжела.

— Салик подождет, ничего с ним не сделается. К тому же, он только выиграет от этого — ведь приятно же смотреть на красиво одетых женщин.

В конце концов, после сорока пяти минут примерок и обсуждений, была выбрана черная в обтяжку блузка с низким декольте и черные же, слегка поблескивающие узкие брючки, которые Анжела уже лет семь не носила. Хорошо, что они снова вошли в моду. Анжела недоверчиво смотрела на себя в зеркало. Она почти никогда не позволяла себе вещи в облипку, зная, как невыгодно они подчеркивают ее лишние килограммы, и сейчас не могла поверить, что все сидит идеально.

— Да что ты все вертишься, ищешь недостатки! Ты ведь на десять кило похудела — что не так?! Лучше пользуйся этим, лови момент, пока снова вес не набрала. На вот, последний штрих. — Полина протянула ей подаренный Саликом кулон. — Надевай, и побежали.

— Может, не надо, на дискотеку-то… — опустила глаза Анжела, очень полюбившая и ценившая это украшение.

— Вот еще! Тебе его для чего подарили — под подушку класть, что ли? Надевай-надевай — Салику будет приятно.

Последний аргумент был вполне убедительным, и Анжела повиновалась. Попрощавшись с родителями, девушки бегом спустились по лестнице и юркнули в машину.

— О, я не напрасно так долго ждал! — Салик оглядел Анжелу и даже присвистнул: — Просто грация, муза!

Анжела покраснела от удовольствия и смущения, а Полина победно улыбнулась:

— Ну, что я тебе говорила? — Потом повернулась к Салику: — Еле уговорила! Ты даже представить себе не можешь, как трудно бывает заставить эту скромницу быть красивой, а уж эффектной — вообще почти невозможно.

— Эффектность — это по твоей части. — Анжела выразительно посмотрела на нестандартный, эклектичный и, несмотря на это, сногсшибательный прикид подруги.

— Я люблю экспериментировать, в отличие от некоторых застенчивых приверженцев классики.

— Милые дамы, обсуждение нарядов пора заканчивать, — вмешался Салик, — мы уже приехали.

Клуб встретил их шумом, духотой и суматошно вспыхивающим яркими огнями полумраком.

— Я думаю, стоит сначала посетить бар, выпить по паре коктейлей, — наклонившись к самому уху подруги, сказала Полина.

— Коктейлей?.. — В памяти всплыло золотисто-зеленое кафе, «Бокал Моцарта», незнакомые улицы, ветер, мостик… — Я лучше вина, — ответила Анжела.

— Как хочешь, консерватор ты мой! — И девушки в сопровождении молчаливого Салика протиснулись к стойке.

— Может, пойдем за столик? — Салик посмотрел на единственный свободный высокий стул. — Я бы, честно говоря, взял что-нибудь поесть.

— Пожалуй, — согласилась Полина. — Тогда мы пойдем займем столик, а ты закажи мне «Синий Экстрим», Анжеле красного полусухого, а тебе я посоветую мясо по-чилийски. Я его здесь ела один раз — блюдо как раз для таких горячих мужчин, как ты. — Она стрельнула глазами в расплывшегося в улыбке Салика и увела Анжелу к видневшемуся у правой стены свободному столику.

В шуме, мелькании разноцветных ламп и изгибающихся в танцах тел, за бокалом вина и беззаботной болтовней время текло незаметно. Полина периодически вытаскивала подругу на танцплощадку, а потом они снова возвращались за столик. Было уже почти двенадцать, когда Анжела, повернувшись зачем-то к входной двери, застыла от удивления. К бару уверенной пружинистой походкой шел весело улыбающийся Игорь.

«Он же женат, мама мне говорила, — недоумевала Анжела. — Разве семейные мужчины, да еще такие серьезные и деловые, ходят по дискотекам?.. И без жены?..»

Но эти размышления были неожиданно прерваны: Игорь тоже заметил Анжелу и, мгновение поколебавшись, повернул к ее столику.

— Добрый вечер! — Он галантно склонился над протянутой ему для пожатия, а совсем не для поцелуя, рукой совсем уже растерявшейся Анжелы. — Ты даже не представляешь, как я рад снова видеть тебя. Игорь, — с легким поклоном он поцеловал руку Полине, поздоровался с Саликом. — Могу я к вам присоединиться?

— Конечно, — произнося это, Анжела все-таки вопросительно посмотрела на друзей, которые не замедлили с ней согласиться.

Игорь ушел и через несколько минут вернулся с пузатым коньячным бокалом, в котором едва заметно покачивалась коричневая жидкость, и блюдечком с тонкими дольками лимона.

— А вы? — Он посмотрел на стоявший перед Саликом стакан сока.

— Я за рулем.

— Ну, это святое, — понимающе кивнул Игорь и поднял бокал. — За красоту и очарование милых дам!

— И за галантных мужчин, — подхватила Полина.

Анжела, хотя и была рада встретить друга, с которым она провела столько интересных и приятных вечеров, чувствовала себя неловко. Ей все казалось, что Игорь не должен ходить по барам, тем более один.

«Может быть, я все-таки ошиблась в нем? — думала она. — И он действительно такой, каким показался ей в день «знакомства», а все его вежливость и извинения только маска? Или у него что-то не сложилось с женой? Может, он несчастлив в браке?» — Анжела, питавшая к нему искренние дружеские чувства, уже готова была расстроиться.

— Могу я пригласить вас? — оторвал ее от размышлений голос соседа.

Она подняла глаза и увидела склонившегося в ожидании ответа Игоря, задорно подмигивающую ей Полинку и ободряюще улыбающегося Салика. Над залом плыли медленные тягучие звуки «Frozen» Мадонны. Анжела взглянула на Игоря, лицо которого вдруг стало очень серьезным и даже немного печальным, и, робко подав ему руку, прошла к танцплощадке. На спине тотчас сомкнулись сильные, но ласковые руки. Девушка положила ладони на широкие плечи.

— Ты, наверное, уже знаешь, что я женился, — тихо, наклонившись к самому ее уху, начал Игорь и почти неощутимо коснулся мочки губами.

Краска разлилась по лицу и шее и даже открытой глубоким вырезом груди Анжелы.

— Прости мне эту вольность, но я так давно не видел тебя… — поспешил извиниться Игорь, почувствовав, как напряглось под его руками тело девушки.

— Ничего, — почему-то сказала она, хотя собиралась рассердиться. — Да, я знаю, что ты женился, и поэтому меня очень удивляет…

— Что я прихожу по ночам в клуб, один, да еще провожу время в обществе очаровательной девушки и даже позволяю себе вольности?

— Да.

— Видишь ли, — Игорь невесело усмехнулся, — я женился, потому что так было надо, потому что нам обоим, мне и моей жене, это было удобно и выгодно. Но мы испытываем друг к другу симпатию и уважение, а не страсть и любовь. И я не обманываю ее и не нарушаю никаких обещаний, проводя время подобным образом.

— Но тогда почему бы тебе не поухаживать за какой-нибудь другой девушкой? А мы с тобой могли бы просто, как раньше, беседовать за чашкой чая и твоими любимыми яблочными пирожками.

— Если бы тебя здесь не было, я бы, разумеется, поухаживал за кем-нибудь, ведь не пить же коньяк я прихожу сюда. Но если рядом дорогой человек, разве можно смотреть на кого-то еще?

Анжела опустила голову и пыталась придумать ответ на это неожиданное признание.

— Ты ведь теперь свободна, — полувопросительно сказал Игорь.

— Свободна. Но я люблю в тебе друга, а не… К тому же ты все-таки, как ни крути, женат.

— Это не так уж важно. Главное, что я люблю тебя, люблю серьезно, по-настоящему. Если ты только захочешь, я буду полностью обеспечивать тебя, проводить с тобой почти все свободное время.

— Нет, Игорь! — Анжела грустно, но уверенно покачала головой. — Ты знаешь, я не принимаю подобных отношений, даже если они и построены на искреннем чувстве. В них все равно есть изъян, и он рано или поздно проявится, и все рухнет. А жить с сознанием этого — пытка. Да и отношение у меня к тебе совсем другое.

— Я знаю. Знаю я и то, что теплые дружеские отношения иногда могут перерасти в любовь. Впрочем, это не важно, если ты все равно не согласна. — Игорь говорил печально, но совершенно спокойно. — Вот и песня как раз закончилась. Хочешь, еще потанцуем? Просто поболтаем о чем-нибудь, как ты и хотела? Или вернемся за столик?

