Украденное ополчение
Заключая в августе 1610 года соглашение с гетманом Жолкевским, московское правительство стремилось тем самым дезавуировать февральский договор между поляками и тушинцами, перехватить у последних инициативу. Но воровские бояре давно обжились в лагере Сигизмунда III, успели заслужить расположение короля, который, став в Москве хозяином положения, не церемонясь, отодвинул «Семибоярщину» на обочину политической жизни. «Хорошего» гетмана Жолкевского сменил «плохой» гетман Александр Гонсевский. Под начальство командующего оккупационным гарнизоном перешло и стрелецкое войско. Поляки поставили верховодить Русью правительство «тушинцев» М. Г. Салтыкова, князей Ю. Д. Хворостинина и В. М. Масальского, дворян Н. Вельяминова и И. Безобразова и прочих, подчас самых худородных людишек, вроде кожевенника Федьки Андронова.
Расположившись на вершине власти, новоявленные правители державы принялись неутомимо доносить друг на друга своим хозяевам. Так Андронов горько жаловался Льву Сапеге на Салтыкова: «Надобно воспрепятствовать, милостивый пан, чтоб не раздавали без толку поместий, а то и его милость пан дает, и Салтыков также листы дает на поместья; а прежде бывало в одном месте давали, кому государь прикажет; и я боюсь, чтоб при такой раздаче кто-нибудь не получил себе богатой награды за малые заслуги». Салтыков не оставался в долгу и «сигнализировал» тому же литовскому канцлеру о проступках своего коллеги Андронова: «Много казны не в недоборе, потому что за многих Федор Андронов вступается и спускает, для посулов, с правежу; других не своего приказа берет себе под суд и сам государевых денег в казну не платит».
Позже региональное «воровское» правительство под руководством И. М. Салтыкова образовалось в Новгороде. И здесь тон задавали самые одиозные представители тушинского и калужского дворов: «дворецкий» князь Семен Звенигородский, «стольник» князь Федор Черный Оболенский, дьяки Петр Третьяков и Денис Сафонов. Первое сборище коллаборационистов прикрывало военную диктатуру поляков, второе — шведов. «Ворята» дорвались до власти и без помощи Вора, значительная часть прежних сторонников «царика» в его услугах давно уже не нуждалась. Он оказался никому не нужен и потому обречен. В декабре 1610 года второго Лжедмитрия, некогда неведомого арестанта из городка Пропойска, затем властелина половины России, зарезали на охоте собственные телохранители.
Но России это уже помочь не могло. Красивая конструкция с православным царем Владиславом, Думой и Земским собором на вершине так и осталась на бумаге. Но очень многие в России продолжали горячо верить в то, что королевич вот-вот прибудет на свой престол и на русской земле восстановится порядок. И не стоит обвинять наших предков в наивности: на тот момент измученному пятилетними потрясениями россиянину призвание Владислава представлялось наиболее очевидным, реальным, да и, наверное, единственным выходом из Смуты. О притягательной силе этой иллюзии можно судить по «Новой повести о преславном Российском царстве», составленной в самом конце 1610 года.
Неизвестный автор уверен, что королевич способен стать подлинным православным государем: «И нам бы его, по нашему закону, аки новородити, и от тмы невъдения извести, и, аки слепу, светь дати, и на великий престол возвести, и посадити, и скипетръ Российскаго царства вручити… И тех бы врагов нашихъ и губителей от нас съ царствующего града и изо всея нашея земли вон выслати и выгнати, аки злых и гладных волковъ, в свою их проклятую землю и веру…» Сигизмунда автор повести именует «супостатом и врагом» и даже противопоставляет короля его сыну Владиславу. Известный в Москве только понаслышке, гипотетический монарх не только должен стать царем, но и возглавить освободительное движение… Судите сами, насколько велико стремление автора и немалого числа его единомышленников выдать желаемое за действительное.
Москвичи окончательно распрощались с иллюзиями к весне 1611 года. Не осталось больше сил — ждать прибытия Владислава, надеяться на восстановление порядка, терпеть бесчинства поляков и их русских приспешников. В марте в городе вспыхнуло восстание, военным руководителем которого стал князь Дмитрий Пожарский. Чтобы сломить сопротивление патриотов, поляки по совету Михайлы Салтыкова подожгли город. В это время к столице подходило войско, которое впоследствии историки окрестят первым земским ополчением. Термин представляется верным лишь по формальному хронологическому признаку: оно предшествовало ополчению, во главе с Мининым и Пожарским, освободившему Москву осенью следующего 1612 года. Между тем различия между двумя этими формированиями носят принципиальный характер.
В исторической литературе принято разделять три элемента так называемого «первого ополчения»: «земский» — его возглавлял Прокопий Ляпунов, «казачий» — атамана Ивана Заруцкого, и «тушинский» — воровского боярина Дмитрия Трубецкого. Что за человек встал во главе земцев? В те годы, когда измена почти перестала считаться чем-то предосудительным, предводитель рязанского дворянства Прокопий Ляпунов проявил прямо-таки незаурядный талант предателя. Изменил вместе с прочими Годуновым под Кромами, стакнулся с Болотниковым, изменил ему, стал служить царю Василию, принимал от Шуйского благодеяния, затем принял деятельное участие в его свержении, энергично поддерживал крестоцелование Владиславу, даже поставлял из Рязани продовольствие для польского войска, и вот, наконец, обернулся горячим патриотом, жаждущим освободить Москву от иноземцев.
Под начальством Ляпунова собрались ратники из Нижнего Новгорода, Ярославля, воеводы, стремившиеся к восстановлению государственного порядка, но земский элемент со временем неумолимо растворялся в казацко-воровской вольнице, вожди которой преследовали цели прямо противоположные земским, а именно, пользуясь случаем, вкусить славы, власти и богатства. И повинен в этом в первую очередь сам Прокопий, призвавший в ополчение всех разбору. Ляпуновских призывников И. Е. Забелин характеризует следующим образом: «Кроме холопов здесь были всякие воры, ерыжные и зернщики, и все это безыменное, гулящее, одним разом приобрело свободное имя казаков и наполнило таборы Заруцкого и Трубецкого».
Крайне опрометчиво придавать этой компании патриотическое направление только на том основании, что триумвират выступил против засевших в Москве жолнеров гетмана Гонсевского и его подопечных из правительства Салтыкова-Андронова. По сути дела, весной 1611 года в окрестностях столицы произошло столкновение двух конкурирующих группировок тушинского лагеря. Первые в свое время порвали с Вором и переметнулись к Сигизмунду, вторые остались вместе с «цариком» и, как оказалось, поставили не на ту карту. Первые с помощью польских войск дорвались до власти и получили карт-бланш для безнаказанного грабежа целой страны; вторые почувствовали себя обделенными и решили, что настало время реванша. Так называемое «первое земское ополчение» — не более чем попытка предводителей калужского воровского двора поквитаться с недавними более удачливыми соратниками по Тушину под прикрытием национально-освободительных лозунгов. Что касается Ляпунова, то было бы странно, если бы Прокопий, не упускавший возможности вмешаться в любую мало-мальски значимую политическую заваруху (первый раз это произошло аж в 1584 году после смерти Грозного), на этот раз остался в стороне.
«Земский» статус ополчения также был украден. Первыми под Москвой появились именно земские ратники, созвавшие «совет всея земли», который упоминается в грамоте от 4 марта 1611 года, то есть еще до прихода отрядов Ляпунова к Москве. 30 июня 1611 года происходят выборы «всею землею» правительства во главе с триумвирами Ляпуновым, Трубецким и Заруцким. Однако авантюристы и честолюбцы редко ладят между собой. Альянс трех военачальников продержался всего три недели. 22 июля Ляпунова зарубили взбунтовавшиеся казаки. (Недобрая ухмылка Фортуны: Прокопий заигрывал с воровским сборищем и принял от их рук смерть, его брат Захарий выслуживался перед поляками, а те повесили его в лагере под Смоленском.) Триумвират превратился в дуумвират Трубецкого и Заруцкого. К этому времени ополчение утратило даже внешние признаки земского дела. Уже в августе 1611-го ополченцы покидают подмосковный табор, и «совет всея земли» спустя месяц после избрания начинает обслуживать интересы казаков и тушинцев.
