Глава 1

ПРЕДВОДИТЕЛЬ ПАЛАТЫ ЛОРДОВ АТЛЫ

Зуммер аппарата связи настойчиво вторгся в сон Кроума Ксорта Раута, отгоняя обрывки сновидений в небытие и забвение. Кроум наконец проснулся, ощущая досаду и раздражение. Казалось, каждая клеточка тела возмущалась и выражала протест мелкой вибрацией, негодуя на своего хозяина за внезапный переход от состояния полной расслабленности к бодрствованию. Мысленно чертыхаясь, предводитель палаты лордов встал с постели, нашарил ногами шлепанцы и, подойдя к дребезжащему телефону, снял трубку.

— Какого черта? — Он спросил это, не пытаясь скрыть раздражение, так как звонить в столь неурочное время мог только его дежурный референт и только по очень важному делу, так что Кроум не церемонился. Он, правда, больше досадовал на то, что забыл поднести телефон поближе к постели.

Однако из наушника раздался совершенно незнакомый голос:

— Господин Раут, прошу прощения за столь бесцеремонный звонок. Очень сожалею, что пришлось прервать ваш драгоценный сон, но ничего более умного я придумать не мог…

— Какого черта? — повторил Кроум. — Кто вы? Почему — минуя референта? Что с ним?

— Все в порядке, он не знает об этом звонке…

— Не знает? Я с него шкуру спущу!..

— Не горячитесь, господин предводитель, вы все поймете в свое время. Лучше сядьте за свой рабочий стол и откройте верхний ящик…

— С какой стати?

— А меня уверяли, что вам присуще быстромыслие… Ну, как хотите.

— Кто вы такой?

Однако из наушника уже слышались гудки отбоя. Кроум в ярости швырнул трубку на аппарат.

— Быстромыслие… — пробурчал он. — Какое свинство!

И все же, подойдя к столу, плюхнулся в кресло и открыл ящик. Там поверх всякой канцелярской всячины лежал белый лист бумаги с крупной четкой надписью: «Господин Раут! Внимательно ознакомьтесь со схемой на обороте».

Кроум перевернул лист. Действительно — схема. Выполнена явно на компьютере. Заголовок такой же четкий, только буквы поменьше: «Схема расположения подслушивающих устройств („жучков“) в кабинете и окружающих помещениях предводителя палаты лордов Атлы». Кроум поспешно нащупал очки.

Минуты две он всматривался, затем, присвистнув, тронул кнопку селектора.

— Начальника охраны ко мне! — перебив доклад референта о том, что все спокойно, приказал Кроум. — И пусть поспешит, — добавил он.

Впоследствии Кроум осознал, что вел себя в тот момент как легкомысленный подросток, но пытался поначалу оправдать свои действия тем, что был спросонья… И пребывал в возмущении. Не столько тем, что его резиденция прослушивается и проглядывается службой наместника, сколько количеством подслушивающих устройств.

Мурлыкнув, включился селектор.

— К вам заместитель начальника службы безопасности, — проговорил он голосом референта.

— Пусть войдет.

Дверь отворилась, пропустив в кабинет молодого человека явно не воинственной внешности. Скорее всего его можно было принять за студента или начинающего клерка, но никак не заместителя начальника службы безопасности предводителя палаты лордов Атлы. Кроум поморщился.

— Теперь мне понятно, — сказал он, жестом отметая положенные уставом слова доклада офицера. — Да, теперь мне понятно, почему мой кабинет и окружающие его помещения напичканы невероятным количеством подслушивающих устройств! Помолчите, юноша! Ознакомьтесь лучше с этим. — И Кроум протянул охраннику листок со схемой. Тот взял и, всмотревшись, негромко присвистнул.

Потом взглянул на Кроума:

— Наместник? То есть его служба?

— Вы это у м е н я спрашиваете? Впрочем, чего можно ждать от т а к о й службы безопасности? — И внезапно, не выдержав, заорал: — Это я, предводитель палаты лордов, второе лицо в государстве, у своей службы безопасности спрашиваю! Что это такое?

— Виноват, — вытянулся в струнку охранник. — Разрешите приступить к ликвидации?

— Да, черт побери! И постарайтесь это завершить побыстрее, я спать хочу.

— Позвольте, ваше превосходительство, воспользоваться селектором?

— Делайте что хотите, — махнул рукой Кроум. — Как, кстати, вас зовут?

— Арес Марс Арган.

— Не сын ли вы того самого Аргана Ареса, убитого в стычке с экстремистами пять с половиной лет назад?

— Да, ваше превосходительство.

— И как же ты, сынок, попал ко мне в охрану?

— Я очень старался, господин предводитель.

— И давно ты здесь?

— Два года. Сразу после окончания академии обороны.

— Да… Но давай закончим с тем делом, не нравится мне — как будто в театре на сцене. Не возражаешь, если я молча посижу? — Раздражение, владевшее Кроумом, улеглось. Интеллигентный, умный, но ведь мальчишка же… Кстати, а как он оказался на должности заместителя? Без утверждения Кроума это было невозможно, а он что-то не помнит, чтобы ему попадалась на глаза фамилия Арес…

Он снова почувствовал, что начинает закипать: минуя референта, ему звонят (что, если честно, невозможно в принципе, и хотелось бы с этим разобраться), подкладывают в стол лист бумаги со схемой расположения «жучков» (а это уже ни в какие ворота не лезет). Кто, как и зачем это сделал? Если с «жучками» более или менее понятно — наместник с детства был любопытен, — то не он же сам подтолкнул Кроума к уничтожению его подслушивающей сети? Хотя… Почему бы и нет? Мол, надоел ты мне, предводитель… Да нет, это невероятно! Сначала натащить кучу микрофонов и видеоглазков, а потом… Черт побери! Кому-то наместник поперек горла. Правда, к урфянам отношение в Атле и так не самое лучшее. Да, собственно, во всем мире к ним отношение не теплее. И все-таки, выходит, здесь Арфик крепко кому-то помешал своими микрофонами. «И что он надеялся обо мне узнать такого, что неизвестно никому? И зачем?.. Ничего не понимаю, — мелькнуло у Кроума. — Ну а сам Арфик? Вероятно, взбесится, как только узнает, что вся его подглядывающая сеть попала коту под хвост. Насколько я его знаю, он не успокоится, пока достоверно не узнает, чья это работа… Кстати, молодой Арес решил, видимо, сам справиться. Ну что же, молодец. Надо будет с ним как-нибудь потолковать. В конце концов, хоть и случайно, однако старый Арес принял в сердце пулю, предназначавшуюся мне, — баллистиками сей факт установлен точно. Ну-ну… Пусть пока молодой самолично поплюет в ухо наместнику. Вообще, какой-то наместник, мягко говоря, любопытный. До всего ему есть дело. Сует свой нос в каждую дырочку. Такое впечатление, что и не наместник он вовсе, а резидент шпионской сети. Что он хочет выведать? Все, что ему нужно знать, я и без того выдаю ему по первому требованию. Никаких военных разработок, о которых он не знал бы, Атла не ведет… Ну и пусть он получит щелчок в нос. Завтра надо будет ноту подать в посольство Урфа, пригрожу тем, что подам жалобу в Лигу Наций, потом пусть выкручивается. Боже, как спать хочется… Скоро там Арес-младший закончит?»

— Ну что, сынок, получается?

— Вполне, ваше превосходительство. Собственно, по предложенной вами схеме я закончил, но нашел два неучтенных «жучка» и теперь смотрю, нет ли еще.

— Молодец. Тебя неплохо учили.

— Рад стараться, ваше превосходительство. С вашего позволения, я могу продолжить завтра.

— Нет-нет. В этом помещении закончи сегодня, со всем остальным разберешься завтра и затем представишь мне отчет.

— Слушаюсь, ваше превосходительство. — Марс внимательно осматривал мебель. — Кажется, все. Для более тщательного поиска необходимо спецоборудование, но, судя по всему, «жучки» устанавливал не специалист, так что возможно, что мы больше ничего не обнаружим.

— Хорошо. Тогда на сегодня достаточно, но завтра продолжишь прямо с утра. Позаботься о соответствующем снаряжении и… Спокойной ночи, господин Арес.

— И вам спокойной ночи, господин предводитель. До свидания.

Марс отдал честь и вышел. Кроум с облегчением направился к постели. Последней его мыслью, перед тем как заснуть, было, что на месте Арфика он бы наизнанку вывернулся, но получил бы исчерпывающий ответ на два вопроса: кто позвонил Кроуму без ведома референта и каким образом к нему в стол попал листок со схемой расположения «жучков».

* * *

Наместник Урфа в Атле Абрагам Арфик Кнор был родом из обедневшей фермерской семьи, жившей в одной из провинций Урфа, и, вероятно, Арфик так и разделил бы судьбу своих родителей, если бы не обладал уникальным даром природы: он мог видеть вещие сны. Это началось еще в детстве. Вещие сны отличались необыкновенной реалистичностью и были цветными, словно их показывали по стереовизору, но главное — они непременно сбывались. Иной раз Арфику даже казалось: все, что с ним происходит, уже было и он живет по второму разу. Вскоре он научился извлекать из вещих снов пользу, а иногда, если очень не хотелось, чтобы случилось именно так, как приснилось, он вдруг совершал нечто такое, что вызывало недоумение у окружающих, и, когда вдруг оказывалось, что благодаря своим безумным действиям Арфик избегал куда как более трагичной истории, люди, пожимая плечами, говорили: «Везет же человеку…» Вскоре Арфик уяснил для себя аксиому: за все надо платить, или, иными словами, бесплатный сыр бывает только в мышеловке. За минуты счастья плата составляла часы горя, удовольствие оборачивалось разочарованием, безмятежный покой стоил нервного расстройства, то есть все имело свою цену. Очевидно, вещие сновидения тоже имели свою цену, но за них Арфику не было жалко ничего.

Особенно если бы сбылся один вещий (а то, что он — вещий, сомнений не вызывало) сон. Этот сон начал сниться Арфику лет с двенадцати. И хотя всякий раз сон заканчивался трагично, Арфик не сомневался, что в жизни он окажется проворней и реальность будет на его стороне. Сон был примерно таким: идет Арфик по горной дороге и вдруг видит, что в дорожной пыли, переливаясь всеми цветами радуги, лежит самоцвет. Ничего более красивого Арфик никогда в жизни не видел. Многогранный, почти шар, и такой большой, что только двумя руками удержать и возможно. То ли Арфик знал изначально, то ли в ранних сновидениях самоцвет общался с ним на человеческом языке, только для Арфика было непреложным, что заключена в том камне невероятная сила. Он способен владельца (по желанию последнего) доставить в любую точку мира. Мало того — и время для самоцвета не преграда: хочешь в прошлое — пожалуйста, в будущее — нет проблем. Всего в полуметре от него стоял Арфик, любуясь игрой света на чистых его гранях, кажется, и дел-то всего — нагнись и возьми, да чья-то рука, большая такая, из-за Арфиковой спины высунулась и вдруг самоцвет сграбастала. Оборачивается Арфик — и видит только спину убегающего мужчины в черном камзоле. А далее по-разному: в детстве Арфик просто плакал от обиды, но, становясь постарше, неоднократно делал попытки догнать того мужчину…

Сон всегда снился Арфику неожиданно и начинался всегда иначе, поэтому спохватывался Арфик только в самый последний момент, когда видел руку, крадущую у него драгоценную находку. Только примерно к тридцати годам однажды утром он решил: раз это сон, пусть у него с собой будет пистолет. И когда в следующий раз он вновь очутился на той злополучной горной дороге, то сразу проверил у себя наличие пистолета, убедился, что тот заряжен и обойма целая, дослал патрон в ствол и только после этих приготовлений двинулся к кристаллу. Вновь Арфика покорила игра света на гранях кристалла, но теперь он ждал появления того вора в черном, сжимая в кармане рукоять пистолета. Когда вор в очередной раз похитил его находку, он, повернувшись и достав пистолет, тщательно прицелился в бегущую фигуру и выстрелил. Черная фигура, нелепо взмахнув руками, упала на дорогу лицом вниз. Арфик не спеша подошел к убитому, перевернул его и — о ужас! — вместо кристалла нащупал в его кармане только горсть пыли. Пуля, пробив похитителя, ударила и по самоцвету, от которого при этом остался только стеклянный порошок.

Тогда Арфик решил стрелять или по ногам, или в голову, разумеется, если сон повторится. Долгое время сон не повторялся, зато Арфик узнал, где находится та горная тропа, в пыли которой валяется самоцвет. Один его знакомый, служивший в дипкорпусе, прислал ему как-то открытку из Атлы. Атла — страна гористая, и ничего особенного на открытке изображено не было, так, участок горной тропы с диковинным цветком, а вдали — заснеженные вершины. Однако Арфика как молнией поразило: это был тот самый, сотню раз виденный им во сне участок горной тропы, где валялся пресловутый самоцвет…

Было Арфику в ту пору 38 лет, и он уже выбился в сенаторы Урфа, естественно, благодаря своим способностям. Но гвоздем сидела в голове мысль: добыть вещий чудо-кристалл, а для этого Арфику необходимо было попасть в Атлу. И снова судьба улыбнулась: смерть наместника в Атле оставила его должность вакантной. Едва услышав про это, Арфик стал добиваться у президента благословения на вакансию. Охотников променять цивилизованный Урф на полудикую Атлу больше не нашлось, и вскоре Арфик получил столь любезное его сердцу назначение. Атла, кстати, оказалась не такой уж и дикой страной, с вполне демократичными порядками, она понравилась новому наместнику, через год Арфик уже уверенно говорил на атланском. Примерно тогда же он совершил еще одно открытие: убив во сне своего черного человека и перевернув его, Арфик с удивлением узнал в покойнике предводителя палаты лордов Атлы Раута Кроума Ксорта. Сие обстоятельство повергло Арфика в глубокую задумчивость, и вскоре он решил глаз не спускать с Раута.

Самому Рауту новый наместник, видимо, не очень нравился, тем не менее Арфик изо всех сил старался показать предводителю свое к нему расположение. Попутно Арфик создал личную контрразведку, переманив из Урфа двух лучших, по его мнению, специалистов. Остальную сеть те уже плели сами, и, надо сказать, сеть получилась у них гибкой и прочной. Кроме того, из местных авантюристов в совершеннейшей тайне Арфик сколотил отряд боевиков в двести человек, заложив для этого базу в ущелье одного из горных хребтов. Ни на разведку, ни на содержание и обучение боевиков Арфик денег не жалел, тем более что теперь они у него водились в достаточном количестве.

Словом, Арфик был полностью готов к реальной встрече с самоцветом, ставшим его самой заветной мечтой.

Когда однажды утром его начальник контрразведки доложил Арфику, что прошедшей ночью предводитель устроил у себя в кабинете погром, лишив их подслушивающей аппаратуры, Арфик потребовал от него подробностей. Внимательно выслушав контрразведчика и просмотрев видеозаписи, Арфик пришел в неистовство.

— Почему вы не разбудили меня немедленно, как только все это началось? — орал он. — Вы уже выяснили, кто звонил? Не-ет? Почему?! Кто подбросил в стол предводителю лист со схемой? Ах, тоже не знаете? Черт вас раздери! Весь кабинет в видеоглазках, а вы не в курсе! Что значит просмотрели все видеозаписи за двое суток, и что? Как ничего? Этот листок, выходит, самопроизвольно материализовался в столе? На хрена я вас тут держу и плачу вам бешеные деньги? Чтобы вы плечиками пожимали?! Работнички… Почему не установлен звонивший?

— Такое впечатление, словно их аппараты были присоединены напрямую друг к другу…

— Скажите еще, что предводителю звонил сам Бог. Экспертизу голоса делали?

— Да. Голос, несомненно, принадлежит молодому человеку, примерно в возрасте до тридцати лет, и… Это все.

Арфик злился, но в душе его крепла уверенность, что вещий сон стал наконец сбываться. То, что события начались вдалеке от горной тропы, его не смущало — нельзя же вещий сон понимать буквально… Но теперь… Теперь он остался без своих ушей и глаз. А без информации сейчас нельзя! Что-то надо придумать… Надо что-то придумать…

— Сколько лет Кроуму? — спросил он после продолжительного молчания.

— Недавно исполнилось сорок восемь, ваше светлейшество, — ответил шеф контрразведки.

— Гм-м… До дряхлости еще далеко. Помнится, вы показывали мне фотографии, где он… Гм-м… должно сработать. Сделаем вот что…

И они еще какое-то время обсуждали с контрразведчиком детали.

 

Глава 2

Я И МОИ БЛИЗКИЕ

Вообще говоря, начало этой истории следует отнести к новогоднему балу по случаю встречи 1976 года, я тогда первый раз в жизни смертельно влюбился и, как оказалось, пронес сквозь годы если не саму любовь, то — светлое чувство, может быть, память о любви. Плюс — именно в тот новогодний вечер я обрел Учителя, память о котором, как и любовь к нему, тоже заключена в моем сердце. За тот короткий период жизни, который он посвятил мне, я получил от него так много мудрости и любви, что по праву считаю его своим отцом. Родной мой отец погиб в автомобильной катастрофе, когда мне исполнилось восемь месяцев, поэтому я его совершенно не помню.

Вообще мне с родственниками не везет: дед — участник войны — тоже умер, но его я хоть и смутно, а помню. Так что жили мы вдвоем с мамой, звали ее Валентина Федотовна, и теперь я понимаю, почему она так и не привела мне нового папу, осталась вдовой. Меня, кстати, зовут Карпов Юрий Антонович. А моего соседа и закадычного друга — Мишкой, то есть Михаилом Константиновичем Агеевым.

Мишка жил в квартире этажом выше, как раз над нами. Он младше меня на несколько часов, но ухитрился родиться уже после полуночи, и его день рождения обозначен 17 апреля. Ставрополь в шестидесятом году был невелик, и наши матери познакомились и подружились в роддоме, а потом — какое везение! — получили новые квартиры в одном доме. Точнее, квартиру нашу выбил дед, потрясая в исполкоме орденами и медалями, а то бы мы так и жили в подвале доисторического дома где-то на Подгорной.

Как бы там ни было, меня с Мишкой связывает самая настоящая дружба, причем с очень раннего возраста. Его отец Константин Иванович работал телемастером, неудивительно, что мы с Мишкой и сами увлекались радиоделом, ведь с детства нашими игрушками были старые радиолампы и отслужившие срок ленточные конденсаторы. Кажется, первый приемник мы собрали еще до школы и тогда же, спустив через форточку провод, соединили переговорными устройствами Мишкину и мою квартиры. Я без Мишки и дня, помню, прожить не мог. Вместе мы бегали на пруд, читали одни и те же книжки, в школе потом сидели за одной партой — словом, были не разлей вода. С возрастом, правда, стали появляться и отличия: после телефильма «Семнадцать мгновений весны» Мишка стал бредить мечтой быть чем-то вроде Штирлица, бойцом невидимого фронта, а у меня особых планов на будущее не было; но не бросать же друга, и какое-то время я разделял его мечты и планы. В шестом классе, однако, выяснилось, что у меня не все в порядке со зрением, и мне пришлось носить очки. В очках я стал видеть гораздо лучше, но в секции самбо, куда начал ходить Мишка, тренер меня забраковал, утешив тем, что в шахматах передо мной могут открыться необозримые перспективы и я даже смогу стать гроссмейстером, а в самбо дальше первого разряда не продвинусь. Между прочим, Мишку это огорчило гораздо больше, чем меня. Но для виду я сделал очень грустное лицо и позволил Мишке меня пожалеть и мне посочувствовать.

А после восьмого класса мы с ним поступили в электротехникум связи на специальность «КИП и А», что в переводе обозначает «контрольно-измерительные приборы и автоматика». Это, конечно, не радиодело, но все же и не так далеко от него.

Нам с Мишкой было по пятнадцать лет, но ни у него, ни у меня не было девушки. Мне они казались не людьми, а некой инопланетной расой, по недоразумению живущей рядом с нами; расой со своими, неведомыми мне законами и не очень понятными делами, — словом, они меня мало интересовали, а о сексе всерьез я тогда и не помышлял. Мишка подходил к ним с другой точки зрения: не отвергая их насущную необходимость, тем не менее считал, что сердечные привязанности будущему разведчику только во вред. При всем при этом Мишка обладал весьма незаурядной внешностью, девчата к нему липли сами, и в их обществе Мишка всегда чувствовал себя гораздо свободнее, чем я.

Вот так и подкатил тот новогодний бал. Мы с Мишкой пришли потому, что ответственной за проведение и порядок была назначена наша группа, то есть нас попросту обязали. Вот здесь и высветились преимущества Мишкиного отношения к слабому полу и недостатки моего мировоззрения по этому же поводу: Мишка вел себя как заправский гусар, я же тихо сидел в сторонке и завидовал ему черной завистью. Мне хотелось танцевать, причем так же непринужденно и весело, как и он, но… я не умел. Конечно, умом я соображал, что, например, медленный фокстрот — это танец именно для неумех вроде меня. Однако я никогда еще не пробовал и потому стеснялся. Да и как это — подойти к девчонке и пригласить ее на танец? А если она откажет? Моей внешности далековато до Мишкиной. Но, предположим, девчонка мне ответит согласием, дальше-то что с ней делать? Нет… Опозориться на весь техникум — это не по мне. Так и сидел я в позе супермена, смотрел на Мишку и завидовал.

Положение спасла Галка Звягинцева. Надо сказать, что она — единственная из девчат нашей группы, кого я более или менее отличал. Не то чтобы она была вызывающе красива, как, скажем, Танька Беспалова, но что-то было в ней такое… Одним словом, мне она, несомненно, нравилась… э-э-э, чисто теоретически. Галка, узнав причину моего гордого одиночества, с чисто бульдожьим упорством вытянула меня за руку в толпу танцующих и стала учить фокстроту, вопреки бодро звучащему «Листья желтые». Я же, несмотря на чисто внешний протест, был ей искренне благодарен. Через несколько минут моя благодарность стала перерастать в чувство симпатии, тем более что я обнаружил, что ее талия такая же мягкая, как у мамы, а волосы пахнут чем-то неуловимо приятным, отчего порой возникало желание зарыться в них носом…

Вряд ли это можно выразить в словах, да и нужно ли? Главное — то, что я в Галку влюбился. Намертво. Хотя осознал это не сразу. Может быть, через неделю или две. А тогда мне было просто хорошо.

Сейчас-то я понимаю, что любовь приходит в жизни далеко не к каждому, а многие воспринимают песенные слова «Придет и к вам любовь…» как угрозу, но таких людей можно только пожалеть: даже если они совершили подвиг или изобрели что-то очень важное и нужное для блага человечества, все равно жизнь прошла мимо них. Жалко…

Словом, в тот вечер я влюбился, и, как оказалось, надолго, но то ли это была какая-то особенная дата, то ли звезды на небе расположились неестественным образом, сюрпризы судьбы на этом еще не закончились.

Непосредственно в момент, когда репродуктор начал передавать традиционные двенадцать ударов московских курантов, а мы, открыв бутылку шампанского, разливали ее содержимое по картонным стаканчикам, я вдруг заметил, что к нам направляется наш преподаватель математики Иван Иванович Иванов.

Тут надо пояснить, что мы — это я, Мишка, Галка и еще две незнакомые мне девицы, а Иван Иванович — личность для меня весьма уважаемая и авторитетная. В техникуме его все, даже преподаватели — разумеется, за глаза, — звали Кубом. Когда-то, видимо, еще на заре его преподавательской деятельности, какой-то остряк приклеил к нему прозвище Иван-в-кубе, которое со временем укоротилось до просто Куб, да так и осталось. Хотя внешне Иван Иванович ничем эту геометрическую фигуру не напоминал. Был он худ, если не сказать — тощ, высок, в движениях порывист, но точен. Обладал он, на мой взгляд, уникальным голосом: басом его, конечно, не назовешь, не дотягивал, но пока не привыкнешь, поражало несоответствие между мощью голоса и, в общем-то, тщедушной оболочкой, его вмещающей. В будние дни одевался Иван Иванович в поношенный серый костюм, всегда, впрочем, отутюженный и чистенький, любил носить голубые сорочки с галстуком. Для торжественных случаев у него были припасены черный костюм и черные надраенные туфли, в чем он был и сегодня. Однако главное его достоинство, как я понимал, заключалось в том, что Куб обладал острым умом, а знания его, казалось, были вообще безграничны. Во всяком случае, ни один наш вопрос не оставался без исчерпывающего ответа. А лекции Куба были вообще вне конкуренции. Он начинал говорить негромко, однако скоро увлекался, увлекал нас, причем всех, и голос его в особо важные моменты повышался до громового. Или понижался, если судить с точки зрения нотной грамоты. Скучнейшие теоремы в его изложении звучали как детективные истории. Куда там Конан Дойлу с его Шерлоком Холмсом… Я раньше никогда не думал, что математика так интересна. Я просто не мог не влюбиться в Куба.

И вот сейчас в самый, так сказать, неподходящий момент, в самую грань перехода одного года в другой, Куб направлялся к нашей компании с явным намерением отчитать наглых первокурсников. Именно эта мысль в первый момент пришла мне в голову, и шампанское застряло в горле. Боже мой! Как я тянулся на его лекциях, как старался я угодить ему, порадовать старика тем, что усвоил его материал на «отлично», показать ему, как он мне нравится, и теперь — на тебе, все насмарку. Будет втык, потом, вероятно, — «ковер» и как минимум лишение стипендии…

Я толкнул Мишку в бок, показывая глазами на Куба. Мишка, словно волшебник, выхватил из воздуха чистый картонный стаканчик.

— Наливай! — приказал он мне. А Кубу (и повернулся к Кубу): — Присоединяйтесь к нам, Иван Иванович! — и протянул ему вино. К моему удивлению, Куб взял стаканчик и, поздравив нас, выпил.

Девчата зашуршали конфетными обертками. Мишка, весело мне кивнув, сообщил, что они пошли, и мы остались втроем.

— Извините, Звягинцева, — сказал Куб. — Мне надо поговорить с Карповым. Извини, Юра, это ненадолго. — И опять Галине: — Пять минут поскучаете?

Галка, кивнув, повернулась и пошла в зал. Мы остались вдвоем.

— Послушай, Юра, — положив мне на плечо руку, сказал Куб. — Говорят, новогодние ночи — волшебные. Мне хотелось бы сделать тебе сюрприз. Хотелось бы, кстати, чтобы он тебе понравился, и я льщу себя такой надеждой. Теперь дело за тобой.

— А в чем дело?

— Да, в общем-то, в пустяке. Я хочу стать твоим другом. Старшим другом. — И, видя мое недоумение, добавил: — Мне нужен ученик.

— Но… Я и так вроде бы…

— Это само собой, Юра. Но ты… Понимаешь, в тебе есть задатки настоящего математика, и меня гложет сожаление при мысли, что ты эти задатки просто-напросто загубишь. Похоронишь в текучке… Не разовьешь, закопаешь в землю. Одним словом, не воспользуешься ими. А потом, я ведь научу тебя не только математике… Ну?..

Я мялся, гадая, что же все-таки кроется за этим странным предложением.

— Но почему именно я, Иван Иванович?

— Ты мне понравился. Такое объяснение, хоть и не совсем полное, тебя устроит?

— Ну… В общем, да.

— И?..

— Что мне надо сделать?

— Выразить свое согласие или несогласие.

— Конечно же, я согласен!

— Ну и молодец. — Куб потрепал меня по плечу. — Считаем, что оба мы с тобой довольны, так?

— Наверное…

— Тогда иди танцуй. И… кстати, девчонку ты выбрал классную. Иди. Да! Не думай, что наш разговор — шутка. Все на полном серьезе. Ну, пока.

И я ушел искать Галку, ощущая в душе полное смятение: сам Куб набивался ко мне в друзья! Действительно волшебная ночь!