— Давай вернемся. Только мне кажется, нам лучше не общаться некоторое время.

— Понимаю.

Спустя некоторое время Игорь извинился и, сославшись на то, что завтра у него очень много дел, попрощался и ушел. Анжела облегченно вздохнула. Полина, от которой никогда не укрывалось ничего, имеющего отношение к любовной сфере, внимательно посмотрела на подругу, а потом сказала что-то Салику на ухо. Он понимающе кивнул и, извинившись, покинул их — нужно проверить машину.

— Что произошло?

— Ничего особенного. То есть… — замялась Анжела. — В общем, Игорь признался мне в любви, сказал, что женился по расчету, ради взаимной выгоды, и предложил стать его любовницей. Я бы даже сказала — содержанкой на полном обеспечении.

— И ты, конечно же, отказалась!

— Да.

— Знаешь, иногда у меня возникает огромное желание тебя выпороть! Твой идеализм очень сильно смахивает на инфантилизм. Не находишь?

— Но я же не люблю его!

— Это не аргумент. Мы уже тысячу раз говорили об этом. Я еще могла понять, что ты не хотела выходить за него замуж, потому что любила своего Володю. Хотя и тогда это было абсурдно. Но сейчас-то твое сердце абсолютно свободно! И не будет даже никакого обмана: его жена, надо полагать, раз они поженились ради взаимной выгоды, ведет такой же свободный образ жизни, как и он.

— Все равно, это неправильно. И ты сама это знаешь не хуже меня, — не сдавалась Анжела.

— Это умно и выгодно.

— Это грязно.

— В данном случае — нисколько. Все совершенно честно. Открыто и легально.

— В Европе публичные дома тоже легальны. Но проституция не становится от этого делом более чистым.

— Не сравнивай. Да и легальные бордели гораздо лучше подпольных. В смысле нравственной атмосферы в государстве.

— Это все равно. Не должно быть никаких!

— Ты удивительно наивна! Как будто мужчины станут от этого честнее!

— Им придется. У них станет гораздо меньше возможностей предаваться разврату.

— И им придется пользоваться такими дурочками, как ты, как это сделал Володя. К тому же, из-за отсутствия борделей не станет меньше похотливых женщин. Это, знаешь ли, природа.

— Если разврат будет осуждаться всегда и не поощряться тайно, то природу придется обуздать.

— Только почему-то за всю историю человечества этого сделать не удалось. И вообще давай прекратим этот идиотский разговор. Мы говорили о тебе и Игоре, а совсем не о проституции, которой в данном случае и не пахнет.

— А чем же тогда, по-твоему, пахнет?

— Хорошей жизнью.

— Построенной на вранье.

— На разумном компромиссе.

— Мы никогда не придем с тобой к единому мнению в этом вопросе. И мы уже так давно это знаем, что просто непонятно, зачем снова и снова поднимаем его.

— По привычке, наверное. — Полина улыбнулась и нежно обняла подругу.

Так их и застал вернувшийся в зал Салик — сидящих в обнимку и о чем-то мирно и весело болтающих.

— Это прекрасно, когда женщины не ссорятся! — сказал он.

— А разве обычно они ссорятся? — искренне удивилась Анжела.

— Понимаешь, Салик родился и вырос в большой и шумной таджикской семье, где на кухне всегда оказывается не одна и даже не две хозяйки, а гораздо больше. И, разумеется, в такой обстановке неизбежны громкие бурные ссоры, которые, конечно, мгновенно прекращаются с приходом мужчин или жены хозяина дома, но не замечать их невозможно.

— Просто как в фильмах про Восток! У вас что, действительно до сих пор так?

— Конечно! И у нас никто не хочет это менять. Мы так привыкли. Без этого шума и суматохи в доме будет одиноко и пусто. Это здесь, на Севере, в городах достаточно одной женщины в доме. — Салик улыбнулся и крепко обнял Полину.

— Может быть, уже поедем домой? Почти три часа уже. — Полина сладко зевнула.

— Поедем, — с радостью согласилась уставшая за день Анжела.

— Чего хотят женщины, того хочет Бог, — процитировал Салик и пошел расплачиваться.

 

Глава сорок третья

Дни потянулись спокойные. Анжела быстро уладила на работе вопрос о восстановлении и с давно забытым удовольствием принялась за разработку нового проекта. По выходным она часто приходила к Полине, где подруги проводили время, как делали это уже много лет, за бутылочкой хорошего легкого вина или «Спотыкача». Постепенно морозы стали меньше, дни длиннее, и не успела Анжела оглянуться, как в Вестюжанске началась весна.

Снег потек по улицам мутными ручейками, небо стало светло-голубым, а по подвалам и чердакам, как это всегда бывает весной, замяукали котята. И, конечно же, очень скоро Анжела наткнулась на очередное мокрое дрожащее существо со сломанной лапой. Завернув котенка в шарф и прижав его покрепче к груди, Анжела шла по одной из тихих аллей городского парка, грустно, но без боли, думая о том, что прошел год с того дня, когда, потянувшись за котенком, она упала и сломала ногу. «Подумать только! Сколько всего случилось и было пережито из-за какой-то гнилой доски! А вот сегодня, в такой же теплый солнечный день, как тогда, я иду, снова прижимая к груди озябшее дрожащее создание!»

Анжела рассеянно оглядела переулок и неторопливо пошла через дорогу. Но не успела она сделать и нескольких шагов, как, с визгом выехав из-за поворота, ее сбила с ног какая-то шальная машина. К счастью, Анжела не потеряла сознания и даже не выпустила дико мяукнувшего котенка. Еще крепче прижав его к груди, она приподнялась, с трудом встав на колени, так как правое бедро сильно болело, и хотела посмотреть на сумасшедшего водителя, который ездит на такой скорости по городу. От склонившегося к ней человека сильно пахло спиртным.

«Понятно, — вздохнула Анжела. — Но это не оправдание, а только усугубление вины. Хотя что с пьяного возьмешь… Извинится — и хорошо».

Девушка обернулась, и на мгновение у нее в глазах потемнело.

— Не может быть! — прошептала она.

— Может, — печально, как показалось Анжеле, а на самом деле не очень внятно, ответил мужчина.

— Но ты никогда не позволял себе такого! Что с тобой случилось?! — Анжела удивлялась уже не самому совпадению, а состоянию, в котором так неожиданно встретила бывшего возлюбленного.

— Бывает, — как-то неопределенно махнул рукой Володя.

— Ну, пока… — Анжела совершенно не представляла, что еще можно сказать.

— Пока, — согласился Володя. — Ты же вроде в порядке.

— В полном.

Володя, качнувшись, распрямился и сел в машину. Анжела встала и отошла на тротуар. Но не успела она проводить взглядом не очень ровно ехавшую «Ауди» и прийти в себя, как к ней подошла пожилая пара.

— Вы в порядке?

— Да, — удивилась Анжела. — А в чем дело?

— Мы все видели, — ответили в один голос пенсионеры.

— Что видели? — не поняла Анжела.

— Да как этот пьяница вас сбил.

— И что? — Анжела совсем растерялась.

— Как «что»?! Вам-то, понятно, не до того было, а мы и марку, и номер машины запомнили.

— Зачем?

— Так в милицию сообщить, в ГАИ.

— Не надо. Что вы?!

— Как же «не надо»?! — возмутилась женщина. — Что же получится, если этим бандитам все с рук спускать?! Нет уж, заявление писать надо.

— Да ведь он не виноват! Это я виновата — надо было смотреть, прежде чем дорогу переходить. А я задумалась, не огляделась.

— Ну, это дело вашей совести, — кивнул мужчина, — а пьяному за руль садиться нельзя и на такой скорости по городу ездить тоже нельзя. Вот вам, положим, повезло, ведь и насмерть могли сбить.

— Этот не мог… Два раза не умирают… — покачала головой Анжела.

— Что? — не поняли старики. — Что вы хотели этим сказать?

— Ничего-ничего, — спохватилась Анжела. — Это я о своем.

— Так вы пойдете с нами в ГАИ?

— Нет. У меня, видите, котенок замерзает, его в дом скорее надо. — И Анжела быстро перешла на другую сторону.

— Странная какая, — пожала плечами женщина, — о котенке каком-то заботится, а что ее чуть не покалечили, не думает. Ладно, пойдем. Тут отделение недалеко. Ты номер-то не забыл?