Воровской вожак и разбойничий атаман становятся «великие Российские державы Московского государства бояре», составив в своем лице верховное правительство страны. Административная деятельность верхушки ополчения сводится к распределению и перераспределению между дружками и подельниками оставшихся в наличии материальных благ. Так в октябре 1611 года казаки просят «великих бояр» дать им «на прокормление» вместо Балахны другой город: очевидно, Балахну горе-освободители опустошили полностью. В ноябре 1611-го некто Иван Волков бьет челом Трубецкому и Заруцкому назначить его со товарищи «за бедность и службу» таможенными и кабацкими головами в Михайлове. Не трудно представить, как радел о службе сей назначенец. Спустя два месяца из Михайлова сообщили, что Волков на жалованье ратным людям жалованье не дает и причиняет земской казне убытки.
Несмотря на громкие титулы и обширные властные полномочия, Заруцкий и Трубецкой не чувствовали себя уютно в ранге правителей земли Русской, и как только в Ивангороде объявился очередной, третий по счету, Димитрий, они поспешили признать его власть. Случилось это 2 марта 1612 года. Позднее князь Трубецкой все-таки перейдет на сторону земства. Ивана Заруцкий до конца останется верен самозванческой идее, взяв под свою опеку Воренка — сына тушинского «царика» и Марины Мнишек, презрит бесшабашный атаман и саму безутешную вдовицу.
Земство собирает силы
К осени 1611 года российская элита полностью дискредитировала себя. Многочисленные центры власти, точнее ее осколки, либо лишились последних признаков легитимности и народной поддержки, либо окончательно потеряли способность влиять на ситуацию. «Семибоярщина» давно превратилась в политический фантом, тушинское правительство Андронова — Салтыкова служило камуфляжем военной оккупации, осколки «совета всей земли» в лице Трубецкого и Заруцкого выродились в походную канцелярию воровской ватаги, посланцы Земского собора, отправленные под Смоленск, оказались пленниками короля. Безысходность вынудила иных московских государственных мужей прибегнуть к пропаганде и агитации: рассылаются по городам тайные грамоты с призывами противостоять захватчикам — из Смоленского лагеря от Филарета Романова и Василия Голицына, из Москвы от патриарха Гермогена. Города ссылаются между собой грамотами, в которых сообщают известные им новости, дают оценки происходящему, подбадривают, укрепляют друг друга в намерении крепко стоять за Веру и Отечество; призывают «быти в любви и в совете и в соединении друг с другом», за «истинную христианскую веру на разорителей нашея християнские веры, на польских и литовских людей и на русских воров стояти крепко».
Распад правящей верхушки на враждующие группы и группки, аннигиляция национальных органов управления стали переломным моментом Смуты: на авансцену политической борьбы вышла «земля» — те слои общества, которые показали себя оплотом государственности, сохранили нравственные и материальные силы, чтобы противостоять обрушившимся на Родину невзгодам, но которые до сей поры, как законопослушные подданные, оглядывались на правительственные распоряжения. По мере того как центральная московская власть хирела, пока вовсе не сдулась, росли и мужали государственные силы на окраинах. Земство все смелее брало инициативу в свои руки. Не на кого стало оглядываться, не к кому взывать о помощи, не на что надеяться.
Иван Тимофеев указывал на «небратолюбивое расхождение», как причину Смуты: «каждый из нас обращается к другому хребтом, — одни глядят к востоку, другие к западу…Та же наша неспособность к совместному объединению… во всем нашем народе не допускает твердого и доброго содружества…». Только ввиду очевидной угрозы распада страны «третьему сословию» удалось избавиться от апатии, преодолеть смятение и робость, вступить на путь большого государственного дела. Еще осенью 1608 года земство соединяется для отпора врагу. «Бог же вложил мысль добрую во всех черных людей, и начали собираться по городам и по волостям: в Юрьевце Поволжском собрались с сытником Федором Красным, на Решме — с крестьянином Гришкой Лапшою, на Балахне — с Ивашком Кувшинниковым, в Городце — с Федькой Ногавицыным, на Холуе [был] И лейка Деньгин; и соединились все в единомыслии, и пошли в Лух. И В Лухе литовских людей побили и дворян, схватив, отослали в Нижний, а иных [людей] взяли и дома их разорили…».
В глазах земцев — ремесленников, крестьян, торговцев — дворяне предстают врагами государственности и порядка, наряду с литовцами. Служилый класс, который мыслился Грозным и Годуновым опорой государства, в условиях возникновения различных центров власти оказался полностью дезориентирован, превратившись в проводника либо зачинщика всеобщего разброда и шатости. «А дворяне и дети боярские, и всякие служивые люди кто к кому прихож и кто ково жаловал, те тово и хотят» — с горечью отмечает летописец.
Бремя борьбы с разрухой и насилием возложил на себя городской посад. «Фактически посадские люди крупных торгово-ремесленных центров страны оказали в момент кульминации открытой классовой борьбы в стране правительству Василия Шуйского и финансовую, и военную помощь», — отмечает В. Д. Назаров. Признание это тем более примечательно, что сделано во время господства классового подхода к событиям Смуты, которые преподносились, как противостояние феодальной реакции во главе с Шуйским и прогрессивных демократических сил, а авантюрист и головорез Болотников невероятным образом представал вождем первой крестьянской войны.
Посадские твердо решили дать отпор «деклассированным элементам», которые угрожали жизни их родных и близких, благосостоянию, самим основам привычного образа жизни. И правительство по достоинству оценило настроение низов. Когда осенью 1606 года войско Болотникова подошло к Москве, Шуйский приказал вооружить все столичное население — ни до, ни после этого события власть не оказывала такого доверия своему народу.
Дворянам же нечего было терять кроме плохоньких сабель и истрепанной конской сбруи. Царь давал поместья и денежное жалованье. Пусть так. А что, если царей и правительств несколько, если появилась возможность выбора: кто пощедрее; если появилась заманчивая перспектива хватать куски из нескольких кормушек? Помещик, который обзавелся более или менее значимым хозяйством, наверняка держался бы за него, дорожил статусом государева слуги, если бы оно обеспечивало его достаток. Но даже в лучшие времена за счет поместья большинство служилых людей лишь сводило концы с концами. Условный характер землевладения, широкомасштабная ротация наделов в опричнину, хозяйственный кризис, бегство крестьян не приучили дворян ценить свою собственность, держаться за свое положение.
В условиях политической нестабильности, разрухи и запустения земель получить доход с поместья кому-то оказалось проще не правильным ведением хозяйства, а путем прямого грабежа живущих на этой земле крестьян, после чего возникала необходимость искать новый объект грабежа или новых хозяев, способных на достойное вознаграждение. Многие дворяне, озаботившиеся поисками более щедрого заработка, сравнялись с гулящими казаками, авантюристами без роду и племени, охотниками за чужим добром. Экономическая неустойчивость делала их зависимыми от покровительства сильного.
Кроме того, дворянство не выработало никаких форм самоорганизации. У крестьян была община, освященный традицией уклад жизни, но огромная масса землепашцев, рассеянная по сотням и тысячам деревень в один-три двора, оказалась не способна предстать единой общественной силой. Иное дело посадское сообщество в крупных городах. В Нижнем Новгороде, где сформировалось ополчение Минина и Пожарского, появился особый орган самоуправления — городской совет из представителей всех слоев населения; сюда вошли князь Василий Андреевич Звенигородский, московский дворянин Андрей Семенович Алябьев — еще один талантливый воевода, который, несмотря на увещания Тушинского вора, крепко держался царя Василия Шуйского.
После того как Алябьев разбил воровской отряд Вяземского в январе 1609 года, нижегородцы стали совершать более далекие походы. С их помощью были очищены от приспешников Самозванца Арзамас, Муром, Владимир, Шуя, Кострома, Кашин и другие города. Когда войско Скопина-Шуйского перешло Волгу и двинулось к Москве, командующий стал координировать действия своей армии с выступлениями повстанческих отрядов.
