В 1917 году промышленник и финансист Павел Рябушинский писал в газете «Утро России»: «Мы вот теперь говорим, что страна стоит перед пропастью. Но переберите историю: нет такого дня, чтобы эта страна не стояла перед пропастью. И все стоит». Стоит ли сегодня с высоты нашего обманчивого всезнания снисходительно подтрунивать над благодушным оптимизмом Рябушинского на пороге катастрофы. В его словах есть правда. Слишком легко, сетуя на превратности судьбы, мы нарицаем населяемые нами времена «последними», слишком часто прибегаем к сильным эпитетам и драматическим сравнениям. И от того так трудно, подчас невозможно оценить истинное положение дел, действительно ли мы стоим над бездной или движемся, пусть и преодолевая серьезные препятствия, — на безопасном расстоянии от ее края.

Вот и слово «Смута», которым нарекли переплетение трагических событий, потрясших Россию в самом начале XVII века, их современники, растиражировано, прилеплено к самым разным отрезкам отечественной истории. Чуть ли не каждому новому поколению русских людей казалось, что оно живет в смутные времена. Но проходили годы, и оказывалось, что Смута — это все-таки нечто иное, нечто большее, чем «рядовое» нестроение. Но можно ли, не дожидаясь суда истории, отличить Смуту от ее подобия?

Недостатка в горестях и страданиях Русь на самом деле никогда не испытывала. Но редко когда они оборачивались социально-политическими катаклизмами, которые подрывали сами основы государства. Чтобы переступить черту, отделяющую смуту от Смуты, требуется Великая Иллюзия, всеобщая вера в чудодейственный рецепт мгновенного излечения от хронических недугов. Смута на Руси, что в наши дни, что в седой древности, всегда начинается с радостного волнения, с восторга, который переполняет русскую душу, выплескивается наружу, сливаясь с восторгом толпы, подобно волне расходится кругами по городам и весям. Чего ликует народ православный, какую великую победу празднует? А празднует он освобождение от морока, прощание с бедами, расставание с напастями. Так было в феврале 17-го, так было и в августе 1991-го.

Так было и четыре столетия назад. Нехорошо начинался на Руси век семнадцатый. Страшный неурожай и голод три года терзали государство: люди лежали на улицах и, подобно скоту, пожирали летом траву, а зимой — сено. Муки плоти перемежались со смятением духа. Ближние оборачивались врагами. Дальние внушали страх. Зло и обман, ненависть и смерть множились на земле. Разжирели ростовщики, что бесстыдно наживались на бедах простолюдинов; расплодились лихие разбойничьи ватаги, подступавшие к самой Москве; поощряемые властью, повсеместно выныривали соглядатаи и доносчики, по навету которых невинные пропадали в мрачных застенках. Как повествует летописец, «жены на мужей доносили, а дети на отцов, и от такого ужаса мужья от жен своих таились, и в тех окаянных доносах много крови пролилось неповинной: многие от пыток померли, иных казнили, иных по темницам рассылали, дома разоряли; ни при каком государе таких бед никто не видел».

Сама природа гневалась на непотребные дела земные. «По ночам на небе появлялось грозное сверкание, как если бы одно войско билось с другим, и от него становилось так светло и ясно, как будто взошел месяц; временами на небе стояли две луны, а несколько раз три солнца, много раз поднимались невиданные бури, которые сносили башни городских ворот и кресты со многих церквей. У людей и скота рождалось много странных уродов. Не стало рыбы в воде, птицы в воздухе, дичи в лесу, а то, что варилось и подавалось на стол, не имело своего прежнего вкуса… По ночам раздавался такой вой волков, подобного которому еще не бывало на людской памяти» — писал современник.

Измученные люди жаждали избавления — избавления чудесного — как пробуждения от затянувшегося дурного сна, когда уже понимаешь, что кошмарное и тягостное только видится, но не хватает сил порвать обволакивающую тебя бесплотную, но непреодолимую завесу. Вся Земля уже поняла и согласилась, в чем причина несчастий, а вернее с тем, кто их виновник, — государь Борис Годунов, убийца, интриган, властолюбец. Ждали избавителя.