— Не забыл, не забыл. — И они неторопливо пошли к проспекту.

 

Глава сорок четвертая

Через несколько дней Анжеле пришла повестка, по которой она должна была через две недели явиться в суд в качестве свидетельницы и пострадавшей в дорожно-транспортном происшествии. Растерянная и напуганная, Анжела позвонила Полине.

— Так иди, конечно, свидетельствуй! О чем тут еще думать! Такой шанс отыграться!

— Как отыграться, ты что?! Я и не думала об этом. Ты только представь, ведь это же скандал будет на весь Вестюжанск — главврач больницы в пьяном виде за рулем.

— Конечно, скандал, да еще какой! Его и прав лишат, и места в больнице. А еще он тебе моральный ущерб выплатит.

— Да не надо мне его денег! И лишать я его ничего не хочу.

— И зря! Он-то тебя жизни чуть не лишил, и ничего — не подавился. Таких подонков наказывать надо, и пожестче. Тем более когда сама судьба тебе его в руки дает, даже делать ничего не надо. Подтвердить только, и чуть-чуть, совсем крошечку преувеличить.

— Да я как раз хочу замять все.

— Ну ты даешь! Ладно, я сейчас на работе, не могу это долго обсуждать. Я к тебе вечерком загляну — поговорим. Пока.

— Пока.

Только она нажала сброс, как мобильник требовательно запищал. Анжела взглянула на дисплей и застыла — на нем высветился номер Володи.

«Что ему, интересно, может быть нужно от меня? Может, лучше не брать трубку… Нам ведь абсолютно не о чем говорить. А вдруг у него что-нибудь случилось?»

— Да, я слушаю.

— Анжела, здравствуй. Извини мне мою наглость, если можешь, но, пойми, я в безвыходном положении, у меня просто нет выбора. Я хотел попросить тебя выступить на суде в мою пользу. Ты ведь уже знаешь, что назначено судебное разбирательство, административная ответственность…

— Да, знаю. Как раз сегодня получила повестку. Но я не писала на тебя никаких заявлений, поверь мне. Как ты меня сбил, видела какая-то пожилая пара. Они еще тогда ко мне подошли, сказали, что запомнили номер машины и считают своим долгом заявить в ГАИ. Я попыталась было сказать, что сама виновата, по рассеянности на дорогу не посмотрела, прежде чем переходить. Но разве их переубедишь… Да и в травме, куда я была вынуждена обратиться, хоть это даже не перелом, наверное, врач сообщил в ГАИ. Не знаю.

— Спасибо тебе. А ведь ты могла бы мне отомстить…

— Это не в моих правилах, — сухо сказала Анжела. — Можешь быть спокоен, я на тебя наговаривать не буду.

— Спасибо еще раз. Огромное тебе спасибо. С меня причитается.

— Мне ничего не надо. Пока.

Вечером примчалась Полина, но переубедить подругу ей так и не удалось, тем более после того, как ее попросил Володя (о чем она, правда, пока не стала рассказывать).

До суда оставалось еще две недели, а слухи о происшествии и о том, что его будут разбирать в суде, уже расползались по всему городу. Еще бы — главный врач городской больницы, молодой, перспективный, совсем недавно получивший эту должность в связи с уходом на пенсию своего предшественника (только-только ставшего к тому же его тестем) — и такой скандал! Дней через пять об этом говорили уже все кому не лень. Как-то вечером, когда Анжела была одна, в дверь робко позвонили. Анжела ожидала кого угодно, только не Володю, протягивавшего ей букет роз и коробку конфет.

— Что тебе нужно? — Анжела стояла в дверях, не приглашая гостя войти. — Ведь мы, кажется, договорились обо всем, и я сказала, что мне ничего от тебя не надо.

— Я пришел просить о большей услуге, чем мы договаривались. — Володя виновато опустил голову.

— Что?! Ну знаешь, даже моему ангельскому терпению есть предел! — искренне возмутилась Анжела.

— Выслушай меня, прошу тебя, — заторопился Володя. — Хочешь, я на колени перед тобой встану? — И, к ужасу Анжелы, он тут же это и сделал — прямо на лестнице, пачкая свое черное кашемировое пальто.

— Встань сейчас же, ты с ума сошел! — девушка потянула его за рукав. — Соседи увидят! И так, наверное, к глазкам прилипли. Разговоров будет! Проходи лучше! — Она снова, еще настойчивей потянула его.

— Хорошо, но обещай хотя бы выслушать меня!

— Обещаю. Проходи только.

Володя поднялся и вошел в коридор.

— Возьми! — Он снова протянул девушке цветы и конфеты.

— Не надо.

— Ну не нести же домой!

— Выброси.

— Не глупи! Не хочешь сама — подари кому-нибудь.

Володя прошел в кухню и присел на край табуретки.

— Ну так о чем же ты хотел просить? — спросила Анжела.

— Видишь ли, слухи о моем происшествии так расползлись и обросли такими деталями, что мне теперь просто житья нет. По больнице не пройти — последняя уборщица косится и чуть не пальцем показывает. Самое страшное, что жена от меня ушла. Я ей такой, замаранный, не нужен. А без нее, — Анжела при этих словах не удержалась от скептической улыбки, — у меня еще и место главврача отнимут. О правах я уже и не говорю — их-то мне так и так ближайшие лет пять не видать, а то и все десять.

— И чем же я могу тут помочь? Переловить всех болтунов?

— Почти: заставить их замолчать своими показаниями.

— Интересно как? То, что я по рассеянности не посмотрела на дорогу, никак не сделает тебя трезвым и не уменьшит скорости, с которой ты ехал. А врать, что ты не был пьяным, — бессмысленно, хотя этого и не может никто, кроме меня, подтвердить.

— Тогда почему же бессмысленно?

— Потому что только пьяный или сумасшедший может ездить так по городу и сбивать мирных граждан. Согласен?

Володя опустил голову. Несколько минут они молчали. Володя, казалось, что-то обдумывал.

— Спасибо. Я знаю, как ты можешь мне помочь, что для этого нужно сказать. Прав меня, правда, все равно лишат, хотя и не на столько лет, а вот жена, может, вернется, и места не лишат.

— Ну и что же это такое?

— Ты только не пугайся, ладно?

— Думаешь, ты еще чем-то можешь напугать меня после всего, что было?

— Прости. Ты скажешь, что сама бросилась под машину. Это, конечно, не снизит скорости, но обвинения в пьяном состоянии и наезде на человека снимутся.

— Да ты в своем уме?! Что я скажу родителям, которые, конечно, узнают об этом?..

— Заседание будет закрытым.

— Предположим. Но я вовсе не хочу позориться перед судьями или попасть на учет в психушку за попытку самоубийства. — Анжела отвернулась, чтобы Володя не заметил, как она побледнела.

— Ну, это я беру на себя, я все улажу.

— Все равно. Ты слишком много хочешь.

— Прости, что напоминаю, но когда-то ты сделала для меня гораздо больше…

— Не смей говорить об этом! Как у тебя только язык поворачивается! К тому же ты, кажется, забыл, что эту жертву — или, может, лучше назовем ее взяткой? — ты использовал не только для защиты диссертации, но и в качестве удобного предлога для разрыва со мной. Здесь тоже можно будет очень удобно избавиться от меня как от опасного свидетеля — ты же первый и ославишь меня как помешанную, чтобы никто мне не верил, если мне вдруг когда-нибудь придет в голову вывести тебя на чистую воду.

— Никогда! Клянусь тебе, я никому и слова не скажу, напротив, буду везде объяснять твое состояние минутным порывом человека, сломленного горем. Состояние аффекта не является болезнью, сумасшествием.

— Твои клятвы не стоят ломаного гроша.

— Но это единственный выход! Ну, пожалуйста! Я прошу тебя! Я умоляю!

— Однажды я все это уже слышала.

— Я по гроб жизни буду тебе обязан. Буду оказывать тебе любую помощь, любую поддержку, о чем бы ты ни попросила. В больнице, если что — тьфу-тьфу-тьфу, конечно, — все и для тебя, и для твоих близких, даже друзей всегда все будет бесплатно и по высшему разряду.

Володя снова встал на колени и попытался поцеловать Анжеле руки, но она резко отдернула их и отскочила сама, как будто перед ней была змея, а не просящий о помощи мужчина.