Еще до организации ляпуновского ополчения из Нижнего Новгорода рассылались грамоты в другие поволжские рода и раздавались призывы «стати за веру и за Московское государство заодин». После того как войско Трубецкого-Заруцкого окончательно стало для земцев чужим, возникла настоятельная необходимость сбора ополчения, опирающегося исключительно на здоровые народные силы. Нашелся и лидер такого ополчения. В сентябре 1611 года в нижнепосадской общине Нижнего Новгорода состоялись выборы старосты. Избрали Козьму Минина, с тем чтобы «во всех мирских делах радеть ему». Тех же, кто не послушает, получил он право и «неволею к мирскому делу принуждать».
Косьма вырос в многодетной семье балахнинского соледобытчика Мины Анкундинова, позже переехавшего в Нижний. Минин имел лавку в мясном ряду на нижегородском торге и «животинную бойницу» под стенами Кремля. В 1608 году он дрался с захватчиками и изменниками у Балахны, около села Козино, в Ворсме, Павлове-на-Оке. Весной 1611 года Минин сражался с поляками в Москве, где и познакомился с Дмитрием Пожарским.
Почему Нижний Новгород сыграл столь важную роль в интеграции сил государственного порядка. Богатейший город не потерпел от погромов в опричнину, сюда не докатывались волны татарских набегов, а теперь — и значительных воровских сил, здесь сохранился значительный людской, хозяйственный и организационный потенциал. Во второй половине XVI века с реализацией поместной реформы города стали наполнять служилые люди с их дворней, разрушая посадскую общину. Но воинников испомещали поближе к границам, потому процесс этот в основном затронул западные и южные части государства, в гораздо меньшей степени регион, где находился Нижний Новгород. Вологодчину и Поморье отрезали от Москвы тушинцы и поляки, Верхнее Поволжье и вовсе было ими разорено, Заволжью и Подвинью оставалось смотреть на происходящее в сердцевине страны как бы со стороны. Не случайно, ополчение из Нижнего выступило в сторону Костромы и Ярославля, тем самым восстанавливая сношения между центром и русским севером.
Нижний Новгород оказался ближним к Москве крупным городом с зажиточным, активным населением, крепкой земской традицией и действенным самоуправлением. Впрочем, не окажись здесь фигуры подобной Минину, все перечисленные предпосылки не сыграли бы должной роли. Минин сочетал в себе горячее патриотическое чувство с практичностью и прагматизмом, совмещал таланты хозяйственника, организатора и военачальника. Именно Минин в ходе августовских боев 1612 года в Москве с войском Карла Ходкевича заметил слабое место во вражеских порядках, указал на это Пожарскому, собрал нужные силы и, возглавив их, ударил по противнику. Успех этой атаки предрешил неудачу Ходкевича, спешившего на выручку польскому гарнизону Китай-города и Кремля.
Соратничество Пожарского и Минина — еще одна огромная удача: с одной стороны, этот альянс помогал посадскому миру соединиться со здоровой частью служилого сословия, с другой — способствовал привлечению дворян на службу земству. Выбор Пожарского красноречиво свидетельствует в том числе и о политических предпочтениях народной массы. По замечанию С. Ф. Платонова, семья военачальника пережила гонение и разорение такое же, какое переживала при Грозном вся удельная аристократия. Пожарские оказались в числе жертв опричнины и созданных ею придворных отношений и порядков, что, по мнению историка, сближает их с княжатами-олигархами. «С высоким понятием о своей родовой чести и с консервативным настроением Пожарский, разумеется, не мог ни служить самозванщине, ни прислуживаться Сигизмунду». «Не за личные цели он стоял и не целям какой-либо партии служил; он стоял за общее земское дело и служил ему чисто, прямо и честно», — пишет И. Е. Забелин.
Разумеется, выбор в пользу Пожарского не означает, что все ратники, служившие под его началом, разделяли мировоззрение князя Дмитрия Михайловича и людей его круга, но политический инстинкт безошибочно подсказал ополченцам, на кого они могут рассчитывать в тяжелую годину, кто не предаст их чаяния, и они нашли, вероятно, единственно верную кандидатуру. Характерно и то, как относятся к земской рати и его главе представители соперничающих групп правящего класса — деятели тушинско-романовского клана и потомки служилых князей. Если в Костроме Иван Шереметев попытался оказать нижегородцам сопротивление, то в Ярославле воевода Андрей Куракин встретил ополчение хлебом-солью и перезвоном колоколов.
Позже «Иван Шереметев со старыми заводчиками всякого зла, с князем Григорьем Шаховским, да с Иваном Плещеевым, да с князем Иваном Засекиным, атаманов и козаков научать на всякое зло, чтобы разделение и ссору в земле учинить, начали наговаривать атаманов и козаков на то, чтоб шли по городам, в Ярославль, Вологду и другие города, православных христиан разорять, да… чтоб у нас начальника, князя Дмитрия Михайловича, убить…».
В начале апреля 1612 года ополченцы вступили в Ярославль, где пробыли три с половиной месяца. Причина ярославского стояния и затянувшийся почти на два месяца поход от Волги до Москвы порождает споры историков. Вспомним, что чрезмерно медлительным, больше года, выдался и поход русско-шведского войска Скопина-Шуйского из Новгорода в столицу. Скопин совершенно сознательно не торопился в столицу, понимая, чем дольше он будет во главе войска, тем больше сделает для умирения страны.
Минин и Пожарский также не спешили к столице для соединения с Трубецким, сделав верные выводы из печальной истории «первого» ополчения. Чтобы не раствориться в казачьем войске, не плясать под их дудку, не погубить земское дело, для этого требовались силы, которыми пока ополчение пока не располагало. Накопление сил — главный смысл ярославского стояния. Численность ополчения выступившего из Нижнего, не превышала 5 тысяч человек, из Ярославля вышло уже около 10 тысяч ратников. Если бы не известие о подходе к Москве войска Ходкевича, Минин и Пожарский наверняка постарались бы еще задержать поход и собрать еще больше людей.
В Ярославле окончательно оформилось «земское правительство», образованное в Нижнем Новгороде — «совет всея земли» — «бояре и воеводы и по избранью всех чинов людей Российского государства в нынешнее настоящее время того великого государства многочисленного войска у ратных и у земских дел стольник и воевода Дмитрий Пожарский с товарищи». Пожарского избрали главой правительства «все служилые и не служилые люди за разум, за правду, за дородство, и за храбрость, к ратным и к земским делам». К этой форме правительственной организации страна уже привыкла — напомним, что уже год действовал «совет всея земли», ныне возглавляемый Трубецким и Заруцким. Два правительства действовали параллельно, принимая по своему усмотрению самые разнообразные решения. Например, 5 мая 1612 года Пожарский направляет в Велоозеро грамоту о постройке нового города, а 15 июня дуумвират издает грамоту о пожаловании некоему Григорию Пелехову имения в Переяславском уезде. Лонятно, что при объединении от лидеров двух ополчений требовалось поступиться властью, а подобная ситуация таила в себе новые угрозы.
Пожарский и Минин прекрасно понимали, что в Москве у них не останется выбора — либо иметь в лице воинства под командованием тушинского боярина Трубецкого сомнительных союзников, либо, оттолкнув их, приобрести открытого врага. Учитывая многочисленность казачьих отрядов, их несомненное превосходство в боевом опыте перед ополченцами, последним ничего не оставалось делать, как объединиться с Трубецким и казачьими атаманами и, стиснув зубы, терпеть их выходки вплоть до покушения на жизнь князя Дмитрия Михайловича.