 

Глава 3

ЗАГОВОРЩИКИ

Лорд Раут Кроум проснулся утром на полтора часа раньше обычного с чувством тревоги на душе. Долго вслушивался в свои ощущения, пытаясь понять, откуда в нем эта обреченность, словно прошедшей ночью он совершил по меньшей мере что-то неприлично гадкое, за что должно последовать неминуемое наказание.

Анализ ночного происшествия со всех точек зрения, казалось, изъянов не имел: кто же, обнаружив в собственной постели соглядатая, не возмутится и не свернет ему шею, а тем более он, лорд Раут, второе лицо в государстве? Пусть даже эти козни идут от наместника, за которым монолитной глыбой стоит самая могучая в мире страна. Зато права Кроума защищает устав Лиги Наций… хотя… в случае нужды Урф может смело положить кое-что, да еще и с прибором, и на Атлу, и на Лигу Наций, и на любую другую страну Олла… Нет, это по-детски. Тут просто козни самого наместника. Что-то он ищет, вынюхивает… И непонятно, что и зачем. Сместить предводителя лордов? Что от такой перестановки будет иметь сам наместник? Максимум десяток, а то и меньше выгодных только ему законов, и все. Что же все-таки ему надо?..

Тревога, однако, не затихала. Поворочавшись с полчаса и поняв, что сон уже не вернется, предводитель в сквернейшем настроении приступил к утреннему туалету. Закончив, просигналил референту и велел подавать завтрак, в процессе которого умудрился два раза уронить вилку. Кроум хотел было огорчиться еще более, но от примет мысли его перескочили в другое русло, и он подумал, что вот уже вторую неделю не виделся с дочерью; неужели она наконец соизволит явиться? Пора бы…

После завтрака с учтивым поклоном зашел референт, принес утреннюю почту и несколько бумаг на подпись. Относительно этих документов Кроум уже был в курсе, поэтому, бегло их просмотрев, подписал, затем взглянул на референта:

— Больше ничего?

— Звонили из канцелярии наместника, он хочет вас видеть у себя с неофициальным визитом…

— Хорошо. Через полчаса соедините меня с ним. Еще что-то?

— Да. Ваша дочь интересовалась, когда вы сможете ее принять.

— Вот как? Раньше она являлась в любое время… Ну, скажите ей, как только выясню причину любезности наместника…

— Скорее всего у него именины, сегодня — день святого Арфика. Это мне пояснил его референт.

— Вот как?

— Да. В Урфе половина святых имела имя Арфик. Доподлинно сказать, чем именно сегодняшний Арфик отличается от других святых, не могу. Очередной великомученик, наверное.

— Ну хорошо. Через полчаса соедините.

— Слушаюсь, ваше превосходительство. — И референт, выполнив положенные этикетом поклоны, удалился.

Лорд Раут, задумчиво потирая подбородок, остался в рабочем кресле.

* * *

Наместник лично вышел в приемную для встречи предводителя, излучая всем своим видом радость и гостеприимство:

— Лорд Раут! Весьма рад видеть вас в моих, так сказать, пенатах. Ждем-с, ждем-с, дорогой предводитель. Проходите, милорд. Вы — мой самый, так сказать, желанный гость!

Рассыпаясь в любезностях, наместник ввел Кроума в свои апартаменты. В гостиной в первую очередь в глаза бросался шикарно сервированный стол. И запах стоял соответствующий. Через несколько мгновений Кроум сообразил, что стол выделяется потому, что освещается приспущенной с потолка люстрой, а окна гостиной, занавешенные тяжелыми шторами, почти не пропускают света, так что, помимо освещенного круга возле стола, остальная часть комнаты погружена в полумрак. У стола суетились четыре женщины, одетые в вычурные и, видимо, дорогие платья, покрой которых показался Кроуму несколько вольным: платья больше показывали, чем скрывали, хотя… это выглядело вполне естественным. Возраст женщин колебался где-то в районе цифры 30, и красивы они были чертовски.

— Лорд Раут, — продолжал в это время наместник, — вот уже пять лет я живу в вашей прекрасной горной стране, честное слово, я ее полюбил даже больше Урфа, но мне не хватает друга. Я был бы счастлив назвать вас именно другом, потому что вы мне очень нравитесь. В вас есть нечто такое, м-м-м… что мне очень импонирует. Я. бы назвал это врожденным благородством, если бы вы не являлись потомственным дворянином… То есть я хотел сказать, что числиться в благородных и быть таковым — не одно и то же. Простите, милорд, мое косноязычие — от несовершенства владения вашим языком. Тем не менее я искренне восхищен вами. И… в серых буднях так хочется иногда расслабиться. День ангела — прекрасный повод, ха-ха! Не правда ли? Сегодняшний день я хотел бы провести с вами, господин Раут. Надеюсь, он запомнится нам обоим. Прошу к столу.

Любезность наместника сначала ошарашила Кроума, но и заинтересовала: что же он хочет, чего добивается? Кроум занял предложенное ему место, решив не терять бдительности, а затем действовать по обстоятельствам. Наместник, сев напротив предводителя, поднял бокал с вином и предложил тост:

— Обычай вашей страны требует непременного присутствия за столом тамады, но по нашим законам гостеприимства первый тост провозглашает хозяин застолья, и я как виновник нашей неофициальной встречи хочу выпить этот бокал за вас, дорогой Раут, за ваше драгоценное здоровье и за то, чтобы Фортуна, хоть она и капризная женщина, никогда бы от вас не отворачивалась.

Женщины, оказавшиеся за столом справа и слева, шумно зааплодировали, подтверждая согласие с тостом невнятными возгласами, после чего все присутствующие выпили. Вино имело какой-то специфический, но приятный привкус. Кроум такого еще не пробовал.

— Оригинальный напиток, — сказал он. — Что это за вино?

— О-о! Господин предводитель, это действительно редкое вино. Ему 28 лет, и оно из подвалов моего отца. Вы же знаете, господин Раут, мой отец был простой фермер, царство ему небесное. В то время выдался небывалый урожай, винные ягоды тогда достигли размеров… — Он поискал глазами, с чем бы сравнить — Да, примерно вот с эту рюмку. — Наместник покрутил в руке рюмку. — Причем ягоды такой величины уродились только на землях отца, так что этот напиток уникальный в своем роде.

Напиток был действительно уникален, ибо Арфик едва ли не самолично разводил вино раствором наркотика, вызывающего сильное половое возбуждение. Вообще-то Кроум знал о существовании такого наркотика, однако только чисто теоретически, поэтому объяснениям наместника поверил без задней мысли, ожидая от него подлости в других направлениях. Вскоре Кроум почувствовал, что соседка справа вызывает в нем желание, чему он не столько удивился, сколько обрадовался, а дальше застолье плавно перешло в оргию. Инициатором оказался наместник, по знаку которого женщины вдруг сбросили платья и принялись танцевать, застывая иногда в соблазнительных позах и делая… ну, не очень пристойные телодвижения.

— Обратите внимание, господин Кроум, — ораторствовал в это время наместник, — это самые красивые и самые умелые девушки, которых мне только удалось сыскать в вашей стране. Посмотрите, какие у них грациозные талии, а какие широкие бедра и налитые груди! Вне всякого сомнения, вы владеете прекрасной страной с самыми красивыми женщинами, господин Кроум. Ох, хороши!

Наместник поймал за руку ближайшую к нему женщину и впился ей в губы страстным поцелуем, при этом правой рукой он поглаживал ее груди. Кроум, уже утративший адекватное восприятие реальности, не нашел в его поступке ничего предосудительного, а потому принял как должное, когда три оставшиеся красавицы со смехом принялись освобождать его от одежды. Дальнейшие безумства пожилого предводителя лордов Атлы описанию не подлежат, он растворился в сладком безумии, а когда пришел в себя — то есть когда кончилось действие наркотика, — особых угрызений совести не почувствовал.

Вернулся Кроум в свою резиденцию усталый, но полный сладких ощущений. Дневной референт буквально с порога предупредил его, что за несколько минут до его возвращения приехала Мрай — дочь Кроума — и ожидает отца в его апартаментах. Кроум поспешил войти, сказав референту, что до следующего утра лучше его не беспокоить.

— Отец! — после поцелуя воскликнула Мрай. — Ты начал пить? Что с тобой?

— Все в порядке, — ответил Кроум. — Слегка расслабились с наместником…

— И не только с ним, — продолжила Мрай, вытирая следы губной помады возле правого уха предводителя. Кроум смутился. — Хорошо, что тебе повезло с дочерью — у нее широкие взгляды. — Она улыбнулась. — Хотелось бы с тобой поговорить, но вижу, что ты устал, может быть, сначала выспишься?

— Ну что ты, я так редко тебя вижу!

— Надеюсь, что теперь это будет происходить чаще…

— Что-то случилось?

— Ничего особенного. Отец! Боже мой, ты совершенно перестал за собой следить! Ну что ты на себя надел? Ведь ты же — второе лицо в государстве! Этот пояс… На нем уже вся кожа потрескалась. Господи, ну что бы ты без меня делал? Вот новый, купила специально для тебя. — И Мрай протянула отцу сверток.

— Спасибо, доченька. Хотя мой пояс кажется мне вполне приличным.

— Отец! — В голосе Мрай послышались капризные нотки. — Скоро ты будешь похож на каменщика. Я прошу тебя: примерь!

— Ну, хорошо, — уступил Кроум. Привычным жестом он расстегнул пояс и отдал его Мрай. Кивнув, та приложила к губам палец, указывая на пояс и призывая Кроума к внимательности. Тот недоуменно вскинул брови, а Мрай указывала пальцем на три почти потаенных металлических бугорка возле пряжки.

«Понял?» — спросила она взглядом. Кроум потрясение кивнул, вмиг поняв причину неожиданного гостеприимства наместника. Мрай подошла к горящему камину и аккуратно положила пояс на огонь.

— И вообще, переоделся бы ты, отец, — словно они и не прерывали диалога, сказала Мрай, жестами показывая, что собирается поступить с одеждой отца аналогичным образом.

— Хорошо. Погоди минуту, я сейчас. — Кроум принялся лихорадочно срывать с себя одежду. Мрай методично переправляла ее в камин. Последними в огонь полетели башмаки Кроума.

— Ну вот, теперь нас никто не услышит, отец, — перемешав кочергой угли, сказала Мрай.

— Так это твои проделки? — спросил предводитель, облачаясь в пижаму.

— И мои тоже, — согласилась Мрай. — События оборачиваются таким образом, что некоторая таинственность нам не повредит.

— Что ты имеешь в виду?

— Я бы объяснила, но ты устал, у тебя глаза сонные.

— Знаешь, — сказал Кроум, — мне твои авантюры надоели, еще когда ты была маленькой. Ты случайно не помнишь, чем они обычно для тебя заканчивались?

— Отец, это совсем другое дело!

— Другая авантюра… Рассказывай!

— Ну, хорошо. Только ты дай слово, что выслушаешь нас до конца.

— Нас? Интересно… И кто же это?

— Мои друзья.

— Что же вы затеваете такого, о чем нельзя знать наместнику?

— Не язви. На этот раз дело стоящее.

— Вот как? Интересно, какое дело ты считаешь стоящим… Ну ладно. Где твои друзья?

— Близко. Только…

— Что «только»?

— Отец! Мне трудно с тобой разговаривать! Смени тон, я уже выросла.

— А мне трудно к этому привыкнуть.

— Ах так, ну ладно. Озерс, Сет! Заходите!

У Кроума едва не отвалилась от удивления челюсть, когда из стены… Да! Именно из стены… Шагнули в кабинет два молодых человека, по виду студенты. Во всяком случае… Боже мой! Как они здесь оказались?

Между тем юноши смущенно, но соблюдая до мелочей правила этикета, поклонились и по очереди представились:

— К вашим услугам, господин предводитель лордов, Виллик Озерс Крисс, аспирант кафедры физико-математических наук.

— Господин предводитель, меня зовут Колпик Сетроум Зельс, аспирант кафедры юриспруденции. Извините нас, мы рассчитывали появиться менее эффектно. Еще раз просим прощения.

— Располагайтесь, господа, — только и смог пробормотать в ответ Кроум. — Надеюсь, вы мне все объясните? Извините старика, вы и вправду появились здесь очень необычным способом… Итак, я вас слушаю.

Юноши переглянулись, затем Озерс, изображая равнодушие, отвернулся, а Сетроум заговорил:

— Господин Раут, мы действительно друзья вашей дочери и именно по ее настоятельному требованию решили сделать вам предложение или, в случае вашего несогласия, хотя бы получить ваш совет.

Кроум вопросительно поднял брови, вступление ему не понравилось.

— Дело в том, что гений этого, прикидывающегося скромником, молодого человека выковал абсолютное оружие, равного которому в мире еще не бывало. Это уникальное оружие настолько всесильно, что при его помощи мы наконец сможем избавиться от самовластия и гнета Урфа. Мало того, Атла сама сможет занять в новом мире то место, какое ныне занимает Урф…

— Простите, — перебил его Кроум, — значит, вы заговорщики?

— Ну-у, — замялся на мгновение Колпик. — В некотором роде — да.

— И эту схему с «жучками» мне в стол подбросили тоже вы?

— Естественно.

— Как?

— Но я же пытаюсь вам объяснить. Озерс изобрел и построил такую установку, с помощью которой можно мгновенно перемещаться на любые расстояния, проходить сквозь стены и…

— Постойте! Простите… Мрай, как сюда попала ты?

— На машине, конечно же.

— Ага. Продолжайте, молодой человек.

— А что, собственно, продолжать? Я сказал почти все. В наших руках — оружие небывалой силы, мы можем диктовать всему миру свою волю. Вы, господин Раут, как самый опытный и мудрый политик можете возглавить наше движение.

— Да-а… — протянул Кроум. — Серьезное предложение… И давно вам в голову пришла эта идея?

— Практически сразу, как только Озерс продемонстрировал нам возможности своего изобретения. Если вас интересует календарный срок — примерно около двух недель.

Самоуверенность, с которой молодой человек рассуждал о переустройстве мира, начала уже раздражать Кроума, к тому же ему не давала покоя какая-то постоянно ускользающая мысль, отчего в душе предводителя шевелилась безотчетная тревога. Раздражение добавляли глаза дочери, с восторгом смотревшие на Колпика Сетроума. Нет. Ситуация Кроума явно не радовала.

 

Глава 4

ВЕСНА 1978 ГОДА. МИШКИНА «ДУРМАШИНА»

Следующие важные для меня события произошли весной 1978 года. За прошедшие два с половиной года в жизни моей мало что изменилось. Я имею в виду — внешне, а внутренне… Я понял, что любовь — это тяжелая и изнурительная болезнь, от которой нет лекарства; я понял, что один старый друг (я, конечно же, имею в виду Мишку) стоит куда как дороже десяти новых; я понял, какое это счастье — иметь отца.

Мне заменил отца Куб. Поначалу наши с ним отношения были сложны и малопредсказуемы. Думаю, во-первых, это из-за разницы в возрасте: Куб родился в 1919 году — то есть был чуть ли не современником допотопного Ноя. А во-вторых, Куб оказался весьма вспыльчивым человеком. Я и сам вспыльчив и поэтому обижался, не в силах и не в состоянии нагрубить ему в ответ. Тем не менее мало-помалу наши отношения стабилизировались, приняв приемлемые для меня формы. Наконец, когда я стал видеть в Кубе просто пожилого и вовсе не всемогущего человека, вдобавок еще и одинокого, все вообще встало с головы на ноги.

Мне было легко с Кубом, я старался ему помогать по хозяйству, мне же не трудно, тем более что жил Куб в частном домишке дореволюционной постройки. Даже не во всем доме, а только в его половине. Дом стоял, не выделяясь, среди таких же построек, утопая летом в зелени, на крутой, спускающейся вниз по склону мамайского оврага немощеной улочке. К дому прилагались, вернее принадлежали Кубу, две сотки земли, используемой им как огород. Крошечный дворик от огорода отделялся небольшим сарайчиком. Во дворик выходила деревянная, без прикрас, верандочка, на которой летними вечерами Куб любил посидеть с книжкой. С верандочки дверь вела в дом, который состоял из тамбура — он же прихожая, — крохотного чуланчика с погребом и двух жилых комнат, разделенных перегородкой с печкой. На этой забытой Богом и администрацией города улочке дома не были газифицированы, поэтому печку Куб топил дровами и углем, находя в процессе растопки особое, я подозреваю, только ему одному понятное удовольствие. Впрочем, тепло дом держал сносно, и я не помню, чтобы у Куба зимой было холодно. Мебель в доме мне тоже казалась ровесницей Куба, особенно диван, выцветший и скрипучий, с круглыми валиками вместо подлокотников. Впрочем, если не обращать внимания на скрип, на нем было очень уютно. Но хватит ностальгии… Одним словом, хоть и маленькое было у Куба хозяйство, но рук требовало ежедневно. Да хотя бы воды принести. Сначала я стеснялся предлагать помощь, потом втянулся и во многом Куба от домашних забот освободил. Бывать у Куба мне очень нравилось.

Попутно я сделал открытие: оказывается, у Куба был роман с нашей англичанкой, то есть преподавателем английского языка Ларисой Григорьевной Самохой. Помню, меня это поразило своей кажущейся нелепостью — пожилые люди, а… Впрочем, я скоро привык, но все равно никак не мог представить их целующимися.

Сказать по правде, я и себя целующимся представить не мог. Особенно с Галкой. Я, во-первых, этого не умел, хотя и желал страстно, а во-вторых, как-то незаметно, но очень быстро она в моих глазах из обыкновенной девчонки вдруг перешла в сонм олимпийских богинь, до которых не то что грешными руками, мыслями дотрагиваться страшно. Наверное, не каждый сможет меня понять, но тут уж что было, то было. Я Галку боготворил. Единственное, что я себе позволял, — это пялиться на нее во время уроков, да и то с опаской, так как однажды в голову ко мне пришла страшная мысль: вдруг своим вниманием к ней я укажу остальным ребятам и они это поймут, что Галка — самая красивая в мире девчонка. Да не дай Бог! Вон их сколько — здоровенных красивых детин, на фоне которых я выгляжу не привлекательней таракана. А девчат они сколько перепортили?!

Нет! Такие мысли меня здорово пугали. Ну хотя бы я целоваться еще умел… А где научишься? Я совершенно этого не хотел делать с кем-нибудь, кроме Галки. И я молчал в тряпочку. В последний год, правда, во мне заговорили и более откровенные желания: чувствовалось, и повзрослел я, и все ближе становился порог, после которого начиналась самостоятельная жизнь, когда я смогу принимать решения сам, а не по указке мамы, и, наверное, тогда я смогу рассказать Галке, что совершенно не представляю своей жизни без нее, и, может быть, она согласится стать моей женой…

Когда я впервые позволил себе мысли о браке, вот тогда я заметил, что смотрю теперь на Галку не как на Снежную королеву или Полярную звезду, а как на… В общем, мечта стала обретать контуры реальности, надо было только дождаться… ну и постараться как-то избежать «перехватчиков». Но на мою беду, где-то в начале второго курса Галкин отец выиграл в спортлото прямо-таки астрономическую сумму, что-то около 50000 рублей, они купили «Волгу», а Галка стала одеваться как кинозвезда. Ни внешне, ни внутренне она не изменилась, но, хоть и говорят, что в СССР все равны, лично меня этот невесть откуда взявшийся имущественный барьер прямо-таки отбросил от внезапно разбогатевшей Галки куда-то на задворки. Вот такое незавидное положение было у меня на личном фронте.

Ну а с Мишкой все было нормально. Правда, его мечта стать бойцом невидимого фронта еще усилилась. Во имя нее Мишка еще весной 1976 года — уж не знаю, какими путями и по чьей протекции, — вступил в не то совершенно подпольную, не то полулегальную секцию карате, скитавшуюся из подвала в подвал, усиленно занимался в ней, делая какие-то успехи. Я потому и не рассказываю так конкретно, что Мишка совершенно изменился: стал до предела вежлив, обходителен и таинствен, как сфинкс. Наряду с таинственностью он оброс мускулами, стал твердый как камень, и походка его обрела кошачью грацию. Поэтому, когда в марте 1978 года мне сказали, что Мишка, поскользнувшись на льду, упал и сломал ногу, я не поверил. При его тренированности и каратистской подготовке это было просто невозможно. Я, естественно, тут же побежал к нему в больницу. Он лежал там в классической позе с привязанной чуть ли не к потолку ногой и с огромными чугунными противовесами. На все мои вопросы, как это произошло, он отвечал знаменитой фразой: мол, шел, упал, потерял сознание, очнулся — гипс, открытый перелом. Этим ответом он довел меня до бешенства и рассказал правду только тогда, когда я был готов переломать ему и вторую ногу. Оказывается, Мишка хотел применить какой-то новый прием в поединке, но поскольку сам он об этом приеме слышал как о чисто теоретическом, причем от человека, который сам его не применял, то допустил какую-то грубую ошибку, получив при этом твердый удар пяткой в берцовую кость повыше колена. Мишкин противник сам не ожидал, что его удар получится настолько эффективным, и… Одним словом, гуру — так Мишка называл тренера — распорядился, чтобы Мишкин противник до полного Мишкиного выздоровления в секции не появлялся, а всеми силами способствовал этому выздоровлению. Причем делать он это должен был через астрал, чем и сам гуру собирался время от времени заниматься.

Если бы не мои занятия с Кубом, я, наверное, по крайней мере удивился бы: астрал, ментальность… Но дело в том, что Куб и сам на этом был помешан и меня почти убедил в существовании Бога и разной мистики. Нет, математикой мы тоже занимались. Куб растолковал мне основные понятия, на которых зиждется применение тех или иных приемов или подходов к решению почти всех задач в элементарной и даже высшей математике. И когда все это дошло до меня, я, во всяком случае, с математикой в объеме преподаваемого в техникуме курса стал справляться как с семечками. Но дело в том, что у Куба была еще собственная религия, которая существенным образом отличалась от православной, но объясняла существование Бога и потусторонних высших сил гораздо более реалистично, нежели Библия. Кроме того, в свете кубовской религии становились понятными и вполне объяснимыми некоторые обещания и пожелания самого Иисуса Христа. Впрочем, выполняя посмертную просьбу Куба, я ниже хочу поместить его рукопись, она многое прояснит, да и вообще, документ этот не только полезен и занимателен — возможно, он окажется для некоторых заветным ключом к личному счастью.

На мой недоуменный вопрос, мол, как же так, Иван Иванович, вы сами коммунист, а верите в Бога, Куб, помню, ответил мне довольно оригинально:

— Понимаешь, Юра, я, во-первых, не коммунист, а всего лишь член партии коммунистов. Что делать, если власть находится в их руках? Нормальный человек, мало-мальски думающий самостоятельно, давно заметил все противоречия между идеалами и действительностью. Ты же любишь фантастику, неужели, читая «Обитаемый остров» Стругацких, ты не понял, что Обитаемый остров — это наш СССР, где сознание людей затмили не «башнями», а элементарной ложью и страхом?

Действительно, стоило мне слегка пошевелить мозгами, как пелена с глаз упала и мир открылся мне в ужасающей своей серости и глупости. Боже мой! Почему же я сам не увидел этого раньше? Что же делать?

— А ничего. — Куб сказал мне это спокойно. — Ничего, Юра, не сделаешь. Живи как раньше и никому о том, что ты прозрел, не говори. Все решится само собой — придет время, и народ тоже прозреет. Но пока этого не случится, не высовывайся. Слишком ослепительную и заманчивую идею взяли большевики на вооружение. Она уже основательно поблекла, но все еще ослепляет очень много людей, особенно пожилого возраста, но я верю, что коммунизм рухнет еще при твоей жизни. Жди, у тебя впереди замечательные события. Я тебе даже завидую.

Да… С Кубом мы говорили об очень многом. Я, конечно же, не мог не поделиться с Мишкой. Но тот назвал Куба скрытой контрой, и больше я не откровенничал с Мишкой: черт его знает, что у него на уме.

Но сейчас Мишка лежал передо мной в нелепой позе, и по его щекам текли слезы. Я его понимал. Мишке было больно не столько от травмы, сколько от внезапного крушения его планов: куда ему теперь? Хотя врачи и уверяли, что нога срастется и будет как новая, стопроцентной гарантии, что владеть новой ногой Мишка будет с тем же успехом, они не давали. Мишку мне жалко было вполне искренне, но что делать, если уж так случилось?

Но тут вмешалась Галка Звягинцева. Она принесла Мишке трехлитровую банку с каким-то отваром и, ссылаясь на свою прабабушку-травницу, сказала, что нога Мишкина станет действительно как новая, если он будет ежедневно выпивать по полстакана этого снадобья по утрам и непременно натощак. Тогда она гарантирует Мишке, что нога его срастется в два раза быстрее и последствий он ощущать не будет, никогда и никаких. Мишка с благодарностью принял банку, и по выражению его лица я понял, что он уже в режиме ожидания завтрашнего утра.

Между прочим, из больницы его выгнали к концу того же марта, удивляясь могучей регенеративной способности Мишкиного организма.

Вечером первого апреля я зашел к нему домой. Мишка уже весь был в делах: в комнате отчетливо пахло разогретым флюсом, стол и вообще все свободное пространство были завалены различным радиохламом. Мишка трудился над чем-то весьма неприличного вида. Это нечто гордо возвышалось на столе над кучами радиоламп, полупроводников, конденсаторов и всевозможных резисторов.

— О! — сказал я с порога. — Что это на тебя нашло?

— Ну как что? Я же теперь человек свободный. Нога вроде беспокоит уже не так, чтобы ее привязывать, а время тянется как резина. Решил вот осуществить старинную мечту, помнишь, я тебе об электронной стенке рассказывал, прожекты рисовал? Вот к ней, родной, я и подступился. На нее, одним словом, замахнулся. А ты как?

— Да я что, я человек здоровый, я везде поспевать обязан. В помощники берешь?

— Возьму. Только не сейчас, устал уже. Вот пару контактов допаяю — и шабаш.

— Что же это будет?

— Это? — Мишка задумчиво оглядел сооружение, где, по-моему, без всякой на первый взгляд системы на текстолитовых шасси или на алюминиевых уголках были собраны в кучу всевозможные трансформаторы, дроссели, а кое-где и радиолампы, ну, и всякая другая мелочь. — Это? А ты как думаешь?

— Черт его знает, дурмашина какая-то…

— Вот что мне в тебе всегда нравилось — так это твоя способность находить для всего точные и меткие определения, а главное, краткие. Я вот весь день сегодня ломаю голову, думаю, как это назвать. Но приходит друг и тут же выдает определение — «дурмашина». Гениально.

Я скромно потупился:

— Ну, ты уж скажешь… Я еще соглашусь на слово «талантливо» — это не так подчеркивает… Но вообще, как друг, ты мог бы растолковать мне назначение этого аппарата?

— Но только как другу. Как ты сам понимаешь, в «электронную стенку» должны войти следующие… м-м-м… приборы: телевизор, стереопроигрыватель, магнитофон и… м-м-м… светомузыкальное сопровождение. Мы же, по бедности своей, мелкоскопов… пардон, возможностей приобрести сразу все это не имеем, зато имеем возможность и доступ к запчастям, зачастую б/у, но во вполне устраивающем нас техническом состоянии и, так сказать, в розницу. Принимая во внимание, что устройство приборов по сути аналогично, я принял смелое решение применить принцип комбайна, то есть там, где это возможно, не дублировать схемы, а совместить их в одном узле. Данная, как ты изволил справедливо заметить, м-м… дурмашина и является этим самым унифицированным узлом для всех вышеперечисленных электрических бытовых радиоэлектронных приборов…

— Ты чего, не мог по-русски объяснить?

— Знаешь, Юрка, я сегодня перевыполнил свой план, и настроение у меня соответствующее. Если и дальше буду продолжать в том же темпе, пожалуй, управлюсь к нашему дню рождения, оттого и благодушен.