— Только без всего этого! Мне одного раза вполне хватило! Сядь обратно на табуретку, пожалуйста.

— Хорошо, как скажешь. — Володя покорно вернулся на свое место. — Что мне сделать, чтобы ты согласилась помочь мне?

Анжела молчала и даже не смотрела на него.

— Ты только представь, чего я лишусь, если ты не поможешь мне. Всего, чего я так долго и таким трудом добивался…

— Скажи лучше, таким обманом и пренебрежением к чужим страданиям.

— Прости! Прости меня! Это, к сожалению, единственное, что я могу сказать тебе, потому что оправдания мне, я знаю, нет. Но то что я лишусь жены и должности главврача — еще далеко не все. Ты же должна понимать, как тяжело быть изгоем, опозоренным перед всеми, всеми осуждаемым в маленьком городе. Мне нельзя будет даже здесь остаться. Я не найду приличной работы. Меня просто затравят!

Анжеле невольно вспомнился рассказ соседки по купе про затравленную до смерти девушку, и она передернула плечами.

«Боже мой, неужели, если я откажусь, его постигнет такая же участь? И я буду виновата в этом? — с ужасом подумала девушка. — Да нет, что же я такое выдумываю? — опомнилась она. — Володя прекрасно разберется с этим — уедет себе в Питер, да и дело с концом».

— Не говори чепухи. Ты отлично сможешь жить в другом городе, например, в Петербурге.

— Там я никогда не выбьюсь в люди, навсегда останусь выскочкой из провинции.

— И это глупости. Многие провинциалы живут там куда лучше коренных жителей.

— Формально — да. Но ты не понимаешь, несмотря ни на какие деньги и должности в приличном обществе, на меня всегда будут смотреть как на чужого, пришлого.

— Ты слишком многого хочешь. Извини уж за грубость, но, как говорится, и на елку влезть, и пятую точку не уколоть — нечестно, подло поступать и быть принятым в хорошем обществе невозможно. Не находишь?

— Ты права. Но тогда тем более мне необходимо иметь возможность нормально жить здесь. Или ты действительно хочешь отомстить мне, смешать меня с грязью, отправить на самое дно? Извини и не восприми это как наглость, но я в это никогда не поверю. Ты слишком добра, слишком хорошо умеешь понимать беды других и сочувствовать им.

— Не подлизывайся. Не поможет.

— Зачем ты притворяешься? Зачем так резко разговариваешь со мной? Это неестественно для тебя, и ты сама это знаешь.

— Ты так обидел меня, что, честно говоря, мне и притворяться-то особенно не приходится. Да ты и сам понимаешь, что просишь очень многого, при том что не в праве рассчитывать вообще ни на что.

Не найдя что ответить, Володя просто умоляюще посмотрел на Анжелу.

«Как они все похожи, когда просят, — подумала девушка, вспомнив взгляд Игоря, когда он пришел к ней извиняться, и глаза уже почти совсем забытого доцента Андрея Ивановича, когда он говорил, что не бросит ради нее детей, и тоже молил о прощении».

Анжела отвернулась и молчала, нарочито рассеянно глядя в окно. Но Володя был прав: мстительность была органически неприемлема для нее.

— Я подумаю, — наконец повернулась она к нему. — А теперь уходи.

Володя встал, благодарно посмотрел на нее, хотел было пожать или поцеловать руку, но замялся, еле слышно пробормотал: «Спасибо», и вышел. Анжела не двинулась с места, пока не услышала, как щелкнула входная дверь и на лестнице не раздались торопливые шаги. Тогда она присела на табуретку, облокотилась на стол и устало положила голову на руки.

 

Глава сорок пятая

— Ну, что? Почему ты так долго?! Я уже не знала, что думать! Все нормально? — Полина не давала вставить подруге ни слова, засыпая ее вопросами и не дожидаясь ответа.

Уставшая донельзя Анжела даже не пыталась прерывать бурные изъявления радости и возмущения Полины, по опыту зная, что это почти невозможно, пока Полина не выговорится и не остановится сама. Она сидела в халате, забравшись с ногами на диван и маленькими глотками пила чай.

— Ты что молчишь? Ты меня вообще слышишь?!

Анжела допила последний глоток и аккуратно поставила пустую чашку на стол.

— Конечно, слышу. Разве тебя можно не слышать? Я просто ужасно устала и решила переждать, когда ты нашумишься. Не обижайся, ладно? Извини.

— Это ты меня извини, — притихла Полина. — Я и не подумала о том, что ты, наверное, еле на ногах держишься, а я на тебя кричу, отдохнуть тебе не даю. Но ты меня пойми, я вся испереживалась. Уже хотела к зданию суда ехать, там тебя ждать, да Салик отговорил. Сказал, что в зал все равно не пустят, ничем помочь не смогу, что я со своим шумливым характером только могу навредить. И я послушалась. Ты представляешь, Анжелка, послушалась! Мужика послушалась!

— Не представляю! — честно сказала Анжела и, несмотря на усталость, искренне рассмеялась.

— О! Ты смеешься! Значит, все в порядке, да?

— В порядке, в порядке, — поспешила она успокоить подругу. — Только устала ужасно. Давай я к тебе завтра зайду после работы и поговорим. Договорились?

— Конечно. Жду. Отдыхай.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Анжела повесила трубку и некоторое время неподвижно сидела, глядя в темно-синее небо за окном. Потом вздохнула, задернула занавески и легла спать.

Но выспаться ей не удалось. Всю ночь девушке снился Володя. Судья, прокурор и адвокат мучили ее непрекращающимися вопросами и все хотели непременно узнать, почему она решила покончить с собой именно таким способом — бросившись под машину. В конце концов Анжела не выдержала и призналась, что уже пробовала отравиться таблетками, но ее спасли.

Анжела открыла глаза, помотала головой, отгоняя кошмар, и выключила, видимо, уже давно звеневший будильник.

«Господи, какая мерзость! Неужели теперь Володя всегда меня будет преследовать? — Анжела еще раз тряхнула головой и резко откинула одеяло. — Ничего, сейчас умоюсь, приму холодный душ, и все пройдет, — успокаивала она себя. — А то так и в самом деле можно с ума сойти».

Душ, крепкий горячий кофе и шутливый разговор с папой, который, как обычно по утрам, пришел к ней со своими вечными кроссвордами, привели ее в чувство.

— Это все-таки удивительно! Ну объясни мне, почему какой-то никому не ведомый городок на столь же неведомой реке Луге ты знаешь, а известнейшего поэта конца девятнадцатого — нет? Ну как такое может быть?! — не уставала спрашивать Анжела.

— Потому что я географию люблю, а поэзию — нет, — невозмутимо отвечал отец. — Поэзия — это по твоей части. — Он ласково потрепал ее по щеке. — Ты у нас девушка мечтательная, хорошенькая — тебе стихи и читать. А мне бы, рядовому инженеру, чего-нибудь поматериальнее.

— Тебе кажется, что у нас есть только один поэт и один писатель. — Анжела встала, поставила чашку из-под кофе в раковину и нежно обняла отца.

— Это какие же? — Анатолий Петрович лукаво взглянул на дочь.

— Пушкин и Горький.

— Правда. А чем они тебе не угодили?

— Угодили-угодили, просто я еще многих других знаю. А ты — нет! — Она, как в детстве, слегка потянула отца за щеку. — Ну ладно, я побежала, а то на работу опоздаю. До вечера.

— Счастливо! — Отец помахал ей газетой, в которую тут же и углубился.

На работе Анжелу встретили дождем вопросов о прошедшем суде.

— Видно, Анжелка, у тебя в этом году судьба такая — рассказывать, — вздохнула пухленькая Ирина Петровна, — то про Питер, теперь вот про Володю, потом, глядишь, еще что-нибудь интересное будет.

— Ну, особенно интересного у меня ничего нет, — начала Анжела.

— Интересно именно про доктора послушать! Ведь такой большой человек, такую должность занимает, и такое натворил!..

Наконец отдел удовлетворил свое любопытство, и все потихоньку разошлись по рабочим местам. Анжела облегченно вздохнула и принялась за проект. Но работалось плохо, что-то не давало покоя. Ей казалось, что она хотела сделать что-то важное и срочное, но забыла, а теперь не может даже вспомнить, что именно.

В обеденный перерыв все, как обычно, сидели на первом этаже, в буфете с большими, от пола до потолка, окнами и уже допивали чай, когда мимо вдруг проехала, мигая синим маячком и завывая, машина «скорой помощи». Анжела вздрогнула и чуть не уронила чашку.