Служивые люди, у которых казаки разоряли имения и вырезали семьи, да и прочие земские ратники имели свои резоны ненавидеть новоявленных «братьев по оружию». По отзыву Соловьева, казаки видели «злого врага в каждом мирном гражданине, живущем плодами честного труда»: «им нужно было опустошить государство вконец, истребить всех некозаков, всех земских людей, чтобы быть безопасными на будущее время». Об их опустошениях летописец говорит, что и в древние времена таких мук не бывало; воеводы доносили: «Там и там стояли казаки…. села и деревни разорили и повоевали до основания, крестьян жженых мы видели более семидесяти человек, да мертвых больше сорока человек, мужиков и женок, которые померли от мученья и пыток, кроме замерзших». После того как шайка атамана Баловня, состоявшая из черкас, литовских людей и русских «воров», побывала на Онеге, там было найдено 2325 трупов замученных людей. В 1614 году Яков Делагарди доносил из Новгорода: «казаков слишком много в стране… они грабят, жгут, убивают и творят такие жестокости с боярами, горожанами и крестьянами, женщинами и детьми, о каких никогда не слыхано и от язычников». Схожую оценку дает и русский летописец: «И многие беды деяху, различными муками мучили, яко ж в древних летех таких мук не бяше».
Современники свидетельствуют о «вражде великой» между воинством дворянским и казаческим после их соединения в августе 1612 года. Однако самые худшие предположения земской части рати не оправдались: несмотря на постоянные перебранки, раздрай, а нередко и бойкот со стороны Трубецкого, войско не раскололось и решило свою военную задачу — принудило польский гарнизон Кремля к сдаче и воспрепятствовало гетману Ходкевича прийти на выручку осажденным. Тем не менее день взятия Кремля 26 октября 1612 года был омрачен казачьими беспорядками, которые чуть не довели русскую рать до открытого междоусобия. Весьма странно, а быть может по-своему символично — в стиле оруэлловского «новояза», что именно эта дата недавно избрана в качестве празднования Дня национального примирения.
Вооружены и самовластны
Земское ополчение осенью 1612 года в определенной мере претерпело ту же эволюцию, что и войско, собравшееся под стенами Москвы весной 1611 года: в его ряды стали вливаться казачьи и воровские элементы, которые, увеличивая рать численно, ослабляли ее внутреннее единство, вносили раздор и смуту в ряды ратников. И хотя земцам удалось на сей раз сохранить политическое первенство, кампания по избранию нового царя началась в крайне неблагоприятной для патриотов обстановке.
Москва, освобожденная от поляков, оказалась под контролем казаков: «И хожаше казаки во граде Москве толпами где ни двигнутся в базар человек 20 или 30, а все вооружены самовластны, а менше 15 человек или десяти никако же не двигнутся. А от бояр же чину никто же с ними вопреки глаголати не смеюще и на пути: встретающе и борже в сторону воротяще от них, но токо им главы своя покланяюще». Новгородский сын боярский Иван Философов, захваченный в плен поляками в ноябре 1612 года, так описывал ситуацию в столице: «и во всем-де и казаки бояром и дворяном сильны, делают, что хотят, а дворяне да и дети боярские разъехались по поместьям, а на Москве осталось дворян и детей боярских всего тысячи с две, а казаков полпяти тысячи человек, да стрельцов с тысячу человек, да мужики чернь…» Лифляндский дворянин Георг Брюнно говорит о 6000 казаках, бывших в столице, которые, по его словам, спорят с боярами, ибо «желают иметь такое правительство, которое позволило бы им совершать здесь в стране свободный грабеж и другие насилия по их прежней привычке». «Одно представляется несомненным, — резюмирует А. А. Семин. — Казаков в период, предшествующий Земскому собору, и во время его работы, было значительно больше, чем дворян-ополченцев».
Многие служилые люди и земские ратники разъехались по домам, к семьям, к хозяйствам, а казацкой вольнице спешить было некуда и незачем. Более того, попытки земских начальников под предлогом военных приготовлений выпроводить опасных союзников из столицы не увенчались успехом — казаки отказывались покидать Москву до избрания нового царя. Будучи хозяевами положения в Москве, казачьи атаманы оказывали неприкрытое давление на участников собора и земское правительство, возглавляемое Мининым, Пожарским и Трубецким. Тот же Иван Философов утверждал, что иные бояре не отказывались от старого варианта с королевичем Владиславом, однако не смели обнаружить свое мнение, «боясь казаков», а казаки «говорят, чтоб брать кого из русских бояр, а примеривают Филаретова сына и Воровского Калужского», то есть Михаила Романова и сына Марины Мнишек от тушинского «царика».
Так было еще в ноябре 1612-го, когда только разослали грамоты в провинции с наказом прислать в столицу для государского «обирания» представителей разных сословий. Первое заседание собора должно было состояться 6 декабря, но добраться до Москвы удалось малому числу делегатов, и начало работы отложилось на месяц. Тем не менее избирательные дебаты начались и достигли нешуточного накала. Противоборствующим сторонам удалось достичь компромисса, отказавшись от выдвижения наиболее одиозных фигур: Воренка и Владислава. Это произошло в середине декабря 1612 года, когда столицу пришлось покинуть Ф. Мстиславскому, давнему стороннику призвания королевича. Земство даже постановило вывести его из состава Думы. Несомненно, отъезд видного боярина был спровоцирован весьма горячими спорами.
Что можно сказать о политических пристрастиях и антипатиях Дмитрия Михайловича Пожарского? Идеальной кандидатурой ему представлялся Гедеминович — Василий Голицын. «Надобны были такие люди в нынешнее время: если б теперь такой столп, князь Василий Васильевич, был здесь, то за него бы все держались, и я за такое великое дело мимо его не принялся бы…». Но Василия Голицына поляки держали в плену. В апреле 1612 года Пожарский отправил посольство в Новгород для переговоров о призвании на престол шведского принца Карла-Филиппа: «Хотети б нам на Росийское государство царем и великим князем всея Русии государского сына Карла Филиппа Карловича, чтоб в Росийском государстве была тишина и покой и крови крестьянской престатие…» Двумя месяцами спустя Пожарский в Ярославле принимал новгородских послов, с которыми обсуждал этот вопрос. Но призвание королевича из сопредельной страны, чьи войска оккупировали Новгород и северо-западные земли, сулило не меньше опасностей, чем призвание Владислава.
После того как в начале января 1613-го избирательный собор наконец-то приступил к работе, Якоб Делагарди доносил своему королю: «…казаки продолжают стоять на том, что они хотят иметь своим великим князем сына митрополита, князя Михаила Федоровича Романова. Однако есть надежда, что их умысел никакого успеха иметь не будет, так как бояре все против этого и ожидают прибытия Его Милости герцога Карла Филиппа». Находившийся в Новгороде Делагарди явно преувеличивал популярность шведского принца, но он верно подметил главное содержание избирательной компании: реальными кандидатами являлись Михаил Романов и претендент из числа иностранных принцев. Только это был не Карл-Филипп.
В июле 1612 года в Ярославле Пожарский вел переговоры с дипломатом германского императора Рудольфа II Юзефом Григоровичем, который возвращался из Персии в Прагу, где тогда находился императорский двор. Речь шла об избрании русским царем брата императора Максимилиана. В известном смысле это был идеальный вариант. Имцерия и Россия не имели общих границ, а следовательно спорных территорий, однако имели общих врагов в лице Османской империи, Речи Посполитой, Швеции. Вместе с Григоровичем к императору Пожарский отправил переводчика Германа Вестермана. До Праги через Архангельск они добрались только в середине октября. К этому времени императорские полномочия перешли от Рудольфа к его брату Матвею. 29 октября тот дал Вестерману аудиенцию. Император выразил готовность выступить посредником между Москвой и Варшавой. Что касается кандидатуры Максимилиана, последний от лестного предложения отказался, сославшись на свой возраст — 54 года, зато его младший брат Леопольд к перспективе стать государем на Руси отнесся с большим энтузиазмом.
Григорович повез в Москву согласие императора прислать на Русь Леопольда Габсбурга, но добрался до места назначения только в марте 1613-го, когда избрание государя уже состоялось. Во время предвыборных дебатов Пожарский, скорее всего, не располагал сведениями о решении Матвея, в ином случае кандидатура Леопольда наверняка бы обсуждалась и была упомянута в документах того времени. В этом случае земцы сделали бы все возможное, чтобы отложить принятие решения до прибытия посла, но, увы, известий из Праги они не имели, а цесарский посол прибыл слишком поздно, упустив шанс повернуть русскую историю в другом направлении.