В самом начале я уже упоминал, что старше Мишки всего на три часа, только я родился до, а он — после полуночи, и наши дни рождения — формальная глупость, мы всегда их совмещали и праздновали то 16, то 17 апреля, по очереди. Этот день попадал по графику на 16-е, но был особым — это был день нашего совершеннолетия, нам исполнялось по восемнадцать лет.

— Ну и шустрым же ты стал, — удивился я. — Тебе надо почаще ноги ломать.

— Я что же, даром почти два года всякую рухлядь домой стаскивал? Кстати, неплохо бы дурмашину и обкатать.

— Не взорвется? — поинтересовался я.

— Слабонервные могут удалиться. Впрочем, сначала помоги вставить ее в футляр. Во, смотри, какую я для нее оправу сколотил.

Потянувшись, Мишка подвинул к себе ящик из ламинированных древесностружечных плит.

— Ну что, взяли?

— За что его брать только?.. — проворчал я.

Все же с третьей попытки нам удалось втиснуть дурмашину в футляр, как положено.

— Ну, ты займись чем-нибудь, пока я с проводами разберусь, — сказал Мишка и с кряхтением лег перед дурмашиной на пол. — А-а! — сказал он. — Вспомнил! Галка приходила, интересовалась, не надо ли меня добить, чтобы не мучился… Апельсинов притащила, вон пакет в углу валяется. Почистил бы пару штук.

— Мишка, а где моя пепельница? — При упоминании о Галке сердце у меня, как всегда, екнуло и захотелось курить.

Курить я научился еще прошлой весной, хотелось посолидней выглядеть, да и Иван Иванович был заядлым курильщиком, хотя, конечно, возражал против того, чтобы я начинал, но я потихоньку…

— На подоконнике, — ответил Мишка, который тоже был против, но свои аргументы уже исчерпал.

Достав из пакета пару здоровенных оранжевых апельсинов, я сунул в рот сигарету, прикурил и поискал глазами, куда бы поставить пепельницу. Мишка, поняв, молча накрыл футляр дурмашины крышкой из пластика с цветными разводами. Я кивнул ему и поставил пепельницу на крышку.

— Форточку открой. — И Мишка принялся перебирать проводки.

Я курил и чистил апельсины.

— Что она еще говорила? — Я все-таки не удержался.

— Ну, интересовалась, продолжаю ли я пить ее пойло, я, естественно, подтвердил — в банке уже на донышке; обещала еще принести, уверяла, что к Первомаю я смогу вновь заняться спортом, если, разумеется, буду хлебать его регулярно по полстакана натощак по утрам… А может, и правда мне от пойла лучшеет?

— Пей, — согласился я. — Жалко, что ли? Вкусное?

— Терпимое.

— Мишка, давай ее на день рождения пригласим?

— Валяй. Вроде девка ничего, хоть и обуржуилась.

У меня сладко заныло в груди. Как я хотел быть с ней рядом! Но сладкие мысли оборвал Мишка:

— Сейчас мы ее обкатаем, — небрежно сдвигая локтем в сторону радиодетали на столе и ставя на освободившееся место то, что, судя по облицовке, еще недавно называлось радиоприемником первого класса; теперь внутри оставались динамик, воздушный конденсатор и лампа-индикатор точной настройки. — Сейчас… — наспех, на скрутках, соединяя оголенные концы, бормотал Мишка, — Сейчас она, родимая, у нас должна зафунциклировать…

Я с интересом следил за его руками. Затем, вспомнив, положил недокуренную сигарету на край пепельницы и занялся апельсинами.

— Все, — сказал Мишка. — Включаем? — И щелкнул тумблером.

Под крышкой дурмашины тихонько загудели сердечники, моргнув, ожил зеленый глазок индикатора настройки, и динамик вдруг забормотал по-арабски. Мишка подкрутил верньер, и комнату заполнил голос Аллы Пугачевой.

— Пусть попоет, — сказал я, протягивая ему очищенный апельсин.

Некоторое время мы сосредоточенно жевали, слушая жалобы «Арлекино», наконец я со своим апельсином управился и протянул руку к пепельнице за окурком, но…

— Ы-ы-ы, — только и смог выдавить я из себя, толкая Мишку и указывая ему пальцем на ЭТО.

— О! — сказал, увидев, Мишка. — Это что такое?

На месте пепельницы над крышкой дурмашины белела матовая полусфера. Она была еще прозрачна, и сквозь матовый туман была еще заметна пепельница с моим окурком.

— Это дым, Юрка, — приблизив к полусфере лицо и вглядевшись, сообщил Мишка. — Эта полусфера — из дыма от твоего окурка. Ничего не понимаю!

 

Глава 5

УРОК ПОЛИТЭКОНОМИИ

— Если я вас правильно понял, господа, — сказал Кроум, — вы хотите переустроить мир, опираясь на изобретение господина Виллика, но, поскольку дело все-таки серьезное, хотите заручиться если не моей поддержкой, то хотя бы советом. Так?

— Так, господин Раут.

— Начнем с того, что до этой минуты я понятия не имел о вашем существовании и фактически в дальнейшем, как, собственно, и сейчас, должен полагаться на мнение своей дочери. Полагаю, что я имею право на несколько вопросов, чтобы составить о вас и ваших намерениях свое личное мнение.

— Согласны.

— Для начала хотелось бы узнать подробнее об абсолютном оружии. Что это?

— Пока это одна небольшая установка. Можно сказать, экспериментальная. Тем не менее возможности ее практически безграничны. Не вдаваясь в технические детали — их вам всегда готов изложить автор (Озерс поклонился)… вы можете в долю секунды попасть в любую точку Олла, в том числе и в наглухо замурованное подземелье, и в банковский сейф. При этом вы можете перенести с собой предметы, общий вес которых в сумме с вашим собственным не превышает 120 килограммов или его габариты находятся в пределах сечения «коридора». «Коридор» — название условное, для нас с Вами; практически есть вход и выход, то есть вы вошли — и вышли уже там, куда намечали попасть. Радиус досягаемости практически бесконечен, хотя тут есть нюансы, которые хорошо известны Озерсу. Лично я, как ни тужился, сумел уловить и уяснить очень немногое, одним словом, если вы собрались в космос, то после расстояния в 40 световых лет могут наступить трудности с попаданием в исходную точку. Это все, что я понял. Но для достижения наших целей забираться в такую даль нет смысла. В пределах Олла нам доступно все. Кстати, если вы решили провести против кого-то террористический акт — нет проблем, ему спрятаться будет некуда, и его не защитит никакая охрана. — Кроум поежился. — Ну а если Урф решит накрыть Атлу ядерными ракетами — в принципе ракету можно уничтожить еще на старте или в полете. Теперь оцените сами наши возможности.

Некоторое время молчали все: гости — потому что добавить пока им было нечего, Кроум переваривал услышанное. И чем больше он размышлял, тем ему становилось страшнее. «Боже мой, — думалось ему. — Вместо того чтобы перевозить грузы или перекачивать нефть непосредственно от скважин в заводские резервуары, на худой конец, путешествовать самим или предоставить такую возможность всему человечеству, эти дикари видят в новом изобретении до смертельной скуки осточертевшую бомбу — орудие убийства или предмет, с помощью которого они обретут власть над миллионами подобных же дикарей». Неужели он так плохо воспитывал дочь, что она не видит всех этих противоречий, всей натянутости аргументов этого напыщенного сморчка? А сам Озерс? Он что, не понимает, что руки его могут по локоть погрузиться в кровь и слезы ни в чем не повинных людей? И стараться он будет не для себя, а ради пещерных амбиций этого, как его, Колпика Сетроума, который даже в нем, предводителе палаты лордов Атлы, видит такого же дикаря. «Боже мой! До чего я дожил!»

Наконец Кроум откашлялся.

— Да, молодые люди. В ваших руках действительно страшное оружие. Но вы, вероятно, имели времени на размышления больше, чем я, и гораздо основательнее продумали свои действия. Разрешите спросить, какой вы сами видите освободительную борьбу, что вы собираетесь делать?

— Но это же ясно, господин предводитель! Сначала мы установим все места с шахтными пусковыми установками Урфа и заминируем их, затем займемся мобильными установками и воздушным флотом Урфа. В один прекрасный момент мы их уничтожим, лишив Урф как большей части его ядерного потенциала, так и средств доставки. Затем очистим страну от урфян и будем жить спокойно…

— А как быть с оружием урфян на территориях других стран?

— Ну… Придется обнаружить и его…

— Насколько мне известно, — продолжал Кроум, — сборка ракеты-носителя занимает примерно неделю, в экстремальной ситуации — три дня, столько же времени отнимает ядерная боеголовка. Что будет через неделю?

— Заводы мы уничтожим и не позволим их восстанавливать.

— Ну хорошо. И сколько людей, по вашим расчетам, должно погибнуть?

— Урфян?

— Людей, — уточнил Кроум.

— Ну… — замялся Сет. — Наши потери, естественно, будут минимальны. Урфян — можно полагать, что-то около миллиона… Еще примерно столько же людей других национальностей… Вероятно, этим и ограничится.

— Понятно, — сказал Кроум. — Об этом вы не думали. И все же два с лишним миллиона человеческих жизней вы готовы не задумываясь положить на алтарь сомнительной победы.

— Отец! — Голос Мрай дрожал. — Неужели тебя не привлекают идеалы свободы?

— Привлекают, Мрай, успокойся. Я просто хочу уяснить для себя ситуацию. И вот вопрос, связанный непосредственно с идеалами свободы. Ответьте мне, господин Колпик, чем именно вам так досадили урфяне? Почему вдруг вообще зашла речь о непомерном гнете Урфа, и, как вы сказали, вот только две недели назад вы почувствовали тяжесть этого гнета? Почему еще три недели назад гнет был вполне терпим, а сегодня вам стало невмоготу? Вот вам лично?

— Но раньше противостоять урфянам было нечем, а теперь — есть. А гнет — он был всегда. Мне ненавистно уже то, что попираются исконные права человека на свободу. Свободу мысли, свободу слова, свободу от тотальной слежки, свободу поступков…

— И потом, — добавила Мрай, — две первые ложи в любом театре всегда пусты, зарезервированы для урфян. Да плевали они на наше искусство!

— Ну а вам, господин Колпик, чем досадили урфяне вам?

Озерс впервые шевельнулся в кресле.

— Вы знаете, господин предводитель, лично мне — ничем. Но нация — она обезличивается. Урф постоянно перекачивает лучшие мозги к себе. Вы же знаете, попасть в список приглашенных на жительство в Урф считается большой честью для молодого ученого. Это очень престижное предложение. А мне за нашу нацию обидно. И потом, урфян недолюбливают во всем мире.

— Я понял вас, господин Озерс. Спасибо. Это все?

— Ты так дрожишь за свое кресло, что тебе безразлична судьба дочери?

— Мрай, ты не права. Я очень люблю тебя и сейчас постараюсь это доказать, только попрошу вас, господа, выслушать меня внимательно. Мне кажется, что в конце концов мы с вами придем к консенсусу.

— Я добавлю, господин предводитель, — снова заговорил Колпик. — Зайдите в любой магазин — половина товаров имеет клеймо: «Сделано в Урфе», и вообще, урфяне везде и всегда чувствуют себя хозяевами, на нас же ярлык: «Второй сорт». Мы для них почти не люди.

— Все, все, все… Господа, я внимательно вас выслушал, позвольте теперь обрисовать ситуацию так, как ее вижу я. Простите меня, господа, но вы молоды. Я, конечно, понимаю, что этот недостаток со временем проходит, что, естественно, ждет и вас, но молодости свойственно черно-белое мироощущение, особенно в сфере человеческих отношений. Я постараюсь по мере сил уменьшить контрастность вашего восприятия действительности, с тем чтобы вы смогли уловить оттенки.

Извините, но для этого мне придется еще раз напомнить вам общеизвестные истины, однако без этого я рискую быть непонятым. Господа, вам всем должна быть известна история возникновения Лиги Наций, и все вы, несомненно, изучали историю, хотя бы в школе. Если какие-то знания смогли задержаться у вас в головах, вы непременно вспомните, что до создания Лиги Наций вся история Олла — это история кровавых войн, правых и неправых. В маленькой горной Атле, если она не была втянута в какой-то международный конфликт, кровь лилась из-за междоусобной грызни лордов, и фактически диву даешься, как вообще атлане не истребили друг друга и сумели все эти годы поддерживать народонаселение выше критического уровня. Единственное объяснение, на мой взгляд, заключается только в том, что мы народ горный, горячий и наши мужчины славятся на весь мир как непревзойденные любовники. Последняя мировая война затронула весь Олл, каждую, даже самую маленькую страну, и, казалось, война не закончится, пока в живых остается хоть один житель Олла.

В этой ситуации первым спохватился Урф — страна большая и богатая, в которой, однако, нашлись здравомыслящие люди, осознавшие, что еще через несколько лет всемирной бойни человек на Олле может исчезнуть как вид. Тем более что в Урфе была изобретена и испытана атомная бомба. После многочисленных дебатов там был принят план мирного урегулирования и получила одобрение идея создания международной Лиги Наций. Вот тогда всем без исключения правительствам стран Урф предложил в ультимативной форме прекратить военные действия и собраться в столице Урфа. Ультиматум сопровождался угрозой особо ретивым любителям войны, что в случае пренебрежения мирными инициативами Урфа авиация последнего нанесет ядерный удар по войсковым соединениям и месту дислокации правительства ослушников.

Жестоко? Да. Но другого выхода из войн я не вижу до сих пор. Как вы, вероятно, помните, Урф угрозу свою осуществил в отношении островной империи Ливуса, и там до сих пор ощущаются последствия ядерной бомбардировки. Так, в 2463 году от Рождества Бэлли в столице Урфа Камприге под угрозой ядерной бомбардировки были подписаны соглашение о запрете разрешения конфликтов военным путем, соглашение о создании Лиги Наций и Декларация прав человека, на которую вы, уважаемый господин Кол пик, изволили несколько раз сослаться. В соответствии с соглашениями первоначальный контроль за их выполнением взял Урф с последующей передачей этой функции Лиге Наций, но как-то так в силу сложившихся традиций продолжает выполнять контрольную функцию и по сию пору, учредив для этого институт наместников.

Специально для вас, господа, могу рекомендовать для изучения два статистических справочника: один выпущен независимым издательством за три года до Кампригских соглашений, второй вышел в свет два года назад, тоже в независимом издательстве. Вот и вот. Возьмите и, тщательно их изучив, сравните статистические данные. Я же по памяти приведу вам несколько цифр. За истекшие семьдесят лет после Кампригских соглашений у нас в Атле продолжительность жизни возросла в среднем на 25 лет, при этом детская смертность уменьшилась в шестнадцать раз. Валовой национальный доход увеличился, точно не помню, что-то примерно раз в тридцать. Ни одна военная победа не приносила такого дохода государству. Уровень преступности снизился до минимальной общемировой черты, и это здесь, в Атле, где, как говорится, народ в массе своей вспыльчивый. Ну, вы знаете горцев, да и сами — атлане. Я, конечно, привел вам всего несколько цифр, однако, на мой взгляд, весьма убедительных. Думаю, что вы, господа, пересмотрите свои побуждения… Ах да! Урфские товары… — Кроум развел руками. — Единственное, что можно посоветовать нашим предпринимателям и промышленникам, — это сделать наши товары конкурентоспособными с урфскими, а насчет свободных лож в театрах… Ну, господа, трактуйте это как наш реверанс, знак уважения и маленькую благодарность урфянам за мир на планете. — Кроум откашлялся. — Простите. Теперь — о гнете Урфа. Возможно, вы участвовали когда-нибудь в потасовках? Даже если нет, представьте, что вас разняли, надавав по шее (это чтобы неповадно было), и больше драться не позволяют, обещая за участие надрать уши. Сомневаюсь, что к третьей силе вы будете испытывать теплые чувства. Так и народы, как дети, до сих пор дуются на Урф за то, что им не позволяли драться, однако вам-то пора повзрослеть и самим раскинуть мозгами. Ваша чудо-установка дает ощущение вседоступности и полнейшей безнаказанности, но, уверяю вас, все это иллюзии. В конце концов ваш диктат надоест и вам придется отвечать за погубленные жизни и поломанные судьбы. А главное, вы борцы за призрачную идею — сами хотите у нескольких миллионов людей отобрать их исконное право на жизнь. Как пожилой человек скажу вам: остановитесь, дети. Пока не поздно, остановитесь. Я люблю свою дочь, и мне невыносимо думать, что она хочет ради эфемерной цели стать убийцей ни о чем не подозревающих людей. Лично я не знаю, как можно жить в покое и довольстве с руками, обагренными кровью. Не знаю. — И Кроум обвел присутствующих взглядом. Озерс сидел красный как рак, желваки его то вздувались, то опадали. По щекам Мрай текли слезы, и только Колпик Сетроум, вероятно, что-то имел сказать, — стоял бледный, но в решительной позе. И молчал, понимая, что сейчас его возражения никто не примет. Кроум неоднократно встречался по жизни с этим типом людей, жаждущих власти любой ценой. Поэтому к Сетроуму он сочувствия не испытывал, скорее — неприязнь из-за его влияния на Мрай. «В конце концов крушение амбиций — это еще не конец света, переживет и, может быть, придумает более рациональное применение установке Озерса», — подумалось предводителю. И он сказал: — Полагаю, господа, первый раунд переговоров закончен. Вам предстоит обдумать полученную информацию, а я, с вашего разрешения, должен немного отдохнуть. И вот что: я бы хотел попросить вас не отключать пока установку. Вы загадали наместнику очень непростую загадку, он не успокоится, пока не получит исчерпывающего ответа на возникшие у него вопросы, а потом, Мрай должна вернуться тем же путем, каким пришла.

— Хорошо, господин предводитель. — Озерс встал из кресла. — Отдыхайте спокойно. Если мы понадобимся, только позовите. Пойдемте, друзья. До скорой встречи, господин предводитель.

— Отец, спасибо тебе. — Мрай поцеловала Кроума в щеку.

— Мы посоветуемся. До свидания, господин Раут. — И Колпик Сетроум шагнул в стену.

Кроум устало повалился на постель и почти сразу же уснул.

* * *

Абрагам Арфик Кнор, подслушивавший диалог заговорщиков с Кроумом, покачал головой:

— Ай да Раут! Не ожидал… Значит, вот оно, сокровище! Ну-ну… — Он щелкнул пальцами, подзывая начальника контрразведки. — Выяснить, кто такой этот Виллик Озерс Крисс. Его надо взять без лишнего шума, не привлекая внимания, и — ко мне. Мальчик, видимо, серьезный. И смотрите, чтобы ни один волосок на его голове не пострадал. Да. Готовь отряд боевиков. Человек сто, на всякий случай. Утром надо будет доставить установку сюда. Обставим это как… Черт, куда они делись? Слышимости никакой.

 

Глава 6

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Как молоды и наивны были мы с Мишкой тогда, в апреле 1978 года! И как нам повезло, я понимаю только теперь, а тогда… Эффект дурмашины с полусферой из табачного дыма разбудил нашу фантазию. Выбросив недокуренную сигарету, мы наполняли полусферу чем только могли придумать: жгли газеты, вату, фотопленку (в то время она еще выпускалась огнеопасной), пробовали наполнить ее водой (с водой у нас, правда, ничего не получилось) — одним словом, изгалялись, как могли. Слегка отрезвил нас приход из кино Мишкиных родителей — в квартире к тому времени дышать было уже нечем.

Тогда мы сели и стали думать. Однако самым правдоподобным объяснением, к которому мы оба пришли и согласились с ним, было то, что дурмашина — это генератор гравитации. В подтверждение Мишка достал маятниковые весы, и мы с точно отмеренным грузом помещали в полусферу одну из чашечек, а другую уравновешивали, потом извлекали из полусферы и убеждались, что равновесие вне сферы нарушается и чашечка, выведенная из сферы, снаружи оказывается легче. Не намного, но легче. В общем, все говорило в пользу нашей догадки.

Забегая вперед, скажу, что доля истины здесь имелась, однако все было значительно сложнее, — но что мог предположить любой семнадцатилетний мальчишка на нашем месте, располагая столь явным эффектом и тем скудным запасом знаний, которым обладали мы.

Сам Мишка, чувствуя себя автором, щедро причислил меня к себе соавтором, правда, его больше интересовали не технические детали, а, так сказать, политические. Едва мы поставили новому явлению свой диагноз, у Мишки разгорелись глаза и он возбужденно зашептал:

— Юрка, представляешь, если о дурмашине узнают за границей? Это же у нас запросто дурмашину увести могут, да и мы с тобой вряд ли уцелеем.

— Кому мы нужны, Мишка?

— Как — кому? Ты что? Это же, представляешь себе, какой шаг в развитии техники? Ну-ка, гравитационную бомбу из этой штуки сделай? Почище нейтронной будет! Главное, никакой радиации!

Его слова прозвучали довольно зловеще. Мне сразу представилось, как вокруг нашего дома стаями шныряют империалистические шпионы всех мастей, и даже немного жутко стало. Как там у Высоцкого: «…ты их в дверь — они в окно…» И всем позарез нужна Мишкина дурмашина. Все же я смотрел на мир гораздо трезвее.

— Да кто о ней, о твоей дурмашине, узнает? Кому она нужна?

— Ну, мало ли… Проболтаешься кому-нибудь, и все.

— Хорошо, — взъярился я. — Мы никому ничего не скажем, и что мы будем делать с этой гравитацией? Вот ты, например, — ты знаешь, с какого конца к ней подходить? Расскажи, как из этого паровоза делается бомба, а?

— Откуда я знаю? Но хранить тайну мы обязаны!

— Ты что, серьезно хочешь разобраться в этом сам? — Такой поворот событий меня заинтересовал. — А кишка у нас не тонка?

— Есть одна контора, где и ученых найдут с соответствующим диаметром кишки, и секретность обеспечат, и нас не забудут.

— В КГБ, что ли, понесешь?

— У тебя есть другие идеи?

— Да нет у меня ничего…

Откровенно говоря, мне не хотелось связываться с КГБ. Мне вообще никому не хотелось отдавать Мишкино изобретение, но оно же не мое. Вся моя заслуга в том, что я окурок в пепельницу бросил, а Мишка, вон, целый день пахал как проклятый, да и запчасти его… Хозяин, как говорится, — барин. Ну, и карьеру к тому же на ниве невидимого фронта сделать сможет… И вдруг мне пришла в голову шальная мысль:

— Мишка, а если этот фокус с полусферой получается из-за какой-то бракованной запчасти? Представляешь, соберут твои кагэбэшники второй экземпляр, а он без полусферы. Тогда что?

Мишка забеспокоился:

— Как это? Надо проверить. Типун тебе на язык, Юрка. Надо еще одну собрать.

— У тебя тут склад запчастей?

— Да тут ничего дефицитного! Половина из них у тебя самого наверняка есть.

— Но надо знать точно.

— Юрка, тогда мне наверняка без твоей помощи не обойтись. Чтобы изготовить копию, — а она должна быть с первой дурмашиной как две капли, — без эскизов не обойтись.

— Это верно.

— Потом, поспешить надо!

— Куда?

— Ты что, про день рождения забыл? Надо успеть. Потом будет некогда.

— Почему?

— Да что ты заладил? По кочану! Сессия на носу. Последняя. Потом — тю-тю, прощай, техникум. В армию заберут…

— Да, ты прав… Ну что же, придется подналечь… Может, даже кое-чем пожертвовать…

— Во-во! Договорились. Завтра и начнем.

— Мишка, а Кубу сказать можно?

— А ему зачем?

— Может, посоветует что… Он же свой, он воевал.

— Хорошо, хоть Зимний без него взяли… Договорились же, что никому! В конце концов, умеем мы хранить тайны или нет?

Я обиделся на Мишку, но промолчал: не понимал он моих отношений с Кубом.

— Хорошо, — наконец сказал я. — Но предупредить Куба о том, что недели две буду занят, я должен.

Мишка пожал плечами:

— Как хочешь, только не вдавайся в подробности.

— Может, тебе расписку кровью написать?

* * *

На следующий день я отыскал Куба на одной из перемен.

— Иван Иванович, у нас с Мишкой ЧП. Вероятно, недели две я буду очень занят, может быть, даже придется кое-какими уроками пожертвовать, так что уж извините, по всей видимости, я и у вас не смогу бывать.

— Что у вас стряслось?

— Я бы рассказал вам, но я дал слово. Не могу. Но ничего криминального. Так, кое-что. Просто буду очень занят. Вы уж извините.

— Ну, естественно, Юра. Конечно. Давши слово — держись. И не переживай, надо — значит, надо. У любого человека время от времени ЧП случается, так что все нормально. — И он потрепал меня по голове.

— На всякий случай, Иван Иванович… 16-го у меня день рождения, вы придете?

— А как же. Сколько тебе стукнет?

— Восемнадцать.

— Конечно, приду. Совершеннолетие… Святое дело. Буду непременно.

— Спасибо, Иван Иванович!

— Да не за что. Ну, ты иди, а то у меня сейчас урок. И не волнуйся, приду обязательно. Ну, и удачи тебе. — И Куб пошел к преподавательской.

Я смотрел ему вслед и вдруг понял, что походка Куба, еще недавно такая легкая, теперь стала заметно тяжелой, шаркающей, и весь он вроде бы не то похудел, не то усох… Что-то похожее на жалость шевельнулось во мне, но тут прошла с озабоченным видом Галка, я отвлекся, а потом забыл. И о ней, и о Кубе. Впереди маячила дурмашина.

* * *

До сих пор содрогаюсь, вспоминая, как мы тогда с Мишкой работали. Я ни разу в то время не лег спать раньше трех часов ночи. Столько всего ухитрился Мишка налепить в дурмашину, что порой зло разбирало. И все, даже самую незначительную дырочку в шасси, приходилось тщательно замерять, занося ее координаты в эскизный проект. Мы работали так, словно от результата зависела наша жизнь, но уложились только к 15-му числу. Итог — пачка эскизов и чертежей и еще один экземпляр дурмашины, выдающий тот же эффект с полусферой, нисколько не хуже первого экземпляра.

Что ни говори, а это была победа, самая первая и вполне самостоятельная, и мы оба гордились и результатом, и своими затраченными усилиями, и, как оказалось, своим упорством. Для Мишки дурмашина означала что-то вроде подставки под порог, перешагнув который он сможет ступить на тропу, ведущую к невидимому фронту. Мне дурмашина была интересна сама по себе. Не мог же я тогда всерьез полагать, что окажусь намертво связан с дурмашиной и ее тайной, на разгадку которой я ухлопаю семнадцать лучших лет своей жизни.

Как бы там ни было, сегодня мы чувствовали себя победителями. А поскольку мама моя работала в отделе оформления проектного института, то есть имела доступ к множительной технике, я забрал пачку эскизов и чертежей, чтобы их размножить, и мы с Мишкой, сбросив с плеч дурмашинный груз, могли теперь отдать себя подготовке к подступившему вплотную юбилею.

Собственно, родители, видевшие, что мы заняты чем-то серьезным, подготовили все без нас, оставив на нашу долю лишь приглашение гостей. Ну, с этим мы, естественно, справились блестяще: вместе с Галкой приглашенных оказалось шесть человек, причем четверо из них были Мишкиными каратистами. Оставался еще Куб. Но Куба я пригласил заранее, а Иван Иванович, если обещал, то слово держал всегда, так что на этот счет я не беспокоился. Кстати, нога у Мишки к 16-му зажила так, что он даже подпрыгивал, — может, и правда Галкино снадобье помогло?