«Что со мной происходит? — недоумевала она. — Почему я опять так эмоционально реагирую на этого человека? Ведь все в прошлом, навсегда забыто. Я избавилась от этой боли полностью».

 

Глава сорок шестая

«Полинка сегодня, кажется, не работает — поеду сразу к ней, — решила Анжела. — Надо только купить что-нибудь. Она, конечно, опять ругаться будет, зачем я деньги трачу, когда у них и так полный дом, но все равно. К тому же мне столько приходится лгать в последнее время, — она грустно вздохнула, — что надо же это как-то искупать, хоть мелочами какими-нибудь. Глупо, конечно, но мне так все-таки легче».

Впереди как раз мерцала реклама парфюмерного магазина, и Анжела решила, что, кроме бутылки вина и торта, еще что-нибудь подарит подруге. Стеклянная дверь плавно отворилась, и девушка, стуча каблучками, прошла по гладкому, выложенному зеленоватой керамической плиткой полу к самому красивому стенду в середине зала.

— Добрый день. Вам что-нибудь подсказать? — тут же подошла к ней девушка-консультант.

— Нет. Спасибо, пока не надо! — Анжелу почему-то всегда раздражали эти надоедливые, хотя и вежливые продавцы-консультанты.

Полки были уставлены самыми разными флаконами и баночками, но Анжела все никак не могла найти что-нибудь необычное, чего у Полины точно не было. Она обошла уже почти весь магазин, когда наткнулась на ряд небольших темно-зеленых бутылочек с какими-то очень знакомыми этикетками. Анжела взяла одну, чтобы получше рассмотреть, и весело рассмеялась.

«Это ей точно понравится! Она любит подшутить. Да и пахнет, — Анжела поднесла к носу колпачок, — очень даже ничего. Только какую бы именно марку выбрать»?

После долгих раздумий выбор был остановлен на розовом французском шампанском.

«Кстати, и к столу можно принести такое же, — улыбнулась Анжела удачной идее. — Правда, придется завернуть в центр, в фирменный магазин, ну ничего — погода отличная, оттого, что я прогуляюсь, у меня только поднимется настроение и появится аппетит».

И она бодро зашагала по залитой солнцем улице, помахивая разлетающимися над стройными ножками полами светлого плаща. С детства ненавидя общественный транспорт за духоту и медлительность, Анжела всегда ходила по городу пешком и отлично знала в нем каждый самый маленький переулок. Вот и сейчас она с удовольствием стучала каблучками по нагретому за день асфальту и сворачивала в любимые дворики и тихие улочки, то слегка удлиняя дорогу, то наоборот, срезая углы. Почти каждая улица, каждый дворик напоминали ей какие-нибудь грустные или радостные события. Вот, например, проходной двор бывшего Училища народных промыслов, а теперь вестюжанского бизнес-центра. Кто только не собирался в этом обширном, почти сплошь залитом асфальтом дворе, двумя кустами сирени, посаженными в самом центре на крошечном газончике! Эти несчастные кусты, как только успевали зацвести, обрывались студентами училища, дарившими их тут же своим возлюбленным. Но к вечеру, помимо местных, в этом дворе собирались и старшеклассники, и студенты других вузов. Здесь завязывались романы, разрешались споры, пелись под гитару песни. Лет в семнадцать Анжела тоже несколько месяцев подряд ходила сюда полюбоваться на одного местного студента. Но до романа дело так и не дошло. Анжела обычно скромно стояла в каком-нибудь неприметном уголке, не прибиваясь ни к одной компании и только издали робко наблюдая за своим Валерочкой, непринужденно болтавшим в это время с какой-нибудь смазливой девчонкой. Так ни на что и не решившись, Анжела перестала приходить в этот двор и еще долго обходила его стороной. А теперь нет-нет да и заглядывала сюда, вспомнить юность, посмеяться над своей застенчивостью.

А вот по этой тихой улочке Анжелу впервые несли на руках. Главный инженер соседнего отдела Юра Никитин — высокий, сильный, с густой черной бородой, он был похож больше на полярника, чем на начальника отдела. Они шли с работы в центр, хотели выпить кофе и просто о чем-нибудь поболтать. Ни о каком романе не было и речи — просто хорошие дружеские отношения. Был конец мая, на город уже наползали сумерки. Чтобы срезать угол, молодые люди свернули в этот переулок. И Юра вдруг, ни с того ни с сего, подхватил своими сильными руками Анжелу, поднял ее и крепко поцеловал. А потом так и нес до самого конца улочки. Нес и целовал. Анжела навсегда запомнила это летящее, невесомое ощущение счастья.

Девушка вынырнула из тихой улочки и своих воспоминаний на шумную Судостроительную, и почти тут же ее кто-то окликнул:

— Анжела! Как я рад тебя видеть!

Девушка посмотрела в сторону, откуда доносился веселый знакомый голос, и увидела выходящего из машины Игоря.

— Здравствуй! — искренне улыбнулась в ответ Анжела. — Как дела?

— Дела, как всегда, отлично. А у тебя? Я слышал, ты имела какое-то отношение к суду над Нечипоренко — что там такое произошло? С тобой, главное, ничего плохого?

— Нет. Спасибо. Все в порядке. Да и дело-то, собственно говоря, выеденного яйца не стоило, но…

— Извини, что перебиваю, но давай не будем болтать посреди улицы. Хочешь пообедать? Или предпочтешь выпить кофе с рюмочкой ликера?

«К Полине я не опоздаю, если полчасика поболтаю за чашкой кофе с Игорем. Она все равно ждет меня только к семи».

— Спасибо. Я уже обедала. Так что если и ты не голоден, давай только кофе.

— Отлично. — Игорь открыл перед ней дверцу своего новенького «ниссана». — Прошу.

— Куда мы едем?

— В центр. На Павлина недавно, всего неделю назад, кажется, открыли новое кафе. Там отличный «эспрессо» и множество вариантов «капуччино» — для дам. У меня сложилось такое впечатление, что все женщины почему-то очень его любят. Или я ошибаюсь?

— Пожалуй, нет. За всех, конечно, ручаться не могу, но я очень люблю.

Машина остановилась у отражающей огни проспекта большой тонированной витрины. В кафе было уютно. По периметру стояли небольшие круглые столики, а в центре ласково журчал небольшой фонтанчик, окруженный клумбой с темно-оранжевыми махровыми бархатцами.

— Какая прелесть! — Анжела осторожно коснулась кончиками пальцев лепестков. — Так здорово… Когда на улице еще нет даже травы…

— Нравится? Тогда выбирай кофе, ликер, пирожное… Я бы тебе посоветовал чиз-кейк «Нью-Йоркер» и рюмочку «Айриш Крима». Ну а в «капуччино» я ничего не понимаю. — Игорь развел руками.

— Я возьму только кофе «Альпийский шоколад» и ликер, какой ты сказал. А пирожные я не ем — диета, — в свою очередь развела руками девушка.

— Ты с ума сошла! Зачем тебе диета?! Ты чудесно выглядишь! Хотя как скажешь, конечно.

Анжела выбрала самый укромный столик, и через несколько минут молодые люди уже негромко разговаривали.

— Так что ты там говорила про дело Нечипоренко?

— Что оно выеденного яйца не стоило. Но нашлись какие-то пенсионеры, которые, из лучших побуждений, конечно, раздули из этого целую историю. Преувеличили, наболтали лишнего. А потом по городу поползли слухи, главврач горбольницы все-таки, ну и началось.

— Так ты считаешь, что он не совершил ничего особенно предосудительного?

— По-моему, нет, — пожала плечами Анжела.

— Надо же, а у меня совсем другие сведения…

— Какие? — Анжела постаралась не вложить в вопрос любопытства и волнения, но внутренне напряглась — а вдруг Игорю известно про нее.

«Это уже паранойя какая-то!» — одернула она себя, но не могла подавить охватившего ее волнения.

— Я слышал, что он почти не бывал трезвым с тех пор, как вернулся из Петербурга. Даже оперировал иногда под хмельком. Но ему как-то все сходило с рук, а потом он совсем зазнался, решил, что ему все можно, стал ездить по городу под девяносто, садиться пьяным за руль. Дома почти не бывал, с женой плохо обращался. Говорят, чуть ли не бил ее.

— Да ты что?! — Анжела не верила своим ушам. — Не может такого быть! Он таким никогда не был.