С. Ф. Платонов и Р. Г. Скрынников склонны расценивать переговоры Пожарского со шведами и империей как дипломатические маневры, которые имели целью предотвратить военное вмешательство Швеции и заручиться поддержкой Габсбургов. Но сидевшие в Новгороде шведы вполне удовлетворялись достигнутым и никак не могли помешать походу ополчения на Москву. Более того, они радовались любой возможности ослабить своих врагов поляков. Что касается союза с империей, то, будь он достигнут, никакого влияния на положение дел в России не оказал бы. Уже на избирательном соборе 1613 года, по воспоминанию одного из его участников, Пожарский ратовал за то, что «надо взять великого князя из чужих государей и государств». Ни о какой дипломатии и внешнеполитических альянсах в те дни уже не думали. Это был земский взгляд на будущего государя, как на «природного» царя. Если бы этот взгляд возобладал, шансы тушинцев дорваться до власти становились призрачными.
«Сознавая свое численное превосходство в Москве, казаки… очевидно, возвращались к мысли о политическом преобладании, утерянном ими вследствие успехов Пожарского», — указывает С. Ф. Платонов. Кандидатура иностранца казаков решительно не устраивала, ведь так они лишались возможности установить влияние на верховную власть. Агитация за кандидата из русских бояр отдавала лицемерием, поскольку московское боярство казаки ненавидели люто. Ясно, что они имели в виду одну кандидатуру Михаила Романова. Филарет и его семья казались «своими» казачеству, которое почти в полном составе выступало под тушинскими знаменами. Воровской патриарх в отличие от Трубецкого не пересекался с казачьей вольницей в конкретных делах, но одним своим присутствием в тушинском таборе благословлял вакханалию насилия, чинимую казачьими отрядами.
Неприятие диктата гулящих людей на какое-то время сблизило все земские элементы против казаков и кандидатуры Михаила Романова. Двое купцов, покинувших Москву не ранее середины января 1613 года, сообщили, что бояре категорически отвергли кандидатуру Михаила. Но и им пришлось пойти на уступки: соборяне решили «литовского и шведского короля и их детей и иных немецких вер и никоторых государств иноязычных не христианской веры греческого закона на Владимирское и Московское государство не избирать, и Маринки и сына ее на государство не хотеть…» Речь снова зашла о Воренке, но теперь из круга кандидатов выпали все иностранцы.
Почему же земцы отказались от своего принципиального требования? Часть бояр и их сторонников увлекла перспектива непосредственно вмешаться в избирательную борьбу, выставив свою кандидатуру. Наверняка другая часть участников собора, отстаивавшая кандидатуру шведского принца Карла Филиппа, дрогнула под напором псевдопатриотических аргументов. Кроме того, избрание Карла-Филиппа могло состояться лишь при условии принятия им православия. Однако точными сведениями на этот счет собор не располагал, что не могло не смущать делегатов и настраивало против иноземца большую часть духовенства. Сам Пожарский, скорее всего, склонялся к призванию Габсбургов, но точных сведений о результатах переговоров с императором не имел. В самый решающий момент у земцев не оказалось реальной кандидатуры, которая бы пользовалась однозначной поддержкой в их среде, вокруг которой сплотились бы все здоровые силы русского народа. А у их противников такая кандидатура была — Михаил Романов.
Дела семейные
Помимо сугубо злободневной задачи — захвата власти в стране Романовы и их сторонники стремились достичь еще одной цели — поставить победную точку в фамильной «войне» с представителями княжеской аристократии. Это междоусобная брань длилась свыше двух столетий, с начала XV столетия, с того времени, когда, по замечанию В. О. Ключевского, состав московского боярства глубоко изменился, и в течение каких-то двух-трех десятилетий московская элита обновилась более чем на три четверти: «Служилое князье если не задавило, то закрыло старый слой московского нетитулованного дворянства». Р. Г. Скрынников также отмечает, что старомосковским боярам (Челяднины, Захарьины, Морозовы, Плещеевы) пришлось потесниться и уступить первенство более знатным княжеским фамилиям. Под «служилым князьем» в первую очередь подразумеваются выходцы из Литвы, так называемые «выезжане» — Воротынские, Одоевские, Трубецкие, Вяземские, Голицыны, Вельские, Куракины — Гедеминовичи или западные Рюриковичи, чьи земли оказались в свое время под контролем Литвы. Переход литовских православных магнатов на службу московскому князю начался с Кревской унии 1386 года между Варшавой и Вильно, ознаменовавшей начало наступления на права русского населения в Великом княжестве Литовском.
Н. П. Павлов-Сильванский, сообщая о засилье княжат, оттеснивших на второй план большую часть старых боярских родов, отмечает, что «с некоторым успехом держался род Кошкиных». Но этот относительный успех предков Михаила Романова достигался немалым напряжением сил. В начале княжения сына Дмитрия Донского Василия I (1389–1425) наиболее влиятельным лицом в его окружении слыл Иван Федорович Кошка, которого крымский хан Едигей называл старейшиной бояр и единственным советником великого князя. Но после приезда из Литвы в 1408 году потомков Гедемина князей Патрикеевых Кошка теряет прежнее положение при дворе. Юрий Патрикеев женится на дочери великого князя, а его сын Иван в качестве боярина в 1463 году подписывает духовную Василия II Темного. Оттесненное на обочину следующее поколение Кошкиных не оставило заметного следа в истории.
Контрнаступление против Патрикеевых начали во второй половине 80-х годов XV века при Иване III внуки Ивана Федоровича Кошки — Василий и Юрий Захарьины. (Сын последнего Роман и станет впоследствии основателем фамилии Романовых.) В это время «выезжане» уже доминировали в Думе, а князь Иван Патрикеев фактически был главой правительства страны. Он и его сторонники рассматривали в качестве наследника престола сына Ивана III от первого брака с Марией Тверской — Ивана Молодого. Старомосковское боярство сплотилось вокруг второй супруги великого князя Софьи Палеолог и ее сына Василия. Сам Иван III колебался, на ком остановить выбор. На политическую борьбу накладывалось внутрицерковное противостояние — Иван Молодой и его супруга Елена Волошанка поддерживали вольнодумцев из числа новгородских священников; некоторые из них перебрались в Москву по приглашению самого великого князя и заняли там видное положение. Их противники — в первую очередь новгородский архиепископ Геннадий и игумен Волоцкого монастыря Иосиф — обличали их как еретиков.
В 1487 году владыка Геннадий обнаружил очаг ереси в среде местного духовенства, однако в Москве его тревожным сообщениям, казалось, придавали мало внимания. В те годы светскую власть в Новгороде представляли Яков Захарьин вместе с братом Юрием. Они не церемонились с горожанами: обложили непомерными штрафами, ставили их на правеж. Обиженные и ограбленные новгородцы пытались найти справедливость у Ивана III. Тогда Яков Захарьин обвинил обличителей в государственной измене — покушении на жизнь наместника. Семь тысяч новгородцев выслали в Москву — «занеже хотели убити Якова Захарьича, наместника Новагородского». Прочих мнимых или истинных заговорщиков — «иных думцев много Яков пересек и перевешал».
Действовали ли Кошкины-Захарьины по своей инициативе, стараясь отвести от себя подозрения в лихоимстве, либо выполняли прямые указания великого князя относительно окончательного уничтожения новгородской элиты, — в любом случае их действия поддержали в Москве. Раскрытие епископом ереси среди новгородских священников очень удачно сочеталось с раскрытием заговора среди новгородских бояр и купцов. Совпадение по времени опалы на новгородцев с началом преследования Геннадием еретиков и безусловную связь между этими событиями отмечал А. А. Зимин.