И вдруг из смутных чаяний, приглушенных разговоров, дивных слухов возник призрак, который стал стремительно обретать кровь и плоть, потому что его ждали, в него страстно поверили тысячи и тысячи. Люди всегда жаждут чуда, но в кои то веки оно становится очевидностью — воскрес коварно убиенный в мае 1591-го царевич Димитрий Иоаннович, сын Грозного царя; воскрес, чтобы отомстить подлому убийце; воскрес, чтобы вернуть у похитителя принадлежащий ему престол; воскрес, чтобы восстановить попранную справедливость и вернуть в страну довольствие и покой; воскрес, чтобы править своим народом по Божьим установлениям. Как тут не праздновать православным, как тут не радоваться.

Царствование многомудрого самодержца Бориса Годунова, вчера еще неколебимое, таяло, как ночная мгла от первых утренних лучей. Близился долгожданный рассвет. Москвичи, желая удачи приближающемуся к городу Димитрию, громко восклицали: «Дай Боже, чтобы истинное солнце снова взошло бы над Русью. До сих пор мы сидели во мраке, теперь снова забрезжил истинный свет». Француз Жак Маржарет с восхищением писал о том, что новый монарх давал подданным «понемногу распробовать, что такое свободная страна, управляемая милостивым государем». Лжедмитрий разослал по приказам строгий указ, повелев, чтобы приказные и судьи «без посулов решали дела, творили правосудие и каждому без промедления помогали найти справедливость». Разоблаченных взяточников били палками, водили по улицам с кошельком, привязанным к шее. «Мы — непобедимейший монарх Божьей милостью император, и великий князь всея России, и многих земель государь, и царь-самодержец…», — именовал себя Димитрий.

Но не прошло и года, как чудесно обретенный государь валялся растерзанный и бездыханный на Красной площади с маской на срамном месте и дудкой во рту, чем снабдили покойника торжествующие заговорщики. Очевидцы свидетельствуют о немалом числе охотников поглумиться над телом убиенного. Москвичи же в большинстве своем не злорадствовали, а недоумевали, предчувствуя новые, еще более страшные бедствия. Димитрий, казалось, уснул навеки, однако Смута не кончилась, а только разгоралась: призрак воскресшего оказался куда живучей, куда опаснее, чем его плотская оболочка. Русские люди решительно отказывались расставаться с чудом, с воплощением своих чаяний.

В Смуту русские люди впервые увидели, как власть валяется в грязи, как «праведное солнце» дробится на множество осколков. Их подбирают с земли и словно блестящие побрякушки примеряют на себя неведомые смельчаки, которые купаются в этом завораживающем блеске, теряя чувство реальности, захлебываясь чужой и собственной кровью. В 1608 году самозванцы Лавр, «сын» царя Федора Ивановича, и Август, «отпрыск» самого Грозного, встретили на Волге некоего Осиновика, выдававшего себя за сына царевича Ивана Ивановича. Коллеги повздорили, и «дядя» с «племянником» повесили незадачливого Осиновика. Позже Лавр и Август заявились в Тушинский лагерь к самому главному самозванцу — Лжедимитрию II. Неизвестно, на какой прием они рассчитывали, но «царик» поступил в соответствии с корпоративной этикой самозванческого цеха — незваных родственников казнили.