Словом, к назначенному часу все было готово, все собрались, кроме Ивана Ивановича. Я, впрочем, не помнил, назначал ли я ему время. Прождав его с полчаса, решили начинать. И понеслось: поздравления, тосты. Я вообще-то никогда не злоупотреблял, но тут как-то вышло, что доза, которую я «злоупотребил», для меня оказалась роковой. Мама, правда, пыталась меня остановить, но спохватилась она поздновато. И когда зазвонил телефон, я, пытаясь к нему подойти, упал, и лежать было так хорошо… Последняя мысль, помню, была, что это звонит Куб… Все.

Очнулся в маминой постели. Думаю: вот это я даю — праздник, гости, а я почему-то в маминой постели валяюсь. Потом думаю: стоп, а почему в соседней комнате темно? Свет пробивается только из кухни, слышу, мама моет посуду… Я что, все проспал, что ли? Вскочил с постели, шатнуло так, что еле успел поймать равновесие. Елки-палки! Вот это я набрался! Побрел к кухне… Походка неверная. А пить как хочется!

— Проснулся, алкаш? — встретила меня вопросом мама на пороге кухни. Вопрос был задан суровым тоном.

— Пить хочу.

— Сейчас чай согрею.

— Да я просто. Из-под крана.

— Холодную воду не пей. Снова захмелеешь. Ты ведь не водку глушил, а разведенный спирт.

— Ну и что?

— А то, что снова опьянеешь, а тебе больше нельзя. Константин Иванович для экономии с работы спирт принес, думал, лучше и дешевле будет, а оно видишь как получилось. Терпи, жди чай.

— Ты на меня рассердилась?

— Не на тебя, что с тебя, несмышленыша, взять. Просто не к месту ты напился. Не вовремя.

— Да я всего-то три или четыре рюмашки выпил.

— Всего-то ты выпил шесть, то есть примерно триста граммов. От этого и взрослый мужик закосеет. Плохо то, что твой Куб в больнице лежит. В очень плохом состоянии. Со дня на день может Богу душу отдать.

 

Глава 7

В ЦЕЙТНОТЕ

Кроум проснулся только на рассвете. От неприятного тягостного чувства.

— Укатали сивку крутые горки… Совсем старый стал, — пробормотал он.

Внезапно Кроум понял причину чувства неясной вины: дочь и эти сопляки, террористы недоделанные, наблюдали за ним во время оргии у наместника. Кроум поморщился от некоторых воспоминаний и задумался, почему это происшествие не вызвало в нем ни протеста, ни удивления, — видимо, эта сволочь, наместник, подмешал в вино какую-нибудь гадость. До сих пор оргия воспринималась Кроумом как нечто естественное, а остатки собственной мужской доблести будили в нем чувство не то самолюбования, не то самоуважения: как-никак пятый десяток вот-вот разменяет, а вот поди ж ты… Мысли постепенно переместились к Мрай: скверная девчонка за собственным отцом подглядывала. Он представил, как она выбирает ему в магазине пояс, а кто-то спокойно в это время втыкает ей в платье микрофон-булавку, не зря же наместник нацеплял микрофончиков на одежду Кроума. Значит, он знал?..

Эта мысль просто выбросила Кроума из постели. Путаясь в ночной рубашке, он подбежал к тому месту в стене, где скрылись эти конспираторы, и закричал:

— Мрай! Поди сюда, дрянная девчонка!

Из стены показалась голова Сетроума Колпика:

— Все в порядке, господин предводитель. Они с Озерсом пошли поискать чего-нибудь съестного. Сказать по правде, мы все тут здорово проголодались.

— Зачем же вам ходить? Включили установку да и обшарили все холодильники в окрестностях!

— Они с Озерсом посчитали это неэтичным. Да они уже должны вернуться. С полчаса прошло.

— Что? — заорал Кроум. — Да вы с ума сошли! Дайте мне руку, проводите меня к себе.

Сет помог предводителю преодолеть стену.

— Где мы? — тотчас же спросил Кроум, оглядываясь.

— В комнате Озерса в студенческом общежитии.

— Где?! — переспросил пораженный Кроум, ожидавший, что окажется в каком-нибудь подземелье, ну, на худой конец, в секретной лаборатории.

— В университетском общежитии.

— Я так и думал, что вы психи. Угрожать миру из студенческого общежития? Простите, но вы определенно свихнулись. — Кроум высунулся из окна. Да, несомненно, это был сквер студенческого городка. Окно находилось на фасаде здания, почти над центральным входом. У входа стоял микроавтобус реанимационной службы «Скорой помощи».

— Странно… — пробормотал Кроум. — Кому это из студентов стало вдруг плохо?

И почти сразу после этого из здания вышли два санитара с носилками. Кроум не поверил глазам: возможно, он и не разглядел как следует лицо женщины, обращенное к нему, зато волосы Мрай он узнал бы и с расстояния, вдвое превышающего это. Мрай лежала на носилках, которые санитары ловко втолкнули внутрь микроавтобуса. Машина тут же сорвалась с места и укатила.

— Так… Наместник все слышал, наместник пошел ва-банк. Черт побери! А я сплю… Ну что же, придется сражаться подручными средствами. Мрай — потом, наместнику нужны Озерс и установка. Озерса он, видимо, уже получил, значит… Сетроум! Вы умеете управлять установкой?

— Не так виртуозно, как Озерс, но могу.

— Хорошо. Сейчас я пройду к себе, затем вы примете… Впрочем, надо спешить. Заприте хорошо дверь, просуньте в ручку стул и никому, слышите, никому не открывайте. Даже если за дверью окажется ваша мама. Мрай и Озерс уже арестованы. Вам понятно?

— Да-да… — закивал внезапно побледневший Сетроум.

«Политика имеет два конца… — успел подумать Кроум, совершая обратный переход в свой кабинет. — И второй ее конец порой может зашибить до смерти…»

Он наконец добрался до селектора:

— Охрана! Кто сегодня у вас главный?

— Марс Арес, господин предводитель.

— Сынок, — сказал Кроум, — возьми с собой человек пять-шесть с автоматическим оружием — и ко мне. Да патронов побольше захвати. Быстрее!

— Есть! — коротко ответил Марс.

Через пару минут в кабинет вошли шесть вооруженных охранников.

— Здравствуйте, господа, — обратился к ним предводитель. — Очень сожалею, но вам предстоит сейчас сражаться. Возможно, кого-то из вас убьют. Поэтому я заранее, от себя лично и от имени правительства Атлы, обещаю позаботиться о ваших семьях и сделать для них все, что будет в моих силах. Господина Ареса попрошу задержаться, остальные подойдите сюда. — Кроум указал на стену с переходом к общежитию.

— Ваша задача: сейчас вы попадете в комнату студенческого общежития. Там находится экспериментальная секретная установка. Пока еще не уверен, но установку непременно попытаются похитить террористы, намеревающиеся при ее помощи захватить власть. Вам, повторяю, придется сражаться, с тем чтобы отбить атаки террористов. Вы будете первыми, но на помощь вам господин Арес сейчас мобилизует весь личный состав, а я подниму по тревоге столичный гарнизон. Пройдемте, господа. — И Кроум шагнул в стену. Пожимая плечами, охранники последовали за ним. Арес, включив селектор, оповестил личный состав о боевой тревоге, приказав снарядиться по полной боевой и собраться в кабинете предводителя. Ознакомив бойцов с обстановкой на месте, Кроум вернулся.

Марс немедленно доложил:

— Господин предводитель, по вашему приказанию весь личный состав охраны поднят по боевой тревоге.

— Хорошо, Арес. Надеюсь, они захватят с собой гранатометы?

— Так точно.

— Сынок, я не уверен в сроках, но бой будет страшный, вам предстоит драка с профессионалами. Пленных не брать, и постарайтесь сохранить установку. Моя дочь у них в плену… В общем, с Богом.

В кабинет тем временем стали входить стражники в касках и бронежилетах. Одного за другим Марс Арес отправлял их сквозь стену, наконец и сам последовал за ними. Тогда Кроум связался со штабом столичного гарнизона и продиктовал приказ. Только убедившись, что приказ принят к исполнению, Кроум вспомнил, что еще не переоделся после сна, быстренько исправил эту оплошность и вернулся в комнату Озерса в общежитии. Здесь уже начались военные действия. Боевики наместника, не ожидавшие какого-либо сопротивления, заняв по всем правилам обе лестничные клетки здания и лифт, отрядили для изъятия установки человек пятнадцать, которые, сгрудившись у двери в комнату Озерса, попытались проникнуть внутрь. Шесть первых охранников, уже находящиеся в комнате, открыли огонь на поражение. И тем и другим сражаться было неудобно. К тому же у боевиков был приказ применять оружие только в крайнем случае и никоим образом не навредить установке. Колпик Сетроум, совсем недавно демагогически вещавший о том, что ему не жалко будет во имя идеалов свободы расстаться с жизнью, обретя вдруг эту возможность, растянулся на полу, делая отчаянные попытки заползти под ближайшую кровать. Потеряв человек восемь, террористы решили изменить тактику. Положив под дверь гранату, они отступили. Взрывом дверь снесло вместе с косяками, однако ощутимых преимуществ боевики не получили, так как у обороняющихся расширился сектор обстрела, а нападающих сдерживала вероятность повреждения столь драгоценной для наместника установки, что в конце концов и привело их к поражению. Конечно, если бы наместник мог сейчас вмешаться, он приказал бы установку немедленно уничтожить, но наместник был занят с пленниками. Подоспевшие на помощь полностью экипированные стражники, применив гранатометы, перехватили у боевиков инициативу. Кроум вошел, когда сражение уже отодвинулось от комнаты Озерса к лестничным клеткам.

Понимая, что непосредственная угроза сейчас важнее спасения дочери, он вытащил Сетроума из-под кровати, куда тот почти забрался, несмотря на весьма узкий просвет, и потребовал, чтобы тот сел за пульт. Сетроум нехотя повиновался. Предводитель подозвал Ареса:

— Сейчас мы с вами очистим правую лестничную клетку. У вас достаточно патронов?

— Не хватит — дополню.

— Сынок, — обратился к Сетроуму Кроум. — Покажи-ка нам правую лестничную клетку…

Однако Сетроум уже сообразил, чего хочет от него предводитель, и подвел «коридор» к лестничной площадке этажа. Там толпились человек двадцать боевиков, слышались недоуменная ругань и проклятия в адрес командования, по существу подставившего их.

— Приступайте, Арес.

— Но это же бойня!

— Да, мальчик. В какой-то степени я разделяю твое мнение. Но они — атлане, взявшие в мирное время в руки оружие, с которым и преступили закон. Ни у них к тебе, ни у тебя к ним претензий нет, они выполняют чужую волю, ты — тоже. Если бы у нас была возможность взять их в плен, я немедленно этим воспользовался бы, однако сейчас такой возможности нет, их слишком много. И, если наместник вовремя спохватится, они здесь камня на камне не оставят. Приступай, сынок, они вне закона.

— Господи, прости меня, — прошептал Арес. — И прими души убиенных мной людей… — Дальше заговорил его автомат. Через три минуты площадка была очищена.

— Теперь левая, — сказал Кроум Сетроуму. Тот кивнул и перевел «коридор» к левой площадке. Здесь Арес поступил аналогичным образом, затем отдал приказ стражникам занять весь этаж. Сражаться стало легче. Впрочем, активность боевиков после такого разгрома упала почти до нуля. Тем более что к студенческому городку подтянулись части столичного гарнизона.

Тогда боевики, которые еще оставались в строю, стали сгонять обитателей общежития в подвал, надеясь, что с заложниками они не только спасут свои жизни, но и сумеют вывезти установку.

— Ты видишь, что они творят? — возмущенно спросил у Ареса Кроум. — Не обладай мы чудо-установкой, пожалуй, у них получилось бы. Сетроум, сынок, выведи «коридор» в подвал.

В подвале обстановка была сложнее, чем на лестничных площадках. Освободить заложников вызвались четверо охранников, владеющих приемами рукопашного боя. Во главе с Марсом они поочередно проходили в подвал в непосредственной близости от террористов и, используя фактор внезапности, обезвреживали последних. Вскоре с террористами было покончено. Заложники облегченно вздыхали и, благодаря святого Калимула за благополучное избавление от плена, покидали подвал.

Устранив непосредственную опасность, Кроум решил, что настало время освободить дочь и Озерса. С помощью Сетроума он начал методично обследовать резиденцию наместника. Озерса нашли в кабинете наместника. Оба мирно сидели за столом, попивая из хрустальных бокалов красное вино, и казалось, что между ними царит полное согласие.

— Опоил мальчишку, мерзавец, — процедил сквозь зубы Кроум. — Ладно, пусть еще побеседуют, а мы пока поищем Мрай.

Сетроум вновь повел «коридор», осматривая помещение за помещением, пока наконец они не нашли в маленькой комнатушке Мрай, неподвижно лежащую на узкой кушетке. Кроум лично вошел в помещеньице, оказавшееся тюремной камерой. Мрай не то спала, не то была без сознания, во всяком случае, попытки Кроума привести ее в чувство остались безуспешными. Тогда он взял на руки девушку и внес ее через «коридор» в комнату общежития.

— Теперь Озерс, — сказал предводитель, испытывая досаду на себя за то, что не догадался привлечь и врача. Хотя в то время было некогда…

Пока Сетроум настраивал «коридор» на кабинет наместника, Кроум спросил кого-то из охранников:

— Есть убитые, раненые?

— Есть, господин предводитель: трое убиты, четверо серьезно ранены. Легко раненных много, но они могут подождать. А этих четверых срочно надо доставить в больницу.

— Погодите, Сетроум, — остановил Кроум аспиранта юриспруденции. — Настройтесь на правительственный госпиталь. Озерс может подождать еще, а мои доблестные охранники — нет. Готовьте раненых к переносу, — сказал он, не обращаясь конкретно ни к кому. — Сейчас им окажут необходимую помощь.

Сетроум наконец справился с установкой.

— Приемный покой, — сказал он. — Правильно?

Но Кроум уже шагнул в открывшееся помещение.

«Хорошо быть вторым лицом в государстве, — между тем думалось ему, — раз-два, и все уладилось». Следом за ним здоровые охранники заносили раненых. Всполошившиеся врачи и сестры приступили к своим обязанностям.

— Мрай — тоже сюда, — вслух сказал Кроум. Вскоре объявился и Марс с девушкой на руках.

— Арес, сынок, мне необходимо вернуться. Присмотри за Мрай. Да, выставь возле своих товарищей охрану. На всякий случай. Кто его знает… — И Кроум вернулся к Колпику.

— Ну-с, господин Сетроум, вот теперь можно заняться спасением и вашего друга… Ага… Вы уже на него настроились…

Однако картина к этому времени выглядела по-другому: Озерс по-прежнему сидел в кресле напротив наместника, но теперь кроме них в кабинете присутствовали еще шестеро вооруженных людей, держа Озерса под прицелом.

 

Глава 8

ПРОЩАЙТЕ, ИВАН ИВАНОВИЧ

Известие о том, что Куб в больнице, настолько меня ошеломило, что я в первое мгновение застыл столбом.

— П-почему? — только и смог я из себя выдавить.

— Звонила ваша учительница, кажется, Лариса Григорьевна, поздравила тебя и Михаила от имени Куба и сказала, что он, хоть и обещал прийти, не сможет, поскольку лежит в госпитале в тяжелом состоянии. Ждет тебя, хочет проститься.

— Как — проститься?

— Перед смертью. Врачи говорят, что это может произойти со дня на день. У него рак печени, вероятно, и желудка, одним словом, летальный исход неизбежен.

— Как — неизбежен? — тупел я все более. — Мама, мне же к нему надо, — вдруг заспешил я. Мысль, что Куб умирает, никак не хотела укладываться в сознание. Но главное, во мне все ширилось чувство собственной вины: я же видел, что Иван Иванович болеет, так нет, черт побери, увлекся дурмашиной, променял Куба на кучку радиохлама, сгори тот синим пламенем! Даже хмель как бы отступил. Забыв про все, я принялся лихорадочно одеваться.

— Постой! — пробовала меня урезонить мать. — Что ты хочешь делать?

— Пойду к нему!

— Окстись! Ночь на дворе! Еще третий час только! Троллейбусы не ходят, да и в госпиталь тебя сейчас никто не пустит! И что ж ты к учителю своему пьяный пойдешь? Садись, тебе хоть чуть в себя прийти надо!

Сердцем я, конечно, не был согласен с мамой, но рассудком понимал, что она права, и, сдерживая эмоции, предпочел внять ее логике. Она напоила меня крепким чаем, заставила поклевать что-то от праздничного стола, затем предложила выпить рюмку водки. Причем никакие мои взбрыки во внимание не принимались и рассыпались о слово «надо». В конце концов я подчинился и выпил. Как меня полоскало! Казалось, я вывернулся наизнанку полностью.

Налив еще рюмку, мать, подмигнув, сказала:

— Твой дед всегда говорил: чем отравился — тем и лечись. Выпей это и как следует закуси.

Преодолевая страх и отвращение, я выпил, и меня действительно потянуло на еду.

— Теперь поспи. — Мама глянула на будильник. — Два с половиной часа. Начнут ходить троллейбусы, я тебя разбужу.

«Какой сон? — хотел возразить я. — Полежу, и все». Однако, несмотря на тяжелые мысли, отключился почти мгновенно. И сон даже видел, что-то хорошее, потому что во сне было так спокойно, что, когда мама стала меня будить, я не хотел просыпаться, но ее слова: «Пора, Юрик, а то опоздаешь к Кубу» — вновь ввергли меня в отчаяние, и, стряхивая остатки сна, я стал одеваться. Опьянение, видимо, прошло полностью, так, слегка слабость чувствовалась, а вчерашнее «лечение» вспоминалось как ночной кошмар.

— Вот, возьми деньги, — говорила мама, копаясь в кошельке. — Забежишь на базар, что-нибудь купишь, к больному с пустыми руками нельзя.

— А что купить? — растерянно спросил я. — Сама же говорила, он есть не может…

— Ну… Я не знаю… Купи ему апельсинов, сок-то он выпьет. Да. Купи штук пять апельсинов, если будут.

— А если нет?

— Тогда… Ну, может быть, сок будет, только чтобы не очень кислый.

— Хорошо, — сказал я и взял деньги.

* * *

Мне повезло. На весь рынок продавал апельсины только один бородатый кавказец. И хотя денег, что дала мама, мне хватило всего на четыре, но зато крупных, апельсина, я купил их не торгуясь и отдал деньги без малейшего сожаления. Затем побежал к госпиталю, который в то время находился рядом с автовокзалом.

В палате, которую мне назвали в приемном покое, стояли две койки, правую из которых занимал Иван Иванович. Он спал, или, во всяком случае, так казалось. Рядом с койкой на стуле дремала Лариса Григорьевна. Я с трудом узнал ее, так она постарела. Ко всему она, видимо, много плакала, так что ее лицо как бы отекло, и теперь этой сорокапятилетней женщине запросто можно было дать лет шестьдесят или даже больше. Затем мой взгляд остановился на Кубе. Боже мой, как он исхудал! Я ужаснулся. Он стал похож на мумию: передо мной лежал обтянутый сухой серой кожей скелет, отдаленно напоминающий дорогого мне Ивана Ивановича. И это всего за какие-то паршивые неполные три недели! Куб дышал тяжело и часто. Тонюсенькая его рука с огромной ладонью покоилась поверх одеяла, и пальцы изредка подрагивали. Я вошел тихонько и теперь молча стоял рядом, смотрел то на Куба, то на Ларису Григорьевну, и слезы сами стекали по моим щекам. Господи, если бы я только мог знать! Господи! Ну почему?

— Здравствуй, Юра, — сказала вдруг Лариса Григорьевна. Я вздрогнул и ответил на приветствие, не отрывая взгляд от Куба.

— Юра, мне надо отлучиться на час-полтора. Ты побудешь с ним?

— Да, конечно, Лариса Григорьевна.

— Есть он ничего не может, но пить просит часто. Правда, он и пьет теперь как цыпленок. По моему настоянию ему ставят капельницу с глюкозой, может быть, поэтому еще не умер, а может быть, держится, потому что хотел проститься с тобой. Если что случится, нажмешь вот эту кнопку — это вызов сестры, она сделает ему укол. Боли у него ужасные, на наркотиках он, иначе нельзя. Жалко. Так ты побудешь? Я постараюсь быстро управиться. В этой чашке — чай, попросит пить, напои его из ложечки. А я скоро.

Она торопливо собрала сумочку, положила в полиэтиленовый пакет какие-то тряпки и, кивнув мне, ушла, а я все стоял, не в силах отвести взгляд от серой мумии, так недавно бывшей еще жизнерадостным Кубом. Сколько я стоял так, боясь потревожить его и сжимая в руках апельсины, — не знаю. Наконец Куб открыл глаза.

— Пришел, сынок? — почти шепотом спросил он.

— Иван Иванович! — Я присел и осторожно взял его руку. — Простите меня, Иван Иванович, я же не знал, я даже предположить не мог, что так получится. Простите меня, Иван Иванович! — И я поцеловал его руку. Она была горячей и, несмотря на худобу, тяжелой.

— Ну-ну, Юра, я ведь еще живой, стоит ли так убиваться? А потом, скажу тебе по секрету, надоело мне здесь, в этом заезженном теле. Мне будет хорошо, не жалей меня. Лучше нету того свету…

— Ты поправишься, отец!

— Во-во, зови меня отцом. И когда в следующий раз придешь, тоже зови, не стесняйся. Мне всегда хотелось иметь сына, такого, как ты… Обнял бы тебя, да сил нет. Вытекают из меня силы. Руки тяжелые, как пудовые гири. И ты прости меня, Юра.

— За что?

— За все. За то, что не успел отдать тебе все, что хотел. Юра, в тумбочке лежат ключи от моего дома, возьми их… Нашел? Слушай меня внимательно: сейчас ты сходишь ко мне домой. Там, прямо на столе в первой комнате, должен лежать сверток в газете. Возьмешь его — и сюда. Давай, ты молодой, смотаешься быстро. Мне очень важно, чтобы ты этот сверток принес. Ты меня понял? — Я кивнул. — Тогда быстренько, одна нога здесь, другая там. А я буду тебя ждать.

— Но мне Лариса Григорьевна строго наказывала никуда не отлучаться.

— К черту. Времени нет. После моей смерти все будет гораздо сложнее. Иди сейчас!

— Но как же вы?..

— Не спорь и выполняй, это приказ. Быстренько. Я дождусь тебя. Должен. Выполняй. — И Куб устало прикрыл глаза.

Что мне оставалось делать? Я выскользнул за дверь и, не останавливаясь, а только ускоряя шаг, выбежал из госпиталя. Поскольку денег не оставалось совсем, я помчался пешком. Пожалуй, это был самый первый и самый настоящий в моей жизни кросс по пересеченной местности. В доармейской своей жизни я еще так не бегал никогда.

Воздух в доме у Куба был спертым и пропахшим застоявшимся табачным дымом. Жилым здесь уже не пахло. Впрочем, сейчас меня это не заботило. В комнате на столе я действительно увидел сверток в газете и взял его. Небольшой по объему, он был весьма тяжел, как будто бы Куб завернул в газеты стальной брусок. Я взвесил его в руке — пожалуй, в нем было не меньше пяти килограммов весу. И тут же обратил внимание, что сверток лежал на папке, обыкновенной копеечной папке для бумаг с тщательно завязанными тесемками. Прямо на ней размашистым почерком Куба было написано: «Юра, возьми эту папку. Там все написано, прочитаешь, возможно, это пригодится и тебе. Куб». Меня особенно поразила подпись, то есть я знал, что Куб в курсе того, какое прозвище он носит. Но я никогда и мысли не допускал, что оно ему нравится. Я сунул папку в полиэтиленовый пакет, затем, подумав, выдержит ли, сунул в пакет и сверток. Решил, что, пожалуй, выдержит, если им не сильно размахивать. И тогда огляделся: одиноко стоял в углу черно-белый телевизор с осевшей на экран пылью, будильник застыл на серванте, показывая без четверти семь, над печью деловито вязал паутину паук.

Я вздохнул и запер за собой дверь.

* * *

Когда я снова зашел в палату, Лариса Григорьевна поила Куба из чайной ложечки холодным чаем.

— Все нашел? — строго спросил меня Куб.

— Сверток и папку. Это все?

— Да. — Куб оживился. — Как ни странно, эта папка мне дороже того свертка, Юра. Я очень хочу, чтобы ты внимательно, а главное, вдумчиво прочитал рукопись. Это моя лебединая песня, правда, Лариса? Там не много страниц, но я потратил на них около двадцати лет жизни. Конечно, я мог бы отдать ее тебе, когда ты приходил ко мне, став старше, но подумал, что так будет лучше. За семнадцать лет рукопись, возможно, прочитает еще кто-нибудь. Ты береги ее, Юра! Я там все написал… Прочти… — последние слова Куб говорил еле слышно, я с трудом улавливал. — Сил нет… Посплю… Скорее бы… — Глаза Куба закрылись, и он, по-моему, заснул.

— Все, Юра, — сказала Лариса Григорьевна. — Теперь его душу здесь ничто не держит. Она облегчилась, ты забрал последнюю тяжесть, и ей легко будет добраться до Бога. Ты иди, сынок, я сама с ним досижу. Иди, иди, не сомневайся, он не хотел, чтобы ты видел. Встретимся на похоронах, до свидания.

Умер Иван Иванович перед утром 19 апреля 1978 года. А похороны состоялись 21 числа.

Для церемонии прощания гроб был выставлен в актовом зале техникума. Конечно, если бы у Куба были родные, вероятно, все выглядело бы иначе, зато так было торжественнее.

Я стоял возле гроба и во все глаза смотрел на его лицо. Все существо мое протестовало, мысленно я молил Куба, родного моего Ивана Ивановича, — молил открыть глаза, улыбнуться и сказать, что все это была шутка. Я с затаенной надеждой искал в нем признаки жизни. Как я хотел этого… Я чуть не закричал, когда на миг мне показалось, что Куб дышит. Увы… Мне это только показалось…

За три недели Куб похудел так, что даже сквозь тюль, закрывавший его по плечи, сквозь парадный его костюм проступали очертания скелета. Именно скелета, а не тела. Цыплячья шея с тонкой сеткой морщин торчала из широкого ворота белой сорочки и примыкала к огромному черепу, обтянутому сухой кожей. Его побрили и причесали, и в ставшем незнакомом лице с трудом угадывались прежние черты. Чужое его лицо выражало спокойную усталость, он словно сделал важное и тяжелое дело, а теперь отдыхал.

И вдруг я понял, почему говорят: «Тело покойного». Это был не Куб! Куба не было, была его оболочка, футляр, а самого Ивана Ивановича не было. Он ушел, покинул оболочку, ушел навсегда, а футляр оставил нам. Пустой футляр — тело покойного… Вот оно лежит передо мной в обитом кумачом сосновом гробу, а Куба — веселого, умного, жизнерадостного, доброго Куба — тут нет.

До самого конца, до того мгновения, как я бросил горсть влажной холодной глины на крышку гроба, в голове моей крутились только эти два слова — «тело покойного».

Лопатами зарыли могилу, поставили обтянутую кумачом тумбу с номером, подровняли холмик… Все. Теперь все. Я наконец сердцем понял то, что умом понимал давно: больше Куба нет, все, его больше нет. Я выбрался из толпы и, спрятавшись за чей-то памятник, заплакал. Никогда не думал, что во мне столько воды. Впрочем, мне и не приходила в голову мысль сдержать слезы, они лились, но легче не становилось. Даже когда я почувствовал, как чья-то рука гладит меня по волосам, я не остановился, а как-то отстраненно подумал, что это, наверное, Лариса Григорьевна. Однако я ошибся: это была Галка.

— Галка, — сказал я сквозь рыдания. — Ты знаешь, я очень тебя люблю. Я не хочу потерять тебя, как Куба, я этого не переживу.

— Я знаю, что ты любишь меня, — ответила она. — И, к сожалению, как Ивана Ивановича, тебе не грозит меня потерять. Пора, Юра. Сейчас автобусы уедут.