Захарьины активнейшим образом участвовали в церковном расследовании, самолично пытали подозреваемых вольнодумцев, снимали допросы. Внешне и церковный наместник, и его светские коллеги выполняли государеву волю. Зарекомендовав себя преданными слугами, ревностными искоренителями крамолы, Захарьины в то же время руками архиепископа ловко наносили удар по еретическому окружению великого князя, компрометируя его самого. Благочестивое усердие Геннадия и Захарьиных ставило великого князя Ивана Васильевича в крайне щекотливое положение. Он уже не мог бездействовать и игнорировать архиерейские доносы. В 1488 году Ивану III пришлось санкционировать созыв церковного собора против еретиков, которые, впрочем, отделались легким наказанием. А новгородские братья-наместники не унимались. В феврале 1489 года владыка Геннадий сообщал в письме о том, что он вместе с Захарьиными провел новое расследование, но еретики «всех своих действ позаперлись».
В марте 1490 года умер Иван Молодой, а позднее состоялся новый собор против еретиков. 5 февраля 1499 года зять Ивана Патрикеева и его ближайший соратник князь Семен Ряполовский был казнен. Самого главу правительства и его сына Василия спасло от смерти только заступничество церкви: Патрикеевых постригли в монахи. Правда, вряд ли близость к еретикам, обличающая и великого князя, стала главной причиной падения Патрикеевых, однако и сбрасывать со счетов это обстоятельство не стоит.
Знаменательный эпизод произошел во время литовского похода 1500 года. Великий князь послал на помощь отряду под командованием Юрия Захарьина племянника казненного Ивана Патрикеева Даниила Щеню с тверской ратью. В объединенном войске Щеню назначили воеводой в большой полк, а Захарьина — в сторожевой. Внук Ивана Кошки оскорбился, написав великому князю о том, что ему «невмочно» служить в сторожевом полку и «стеречи князя Данила». разразившийся конфликт пришлось разбирать великому князю, который решительно пресек претензии обиженного боярина. А. А. Зимин замечает в этой связи, что здесь нет местнического дела. Действительно, Юрий Захарьин прекрасно понимал, что не имеет никаких формальных оснований оспаривать назначение Щени, однако раздражение против Патрикеевых было столь велико, что боярин не смог его сдержать, даже предугадывая гнев государя.
В 1505 году великим князем стал сын Софьи Палеолог Василий III. Казалось, он должен сторониться «выезжан», так долго находившихся в числе его политических противников. Однако в 1510 году едва избежавший плахи сын князя Ивана Патрикеева Василий (в иночестве Вассиан) вернулся в Москву из опалы. Вассиан стал «великий и временной человек у государя великого князя ближней, и яз так и государя великого князя не блюлся, как его боялся и слушал». Боярскую думу возглавил уже знакомый нам Даниил Щеня — двоюродный брат Вассиана.
Падение нового правительства Патрикеевых произошло в 1525 году, после того как великий князь задумал развестись с женой Соломонией Сабуровой, чтобы жениться на молоденькой Елене Глинской. Когда Василий пожелал узнать мнение Вассиана относительно своих матримониальных планов, князь-инок сравнил его вопрос с «вопрошением Иродиады о главе Иоанна Крестителя». Державный жених не простил подобной дерзости. В 1531 году состоялся церковный собор, разбиравший обвинения против Вассиана и его единомышленника богослова и публициста Максима Грека. В числе главных обвинителей выступал сын Юрия Захарьина Михаил. Он указывал на обвиняемых как на смутотворцев, распространителей различных пагубных лжеучений. Вассиан Патрикеев был заточен в Волоцкий монастырь, где вскоре умер.
После смерти Василия III в 1533 году власть в стране оказалась в руках не Елены Глинской, регентши при малолетнем сыне Иване, а Михаила Захарьина и еще двух членов Опекунского совета, под надзор которых была поставлена «процедура сношения между думой и вдовствующей великой княгиней». При этом Боярская дума и ее руководители де-факто лишались реальных властных полномочий. Сложившееся после смерти Василия III положение устраивало только Захарьиных и их соратников Морозовых. Вся остальная политическая элита не желала с ними мириться. Как сообщает летописец: «Того же лета, августа съ службы из Серпухова побежали князь Семенъ Федоровичъ Вельской, да околничей Иванъ Васильевъ сын Лятцкого и съ сыном; а советниковъ ихъ, брата княжь Семенова князя Ивана Федоровича Белского же да князя Ивана Михайловича Воротынского и зъ детми, велелъ поимати князъ велики и мати его великаа княгини и оковавъ за приставы посадити».
Смысл событий лета 1534 года, на наш взгляд, состоит в том, что со смертью государя и выходом на политическую авансцену московского боярства, перед теми, кто не оказался в числе узкого круга временщиков, вставал вопрос: кому служить теперь: высокомерным узурпаторам Шуйским, или Захарьиным. Не удивительно, что некоторые из «выезжан» решили вновь поступить на «государеву службу», только на этот раз к польскому королю. Ситуация казалась настолько безысходной, что к «выезжанам» присоединились даже родственники Захарьиных Ляцкие.
После кризиса лета 1534 года Захарьины ушли в тень, где пребывали в течение тринадцати лет. Несмотря на свою сплоченность и влияние, старомосковский клан никогда не старался играть «первым номером». Захарьины — мастера придворной интриги, им противопоказан открытый бой, которого они всячески стараются избежать. Их конек — умение расположить к себе правителя, силой и авторитетом которого будут сильны и Захарьины. Во время малолетства Ивана Грозного они остались не у дел, сознательно уступая инициативу уничтожавшим друг друга временщикам. Но как только ситуация стабилизировалась и Иван Васильевич заявил о себе не как о номинальном, а как о реальном самодержце, Захарьины быстро нашли верный способ подобраться к трону поближе. 3 февраля 1547 года состоялась свадьба молодого царя и Анастасии — дочери покойного Романа Юрьевича Захарьина. Начинается очередное возвышение Захарьиных — Юрьевых. Как отмечает И. И. Смирнов, с лета 1547 года Захарьины — Юрьевы вместе с Морозовыми выступают как наиболее влиятельная и важная группа политиков.
В начале марта 1553 года Иван серьезно заболел. Положение больного стало критическим, и государю прямо напомнили о необходимости составить духовную грамоту. Царь завещал трон сыну Димитрию, родившемуся во время Казанского похода. Но когда Иван лично сообщил о своей воле придворным и потребовал принести присягу наследнику престола, «бысть мятеж велик и шумъ и речи многия въ въсех боярех». Больному царю пришлось проявить весь свой темперамент и красноречие, чтобы склонить бояр целовать крест Димитрию. Официозный взгляд на события марта 1553 года подробно отражен в «Повести о мятеже», сочиненной самим Иваном Грозным и его помощниками. Вот как там излагается точка зрения мятежников: «А околничей Федор Григорьевич Адашев почал говорити: „Ведает Бог, да ты, — государь: тебе, государю, и сыну твоему царевъчю князю Дмитрею крестъ целуемъ, а Захарьиным намъ, Данилу с братьею, не служивати; сын твой, государь нашъ, ещо в пеленицах, а владети нами Захарьинымъ, Данилу з братьею. А мы уж от бояр до твоего возрасту беды видели многая“».
Аргументы Адашева-старшего предельно ясны: он присягает законному наследнику, но, вспоминая недавнюю смуту, выражает резонное беспокойство в связи с предполагаемым регентством. Словам этим следует тем более доверять, что их приводит сам Иван Грозный. Если выступление бояр и можно назвать мятежом, то он был направлен не против самодержавной власти, а против грядущей диктатуры Захарьиных. Тем самым, исходя из намерений укрепить государство и из опыта недавних событий, они старались предупредить новую «великую замятию».
Примечательно, что Грозному нечего возразить по существу на доводы Федора Адашева. В «Повести о мятеже» царь лишь гневно сетует на «жестокость боярскую». Очевидно, Иван, хотя и воспринял замешательство своих советников как личное оскорбление и угрозу, но, с другой стороны, он прекрасно помнил прелести опекунского управления 40-х годов и свою горькую долю униженного наследника престола. В случае смерти Ивана подобная участь могла ожидать и его сына.