— А теперь стал. Уж не знаю, что там с ним случилось, но… Еще неизвестно, сколько бы на все это смотрели сквозь пальцы, если бы не эти пенсионеры…

Анжела была в ужасе. Теперь она раскаивалась, что уступила мольбам Володи. Хорошо, что хоть права у него отобрали. Нет, ей не было обидно за себя, но он представлял опасность для общества, и теперь, если кто-нибудь пострадает на операционном столе, то косвенно в этом будет виновата она, Анжела, так легкомысленно проявившая мягкость по отношению к нечестному человеку.

— Что с тобой? Ты побледнела. Тебе нехорошо? Воды?

— Да, пожалуйста. — Анжела чувствовала, что ей становится дурно.

— Неужели ты так расстроилась из-за Нечипоренко? — спросил Игорь, когда девушка немного пришла в себя.

— Нет. То есть да, — путалась Анжела. — Я должна тебе кое-что рассказать. Только ты постарайся не очень осуждать меня, попробуй понять. Я ничего не знала о таком поведении Володи, иначе ни за что не поступила бы так.

— Да что случилось? Я ничего не понимаю.

— Сейчас поймешь. Я все тебе объясню. Может быть, ты даже сможешь помочь, — и Анжела рассказала Игорю, как все было на самом деле.

Игорь молча, не перебивая, слушал ее и становился все мрачнее и мрачнее.

— И ты говоришь, что раньше, по крайней мере, пока вы были вместе, он никогда не позволял себе ничего такого, в смысле пьянства, грубости? — почему-то спросил Игорь.

— Никогда. Даже когда мы расходились. Было все очень сложно и неприятно, но он всегда был абсолютно корректен. И выпивал очень редко.

— Как странно… — Игорь задумчиво покачал головой.

— Наверное, — согласилась Анжела. — Теперь же могут пострадать люди! Ведь пьяный хирург — это же, может быть, даже более опасно, чем пьяный водитель.

— Да-да, конечно. Ты совершенно права. Я попробую что-нибудь сделать. Но ты знаешь, сейчас меня гораздо больше волнует более личная проблема… Не думай, что мне наплевать на всех остальных, что я забочусь только о себе. Я обязательно сделаю все, что смогу, чтобы его уволили или что там нужно. Я надеюсь, ты не обижаешься на меня? Ведь теперь мы можем, как ты и хотела, спокойно и полноценно общаться как друзья…

— Извини! — Игорь отвлекся на телефонный звонок и, быстро переговорив, снова повернулся к Анжеле. — Мне надо срочно ехать по делу. Если хочешь, я завезу тебя к Полине. Ты ведь, кажется, говорила, что собираешься к ней.

— Да, но я хотела еще зайти купить вина.

— Ну, это не проблема — сейчас заедем и за вином. Пять минут ничего не изменят.

Они расплатились и вышли. Проспект был уже совсем темный, а фонари и реклама светились по-ночному ярко.

— Я был очень рад видеть тебя. Надеюсь, теперь мы будем видеться часто. Нам ведь больше ничто не мешает быть настоящими друзьями.

— Ничто. Я тоже была очень рада видеть тебя сегодня. И буду рада видеть всегда, когда и с чем бы ты ни пришел.

— Спасибо.

— Тебе спасибо.

Анжела выскочила из машины и захлопнула дверцу. «Ниссан» фыркнул и уехал, Анжела ласково махнула ему на прощание рукой и нырнула в парадную.

— Ну, наконец-то! — Полина радостно улыбалась. — А это еще что? — Она вытащила из пакета подруги бутылку розового шампанского. — Ну сколько можно повторять — не таскай ты мне ничего, ведь свое девать некуда.

— На этот раз это не просто к столу, это в пару к подарку. — Анжела вытащила из сумочки точно такую же, только в несколько раз меньше, бутылочку. — Вот! Правда, прелесть?

— Что это?

— Подарок тебе — просто так, от хорошего настроения.

— С ума сошла! — Полина поцеловала подругу, с недоумением повертела в руках бутылочку и вдруг звонко расхохоталась. — Здорово! Просто обалдеть! Где ты такое откопала?!

— В обычном парфюмерном. Я так и знала, что тебе понравится.

— Салик! — позвала Полина. — Ты извини, что он не выходит встречать, ему надо по делу ехать — он одевается. Салик!

— Иду, иду.

— Нет, стой, не выходи.

Полина открыла крышечку дезодоранта и немного распылила его на себя, потом взяла в руку бутылку вина и прошла в комнату.

— У вас что, разлилось вино? — тут же послышалось оттуда. — У тебя даже от блузки пахнет.

В ответ раздался смех Полины, потом несколько слов и низкий смех Салика. Через мгновение они оба вышли к Анжеле.

— Здравствуй. Классную штуку ты нашла.

— Здравствуй, — улыбаясь, обернулась Анжела.

— О, румянец на щеках, улыбка. Ты отлично выглядишь! Значит, все в порядке?

— В полном!

— Ну и хорошо. Тогда я со спокойным сердцем покину вас, милые дамы. Не скучайте!

— До свидания.

— Счастливо! — Полина горячо поцеловала Салика и закрыла за ним дверь. — Ну что ты стоишь, как будто не дома? Проходи.

Круглый журнальный столик в комнате был уставлен тарелочками со всевозможными закусками, в мягком свете торшера поблескивали бокалы и темное стекло двух бутылок. Девушки уютно устроились в мягких креслах, звонко чокнулись, и разговор полился, плавный и спокойный, какой редко удавалось наладить с энергичной взбалмошной Полиной. Но сегодня, видимо, что-то было с погодой, а может быть, полнолуние или влияние каких-нибудь планет располагали к неспешному, негромкому, обстоятельному разговору. И Анжела долго, несколько часов рассказывала почти не перебивавшей ее Полине сначала про Володю, а потом про встречу с Игорем, про то, что узнала от него. Когда она закончила рассказ и вопросительно посмотрела на подругу, был уже первый час ночи.

— Да-а-а, дела, — протянула Полина. — Сейчас обсудим, только давай сначала решим, что ты останешься у меня ночевать, а то уже первый час, а Салика сегодня не будет, он не сможет тебя подвезти.

— Хорошо, если не помешаю.

— Ты специально меня дразнишь, да? — притворно-обиженно скривилась Полина.

— Почти, — улыбнулась Анжела. — Послушай, — сосредоточенное напряженное лицо Анжелы вдруг просветлело, — а может, Володю не надо увольнять, а? Может, его надо просто вылечить? Психотерапевт, санаторий там какой-нибудь. Ведь Игорь прав, считая, что нужно выяснить причину такой резкой перемены в человеке.

— Да какой резкой?! — возмутилась Полина. — Он всегда был подонком, но пока был мелкой сошкой, это нужно было скрывать по возможности, а теперь, когда до власти дорвался, и расслабился, обнаглел.

— Ты так думаешь? — Анжела с сомнением покачала головой. — А мне кажется, что-то все-таки произошло. Он, конечно, подлец, но не дурак, чтобы так глупо вести себя в должности главврача, перекрывая себе дальнейшую карьеру.

— Но нам этого все равно не узнать. А лечить ты его как собралась? Насильно, что ли? Сам-то он не пойдет. Да и вообще, сколько можно тратить на него свое время и нервы?! Ты уже и так столько для него сделала, что он тебе ножки должен целовать миллион раз каждый день! А если добро на человека положительно не влияет, значит, он уж такой закоснелый мерзавец, что ничего для него сделать больше нельзя. А нужно обезвредить, заботясь о других, ни в чем не повинных, людях.

— Ты права, — Анжела тяжело вздохнула. — Но так тяжело, так обидно сознавать, что человека нельзя сделать лучше, добрее, честнее…

— Эх, Гжелка-Анжелка, — Полина протянула ей полный бокал, — давай выпьем, выпьем за то, чтобы таких, как ты, было в нашем мире больше и чтобы они меньше страдали. Идеалистка ты моя ненаглядная!

Тоненько звякнули бокалы, и, словно им в ответ, в коридоре звякнули ключи.

— Салик вернулся, — ласково улыбнулась Полина, глядя куда-то в полумрак комнаты.

— Еще не спите, девушки?

— Привет. Садись, посиди с нами немного. И спать пойдем. Я-то сегодня не работала, а вот Анжела, наверное, устала.