— Пускай, — мотнул я головой. — Я не хочу видеть людей. Галка! Куб мне что-то оставил в наследство. Приходи ко мне вечером, разберемся вместе, а?

— Хорошо, Юра, я приду.

После этих слов слезы мои иссякли.

— Поехали.

У подножки автобуса я оглянулся: свежее захоронение выглядело празднично красивым. Я вздохнул и прошептал:

— Прощайте, Иван Иванович.

 

Глава 9

ТОРГ

Черт побери! — воскликнул Кроум. — Быстро наместник соображает. Что же нам делать? Озерса необходимо выручать, а как?

— Усыпить бы их, — мечтательно сказал Сетроум.

— Вы можете настроиться снова на госпиталь?

— Да. Пожалуйста. — И Сетроум заколдовал у пульта.

Через несколько минут в комнате оказался Арес Марс. Оценив обстановку, он сказал, что к этой операции необходимо подготовиться, и исчез, заручившись запиской Кроума, в которой тот даже не просил, а приказывал исполнить все требования Ареса. Вскоре Арес появился снова вместе с четырьмя людьми, несшими пневматические ружья.

— Эти люди — признанные стрелки, — пояснил он. — Будем стрелять иголками, смазанными наркотиком мгновенного действия, лишающим человека сознания часа на два.

— Может быть, все-таки газ? — подал голос Сетроум. — Одновременно вы сможете нейтрализовать не более трех стражников, а там еще трое и сам наместник…

— И правда, господин Арес. Сетроум не слишком резво может управлять «коридором», и нельзя не учитывать того, что наместник может решиться на крайние меры. Озерс — единственный из людей, кто знает, как можно построить установку. Она для наместника — путь к вершине власти, недаром он затеял столь грандиозную акцию, поставив на карту все, я даже не знаю, как мне отчитаться перед президентом за сегодняшнее утро. Правду говорить не хотелось бы… А с другой стороны, чего это террористам захватывать студенческое общежитие? Может быть, подумаем еще немного?

— Как скажете, господин предводитель. Я действительно не подумал о таком варианте.

— Позвоню-ка я наместнику, — решил Кроум. — Господин Арес, вы можете организовать мне телефон?

— Сейчас спрошу у военных. Думаю, организовать можно. — И Марс отправился исполнять поручение.

— Господа, вы можете быть свободны, — сказал Кроум стрелкам.

Те поклонились и ушли.

— Ну вот, господин Колпик, вы, надеюсь, убедились, что тропа террориста не всегда гладко утоптана?

— Кто бы мог подумать, что мы у наместника на крючке! Вы вмешались буквально в последнюю минуту, господин Раут! Если бы не вы!..

— А что я? Чем думали вы, устраивая мне ночной звонок и указывая места с подслушивающими устройствами? Более нелепое начало террористической деятельности придумать очень трудно.

— Но нам же надо было как-то привлечь ваше внимание!

— Но не так же демонстративно!

— А как?

В это время в комнату вошел Марс, отматывая цветной провод и держа под мышкой полевой телефонный аппарат.

— Есть связь, господин предводитель! — доложил Марс.

— Спасибо, господин Арес. Как этой штукой пользоваться?

— Точно так же, как и вашим телефоном. Аппарат сейчас подключен к городской сети, вот здесь пульт кнопочного набора номера. Нам выйти?

— Напротив, я хочу, чтобы вы были в курсе. Ну, я звоню.

Кроум набрал номер резиденции наместника:

— Это предводитель палаты лордов Атлы, соедините меня с наместником.

На мониторе установки было хорошо видно, как наместник поспешно схватил трубку:

— Это вы, Раут? Весьма рад, что вы мне наконец позвонили. А я все гадал, когда это случится. Как вы себя чувствуете, господин Раут?

— Прескверно, господин Кнор, — я не выспался. Пришлось разбираться с отрядом террористов, которые пытались захватить студенческое общежитие.

— Что вы говорите? И чего же они хотели от бедных студентов?

— У нас в Атле очень талантливые студенты, господин Абрагам. Один из них, некто Виллик Озерс, изобрел настолько чудодейственную установку, что его похитили, а установку хотели тоже похитить, но, к счастью, им это сделать не удалось…

— Что же вы теперь намерены делать? Может быть, я могу вам чем-то помочь?

— Спасибо, господин Кнор. Именно на вашу помощь я и надеялся. Мне кажется, только вы можете отыскать пропавшего студента.

— Ну, наверное, ваше утверждение содержит в себе слишком много уверенности, тем не менее чем смогу… как говорится. В чем же заключается изобретение юного гения?

— Я полагаю, его можно сравнить с изобретением колеса, настолько оно универсально и значимо по последствиям в развитии науки и техники. — И, понизив голос, Кроум добавил: — Мне не хотелось бы говорить об этом по телефону, господин Кнор, но установка, повторяю, уникальна, и пока только в единственном числе.

— Так в чем же дело! Давайте встретимся, господин Раут! Вы, вероятно, находитесь возле этой установки? Хотелось бы взглянуть на нее. Вы не будете возражать?

— Боюсь, что буду…

— Почему же?

— Видите ли, господин наместник, после штурма здесь некоторый беспорядок. И к тому же людно. Мои стражники с трудом сдерживают любопытных, лучше — я к вам.

— О чем речь, господин предводитель? Я буду ждать вас с нетерпением.

— Я не замедлю явиться. — Кроум положил трубку на аппарат и обратился к Сетроуму и Марсу: — Друзья мои, я хочу, чтобы разговор с наместником был вами не только услышан, но и записан. Возможно, это пригодится. А я же, в свою очередь, хочу предложить наместнику сделку: поменять Озерса на вот эту установку.

— Ничего себе! — вырвалось у Сетроума.

— Понимаю ваше чувство, но иного выхода не нахожу. Озерс, в конце концов, сумеет, если приспичит, построить еще одну установку, наместник же, с вашей легкой руки, мысленно уже примеряет корону императора всей планеты. Власть заманчива, господин Сетроум, не правда ли?

— Но я…

— Это чисто риторическое замечание, господин Сетроум. Сейчас я буду торговаться, как бойкая торговка на рынке. Мне надо оттянуть срок передачи установки по меньшей мере месяца на два, чтобы укрыть вас от наместника понадежнее. Это возможно, господин Арес?

— Укрыться на Олле сложновато, но попытаться можно, господин предводитель. Однако для подготовки вы наметили совсем незначительный срок. Минимум полгода. Учитывая его службу контрразведки.

— Кстати, господин Арес, вас это касается тоже. Как соучастника и свидетеля. Вы понимаете, о чем я?

— К сожалению, понимаю.

— А вы, господин Сетроум?

— Кажется, тоже. Надеюсь, что господин Арес растолкует мне подробнее.

— Ну что ж, господа, раз так, я буду торговаться за каждый лишний час, за каждую минуту! Передвиньте «коридор» в приемную наместника, не желаю своим появлением спровоцировать стражу на случайный выстрел. Спасибо, и ждите, я пошел.

Кроум шагнул в «коридор» и очутился перед референтом наместника.

— Доложите, — коротко бросил он онемевшему референту. Тот судорожно нащупал кнопку селектора:

— Ваше превосходительство, к вам господин предводитель лордов Атлы… — Челюсть его больше не закрывалась. Кроум мимоходом в душе посочувствовал референту — очевидно, тоже не жилец, раз теперь в курсе… Но тут появился наместник.

— Весьма… Весьма рад нашей встрече, милый Раут. Вы так быстро, что я не успел закончить одно дело… Впрочем, мы и здесь можем поболтать. — Наместник кивнул референту: — Сообразите нам что-нибудь прямо сюда и э-э… позаботьтесь, чтобы нам не мешали. И побыстрее!

Оба расположились в креслах.

— Итак, господин предводитель, я в предвкушении захватывающей истории… Так что вы говорите о таланте этого юноши?..

— За последние сутки мы так с вами сблизились, что мне хочется называть вас просто по имени, вы позволите?

— Нам с вами давно следовало стать накоротке. Мне тоже надоело называть вас, перечисляя титулы и достоинства. У нас в Урфе с этим проще. Я слушаю вас, дорогой Кроум.

— Арфик, вы младше меня, пожалуй, лет на пять, то есть молоды, энергичны, и вам не надоели еще власть и те обязанности, которые она с собой несет. Вы жаждете власти, славы, денег… А я устал. Можете мне не верить, но меня просто тошнит от мышиных интриг оппозиции, от придворных интриг вообще, лоббирования различных группировок и прочая, прочая. Я сижу в кресле предводителя лордов потому, что просто не вижу бескорыстного, бескомпромиссного человека, способного с достоинством принять у меня эстафету и — не обращайте внимания на громкие слова — честно служить дальше на благо народа Атлы. Но вы, Арфик, — вы лучше, чем кто-либо, информированы о моем образе жизни. Я иногда и сам натыкался на ваши «жучки», знал, одним словом, что вы ежечасно в курсе моих проблем, правда, я и не предполагал, что вы заберетесь даже в туалет, ибо все это уже частная жизнь человека. Вы позволите задать вам вопрос с преамбулой?

— Я весь — внимание.

— Спасибо. Скажите, Арфик, вот вы, зная обо мне практически все, — вы поверите мне, если я дам вам честное слово?

— Если слово дадите вы — поверю.

— Тогда отдайте мне Виллика Озерса, а взамен я отдам вам установку.

— О чем вы?

— Арфик, он сидит в вашем кабинете, а шестеро ваших стражников держат его на мушке.

Наместник нервно засмеялся.

— Вы знаете, господин Кроум, это очень ценный для меня человек. С ним я связываю свои далеко идущие планы, мне не хотелось бы с ним расставаться… Впрочем… Зачем он вам, только честно?

— Увы, Арфик, вы человек, очень легко поддающийся прогнозированию: я предвижу, чем закончится для Виллика знакомство с вами, и мне жаль парня. Отдайте его — и через полгода установка ваша.

— Полгода! Но это же невозможно!

— И тем не менее раньше вы ее все равно не получите.

— Я сумею заинтересовать Виллика, он будет работать день и ночь!

— Вы даже не принимаете в расчет его друзей?

— Вот как?

— Предположим, что Виллика вы заинтересуете, однако автоматически это будет подразумеваться как приговор остальным — вы не оставляете им выбора. Для вас разумнее будет закончить дело миром, разумеется, если мое честное слово имеет для вас какой-либо вес.

— Имеет, Кроум, но полгода — нереальный срок.

— Я понимаю ваше жгучее нетерпение, однако мне следует понадежнее спрятать детей. Я не хочу, чтобы вы отыскали их в ближайшие два-три десятилетия, а там…

— Зачем же им прятаться? Не такой уж я и злопамятный. Хотите, Кроум, я тоже дам вам свое слово?

— Зачем же вам дополнительный грех клятвопреступника?

— Почему вы мне не верите?

— Арфик, вам не показалось странным, что наш утренний конфликт, в общем-то, кончился почти ничем? Тогда я повторю: вы очень предсказуемы. Сама логика диктатора, — а вы ведь на меньшее не согласны? — сама логика продиктует вам ограничить число свидетелей, знающих про установку, до разумного, а возможно, и неразумного, то есть равного нулю, числа. Отдайте мне Виллика. А я дам еще одно слово, что до самой вашей смерти они будут хранить молчание о том, что произошло, вы один будете безраздельно владеть установкой. Клянусь!

— Да верю я вам, Кроум, верю… Но нельзя ли побыстрее?

— Обещаю, что передам вам установку, как только буду уверен, что дети в безопасности, возможно, это случится и раньше, нежели через полгода, но пока срок изменить не могу. Да и вам надо тщательнее обдумать, как поэффективнее распорядиться сокровищем.

При слове «сокровище» в голове у Арфика промелькнуло содержание вещего сна и особенно его финал.

— А ведь я убью вас, Кроум. — Это вырвалось у Арфика помимо воли.

— Я знаю, — спокойно согласился Кроум. — Надеюсь, вы выберете для этого ночное время. Во сне как-то приятнее умирать… — Кроум понял, что наместник уже согласен. — Итак, вы отдаете мне Виллика?

— Черт бы вас побрал, Кроум, вы тоже не оставляете мне выбора. У вас безупречная логика. Забирайте вашего студента. Но ровно через полгода…

— А возможно, и раньше. Слово я вам дал, отдайте Озерса.

Наместник хлопнул в ладоши, в дверь немедленно просунулась голова референта.

— Скажите им, пусть выведут сюда… этого.

Референт змейкой просочился к селектору. Через минуту из кабинета наместника вышел Озерс, потирая запястья, за ним — стражник.

Кроум громко сказал в пространство:

— Мы уходим!

Тотчас же из воздуха появилась рука Марса. Она взяла Озерса за руку, потянула за собой, и тот скрылся.

— До встречи через полгода, — попрощался с наместником Кроум.

— Я уже начал ждать, Кроум, — ответил тот. — До свидания.

 

Глава 10

НАСЛЕДСТВО КУБА, ИЛИ ФОРМУЛА СЧАСТЬЯ

Я долго размышлял, куда поместить эту главу: напечатать ее в конце книги или привести записи Куба именно здесь, чтобы они органично вписались в канву повествования? Мучили сомнения: а не пропустят ли потенциальные мои читатели мудрость Куба, если его записи я помещу в середине текста, а не в конце? Потом я решил, что те, кто не хочет с ними ознакомиться, не будут тратить свое драгоценное время ни сейчас, ни после, а кого эти записи заинтересуют, те, покончив с основным повествованием, перелистают страницы назад и уже прочтут эти записки внимательно, возможно, даже с карандашом в руке. В самом деле, кому не хочется быть счастливым?

* * *

После поминок, устроенных в том же актовом зале (Мишка на похороны не ходил, сказал, что это зрелище не для его слабых нервов, и к тому же он не был настолько близок к Кубу, как я), я привел Галку к себе домой. Она там уже, конечно, бывала, но тогда я еще не признавался ей в любви. Сейчас же воображение мое было возбуждено: мне казалось, что я так долго любил Галку, что она просто обязана ответить мне взаимностью. Я так и решил: придем с ней, и я скажу маме, что Галка — моя невеста и мы с ней непременно поженимся. Прямо с порога и скажу.

Видимо, мои мысли были отчетливо видны по моему лицу, потому что Галка, когда мы вышли из троллейбуса, вдруг замедлила шаги и как-то неуверенно предложила:

— Юра, может быть, мы присядем на скамеечку, я хочу поговорить с тобой.

— Давай, — беспечно согласился я.

— Юра, — начала она, когда мы устроились на пустой скамейке. — Пойми меня правильно, я еще ничего не решила. Ты не думай, я видела, что не безразлична тебе, мне это нравилось, льстило самолюбию, что ли… Но сегодня ты мне сказал о своем чувстве и строишь теперь очень далеко идущие планы. Юрочка… — Она положила свою руку на мою. — Наверное, я романтичная дура, но жизнь только начинается, я еще никогда не думала о замужестве серьезно. Прошу тебя, не обижайся, я никак не могу представить тебя своим мужем, а себя — твоей женой.

— А кого можешь?

— Дурачок, — сказала она с улыбкой. — Никого. Я просто об этом пока еще не задумывалась, — и подтвердила: — Да. Никогда.

— Ну, хорошо, — сказал я. — Но теперь ты будешь об этом думать?

— Фу, какой ты становишься противный, когда зацикливаешься. Ладно, считай себя первым и имеющим наибольшие шансы кандидатом. Идет?

— Вообще-то, «единственным» было бы гораздо лучше.

— Лучше, — согласилась Галка. — Но им надо стать.

— Как? — спросил я.

— Юра, если бы я знала, я непременно дала бы тебе точный ответ: мол, для этого нужно то-то и то-то. Я не знаю. Вот что я сделала, что ты меня полюбил?

— Ты пригласила меня на танец, а я увидел, какая ты красивая.

— Вот видишь, как мало надо для того, чтобы появилось чувство.

— Я готов танцевать с тобой с утра до вечера.

— Это уже неинтересно. Было. Юра, ну куда ты спешишь?

— Я не представляю жизни без тебя, Галя. Я так хочу быть с тобой!

— Не надо спешить, Юра. Не толкай меня в спину, иначе ты добьешься обратного эффекта. Ну, не спеши, глупый. Жизнь только начинается. Все еще впереди. Хорошо?

— Ну ладно, — сдался я. Обратного эффекта мне очень не хотелось. — Я не буду тебя торопить. Живи, как жила.

— Умница, — сказала Галка. — Теперь можно идти к тебе.

* * *

Мамы дома не было. Я усадил Галку в кресло возле стола и достал подарки Куба. Начал с тяжелого свертка. Под покровом газет в полиэтиленовом пакете находился портсигар. Золотой. С затейливой гравировкой, в центре которой отчетливо выделялся коронованный двуглавый орел. Я раскрыл портсигар и обмер: поверх золотых монет в нем лежал (как бы его подробнее описать?) крестик из оправленных металлом — очень тонкая работа — прозрачно-голубых драгоценных камней. То, что они драгоценные, я определил по тому, как играл свет на четко обозначенных гранях, но, если честно, я еще никогда не видел драгоценных камней, кроме рубина на мамином перстеньке, да и то сомневался в его подлинности. Но этот крестик почему-то у меня никаких сомнений не вызвал. Металл, обрамляющий кристаллы, имел тепловатый, близкий к желтому цвет, но это было не золото. Хотя по тяжести… Да я, собственно, и золото только все на том же мамином перстеньке и видел. А Галка, та вообще окаменела. Смотрела на крестик круглыми глазами и молчала. Потом как-то неуверенно протянула к нему руку, ощупала пальцами, погладила, взяла на ладонь. За крестиком потянулась тонкая цепочка из такого же теплого металла, а я заметил, что руки у Галки мелко-мелко дрожат. Я истолковал ее поведение по-своему:

— Нравится? Галя, хочешь, я его тебе подарю?

— Ты что, Юра? Ты хоть знаешь, сколько он стоит?

— А хоть сколько. Куб его оставил мне, значит, я могу делать с ним что хочу. Надень его.

Галка бросила на меня взгляд, в котором сквозило такое чувство благодарности, и сердце мое защемило от нежности. Затем она ловко, можно было даже подумать, что она специально тренировалась, застегнула у себя на шее цепочку и огляделась. Я понял, что она ищет зеркало, встал и раскрыл створку шифоньера:

— Иди сюда, зеркало здесь.

Галка рассматривала себя минут пятнадцать, не меньше. Затем вздохнула, вернулась к креслу и неторопливо расстегнула цепочку.

— Спасибо, Юра, — сказала она, кладя крестик на место.

— Ты что, Галя, я же тебе его подарил. Носи.

— В Советском Союзе неприлично быть богатым, Юра. Это украшение бесценно. Во всяком случае, за границей любой ювелир не торгуясь отдаст за него три миллиона долларов. Это для меня слишком дорого. Да и опасно. Его могут оторвать вместе с головой. Спасибо, Юра.

— Откуда ты знаешь его стоимость?

— Семейные предания. Этому украшению несколько тысяч лет, и какое-то время оно принадлежало моим предкам.

— Тысяч лет? Ты серьезно?

Она кивнула.

— Это правда, Юра. Но давай посмотрим, что там еще.

— Галя, но тем более! Раз оно принадлежало твоим предкам, значит, оно и должно быть твоим. Возьми его.

— Я сказала — нет, значит — нет. Спасибо, конечно, но нет. Что там еще? — И она перевернула портсигар. «Еще» там оказалось 60 золотых монет различных номиналов и… Золотая Звезда Героя Советского Союза.

— Во! — сказал я. — Иван Иванович что, был героем?

— Не знаю, — пожала плечами Галка. — Скорее всего нет. Иначе об этом знали бы все. Ты же ему как сын был, тебе-то он сказал бы.

— Странный какой-то набор: доисторическая драгоценность, золотые монеты прошлого века и Золотая Звезда Героя тридцатилетней давности максимум. Что же мне со всем этим делать?

— Может быть, я не права, но мне кажется, в современных условиях государство, едва ты заикнешься о Кубовом наследстве, обдерет тебя как липку: если у тебя все это просто-напросто не конфискуют, то заплатят за все максимум тысяч сто, и это будет еще по-Божески.

— Сто тысяч?! Но это же уйма денег! Что я с ними буду делать?

— Вообще-то самое разумное, конечно, — превратить это в деньги. Если хочешь, я помогу тебе реализовать вот это. — И Галка отодвинула золото от крестика. — Здесь примерно тысяч на пятьдесят, а что делать с крестом, даже не знаю, надо подумать. Прозондировать почву. Юра, реально могу обещать за него тысяч восемьсот, ну, может быть, миллион, но это уже сомнительно…

— Галка! — От таких астрономических сумм у меня глаза на лоб вылезли. — Ты в своем уме? Кому ты это продашь? Где ты найдешь сумасшедшего миллионера, способного за эту безделушку отвалить такую кучу денег? И что я с ними буду делать? И вообще, ты — девчонка, откуда у тебя такие знакомства? — Ее слова мною всерьез не воспринимались, но внушительность тона рождала настороженность.

— Ты помнишь Остапа Бендера: «Если в стране имеют хождение денежные знаки, значит, есть и люди, у которых их очень много» — так примерно… Другое дело, что эти люди не так известны, как передовые рабочие или писатели, но кое-кого из них я знаю.

— И они есть в Ставрополе?

— Есть, Юра. Они везде есть.

— И когда же ты с ними познакомилась?

— Неважно, главное, что я их знаю.

— Я тебе не верю. Но даже если такие люди есть, они же преступники! Если за пятнадцать рублей старушек убивают, за миллион и тебя не пожалеют. Ты не боишься?

— Потому я и не хочу, чтобы эта вещь находилась у тебя. Я же говорила тебе, что за границей за крестик не торгуясь отдадут три миллиона долларов, а доллары — это не рубли; а крови, ты прав, за эту драгоценность пролито немало. Я не хотела бы ее иметь. Но и миллион рублей по нашей жизни — сумма немалая, хотя это и максимум, что я могу обещать…

— И где же я буду хранить этот миллион? В сберкассе? Или дома, в шкафу под бельем? Его же так просто не истратить.

— Неужели ты думаешь, что я принесу тебе наличные? Я отдам тебе сберкнижки. В разных городах, в разных сберкассах… Так надежнее и безопаснее.

Я все равно ей не верил и потому, сложив золото и крест в портсигар, протянул ей:

— Возьми и делай что хочешь. Я всей этой «астрономии» не представляю, она в моей голове не укладывается. Даже думать не хочу. Возьми.

Галка, открыв сумочку, положила туда портсигар.

— И Куб не оставил никакой записки?

— Оставил. Вот, целая рукопись. — Я положил на стол второй сверток.

Сразу же наше внимание привлек лист, исписанный от руки:

«Здравствуй, Юра.

Если ты читаешь эти строки, значит, я уже умер. Таким образом, привет тебе с того света. Пока еще я только догадываюсь, что там меня ждет, так что подробностей не жди. Всему свое время.

Юра, каждый из нас когда-то начинает понимать, что при Советской власти он невольно привыкает жить двойной и даже тройной жизнью: одна жизнь для повседневного общения с окружающей действительностью, вторая — более личная — как отдушина от первой. Это — когда, придя после работы домой и тщательно заперев за собой двери, выражаешь несогласие с первой жизнью, правда, только на кухне и шепотом. Ты еще пройдешь через это, если уже не столкнулся. Такова „направляющая и организующая“ роль партии. Ну да Бог с ней.

Юра, эта рукопись — плод моей второй жизни. Я бы очень хотел, чтобы ты сохранил ее у себя. Полагаю, еще при твоей жизни коммунистический строй будет народом все-таки отвергнут, и тогда у тебя (я этого не исключаю) появится возможность опубликовать мою рукопись. Очень много примет того, что „развитому социализму“ осталось существовать недолго (от силы лет 25–30), то есть это случится при твоей жизни. Не знаю, как это произойдет, но несколько лет всему народу будет трудно. Переживи этот период спокойно.

Юра! Однажды я сделал открытие и потом еще 20 лет уточнял детали, пока для меня самого картина не стала вполне ясной. Эту рукопись я переписывал каждый год, внося в нее изменения и дополнения, пока она не обрела окончательный теперь уже вид.

Меня печалит одно обстоятельство: когда я, то есть моя душа, вновь вернется через какое-то время на землю и вселится в новое тело — тело новорожденного, она все забудет, а когда придет время обзавестись семьей, я снова могу ошибиться и сломать жизнь и себе, и жене, и, возможно, будущему ребенку. Но если попадется в руки моя опубликованная рукопись, я уже буду от ошибок застрахован. Вот какой я предусмотрительный. Именно поэтому я завещаю тебе, Юра, исполнить по возможности мою просьбу, последнюю просьбу, и приложить силы к тому, чтобы рукопись была напечатана. Если сможешь, сынок, то, пожалуйста, постарайся.

Прощай, сынок, живи долго и счастливо.

Твой товарищ и отец Куб».

— Интересно, — сказала Галка. — Что же там в рукописи?

— Самому любопытно.

Мы склонились над листами. Текст был отпечатан на машинке. Рукопись была озаглавлена претенциозно:

«Формула счастья,

или

Совместимость в браке и дружбе».

Нумерология — наука (если только нумерологию можно назвать наукой) древняя. Появилась она почти одновременно с изобретением цифр и понятий сложения и вычитания. Древние люди во всем искали скрытый смысл, и, может быть, по-своему они были правы. Вероятно, и правда он находится в любой вещи, неведомый нам до поры. Я — глубоко верующий человек, хотя свою религиозность мне приходится скрывать, — так угодно нашей Советской власти, объявившей религию опиумом для народа и в одночасье отменившей Бога. Но я видел смерть, я был ТАМ и разговаривал с БОГОМ, и мне это не привиделось и не приснилось.

Случилось это в августе 1941 года, тогда я летал на прекрасной машине «И-16». Я был молод и силен, искренне любил Сталина и верил не в Бога, а в мировую революцию. Мою машину подбили далеко за линией фронта, и сам я получил осколочные ранения в грудь, под правую ключицу, и в левое предплечье. Мотор горел, но работал, и я, теряя силы, старался дотянуть до своих. Потом огонь, видимо, сбило воздушной струей, зато двигатель стал давать перебои. Самолет держался в воздухе буквально на честном слове. Наконец это стало невозможно, я хотел прыгать, но не смог — малейшее движение причиняло мне нестерпимую боль, и тогда я решил садиться. Мне и оставалось-то до собственного аэродрома километров десять; как-нибудь доползу, думал. Садился, имея критический угол атаки и с неработающим двигателем, но сел удачно, на три точки, и успел еще подумать, что посадка вышла неплохая. А потом умер… Я, во всяком случае, в этом уверен. Умирать оказалось не страшно и не больно, я просто покинул тело и взлетел над ним метра на полтора-два. Я увидел свое тело, неподвижное и обвисшее на ремнях, с кровавыми пятнами на реглане. Помню, еще подумал, что моему телу здорово досталось, и испытал при этом чувство жалости или сожаления, ну, нечто среднее между этими чувствами, а еще растерялся: что же мне теперь делать? Куда подаваться — в ад или рай, но главное, куда? Я стал оглядываться, и оказалось, что вижу я как-то по-особенному. Кажется, даже на все 360 градусов, и при этом, стоило мне сосредоточиться на чем-то, как этот предмет вроде бы приближался ко мне, я мог рассмотреть его во всех деталях. Однако это состояние продолжалось недолго. Вскоре меня как бы засосало в черную трубу, ну, может быть, не трубу — тоннель или нечто похожее. Я летел в полной темноте с невероятной скоростью, прямо с немыслимой, и потом где-то далеко я увидел свет.