Застарелая взаимная ненависть служилых князей и старомосковского боярства вспыхнула с новой силой. В «Повести о мятеже» Грозный сообщает о том, что Иван Федоров доносил на Петра Щенятева, Ивана Пронского, Семена Ростовского, а Лев Салтыков на Дмитрия Ивановича Немого, что те «не хотят служить Захарьиным». Из этого сообщения совершенно очевидно, кто оказался по разные стороны баррикад в марте 1553 года и кто будет бороться друг с другом на политической сцене в будущем. На стороне Захарьиных — представители рода Челядниных, Салтыковых и Морозовых — Плещеевых, которые доносят на князей из рода Патрикеевых, Оболенских, ростовских и рязанских княжеских фамилий.
Кризис марта 1553-го завершился выздоровлением царя, который не стал предпринимать никаких шагов в отношении «мятежников». Правда, и доминирующему положению Захарьиных-Юрьевых ничего не угрожало, пока не произошло непредвиденное. Летом царь и его свита отправились в плавание по Шексне. Во время остановки, когда нянька царевича сходила со струги на берег с маленьким царевичем Димитрием на руках, поддерживаемая братьями царицы, сходни не выдержали тяжести и перевернулись. Когда ребенка вынули из воды, он был уже мертв.
Трагедия немедленно отозвалась на политическом весе Захарьиных-Юрьевых. После гибели маленького Димитрия старомосковский клан вытеснили из Думы. Ноужев1559 году наблюдается возвращение к активной политической жизни В.Г. и Я. Г. Захарьиных, В.М. и Д. Р. Юрьевых. Настало время реванша. Напоминая царю о неприязненных отношениях между Анастасией Романовой, умершей в 1559 году, и его бывшими советниками Алексеем Адашевым и священником Сильвестром, Захарьины — Юрьевы постарались привлечь недавних соперников, когда-то бывших союзниками, к процессу о чародействе. Они бередили заживающие раны государя, напоминая ему, как злонамеренные фавориты «великого и славного и мудраго, боговенчанного царя держали перёд тем, аки в оковах, повелевающе ему… в меру ясти и пити и со царицею жити». Алексей Адашев попал-таки в тюрьму и вскоре умер, скорее всего, своей смертью.
Предопричные годы были отмечены подспудной борьбой между потомками Ивана Кошки и верхушкой Боярской думы. Бояре и митрополит сопротивляются репрессивным выходкам Ивана Грозного, Захарьины — Юрьевы демонстративно игнорируют эти действия, становясь на сторону царя. Вероятно, к этому времени относится замысел раскола политической элиты на противостоящие группировки, сквозь который проступают контуры опричнины. Иностранцы (Генрих Штаден) сообщали, что совет держать возле себя отряд телохранителей подала Ивану его новая супруга Мария Темрюковна. «Писаревский летописец» утверждает, что царь «учиниша» опричнину «по злых людей совету Василия Михайлова Юрьева до Олексея Басманова». По мнению В. Б. Кобрина, в обоих этих рассказах есть нечто общее. Василий Михайлович Юрьев приходился двоюродным братом покойной царице. В дальнем свойстве с ней находился и Алексей Басманов: его сын Федор был женат на племяннице Анастасии Романовой. В свою очередь Михайло Темрюкович, брат Марии, был зятем В. М. Юрьева.
Таким образом, по мнению исследователя, в обоих рассказах речь идет об одной и той же группе — родичах двух первых жен царя. «Вне зависимости от того, насколько реальны сведения о советах этих людей, они, несомненно, стояли во главе опричнины при ее учреждении, — отмечает В. Б. Кобрин. — Недаром падение Избранной рады… было в основном связано с враждебными отношениями Сильвестра и Адашева с Захарьиными». В пользу версии В. Б. Кобрина говорит вся деятельность Захарьиных предшествующая учреждению опричнины. Они всегда поддерживали самодержавные поползновения царя и никогда не соединялись с теми, кто пытался поставить предел его деспотизму. Планы и настроения Грозного совпадали с намерениями клана Захарьиных — Юрьевых способствовать утверждению режима деспотического самовластия, при котором, как они полагали, получат наиболее благоприятные условия для первенства при дворе.
Введение опричнины приостановило действие законов и заменило право произволом самодержца. Прежде члена Думы нельзя было судить или отнять у него вотчину без боярского суда и сыска. Теперь думных людей опричники могли подвергнуть преследованиям без всякой доказанной вины. Подобная ситуация устраивала Захарьиных, которые рассчитывали, что теперь им будет легче устранять своих соперников. Таким образом, родичи Михаила Федоровича Романова имели непосредственное касательство к самым мрачным эпизодам эпохи последних Рюриковичей: репрессиям против новгородцев, казням религиозных вольнодумцев, расправе над Максимом Греком и Вассианом Патрикеевым, учреждению опричнины. Вряд ли кто вспоминал об этом в феврале 1613 года, когда потомки боярина Ивана Кошки и их верные союзники Плещеевы, Шереметевы, Салтыковы готовились нанести разящий удар по своим дальним противникам.
Казачий царь
Предложение избирать государя из числа русских, выглядевшее как компромисс между противоборствующими сторонами, на самом деле оказалось хитроумной ловушкой, расставленной для земцев сторонниками Михаила Романова. Что показали дальнейшие события, которые описаны в так называемой «Повести о Земском соборе 1613 года», которую мы приведем ниже с минимальными сокращениями ввиду ее исключительной ценности: «Князи же и боляря московский мысляще изобрати на Росию царя из велмож боярских и изобраша седмь велмож боярских: первый князь Федор Иванович Мстиславской, вторый князь Иван Михайлович Воротынской, третий князь Дмитрей Тимофеевич Трубецкой, четвертый Иван Никитич Романов, пятый князь Иван Борисович Черкаской, шестый Федор Иванович Шереметев, седьмый князь Дмитрей Михайлович Пожарской, но и осьмый причитаючи князь Петр Иванович Пронской…. А казаки совету бояра не имеюща, но особ от них. А ожидающи бояра, чтобы казаки из Москвы вон отъехали, втаи мысляше. Казаки же о том к боляром никако же глаголюще, в молчании пребываше, но токмо ждуще от боляр, кто у них прославится царь быти…. Казаки же не можаху дождати от боляр совету их, хто у них будет царь на Росии, и советоваше всем казачьим воинством… И приидоша атаманы казачьи и… глаголяще на соборе: „Князи и боляра и все московский вельможи, но не по Божьей воли, но по самовластию и по своей воли вы избираете самодержавна. Но по Божий воли и по благословению благовернаго и христолюбиваго государя царя и великаго князя Феодора Ивановича всеа Росии при блаженной его памяти, кому он, государь, благоволил посох свой царский и державствовать на Росии князю Федору Никитичу Романова. И тот ныне в Литве полонен, и от благодобраго корени и отрасль добрая, и есть сын его князь Михайло Федорович. Да подобает по Божий воли тому державствовать“. И возопили атаманы казачьи и все воинство казачье велим гласом воедино: „По Божий воли на царствующем граде Москве и всея Росии да будет царь государь и великий князь Михайло Федорович и всеа Росии!“. Боляра же в то время страхом одержими и трепетни трясущеся, лица их кровию пременяющеся, и не един никто же може что изрещи… Боляра же умыслиша казаком за государя крест целовать, из Москвы бы им вон выехать, а самим креста при казаках не целовать. Казаки же ведающе их умышление и принудиша им, боляром, крест целовать. И целоваша боляра крест. Таже потом казаки вынесоша на Лобное место шесть крестов, и целоваше казаки крест, и прославиша Бога вси».
Что же произошло? После окончательного решения избирать царя из числа соотечественников круг кандидатов значительно расширился. Среди восьми претендентов (но это далеко не полный перечень, скорее некий «шорт-лист») оказались и Гедеминовичи, и Рюриковичи, и потомок черкесских князей, и Иван Романов с Федором Шереметевым. Выставил свою кандидатуру и Пожарский, у которого не оставалось иной возможности продолжать борьбу. Никто из претендентов не имел очевидного преимущества. Единое прежде земство раскололось на враждующие группки, каждая из которых держалась своего фаворита. Между тем казаки на какое-то время как бы отошли в сторону от выборных людей — «особ от них» и «в молчании пребываше». Сделали они это совершенно сознательно, предоставляя возможность выборщикам все глубже увязать в бесконечных прениях.