Смута — это торжество холопов. Не дворян, не крестьян и ремесленников, и даже не казаков и гулящих людей, а именно холопов — дворовых полурабов. Холопами были и самозванец Григорий Отрепьев, и разбойничий вожак Иван Болотников. Холопами оказались многие родовитые вельможи. Воевода Дмитрий Мосальский обратился к своему коллеге по другую сторону границы — литовскому наместнику в Мстиславле с предложением прислать «служивых всяких людей на государевых изменников», рисуя при этом следующие соблазнительные перспективы: «когда Петр Федорович и завоюют власть в Москве и будут на прародителей своих престоле на Москве, и вас всих служивых людей пожалуют своим великим жалованьем». «Божией милостию государь Петр Федорович» — это самозванец, беглый холоп Илейка, перед которым пресмыкается князь из рода Рюриковичей, а «государевы изменники» — люди, верные присяге царю Василию Шуйскому. А потомок основателя Литовского государства Гедемина князь Иван Волынский униженно просил польского командира Яна Сапегу замолвить словечко перед неведомым бродягой из белорусского городка Пропойска, обернувшимся Лжедмитрием II: «Да смилуйся, буди мне помощник, чтоб государь пожаловал меня, холопа своего Ивашка Волынского, велел бы мне поместейцо дать». Холопы — с родословной и без оной — привязывались не к Родине, не к родным, не к трону или царствующей династии, а только лишь к хозяину, к тому, кто в данный момент одерживает верх, кто щедрее жалует.

Смута — это всегда горькое похмелье. Хаос, воцарившийся на русской земле, принес ей куда больше горя и страданий, чем голод и нестроения времен Годунова. Рассказывая о переходе годуновской армии под знамена самозванца Григория Отрепьева, современник этих событий голландец Элиас Геркман философски замечает: «Здесь с русским войском случилось то же, что обыкновенно бывает с простым народом, который постоянно, по самой природе своей, желает перемен и, будучи увлекаем жаждою новизны, избирает новое, но оно редко бывает хорошо». Заметьте, что Геркман, говоря о русских, характеризует человеческую природу вообще. Он повторяет избитую истину — уже в те времена она слыла таковой, не утратив злободневность по сию пору.

Апофеоз Смуты наступил поздней осенью 1610-го, когда исчезла, растворилась центральная государственная власть — в Москве верховодили польские гетманы и русские предатели, не осталось ни русского войска, ни национального административного аппарата. Но с этого момента начинается выздоровление. Не на кого надеяться. Не к кому взывать. Некому мешать. Если хотите, вот вам одна из главных заповедей Смуты: чем глубже кризис, тем меньше российская власть способна его преодолеть, и так до той последней точки, до самого краешка пропасти, пока она не уйдет в сторону, уступая место народу, протрезвевшему и прозревшему. Так в истории государства Российского случилось однажды. Но кто уверен в том, что это не повторится…

Прежде на Руси основная масса населения не вовлекалась во внутренние междоусобицы, во время которых государственное здание испытывали на прочность исключительно члены правящей фамилии. В первой половине XV века даже приключилось подобие гражданской войны между великим князем Василием II Темным и его беспокойными родичами. Впрочем, это было именно подобие войны, так как, несмотря на затяжной характер конфликта, который длился более четверти века, основная масса населения оставалась безучастной к политическим распрям. Следующему правителю Руси Иоанну III во время Ахматова нашествия 1480 года пытались угрожать военной силой его родные братья, однако внешних и внутренних врагов удалось без особых усилий усмирить. Происходившие в последующие годы династические споры о будущем наследнике великого князя, несмотря на остроту, не вышли за пределы дворцовых покоев. Нестроения времен малолетства Иоанна Грозного, связанные с борьбой различных боярских группировок, завершились естественным образом, после того как царь повзрослел и взял бразды правления в свои руки.

На Руси не существовало оппозиции самодержавию — ни в верхах, ни в низах. Оппозицию эту породил Иоанан Грозный — сначала в своем воспаленном воображении, угадывая повсюду коварных врагов, а затем и наяву, создав опричное войско для войны с собственным народом. Опричнина, просуществовавшая несколько лет, оставила глубокий след в сердцах русских людей, которым слишком наглядно продемонстрировали, как можно благополучно наживаться, получать чины и награды, обирая и убивая единоверных. Оказалось, что преступления остаются безнаказанными и даже поощряются в особых обстоятельствах. При Грозном этим обстоятельством стала царская воля, в Смуту — хаос и безвластие или, точнее, многовластие. Обе крайности сходятся — произвол тирана и разгул анархии есть беззаконие, то есть нарушение привычного порядка, попрание справедливости, забвение Божьих заповедей и обычаев предков. Бытовавшее тогда слово «беззаконник», которое обозначало мятежника, ниспровергателя основ, одинаково подходит и для опричных карателей, и для споспешников многочисленных самозванцев.