Похоже на то, как будто выезжаешь из тоннеля. Вскоре меня вынесло в этот свет. Он окружал меня со всех сторон — белый-белый свет, очень яркий, но не ослепляющий. И еще я почувствовал, что свет меня любит. Любит и окутывает своей любовью. Почему-то я сразу отождествил его с Богом. От Его любви я испытывал счастье. И Он спросил меня: готов ли я к смерти, то есть подвел ли черту под своими делами — что хорошего я сделал в жизни? И сказал: «Посмотрим».

И вся моя жизнь до мельчайших деталей вдруг прошла передо мной. Это было как кино про меня. Я давно забыл некоторые эпизоды детства, а сейчас они все вспомнились, плохие и хорошие. Он их комментировал, но на Страшный Суд это похоже не было. Комментарии были скорее ироничными, чем осуждающими, и я все время чувствовал Его любовь. Для Него было главным, чтобы я продолжал учиться, познавал и любил людей.

Потом Он еще раз спросил меня, готов ли я покинуть свой мир. Мне было с Ним настолько хорошо, что я ответил положительно. Но Он возразил, что я еще молод и моя задача на земле пока не выполнена. Я спросил, какая задача. Он ответил, что я сам потом пойму, а если не пойму, Ему будет очень жаль. И вдруг я очнулся в своем израненном теле, меня вытаскивали из самолета, и мне было очень-очень больна и еще обидно за то, что Он не принял меня…

Спустя несколько дней, в госпитале, случившееся показалось мне сказкой, тем более что пожилой врач, выслушав мой рассказ, сказал, что мозг иногда может выдавать и не такие вещи, привел несколько примеров, а под конец посоветовал молчать. Как я понимаю, совет он мне дал дельный, я следовал ему всю жизнь, хотя и никогда не забывал о том случае.

А в 1948 году, когда я долечивался после сложных операций, мне точно такую же историю поведал один больной после операции на почках. Его рассказ совпадал с моим на сто процентов: тот же тоннель, тот же свет, такой же просмотр его жизни, та же горечь возвращения… К сожалению, с ним мы больше не встречались. Но дело не в этом. Я понял, что видел то, что видел, и это не было продуктом воспаленного мозга, это просто БЫЛО.

И тогда я стал рассуждать. Я прочитал Библию, ознакомился с Кораном, я, где только мог, доставал и читал оккультную литературу… Я хотел составить о Том Свете свое представление. И я его составил. Моя вера не расходится с основными направлениями всех религий мира, просто мое толкование Бога идет с несколько других позиций, в свете и с учетом последних достижений науки. Согласитесь, ведь священные тексты были написаны 2000 лет назад, когда и Земля казалась плоской, и астрономия была уверена в том, что Солнце обращается вокруг Земли, и Бог вместе с раем обретались на облаках, да и само небо было хрустальным и твердым.

Предположим, жила некогда в Космосе древняя цивилизация, достигшая вершин познания. И вот эта цивилизация сделала главное открытие: она обнаружила измерение, где вообще не существует таких понятий, как пространство и время, и, следовательно, индивид, туда попавший, обретает личное бессмертие, а бессмертие суть мечта и цель любого разумного существа. Однако за все надо платить. В данном случае ценой бессмертия оказалась невозможность хоть как-то влиять на материальный мир, ибо существование в новом измерении было возможным только в виде «тонкой» материи, то есть в виде духа. Очевидно, эта цивилизация как-то свое существование в новом измерении все же наладила, но, наверное, скучно жить без тела, без его ощущений, не имея возможности хоть как-то влиять на материальный мир. Как же эта цивилизация решила новую проблему?

Они придумали взять «шефство» над наиболее перспективными для развития разума видами животных на различных планетах, для чего им пришлось поделить Вселенную по каким-то своим принципам; выбрали в каждой из галактик подходящие планеты и как духи стали вселяться в тела животных, встающих на путь разума. Одной из таких планет оказалась Земля, а самыми перспективными животными — мы, люди. Ну, то есть тогда еще не совсем люди — неандертальцы. За очень короткий исторический промежуток времени, буквально в течение двух-трех поколений, духи на атомарном уровне перестроили генную матрицу, с тем чтобы зверь — носитель разума — принял современный человеческий облик. Этим и объясняется то, что ученые никак не могут найти ископаемые кости человека переходного звена. И немудрено, много ли скелетов могли оставить те промежуточные 2–3 поколения? Возможно, ученые еще найдут несколько сохранившихся черепов, да и то — вряд ли.

Впрочем, не исключено, что Земля для духов стала своего рода полигоном, и она — единственная во Вселенной планета, на которой духи отрабатывают симбиоз материального и духовного. Но как бы там ни было, в результате этого симбиоза человек стал гордо именовать себя хомо сапиенс, что значит — человек разумный.

Чтобы не повлиять на свободу выбора, душа в нас безмолвствует, проявляя себя так называемым томлением духа. По сути она — наша совесть. Если человек живет в разладе с совестью, его жизни нельзя позавидовать, она безнравственна и пуста.

Поскольку душа в отличие от тела бессмертна, то по окончании жизненного ресурса тела душа автоматически возвращается обратно в энное измерение. Здесь ее встречает сверхкомпьютер (который я воспринимал как яркий белый свет). Компьютер считывает жизненную информацию, всю, до мельчайших подробностей, и откладывает в своей памяти. Таким образом, слова Иисуса Христа об иерихонской трубе, возвещающей конец света, вполне правдоподобны. В самом деле, когда придет конец эксперименту, из памяти сверхкомпьютера отберутся по каким-то критериям лучшие жизни. Их будет определенное количество. Вероятно, для них будут изготовлены новые, очень долговечные тела, а может быть, они в качестве духов должны будут перехватить эстафету и заняться какими-нибудь другими разумными существами.

По телу человек — зверь, по духу — Бог. Вот и идет извечная борьба между потребностями тела, воспитанного миллионами лет, — потребностями, превратившимися в инстинкты борьбы за выживание, и духами, зовущими это тело к идеалам свободы и любви. Тело — Дьявол, дух — Бог. Борьба между ними длится уже сорок тысяч лет, и общий уровень духовности современного человека во много раз выше, чем кроманьонца. То есть Бог медленно, но верно одерживает победу, хотя до полного завершения борьбы еще очень далеко. Так что, я полагаю, библейского ада нет, ну, может быть, какое-то время душа, вернувшись в энное измерение, испытывает угрызения совести за то, что не смогла уберечь вверенное ей тело от убийства, кражи или еще чего-то, противоречащего этике. Кстати, все церковные заповеди, посты и прочие рекомендации — вовсе не дань Богу, а целенаправленные рецепты: как можно дольше сохранить здоровье в подопечном теле. Задача души — подчинить себе пагубные инстинкты и вытравить из тела зверя. Тело усилиям души противится. Это и есть извечная борьба Добра со Злом, Тьмы со Светом, Дьявола с Богом. Именно поэтому на просмотре моей жизни мне было так стыдно за свои неблаговидные поступки, хотя комментарии Света и не были злыми и я все время чувствовал его любовь.

Что же происходит с душой после жизни? Дело в том, что, возвращаясь в энное измерение, душа испытывает шок от жизни (тело влияет на душу так же, как душа на тело). На период реабилитации вернувшуюся душу помещают в нирвану, где она, смешиваясь с другими душами, какое-то время отдыхает, купаясь в Божественной любви, отмякает, так сказать, после очередной жизни. Сколько это длится в измерении, где нет времени, я не знаю, но после отдыха душа еще какое-то время готовится к новой жизни, затем возвращается на землю, где снова проходит жизненный цикл от младенчества до старости, если повезет. Но есть достоверные данные по реинкарнации, когда душа возвращается на землю почти сразу. Обычно память о прошлых жизнях душа откладывает в подсознание человека, откуда просто так эту память (информацию) не извлечешь, но, видимо, можно это сделать с помощью гипноза. Иван Антонович Ефремов в романе «Лезвие бритвы» назвал эту память родовой. Мне кажется, что великий писатель-фантаст догадывался об истинной сути, но так как он целиком зависел от мнения партии, которая начисто отвергает религию и мистику, то подошел к этому вопросу с наукообразной меркой. Я его за это не осуждаю: с волками жить — по-волчьи выть. Кстати, как в советской прессе, так и в литературе нигде не освещается вопрос о глубокой религиозности Альберта Эйнштейна. Советский читатель и не догадывается о том, что великий физик современности не был материалистом. Меня самого приблизила к религии одна из статей Константина Эдуардовича Циолковского (сейчас не помню, как она называется), где автор высказывает мысль, что рядом с нами имеется невидимый и не ощущаемый нашими органами чувств мир, населенный душами умерших людей, святыми душами и самим Богом.

Ну а что происходит с кровавыми диктаторами, палачами, извергами и прочими подонками? Информация об их жизни записывается сверхкомпьютером, затем перенесшая все душа отправляется в нирвану, где ей проводится усиленная терапия любовью до полного выздоровления и бесповоротного излечения от воздействия особо опасного тела, а информация в компьютере полностью уничтожается или не подлежит далее использованию. Судя по всему, такая участь ждет Ленина, Сталина, Гитлера — эти люди не заслужили восстановления после Страшного Суда.

Правда, это мое личное мнение.

Поскольку духи не по одному разу уже жили на земле, они приобрели кое-какой опыт материальной жизни и, начиная следующую жизнь в новом теле, невольно переносят свой опыт былых жизней на это тело, то есть используют его точно так же, как и раньше. Наши предки — народ наблюдательный: еще в древности они подметили, что существует несколько типов людей, которые при внимательном рассмотрении еще подразделяются на людей активных и пассивных, то есть неугомонных и людей с замедленной реакцией.

Еще более внимательно присмотревшись, всего выделили пять принципиально различающихся между собой типов людей, а в свете вышеизложенного — пять типов душ: 1 — распорядительный тип; 2 — художественный тип; 3 — эмоциональный тип; 4 — рациональный тип и 5 — иррациональный тип. Ниже я, как говорится, поверю эту гармонию алгеброй, а сейчас необходимо пояснить, что очень важную роль играет ИМЯ человека. Некоторые народы, например эскимосы, и по сей день верят в то, что имя человека — это и есть его душа. Даже Бог, создавая первого человека, нарек его Адамом. Казалось бы, зачем? Конкурентов у Адама не было, спутать его было не с кем, и тем не менее Бог тут же окрестил его. Затем из ребра Адама Бог сотворил женщину и снова, хотя спутать ее тоже было нельзя, нарек Евой. Зачем? Древние люди вообще были гораздо ближе к Богу, возможно, даже у самых последних неандертальцев и первых людей существовал с Богом некий договор, по которому люди получали в наставники души, а взамен того, что душам будет позволено пользоваться телами, люди получали ДАР РЕЧИ и имена. Вспомните сказки, в которых герой, зная чье-то настоящее имя, получал над носителем, неосторожно разгласившим свое имя, некую мистическую власть. Отсюда можно догадаться, что имя давалось человеку не случайно и всегда несло в себе какую-то тайну, которую со временем люди забыли. Мне довелось ненароком прикоснуться к этой тайне. Не уверен, что смог разгадать ее до конца, но часть тайны понял. Между прочим, безобидную, но очень важную.

Как говорится, нет пророка в своем отечестве. Когда я попытался донести ее людям, я наткнулся на глухую стену неприятия и непонимания. Однажды меня даже вызвали в КГБ, где провели беседу о вреде мистики в частности и религии вообще. С тех пор я пользовался открытием сугубо в одиночку, никому его больше не навязывая и не предлагая. И вот теперь, когда я чувствую скорую встречу со сверхкомпьютером, меня все более заботит мысль, что потом, когда моей душе снова представится возможность прожить новую жизнь на земле — в другом, разумеется, теле, я все забуду, а поскольку душа никогда не меняется, я, возможно, снова наделаю ошибок, и снова жизнь моя не сложится так, как я бы хотел. Это главная из причин, почему бы я хотел увидеть свою рукопись изданной. В следующей жизни я бы ознакомился с ней и нашел бы ту единственную женщину, с которой счастливо прожил бы всю жизнь.

Ну вот, после столь длинного предисловия можно наконец приступать к изложению и самого метода определения совместимости. Правда, придется добавить еще несколько строк. Люди — это не застывшие символы; все, что касается людей, которых невозможно втиснуть в жесткие рамки законов без исключений, не имеет четких границ. Иногда приходится допускать что-то. Я хочу сказать, что точность метода не идеальна, но она касается все же основной массы, а исключения только подтверждают правило. Справедливость метода, если пользоваться математическими понятиями, находится в пределах 80 %, что гораздо выше каких-либо иных методов. И еще: если человек вдруг не подпадает под определения, изложенные ниже, то ошибки здесь приводят к приятным неожиданностям. Ну-с, приступим…

 

Глава 11

Я ЗНАЮ, КУДА БЕЖАТЬ!

Совет неудавшихся заговорщиков Кроуму удалось собрать только через четыре дня: пока оправилась Мрай после похищения, пока смогли перевезти установку в подземный бункер на полузаброшенной военной базе (официально база числилась законсервированной), да и государственные дела не ждали. «Тайная вечеря» состоялась в бункере возле установки, однако настроение «террористов», успевших отойти от шока, вновь стало воинственным.

— С какой стати мы должны скрываться? — вопрошал Марс. — Да с этой установкой нам самим надо разговаривать с наместником с позиции силы. Пусть он нас боится! Если вы не хотите запачкать свои руки в крови негодяя, то мои уже достаточно окровавлены, я убью его хоть сейчас, и мне в этом никто не воспрепятствует.

— Юноши, вы плохо слушали мой разговор с наместником. Помнится, я там пару раз подчеркнул, что наместник весьма легко предсказуем. Неужели вы думаете, что он совсем не подстраховался, ничего не предпринимает, сидит сложа руки и ждет, когда я преподнесу ему установку? Все необходимые приказания он уже отдал, но кто из вас их знает? Может быть, вы, господин Арес? Попробуйте поставить себя на его место. Как минимум уже полдесятка ракет с ядерными боеголовками нацелены на эту базу. Вы не успеете после выстрела до трех сосчитать, как на этом месте образуется радиоактивный котлован. Хорошо владеть установкой, когда ни одна живая душа о ней не знает, единолично и единовластно. Мы живы, пока у наместника есть надежда заполучить установку без большого шума. Но она для него столь важна, что и перед шумом он не остановится. У нас просто нет иного выхода, как скрыться самим, отдав ему эту драгоценность, и постараться никогда не попадаться ему на глаза. Его же логика — убрать всех свидетелей, чтобы сохранить тайну. Он будет искать вас хоть всю жизнь, пока не найдет, потом альтернатива у найденных будет такая: или смерть, или ожидание смерти в каменном мешке какого-нибудь подземелья. Скорее всего такая участь уготовлена вам, господин Озерс. Наместнику вы можете понадобиться как человек, сумеющий отремонтировать установку в случае нужды. Так что давайте оставим демагогию и начнем подготовку к бегству с перевоплощениями. Я имел возможность переговорить кое с кем из контрразведчиков, они утверждают, что легче всего скрыться удается в большом многомиллионном городе. Но для этого придется изменить как внешность, так и образ жизни. Думаю, что, пока я у власти, имеется возможность изготовить вам отличные документы. Внешность менять придется здесь. И здесь же придется вживаться в новый образ ординарного человека. Это мое решительное требование.

— Может быть, в какой-нибудь глухой уголок? — спросил Сетроум.

— Боюсь, глухие уголки наместник обшарит в первую очередь.

— Боже мой, отец! Но я не хочу быть простолюдинкой! Это ужасно!

— Что делать, Мрай? Жизнь прекрасна в любом образе. Ты должна привыкнуть.

— Каждое утро ехать в общественном транспорте на завод к семи утра! Страдать там от тупой монотонной работы… Лучше смерть!

— Прекрати, Мрай! Миллионы людей живут подобным образом, и ничего!

— Но я — это я! Я не выдержу! Неужели он посмеет поднять руку на твою дочь?

— Увы.

— Тогда лучше смерть от ядерного взрыва! По крайней мере не успеешь ничего почувствовать!

— Правда, и мне такая перспектива как-то ближе… — произнес Озерс.

— Вы это серьезно? — Кроум почувствовал раздражение. Он-то получше всех знал, какой неприхотливой тварью может быть человек. — Хорошо! Вам-то что — пшик! — и нет, — а каково городу? База от столицы всего в двадцати километрах, там сколько людей погибнет?! И не мгновенно, как вы!

— Господин Раут, у нас впереди еще полгода, мы сможем, наверное, перебраться в более безлюдное место, — ухмыльнулся Сетроум.

— Значит, все вы против?

— Папа, ты же всегда учил меня, что следует отвечать за свои поступки. Правда, с тех пор я все-таки выросла, а мир взрослых оказался более жесток, чем я думала. Но что делать, за ошибки надо платить.

— И ты говоришь мне это так спокойно?

— Я же взрослая женщина.

— Господа, — вмешался вдруг Озерс. — Кажется, я знаю, куда бежать! И не принимайте мои слова за фантазию! Мы можем перебраться на другую планету!

— Куда-а? — Это спросили все хором.

— Вообще-то радиус действия установки не ограничен. Я не имею в виду остальные шесть планет нашей звездной системы — вряд ли они пригодны для жизни. Надо выбрать другую звезду. Думаю, такой же желтый карлик, как наше светило. Заодно совместим неприятное с полезным — откроем новый мир. Мне кажется, в каждом из нас сидит авантюрист. А мой друг с астрономического факультета — так тот вообще все отдаст, чтобы хоть краешком глаза увидеть чужой мир.

Присутствующих захватил шквал эмоций. Каждый что-то говорил в напрасной надежде быть услышанным.

— Как же мы вернемся? — Этот вопрос Сетроума услышали все. Наступила тишина. Все смотрели на Озерса.

— Да, — задумался тот. — Установку-то мы отдадим. Но, может быть, стоит построить новую? Но не здесь, а там. Мы ведь не на минуту туда, а лет примерно на двадцать — больше наместник не проживет?

— Вы серьезно, Озерс? — Кроум почувствовал облегчение.

— Серьезно, господин Раут. Надо только найти хорошую планету. Можно с аборигенами. Тогда не будет скучно.

— Послушайте, вы хоть представляете, где надо искать?

— Я? Нет, не очень, но мой знакомый — он фанат космоса. Знает его не хуже, чем я город.

— Считаете, что можно его привлечь?

— Почему бы и нет?

— Как его имя?

— Аргус. Ра Аргус Прим.

— Он не атланин?

— Атланин. Его отец эмигрировал из Ливуса.

— Женат?

— Ему всего двадцать четыре. Нет.

— Так… Четверо мужчин и одна Мрай… Был бы это загородный пикник, я не возражал бы. Но вы все пятеро достигли брачного возраста. Мне не хотелось бы, чтобы между вами возникли разногласия. Определяться надо сейчас. У мужчин невесты есть? Мрай я не спрашиваю.

— У меня, господин Раут, есть невеста, — подал голос Марс. — Только я не знаю, согласится ли она на такое путешествие.

— Кто она?

— Девушка.

— Это понятно. Как ее зовут?

— Эос. Руперт Эос Клайд. Она врач, правда, еще не закончила полный курс обучения. Ей остался последний семестр. Мы хотели пожениться, когда она закончит…

— Хорошо. Сделаем что можно. Еще?

— Господин Раут, — сказал Сетроум, — я хотел просить у вас руки вашей дочери.

— Мрай, ты согласна?

— Право же, Сетроум, я же просила вас не спешить. Я не знаю…

— Советую поторопиться с принятием решения. Как бы там ни было, а прежняя жизнь для вас в прошлом. Ну-с, я понял так, что, кроме Марса, больше из вас никто в жизни не определился? Хорошо, постараемся вам помочь. В любом случае время нас ждать не будет. Давайте готовиться к межзвездному путешествию. Господин Озерс, составьте список материалов, необходимых для постройки новой установки; Марс, вы подумайте над экипировкой. Да! Понимаю, что пока вам всем предстоящее путешествие кажется не труднее загородной прогулки, однако это не так, кто-то из вас может вообще никогда не вернуться, погибнуть на далекой планете. Настраивайтесь серьезнее. Сегодня пусть каждый постарается обдумать свои предстоящие действия. Я вас покину сейчас. Попытаюсь кое-что разузнать по своим каналам. До свидания, господа.

И Кроум шагнул из бункера военной базы прямо в свои апартаменты.

* * *

Первая же попытка проникнуть в космос чуть не обернулась трагедией. «Коридор» раскрылся в черной пустоте межзвездного пространства, воздух из бункера стал вырываться в вакуум, едва не унеся с собой Озерса и Сетроума. Озерс посчитал чистой случайностью, что совершенно машинально успел обесточить установку. Оправившись от испуга, сразу же сел за клавиатуру компьютера, прощелкал клавишами до вечера, но так и не смог придумать что-либо путное. Пришлось прислушаться к совету Марса. Он предлагал устроить нечто вроде барокамеры, разместиться в ней в скафандрах и, выкачав воздух, продолжить поиски.

Строительство барокамеры отняло почти неделю. Все это время присоединившийся к горе-путешественникам Аргус, с ходу предложивший три, по его мнению, весьма подходящих светила, напоминающих солнце Олла, вместе с Озерсом пытался вычислить их координаты в приемлемой для установки системе. Через месяц им все-таки удалось приблизиться к первой из трех звезд. От приборов Аргуса в барокамере было не повернуться. Больше суток он делал различные замеры, затем потребовал, чтобы «коридор» был выведен приблизительно на то же расстояние, но в другом направлении от родного солнца, и еще сутки делал замеры. «Для сравнения», — пояснил Аргус. Еще через сутки первое светило он забраковал:

— Слишком много в его спектре линий, которые у нашего солнца отсутствуют. Надо проверить оставшиеся две звезды.

Но в научных целях все-таки решили осмотреть внимательнее звездную систему. Она состояла из девяти планет и пояса астероидов. Причем шестая планета — водородный гигант — имела плоские кольца, образованные из обломков скал, льда и камней, и выглядела достаточно красиво. Разумеется, для жизни она не годилась. Зато третья планета казалась раем. Она имела естественный спутник довольно-таки внушительных размеров, к сожалению, лишенный атмосферы. Примерно 70 процентов ее поверхности занимали океаны. Но на материках имелись и пустыни, и столь милые сердцу атланина горы со снежными вершинами. Как и на Олле, растительность имела зеленый цвет, но более сочный и яркий. Из космоса следов цивилизации на планете не просматривалось.

— Это же не планета, а жемчужина, — восхищалась Мрай. — Давайте поживем на ней! Подумаешь, несколько линий в спектре. Привыкнем. Это теплая планета?

— Да, — ответил Аргус. — Средняя температура здесь выше нашей на полтора градуса. На экваторе, правда, градусов на десять пожарче, чем у нас, зато, если обосноваться в умеренных широтах, все будет нормально.

— Хорошо, — согласился Кроум. — Будем иметь Жемчужину в виду, но все-таки следует осмотреть и оставшиеся звезды.

— Мне показалось, что слово «жемчужина» вы произнесли как название, то есть дали этой планете имя? — спросил Аргус.

— Почему бы и нет? Право у нас такое имеется, а планета действительно красива. Или кто-то против такого имени?

— Что вы, что вы, господин предводитель, никто не возражает. Просто как-то неожиданно получилось. А имя Жемчужина этой планете подходит как никакое другое. Действительно, жаль покидать такую красоту, и если мы не найдем чего-нибудь получше, сюда стоит вернуться.

И вернуться им пришлось, потому что у второй звезды было всего две планеты, и обе — огромные водородные пузыри, непригодные для житья и даже не имеющие спутников. Третья звезда имела планетную систему, но первые три планеты были настолько близки к светилу, что, обладай они даже кислородной атмосферой, жить на них все равно было бы нельзя. Четвертая же планета получала от солнца так мало тепла, что практически вся была закована в толстый ледяной панцирь, еще три планеты этой системы были водородными гигантами.

Мрай не скрывала своей радости — Жемчужина пленила ее. А беглецы вовсю готовились к испытаниям биосферы Жемчужины на предмет выявления вредных микроорганизмов. После всевозможных ухищрений были взяты пробы воздуха с различных высот. В лабораториях, по которым Кроум рассовал контейнеры, микробиологи ничего существенного не нашли. Пробы воды тоже вредоносных бактерий не содержали, зато Кроума забросали вопросами, где на Олле он смог добыть воду такой чистоты.

Одним словом, выбор был сделан. Впрочем, обнаружилось, что на Жемчужине есть и хозяева: она была заселена аборигенами, очень и очень похожими на людей Олла. Правда, жили аборигены почти первобытно: в ходу у них были каменные орудия, но пользовались они ими сноровисто. Земледелием не занимались, как и скотоводством. Селились по преимуществу в пещерах, лишь кое-где в экваториальной зоне были обнаружены деревни из легких построек, укрывающих от непогоды. Жители этих деревень занимались большей частью рыболовством.

Обилие и разнообразие животного мира поражало. Некогда было разбираться в нем. Ради эксперимента Марс застрелил крупное рогатое животное. Его втащили в бункер лебедкой, долго сомневались, стоит ли рисковать, однако Мрай оказалась решительнее мужчин и приготовила из мяса инопланетного быка жаркое, которое издавало столь аппетитно-дразнящий запах, что было съедено в пять минут. После чего несколько часов все провели в ожидании неприятных последствий, которые так и не появились.

— Настоящий студент, — шутил Озерс, — если он, конечно, настоящий, может переварить не то что инопланетную говядину, но и какую-нибудь чужеземную змею! Мне вообще кажется, что на Жемчужине съедобно все.

Когда в очередной раз появился Кроум, его накормили таким вкусным супом, какого он не ел уже лет двадцать. После трапезы ему раскрыли секрет, но Кроум, как всегда, рассудил практически:

— Это очень хорошо, что животные Жемчужины съедобны, — вам не придется голодать. Однако растения рекомендую все-таки есть олльские. Не поленитесь, заведите свой огород. Теперь, я думаю, можно приступать к выбору места для жилья. Хорошо бы для этого присмотреть остров, не большой, но и не маленький. Почему остров? Там в случае, если окажутся хищники, со временем вы их истребите, к тому же не надо будет опасаться каких-либо вторжений, можно спокойно благоустроиться и жить беззаботно. Разумеется, придется заниматься сельским хозяйством, охотиться… Может быть, приучить к сельскому труду аборигенов. Кстати, вот фотографии — здесь девушки, готовые разделить с вами годы ссылки. Их тридцать, но, разумеется, вы отберете каждый себе только одну. Марс, сынок, вынужден тебя огорчить, Эос категорически отказалась покидать родителей. Ее можно понять: оба они тяжело больны. Может быть, и ты присмотришь кого-то из этих девушек?

— Они либо уродливы, либо ненормальны, — сказала Мрай с нотками презрения в голосе. — Кто добровольно может отказаться от жизни на Олле?

— Ты не права, — серьезно ответил Кроум. — Все эти девушки психически и физически здоровы. Но, разумеется, не могут нормально жить в Атле: все они осуждены на тот или иной срок заключения. Я ознакомился с делом каждой. На мой взгляд, их проступки мало соответствуют суровости приговора. Но что делать, статьи уголовного кодекса Атлы писаны не мной. Кстати, все девушки из крестьянских семей, то есть хорошо разбираются в сельских работах, так что польза от них будет немалая.

Мужчины принялись перебирать фотографии. Сетроум подошел к Мрай:

— Пора решать, Мрай. Вот при всех делаю тебе официальное предложение: я люблю тебя, Мрай, и прошу быть моей женой.

— Сет, милый, прости, но я не хочу принадлежать тебе. Я ведь тоже имею право выбора. И сейчас при всех скажу: Виллик Озерс, возьми меня в жены.

— Мрай?.. — Озерс удивленно вскинул брови. — Я как-то не думал о таком исходе. Но почему ты выбрала меня?

— Ты не рад?

— Рад, почему же… Просто это так неожиданно.

— Тогда поцелуй меня!