Наконец, когда делегаты устали от жестоких бесплодных дискуссий, казаки предприняли резкий демарш. 7 февраля 1613 года они ворвались на заседание собора, требуя от присутствующих отчета. Но оказалось, что делегаты так и не пришли к решению, не выполнив возложенную на них миссию. Другой нелицеприятный вывод состоял в том, что никто из восьми основных соискателей не может похвастаться широкой народной поддержкой, никто из них шапки Мономаха не достоин. Дождавшись, пока безвыходность ситуации, в которой оказались соборяне, станет очевидным для всех фактом, казаки снова выдвинули кандидатуру Михаила Романова, приведя в качестве аргумента сказку о благословении его отца царем Федором Иоанновичем. (О том, что именно эта легенда послужила основным доводом в пользу выбора Михаила Романова, свидетельствуют все очевидцы.)
Пожарский попытался переломить ход событий. По сведениям Делагарди, «особенно князь Дмитрий Пожарский открыто говорил в Москве боярам, казакам и земским чинам и не хотел одобрить выбора сына Феодора, утверждая, что как только они примут его своим Великим Князем, не долго сможет продержаться порядок». Князь Дмитрий Михайлович призывал вернуться к варианту избрания иноземного принца. Но деморализованные разобщенные земцы потеряли способность противостоять казачьему напору, да и не могли противопоставить Филаретову отпрыску достойную фигуру.
Тем не менее 7 февраля 1613 года состоялось только предварительное избрание Михаила Романова. Собор решил отложить оглашение на две недели до 21 февраля, чтобы в избрании приняли участие отсутствовавшие в Москве бояре. В ближайшие города были посланы делегаты, чтобы «проведывати верных и богобоязненных людей, кого хотят государем царем на Московское государство».
Участники собора поостереглись брать на себя столь большую ответственность и прибегли к дополнительному опросу, либо противники Михаила Федоровича тянули время и надеялись направить-таки ход событий в нужном направлении. Заметим, что возвращенный в Москву в ряду прочих боярин Ф. И. Мстиславский был явным противником кандидатуры Романова. Казаки и их покровители, очевидно, почувствовали, что в оттяжке кроется подвох. По свидетельству иностранных источников, 21 февраля казаки и чернь ворвались в Кремль, набросились на членов Боярской думы, обвиняя, что они не выбирают царя, чтобы самим властвовать. В тот же день казаки силой заставили собор присягнуть «старцеву сыну» Михаилу Федоровичу Романову.
Кто-то весьма искусно направлял действия казаков, оставаясь в тени. Пожалуй, только один человек по всем статьям подходит на роль такого закулисного дельца — Федор Шереметев, женатый на двоюродной сестре Михаила Федоровича Романова. Шереметев служил «Тушинскому вору», так что был для казачьих атаманов своим. При поляках Шереметев возглавлял казначейство, и теперь, очевидно, продолжал исполнять эту хлопотливую должность, имея прямой доступ к финансам. Напомним, что военные действия закончились в конце октября. Грабить в разоренной Москве было некого. Если бы все эти четыре месяца от освобождения Кремля до избрания Михаила Романова казаков не удерживали денежными подачками, они разбились бы на банды и разбрелись кто куда, возобновляя грабежи и насилия. Так, собственно, и случилось после завершения избирательного собора. Но покуда они нужны были в столице, субсидии не прекращались. Кому требовалось задерживать казаков в Москве, снабжая их деньгами, — разумеется, не земцам, которые рады были бы отправить станицы с их вожаками подальше. О том, что активность казаков щедро оплачивалась, косвенно свидетельствует тот факт, что за день до избрания Михаила Федоровича атаман Филипп Максимов получил право на четвертное жалованье.
Суждения о том, что Михаила Романова избрали казаки против воли собора, встречаются во многих источниках. Известный нам Лев Сапега пенял Филарету: «Посадили сына твоего на Московское государство государем одни казаки донцы». В 1620 году литовский наместник писал калужскому воеводе Вельяминову: «Описываешь М. Романова, жильца государя Владислава Жигимонтовича всея Руси, которого воры, казаки, посадили с Кузьмою Мининым на Московском государстве без совета с вами, боярами и дворянами». В донесение шведскому королю из Новгорода говорилось, что казаки провозгласили Михаила Романова в отсутствие его и своих военачальников, князей Трубецкого и Пожарского, против воли бояр, принудив их согласиться на это избрание.
Но то мнение недругов. Однако есть свидетельства, что население Новгородской земли еще в конце 1613 года полагало, что «воры казаки» выбрали себе нового «царика» — М. Ф. Романова. Тверской воевода Федор Янов выговаривал сборщику доходов, присланному Михаилом Федоровичем: «Приехал де ты от вора с воровским наказом». А в 1625 году приключился такой знаменательный эпизод, ставший предметом следственного разбирательства. Иерей Иван Григорьев, повздорив с казаком Денисом Федоровым, назвал последнего изменником. Обиженный казак ответил, что он не изменник, а целовал крест царю Михаилу Федоровичу. На эти слова поп с бранью сказал: «Не государю вы целовали крест, целовали де вы… крест свинье, ужо де у вас… опять на Украйне царь проявится и с вашим воровством…». У рядового приходского священника царь Михаил прочно ассоциируется с самозванцами, порожденными пограничной казачьей вольницей.
Уже тогда стали вызревать семена грандиозных бунтов, потрясших до основания здание Московского царства во времена Алексея Михайловича. Как полагает К. В. Чистов, для возникновения и широкого хождения в народной среде легенд об «истинном царе», добром и справедливом, «необходимо, чтобы правящий царь был признан не „прямым“, не „истинным“, „не прирожденным“». Русские люди смирились с этой династией, но не более того. Так Е. В. Анисимов, изучая историю политического сыска в России и преступлений против власти, пришел к выводу, что династия Романовых за триста лет своего господства так и не сумела утвердиться в сознании народа как легитимная и авторитетная власть.
Но если бы новый государь опирался исключительно на казаков, то не утвердился бы на престоле. Почему же избранный под грубым давлением агрессивного меньшинства, имея великое число влиятельных политических соперников, незнакомый доселе подавляющему большинству подданных Михаил Федорович не только не упустил власть, но и стал родоначальником династии, правившей Россией свыше трех столетий? Конечно, Михаила Романова в 1613 году поддержали не только казаки, но и часть служилых и горожан. Сказалась популярность боярской фамилии, которая начала складываться после венчания Ивана Грозного и Анастасии Романовой, и значительно возросла во времена Бориса Годунова, в первую очередь благодаря умелой проромановской пропаганде. Но после событий Смутного времени авторитет Романовых в стране был серьезно поколеблен, и сторонники Михаила Федоровича находились в меньшинстве.
Да, во всех сословиях находилось немало не согласных с воцарением Романова. Слухи о недовольстве правлением Михаила Федоровича достигли и Конрада Буссова, который докинул Россию осенью 1612 года. Однако самые горячие противники Романовых, самые заслуженные вожди, самые отпетые властолюбцы, понимали, что новая междоусобица довершит сползание государства в пропасть. Избрание нового царя — кем бы он ни был — являлось краеугольным камнем возрождения страны, самым важным условием преодоления кризиса. У России не было сил на новую гражданскую войну, любой ее зачинщик обрекал себя на проклятие современников, какие бы благородные и справедливые помыслы ни двигали его поступками.
«Люди Московского государства вышли из Смуты с горячей жаждой порядка и покоя…», — писал С. В. Бахрушин. Каждое выступление против Михаила Романова надеждам на установление порядка и покоя наносило смертельный удар. Новый царь и его окружение прекрасно чувствовали это общественное настроение. Как только Михаил Федорович укрепился на троне, он приступил к делу, объединившему все здоровые силы — начал борьбу с главными врагами порядка и покоя — казаками. Через два года многие из тех, кто принуждал земцев избрать на царство Михаила, болтались на виселице или корчились на дыбе.