— Ничего, сейчас ее усталость как рукой снимет. У меня для вас сюрприз есть. Сейчас принесу. — Салик вышел, а через минуту вернулся с огромным арбузом. — Ну как? — широко улыбнулся он.

— Обалдеть! — девушки изумленно смотрели на полосатый шар. — Откуда в начале мая?

— Харимчик привез. — Салик положил фрукт на середину стола, принес тарелку и нож, и через минуту все трое радостно выковыривали черные семечки из ярко-красной сахарной мякоти.

Вскоре Анжела ушла спать, а Полина еще долго рассказывала Салику про Володю и советовалась с ним, чем тут можно помочь.

 

Глава сорок седьмая

На деревьях набухли почки, городские скверы покрылись светло-зеленой травкой, Ломня стала пронзительно синей, почти такой же, как отражавшееся в ней небо. Анжела каждый день уезжала гулять в сосновый бор, по-детски радовалась теплому солнцу, пахнущему лесной свежестью ветерку и веселому птичьему гомону.

«Как хорошо! — думала она, глядя на золотистые стволы огромных корабельных сосен, на их изумрудные ветви, на упирающиеся в небо недосягаемо высокие вершины. — В такое время надо влюбляться! Влюбляться и полной грудью вдыхать наполненный любовью и счастьем воздух! Ведь прошлой весной мне было хорошо, я была счастлива… Все плохое случилось уже потом, в Петербурге, до которого отсюда так далеко. Да и не заканчивать же жизнь из-за неудавшейся попытки стать счастливой?! Я чувствую, что впереди что-то есть, что-то радостное и настоящее. Надо только идти ему навстречу и ничего не бояться».

Однажды Анжела возвращалась с такой прогулки, держа в руке букетик подснежников. Вдруг ее вернул к действительности голос, который она совсем не хотела слышать, особенно здесь и сейчас. Анжела остановилась и подняла глаза. Она не ошиблась — перед ней действительно стоял Володя. В каком-то дорогом элегантном костюме, но небритый и бледный, с ввалившимися глазами.

«Боже мой, во что он превратился! — с невольной тоской подумала Анжела. — И всего за несколько месяцев…»

— Здравствуй, — она посмотрела на него. — Что ты здесь делаешь? Решил прогуляться, полюбоваться пейзажами и подышать свежим воздухом?

— Нет. Ты же знаешь, я не любитель такого сентиментально-романтического времяпрепровождения. Мне больше по душе величественные архитектурные ансамбли, творения человека, а не Бога. Я пришел сюда специально, чтобы встретить тебя. Я часто вижу, как ты возвращаешься с прогулки по аллее.

— Зачем я тебе понадобилась? Опять оказать какую-нибудь услугу? — Анжела криво усмехнулась.

— Нет. На этот раз нет. Или, может быть, да. Я искал тебя, чтобы сделать тебе предложение. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.

— У тебя уже есть жена, — они так и стояли в полутора метрах друг от друга, не делая ни одного движения, чтобы уменьшить это расстояние: Володя из опасения вызвать в Анжеле раздражение, а она просто потому, что он был ей неприятен.

— Мы развелись.

— Все равно. Я больше не люблю тебя. Уже давно. И надеюсь, ты не считаешь, что меня можно соблазнить твоим положением или деньгами. Я прощаю очень многое, почти все. Но всему есть предел. И главное, повторяю, я просто не люблю тебя. — Анжела из жалости не стала говорить ему, что знает о том, какой он ведет образ жизни, о том, что его и так уже сильно пошатнувшаяся репутация вот-вот рухнет, и о том, что в таком состоянии, в каком он теперь, его вообще невозможно полюбить и решиться связать с ним жизнь.

— Это твое окончательное решение? — Володя мрачно опустил голову.

— Да, — кивнула Анжела, прямо глядя на стоящего перед ней мужчину.

— Хорошо. Я все понял! — Он зло и в то же время очень грустно посмотрел на нее и, резко повернувшись, быстро зашагал прочь.

Анжела облегченно вздохнула и тоже поторопилась. Ей было немного страшно.

В городе, на еще людных, освещенных улицах ей сразу стало спокойнее. Но Анжела все же позвонила Полинке и попросила разрешения переночевать сегодня у нее, так как родители были на даче и оставаться дома одной не хотелось.

— Боже мой, да конечно, приходи — не задавай глупых вопросов. У тебя что-нибудь случилось?

— В общем-то нет, но крайне неприятно. Я тебе расскажу, когда приду.

— Хорошо. А где ты сейчас? Может быть, послать Салика тебя встретить?

— Нет, спасибо. Я уже недалеко. Минут через десять буду.

— Да на тебе и в самом деле лица нет! Что случилось? Хотя нет, подожди, — сама себя оборвала Полина. — Давай-ка сначала под горячий душ да чаю с успокоительным бальзамчиком. Придешь в себя, тогда и расскажешь.

Анжела беспрекословно послушалась подругу. Почти успокоившись, она сидела с ногами на кресле, заботливо завернутая в пушистый Полинин халат и допивала горячий чай с какой-то национальной таджикской травяной настойкой.

— Ну, — спросила Полина, — надеюсь, не Володя опять?

— Володя, — Анжела виновато опустила голову, словно и в самом деле провинилась.

— Господи! Что же на этот раз?! Я уже даже и придумать не могу!

— Он хотел, чтобы я вышла за него замуж.

— Что?! — Полина чуть не подавилась печеньем. — Ну, это уже даже не наглость, не хамство, даже не подлость! Это… это…

— Он ничего такого не сделал, — Анжела поспешила успокоить друзей и за руку потянула уже вскочившего было Салика на место. — Знаешь, так обидно — такой был день хороший, радостный. Я вот подснежников нарвала, — кивнула Анжела на заботливо поставленный в вазочку букетик, — шла, мечтала… А тут — на тебе! Одним своим появлением все перечеркнул… — У нее даже слезы на глаза навернулись.

— Ну все, начинается! Вот уже и слезы! Нет, так не пойдет. Я не могу допустить, чтобы он постоянно отравлял тебе и так чуть не потерянную из-за него жизнь! — решительно сказала Полина.

— И что ты сделаешь?! — испугалась Анжела.

— Не бойся, убивать никого не буду, — угадала ее мысли подруга. — Володей твоим пусть занимаются власти. А я позабочусь о тебе.

— Как?

— Завтра узнаешь, — Полина загадочно улыбнулась. Ее глаза задорно блестели, показывая, что она уже что-то придумала. — А теперь иди спать. Отдыхай. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Но спокойной ночь стала только под утро. А пока за окном не начал молочно белеть рассвет, Анжелу мучили кошмары.

«Господи! Неужели он будет всегда мучить меня?! Не наяву, так во сне!» — и, еле сдерживая слезы, Анжела повернулась на другой бок.

Она устроилась поуютнее, закрылась одеялом с головой и стала гадать, что же могла придумать Полина, как, бывало, в детстве, накануне праздников, гадала, что же подарят ей родители. Так, с мечтательной улыбкой, она и уснула. До самого пробуждения перед ней кружились вереницы подарков, которые она когда-либо получала или дарила сама.

 

Глава сорок восьмая

Утром девушку разбудил звонкий смех подруги, о чем-то рассказывавшей на кухне Салику. Анжела сладко потянулась, зевнула и бодро откинула одеяло. В окно сквозь тюлевые занавески светило солнце, росший у дома тополь покачивал ветками, уже украшенными маленькими клейкими листочками. Анжела быстро оделась, открыла форточку и на несколько секунд подставила солнцу и ветру улыбающееся лицо. Потом взглянула на часы — и ахнула: было уже почти двенадцать.

— Доброе утро! — встретили ее все еще смеющиеся Полина и Салик. — Садись завтракать.

— Доброе утро! Спасибо. Только умоюсь.

— Ну вот, я придумала, как мне с тобой быть, и даже уже все приготовила, — довольно улыбаясь, сказала Полина, когда Анжела, освеженная холодной водой и мятной зубной пастой, вышла из кухни. — Вот, — она протянула подруге продолговатый конверт.

— Что это?

— Посмотри.

Анжела открыла конверт и осторожно вытянула из него красочную полоску глянцевой бумаги.

— Путевка в Венецию?!

— Точно! — Полина и Салик радостно переглянулись.

— Да вы с ума сошли! Я не поеду!