— Что? Ах да… — И Озерс сделал к ней шаг. При этом он так покраснел, что присутствующие, видя его смущение, отвели глаза. Озерс неловко чмокнул Мрай в щеку. В ответ она обняла его за шею и, притянув голову, нашла губами его губы.

— Это правда, Мрай? — прошептал он, как только освободился рот.

— Конечно, милый.

— Ну ладно, успеете еще нацеловаться, — остудил их пыл Кроум. — Я рад за вас обоих. Однако сроку остался всего месяц, а дел еще выше головы. Господа, я не забираю у вас фотографии, вы ознакомитесь с ними на досуге. Давайте же наконец выберем приличный остров. И потом, кто-нибудь из вас знаком с геологией? Нет? Я так и думал. Есть прекрасная кандидатура на эту должность. Человек бывалый, правда, в возрасте, ему 48 лет, без семьи. Я хотел бы, чтобы вы приняли его как старшего товарища. Будут возражения? — Кроум оглядел присутствующих. — Так, явных противников не вижу. Тогда прошу всех следовать его советам. — Кроум протянул Сетроуму еще одну фотографию. — Его зовут Вулканс Керк Крим. Завтра я представлю его вам. Итак, есть какие-нибудь предложения по будущему месту жительства?

— Есть как минимум пять островов, не вызывающих у нас активного неприятия, — взял слово Аргус. — Но, на мой взгляд, наиболее подходящим местом будет вот этот остров. — Аргус подошел к импровизированной карте Жемчужины, склеенной из фотографий, выполненных с высоты примерно 250 километров, и указал на достаточно большой остров, расположенный примерно на равном расстоянии от материков, севернее линии экватора.

— Преимущества, по моему мнению, у него следующие: во-первых, мягкий климат, во-вторых, остров гористый, отдельные вершины достигают четырех тысяч метров, что весьма напоминает нашу Атлу, в-третьих, остров имеет две небольшие речки, долины и богатый животный мир, то есть практически отсутствует угроза голода. При этом невдалеке от него имеются группы островов меньших размеров, которые можно будет посещать в случае нужды, ну и последнее: из северного полушария можно будет в хорошую погоду разглядеть наше солнце, и это, я считаю, главное преимущество над другими вариантами. Даже предлагаю назвать остров по имени нашей страны Атлой.

— За названиями дело у нас не станет, это я вам обещаю, а каковы фактические размеры острова?

— Форма у него вытянутая, максимальная длина — примерно 300 километров, ширина — около ста пятидесяти. На острове есть поселения аборигенов: пять или шесть деревень. Занимаются по преимуществу рыболовством; думаю, конкуренцию мы им не составим.

— Действительно, — вмешалась Мрай. — Природа на острове весьма живописна, я тоже склоняюсь к предложению Аргуса.

— В общем-то, — поддержал ее Марс, — остров у нас возражений не вызывает, можно начать и на нем. А там посмотрим…

— В таком случае завтра и начнем десантирование. А послезавтра будем заниматься переправкой экипировки, так что всем быть в форме, придется разгрузить не менее пятнадцати машин.

— Зачем столько?

— Боюсь, что этого будет еще и мало, — усмехнулся Кроум. — Мне пора, государственные дела тоже не ждут. До завтра, дети.

 

Глава 12

ПРОДОЛЖЕНИЕ РУКОПИСИ ИВАНА ИВАНОВИЧА ИВАНОВА

Говорят, что магический квадрат «три на три» был известен еще пять тысяч лет назад. Кто его изобрел и где его родина — неизвестно. В средние века знаменитый Парацельс приписывал авторство себе, и какое-то время это даже официально называлось «магическим квадратом Парацельса». Вот он:

4 9 2

3 5 7

8 1 6

Квадрат образован из простого ряда чисел от 1 до 9. Истолковывается он следующим образом: мир состоит из пяти стихий, каждая из которых имеет свое число. Главная стихия — это стихия земли. Она обозначена числом «5» и помещена в центре. Считается, что остальные стихии находятся с землей в полном взаимодействии; здесь же они взаимодействуют и между собой, но по природе своей остальные стихии двойственны и поэтому выражаются каждая двумя числами. Например, числа «4» и «9» обозначают стихию металла; «2» и «7» — выражают стихию огня; «6» и «1» — стихию воды; а числа «3» и «8» принадлежат, по одним источникам, стихии дерева, по другим — стихии воздуха. Думаю, что оба названия стихий здесь уместны, но условимся называть эту стихию — стихией воздуха. Интересно, что обе цифры, относящиеся к одной стихии, имеют разность, равную числу стихии земли, то есть: 9–4 = 5; 7–2 = 5, ну, и так далее. Еще, если складывать горизонтальные ряды цифр магического квадрата или цифры вертикальных его рядов и даже диагонали, мы неизменно получим число «15», что тоже символично, ибо сумма трех чисел стихии земли (5 + 5 + 5) равняется пятнадцати. То есть в магическом квадрате заложен, по сути, глубокий смысл, забытый людьми со временем. Сейчас магический квадрат рассматривают как затейливую игру ума, обозначение стихий списывают на невежество предков, ибо любой первоклассник знает, что мир, то есть природа, во сто крат сложнее этого древнего толкования. Однако предки наши и сами знали, что природа неисчерпаемо многогранна. Они имели в виду мир людей, то есть собственно человека, и, как мне теперь стало понятно, человечество полностью вписывается в эту формулу. Я русский, однако полагаю, что метод определения принадлежности любого человека к какой-нибудь стихии универсален и применим к любой национальности, был бы известен алфавит и полное имя человека.

Да-да, полное имя. У русских человека обозначают тройным именем: собственно имя, отчество и фамилия. Для определения принадлежности к стихии их приходится шифровать, пользуясь таблицей 1, а именно, заменять буквы фамилии, имени и отчества цифрами, под которыми эти буквы расположены.

Табл.1

Для примера возьмем меня.

Имя: ИВАН

1 + 3 + 1 + 6 = 11 = 1 + 1 = 2.

Отчество: ИВАНОВИЧ

1 + 3 + 1 + 6 + 7 + 3 + 1 + 7 = 29 = 2+9 = 11 = 1 + 1 = 2.

Фамилия: ИВАНОВ

1 + 3 + 1 + 6 + 7 + 3 = 21 = 2+1 = 3.

Теперь складываем результаты. Сумма имени + сумма отчества + сумма фамилии = 2+2+3 = 7. Сравнив результат с данными магического квадрата, делаем вывод, что я принадлежу к стихии огня.

Ну а теперь придется порассуждать. Во-первых, что сия принадлежность означает? Во-вторых, стихия огня обозначена двумя числами, и о чем говорит это? В-третьих, что вообще дает принадлежность к стихии?

Начну со второго вопроса. Очевидно, что двое мужчин, имеющих разные числа, принадлежащие к стихии огня, должны как-то друг от друга отличаться. Из практики, из жизни, полагаю необходимым ввести здесь понятие активности. Предположим, мы имеем дело со спортсменами-легкоатлетами: один специализируется на коротких дистанциях, а другой — на длинных, хотя оба зовутся бегунами. Так и в жизни: одни люди — стайеры, другие — спринтеры. Одни — активные, другие, условно говоря, пассивные. И никто с этим ничего поделать не может. Опять же из практики мною установлено, что активность подчиняется синусоидальному закону. Для женщин кривая строится по формуле: Y = SinX; для мужчин справедлива формула: Y = — SinX. Ниже приведены оба графика с чисто наглядной целью.

Как видно из рисунка, положительные участки кривой, расположенные над осью X, принадлежат активным стихиям, отрицательные участки — пассивным. Особая роль принадлежит участку «5» (стихии земли) — он как бы соединяет обе активности, однако, по определению, быть пассивным по своей сути не может (ниже я еще вернусь к этому).

Из графика для мужчин теперь отчетливо видно, что я принадлежу к активной стихии огня.

Теперь выясним, как же влияет стихия на личность. Ну, во-первых, принадлежность к стихии никак не влияет на умственные способности человека, на его политические убеждения или религиозные. Она дает свой отпечаток в чисто житейском плане, как-то: мировосприятие, мироотношение, совесть — вот, пожалуй, и все. А в чем конкретно это выражается, чем одна стихия отличается от другой? Ответу на эти вопросы придется посвятить целый раздел, который можно озаглавить поэтической строчкой:

А заключена в нем вся житейская информация о человеке, носящем конкретное имя. Естественно, что ссылаться на друзей, родственников и знакомых, известных только мне, было бы некорректно. Поэтому я просчитал изложенным выше методом наиболее известных каждому русскому человеку людей и предлагаю следующую информацию для размышления.

А. ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ТИП ДУШИ,

ИЛИ СТИХИЯ МЕТАЛЛА

Активная часть: мужчины — 9, женщины — 4

Приведу короткий список людей, и мы вместе подумаем, что же между ними общего.

Суворов Александр Васильевич — ни разу не побежденный полководец.

Державин Гаврила Романович — величайший поэт России до А. С. Пушкина.

Пушкин Александр Сергеевич — непревзойденный поэт России.

Чайковский Петр Ильич — выдающийся русский композитор.

Есенин Сергей Александрович — выдающийся русский поэт.

Гагарин Юрий Алексеевич — первый космонавт Земли.

Естественно, что приведенные в этом списке люди являются верхушкой активной стихии металла. Что же их объединяет? Ответ на этот вопрос, очевидно, и будет характеристикой для людей «активного металла».

Ну, во-первых, всем им присуще бескорыстное благородство. Они живут так, как этого требует от них душа. Во-вторых, все эти люди достигли вершины своей профессиональной карьеры, то есть им присуще стремление доводить свой профессионализм до немыслимых вершин. В-третьих, они надежны. Ю.А. Гагарина комиссия сочла более надежным, нежели его товарища Г.С. Титова — представителя стихии огня. Мне невозможно представить кого-либо из вышеперечисленных людей угодливо лебезящими или гнущими спину перед начальством. Вот вкратце характеристика людей «активного металла». Разумеется, что не всем дано добраться до таких высот, однако в целом вышеперечисленные характеристики справедливы для подавляющей массы людей «активного металла».

Пассивная часть: мужчины — 4, женщины — 9

Для пассивных стихий вообще, а для металла, в частности, характерны неторопливость в жизни и обстоятельность в действиях. Пассивные люди не годятся для работы на конвейере, и вообще жизнь в условиях цейтнота быстро приводит их к состоянию стресса. Кем же представлен «пассивный металл»?

Брежнев Леонид Ильич — генеральный секретарь ЦК КПСС.

Антонов Юрий Михайлович — популярный современный композитор и певец.

Голиков (Гайдар) Аркадий Петрович — детский писатель.

Ломоносов Михаил Васильевич — знаменитый русский ученый.

Пугачева Алла Борисовна — популярнейшая современная певица.

Как видите, им свойственны те же черты, какие мы определили выше, то есть стремление к профессиональным вершинам и твердость характера. Металл есть металл.

Б. ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ ТИП ДУШИ,

ИЛИ СТИХИЯ ОГНЯ

Активная часть: мужчины — 7, женщины — 2

Активная стихия огня — это весьма эмоциональная стихия. Больше всего — чисто ассоциативно — человек огня связывается в моем представлении с горением охапки соломы: пламя большое, жаркое, много света, но… быстро прогорает. Однако посмотрим, какие люди представляют эту стихию.

Высоцкий Владимир Семенович — не признаваемый властью, однако очень популярный в народе поэт, певец и артист.

Стругацкий Аркадий Натанович — популярнейший писатель-фантаст.

Достоевский Федор Михайлович — знаменитый русский писатель.

Фадеев Александр Александрович — советский писатель.

Титов Герман Степанович — космонавт.

Фанни Ефимовна Ройд (Каплан) — женщина, стрелявшая в В.И. Ленина.

Климент Ефремович Ворошилов — советский военачальник.

Как видим, все это люди весьма подвижные и горячие. Особенно в молодости они зачастую совершают какие-то поступки под влиянием сиюминутного чувства. В принципе это люди металла, но с обнаженными нервами. Это самые пылкие любовники и любовницы. Если они любят, то можете быть уверены, что в чувство они вкладывают всю душу, если ненавидят — способны на убийство. Обычно остроумные, это же качество очень ценят в других людях. Их очень легко обидеть. Начиная незнакомое им дело, они чувствуют в себе неуверенность, но, освоив его, постараются вникнуть во все тонкости, особенно если занятие им нравится. Отрицательная черта — им быстро все надоедает, прежде всего то, что нравится не очень. Свободолюбивые, они стараются выбрать себе такую работу, чтобы было поменьше контролеров и чтобы оставалось побольше времени для собственных проблем. Работают обычно быстро, но им чужда педантичность. Монотонная же работа их просто убивает. В основном это люди свободных профессий: поэты, писатели, свободные фотографы и т. д.; впрочем, люди эти встречаются во всех сферах деятельности. Но что их всех объединяет, так это беззаветная любовь к сексуальным наслаждениям. Достойных сексуальных партнеров они находят только среди одноименной стихии и тогда становятся по-настоящему счастливы. Жаль, что это случается редко. Очень неплохо огненные люди взаимодействуют с людьми металла, с людьми стихии земли с высокой сексуальностью и людьми стихии воды, но очень редко бывают счастливы с людьми стихии воздуха.

Пассивная часть: мужчины — 2, женщины — 7

Эта часть отличается от родственной ей активной стихии огня тем, что, образно выражаясь, горит здесь не солома, а каменный уголь. Менее маневренные, они более постоянны в своих привязанностях, более основательны в работе, но по сути те же, что и активная половина стихии. Вот их представители.

Андропов Юрий Михайлович — член Политбюро, председатель КГБ.

Жуков Георгий Константинович — маршал СССР, победитель фашистской Германии.

Менделеев Дмитрий Иванович — русский ученый-химик.

Гончарова Наталья Николаевна — жена А.С. Пушкина.

Орлова Любовь Петровна — знаменитая киноактриса 30-х годов.

Ну, вот, собственно, и все о стихии огня.

В. РАЦИОНАЛЬНЫЙ ТИП ДУШИ,

ИЛИ СТИХИЯ ВОДЫ

Активная часть: мужчины — 6, женщины — 1

На первый взгляд эту стихию можно перепутать со стихией металла, очень они между собой похожи. Но при ближайшем рассмотрении понимаешь, что если «металлических» людей подвигают «души прекрасные порывы», то людьми воды командует эгоизм. В одних случаях эгоизм тщательно скрывается, в других — с некоторой даже гордостью выпячивается. Это люди холодных, расчетливых страстей. Тем не менее люди стихии воды являются наиболее приспособленными к земной жизни. Почти всегда их сопровождает достаток. Собственно, созданию безбедных условий своего существования, они и посвящают жизнь. Если им это выгодно, могут и лебезить, и заискивать, однако, если им нанесено оскорбление, сверх меры ущемившее их самолюбие, они будут мстить вплоть до потери своего общественного положения и состояния, и мстить будут бескомпромиссно. Если они влюблены, любовь им проще купить, чем завоевать. И тем не менее без стихии воды человечество просто завяло бы. На мой взгляд, именно этим людям принадлежит честь создания товарно-денежных отношений. И еще — люди воды наиболее ортодоксальны по сравнению с людьми других стихий. Вот их представители.

Булгаков Михаил Афанасьевич — писатель, автор «Мастера и Маргариты».

Чапаев (а именно такова подлинная его фамилия) Василий Иванович — герой гражданской войны.

Сахаров Андрей Дмитриевич — опальный создатель водородной бомбы.

Надеюсь, читатель простит меня за столь мизерный список представителей активной стихии воды. На самом деле этих людей много, просто на память они не приходят по заказу. Впрочем, есть недавний пример конфликта между человеком стихии воды и индивидуумом стихии огня. Кажется, замечательный фильм режиссера Э. Рязанова «Ирония судьбы, или С легким паром!» посмотрело уже все население СССР. Артист Ю. Яковлев изображал там человека стихии воды, а артист А. Мягков — человека стихии огня. Каждый из них великолепно сыграл свою роль.

Пассивная часть: мужчины — 1, женщины — 6

Эти люди еще более ортодоксальны, чем их активная половина, но в основном им присущи данные выше характеристики.

Лермонтов Михаил Юрьевич — русский поэт XIX века.

Ефремов Иван Антонович — советский писатель-фантаст, автор романов «Туманность Андромеды», «Час быка» и др.

Раневская Фаина Георгиевна — советская киноактриса.

Г. НЕСТАНДАРТНЫЙ ТИП ДУШИ,

ИЛИ СТИХИЯ ВОЗДУХА (ДЕРЕВА)

Активная часть: мужчины — 8, женщины — 3

В молодости представители стихии воздуха мало чем отличаются от людей стихии огня, но только лет до тридцати — тридцати пяти. Далее их уже не спутать. Постепенно их сексуальная активность идет на убыль, уступая место другим великовозрастным забавам, как-то: алкогольные возлияния, шумные пирушки, карты. Знаменитые слова, обращенные к Стеньке Разину: «Нас на бабу променял…» — могли произнести только люди, принадлежащие к стихии воздуха. Вообще, основное отличие этой стихии от других в том, что относящиеся к ней люди обладают особой логикой, неординарностью мышления и способны потому на неожиданные поступки, выпадающие из общей логической направленности жизни. В их рядах полно авантюристов, путешественников, первооткрывателей. Они любят природу, животных, охоту, рыбалку. Женщины в массе своей — прекрасные рукодельницы. По моим прикидкам, в России примерно половина жителей относится к стихии воздуха. Один поэт в сердцах воскликнул: «Умом Россию не понять… В Россию можно только верить!» Надеюсь, все знакомы со сказками, начинающимися так: «Было у отца три сына: двое умных, а третий…» Этот-то третий и принадлежал к стихии дерева. Однако странным образом ему в конце концов фартило, и он получал принцессу и полцарства в придачу. Любит Бог эту стихию…

Кутузов Михаил Илларионович — полководец, победивший Наполеона, но сдавший Москву.

Миклухо-Маклай Николай Николаевич — путешественник, этнограф.

Пугачев Емельян Иванович — бунтовщик, казак, лжецарь.

Суслов Михаил Андреевич — главный идеолог КПСС.

Пассивная часть: мужчины — 3, женщины — 8

В добавление к вышеописанному здесь некоторые качества усиливаются. Так, упорство незаметно переходит в упрямство (или наоборот), возрастает тяга к авантюризму, реформаторству, переустройству. Беспокойные, одним словом, люди.

Романов Петр Алексеевич — царь Петр I.

Ульянов Александр Ильич — террорист, брат В.И. Ленина.

Хрущев Никита Сергеевич — генеральный секретарь ЦК КПСС.

Д. ОРГАНИЗАТОРСКИЙ ТИП ДУШИ,

ИЛИ СТИХИЯ ЗЕМЛИ

Мужчины и женщины — 5

Действительно, стихия эта — главная. В нее входят люди с наклонностями к лидерству.

Бронштейн (Троцкий) Лев Давыдович — вождь пролетариата.

Сталин (Джугашвили) Иосиф Виссарионович — вождь всех времен и народов.

Ульянов (Ленин) Владимир Ильич — вождь мирового пролетариата.

Косыгин Алексей Николаевич — член Политбюро ЦК КПСС.

Носители этой стихии отличаются особой любовью к власти, они видят в ней не средство, а цель. Сам я неоднократно встречал людей этой стихии, мечтающих если не о министерском портфеле, то хотя бы о тонкой папочке, и непременно чтобы хоть один человек был у них в подчинении.

В семье эти люди сразу же берут власть в свои руки и никогда ее больше не выпускают. И хорошо, если власть они употребляют разумно, на благо семьи, но много здесь и самодурства.

* * *

Ну вот, по-моему, мы получили исчерпывающий ответ на вопрос, что значит принадлежность к какой-нибудь из стихий. Зачастую люди осуждают то или иное поведение, корят человека за то, что он поступает не так, как им хотелось бы, то есть меряют других по себе; супруги пытаются друг друга переделать, не ведая о том, что не в силах изменить личность партнера, а в конечном счете — принадлежность к стихии. И ломаются судьбы, расторгаются браки. А решение лежит на поверхности: надо принимать человека таким, какой он есть, и не стараться его изменить. Но это еще не вся информация, заложенная в имени.

Как только ребенок получает имя, он причисляется к определенной стихии, но при этом становится также и обладателем определенного сексуального темперамента. В какой момент душа вселяется в ребенка — не знаю. Могу только предположить, что имя для ребенка, если душа уже вселилась в новорожденное тело, придумывается не без ее участия. При этом душа, конечно же, не проделывает громоздкие вычисления. Представьте, что вам надо перейти улицу. Можно, конечно, узнать ее ширину, радаром определить скорость движущихся по ней машин и вычислить, когда и с какой скоростью вам надлежит двигаться, чтобы не попасть под машину. На практике вы чувствуете без всяких вычислений, что вот в данную секунду какую-то машину можно пропустить, часть мостовой пробежать, а часть — пройти спокойным шагом. Подобную задачу мы не задумываясь решаем по нескольку раз в день.

Так и душа выбирает себе вариант имени без громоздких нумерологических вычислений.

Кроме принадлежности к стихии, цифры могут рассказать и о сексуальности человека. Если сумма фамилии, имени и отчества есть принадлежность к стихии, то сумма имени и отчества — это сексуальность в пределах стихии. А поскольку сексуальность есть сумма чисел имени и отчества, то и изменяется она в пределах от 1 до 9. В общем случае сексуальность можно классифицировать по схеме:

Высшая сексуальность — 7

Высокая — 5 и 6

Средняя — 2, 4 и 9

Низкая — 1 и 3

Очень низкая сексуальность — 8.

Термин «сексуальность» каждый, как я убедился, понимает по-разному. Давайте договоримся понимать под сексуальностью в общем случае способность к оргазму (потому что не каждому это дано) плюс интерес и готовность к ласкам любых эрогенных зон партнера, в том числе и самых известных, самых чувствительных, благодарно откликающихся на ласки, — гениталий. Причем необходимо помнить, что в большинстве случаев женская сексуальность в целом выше мужской, а оргазмы женщины ощущают гораздо сильнее мужчин. Здесь я для наглядности привожу два графика — мужской и женской сексуальности, на которых видна разница относительной межстихийной сексуальности мужчин и женщин, а также отражена сравнительная разница между мужской и женской сексуальностью.

График разработан для физически и психически здоровых людей активных стихий (начиная с возраста 20 лет), ведущих регулярную половую жизнь.

Сравнительная мужская «стихийная» сексуальность

(сумма имени и отчества = 7 для каждой из стихий)

График, при тех же условиях разработанный для женщин активных стихий, приведен ниже. Поскольку сексуальности стихий земли, воды и металла достаточно между собой близки и почти совпадают, они показаны одной жирной линией.

Сравнительная женская «стихийная» сексуальность

(сумма имени и отчества = 7 для каждой из стихий)

Как видите, женщины гораздо сексуальнее любого мужчины. Как минимум в два раза, а то и в десять, особенно женщины стихии огня.

Как же в этом случае нам, мужчинам, быть? Мой совет прост: не надо стремиться к равному счету в оргазмах с женщинами, лучше еще раз прочитайте определение сексуальности в той части, где говорится о ласках; а потом, сексуальность бывает разной. Для всякого мужчины есть женщина, предназначенная именно ему, надо только повнимательнее присмотреться. А главное, не стесняясь, спрашивайте имя и отчество у понравившейся вам красавицы, ну и, естественно, фамилию, причем непременно девичью. Ибо «стихийная» принадлежность дается при рождении.

Мужчинам, боящимся супружеских измен, лучше взять в жены женщину с низкой сексуальностью, хотя от измены это не застраховывает. Но давайте рассмотрим крайние уровни сексуальности — 7 и 8.

Начнем с сексуальности суммы имени и отчества, равной 8. Это довольно противоречивая сексуальность. Большинство женщин с суммой имени и отчества = 8 просто фригидны, причем эта фригидность неизлечима. Есть такие, что за всю жизнь так ни разу и не испытали оргазм, в поисках которого они перепробовали уйму мужчин. Причем подобная низкая сексуальность встречается у женщин вне зависимости от их принадлежности к стихиям, то есть у представительниц разных стихий. Так что, давая имя новорожденной дочери, уважаемые родители, проявите к ней милосердие, не делайте вашу дочь несчастной, избегайте суммы имени и отчества = 8.

В таблице 2 приведены подсчитанные мною наиболее часто встречающиеся имена и отчества, мужские и женские, так что прежде чем дать девочке имя, загляните туда. К тому же, по-моему, в жизни такую женщину лучше обойти стороной, ибо с фригидной женщиной вряд ли можно найти счастье.

Мужчины с суммой имени и отчества = 8 тоже не очень счастливы. Но имеют кое-какие преимущества. Дело в том, что оргазм у женщин совершенно не влияет на функцию воспроизводства потомства. Но мужчина извергает семя только во время оргазма и потому в молодости может быть довольно плодовитым. Однако начиная примерно лет с 35 обладатель сексуальности «8» замечает, что у него появляются проблемы с оргазмом. А после 45 он фактически становится импотентом. Для многих мужчин это настоящая трагедия, приводящая их порой к суициду.

Другая крайность — это сексуальность с суммой имени и отчества = 7.

У меня была как-то женщина активной стихии огня, которая за один коитус могла испытать и испытывала больше 50 оргазмов (честно говоря, после этой цифры я сбивался со счета). Но могу заверить скептиков, что никакого вреда ей это не приносило, а только полное удовлетворение. И я, и она в то время были счастливы, но, к сожалению, нас разлучила война, и я просто не знаю, жива ли она. Ее звали Лариса (8) Александровна (8), то есть сексуальность ее равнялась 8+8 = 16 = 1+6 = 7.

Вообще, есть имена, явно помеченные Богом: одни сексуальны почти при любом отчестве, другие — полная им противоположность.

Приведу примеры.

Имена «сексуальные» женские:

Алла, Галина, Глафира, Елена, Ирина, Екатерина, Лариса, Марина, Раиса, Любовь, Людмила, Лилия, Маргарита, Наталья, Ольга, Эльвира.

Имена «сексуальные» мужские:

(отчества, от них образованные, — не менее «сексуальны»):

Александр, Алексей, Владимир, Валерий, Георгий, Григорий, Игорь, Олег, Прокопий, Федор, Эдуард.

А теперь имена «несексуальные», даже при хорошем отчестве недотягивающие до установленного номинала.

Женщины:

Валентина, Евгения, Жанна, Зинаида, Ксения, Нина, Оксана, Светлана, Эмма, Яна.

Мужчины:

Вадим, Валентин, Дмитрий, Евгений, Иван, Леонид, Станислав, Степан.

Вот как много информации заложено в имени человека. Теперь рассмотрим для примера жизнь широко известных в народе людей и порассуждаем о счастье. Например, нам хорошо известна семейная жизнь вождя мирового пролетариата. Исследуем ее повнимательнее: Владимир (2) Ильич (7) Ульянов (5). Сумма имени и отчества = 9, сумма фамилии, имени и отчества = 5.

Надежда (5) Константиновна (7) Крупская (7). Суммы соответственно 3 и 1.

Итак, в браке соединились стихия земли (средней сексуальности) и активная стихия воды (сексуальность низкая). Вождь и ортодоксальная молодая женщина, не придающая сексу особого значения, но зато просчитавшая, что в случае успеха мужа на политическом поприще у нее имеется шанс стать первой леди Российской империи. Поскольку сама Надежда Константиновна решающего значения сексу не придавала, она очень скоро взвалила на себя обязанности секретаря-референта мужа. Владимир Ильич абсолютно не возражал и даже всячески поощрял инициативу супруги, но, после окончания срока ссылки в деревню Шушенское, не стал дожидаться окончания срока ссылки молодой жены, а, ссылаясь на революционную необходимость, подался за границу. И я его понимаю: на месте Владимира Ильича так поступил бы каждый. Вся оставшаяся супружеская жизнь была жизнью двух партийных соратников, товарищей по борьбе. Попутно оба супруга развенчали в печати модную тогда «теорию стакана воды», развенчали, вполне искренне веря в то, что писали. Брак их оказался состоявшимся. Но были ли они оба счастливы в этом браке?