Смутотворцы начала XVII столетия стремились в первую очередь укоренить столь благоприятное для них безначалие. Опричники ревностно исполняли приказы самодержца, но укрепляли ли они тем самодержавие? Опричнина нанесла разящий удар по государству, как его понимали русские люди, и как его формулировал Василий Ключевский — «богоучрежденныйцерковно-народный союз для достижения целей общего блага, духовного и материального». Однако и власть слабела: враждебная народу, обреченная на одиночество, она становится слишком зависимой от верных слуг. Эту грозу, очевидно, почувствовал царь Иван Васильевич, который сначала принялся уничтожать своих подручных, а потом и вовсе упразднил опричнину. Но осталось развращенное поколение, поселился в некрепких Душах соблазн безнаказанного грабежа. Иные стали воспринимать беззаконие как самый прямой путь к обладанию прелестями мира сего. И тогда правительство, которое обычно стоит на страже порядка и традиций (исключение — Грозный), становится естественным противником беззаконника. Стоит государству ослабнуть, смутотворцы поднимают голову, стремятся опрокинуть сложившийся государственный строй.

Грозный породил не только сокрушителей порядка, но и собственно самозванчество. Царь Иоанн Васильевич — великий пересмешник и пародист, всю жизнь охотно примерявший маски и личины, в 1575 году придумал самую нашумевшую свою пародию — на время оставил престол и нарек царем татарского князька Симеона Бекбулатовича. Невсамделишный государь обладал всеми атрибутами державной власти, и его «подданный» Грозный подавал челобитные, строго соблюдая правила эпистолярного этикета, принятого при обращении к монарху: «Государю великому князю Семиону Бекбулатовичу всеа Русии Иванец Васильев со своими детишками… челом бьют, чтоб еси, государь, милость показал…» Если Симеон оказался самозванцем поневоле, то Грозный не без удовольствия играл роль холопа Иванца Васильева, видимо не понимая, сколь соблазнительный пример он подает русским людям своим экстравагантным поведением. Царь, по выражению современника, «играл Божьими людьми». Наступит время, и Божьи люди станут играть в царя.

Чтобы победить Смуту от русского человека начала XVII века требовалось преодолеть апатию, равнодушие, разобщенность, протрезветь, заново научиться различать и оценивать по достоинству добро и зло, истинное и ложное, главное и второстепенное, различать друзей и недругов. Это было тем более непросто, что недруги в ту пору объявились доселе невиданные — не диковинные племена, не пришедшие издалека супостаты, а единородные, единоверные люди, которые оказались страшнее самых лютых врагов. «Беззаконники», выступая под знаменами различных самозванцев против правительства Шуйского, беспощадно грабили, мучили и убивали соотечественников — служилых людей, посадских, крестьян, монахов и священников.

В Смуту антигосударственные, антироссийские силы впервые вышли на политическую сцену, и не просто проявили себя, но и стали играть одну из ведущих ролей в общественной жизни нашего Отечества. И тогда и в дальнейшем от активности этих сил, их способности сформулировать соблазнительные идеи, увлечь за собой толпу зависит, как будут развиваться события, обретет ли социально-политический кризис, от которого не застраховано ни одно государство, разрушительную силу национальной катастрофы.

Откуда появились смутотворцы на Руси и чем они роднятся с их многочисленными и многоликими преемниками в последующие эпохи, в чем секрет их ненависти к собственному народу. Ответы на эти вопросы и составляют для нас главный урок Смуты. Если, конечно, само понятие «уроки истории» имеет право на существование, поскольку уроки эти либо не выучиваются, либо забываются в тот момент, когда о них самое время вспомнить.