— Куда ты денешься? Все уже оплачено, бумаги подписаны, билет на самолет, отель, программа… Так что собирайся — завтра в семь утра поезд до Новосибирска. Я, кстати, прокачусь с тобой — у меня там родственники. А оттуда уже прямой рейс, прямо в город карнавалов и дворцов. Обратно из Новосибирска тоже поедем вместе, я тебя там дождусь. А пока мы с тобой будем радоваться жизни и отдыхать, Салик с Игорем, с которым мы уже связались, займутся Володей.

— Что вы хотите с ним сделать? — побледнела Анжела.

— Господи, ты неисправима! — рассмеялась Полина. — Да ничего ему не сделают! Лишат должности, разузнают ситуацию, может быть, отправят на лечение, если это действительно нужно. Ну, мы же люди, в конце концов! И все, хватит о нем! Это ж кому рассказать — больше всех переживает и заботится о нем девушка, которая больше всех от него и пострадала! Знаешь, Анжелка, я, пожалуй, скоро вообще перестану верить, что ты женщина из плоти и крови — буду думать, что ты ангел небесный. Это гораздо правдоподобней, честное слово! Ну а теперь одевайся, Салик отвезет тебя на дачу, к родителям — рассказать, попрощаться, гостинцев отвезти. А через несколько часов он тебя заберет, мы заедем к тебе, соберем чемодан и зарулим куда-нибудь выпить за предстоящее путешествие. И не спорь! Одну я тебя здесь оставлять не намерена. Ну, удачи! — Полина крепко поцеловала подругу и закрыла за ней и Саликом дверь.

В Коринке родители долго не могли понять, зачем вдруг Анжела срывается в далекую Венецию. А когда поняли, что это Полина просто решила сделать подруге такой удивительный подарок, разохались еще больше.

— Ведь это же надо! Путевка в Италию! Просто так, даже не в день рождения! Она сумасшедшая! — все никак не могла успокоиться мама.

— Ты там будь внимательна, каждую мелочь замечай, — наставлял отец. — Потом мне все расскажешь. Ну и открыток привези, не забудь — ты же знаешь мое увлечение…

— Да знаю, знаю, — Анжела нежно обнимала папу за плечи, — география — твое увлечение. Я тебе не только открытки, я тебе еще и карт всяких привезу.

— Бесстыдник, — качала головой мама, — выпрашивает у ребенка подарки!

— А тебе, мамочка, что привезти? — подошла к ней Анжела.

— Да ничего мне не надо, родная моя. Ты же знаешь, сама приедешь — вот мне и лучший подарок. А если привезешь что-нибудь — хорошо, я всему рада. Да и не знаю я, что в Венеции такого есть, что мне нужно. Вон отцу с этим делом просто: ему бы только открытки, карты да пиво. Это все везде есть, во всем мире. Хоть в Америке, хоть в Африке.

— Вот видишь, мать, как полезно иметь определенные увлечения! И друзьям голову не надо ломать — что подарить. Всегда известно!

— Ладно, не учи меня, коллекционер великий. Помоги лучше на стол накрыть, я пирожков напекла.

— Мам, ну зачем ты опять столько?! Я ведь не на год уезжаю!

— Зато далеко! В Италии небось пирогами с брусникой не накормят, у них все пицца да спагетти. Вот и поешь перед отъездом. Я вам с Полиной еще в дорогу дам, в поезд.

Обед получился шумный и долгий. Еще только доедали второе, когда у калитки заворчал и стих мотор, и в кухню вошел Салик с большим пакетом в руках.

— Здравствуйте. Приятного аппетита!

— Здравствуй, здравствуй! Спасибо. Да и ты садись. Сейчас я тебе супа дам, а то ведь голодный, наверное, — засуетилась мама.

— Спасибо, Елена Сергеевна, но я сыт, правда. Я так подожду, посижу. А вы не торопитесь, кушайте себе спокойно, времени много.

— Что значит «так посижу»?! Да где же это видано, чтобы хозяева ели, а гости «так сидели»! Ты уж нас не ставь в неловкое положение, садись к столу, будь любезен. Я вон пирогов с брусникой напекла. А это у тебя что? — Елена Сергеевна с недоумением посмотрела на пакет, протягиваемый ей Саликом. — Поставить куда?

— Нет, это вам. Гостинцы. Полина прислала.

— Сумасшедшая твоя Полина! Я только что это и Анжелке говорила. Мало ей путевки в Венецию для лучшей подруги?! Нам-то еще зачем что-то?!

— Так просто. Хорошо ведь, — растерялся Салик.

— Очень хорошо! Да и чего только не накупила! — Мама заглянула в пакет. — Дьявол в юбке, а не баба!

— Дьявол, дьявол, — согласился отец, — только какой-то добрый дьявол.

Наконец обед был закончен. Анжела сунулась было мыть посуду, но мама оттолкнула ее от раковины.

— Тебя человек ждет, неудобно. Я и сама помою — несложно. А ты уж поезжай. Еще ведь собраться надо.

Родители обняли Анжелу, расцеловали и махали с крыльца, пока машина не скрылась за поворотом.

Вечером молодые люди сидели в тихом уютном баре и, болтая о всякой ерунде, потягивали красное полусухое. Вскоре подошел приглашенный Полиной Игорь.

— Всем здравствуйте, — слегка поклонился он. — Завтра к поезду отвезу вас я, милые дамы. У Салика возникло срочное дело.

— Это правда, — кивнул он. — Ты ведь не обидишься? — обратился он к Полине.

— А когда я обижалась? — улыбнулась она и пошутила, что «Ниссан» не хуже «Форда» — так что не на что и сердиться.

— А это тебе от меня, — Игорь обернулся к Анжеле и протянул ей небольшой сверток. — Настоящая венецианская маска начала двадцатого века — вдруг пригодится, — он лукаво подмигнул девушке. — И маленькое дополнение для создания лучшего представления о стране Данте и Петрарки, — он положил перед ней узкую полоску бумаги.

— Обзорная экскурсия по всей Италии?! Вы все не друзья, а просто какие-то волшебники! — растроганная Анжела со слезами на глазах обняла всех троих.

— Нет. Волшебница — это ты. Это твоя доброта, чуткость и очарование притягивают нас к тебе и заставляют делать все, что в наших силах, чтобы ты была спокойна и счастлива.

 

Глава сорок девятая

Подружки весело обсуждали только что купленную на какой-то маленькой станции расшитую бисером широченную полотняную юбку.

— В Венеции ты всех потрясешь этой вещью, поверь мне, — говорила Полина. — Европейцы сами не свои до вещей из натуральных материалов, а тем более ручной работы.

— Никогда бы не подумала, что такую красотищу можно купить в какой-то деревне, с рук, у бабки!

— И зря! В самом захудалом магазинишке иногда можно отыскать такое, что ни в одном бутике не купишь. А уж про мастеров и мастериц нашей страны и говорить нечего.

В стаканах весело плескался горячий чай, за окном мелькали зеленеющие леса и поля, по которым так и хотелось пробежаться или просто поваляться, глядя в бездонное голубое небо.

Как не похожа была эта дорога на ту, по которой Анжела возвращалась в родной Вестюжанск из Петербурга, из приласкавшей, успокоившей, но не давшей живой радости Перми! Этот путь был не похож даже на путь в Северную столицу, где, казалось бы, ждало счастье, но было все равно тоскливо и тревожно. А сейчас впереди было только жаркое южное солнце, пышный веселый город и любовные — в этом Анжела не сомневалась — приключения. Девушка потихоньку дотронулась до лежавшей в сумочке расшитой бархатной полумаски и мечтательно улыбнулась.

* * *

Самолет взмыл в яркое синее небо, набрал высоту и ровно полетел над далекой землей. Анжела рассеянно листала толстый глянцевый журнал, как вдруг на его блестящие страницы упала какая-то тень. Девушка подняла глаза и увидела стоящего рядом с ее креслом высокого импозантного мужчину лет сорока пяти. Он приветливо улыбнулся ей и попросил позволения сесть в соседнее кресло.

— Конечно-конечно, — тоже улыбаясь, согласилась Анжела.

— Извините меня, если сможете, но я просто обязан сказать вам, что вы обворожительны.

— Извиняю, — кокетливо улыбнулась слегка порозовевшая от комплимента Анжела.

— Тогда позвольте быть вашим чичероне в городе на воде.

— С удовольствием! — девушка протянула ему руку: — Анжела.

— Альберт, — мужчина галантно склонился над тонкими пальцами.