Другой пример. Историки и биографы знаменитейшего русского писателя Льва Николаевича Толстого в один голос утверждают, что жена его Софья Андреевна, в девичестве носившая фамилию Берс, оказалась страшной стервой, доставшей знаменитость так, что Лев Николаевич в конце жизни вынужден был покинуть родные пенаты, проклиная зловредную и сварливую жену. Давайте посмотрим, в чем тут дело.

Лев (4) Николаевич (3) Толстой (7) — сумма ИО = 7, сумма ФИО = 5, то есть высшая сексуальность стихии земли.

Софья (3) Андреевна (7) Берс (9) — сумма ИО = 1, сумма ФИО = 1, то есть низкая сексуальность активной стихии воды. Можно смело предположить, что оба супруга искренне не понимали друг друга: вечная сексуальная неудовлетворенность мужа при полном сексуальном насыщении его супруги — именно отсюда их взаимное непонимание.

Софья Андреевна старалась смолоду мужу угодить: нарожала ему кучу детей, даже переписывала ему романы, но муж, по ее понятиям, был ненасытен, и, стоило только чуть ослабить бдительность, как он завел роман с прислугой, на чем и был пойман с поличным. Лев же Николаевич от огорчения и в знак протеста приступил к роману-мечте «Анна Каренина», начав его словами: «Все смешалось в доме Облонских…», имея в виду свой дом и страстно мечтая о такой женщине, как Анна Каренина. Нравы в то время были в свете весьма строгими, и о разводе с Софьей Андреевной Лев Николаевич даже мечтать не смел, однако после случившегося Софья Андреевна постаралась превратить жизнь писателя в сплошной кошмар, чего Лев Николаевич вынести уже не мог. Однажды чаша переполнилась и он сбежал из дома…

Еще пример. Почему А.С. Пушкин так рвался к роковой дуэли с Дантесом? Александр (9) Сергеевич (7) Пушкин (2) — сумма ИО = 7, сумма ФИО = 9 — высшая сексуальность стихии металла, был женат на девице Наталье (5) Николаевне (2) Гончаровой (9) — сумма ИО = 7. Сумма ФИО = 7 — высшая сексуальность пассивной стихии огня, то есть супруги вполне друг другу соответствовали. В добрачный период Александр Сергеевич перепробовал множество дворовых девок и к браку подошел умудренным опытом мужчиной, во всяком случае, он уже знал, что по-настоящему темпераментные и легко возбудимые женщины встречаются нечасто, а потому любил свою жену безумно. И кому еще, как не ему, были хорошо известны ее слабости? Он даже любил повторять, что о жене нельзя говорить даже царю. А тут в свете пошли слухи и сплетни о его любимой супруге. Известно, что самая гнусная сплетня — это та, в которой содержится правда. А правду о темпераменте, возбудимости и любви к сексуальным наслаждениям собственной супруги Пушкин знал лучше всех. Сексуальные мужчины всегда подозрительны, и мысль, что дыма без огня не бывает, хуже огня сжигала душу Александра Сергеевича и толкала его уничтожить виновника, нарушителя тихого семейного покоя, красавца-выскочку Дантеса. Ко всему была затронута его честь… Несколько дней жизни в созданном искусственно кошмаре и… поэт готов сложить голову к ногам суетного света…

Вот так, дорогой читатель, можно анализировать как уже состоявшиеся браки, так и еще не заключенные. Главное — не заключенные. Кандидата в спутники жизни лучше всего проверять по сумме имени и отчества, а также фамилии, имени и отчества до того, как идти с ним в загс. Может быть, лучше и не ходить с ним вообще никуда.

Лучшим из кандидатов будет ваш одностихийный партнер. Главное, чтобы он был достаточно близок к вам по сексуальности. Гармония в сексе — это 90 % счастья в браке. Исключением по стихийной совместимости является стихия земли. Между собой эта стихия совмещается очень редко, как два медведя в одной берлоге. Здесь просто неизбежен конфликт двух вождей и борьба за власть в семье.

* * *

В процессе обкатки рукописи выявились наиболее часто допускаемые, особенно молодыми людьми, ошибки. Постараюсь осветить их подробнее.

1. Недопустимо путать сексуальность человека с принадлежностью к стихии. Помните, что сексуальность характеризует сумма имени и отчества, а стихию — сумма фамилии, имени и отчества. Вместе с тем обе эти характеристики намертво между собой связаны, и одна без другой, по сути, бесполезна.

2. Сочетания сумм имени и фамилии, сумм отчества и фамилии или просто сумма имени никакой информации о человеке не несут.

3. При вычислении сумм имени, отчества и фамилии следует быть внимательным: пользуясь таблицей 1, правильно проставлять соответствующую букве цифру. При вычислении сумм надо тоже стараться не допускать арифметических ошибок. При этом следует знать, что цифра 0 никакой информации не несет, то есть получившиеся при расчете числа, включающие в себя 0, складываются, как и в арифметике, с нулем, например:

10 = 1 + 0 = 1; 50 = 5 + 0 = 5.

Полученные суммы имени, отчества и фамилии, имеющие двузначные числа, рассматриваются как новая сумма двух чисел, пока в результате не получится одна цифра (однозначное число от 1 до 9), например:

АЛЕКСАНДР

1 + 4 + 6 + 3 + 1 + 1 + 6 + 5 + 9 = 36 = 3 + 6 = 9.

Для особо ленивых читателей я разработал таблицу наиболее часто встречающихся имен в России. Сумму имени и отчества можно определять по ней. Ну а в случае отсутствия вашего имени в таблице сумму имени и отчества можно вычислить самостоятельно, пользуясь таблицей 1.

4. Великое разнообразие наших фамилий не позволило разработать для них что-то подобное, но фамилию можно и самому вычислить.

На этом рукопись Ивана Ивановича заканчивалась.

 

Глава 13

КОНЕЦ ИЛЛЮЗИЙ

Наконец настал день, когда Кроум объявил, что пора высаживаться на Жемчужину. Поползновения Озерса стать первопроходцем Кроум пресек в корне, вручив это право Марсу. Марс сделал этот исторический шаг длиной в сорок с лишним световых лет и стоял теперь на острове Атла планеты Жемчужина, настороженно оглядываясь и сжимая автомат. За ним на поляну вышагнул Озерс, потом Сетроум, Мрай, Аргус и Вулканс. Каждый из выходящих прищуривался и оглядывал окрестности. Кроум дал новоселам какое-то время, затем скомандовал:

— Ну, хватит любоваться, за работу!

И на поляну один за другим выкатились три объемных свертка, затем баллоны со сжатым воздухом. Колонисты принялись за дело. Они резво размотали первый тюк. На траву легла полоса длиной сорок метров. Марс присоединил к ней один из баллонов и открыл вентиль. Вскоре полоса превратилась в легкий ангар полукруглой формы, высотой шесть метров и длиной — сорок. Ткань медленно твердела, превращаясь в пластмассу, а рядом разворачивался очередной ангар. Через полчаса на поляне стояли три полукруглых ангара и работа переместилась в один из них.

Груза оказалось так много, что перенести его вручную было бы неимоверно трудно. Однако Кроум уже весьма сноровисто владел управлением установки. Он ввел «коридор» внутрь одного из ангаров, затем по его команде из одного мира в другой был протянут ленточный конвейер, и привлеченные главой палаты лордов солдаты стали складывать на ленту конвейера грузы, предназначенные для переселенцев. Кроум только указывал последовательность погрузки, внутри же ангара работали, растаскивая грузы, новоиспеченные жители Жемчужины. Лишь через шесть часов поток грузов иссяк. Вконец обессиленные колонисты повалились на пол последнего ангара. Кроум вздохнул облегченно — оставались самые пустяки: переправить к колонистам избранных ими невест-волонтёрок и передать Озерсу кристалл. По плану это должно было произойти на третьи сутки после их высадки.

С кристаллом вышла целая история. Озерс втолковывал ему принцип действия установки. Оказывается, основой всего был кристалл алмазила, который, несмотря на его красоту, драгоценным не считался из-за хрупкости. Виной тому были включения в кристаллическую решетку алмазила атомов кислорода, расположенных, вернее, ориентированных бессистемно. На Олле кристаллы алмазила находили обычно вместе с алмазами, которые были не в пример прочнее и потому являлись драгоценными. Озерс одно время занимался физикой твердого тела, и его интересовали пьезоэлектрические кристаллы — те самые, что широко применяются в иглах звукоснимателей или зажигалках. Эти кристаллы, будучи сжаты, выделяют поток свободных электронов (все это Кроум знал еще со школьной скамьи). Озерс экспериментировал с различными кристаллами, в их числе в поле его зрения попал и кристалл алмазила. У этого камня, кроме того, имелось свойство при сдавливании сверх определенной величины рассыпаться в порошок, состоящий из мельчайших, с атомную решетку, кристалликов алмазила. И уже эти кристаллики твердостью обладали изумительной, раз в десять превышающей алмазную. То есть алмазиловую пудру использовали обычно как незаменимый тонкий абразив и широко применяли при шлифовке. Научная любознательность толкнула Озерса выяснить, что получится, если пьезокристаллы подвергнуть бомбардировке свободными электронами, и вот именно кристалл алмазила повел себя здесь нештатно. Озерс, тогда еще студент третьего курса физико-математического факультета, настолько увлекся загадкой алмазила, что постепенно из-под его пера на свет появился новый раздел математики, в котором совершенно по-новому описывались структурные взаимодействия полей микрокосмоса, за что впоследствии студенту шестого курса была присуждена международная премия. Однако Озерс на этом не успокоился, а, потратив почти всю — и весьма немалую — сумму премии на дорогостоящее оборудование, засел за более углубленное изучение открытых им свойств алмазила. А они заключались в том, что алмазил выделял некое излучение, вернее, комплекс излучений, регистрируемая суммарная мощность которого не соответствовала расчетной. Решение проблемы нашлось в том, что алмазил мог взаимодействовать с виртуальным вакуумом, поглощавшим частицы непосредственно вблизи алмазила, но выдававшим их в некотором отдалении от него. Теоретические выкладки с практическим подтверждением Озерс закончил уже в аспирантуре. Еще через год родилась экспериментальная установка. Примерно тогда же Сетроум увлек его идеей «освобождения народа Атлы из-под позорного гнета ненавистного Урфа».

Однако теперь для создания второй установки Кроуму требовалось достать и передать Озерсу кристалл алмазила, причем максимально крупных размеров. Кроум, используя свое положение, выпросил у директора геологического института редкостные музейные образцы алмазила, каждый величиной с гусиное яйцо, но с передачей их Озерсу не спешил, опасаясь, что в суматохе переселения чья-нибудь небрежность превратит кристаллы в абразивную пудру.

Отобранные колонистами девушки оказались не такими уж и подарками. Особого неприятия будущие мужья у девушек не вызывали, но вопросы, которые они, не стесняясь, задавали Кроуму, не раз и не два вгоняли его в краску. Если бы не лимит времени, Кроум постарался бы найти невест поскромнее, но, с другой стороны, так ли уж украшает первопроходца скромность?

И вот настал последний день владения установкой. По телефону Кроум договорился с наместником, что тот ровно в полдень явится на базу со своими людьми, чтобы перевезти аппарат, а сам, одевшись по-походному, неожиданно осознал, что уже простился с Атлой и Оллом и тоже переходит жить на Жемчужину. Нет у него права бросить несмышленых отроков одних на чужой планете, за сорок световых лет от родной земли. Поняв, что решение его твердо и ничто в Атле его не держит, он успокоился, отдал референту необходимые указания и с чистой совестью дал команду отправлять девушек на военную базу. Сам же выехал на правительственном автомобиле.

На базе он первым делом приказал коменданту: как только машина с наместником минует ворота базы, отсчитать ровно 15 минут и заглушить дизель в электростанции. На этом считать свои полномочия исчерпанными и отправляться к постоянному месту службы. Затем Кроум повел девушек в бункер с установкой. Колонисты к этому времени должны были выстроить отдельные коттеджи и надежно заанкерить надувные конструкции. Переправив девушек, Кроум переложил кристаллы в нагрудный карман куртки и посмотрел на часы. Оставалось еще минут пятнадцать. Полистал инструкцию к установке, написанную им специально для наместника, затем попытался изменить место выхода «коридора», с тем чтобы наместник не увидел импровизированный поселок, — отвел его метров на сто пятьдесят к скалам. Едва он закончил возиться, как вошел наместник.

* * *

Арфик Абрагам Кнор все эти полгода чувствовал себя если не обиженным, то уязвленным. В душе его копилось чувство неудовлетворенной мести, так что судьба Кроума и этих сопливых террористов была им решена давно и бесповоротно. Куда бы ни спрятал их этот старый лис Кроум, куда бы ни засунул, все равно он их отыщет и все равно каждый из них понесет наказание, равное нанесенной обиде, то есть — смерть, причем они сами будут умолять Арфика о смерти и принимать ее как великую милость.

Арфик с удовлетворением слушал доклады о суете Кроума, хихикал, когда Кроум завез на базу несколько комплектов надувных коттеджей. Или Кроум хочет его дезориентировать, или старый лис действительно сошел с ума: легче всего вычислить беглецов именно в пустынной местности, а уж отыскать их — не проблема вообще. Подтверждением безумности предводителя послужили девушки, освобожденные из мест заключения, как раз по числу мужчин, исключая того, кого Мрай наметила в женихи себе. Впрочем, возможно, Кроум задумал и отвлекающий маневр. «Все равно я найду их, старая мерзкая лисица», — думал Арфик. В день, оговоренный им с Кроумом как последний, Арфик едва не сгорел от нетерпения. Он уже давно замыслил и обдумал комбинацию, которая вернет его в Урф с повышением, с назначением губернатором столичной области. Об освобождении губернатора от должности и вообще от жизни Арфик позаботится немедленно после вручения ему Кроумом заветной установки. Только бы побыстрее истекали эти самые длинные сутки в его жизни.

Но вот они истекли. Арфик ехал в сопровождении личного эскорта, и на щеках его играл лихорадочный румянец. «Нельзя так возбуждаться, — подумалось ему. — Это вредно отражается на здоровье и продолжительности жизни. Чертов адреналин! Волнуюсь, как перед первым в жизни свиданием». Он равнодушно скользнул глазами по фигуре вытянувшегося перед ним коменданта базы. Поскольку разведка наместника не напрасно ела его хлеб, экскурсоводы наместнику не требовались, водитель остановил машину у входа именно того бункера, в котором Арфика ждала заветная цель. Он нарочито поспешно покинул машину, бросив негромко: «Я сам», открыл бронированную дверь и неторопливо стал спускаться.

— Ну, наконец-то! — послышался голос Кроума, когда наместник достиг дна. — Я уже начал волноваться, не случилось ли с вами чего-нибудь. Хотя — что вообще может с вами случиться, Арфик?

— Вы правы, Кроум. Где же она?

— Непосредственно перед вами, Арфик. А вот и инструкция с правилами пользования… Извините, написано от руки, но почерк, по-моему, разборчивый. Вы человек умный, поймете, что здесь к чему. А теперь позвольте пожать вашу руку и сообщить, что я решил отсрочить собственную смерть и намерен покинуть вас, Арфик, прямо сию минуту. Прощайте, и дай Бог вам удачи.

С этими словами Кроум повернулся и шагнул чуть в сторону от установки, туда, где в светлом пятне угадывались очертания какой-то скалы. И он ушел бы, если бы не внезапно поднявшаяся из глубин Арфика ярость. Арфик выхватил пистолет и выстрелил в спину черной фигуры. Кроум оглянулся, лицо его выражало недоумение и боль. В следующий момент он рухнул, нелепо взмахнув руками, и остался недвижим. Наместник усмехнулся, подошел ближе и только тогда заметил, что по пояс тело Кроума лежит в траве, а ниже пояса — в бункере.

«Не хватало мне только твоих ног, — подумал Арфик. — Надо вытащить его вон. К своим ведь небось пытался уйти. Вот пусть они и найдут его труп как предупреждение о собственной судьбе. Вытащу его…»

Арфик перешагнул через покойного, нагнулся, взял его под мышки и, протащив несколько шагов, отпустил. Постоял со скорбным выражением на лице, хотел даже снять шляпу, но тут заметил на куртке Кроума что-то белое. Быстро нагнувшись, Арфик сунул руку во внутренний карман, и, как ожидалось, в ладони его задержалось некоторое количество мелкого, словно пудра, белого порошка.

— Да, вещие сны мне еще никогда не врали, — констатировал Арфик, отряхивая ладонь.

В это время комендант базы, как ему приказал Кроум, заглушил дизель и стал собираться домой.

— Прощайте, Кроум, — сказал наместник. — У меня еще сегодня очень много дел. И не обижайтесь, мы оба сдержали свои обещания. До встречи в аду.

Арфик сделал несколько шагов назад, ожидая, что очутится в бункере, но этого не произошло. Он вернулся на прежнее место и повторил свою попытку. Снова безрезультатно. И пятая, и десятая попытки ровно ничего не изменили, и тогда наместник сел на землю и завыл от отчаяния.

 

Глава 14

НЕ В ДЕНЬГАХ СЧАСТЬЕ

Дня через четыре в техникуме ко мне подошла Галка:

— Юра, я нашла покупателя на твое золото, вот, держи, — и отдала мне четыре сберкнижки. — Здесь пятьдесят четыре тысячи рублей. Все вклады в разных сберкассах.

— Ты что? — изумился я. — Ты серьезно?

— Конечно. Все книжки на твое имя. По 13 тысяч 500 рублей на каждой.

— Галка, это же незаконно.

— Какой тебе смысл отдавать государству семьдесят пять процентов от этой суммы?

— Но зачем мне столько денег?

— Пригодятся.

— А что я скажу маме?

— Скажи, чтобы она не очень-то распространялась, откуда деньги.

— Послушай, я думал, ты шутишь. Мне не нужны эти деньги!

— Юра, пора расставаться с розовыми очками.

— С какими очками?

— Послушай, прячь книжки и не строй из себя идиота. Мне надо идти.

— Но как же…

— Ты начинаешь мне надоедать. Пока.

Я остался один в суровой задумчивости. Сберкнижки в нагрудном кармане пиджака буквально жгли мне грудь. Что с ними делать, я не знал. Я чувствовал себя и Крезом, и мошенником одновременно. Машину, что ли, купить?..

Дома я чистосердечно все рассказал маме. Однако, когда она подержала в руках сберкнижки, с ней чуть не случился инфаркт. Она то смеялась, то плакала, и я не мог ее оставить, чтобы сходить к Мишке и поделиться новостями еще и с ним. Наконец мать успокоилась и тут же взяла — впрочем, я мягко выражаюсь, — нет, вырвала у меня слово, что я ничего не скажу Мишке, ибо тот непременно поделится новостью с матерью, а там пойдет… Все узнают, и до властей дойдет. Того и гляди, конфискуют.

Но не поделиться с Мишкой я не мог. Хотя подозревал, что вряд ли эту «сделку» он одобрит, что, собственно, и получилось, но лучше по порядку.

Мама принесла с работы размноженные наши чертежи, один комплект оказался лишним, и я решил оставить его себе на память. Остальные отпечатки я, не разделяя на форматы, свернул в рулон, присовокупил к ним оригиналы и отнес Мишке. Он, конечно, обрадовался, но я частично связывал нашу работу со смертью Куба, с тем, что в трудную минуту оставил его одного, и дурмашина теперь вызывала у меня неприязнь. Мишке же за это время пришли в голову еще какие-то идеи, но я отверг их на корню и принялся за самобичевание.

— Юрка, прекрати это, откуда мы знали, что он помрет? И потом, он свою жизнь прожил, хорошо ли, плохо — не нам судить, да и мы не бессмертны, все там будем. Для вечности, куда попал Куб, сто лет не срок, да ты еще попробуй до сотни дожить, так что свидитесь там и встретитесь. Сам подумай, обвинять себя в его смерти — все равно что считать себя причастным к тому, что идет дождь или снег. При чем здесь ты?

— Но я оставил его одного!

— С чего ты взял? С ним была Лариса. Не он же сам тебе звонил. А Лариса ему все равно что жена, так что без близкого человека он не остался. И еще: почему ты решил, что родней тебя у него никого нет?

— Как почему? Золото-то он оставил мне, а не Ларисе Григорьевне!

— Какое золото?

Я понял, что проболтался, но пути для отступления не увидел.

— Понимаешь, он мне оставил золотую табакерку, набитую золотыми монетами.

— Это Куб-то? Откуда у него золото?

— Не знаю, сам удивляюсь. Что с ним теперь делать?

— А много там?

— На пятьдесят четыре тысячи.

— Ого! Ты что, его уже продал?

— Так получилось. В общем, да.

— Что-то ты темнишь, Юрка.

— История действительно загадочная. Сам-то Куб — да ты же видел! — всегда был не богаче церковной мыши. Я разглядел его подарок только дома. Думаю, что это за тяжесть такая. Открыл, а там — золото. Монеты царской чеканки, килограммов на пять все это потянуло. Показал Галке, и она сказала, что знает человека, который это у меня купит. Я не поверил, но позавчера она отдала мне четыре сберкнижки. Так что я теперь буржуй.

— И эта здесь же!

— Что значит «и эта»?

— Погоди! — Мишка взял с подоконника журнал «Работница», полистал. — Ага, вот. Почитай.

В разделе «Ровесница» были напечатаны отрывки писем в редакцию, конкретно Мишка тыкал в письмо некой Галины Звягинцевой из Ставрополя:

«…Я счастлива, что обеспечена всем. Не могу представить себя на месте некоторых моих сокурсниц, у которых родители — простые рабочие, зато „хорошие люди“. Ну какая польза их детям от этого? Некоторые из них даже на море ни разу не были. Замуж, если не получится по любви, я выйду по расчету, чтобы мои дети тоже были обеспечены всем. А такие, как Наташа, завидуют нам, из кожи вон лезут, чтобы стать с нами на одну ступеньку, а когда не получается, начинают кичиться тем, что они просто „хорошие люди“…

Галина Звягинцева,

г. Ставрополь».

— Ты что, хочешь сказать, что это написала наша Галка? Не верю! Да нет, этого не может быть! Ну что ты, Мишка. Мало ли в Ставрополе Галок Звягинцевых? Да вот еще, станет она выхваляться! Нет, не верю. Это какая-то глупая курица, а не наша Галка!

— А почему ты так уверен?

— Она хоть раз при тебе хвасталась чем-нибудь?

— Зачем же ей выказывать перед нами свое превосходство? Ни я, ни ты ее бы не поняли. Во всяком случае, завидовать не стали бы. Но в журнал, чтобы уязвить некую Наташу, а в ее лице и всех остальных малообеспеченных девушек, — пожалуйста!

— Да нет, Мишка, Галка до этого не опустится. Не та порода.

— А, — махнул рукой Мишка, — все вы, буржуи, одной грязью мазаны. И Куб вон, прикидывался нищим… Ты ко мне теперь в классовые враги попал. Теперь небось тоже «шестерку» купишь и здороваться перестанешь…

— Мишка! Как у тебя только язык повернулся!

— Я что-то не так сказал?

— Мне что, отдать эти деньги тебе?

— А мне они зачем?

— Чтоб ты заткнулся!

— Ну ладно, извини. Слышь, Юрка, ну извини, я сказал. Настроение ни к черту, вот и язык разболтался. Мир? — Он протянул мне руку.

— Мир, — согласился я. — Но все-таки ты гад.

* * *

Эта сессия была последней. Затем госэкзамены, дипломное проектирование и защита диплома. За неделю до сессии на занятиях появился Мишка. Но после того разговора в наших отношениях стал сквозить холодок, хотя внешне все вроде бы выглядело как обычно. Галка, та вообще в себе замкнулась. Или дело было во мне самом? Я попробовал как-то еще раз подкатиться к ней с разговором о любви, мол, теперь нас имущественное положение не разделяет, но она быстро заткнула мне рот какой-то резкой фразой. В целях облегчения тяжести на душе я хотел посетовать на судьбу Мишке и начал разговор издалека, мол, не в деньгах счастье…

— …А в их количестве, — подытожил он, на чем мои сетования прервались. Гад он все-таки. Я еще ни рубля не истратил из Кубова наследства, а он меня в классовых врагах числит и думает, что у меня психология вмиг изменилась. Господи, Иван Иванович, зачем ты меня так наказал?

В последний день сессии Галка снова оттащила меня в сторону и, убедившись, что нас некому подслушать, сунула в руки полиэтиленовый пакет и зашептала на ухо:

— Юра, это твой миллион. Возьми пакет, не привлекая внимания, и при людях не вздумай рассматривать. Здесь пятьдесят сберкнижек, некоторые из иногородних сберкасс. Дома разберешься, что к чему. А мне некогда, пока.

— Галка, не делай из меня идиота! — взорвался я. — На кой ляд мне деньги, если ты не моя?

— После поговорим. Тебя еще армия ждет.

После этих слов я сник. Действительно, армия. Два года еще как собаке под хвост, и никуда не денешься. А здесь парней — пруд пруди, уведут же без меня! Хоть плачь…

Тема диплома у меня была стандартная: «КИП и А квартальной котельной». Схемы я передрал из типового проекта, ну, расчеты самому пришлось, конечно, делать. Одним словом, с проектом я справился за неделю. Остальные дни просто валялся на диване, размышляя, какой я несчастный. Мишка со своим тоже в неделю управился, потом примерно на две недели буквально пропал без вести. Как я потом узнал, пропадал он в КГБ, презентацию дурмашины делал. Коротко мне сообщил, что дурмашину увезли в Москву, а ему велели ждать. Но тут прошли слухи, что СССР ввязался в Афганистане в войну и туда введен «ограниченный контингент вооруженных сил». И еще раз меня удивил друг: пришел ко мне с предложением изъявить в военкомате желание добровольно служить в этом самом «ограниченном контингенте».

— Ты что, Мишка? Там же боевыми патронами стреляют! А нам всего по 18 лет. Убить же могут!

— Испугался?

— А ты не боишься?

— Я? Нет. Это же наш интернациональный долг! Поможем афганцам построить социализм.

— Чтобы они, как и мы, в нищете жили?

— Ах да… Ты же теперь буржуй. Извини.

— При чем здесь это? — взорвался я. — Мы фашистов победили?

— Ну, победили.

— В Германии что, разрушений меньше, чем в СССР, было?

— Она же меньше! Конечно.

— И фашистов меньше убили… Не в этом дело! Почему они живут лучше нас?

— Кто тебе это сказал?

— Ну, хотя бы Куб!

— Контра он недобитая! И тебе мозги за…л! Значит, не хочешь?

— Хорошо! Мы в России сами с белыми справились, никого помочь не просили, еще и Антанту поперли. Почему бы афганцам самим не разобраться? Не уверен я, что они за наш социализм потом спасибо скажут. Нет, не хочу. Добровольно не хочу. Если только прикажут, тогда — другое дело. А так — нет.

— Ну, как знаешь.

И Мишка ушел. Я после его ухода еще долго чувствовал себя предателем. Не Родины, нет. Нашей с Мишкой дружбы. Ну хоть бы кто-нибудь его остановил! Но я знал, что никто его не остановит и не переубедит. Мишка сам выбрал себе дорогу и пройдет ее до конца. Такой уж он человек.

Защита диплома прошла на удивление гладко. Получил «отлично», а при выходе из аудитории, где проходила защита, Игорь Финько вручил мне повестку в военкомат. Меня призывали на службу. Разумеется, имея столько денег, я в принципе мог бы и откупиться от службы — была и такая мысль, просто я этого сделать не смог, не захотел. Этим бы я точно предал Мишку. Нет, не в деньгах счастье…